Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Раллик потер лицо. — Похоже, нынче все в дурном настроении.

— Чего мы ждем?

Крут не смог долго выдерживать взгляд ассасина, когда тот наконец поднял голову. Было нечто совершенно… беспощадное в холодных глазах, в суровом лице, созданном словно для того, чтобы доказывать ненужность улыбок. Это лицо не способно смягчаться, не способно принимать человеческое выражение. Неудивительно, что он был любимчиком Ворканы.

Крут попятился к принесенным продуктам. — Голоден?

— И что у тебя на уме?

— Рыбная похлебка.

— Пара звонов — и снаружи будет так жарко, что расплавится свинец.

— Да, я умею готовить…

Ассасин встал, вздохнул, потянулся: — Думаю, что лучше прогуляться.

— Как скажешь.

У двери Раллик резко обернулся и поглядел назад. Лицо его вдруг стало сухим: — Износилось, не так ли?

Крут нахмурился: — Что?

Раллик не ответил. Еще миг — и дверь закрылась за ним.

«Что износилось? Сегодня я туплю? Похоже… хотя скорее это… защитный инстинкт. Да, Раллик Ном, все изнашивается. Быстро.

Раньше все давалось проще… Не нужно было ничего менять. Нужно было ценить то, что есть, а не грызться».

Встав на колени, Зорди втирала пепел в щели между уложенными камнями, в каждую трещинку и неровность, каждую впадину на почти ровных поверхностях. Крошечные осколки костей катались под кончиками пальцев. Совершенным может быть лишь пепел древесины, а этот пепел сделан отнюдь не только из древесины. Она надеялась, что наконец настал сухой сезон. Иначе придется все переделывать, прятать глифы, чудные и прекрасные знаки, скрывать обещания, что они шепчут ей.

Он услышала, что дверь распахнулась на кожаных петлях, поняла — Газ стоит на пороге и тусклыми глазами смотрит на нее. Обрубки пальцев корчатся на кистях, рубцы культей окрашены ярко-алым, поцарапаны зубами и осколками костей.

Она знала, что он убивает каждую ночь, чтобы не убить ее. Знала, что является причиной всех этих смертей. Каждый из них оказался заменителем той, с которой Газ действительно хочет расправиться.

Она услышала, как он заходит.

Встала, стряхнула пепел в рук и фартука, обернулась.

— Остатки завтрака, — пробурчал он.

— Что?

— Дом кишит мухами, — сказал он, словно пригвожденный к порогу лучами солнца. Воспаленные глаза дергались, окидывая взглядом двор, словно пытались найти убежище и выползти из головы. Туда, под камень — или под выцветшую серую доску — или под кучу кухонных отбросов…

— Пора побриться, — сказала она. — Хочешь, разогрею воду?

Безумные глаза метнулись к ней — но в этом направлении убежищ не было, и муж отвернулся. — Нет. Не касайся меня.

Она представила, как берет бритву и проводит ему по горлу. Увидела потоки, ринувшиеся сквозь мыльную пену, увидела содрогания кадыка. — Отлично, — произнесла она, — борода скроет, как ты отощал. По крайней мере спал с лица.

В улыбке его чувствовалась угроза. — Тебе так больше нравится, жена?

— Нет, Газ, просто ты другой.

— Как тебе может что-то нравиться больше, если тебе все равно? А?

— Я так не сказала.

— И не нужно. Зачем ты кладешь эту штуковину из камней на лучшей землице?

— Мне просто захотелось. Делаю место, чтобы сидеть в покое. Смогу одним глазком за овощами приглядывать.

— А что, они могут сбежать?

— Нет. Я люблю на них смотреть, вот и все. «Они не задают вопросов. Не просят слишком многого. Вообще ничего не просят. Может, пару капель воды. Чистую, свободную от сорняков грядку. Солнышка.

Они не становятся подозрительными. Не замышляют меня убить».

— Чтобы ужин был готов к закату, — буркнул Газ и бросился наружу.

Она смотрела вслед. Под ногти набился пепел, и казалось — она только что рылась в погребальном костре. Что соответствует истине. Но Газу знать не следует. Вообще лучше ему ничего не знать.

«Стань овощем, Газ. Ни о чем не тревожься. Пока не придет время уборки».

Вол был слишком глупым для беспокойств. Если бы не жизнь, полная непосильной работы и постоянных побоев, животное было бы довольно гладким перетеканием ночи в день, дня в ночь и так далее и так далее. Сена — жуй не хочу, воды и соли-лизунца тоже достаточно, вполне достаточно, чтобы забывать о несносных кусачих мошках, мухах и клещах. Если бы вол умел видеть сны о рае, то сны его были бы простыми и рай тоже простым. Простая жизнь — способ избежать тревог, приходящих вместе со сложностями. Увы, способ сей сопряжен с потерей интеллекта…

Пьяницы, что сновали поутру около таверн, тоже искали рая, и прокисшие, размягченные мозги были отличной подмогой. Те, что лежали без чувств в притонах дурханга и д’байанга, проторяли иной путь к райской цели. Находимая ими простота — это, разумеется, смерть, и порог ее пересекается без особых усилий.

Не подозревая (что естественно) об иронии происходящего, вол втащил телегу в переулок за хижинами, из которых трое поджарых слуг выносили ночной урожай мертвых тел. Возчик, стоявший с вожжами у края телеги, сплюнул жвачку ржавого листа и молча показал рукой на еще одно тело, лежавшее в канаве. Кому на грош, кому на консул. Ворчащие слуги направились к трупу, подняли с камней за руки и ноги. Один вдруг крякнул и отскочил; тут же за ним последовали остальные.

Волу выпала передышка, потому что люди бегали туда — сюда. Подошли другие. Вол ощутил запашок смерти — но он к нему привык. Вокруг царила суета, а подъяремное животное стояло островком спокойствия, наслаждалось тенью переулка.

Городской стражник (у которого, как всегда по утрам, щемило сердце), провел рукой по широкому боку вола и протиснулся мимо. Присел, осматривая труп.

Еще один. На этот раз избит так страшно, что почти не похож на человека. Глаза выдавлены. Осталось всего несколько зубов. Его били до тех пор, пока не смяли горло (что и стало очевидной причиной смерти), но били и потом, пока не продавили грудную клетку. Использованное орудие оставило мелкие округлые синяки. Как и в прочих случаях.

Стражник встал и обратился к троим слугам из трущоб: — Завсегдатай?

Лица слуг были равнодушными. Один отозвался: — Откуда ж мы знаем, во имя Худа? Все лицо пропало, черт дери!

— Одежда? Вес, рост, цвет волос? Что-то ведь всегда…

— Господин, — оборвал его говоривший, — ежли он и завсегдатай, то недавний. Еще мясо на костях есть, видите? И одежда чистая. Ну, была, покеда он не обделался.

Стражник и сам все это заметил. — Значит, он мог быть именно новым клиентом?

— Ну, ежли только день или два. Вы ж знаете, иные заходят и берут навынос. Но нет, мы его не знаем, не видели ни одежды такой, ни волос не помним…

— Так что он делал в таком месте?

Никто не ответил.

Докажет ли стражник необходимость привлечения некроманта? «Только если этот был из благородных. Но одежда на нем недорогая. Скорее из купцов или чиновников среднего уровня. Но если так, что он забыл среди подонков района Гадроби?» — Он дарудж, — предположил стражник вслух.

— Мы их принимаем, — отвечал, слегка скривившись, словоохотливый слуга. — И ривийцев, и птенчатников, и даже Баргастов.

«Да бедность всех равняет». — Тогда валите его в телегу к остальным.

Слуги принялись за дело.

Стражник смотрел. Еще миг — и взгляд его переместился на возчика. Задумчивое лицо, струйки сока ржавого листа, бегущие по небритому подбородку. — А тебя женушка дома ждет?

— Э?

— Похоже, вол твой всем доволен.

— О, да, господин, эт точно. Все мухи, видите ли, любят большие мешки.

— Что?

Возчик покосился и подошел поближе. — Трупы, господин. Я зову их большими мешками. Я люблю думать, изучать важные вещи. Про жизнь и все такое. Что заставляет тело работать, что случается, когда оно останавливается и так дальше…

— Ясно. Ну что же…

— Всякое тело во вселенной, господин, сделано из одинаковых штучек. Вы этого не увидите, если нет особых линз, а я такие себе смастерил. Крошечные штучки. Я зову их мешочками. И в середине каждого мешочка плавает сумочка. Думаю, внутри той сумочки и записки имеются.

— Извини…те, вы сказали записки?

Быстрый кивок, пауза; изо рта потекли новые струйки бурого сока. — И на них записаны все подробности о том теле. Пес ли это, или кошка, или червяк с зелеными полосами. Или человек. Всякие вещи вроде цвета волос, глаз и так дальше — все записаны в записочках, что в сумочках внутри мешочков. Видите ли, это инструкции, они говорят мешочку, какого сорта мешочком ему быть. Некоторые мешочки для печени, другие для кожи, мозгов или легких. Когда мать и отец сшивают свои мешочки, получается ребенок. Понимаете ли, они их сшивают половинка на половинку, потому отродье похоже и на маму, и на папу. Вот мой вол — у него мешочки того же самого вида, и я тут подумал: если сшить их с человечьей половиной, разве не получится интересное?

— Полагаю, достойный господин, что-то воистину выбежит из города. Если вас прежде не забьют камнями.

Возчик скривил рот. — Вот в том и проблема мира, не так ли? Нет уважения к приключениям!

— Это очень важная встреча.

Искарал Паст кивнул с прежней очаровательной улыбкой.

Сордико Шквал вздохнула. — Это официальное дело Храма.

Он кивнул еще раз.

— Мне не нужно сопровождение.

— Тебе не нужно простое сопровождение, — заявил Паст. — Тебе нужен я, и ты меня получишь! — Тут он склонил голову и облизнулся. — Не так ли? Хе, хе! И она увидит, что со мною все самое невообразимое становится возможным! Да, я стану огромным ходячим пенисом!

— И так уже, — сказала Сордико Шквал.

— Уже? Что уже, дражайшая? Пора идти, иначе опоздаем!

— Искарал Паст, ты мне не нужен.

— Ты так говоришь, но глаза твои твердят иное.

— Мои глаза, — отбрила она, — рады были бы увидеть тебя на Высокой Виселице. Надеюсь все же, что город, услышав о твоей мучительной смерти, не вспыхнет спонтанным торжеством и не посадит меня на золотой престол славословия!

— И о чем это она? Никто даже не знает, что я здесь! И к чему ей желать золотого трона? Зачем трон, если у нее есть я? — Он снова облизнулся и обновил улыбку. — Веди, любимая. Я обещаю быть в высшей степени официозным на официальной встрече. В конце концов, не я ли Маг Теней? Не простой Верховный Жрец, но Подпирающий Небо Жрец! Привлекающий Взоры Жрец! Я не выскажу мнения… конечно, если меня не будут просить. Нет, я буду твердым и мудрым, я оставлю пустую болтовню сладким служкам. — Он присел. — Которых очень скоро заставлю себе послужить!

Его руки изогнулись в жесте странном, нет, привлекательном, ибо фонтаны смирения забили в возлюбленных очах, обеспечив Искарала Паста образом совершенства, который можно будет воскресить в памяти ночью под одеялом в постели с Могорой, храпящей сквозь отложенные в носу паучачьи яйца.

— Ты действительно будешь нем, Искарал Паст. Та, с кем я буду говорить, не выносит глупцов, так что не пытайся встревать, дабы не оказаться фатально навязчивым. — Она помедлила, покачала головой: — И все же не могу представить тебя ненавязчивым. Наверное, стоит прекратить увещевания. Надеюсь, ты вызовешь ее гнев и будешь мгновенно уничтожен. А я вскорости избавлюсь от твоих вонючих бхок’аралов и не менее вонючей жены. — Тут она удивилась сама себе: — Слушай! Эти мысли были предназначены для меня одной! Твое влияние на редкость развращает, Искарал Паст.

— Скоро мы будем близки, как горошины в стручке! В том крошечном, остром стручке, что прилипает ко всему, особенно к волосам в паху, когда ты вынужден пописать в кустарнике. — Он потянулся к ней… — Рука к руке скользнем по переулкам!

Она вроде бы хотела отпрянуть… нет, нет, всему виной его хрупкое и деликатное самоуважение, припадок мнительности, но они быстро исчезнут под новым штукатурным слоем обольстительной улыбки.

Они вышли из храма через резко используемую боковую дверцу, успев захлопнуть ее как раз перед носами бхок’аралов, бурей преследовавшими их по коридору.

На улице жуткий солнцепек, а Сордико Шквал кажется равнодушной к атмосферическим невзгодам — ужас, ни одной тучки вокруг! Хуже чем Семиградье, и ни одной расселины поблизости.

Жалкие толпы, сквозь которые пришлось протискиваться, море недовольных лиц, оборачивавшихся на каждый деликатный тычок его локтей. Паст с трудом поспевал за длинноногой Верховной Жрицей. — Длинные ножки, да! ох. Ох ох ох. Поглядите, как они косят пространство, поглядите на колыхания округлых…

— Тихо! — прошипела жрица через красивое плечико.

— Темный Трон понял. Да, понял. Он увидел необходимость нашей с тобою встречи. Воссоединения наиболее совершенных людей Тени. Любовь из книги волшебных сказок — чудная невинная женщина — но не столь уж невинная, смеем надеяться — и доблестный муж с бравой улыбкой и горячими мышцами. Э… разве я не гора мышц? Я даже могу шевелить ушами, когда возникает нужда — а сейчас нет нужды доказывать. Она не любит спесивых типов, ведь она такая нежная и все прочее. И скоро…

— Не растопыривай дурацкие локти, недоносок!

— … сияние славы отнесет нас …

— Извинись, чтоб тебя!

— Что?

Какой-то здоровенный олух встал на пути Искарала Паста. По выражению плоского лица можно было заключить, что он рассматривает нечто найденное на самом дне ночного горшка. — Я сказал, что жду извинений, хорек крысорожий!

Паст фыркнул: — О, глядите, какой-то здоровенный олух с плоским лицом смотрит на меня словно на нечто найденное на самом дне ночного горшка! И желает, чтобы Я извинился! И я извинюсь, добрый господин, как только вы извинитесь за олуховость и горшколичность — фактически, за самое ваше существование!

Огромная обезьянья лапища потянулась к его горлу. Она была такой обезьяньей, что практически не имела отставленного большого пальца (по крайней мере, так Искарал Паст позже расскажет бормочущей толпе лупоглазых бхок’аралов).

Естественно, он игнорировал лапищу и протянул свою руку к промежности олуха, потянул взад-вперед и покрутил туда-сюда, так что скот с писком согнулся вдвое и упал мешком дынь на грязные камни, где и скорчился самым жалким образом.

Искарал Паст переступил через него и поспешил вослед Сордико Шквал, которая, надо сказать, ускорила шаги до предела — одежды буквально развевались за спиной.

— Грубость некоторых людей! — пропыхтел Паст, когда они прибыли к скромному зданию неподалеку от Башни Шептуна. Ворота оказались запертыми, и Сордико потянула за веревку, растревожив где-то внутри колокольчик.

Они ждали.

За воротами загремели цепи, затем прочные створки крякнули, раскрылись, испустив тучу ржавчины с петель.

— Похоже, посетители здесь редки?

— С этого момента, — сказала Сордико Шквал, — ты станешь молчаливым, Искарал Паст.

— Стану?

— Станешь.

Тот, кто открыл ворота, явно старался спрятаться за ними. Верховная Жрица вошла без долгих церемоний. Искарал Паст побежал следом, боясь остаться на улице — створки начали поспешно сдвигаться. Едва выскочив во двор, он повернулся, чтобы выбранить нерадивого слугу. И увидел возящегося у засова сегуле.

— Спасибо, Туруле, — сказала Сордико Шквал. — Леди в саду?

Ответа не последовало.

Верховная Жрица кивнула и пошла дальше, вдоль по вьющейся среди запущенных клумб тропке. Стены дворика были полностью скрыты роскошно цветущими глициниями. Сордико замерла, углядев большую змею, что свернулась на солнце, и осторожно обошла ее.

Искарал Паст крался за ней, не сводя глаз с мерзкой твари, а та подняла клиновидную голову и поводила языком — то ли от любопытства, то ли от голода. Он зашипел и с удовольствием увидел, что змея вздрогнула.

Главный дом имения был невелик, элегантен и казался смутно женственным. Его со всех сторон окружали обвитые виноградом арки, в проемах таились благословенные тени. Верховная Жрица выбрала одну из арок и прошла внутрь.

Подойдя к заднему двору, они расслышали бормотание голосов.

Центр сада занимала мощеная площадка, украшенная кругом статуй в рост человека. Статуи смотрели внутрь площадки, странно уплощенные лица роняли водяные слезы в круговой бассейн-желоб глубиной в локоть. Статуи, как с тревогой разглядел подошедший Паст, изображали сегуле, и струйки воды истекали из щелей масок, обросших мхом и зеленью. Посреди площадки стоял на тонких ножках изящный бронзовый стол, а при нем два кресла. В одном, лицом к пришедшим, сидел мужчина с длинными седыми волосами. На рубашке его виднелись брызги крови. Спиной сидела женщина — длинные, ослепительно черные волосы мерцали, идеально контрастируя с белоснежным льном блузы.

Заметив Сордико Шквал и Паста, мужчина встал и поклонился хозяйке: — Миледи, до новой встречи.

Второй, более небрежный поклон Верховной Жрице — и мужчина прошел к выходу.

Сордико Шквал вошла в круг и встала рядом с освободившимся креслом. К удивлению Искарала Паста (и последовавшему миг спустя восторгу), она галантно присела перед хозяйкой.

— Леди Зависть.

— Садитесь, любовь моя, — отвечала Леди Зависть. Затем сам Искарал Паст получил наконец возможность узреть ее исключительное лицо, столь идеально соответствующее прекрасным волосам, и ее позу, гмм, позу в узком кресле, скрещенные ноги, открытую нижнюю часть изящного бедра, так и призывающую к ласке…

Женщина скривилась и сказала: — Может быть, Верховная Жрица, принести для вашего питомца песочницу? Пусть себе играет, пускает слюни…

— Боюсь, нам лучше похоронить его в песке.

— Интересное предложение.

Подошел Туруле с третьим креслом. Сходство его со статуями оказалось просто-таки нервирующим; Искарал Паст вздрогнул и быстро поклонился Леди Зависти, а затем плюхнулся в кресло. — Ее красота бросает вызов красоте Верховной Жрицы! Ну, воображаю, как они вдвоем…

— Искарал Паст! — шикнула Сордико. — Я приказала сидеть тихо, не так ли?

— Но я ничего не сказал, любимая! Совсем ничего!

— Я тебе не любимая и никогда ей не буду.

Он улыбнулся. — Я стану флиртовать с обеими красотками, вгоняя во взаимную ревность, очаровывая, небрежно скользя от одной к другой. Погладить там, похлопать здесь! О, что это будет за восторг!

— Я решила его прикончить, — сообщила Леди Зависть Сордико Шквал.

— Увы, это Маг Тени.

— Вы же не серьезно!

— О да! — заорал Искарал Паст. — Она серьезно! Более того, мне следует быть именно здесь, ибо я знаю то, чего вы не знаете!

— О боги, — вздохнула Леди Зависть. — Прекрасное утро пало грудами руин.

— Кто он был? — требовательно спросил Паст. — Тот человек? Кто он?

— И почему я должна вам сообщать?

— В обмен. Вы удовлетворите мое любопытство, я ваше — мы удовлетворим друг друга. Как это понравится Сордико Шквал!? Ха!

Леди Зависть потерла виски, явно не в силах этого выносить, и ответила: — Это был бард Рыбак Кел Тат. Совершенно необычайный человек. Он… вызывает к откровенности. В городе случились ужасные события…

— Не такие ужасные, как то, о чем я готов рассказать! — взвизгнул Паст.

Тут и Сордико принялась тереть лоб.

— Заработало!

Леди Зависть поглядела ему в глаза: — Если я соглашусь на обмен, Маг, вы сможете обуздать себя, позволив нам с Верховной Жрицей побеседовать?

— Обузданность гарантирую, Леди Зависть. Разумеется, обещание на обещание.

— Так о чем вы?

— Леди Зависть, я прибыл на корабле.

— И что?

— Корабле, которым владеет на редкость прелестная женщина…

— О, не надо еще одной! — застонала Сордико Шквал.

— Бедняжка, — отозвалась Леди Зависть.

— Едва ли. — Искарал Паст откинулся на спинку кресла, вытянул ноги. Теперь он мог обозревать обеих сразу! — Как я мечтал о таком вот мгновении! Смотрите, они готовы глотать любое мое слово! Я их получил, получил!

— Что не так с этим человеком, Верховная Жрица?

— Не знаю, с чего и начать.

Искарал Паст изучил свои ладони, ногти — ногти чуть не вызвали тошноту, ведь бхок'аралы взяли за привычку сосать ему во время сна пальцы, отчего те покрылись морщинами, ссадинами, стали откровенно непривлекательными; так что он отвел взгляд и уставился на Туруле, что оказалось не лучшей идеей… лучше смотреть на цветок — это, как он подозревал, будет безопасным. Но наконец пришло время встретить взор необыкновенных глаз Зависти. — Да, — сказал он не спеша, — я вижу, наконец, сходство, хотя вы выиграли войну совершенства. Не слишком легко, но тем не менее имеете право торжествовать, и я могу лишь хлопать в ладоши и восхищаться. Так или иначе, но в настоящий момент на судне в гавани обитает никто иная, как возлюбленная ваша сестрица Злоба!

— Так и знала! — Леди Зависть вдруг оказалась на ногах. Она вся дрожала от… возбуждения?

Искарал Паст хехекнул. — Да, я играл, пока не окончились все игры, пока не открылись истины, и содрогнулись чувства, и потрясение громом сотрясло космос, и тени ворвались во вселенную! Разве я не Маг Теней? О да, я именно он! Он! — Затем он склонился, изобразив на лице полнейшее огорчение: — Вы не пришли в восторг, Леди Зависть? Мне спешить туда, передавать ваше приглашение в сей чудный сад? Располагайте мною как слугой, прошу вас! Сделаю все, чего изволите! Хотя, разумеется, не сделаю, сделав лишь то, чего изволю сам! Пусть думает иначе — может, это вернет ее лицу цвет, может, успокоит бурю в очах, может, не даст закипеть воде в том корыте — впечатляющая деталь, скажу я вам! Так. Что я могу еще сказать?

Сордико Шквал и Леди Зависти так и не удалось поговорить в тот день.

Резак пошел отыскать хоть какое-то заведение, чтобы позавтракать. Он был утомлен, в глаза словно набился песок. Едва набив живот, он вернется в «Феникс» и завалится на койку. Составление даже такого тактического плана потребовало немалой борьбы. Из всех любителей изучать необыкновенное разнообразие жизненных путей он оказался бы последним, ведь путешествие по кругу, сравнение Даруджистана прежнего и невообретенного доставило ему весьма мало благостей. Контраст между своей судьбой и судьбой женщины, зовущейся ныне Чаллисой Видикас, заставил его ощутить себя онемевшим, потерявшимся и всеми брошенным.

Он нашел пустой столик в открытом ресторанчике около Парка Бортена, заведении дорогом (кстати припомнилось, что денег осталось совсем немного), сел и стал ожидать, пока кто-нибудь из обслуги не обратит на него внимания. Здесь работали три ривийки, молодые женщины в модных одежках загадочного стиля: длинные, пышные льняные юбки в индиговую полоску, узкие кожаные блузки и ничего под ними. Волосы заплетались в косички, обнажая взорам клановые подвески из речных ракушек над ушами. Впечатление эти побрякушки производили приятное, но вот только ни одна из официанток, похоже, не слышала просьб обслужить, сколько он ни старался. Он решил, что в когда они будут пробегать мимо в следующий раз, он подставит ногу — и тут же устыдился неблагородного побуждения.

В конце концов ему удалось привлечь внимание одной из них. — Горшок с чаем, пожалуйста, и чего-нибудь на завтрак.

Заметив, что он скромно одет, женщина недовольно спросила, одновременно отворачиваясь: — Фруктовый завтрак или мясной? Яйца? Хлеб? Мед? Какого сорта чай — у нас двадцать три разновидности.

Он нахмурился. — Гм… сами решите.

— Простите меня?

— Что вы ели на завтрак?

— Лепешки, разумеется. Как и всегда.

— А вы их подаете?

— Конечно, нет!

— А какой чай пили?

— Никакой. Я пиво пила.

— Обычай Ривии?

— Нет, — буркнула она, так и не поглядев на гостя. — Мой способ справиться с дневными неприятностями.

— Боги подлые! Просто принеси мне чего-нибудь. Мяса, хлеба, меда. И самый простецкий чай.

— Отлично, — бросила она и упорхнула в сумятице юбок.

Резак нажал на переносицу, пытаясь отогнать наступающую головную боль. Не хотелось думать о протекшей ночи, о нескольких звонах, проведенных на кладбище, на каменной скамейке и с Чаллисой, стоявшей слишком уж близко. О том, что сделала с ней какая-то пригоршня лет — морщинки вокруг глаз, складки у рта, возраст, показывающий себя в полноте, в излишнем выпирании милых некогда округлостей. Он твердил себе, что девочка, которую он знал, все еще здесь, там, внутри. В небрежных жестах, в тихом смешке. Нет сомнений, она смотрела на него так же — видела слои огрубения, знаки потерь и страданий, осадок беспутной жизни.

Он уже не тот паренек. И она не та женщина. И все же они сидели, как будто знали друг друга. Как будто являются давними друзьями. Годы назад между ними проскочили искры ребяческих надежд и пустых амбиций; но сегодня они тщательно их избегали, хотя душевные потоки и сплетались, рождая нечто романтическое, нечто до странности ностальгическое.

Более всего Резака тревожил живой свет, все сильнее разгорающийся в глазах Чаллисы — особенно когда он почуял в себе ответное удовольствие. Они сидели и играли воспоминаниями, и озаривший скамейку ореол не имел ничего общего в лучами рассветного солнца.

Во всем этом нет ничего правильного. Она ведь замужем. Она из знати… нет, эта деталь не имеет значения, ведь ее намеки не имеют отношения к собственности, к общественным заботам.

«Она скучает. Ей нужен любовник. Нужно то, что она прежде умудрилась упустить. Второй шанс, вот что ей нужно.

Но существуют ли вторые шансы?»

Это же… низко. Отвратительно. И как он может об этом помышлять?

«Может, Апсалар видела все слишком хорошо. Заглянула мне в душу и увидела, как мала моя душа, как слаба воля. Разве я устою перед женщиной? Нет, я падаю в объятия. Я меняю форму, приноравливаюсь к каждой, угождаю… словно единственный известный мне путь к сердцу женщины — воплотить ее мечтания.

Может, она была права, когда ушла».

Только этого Чаллисе и нужно? Развлечения, бегства от унылой скуки благоустроенной жизни? Он с сомнением подумал, что все не так просто. Есть поток более темный, и он для Чаллисы важнее. Возможно, она видит в нем доказательство собственной испорченности. Падения. Или нечто иное, еще более опасное.

Ривийка успела принести горшок чая, поднос со свежим хлебом, кувшином, до краев полным меда, и миской с разрезанными фруктами. Он смотрел на заставленный стол и безуспешно пытался припомнить, когда именно все это появилось.

— Я нужна тебе, — сказала она, когда небо начало светлеть, и слова прорвались сквозь его утомление. — Крокус. Резак. Предпочти любое имя. Я поняла все в тот миг, когда увидела тебя. Я бродила почти всю ночь, просто бродила. Сама не зная, искала кого-то. Жизнь стала загадкой, и мне думалось, что никто не сможет ее разгадать. Ни супруг, ни кто-то иной. И тут я увидела тебя, стоящего на кладбище, словно привидение.

О, он всё знает о привидениях, о том, как они могут досаждать днем и ночью. О том, как умеют находить лазейки в душу. Да, привидения ему знакомы. — Чаллиса…

— Когда-то ты меня любил. Но я была юна. Глупа. Сейчас я уже не юна и не глупа. Сейчас я не отвернусь.

— Твой муж…

— Его не заботит, чем я занята и с кем.

— Тогда зачем ты вышла за него?

Она отвернулась и ответила не сразу. — Когда он спас мне жизнь, той ночью в имении Симтали, то словно овладел ею. Моей жизнью. Он стал ее владельцем, потому что спас. И так думал не он один. Я тоже. У меня как будто отняли выбор. Он овладел моим будущим и делал со мной все, что хочется.

— А отец…

— Должен был меня переубедить? — Она засмеялась, но это был горький смех. — Ты мог не заметить, но я была испорченной. Несносной. Может, он и пытался, только я не помню. Похоже, он был рад моему уходу.

Нет, это была не та Чаллиса, которую он знал.

— Дом Видикас владеет маленьким зданием в порту. Его почти не используют. Там два этажа. Первый — просто склад, забитый материалами, остающимися от постройки лодок для торговцев. На втором этаже живет плотник, когда мы его нанимаем. Я… была в той комнате и… у меня есть ключ.

Была там? Он удивился тому, как она смешалась. Но ненадолго. «Она уже пользовалась комнатой. И не раз. Для делишек вроде того, на которое намекает сейчас. Чаллиса, зачем же тебе именно я?»

Заметив нерешительность, женщина склонилась и положила ему руку на плечо. — Мы просто встретимся там, Крокус. Поговорим. В этом месте можно поговорить, не опасаясь чужих глаз. Просто поговорить.

Он понимал, что «это место» не для разговоров.

И сегодня вечером его там будут ждать.

Что же де… — Ой!

Служанка дала ему затрещину. Резак изумленно вытаращился.

— Если я работала, нося тебе треклятый завтрак, будь любезен его съесть!

— Прости! Я задумался…

— Когда жуешь, думается легче. Ну, не заставляй меня подходить снова.