Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Может быть, она плачет. А может, обжигающие слезы означают приступ истерического смеха. Неважно. Их пожирают заживо. «Нас всех пожирают заживо».

Драгнипур начал распадаться.

Когда хаос разрушит фургон, растворит дверь и схватит Врата, меч треснет и хаос вырвется из хитроумной ловушки. Блестящий обман Драконуса — вечная приманка, заставляющая хаос отвлечься от всего иного — провалится. Ему не хочется размышлять о том, что случится с бесчисленным числом королевств и миров; разумеется, он не сможет увидеть, что будет потом. Он знает лишь одно: последние мысли наполнены ничем иным, как горькой виной.

«Итак, хаос, хотя бы одной твоей жертве ты окажешь милость».

Он пошел туда, к прочим Связанным — чтобы встать, пожалуй, рядом с Жемчужиной, чтобы ожидать конца.

Отзвук лопнувшей цепи все еще тревожил его. «Кто-то вырвался. Как?» Даже Гончие Теней смогли сбежать, лишь бросившись в черное сердце Куральд Галайна. Их цепи не лопнули. Извечная цельность Драгнипура не была нарушена.

«А теперь… кто-то сбежал».

Как?

Цепи, цепи и цепи, чтобы связывать…

Костистая рука схватила его за лечо, потянула назад.

Драконус с рычанием повернул голову: — Пусти, чтоб тебя! Я встану с ними, Худ — я должен. Неужели не видишь?

Владыка Смерти ухватился еще сильнее, ногти впились в кожу. Худ постепенно подтянул его к себе. — Схватка эта, — прохрипел бог, — не для тебя.

— Ты мне не хозяин…

— Встань со мной, Драконус. Время еще не пришло.

— Для чего? — Он попытался высвободиться, но сила Джагута казалась беспредельной; Драконус смог бы вырваться, лишь оставив плечо в хватке Худа. Они с Владыкой Смерти стояли вдвоем в нескольких шагах от неподвижной повозки.

— Считай это, — сказал Худ, — его просьбой о прощении.

Драконус удивился: — Что? Кто просит прощения?

Худ, Владыка мертвых, должен был пасть в Драгнипур последним. Что бы ни планировал Сын Тьмы, последним актом игры должно было стать убийство древнего бога. Так полагал Драконус. Безумная, бесцельная игра, напрасная покупка времени, потеря бесчисленных душ, всего Королевства мертвецов.

Но, как оказалось, Драконус ошибался.

Был еще один. Еще один.

Прибывший с силой горы, порванной в клочья долгим, оглушительным, сокрушающим взрывом. Серебристые тучи разорвались, унеслись клочьями на темных ветрах. Легионы хаоса дрогнули; тысячи шагов, выигранных в жестком бою, были оставлены во мгновение ока. Драконы заревели. Крики, словно вырванные из глоток — давление, боль, поражающая мощь…

Хаос отпрянул и тут же, медленно, начал собираться с силами.

Никакая сила не способна побороть такого врага. Разрушение — единственный его закон, и он пожирает себя, пожирая все вокруг. Хаос, движущийся путями Тьмы, всегда появляется невидимо, из неожиданных мест, в которые никто не думает заглядывать, а тем более ставить стражу.

Меч и внутренний его мир начали, наконец, умирать.

Рука Худа убралась с плеча; Драконус упал на колени.

Еще один.

Да, он знает, кто явился к ним.

Не захохотать ли? Не отыскать ли его, не высмеять ли? А может, сомкнуть руки на горле, чтобы они ушли в забвения, слившись друг с другом?

Нет, он ничего такого не сделает.

«Кто просит у меня прощения?»

Будь у него силы, он закричал бы.

«Аномандер Рейк, не тебе просить. Увы, мольбы должны исходить от меня.

Я захватил в ловушку Мать Тьму. Твою мать…

Так… что ты сделаешь?»

Ударило сердце, Драконус тихо вздохнул и поднял голову, открыл глаза. — Рейк? — шепнул он.

Потом медленно встал. Повернулся. К повозке.

Чтобы узреть.

Второй видел, как падает еще один сегуле. Он разворачивал коня, чтобы поглядеть мертвыми очами на резную карету, понесшуюся вслед за бешеными лошадьми. По бокам висели фигурки, цепляющиеся за драгоценную жизнь — щель растворилась — и лошади пропали в ней.

Глашатай Худа — одноглазый солдат — вбил каблуки в бока потрепанного скакуна, помчался следом.

Голос Повелителя Смерти достиг Второго: — Кажется, ты все же понадобишься. Так иди — и помни, старый дружище, что послужил мне верно.

Я уже не бог смерти.

Когда выполнишь последнее дело, служба твоя окончится. И тогда Шкуродер к твоим услугам.

Второй запрокинул голову, скрытую шлемом и маской, и завопил от радости. Вложил мечи в ножны, поспешил за поездом трайгаллов.

Он видел, как пропадает Глашатай.

Разрыв начал закрываться.

Второй пришпорил давно мертвого джагутского жеребца, стремясь к умирающему порталу…

И выбрался из мирка Драгнипура. Прочие сегуле все равно обречены, и хотя в этой битве они искупили позор смерти от руки чужака, погибать рядом с ними нет причины.

Второй не стал гнаться за поездом, пробиравшимся через неведомые садки, о нет. Ибо его призвали. Его призвало оружие, ощутившее нужду…

Скрывшись в бурлящей буре, за яростными ветрами, он прорвался, и копыта коня застучали по камням мостовой. Второй увидел то, что искал, протянул руку…

— Я возьму свое, — произнес гулкий, металлический голос. Копье было вырвано из рук Резака. Явившись в ореоле рваных полос кожи, перепутанных ремней и погнутых пластин, неупокоенный сегуле, давным-давно давший ему оружие, направил копье и помчался на белых Гончих.

— Шкуродер! — заревел он. — Я иду за тобой! Но сначала — эти красавцы…

Карса Орлонг ступил в сторону, увидев неожиданно появившегося воина в доспехах, на чудовищном мертвом коне. Поняв, что пришелец мчится на Гончих, он рявкнул и побежал следом.

Копье было нацелено влево, так что воин — Тоблакай переместился вправо от всадника. Глаза высмотрели Пса, намеревавшегося прыгнуть на незащищенный бок коня.

Два зверя, два воина сошлись одновременно.

Копье впилось в горло Гончей, пройдя под челюстью, разбив основание черепа и отделив спиной мозг. Зазубренный наконечник показался из затылка в облаке серой пульпы, крови и костных осколков.

Карса опустил меч обеими руками, когда второй Пес впился зубами в правое бедро незнакомца. Кремневое лезвие прорезало позвоночник, наполовину перерубив толстую как у коня шею, и застряло; сила инерции потащила меч и Карсу вслед упавшей на камни Гончей.

В тот же миг джагутский скакун сошелся грудью в грудь с третьей бестией. Затрещали кости. Удар заставил всадника перелететь через голову коня. Копье прорезало воздух. Он упал на спину Гончей, скатился…. Зверь казался оглушенным. Неупокоенный конь встал, пошатнувшись.

Приземлившись на колени, Карса поднырнул под очередного Пса — и все они оказались сзади. Тоблакай встал, сделал два быстрых шага, вонзил клинок в грудь ошеломленной третьей Гончей. Завыв от боли, она снялась с меча; кровь хлынула фонтаном, едва клинок вышел из раны. Незнакомец подоспел и воткнул копье в живот умирающего зверя; острый наконечник рвал мягкие ткани, разбрызгивая желчь и кал.

Нечто мелькнуло в прорезях украшенной единственной полосой маски. — Отлично сделано, Тоблукай! Давай поймаем остальных!

Резак видел, что семь Псов обежали Карсу и сегуле. Теперь у него нет даже копья — «проклятие!» — так что он вытащил два ножа. Один из зверей направился прямиком на него.

Рука ухватилась за рубаху, оттащила его назад. Закричав от неожиданности, Резак почти упал в чьи-то короткие, крепкие руки. Бросил короткий взгляд — утомленное лицо, выпученные глаза, усы под узловатым носом…

«Я его знаю?»

Тот, кто его оттащил, вышел вперед, поднимая огромную секиру. Баратол…

— Неподходящее для нас место! — крикнул мужчина, державший Резака. Они попятились.

Баратол узнал зверя — тот самый, с которым спутался Чаур, тот самый, что проломил приятелю череп. Он чуть не запел от радости, вставая на его пути, дико размахиваясь, вздымая секиру — Пес подлетел, рычащий, чудовищный…

Острие секиры глубоко впилось в челюсть зверя — еще миг, и удар пришелся бы по шее. Но и так голову Гончей перекосило на сторону.

Грудь зверя врезалась в Баратола.

Кузнец словно оказался на пути окованного медью тарана — его отбросило, перевернуло в воздухе — он потерял сознание еще до падения в пятнадцати шага от тела Аномандера Рейка.

Гончая шаталась, дергалась, мотала головой — челюсть сломана, кривые клыки выступают почти горизонтально, хлещет кровь.

Для нынешней битвы она уже не годится.

Едва Карса и незнакомец повернулись, над ними пролетела тень; оба вздрогнули ощутив порыв ветра, принесшего запах гниения.

Задевая крыльями о стены ближайших зданий, дракон пронесся над улицей, выставив когти, словно ядовитые жала. Каждая лапа нашла себе Гончую, обняла, протыкая ребра, и вознесла визжащих тварей в воздух. Голова дракона метнулась вниз, челюсти схватили еще одну…

Затем он захлопал крыльями, взвиваясь в небо, унося сразу трех Гончих.

Нападение существа заняло несколько мгновений — в это время Дергунчик тащил Резака к двери какого-то магазинчика справа по улице, а Баратол, устремив взор на напавшего Пса, вздымал секиру.

Все трое даже не заметили дракона.

Семар Дев широко раскрыла глаза, видя, как дракон поднимается в ночное небо, захватив три воющие, рычащие жертвы.

Она скорчилась подле недвижного Скитальца, Дассема Альтора, носителя Мщения, убийцы Сына Тьмы — а тот поднял лицо, искаженное горем, бледное — протянул руку, ухватился за нее, подтащил ближе.

— Не мой выбор! Не стыди меня, женщина! Слышала! Не стыди!

Тут его глаза распахнулись, он потянул ее на мостовую, прикрыв собственным телом.

Потому что две громадины столкнулись в трех шагах.

Белый Пес.

И медведь, бог, зверь, забытый быстро бегущим миром.

Широкие лапы обхватили Пса удушающим объятием, подняли в воздух — подальше от Семар и Дассема. И тут же обе твари ввалились в ближайший дом, обрушивая стены.

Полетели обломки; куски штукатурки ударяли в широкую спину Дассема, пока он оттаскивал Семар от здания. Внутри яростно бились медведь и пес.

Две Гончие Света, оставшись без противников, подошли к телу Рейка. Челюсти сомкнулись на бедре, потащив тело по улице. Вторая кружила, примеряясь, где ухватиться — однако меч все еще торчал из черепа Тисте Анди, качаясь, пока первое животное резво утаскивало трофей, и Гончая благоразумно решила подождать.

Сегуле метнул копье с пятнадцати шагов. Оружие глубоко вошло в бок кружившейся Гончей, сбив с ног — хотя она тут же вскочила, рыча и кусая торчащее древко.

Карса, широкими шагами опередив Второго, издал теблорский боевой клич — древний клич, звучащий ныне лишь в сказаниях старцев — и вцепившаяся в Рейка Гончая вздрогнула.

Оставив порванную, окровавленную ногу, она бросилась на атакующего Тоблакая.

Два дротика поразили животное сбоку. Они не проникли под кожу, однако заставили зверя оглянуться.

Две юные женщины из Теблоров стояли на другой стороне улицы, каждая неторопливо вставляла новый дротик в атлатль. Между ними был большой уродливый пес.

Гончие колебались.

Карса бросился к ним — клинок свистнул, разрезая воздух …

Звери дрогнули и отбежали. Меч Тоблакая отсек конец хвоста и ничего больше.

Пес завизжал.

Обернувшись, Карса пошел на второго Пса, который вытащил копье из бока и ковылял, оставляя алый след.

Сегуле подхватил перепачканное оружие.

Карса помедлил, потом встал над трупом Аномандера Рейка. — Мы побили их, — сказал он.

Маска повернулась в его сторону. Мертвые глаза внимательно его рассматривали сквозь прорези. — Давненько не слышал я этого клича, Тоблукай. И молюсь, — добавил воин, — чтобы не услышать снова!

Однако все внимание Карсы было приковано к теблорским женщинам и псу, который побежал к нему, махая обрубком хвоста.

Взирая на животное, видя его хромую припрыжку, Карса Орлонг пытался не всхлипывать. Он отослал пса домой. Полумертвого, трясущегося от жара и потери крови, он отослал его — так давно, так давно. Он глядел на Теблорок, а те молчали. Трудно видеть сквозь слезы… он их знает? Нет, они кажутся слишком юными.

Они кажутся…

Ниже по улице пятерка Гончих Тени отступала, не выдерживая объединенного колдовского напора Злобы и Зависти. Магия терзала им бока. Кровь хлестала изо ртов. Сила наваливалась со всех сторон, желая сокрушить их, истребить без остатка.

Содрогающиеся, истерзанные, они отходили шаг за шагом.

А дочери Драконуса подступали к добыче.

Мечу отца.

Он принадлежит им по праву рождения. Он так долго ускользал от них. Конечно, и Злоба и Зависть понимали ценность терпения. Терпение, да — чтобы вызрели желания и планы.

Гончие не смогут противостоять им, ни в силе, ни в необузданной воле.

Долгое ожидание почти кончено.

Сестры вряд ли заметили неслышное появление кареты неподалеку от Псов. Увы, но появление того, кто вышел из нее и уставился на них блестящими глазами, игнорировать было невозможно.

Этот суровый, упорный взор поистине мог поколебать любого.

Сестры замерли. Магия угасла. Гончие, истекая кровью, задымившейся под лучами рассвета, захромали к телу павшего владельца Драгнипура.

Злоба и Зависть колебались. Желания с писком прятались обратно в привычный им долгий ящик. Планы перекраивались — торопливо, с тоскою. Терпение, ах, терпение… да, пора ему просыпаться снова.

«Ну да ладно, в следующий раз…»

Схватка в скорлупе разваленного здания почти завершилась. С трепещущим от ужаса сердцем Семар Дев шагнула туда. Пробралась между мусора, рухнувших балок, острых обломков перекрытий, и взглянула на недвижных левиафанов.

Издав слабый крик.

Ведьма с трудом подобралась поближе, пригнулась, пролезая под нависший кусок потолка, устремила взгляд на умирающего, растерзанного медведя.

Гончая тоже тяжело дышала; ее задняя часть была погребена под тушей гигантского медведя, изо рта и ноздрей вылетала красная пена. Каждый вздох был короче и кровавее предыдущего. Наконец, едва слышно вздохнув, она умерла.

Внимание Семар обратилось на бога, что так долго преследовал ее, нависал неподалеку, принюхивался, ища… чего? — Ну! — спросила он хриплым шепотом. — Чего же ты хотел?

Единственный целый глаз зверя чуть дернулся в алом круге. Она увидела лишь боль. И чувство потери.

Ведьма вынула нож. Так ли следует поступить? Нельзя ли просто уйти? Пусть он покинет эту жестокую, неправедную жизнь. Последний из своего рода. Забытый всеми…

«Что же, я тебя не забуду, друг».

Она опустила нож, положила в лужу крови под головой зверя. И зашептала слова связывания, повторяя вновь и вновь, пока последняя искра жизни не покинула глаз бога.

Стиснув когтями двух Псов и сжав зубами третьего, Тулас Отсеченный мог разве что затрясти бестий до полубесчувствия. Дракон взлетал все выше над горами к северу от Лазурного Озера.

Впрочем, он мог сделать еще кое-что. Сбросить их с великой высоты. Что и сделал. С чувством глубокого удовлетворения.

— Стой! Стой! Хватит! Стой!

Искарал Паст выкарабкался из кучи, из-под кургана корчащихся, рычащих, пищащих и плюющихся бхок’аралов, на которых недавно шлепнулась и жена — масса рваных, спутанных волос, грязных одежд и цепких пальцев — и огляделся.

— Вы идиоты! Его там уже нет! Ха, ха! Поздно! Ха! Где ненавистный, скользкий, гнилой ком навоза? Где его красный наряд? Нет, уйди от меня, обезьяна! — Он вскочил на ноги. Мул стоял неподалеку. — Какая от тебя польза!? — бросил он зверю, показав также кулак.

Могора поднялась, отряхивая платье. Затем высунула язык, оказавшийся слепленным из пауков.

Видя это, Паст чуть не подавился смехом: — Боги! Не удивляюсь, что ты умеешь то, что умеешь!

Она кудахтнула. — А ты просил еще и еще!

— Ахх! Знай же, я просил чего-нибудь другого!

— О, и чего же другого, милый?

— Ножа, чтобы перерезать собственное горло. Погляди на меня. Весь в укусах!

— У них острые зубки, у твоих бхок’аралов…

— Не у них, протухшая ватрушка. Это укусы пауков!

— Ты и не такое заслужил! Ты что, ее подпоил? Иного объяснения…

— Сила! У меня есть сила! Сила необорима, каждый знает! Мужчина может быть похожим на слизняка! У него волосы могут висеть, как бхедриний язык! Он может быть ростом по колено и сложения под стать, может жевать серу из ушей, и все будет неважно! Если у него сила!

— Ага, вот что испортилось в мире. Вот почему уродливые мужики еще не вымерли. — Она улыбнулась. — Вот почему ты и я, мы сделаны друг для друга! Давай наделаем детей, тысячи детей!

Искарал Паст пустился к мулу, влез в седло и поскакал, спасая жизнь.

Мул потрусил, не обращая внимания на кипящего и бьющего ногами седока. Могора лениво шла следом, не отставая.

Бхок’аралы (их драка давно превратилась в пир примиряющей любви), взлетали, кружа над головой своего бога, словно мухи над кучей сладчайшего в мироздании дерьма.

Нарастающий грохот пробудил Хватку, грезившую в странной пещере; она уставилась на расписную стену, широко раскрыв глаза: картинка внезапно пришла в движение!

Если чудовищный экипаж действительно мчится на нее, готовый ворваться в подземную каверну, ей конец — спрятаться от копыт и надвигающейся за лошадьми кареты некуда…

Нелепейший способ умереть.

Видение явилось на крыльях адского ветра, но выскочило из стены словно призрак, почти прозрачный. Она ощутила, как лошади и повозка проехали сквозь нее: мимолетный взгляд безумного возчика (глаза выпучены, ноги расставлены и разогнуты, как будто в лубках), другие люди на крыше и висящие по бокам (столь же ошеломленные и дерганые). Всё это пролетело сквозь и мимо…

За каретой выехал всадник, натянул поводья. Этот человек и его скакун выглядят реальными, плотскими. Летят искры из-под копыт, голова безглазого коня мотается… Хватка испуганно отшатнулась.

«Проклятые трупы!» Она пригляделась к седоку — и выругалась. — Я тебя знаю!

Одноглазый всадник, окруженный облаком трупного смрада, успокоил коня и глянул вниз. — Теперь я Глашатай Худа, капрал Хватка.

— О. Это продвижение?

— Нет, проклятое разжалование. Не тебя одну я должен посетить, так что кончай с дерьмовыми шуточками и слушай…

Она взвилась: — Чего бы? Что я здесь забыла? Чего нужно Худу? Он уже все от меня получил! Эй, перешли ему ответное послание! Я хочу…

— Не смогу, Хватка. Худ умер.

— Он что?

— Повелителя Смерти более не существует. Он ушел. Навеки. Слушай, я скачу к богам войны. Поняла, носящая браслеты? Я скачу ко всем богам войны.

Носящая браслеты?.. Она сгорбилась. — Вот дерьмо.

Тук Младший заговорил, передав ей все, что нужно знать.

Когда он замолк, она широко раскрыла глаза, и кровь отлила от лица. Она глядела, как он берет поводья и готовится уезжать.

— Стой! Мне нужно отсюда выйти! Как это сделать, Тук?

Мертвый глаз снова смотрел на нее. Тук показал на тыквы, стоящие около ног Хватки: — Пей. Оживи с именем своим. Бери одну, Хватка.

— С ума сошел? Только что ты рассказывал, откуда эта кровь!

— Пей и помни все, что я передал.

Он пропал.

Помни, да, она уж запомнит. «Найди Тоблакая. Найди убийцу и напомни ему… напомни, поняла? Потом, носящая браслеты, веди его на войну.

Веди на войну».

Было сказано много, много больше. И никакой надежды на то, чтобы забыть. «Я всего лишь хотела уйти на покой».

Тихо ругаясь, она подошла к ближайшей тыкве, согнулась… «Пей. Это кровь, чтоб вас всех!»

Пей.

Встать в сердце Драгнипура, встать над самыми Вратами Тьмы — вот последний акт жизни Аномандера Рейка. Возможно, это отчаяние. Или жертва превыше понимания смертных.

Оружие по имени Мщение, или оружие по имени Горе — так или иначе, собственный меч отправил его в мир, во многом им же созданный. Все иные решения кажутся ныне тонкой пылью над тропой его жизни.

Он был Сыном Тьмы. Его народ заблудился. В конце жизни ему есть о чем горевать; он может, наконец, просто отвернуться, как сделала Мать. Отвернуться от детей своих. Как делает каждый отец в последний миг, в миг смерти. Ему не пришло в голову просить прощения — сейчас, на горе бормочущих татуированных тел.

В конце концов, он не любитель просить.

Единственное исключение — Драконус. О, тут обстоятельства исключительные, тут преступление столь сложное, столь противоречивое, что ему нельзя упускать ни одной мелочи. Так или иначе, он просил прощения, не ожидая услышать ответ. Нужно было, чтобы Драконус услышал его слова. Пусть сделает с ними что захочет.

Аномандер Рейк стоял, устремив глаза в небо, глядя на кипящие облака, на близящееся уничтожение — и не закрывал глаз, не дрожал. Он ощущал, как глубоко внутри нечто отвечает на этот вызов. Кровь Тиам, кровь хаоса.

Итак, он встанет за всех скованных. Он встанет за всех в мире. За все несчастные, сломленные души под его ногами. Он встанет лицом к лицу с хаосом.

До последнего мига. Самого последнего мига.

Словно клубок змей, татуировки задвигались под ним.

Кедаспела ждал так долго. Ждал такого шанса. Месть против убийцы возлюбленной сестры, против предавшего Андариста, благородного Андариста, мужа и брата. О, он подозревает, чего именно хотел добиться Аномандер. Достаточно, чтобы его оправдать? Любой Тисте Анди ответил бы утвердительно. Любой, кроме одного.

«Не Кедаспела! Нет, не я. Не я! Не я не я не я!

Я заставлю тебя пасть! При последнем деянии, при жалкой попытке оправдаться — я поставлю тебе подножку!

Видишь, какого я сделал бога? Видишь? Видишь видишь?

Нет, ты не ждешь, не ждешь, не ожидаешь! Не теперь!

Как и ножа в его руке! Ножа в руке!»

Оскалив зубы, слепец Кедаспела перекатился на спину, чтобы лучше видеть Сына Тьмы, да, чтобы лучше видеть. Глаза не нужны чтобы видеть ублюдка. Совсем не нужны.

Он стоит так гордо, так вызывающе — почти на расстоянии удара.

На горе тел, стонущем помосте из плоти и костей, горьком барьере у Врат темноты, на живых чарах — так глупо, так глупо! Стоять здесь, воздев очи к небу, когда душа ушла вниз, вниз, вниз. Почует ли она его? Обернется ли? Увидит ли? Поймет ли?

Нет — ответ на все вопросы. Но Кедаспела сделал бога бога бога, сделал бога и в руке его нож нож нож…

Аномандер Рейк стоит, и схема пробуждается, ее сила и его сила соединяются.

Блуждающий Оплот более не блуждает. Бегущие Врата не убегают. Вот что он делает. Вот его жертвоприношение, о, такое достойное благородное и мудрое, да, мудрое, ибо кто же мудр и благороден, как не Аномандер Рейк?

«Все напрасно!

Дитя — бог! Время! Ощути нож в руке… Ощутил? Теперь поднимай высоко… дурак не видит, не подозревает, ничего не знает, что я чувствую, а я не забыл, не забыл, никогда не забывал и не забыл, и никогда не забуду!

Подними выше.

Бей!

Бей!

Бей!»

Буря света, разбитая луна, восстающее солнце за покровом туч, из которых хлещет бурый, гнилой дождь — Черный Коралл попал в осаду, и Тисте Анди смогли наконец ощутить гибель своего Владыки, а с ним — и гибель всего их мира.

Честно ли — возложить бремя давно погибших надежд на одного, просить у одного столь многого? Не трусость ли это, в конечном счете? Он был их силой. Он был их смелостью. Он платил Дань Псам за них всех, века за веками, и ни разу не отворачивался.

Он как будто стал им вместо матери. Как будто делал то, чего она не хотела.

«Наш Лорд мертв. Он бросил нас».

Народ горевал.

Дождь падал. Келик темными потоками несся по улицам, проникал в подвалы. Заполнял водостоки. Капли шипели на шкуре Силанны. Это дождь узурпации, и против него они чувствовали себя бессильными.