Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Боги, это не битва Сирдомина. Не ему биться за Селинд. И все же он шагает, похолодевший от страха, трясущийся от жара, и каждая деталь, увиденная вокруг, словно кричит — словно мирские истины способны обжигать, плескать кислотой в глаза. Колеи, сломанные спицы, горшки, лужи мутной воды, выступившие наружу корни — все это стало зарубками на земле, настойчиво требующими прочтения. «Мы тут», словно кричали они, «только мы тут и есть. Мы…»

Не его битва. Но Спиннок не понял. Он Тисте Анди. Он отсчитывает время столетиями; то, что упущено сегодня, можно наверстать позже, через год, век, эпоху. Для них нет перемен. Они считают, что ничто не изменяется. Падший народ. Мечты о возвращении рассыпались прахом.

Она ушла одна. Ушла туда, где под светом дня нагло вышагивают заговорщики, готовя возвращение времени страданий. Где они оскверняют святилище безразличного бога. Может быть, она присоединилась к ним. Если так, Спиннок имеет право узнать истину.

Крыса скользнула в канаву в нескольких шагах впереди. Он подходил все ближе и уже ощущал вонь лагеря, смрад, не смываемый даже ливнем.

Ему заступят путь? Он надеялся на это. Если заговорщики попрячутся, отыскать их будет нелегко. Если и она решила спрятаться… что же, ему придется перевернуть каждую хижину, каждый жалкий шалаш, вломиться в каждую волглую палатку и каждый ржавый фургон.

С деревьев на другой стороне доносилось пение птиц. Звук, на удивление чистый. Щупальца дыма извивались над промокшими кострами, и глазам Сирдомина они представлялись толстыми змеями. Да, он идет в самое логово.

«Но, Спиннок, не тебе это делать. Не тебе об этом знать. Это дела людей, и если она захочет, я вытащу ее отсюда. Назад, к тебе». Он спасет одну жизнь, и этого будет достаточно.

Сирдомин принялся гадать, видит ли Искупитель происходящее таким вот образом. Принять одну душу, невзирая на тысячи просящих о том же? Нет, он не станет судить, не станет выбирать. Он примет всех.

Сирдомин понял, что ему все равно. Этот бог оказался не для него.

Он склонял колени перед курганом не ради искупления. «Я был одинок. Я думал, он тоже одинок. Проклятие тебе, Верховная Жрица, почему ты не оставила меня одного?!

Не хочу вмешиваться.

Спиннок, ты задолжал мне, но ты не узнаешь об этом. Я не расскажу. Пусть ливень смоет кровь с рук…»

Он вышел в путь полупьяным, но сейчас совершенно протрезвел. Разум охватило пламя.

Дойдя до главной улицы лагеря, он начал подниматься. Дождь стал мелким, словно туман, но он уже промок. От рук поднимался пар. Грунт хлюпал при каждом шаге. Забравшись на гребень холма, он согнулся, пытаясь отдышаться. Выпрямился… что-то мелькнуло перед глазами… послышался треск, в голове вспыхнуло, и больше он ничего не чувствовал.

Градизен встал над упавшим Сирдомином, вгляделся в разбитое, покрывшееся кровью лицо. Жрикрыс подошел, присел над телом. — Жив. Но утонет в своей же крови, если ты его не перевернешь. Урдо, чего ты хочешь?

— Да, переверни его. Я хочу, чтобы он пожил еще немного. Забери оружие, свяжи по рукам и ногам, потом тащи в Священную Палатку.

Градизен облизнулся, вкусив нечистоту сухого келика. Ему хотелось еще, хотелось выпить свежего, горько-сладкого… но ему нужен рассудок. Острый, трезвый, всё сознающий. Когда Жрикрыс приказал двоим урдоменам заняться телом, Градизен направился к Священной Палатке. Освященная земля, да… но временно. Скоро они захватят сам курган. Курган и тупого божка, что в нем.

Он шествовал, и недавние поклонники Искупителя склонялись перед ним. Некоторые дергались в последних судорогах танца ночи. Остальные стояли в грязи, склонив головы, и бурая жижа стекала из раззявленных ртов. О, это может показаться падением, развратом — но Градизен не намерен опровергать заблуждения.

Умирающий бог важнее Черного Коралла и его мрачных владык. Важнее Искупителя и его жалкого культа. Песня Умирающего — песня боли, но разве боль — не проклятие смертных?

Он слышал о другом, иноземном культе, посвященном какому — то Увечному Богу.

Жрикрыс сказал сегодня утром: «Похоже, это тенденция».

В его замечании было нечто богохульное, и Градизен напомнил себя, что надо избить мага. Но не сейчас. Градизену крысиный жрец нужен, хотя бы на время.

Он вошел в палатку.

Да, она все еще танцует, извивается на глиняном полу, слишком усталая, чтобы стоять… но чувственные движения заставили Градизена восхищенно вздохнуть. Уже не важно, что она Дочь Мертвого Семени. Родителей не выбирают, не так ли? К тому же она нашла нового отца. Умирающего Бога, благословляющего болью и экстазом боли.

Так что пусть танцует, пока не разверзнутся врата.

Градизен поднял глаза, принюхался — о, пролита кровь, жертва приближается к порогу. Уже скоро…

Умирающий Бог истекает кровью. Смертные поклонники пьют его кровь. Потом разбрызгивают, преобразив, так что Умирающий может снова вобрать ее в себя. Вот тайна кровавого приношения. Бог дает, смертные возвращают. Все прочее… всего лишь облачение, всего лишь обман зрения.

«Умирайте, далекие друзья. Умирайте во множестве. Мы почти достигли».

— Ты умираешь.

Сирдомин открыл глаза. Сверху на него взирало незнакомое лицо.

— Ты кровоточишь в уме, Сегда Травос. Они хотят использовать тебя. Пытать ужасными зрелищами. Урдо по имени Градизен думает, что ты изменник. Он хочет, чтобы ты страдал, но ты не доставишь ему удовольствия. Ты умираешь.

— Кто… что…

— Я Итковиан. Я Искупитель.

— Я… прости…

Человек улыбнулся, и Сирдомин заметил, как подходит улыбка его добрым глазам, мягкому лицу. Но его сочувствие… неправильно.

— Может, так кажется — но ты силен, твой дух очень силен, Сегда Травос. Ты думаешь, будто я лишен подлинного сочувствия. Ты думаешь, я принимаю страждущих ради личной выгоды, ради утоления голода и страсти. — Итковиан отвел добрые глаза. — Может быть, ты прав.

Сирдомин осторожно сел. Увидел купол неба, блестящий словно бы миллионами миллионов звезд, созвездиями, столь плотно забившими все пространство, что тьме не остается ни одного уголка. Зрелище вызвало головокружение, и он торопливо опустил глаза. И понял, что опирается на почву, составленную из монет. Медь, олово, бронза, серебро, кое-где и золото. Тут и там поблескивают каменья. — Мы, — благоговейно шепнул он, — в твоем кургане.

— Да?

Сирдомин бросил на бога быстрый взгляд: — Ты не знаешь…

— Так ли необходимо знание, Сегда Травос?

— Я больше не пользуюсь этим именем. Сегда мертв. Я Сирдомин.

— Воин — жрец паннионского Провидца. Вижу в тебе воина, но не жреца.

— Кажется, я и воином оказался неважным, — признался Сирдомин. — Я пришел спасти ее…

— И теперь, друг мой, тебе придется сразиться с ней.

— Что?

Итковиан указал пальцем.

Коленопреклоненный Сирдомин повернул голову. Буря нависла, проникая в курган жертвоприношений; он видел, как чернота поглощает сверкающие звезды, словно топит их. Под кружащими тучами стояла фигура. Нет, плясала, и каждый бешеный взмах руки выбрасывал новые порции полуночной силы кверху, в растущие тучи. Казалось, она находится в тысяче шагов, и все же она росла с каждым мгновением.

Он видел ее рот, зияющую дыру, из которой плескалась зловещая влага, заливая землю.

«Селинд. О боги, что с тобой стало?»

— Она желает меня, — сказал Итковиан. — Ты видишь ее нужду.

— Нужду?

— Да. В ответах. Чего может сильнее бояться бог и сильнее желать человек?

— Изгони ее!

— Не могу. Так что, воин, ты защитишь меня?

— Я не смогу бороться с ТАКИМ!

— Тогда, друг, мне конец.

Селинд приближалась и почему — то расплывалась в глазах Сирдомина; конечности распарывали воздух, тело мерцало, перетекая из одной позы в другую. Казалось, руки ее умножились, и в каждой руке он теперь видел оружие. Покрытое бурыми пятнами железо, узловатое дерево с клочьями волос, кинжалы из обсидиана, серпы из алой бронзы…

Глаза над черным мокрым ртом светились безумным пламенем.

— Искупитель, — шепнул Сирдомин.

— Да?

— Ответь и мне на один вопрос. Умоляю.

— Спрашивай.

И он обратился лицом к богу. — Ты этого стоишь?

— Достоин ли я жертвы, которую тебе придется принести? Нет, не думаю.

— Ты не станешь молить о спасении?

Итковиан улыбнулся: — А ты?

«Нет, ни за что». Он поднялся на ноги и обнаружил, что в руке зажата сабля. Тогда он поднял оружие и посмотрел на Селинд. «Могу ли я отвергнуть ее нужду? Могу ли я противостоять ей?!» — Если бы не твое смирение, Искупитель, я ушел бы прочь. Если бы не твоя… неуверенность. Не твои сомнения, твоя человечность…

Не дожидаясь от бога ответа, он шагнул ей навстречу.

Внезапно заполнившие «Надрай» шепотки наконец пробились сквозь окружившую Спиннока пьяную дымку. Заморгав, он с трудом поднял голову и обнаружил, что смотрит на своего Владыку.

Который сказал: — Время, друг мой.

— Вы отсылаете меня? Сейчас?

— Да. Я отсылаю тебя.

Спиннок Дюрав выпрямил спину. Лицо его онемело. Мир казался мерзким местом, и он давил со всех сторон. Спиннок глубоко вздохнул.

— Моя просьба угнетает тебя. Почему?

Он мог бы рассказать. Рассказать о необычайном блаженстве любви. Любви к женщине человеческого рода. Мог рассказать Аномандеру Рейку о своей неудаче, поведать Сыну Тьмы о своем жалком положении. Сделай он так, Аномандер Рейк, наверное, положил бы руку ему на плечо и сказал: «Тогда оставайся, друг. Ради любви ты должен остаться. Иди к ней немедля. Скорее, Спиннок Дюрав. Это последний дар, нам доступный. Последний. Неужели ты думаешь, что я встану на пути любви? Что я решу, будто моя нужда важнее твоей?

Думаешь, зачем я пришел к тебе? Зачем я делаю все это? Ради собственной любви — к тебе, к нашему народу.

Иди к ней, Спиннок Дюрав. Иди же».

И Спиннок Дюрав не стал ему рассказывать. Вместо этого он произнес: — Я сделаю все, о чем вы просите.

Аномандер Рейк ответил: — Не бойся неудачи, друг. Я не требую невозможного. Не плачь в такой миг. Ради меня, Спиннок Дюрав, найди в душе улыбку. Конец наступает. Прощай.

Резня казалась нескончаемой. Правая рука Скиньтика болела, мышцы стали тяжелыми и безжизненными, а они все пёрли — лица, искаженные отчаянием и жаждой, люди, принимающие смертельное касание железа словно благословение, необычайный дар. Он стоял между Кедевисс и Ненандой. Их уже оттеснили к внутренним дверям. Тела громоздились кучами, заполняли все пространство; кровь и прочие жидкости создали на полу глубокие лужи. Стены были забрызганы до потолка.

Он видел утренний свет за внешними дверями. День вступает в свои права, но внутри алтаря… ничего. Все уже погибли? Лежат на алтарном камне? Они оказались в ловушке. Где же ответы? Скол умер? Скол попал в руки Умирающего Бога?

Груды трупов мешали атакующим, но они пробирались и даже проползали между тел, попадая под взмахи оружия.

— Что-то не так, — хрипло сказала Кедевисс. — Скиньтик… иди… мы сумеем сдержать их и вдвоем. Иди — найди наших, если…

«Если. Возможно, мы зря теряем время». Он отошел, ударившись плечом о косяк двери. Извернулся и попал в коридор. Когда миром правит ужас, открываются все жестокие истины. Борьба за жизнь всегда обречена на провал. Не бывает чистой и полной победы. Триумф — удобная сказка, пустая, эфемерная и недолго живущая. Вот какие мысли одолевают разум, встречающийся лицом к лицу с ужасом.

Немногие понимают это. Столь немногие…

Он пробирался сквозь вонючую дымку, слыша, как успокаивается сердце, затихает дыхание. «Что… что происходит?» Слепота. Молчание. Конец всякому действию. Скиньтик старался двигаться, но понимал: желание пусто, когда слаба воля, когда нет сил. Воля — заблуждение.

Иероглифы стекали ему на лицо, шею, руки — черный дождь, горячий как кровь.

И все-таки он боролся, тело тащилось за душой, словно полумертвый предмет, помеха, пустяк, не стоящий внимания. Ему хотелось избавиться от него, хотя он понимал: плоть — единственное, что удерживает его в жизни. Он жаждал растворения, и жажда становилась нестерпимой.

«Стоп. Я не так воспринимаю мир. Это не моя игра — я никогда не верил в покорную сдачу.

Это призывы келика. Кровь Умирающего дает возможность убежать от всего, что имеет значение. Приглашение столь заманчивое, намек столь привлекательный…

Пляши! Вокруг тебя гниет мир. Пляши! Набери полный рот яда и брызгай ядом изо рта. Пляши, чтоб тебя, в пыли своих снов. Я заглянул в твои глаза и понял, что ты пуст. Ты ничто.

Боги, какое соблазнительное приглашение!»

Понимание отрезвило его, словно удар в лицо. Он обнаружил, что лежит на плитах пола, а внутренние двери почти в пределах касания рукой. В зале, что за дверями, густым дымом бурлит темнота, подобная запертому в сводчатом склепе шторму. Он слышит пение, тонкий голос ребенка.

Он не может разглядеть Аранату, Десру или Нимандера. Тело Скола простерлось неподалеку — лицо обращено вверх, глаза открыты и безжизненно уставились в пространство.

Трепеща от слабости, Скиньтик заставил себя двигаться.

В тот миг, когда они ворвались к зал алтаря, Нимандер ощутил, как нечто рвется, словно он прошел сквозь тонкую материю. Вместо бурного шторма он оказался в покое, среди нежного света и ласковых потоков теплого воздуха. Нога ступила на что-то мягкое и чуть не подломилась. Поглядев вниз, он увидел куклу, свитую из соломы и веточек. По полу разбросало немало таких вещиц — некоторые из тряпок, другие из палок, полированного дерева или обожженной глины. Почти все сломаны, без ног, рук или голов. Иные куклы свисают с низкого потолка на кожаных тесемках, источая темную жидкость.

Бессловесное пение здесь слышно громче; кажется, оно исходит со всех сторон сразу. Нимандер не видел стен — только пол и потолок, исчезающие в бесформенной белизне. И куклы, тысячи кукол. На полу, у потолка…

— Покажись, — сказал Нимандер.

Пение смолкло.

— Явись передо мной.

— Если ты надавишь на них, — произнес голос женщины или подростка, — они станут сочиться. Я выжал все. Пока они не сломались. — Пауза. Тихий смех. — Ни одна не сработала.

Нимандер не знал, куда смотреть — повисшие перед глазами искореженные куклы наводили ужас, ибо он заметил, как они похожи на чучела, что окружают Бастион. «Они — одно и то же. Нет грядок, нет порядка… но это просто иная версия…»

— Да. Они подводили меня. Разве честно? Как ему удалось?

— Кто ты?

Голос сказал уклончиво: — На дне Бездны — о да, даже у Бездны есть дно — лежат падшие. Боги и богини, духи и пророки, апостолы и провидцы, герои и короли и королевы — отбросы сущего. Ты бы смог поиграть там, как играл я. Хочешь? Хочешь играть как я?

— Нет.

— Они сломаны еще хуже, чем я.

— Тебя зовут Умирающим Богом.

— Все боги умирают.

— Но ведь ты не бог?

— На дне тебе не грозит голод. Я стал богом? Вероятно. Ты не заметил? Я съел столь многих. Так много кусков, частей. Имеется в виду их сила. Тело в пище не нуждается. Не нуждается. Да, наверное, ты правильно сказал. Правильно. Я встретил его на дне — он исследует, сказал он мне, и я зашел так далеко… так далеко.

— Твои поклонники…

— Почти все мертвы. Больше питья. Вся их кровь, ее хватит на реку, и течение понесет меня отсюда, вынесет назад. Весь путь назад. Чтобы она ЗАПЛАТИЛА ЗА ВСЁ!

Пришедший из хаоса бог… Неудивительно, что он безумен. — Покажись.

— Машина была сломана, но я не знал. Я скакал на ее спине. Вверх и вверх. Потом что-то стряслось. Несчастный случай. Мы долго падали. Мы были жестоко разбиты. Когда они вытащили меня. А теперь мне нужно сделать новую версию. Как ты сказал. И ты принес мне одну. Подойдет. Я не глух к его мыслям. Я понимаю. Хаос, боль и предательство. Я понимаю даже его наглость. Подойдет, подойдет.

— Ты не смеешь забирать его. Отпусти!

— Эти не работают. Сила утекает. Как ему удавалось?

«Одна из кукол. Он — одна из кукол. Прячется среди множества».

Голос запел снова. Песня без слов, без ритма…

Нимандер вытащил меч.

Железное лезвие свистнуло, разрезая ближайшие фигурки. Лопнули веревочки, полетели руки и ноги, воздух заполнился соломой и травой.

Похожий на кашель смех. — Решил меня найти? Сколько столетий ты потратишь?

— Сколько нужно, — отвечал Нимандер, делая шаг и замахиваясь снова. Треск дерева, звон глины. Нога наступила на очередную куклу.

— Я успею убежать. Река крови поможет. Это мой путь наружу. Далеко! Ты что, не понимаешь? Врата открываются. А ты даже не видишь.

Нимандер уничтожил еще полдюжины кукол.

— Никогда не найдешь! Никогда!

В бешеном блеске оружия Селинд атаковала Сирдомина. Он ловил каждый выпад, и каждый удар сотрясал талвар, пронизывал болью кости. Он отступал под ее натиском. Три шага. Четыре. Пять. Все, что он мог — защитить себя. Было понятно, что и это ненадолго.

Искупитель хочет, чтобы он выдержал это?

Он сражался без надежды.

Она бормотала, тихо и жалобно. Звук желания. По его сабле били палицы, клинки, копья, цепы, кинжалы, серпы — дюжина рук против одной его руки. Удары сотрясали тело.

Он не удержит. Не удержит…

Край топора врезался в левое плечо в попытке достать до лица. Он ощутил, как скула и глазница вдавливаются внутрь черепа. Ослепший Сирдомин зашатался, предпринял отчаянную контратаку. Мелькнул талвар. Лезвие расщепило древко. Что-то ударило в грудь, сломав ключицу. Когда рука безжизненно повисла, он перехватил саблю второй рукой. Кровь текла из плеча ручьем — он терял силы.

В тело угодило очередное лезвие. Он упал.

Селинд встала над ним.

Он смотрел в темные, блестящие глаза.

Через мгновение Нимандер опустил меч. Умирающий Бог прав — это бесполезно. — Покажись, проклятый трус!

Араната вдруг оказалась рядом. — Его нужно призвать, — заявила она.

— Хочешь, чтобы он открыл нам свое имя?

Умирающий Бог закричал: — Кто здесь? КТО ЗДЕСЬ?!

— Я та, — сказала Араната, — кто призовет тебя.

— Ты меня не знаешь. Откуда тебе знать!

— Я знаю твой путь. Знаю, что ты говорил на дне Бездны с тем, кого звали Хохолком. И ты решил, что сможешь так же. Сможешь сделать себе тело. Из дерева, веток или глины…

— Ты не знаешь меня!

— Она отбросила тебя. Не так ли? Бросила за спиной кусок. Слабый, подобный ребенку. Позабытый.

— Ты не можешь знать… тебя там не было!

Араната нахмурилась: — Да, меня там не было. Но… земля трепещет. Дети проснулись. Велика была нужда. Ты был ее частью… которую она сочла лишней.

— ОНА ЗАПЛАТИТ! А ДЛЯ ТЕБЯ — ТЕПЕРЬ Я УЗНАЛ ТЕБЯ! — ДЛЯ ТЕБЯ УЖЕ ПОЗДНО!

Араната вздохнула. — Супруг, на крови присягнувший Ночной Стуже, — произнесла она нараспев, — Теломен Тартено Тоблакай, Беллурдан Пробей-Череп, я призываю тебя. — И она подняла руку, и что-то тут же упало в нее. Потрепанная, уродливая кукла — одна рука оторвана, ноги отрезаны у колен, лицо едва различимо, вроде бы обожжено. Араната поглядела на Нимандера: — Вот ваш Умирающий Бог.

Вокруг них мир таял и рассыпался.

— Он не говорит, — сказал Нимандер, не сводя глаз с увечной куклы.

— Нет. Забавно.

— Уверена, что поймала его, Араната?

Она встретила его взор и пожала плечами.

— Что он имел в виду, говоря, что знает тебя? И как ты сама узнала его имя?

Девушка заморгала и уставилась на куклу в руке. — Нимандер, — зашептала она детским голоском, — как много крови…

Скиньтик подтащил к себе Скола, поглядел в лицо, в распахнутые глаза — и заметил какой-то проблеск жизни. — Скол?

Воин закрутил глазами, пытаясь сосредоточить взгляд, и скривился. Первые слова больше походили на хриплое карканье: — Бля. Чего тебе?

Звуки, движение… Нимандер вдруг оказался рядом, опустился на колени перед Сколом. — Кажется, — сказал он, — мы сумели.

— Как?

— Не знаю, Скинь. Совсем ничего не понимаю.

Скиньтик увидел Аранату, стоявшую подле массивного камня — алтаря. В руках она держала какую-то куклу или марионетку. — А где Десра? — резко спросил он, озираясь.

— Здесь.

Мерзкий дым рассеивался. Скиньтик с усилием сел и попытался поглядеть в направлении голоса. В стене слева от алтаря была дверца, почти скрытая за колоннами; из нее и вышла Десра. Она с ног до головы была покрыта кровью, но, судя по легкости движений, не своей. — Полагаю, это был какой-то Верховный Жрец. Пытался защищать труп… или что-то похожее на труп. — Она помолчала, сплюнула на пол. — Подвешенный, как треклятые пугала, но части тела… оно было сшито из разномастных кусков…

— Умирающий Бог, — произнесла Араната, — посылал видения своих желаний. Порочных. Однако они источали и сладость.

Из коридора подошли Кедевисс и Ненанда. Они дико озирались, глаза были пустыми, лица опухшими.

— Думаю, мы перебили всех, — сказала Кедевисс. — А может, остальные сбежали. Это не бой был, а бойня. Непонятно…

— Кровь, — буркнул Нимандер, изучая Скола — все еще лежавшего перед ним — с некоторой долей подозрения. — Ты снова с нами?

Скол скривился сильнее. — А где мы?

— В городе под названием Бастион.

Наступило странное молчание. Однако Скиньтик понимал. «Пробуждение нашей чести. Она, растет, утолщается, принимает форму прочной кожи. Что-то гладкое, безжизненное. Мы ждем, пока она не примет на себя вес наших дел.

А потом мы уйдем отсюда».

— А нам еще далеко ехать, — сказал, вставая, Нимандер.

На взгляд Скиньтика его родич — друг — выглядел старше и потрепаннее, чем был. Глаза мрачные, загнанные. Остальные не лучше. Никто этого не желал. Все, что они здесь сотворили… было ради Скола.

— Кровь, — повторил за Нимандером Скол, медленно вставая. Он сверкнул глазами: — Поглядите на себя. Клянусь Матерью Тьмой, вы словно вывалялись в отходах большой бойни. Помойтесь, или я лишу вас своей компании. — Он помедлил. Взор стал суровым, почти жестоким. — Чую убийство. Людские культы — жалкая глупость. Отныне избавьте меня от вашей страсти убивать невинных. Не хочу и слышать, какие преступления вы совершили во имя Сына Тьмы. Да, — тут он оскалился, — ему за многое придется ответить.

Она стояла над ним, крутя и размахивая оружием. Сирдомин глядел на нее оставшимся глазом, ожидая конца. Он почти ни о чем не сожалел. Неудача. Да, его неудача заслуживает сожаления. Но неужели кто-то верил, что он способен остановить такое чудище?

«Он сказал, что я умираю.

Снова умираю».

И тут она замерла. Глаза потухли, словно лампады, руки опустились. Как будто танец закончился или переместился в иное, незримое место. Она поглядела на Сирдомина, не узнавая, и отвернулась.

Он слышал, как она бредет туда, откуда явилась.

— Довольно долго.

Сирдомин повернул голову и увидел рядом Искупителя. Не великан. Не слишком примечателен внешне. Человек твердый — сказывается профессия солдата — но во всем остальном ничего особенного. — Что сделало тебя богом? — спросил он — или скорее попытался, ведь рот был полон пенистой кровью. Он сплевывал после каждого слова.

Тем не менее Искупитель понял его. — Не знаю. Мы можем иметь дерзкие замыслы, воображать себя великими и могучими, но в конце становимся пустой шелухой. — Он улыбнулся. — Я не припоминаю в себе особенной дерзости.

— Почему она ушла?

Ответ пришел не сразу. — Думаю, тебе помогли. Нет, я не знаю, чем все кончится. Продержишься? Ты мне еще понадобишься.

Сирдомин выдавил смешок: — Вот таким?

— Я не могу исцелять. Но не думаю, что ты… кончился. Твоя душа сильна, Сирдомин. Могу я посидеть рядом? Уже давно ни с кем не беседовал.

«Да, я истекаю кровью. Но боли нет». — Я стану твоим собеседником, — ответил он. — Насколько смогу.

Искупитель отвернулся, и Сирдомин не разглядел внезапно выступивших слез.

— Он не сумел, — сказал, вставая, Жрикрыс.

Градизен сверкнул глазами на труп Сирдомина: — Мы были так близко. Не понимаю, что стряслось. Ничего не понимаю.

Он отвернулся и посмотрел на Верховную Жрицу, стоявшую на коленях посреди грязного пола палатки. Лицо ее обмякло, изо рта сочится слюна. — Она сожгла всё. Слишком быстро. Сколько крови истрачено…

Жрикрыс прокашлялся. — Видения…

— Ничего нового, — бросил Градизен. — Найди еще келика.

И тут голова Селинд дернулась, в глазах блеснула жажда. Увидев это, Градизен усмехнулся: — Ага, погляди, как она поклоняется. Сомнениям конец. Однажды, Жрикрыс, все люди станут такими же. Спасенными.

Жрикрыс не выражал радости.

Градизен сплюнул на бледное, недвижное лицо Сирдомина. — Даже ты, Жрикрыс. Даже ты.

— Ты хочешь, чтобы я отказался от магического дара, Урдо?

— Не сейчас. Но однажды ты это сделаешь. Без сожалений.

Жрикрыс пошел на поиски новой фляги келика.

Градизен подошел к Селинд. Присел, наклонился и слизнул слюну с губ. — Мы станцуем вместе, — сказал он. — Ты хочешь?