Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

— Плевать на Гончих! — Кузнец встал, держа Чаура в руках.

Дергунчик выпялился: — Ты не сможешь нести…

— Так помогай!

— Попытаюсь! Дай подумать.

В этот миг они услышали стук подков, треск деревянных колес о мостовую. Оба повернулись к началу улицы.

Взгляните на вола. Он слишком устал, чтобы бежать. Даже телега сзади еле ковыляет от утомления. Слизь застыла на губах, свесившись блестящим полотном под копыта. Болезненная ясность паники угасает, глаза снова потускнели; когда два человека подошли и положили в телегу третье тело… ну, это же его привычная работа, подумал вол. Наконец мир вернул себе целостность. Есть задание, есть предначертанный путь. Он спасительнее материнского молочка.

Усталый, но довольный зверь зашагал за двумя людьми.

Двое родичей встали на крыше, глядя на город. Пожары озарили ночное небо. Целая секция района Гадроби пылала, выбрасывая в воздух гейзеры горящего газа. Вскоре атмосфера странно сгустилась, надавила — пожары приутихли, по крайней мене не распространялись, да и взрывы звучали реже. И все же никто не спешил бороться с огнем — что, если подумать, совсем неудивительно.

Во дворе Усердный Лок суетился над павшими дворовыми охранниками, которых несли на одеялах. Чудесное дело: оба выжили в столкновении с ассасинами, хотя оставался большой риск, что они не вынесут лечебных назначений кастеляна. Скорч и Лефф назначили себя на обход стен имения, улица за улицей, аллея за аллеей, круг за кругом — арбалеты на изготовку, головы кружатся от возбуждения.

— Эти Гончие, — сказал Раллик, — совсем не вовремя.

— Кажется, их стены не остановят. Есть идеи, зачем они пришли?

Раллик не ответил; Торвальд поглядел на него и увидел, что кузен взирает на разбитую луну.

Торвальд не стал смотреть туда же. Небесное месиво его пугало. Скоро ли кружащиеся обломки посыпятся вниз дождем? Раллик недавно заметил, что они, кажется, двинулись в ином направлении и становятся все меньше. Есть и вторая луна, катящаяся медленнее и, значит, расположенная дальше. Она кажется крошечной, но настоящий ее размер непонятен. Имеется распространенное мнение, что она может быть иным миром, столь же большим, как наш. Кто знает — вдруг именно она обречена попасть под смертельный ливень? Нет, Торвальду совсем не хотелось думать об этом.

— Раллик…

— Ладно, Тор. Я хочу, чтобы ты оставался здесь, в пределах стен. Вряд ли будут неприятности — Хозяйка пробудила защитные чары.

— Тизерра…

— Женщина умная, да к тому же ведьма. С ней все будет хорошо. Сейчас она, скорее всего, беспокоится за тебя. Останься здесь, кузен, до рассвета.

— А что ты?

Раллик повернулся; миг спустя Торвальд ощутил чье-то присутствие и тоже повернулся.

Воркана закуталась в толстый серый плащ. — Верховный Алхимик, — сказала она Раллику, — намекал, что мы должны быть близко на случай… необходимости. Думаю, время пришло.

Раллик кивнул: — Крыши и канаты, Хозяйка?

Женщина улыбнулась: — Ты заставляешь меня мечтать о былом. Прошу, веди меня.

О да, Торвальд понял все тонкие слои, скрытые за этими словами, и порадовался. «Пусть кузен найдет счастье с самой опасной в мире женщиной. Но ведь и я нашел его с самой опасной женщиной — после Ворканы. Особенно опасной она станет, если я забуду купить хлеба».

Обогнув угол — позади аллея, впереди широкая улица — Скорч и Лефф замялись. Нет смысла становиться неосторожными, даже если атаки ассасинов не предвидится. Может, они размножаются быстро как опарыши — Скорч вовсе не уверен, что Лефф пошутил, говоря так. Вовсе не уверен.

Улица пуста. Ни беженцев, ни стражи, ни злодейских убийц в черном.

Что важнее всего: ни одного Пса.

— Проклятие, — прошипел Лефф, — где же зверье? Неужто ты воняешь страшнее и злее всех, Скорч? В этом проблема? Вот дерьмо! Я мечтал об ожерелье из клыков. А может, и о лапке на поясе.

— Лапке? Скорее о гигантской дубине, от которой тебя при ходьбе перекосит. Вот было бы смешно увидеть. Стоит убить пару Гончих, просто чтобы поглядеть. Лапка Гончей, ха-ха.

— Ты сам говорил, что хочешь череп!

— Я ж не хочу его носить. Думал сделать лодку, выскоблить, понял? Можно было бы по озеру плавать.

— Черепа не плавают. Разве что твой, он ведь из пробки.

Они вышли на улицу.

— Я назвал бы ее «Гони-в-море». Как тебе?

— Скорее «Тони-в-море».

— Ты сам не знаешь, о чем болтаешь, Лефф. Вот в чем твоя проблема. Всегда так было и так будет.

— Жаль, здесь нет еще двадцати ассасинов.

— Их тут было еще больше, но не про нас. Тор сказал, что мы были отвлекающим маневром.

— Мы их отвлекли, это точно.

В этот миг показалась Гончая Теней, шагах в двадцати. Бока ее тяжело вздымались, кожа свисала кровавыми полосами. Пасть была покрыта багряной пеной. Повернув голову, зверь заметил их.

Скорч и Лефф одновременно подняли самострелы вертикально и принялись вставлять болты с зазубренными наконечниками. Затем медленно опустили оружие и прицелились.

Раздувая ноздри, зверь попятился. Еще миг — и он пропал.

— Дерьмо!

— Я знал, что ты воняешь! Мы почти его достали!

— Это не я!

— С тобой гулять неинтересно, Скорч. Совсем неинтересно. Ты любой шанс срываешь.

— Не специально. Я же люблю веселиться не хуже тебя, сам знаешь!

— В следующий раз, — пробормотал Лефф, — сначала стреляем, потом спорим.

— Хорошая мысль. В следующий раз. В следующий раз все сделаем правильно.

Под луной, осадившей его мрачными воспоминаниями, Резак гнал уведенного у Коля коня. Одной рукой он сжимал неудобное копье, чувствуя всю его тяжесть. К такому оружию он не привык… и все же что-то не давало ему его выбросить.

Он слышал Гончих Тени, разбушевавшихся в городе словно стая демонов, и это также пробуждало воспоминания, сладко-горькие, ибо в них была она, темный, но невыразимо нежный силуэт. Он заново видел каждую из ее улыбок, таких редких, и улыбки падали на душу каплями кислоты.

Он так одинок — с того самого утра, когда проснулся в монастыре и обнаружил, что она ушла. Да, он состроил бравое лицо, встав перед богом и не желая замечать сочувствия в темных глазах Котиллиона. Он сказал себе, что это смело: позволить ей уйти, принять роковое решение. Смелость. Жертва.

Но теперь он в это не верит. Никакого жертвоприношения нет в том, чтобы стать одиноким. Нет смелости в бездействии. Он оказался на деле гораздо младше ее. Младше — то есть бесчувственнее, безответственнее. Когда мысль ранит и пугает, ты попросту отказываешься размышлять, вместо этого отдаваясь волнам диких эмоций, украшая щит истины одним «убеждением» за другим. Истины? Теперь он знает, что никакой истины не знал. Хвастовство, вызывающее позерство, самовлюбленность… каким ребяческим всё это кажется сегодня, каким жалким. «Я, кажется, обрел ныне чистейшую из истин. Но никто слушать не станет. Чем ты старше, тем толще стены. Не удивляюсь, что молодежь так цинична. Совсем не удивляюсь».

Ох, она еще стоит, темный силуэт в памяти, блеск глаз, улыбка, расцветающая на устах в тот же миг, когда она отворачивается. И он не может забыть.

В этот же миг Чаллиса, поднявшаяся на вершину башни — убогого гадробийского довеска к красотам имения — вышла на крышу и отпрянула, вдохнув густой смрад гари. Она все еще держала в руках хрустальную полусферу, и в ней сияла пленная луна. Она помедлила, подняла взор и поразилась, узрев разрушения, заволокшие треть неба клубы дыма.

Однако… она оставила ему дурные привычки. Ужасные, определившие весь ход его жизни. Резак помнил выражение лица Раллика — шок, отвращение — когда тот поглядел на застрявший в плече нож. Да, понимание — Резак стал креатурой Апсалар, во всем, во всем. Да, еще один конченый мужчина.

Казалось подходящей шуткой, что луна распалась в ночном небе; но радоваться столь дурному знамению трудно. У него нет крутизны Раллика, слои рубцов не легли доспехами на душу. Она многое дала ему, но Резак не стал точным отражением Апсалар. Ему не дана способность заглушать отвращение, нежелание убивать; мысль о «возмездии» кажется ему пресней тюремной каши. Уж она такого не чувствует.

Он скакал по улице.

Псы его знают, и если это имеет значение, бояться сегодня ночью ему нечего.

Иногда случайные беженцы пересекали дорогу. Словно отчаявшиеся крысы. Умы их забиты мыслями об убежище, с лиц исчезло все человеческое. Жажда выжить подобна лихорадке, от нее глаза становятся белыми, как у вытащенной на берег рыбы. Резак смотрел на людей — и чувствовал, как разрывается сердце.

«Это мой город. Даруджистан. Голубые Огни. Он такого не заслужил».

Нет, он не боится Гончих Псов. Он их презирает. Учиненное ими разрушение так бессмысленно, так бездумно. Не похоже, что за этим стоит Котиллион. Тут пахнет Темным, его переменчивостью, его холодной жестокостью. Он отпустил зверей порезвиться. Полакать крови, погрызть костей. Погреться в пламени, погулять в руинах. Весь этот страх, все эти бедствия… чего ради?

Неудобное или нет, но копье как будто утешало его руку. Да, если только Темный Трон покажется, он найдет, куда его вонзить.

Там, в крошечном совершенном мире, луна остается невредимой, сияет чистым светом. Было время, поняла Чаллиса, когда она сама была такой же. Незапятнанной, не склонной к убогим компромиссам. Ей еще не хотелось скоблить грязную кожу, протирать остекленевшие глаза.

Женщины и мужчины в самом важном одинаковы. Они приходят в мир с талантами, с предрасположенностями, с лицами и телами привлекательными или не очень. Они пользуются тем, что им дано. Перед ними встает выбор, перед каждым из людей. Для некоторых сделать выбор легче, чем для других, им так хочется стать желанными, они видят протянутые руки и считают: вот кратчайший путь. Так мало нужно усилий. Только улыбайся и не мешай бедрам раздвигаться.

Но пути назад нет. Такие пятна не отскоблишь. Луна сияет чистотой и красотой, но только потому, что навсегда заперта в шаре.

Она смотрела в небо, видела, как куски вращаются вокруг быстро чернеющей сердцевины. Движение, казалось, все более замедляется; ей почудилось, что обломки падают внутрь, обратно, а пыль разлетается, формируя копье, и это копье пронзает остаток луны.

«Пыли снится мир, которым она была.

Но пыль, увы, не повелевает ветром».

Резак осознал, что после нее угодил в объятия двух женщин, и каждая была дана ему в наказание. Только одной удалось, и сейчас он скачет к ней, чтобы встать перед ней и сказать, что убил ее мужа. Не потому, что она просила и намекала — ведь, честно говоря, такой власти у нее не было. Нет, Горлас Видикас мертв по иным причинам, к ней не относящимся.

Ты свободна — так он скажет. Делай что пожелаешь. Но, чего бы она не пожелала (скажет он потом), ее будущее не будет — не должно — включать в себя Резака.

«Гляньте, вон он, рядом. Что за наглость! Убил мужа, а она повисла у него на руке. О, эти двое сделаны друг для друга. Надеюсь, Худ отыщет для них яму поглубже, да побыстрее».

Если нужно, он сумеет вынести это. Но ее никогда не сделает жертвой такой судьбы. Даже ради любви.

Он вернулся в город только чтобы потерять его навеки.

Путь к Чаллисе станет последним. На заре он уезжает. Даруджистан скучать не будет.

Она снова поглядела на пленную луну в чаше ладоней. Вот, подумала она, детство во всей его невинности. Замороженное, безвременное, ни за что не дотянуться. Нужно лишь погрузиться взором, найти то, чем она прежде была. Проклятая красотой, благословленная здоровьем и силой. Свечение надежд…

«Пыль снов, ты будешь повелевать ветром?

Пыль снов, пришла пора освободить тебя!»

Было так легко влезть на невысокий парапет, поглядеть вниз, на камни садовой дорожки. Да, так легко освободиться.

Вместе они прорезали дымный воздух; когда ударились о камни, сфера разбилась, крошечная луна искрой взлетела вверх. И погасла.

Сны кончаются, но пыль снов вечно вьется в ветрах.

Крюппу не чуждо горе. Круглому человеку достаточно поглядеть на объем своей поясницы, чтобы осознать трагичность былых излишеств, понять, что преходящее воистину должно пройти. Сердце его столь велико, что приходится класть его в тачку (ну, почти). Не послав никому прощального подмигивания, он покидает мрачные пределы «Гостиницы Феникса», начиная трудный путь в конюшни, где ожидает его мягкий характером мул. Крюпп умело избегает укусов и лягания копытами.

Лик луны разбит и сверкает тысячью глаз. Никому не укрыться, всё видимо. Все могут видеть, что укрыться негде. Ужасное столкновение неизбежно.

Тяжкое давление задувает огни пожаров, как пальцы руки гасят свечной фитилек. Шмяк! Тут и там и повсюду тоже. Но благо это рождено суровой, зловеще нависшей угрозой. Бог умер, пакт заключен, а на улице, в окружении собирающихся зевак, достойный почтения муж стоит на коленях, низко склонив голову. Ветер колышет эфемерные цепи, выходящие из меча в руках его, тянет их, рвет их, возносит призрачными обрывками, пряча в окутавших город дымных тучах.

Поднимется ли он вновь?

Сможет ли ответить на последний вызов?

Кто же он такой? Этот белогривый Тисте Анди, руки которого запятнаны кровью брата, великими потерями народа?

Ах, поглядите поближе. Ядро еще пылает, горячо и чисто, сжимается, покорное необоримой воле. Он получит рану в сердце, ибо Аномандер Рейк из тех, что не видят иного выбора, не приемлют иного выбора.

Но… пока подарим ему несколько мгновений покоя.

Круглый человек выезжает в Даруджистан.

Существуют искушения, и некоторые оказываются неодолимыми. Если будет нужно, толстячок может стать на их пути неодолимым барьером.

Спросите у человека с молотом.

Пока одинокий воитель шагал — за ним Тоблакай и ведьма, а по бокам три, потом четыре Гончих Тени — вол волок телегу к стенам какого-то имения. Двое ведших его людей разделились: один вернулся к телеге, положил дрожащую руку на грудь лежащего — страшась, что найдет ее холодной и недвижной — и через мгновение испустил всхлип, звук облегчения. Второй мужчина поспешил к заднему входу и дернул за плетеный шнурок.

Тут он втянул голову, услышав сверху хлопанье больших крыльев, поглядел в небо, но ничего не различил в непроницаемо-плотных слоях дыма. Он ждал и дергался, бормоча под нос ругательства.

Дверь заскрипела.

— Мастер Барук! Рад, что это вы, а не клятый слуга — мимо их не пролезешь никак! Слушайте, у нас раненый — его нужно исцелить. Мы заплатим…

— Сержант…

— Теперь просто Дергунчик.

— Дергунчик, извини, что должен отказать…

Услышав такое, Баратол торопливо обежал телегу; руки сжались в кулаки, он потянулся к здоровенной секире, что висела за спиной. Движения были инстинктивными — он даже не замечал, что делает. Кузнец заговорил тоном, в котором сквозили ярость и отчаяние: — У него череп пробит! Он умрет без лечения… я этого не потерплю!

Барук воздел обе руки: — Я должен уходить — не могу задерживаться. Некие дела требуют немедленного внимания…

— Ему нужно…

— Прости, Баратол.

Алхимик скрылся за дверью. Лязгнул засов. Дергунчик бешено потянул и подергал себя за усы, потом протянул руку, успокаивая Баратола — тот готов был вышибить дверь ногой. — Стой, стой — у меня идея. Рискованная, но ничего больше не придумать. Идем, тут недалеко.

Баратол был слишком озабочен, чтобы спрашивать. Он готов был ухватиться за любую надежду, пусть отчаянную. С пепельным лицом кузнец вернулся к волу. Дергунчик пошел впереди, вол и телега с телом Чаура — следом.

В разбитом рассудке простака оставалось мало искр. Черный прилив затопил почти всё. Вспышки, знавшие себя как Чаура, потеряли из вида друг дружку и потерянно блуждали. Но ведь некоторые — самые важные искры — были привычны к такому существованию. Иногда слепота может пробудить иные, скрытые возможности.

Одна, блуждая без привязи, оказавшись на непривычной свободе, устремилась по темной тропе, которую никогда ранее не исследовала, и прожженный ею след вибрировал. На него наткнулась другая искра.

И что-то зашевелилось в сердцевине быстро гибнущего мира души.

Разумение.

Понимание.

Неуклюжее сплетение мыслей, связей, смыслов, значений.

Они мерцали по собственной воле, а чернота накатывала со всех сторон.

Срезая путь по улочке неподалеку от имения Барука, шедший в десяти шагах впереди телеги Дергунчик вдруг споткнулся. С руганью пригляделся к маленькому объекту на мостовой, наклонился и подобрал. Бесформенная штука исчезла под полой плаща.

Он выругался снова, что-то вроде «воняет, но какое дело мертвому носу?»

Они прибыли к имению, которое Баратол узнал. Дом Коля. Дергунчик вернулся и повел вдруг взволновавшегося вола к диким зарослям у стены сада. Сумрак под ветвями пронизывали мотыльки, и шорох их крыльев звучал невнятным обещанием. Туман полз между кривых стволов. В воздухе пахло рыхлой землей.

Слезы текли по щекам Баратола, намочив бороду. — Говорил ему, оставайся на корабле, — произнес он натянутым, высоким голосом. — Обычно он слушается. Он парень послушный, мой Чаур. Это Злоба? Она его выгнала?

— Что он делал у тюрьмы? — спросил Дергунчик, чтобы отвлечь друга от бесполезных гаданий. — Как он вообще ее нашел — или кто проводил? Прямо — таки проклятая мистерия.

— Жизнь мне спас, — стенал Баратол. — Он пришел, чтобы вызволить меня. У него была секира. Чаур, дурак, почему ты меня не бросил?!

— Он не скажет.

— Знаю.

Они вышли на край поляны и встали около низкой стены, почти не видимой под лозами. Грубые камни ворот, казалось, пустили корни. За воротами виднелось почерневшее лицо дома.

— Давай быстрее, — прорычал Дергунчик, подходя к краю телеги. — Пока вол не сбежал…

— А что мы будем делать?

— Потащим его по дорожке. Слушай, Баратол, не сходи с дорожки, понял? Ни шага в сторону. Понял?

— Нет.

— Это Дом Финнеста, Баратол. Азат.

По запаху могло показаться, что сержант ступил в кучу гниющего мяса. Мотыльки тревожно летали вокруг.

Смущенный, испуганный Баратол помог вынуть тело Чаура из телеги. Семеня за фаларийцем — один осторожный шаг за другим — он шагал по мощеной дорожке.

— Знаешь, — сказал Дергунчик, тяжело пыхтя (Чаур был тяжелым мужчиной, а сейчас он еще и обмяк), — я тут думал. Если чертова луна вот эдак может развалиться, почему эдакого же не может с нашими миром? Вдруг мы уже…

— Тише, — буркнул Баратол. — За луну говна кошачьего не дам. Пусть только попробует меня убить. Осторожно, почти пришли.

— Ладно, клади его, осторожнее. На камень… да, вот туда…

Дергунчик подошел к двери, пошарил у пояса — и снова начал браниться. — Я и нож потерял. Не могу поверить! — Он кулаком постучал в дверь.

Показалось, что стучит он в стену из мяса. Ни отзвука, ни эха.

— О, черт.

Они ждали.

Дергунчик вздохнул, приготовившись стучать снова, но нечто клацнуло за преградой. Через миг дверь заскрипела. Проем заполнило высокое, тощее чудище. Лишенные глаз орбиты уставились на них… а может, не на них — как тут понять?

Дергунчик переступил с ноги на ногу. — Занят, Раэст? Нам нужно попользоваться холлом позади тебя…

— О да, я очень занят.

Фалариец моргнул. — Неужто?

— Пыль размножилась. Паутина густеет. Свечной воск запятнал прекрасные столы. Чего вам нужно?

Дергунчик бросил взгляд на кузнеца: — Ох, юморной труп, кто бы мог подумать? Какой сюрприз! Никому больше не смешно! — Тут он снова улыбнулся Джагуту: — Если ты случаем не заметил, цельный город с ума сошел — вот почему я думал, что ты тоже мог…

— Извини, — отрезал Раэст. — Что-то случилось?

Глаза Дергунчика выкатились. — Гончие Теней сорвались с поводков!

Раэст склонился, как будто обозревая окрестности, потом успокоился. — В моем дворе их нет.

Дергунчик вцепился пальцами в волосы: — Поверь мне, это плохая ночь. Теперь, если ты чуть отступишь назад…

— Хотя, если подумать, у меня случился посетитель этим вечером.

— Что? О, рад за тебя. Но…

Раэст поднял сухую руку и указал.

Дергунчик с Баратолом повернулись. Во дворе была свежая могила, сырая земля на ней еще курилась. Лозы чуть заметно качались на стене. — Боги подлые, — прошептал фалариец, делая рукой охранительный жест.

— Т’лан Имасс с кривыми ногами, — сказал Раэст. — Кажется, он затаил ко мне неприязнь. — Джагут помолчал. — Не могу понять почему.

Дергунчик фыркнул. — Нужно было оставаться на дорожке.

— Что Имассы знают о дорожках? — спросил Раэст. — Так или иначе, он слишком сердит для разговора. — Он снова помолчал. — Но время есть. Солдат, ты можешь уходить. Я не расположен отступать.

— А Худа тебе! — И Дергунчик сунул руку под плащ, достав драное, полуразложившееся тельце. — Я нашел треклятого белого кота!

— Ох, действительно нашел. Как мило. Ну, тогда заходи.

Баратол мялся. — И что это даст, Дергун?

— Он не помрет, — ответил отставник. — Похоже, внутри времени нету. Верь мне. Мы можем найти годного целителя завтра или через месячишко — все равно. Лишь бы дышал, когда через порог перенесем. Так что давай помогай. — Тут он понял, что все еще держит мертвого кота, так что подошел к Джагуту, вручив мерзкую штуку в ожидающие руки.

— Назову его Клочком, — сказал Раэст.

Черный, казавшийся неодолимым прилив прекратил наступление. Слабое дыхание замерло на середине вдоха. Сердце остановилось. Однако искра понимания, ободрившись, пустилась исследовать и открывать тропы, так давно проглоченные темнотой…

Драгнипур выпил много, так много.

Драгнипур, меч отца и убийцы отца. Меч Цепей, Врата Тьмы, вставшее на колеса бремя жизни. Жизнь всегда бежит от гибели, в этом суть ее. Острое оружие не заботится о том, кто будет его нести. Оно рубит слепо, рубит равнодушно, рубит, ибо в этом его смысл и главная функция.

Драгнипур!

Стародавние и жестокие раздоры сестер показались совсем незначительными — ведь нечто явилось, нечто оказалось почти рядом. Вопрос о главной владелице можно обсудить после, на досуге, сидя в большой железной ванне, до краев залитой свежей кровью.

Временный договор. Воплощенная целесообразность. Злоба предлагает, Зависть идет за ней.

За их спинами кратер быстро стынет, края осыпаются. Расплавленные фасады домов застыли, блестя всеми оттенками радуги. Увы, сейчас, в тусклом блеске луны, великолепие цвета не проявится полностью; однако отраженный свет повел тысячу новых игр, намекая на что-то более опасное. Оно еще не пришло, еще нет…

Повсюду в городе гасли огни.

Давление высвобожденного Драгнипура лишило пищи пожирающее пламя. Ведь тьма — враг таких сил.

Да, спасение пришло от орудия убийств.

Сестры были безумны, но не настолько, чтобы не уловить иронию ситуации.

Успокой насилие.

Призови убийство.

Сейчас он не в состоянии противостоять им — особенно когда они объединятся. Как странно, что такой союз не состоялся задолго до нынешней ночи. Но раны, причиняемые близнецами, долго не заживают; натуры воинственные всегда слепы к жестам примирения. Что было нужно — так это правильная приманка.

Увы, им не приходило в голову, что отец очень хорошо понимал потенциальный риск такого союза. Он придал им форму — заботливо, умело, как ковал Драгнипур — делая все, что мог, для уменьшения риска.

Поэтому они шли по мостовой бок о бок, а в уме Злобы уже зрел план рокового удара в спину сестре. Зависть тешила себя почти идентичными планами — только их роли должны были измениться.

Но сначала дело.

Они убьют Аномандера Рейка.

Ибо Драгнипур выпил много, очень много…

— Карса, прошу!

Пепел плыл по воздуху, смешиваясь с горьким дымом. Далекие крики свидетельствовали, что трагедии творятся повсюду. Последняя ночь Геддероны заканчивалась погромами и страданиями.

— Ничего нельзя сделать, Семар Дев. Но все же кое-что мы сделать можем. Можем стать свидетелями. Если сможем, мы уплатим цену.

Она не ожидала от Тоблакая такой неуверенности. Он всегда был — или казался — незнакомым с понятием смирения. А сейчас он даже не вытащил кремневый меч.

Они шли в двадцати шагах от Скитальца. Они видели, что лица в сотне шагов впереди поднимается в гору, наверху стоит арка ворот. Но воитель замедлил шаги. На середине улицы было что-то — был кто-то. А по сторонам появилась безмолвствующая толпа — люди, которые вздрогнули, едва показались Гончие — вздрогнули, но не убежали.

Что-то приковало их к месту. Что-то, оказавшееся сильней страха.

Семар Дев ощутила, как давление пронеслось мимо, словно порыв ветра, и втянулось назад — прямо в эту скорченную фигуру. А она наконец пошевелилась.

Скиталец встал в шести шагах от незнакомца, молча наблюдая, как тот выпрямляется.

Тисте Анди.

Серебряные волосы. В руках его меч, за которым тянутся призрачные цепи… «О, духи родные, о нет…»

Скиталец заговорил: — Он сказал, что ты можешь встань на моем пути. — Голос его ударил, словно волна, нападающая на темный берег.

Сердце Семар замерло.

Когда Аномандер Рейк ответил, тон его был холодным, твердым, решительным. — Что еще он тебе сказал?

Скиталец покачал головой: — Где он? Я чувствую — он рядом. Так где он?

«Не Котиллион. Это другой. Тот, кого ищет Скиталец. Тот, кого он искал вечно».

— Да, — отвечал Рейк. — Рядом.

С затянутого дымом неба донеслось хлопанье широких крыльев. Она в испуге подняла взор и увидела Великих Воронов. Они сидели на крышах. Десятки, сотни, молчащие, но тревожащие воздух взмахами крыльев. Прилетали новые, собирались на арке ворот и стенах. «Они приземляются только туда, откуда можно видеть происходящее».

— Так отойди, — приказал Скиталец.

— Не могу.

— Проклятие, Рейк! Ты мне не враг.

Сын Тьмы вскинул голову, будто получив комплимент, нежданный дар.

— Рейк. Ты НИКОГДА не был мне врагом. Сам знаешь. Даже когда Империя…

— Знаю, Дассем. Знаю.

— Он сказал, что так может получиться. — В голосе воителя звучало страдание, покорность судьбе.

Рейк промолчал.