Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен
Спиннок снова сомкнул веки, опустил голову. — На время. Ты, наверное, никогда не согласишься, но это было для твоего же блага. Там полная неразбериха. В городе. Мой Лорд не хотел, чтобы ты оказался там.
Каллор зарычал: — Как милосердно со стороны твоего Лорда.
— Да, — согласился Спиннок. — Он всегда был таким.
Молчание.
Ни звука. Дюжина тяжелых ударов сердца. Еще дюжина. Наконец странное беспокойство заставило Спиннока открыть глаза.
Каллор стоял, понурив голову.
— Да, — сказал Спиннок, охваченный горем. — Он ушел.
Каллор не поднял взора. Он вообще не шевелился.
— Поэтому, — продолжил Спиннок, — я стоял здесь. Вместо него. В последний раз. — Он помедлил. — И да, это делает смерть… легче.
— Ох, да замолчи. Я думаю.
— О чем?
Каллор встретил его взор, оскалился: — Об этом ублюдке. Смелом, дерзком ублюдке!
Спиннок внимательно поглядел на Верховного Короля и хмыкнул: — Ну, он таков.
— Не хочу даже смотреть на тебя, Спиннок Дюрав. Ты истекаешь кровью. Оставлю тебя так. Говорят, так легче, спокойнее — но откуда мне знать?
Тисте Анди следил, как он уходит по дороге, к славному городу, истекающему ныне от ужасных ран.
Слишком поздно что-то делать, даже если бы он мог. Но Спиннок Дюрав подозревал, что Каллор ничего не станет делать. Отойдет в сторону. — Верховный Король, — прошептал он, — все, чего ты жаждешь — трона. Но поверь мне, тебе не понравился бы трон Рейка. Нет, гордый воин, тебе не захотелось бы его. Думаю, ты сам всё понял.
Хотя кто может понять Каллора…
Великие Вороны спускались, тяжело плюхаясь на забрызганную кровью, грязную дорогу.
И Спиннок Дюрав поглядел в небо, на темные силуэты драконов, скользнувших едва ли на высоте броска камня.
Спешащих за Каллором.
Увидел, как один дракон вдруг повернул голову, сверкнув глазами в его сторону, и накренился набок.
Миг спустя второй дракон настиг Каллора, захватив ничего не подозревающего воина когтями и подняв над землей. Захлопали крылья. Дракон уносил добычу все выше. Извивавшийся в лапах человек яростно вопил, но звуки казались очень тихими на расстоянии.
Дракон и Верховный Король скрылись за северными холмами.
Одни из Воронов подскочил прямо к ногам Спиннока.
— Карга! — закашлялся, сплевывая кровь, Анди. — Я думал… Даруджистан…
— Даруджистан, да. Мне хотелось. Почтить, засвидетельствовать. Запомнить. Оплакать. Но наш Владыка… ну, он думал о тебе. — Голова склонилась к плечу. — Когда мы увидели тебя лежащим и Каллора нависшим сверху, мы думал, что опоздали — думали, что подвели Лорда — и тебя. Мы думали… ох, ладно.
Мать Великих Воронов задыхалась.
Спиннок понимал: не усталость видит он в древней птице. «Ты не можешь источать слез, но слезы одолели тебя. Крайнее, беспредельное отчаяние».
Дракон, приземлившийся в траву к югу от тракта, перетекал в иную форму. В сторону Карги и толпы ее сородичей двинулась женщина.
Корлат.
Спиннок хотел улыбнуться ей, но сил совсем не было, так что он просто следил, как она подходит, пинком сапога отгоняя закудахтавшую Каргу. Она склонилась, проведя рукой по алой щеке Спиннока. Глаза были тусклыми. — Брат…
Карга закричала: — Скорее исцели его, покончи с этим — он же сейчас испустит последний вздох!
Женщина вынула фиал. — Эндест Силан смешал вот это. Должно хватить. — Она вытащила пробку и осторожно вставила горлышко бутылочки между губ Спиннока, наклонила, чтобы вылить содержимое. Он ощутил, как целебное снадобье течет по горлу. Тело вдруг пронизала волна тепла.
— Хватит, чтобы донести тебя домой. — Она улыбнулась.
— Мой последний бой во имя его. Я сделал все, что он просил, не так ли?
Лицо ее отвердело, в глазах были пустота и тоска: — Тебе многое придется рассказать, брат. Столь многое нужно… объяснить.
Спиннок глянул на Каргу.
Великий Ворон прыгала и переступала с ноги на ногу. — Мы любим тайны, — каркнула она, — когда у нас больше ничего нет!
Корлат снова погладила Спиннока по щекам. — Как долго? Как долго ты сдерживал его?
— Ну, — ответил он, — я зажег факелы… сгущалась темнота…
Глаза ее медленно раскрывались. Она взглянула на восток. Небо начало светлеть.
— Ох, Спиннок…
Некоторое время спустя, когда она принялась искать его меч, упавший в траву, Спиннок Дюрав промолвил: — Нет, Корлат. Оставь его.
Она поглядела с удивлением.
Но ему не хотелось объясняться.
Над Гадробийскими Холмами Каллору удалось вытащить меч, как раз когда массивная голова дракона опустилась, раскрывая пасть. Клинок глубоко вошел в мягкое нёбо, миновав грудные кости. Солтейкен издал резкий, хриплый рев, и они упали наземь.
Сотрясение, треск сломанных костей. Верховный Король метнулся прочь, прыгая и виляя между росистых кочек. Затем выпрямился, обернувшись к дракону.
Тот менял форму. Орфанталь пытался встать, и на лице его читалось удивление. Рука сломана. Кровь хлещет из шеи. Казалось, он забыл про Каллора. Он повернулся в сторону дороги и медленно побрел туда.
Каллор смотрел вслед.
Орфанталь шагнул десять раз и упал на землю.
Кажется, это ночь создана для убийства Тисте Анди.
Плечи нестерпимо болели; глубокие колотые раны могли убить любого человека, но Каллор — не обычный человек. Великий Король уникален.
В жестокости, в упрямой воле к жизни.
Вокруг него словно пылает огненный горн злобы.
Он снова пошел к городу.
Заря наконец поборола ночь.
Каллор.
Глава 24
Не бывает борьбы слишком тяжелой, слишком неравной, ведь даже проиграв — если мы проиграем — мы будем знать, что жили.
Аномандер Рейк, Сын Тьмы
Куски распавшейся луны, каждый размером с континент, посылали в мир отраженный свет. Ткань Ночи, столь плотно окружившая город Черный Коралл, начала наконец-то рваться. Сеть, бывшая проявлением Куральд Галайна, слабела под натиском. Лучи прорывали ее; лунный свет омывал дома, купола, башни, стены и давным-давно мертвые сады, окруженные этими стенами. Серебристое сияние впитывалось в темные воды гавани, заставляя обитателей ее нырять в бездонные глубины.
Новый мир, юный мир. Столь неожиданный, столь преждевременный дождь смерти.
Эндест Силан ощущал каждый прорыв? скорчившись на мозаичном полу Великого Преддверия храма. Некогда он сдерживал воды, набегавшие на Отродье Луны. Намного, намного раньше он вел Лорда на последнюю, роковую встречу с самой Матерью. Он сжимал слабую руку умирающей Верховной Жрицы, разделяя жалкое знание: ее никто и ничто не ждет. Совсем никто и ничто. Он стоял — о боги! — так давно, взирая вниз, на окровавленные руки, на тело милой и доброй женщины, жены Андариста. Сквозь высокое окно сверкали золотом и киноварью огни умирающего Харкенаса.
Саэлен Гара из потерянных харкенасских лесов верили, будто Отец Свет создал луну как сладкое искушение, невинный дар Матери Тьме. Чтобы напоминала ей о его любви, сверкая на ночном небе. Но еще они верили, что луна — лишь оборотная сторона зловещего глаза Отца Света, и если бы кто-то смог подняться, перелететь обширное пространство, то открыл бы, что луна — просто линза, и поглядев сквозь нее, можно узреть мир, для которого она является солнцем. Сказитель Саэлен Гара мог ухмыльнуться и проделать руками странные движения. — Перспектива, — мог бы сказать он. — Видите? Мир меняется в зависимости от того, где вы стоите. Так выбирайте, дети мои, выбирайте и выбирайте, где вам встать…
«Где вам встать. Мир меняется.
Мир меняется».
Да, он сдержал море. Он заставил Отродье Луны сделать глубокий вдох — и не выдыхать долгие месяцы.
Но сейчас, ах, сейчас Лорд попросил его сдержать сам Свет.
Спасти не крепость, но город. Задержать не один вдох, но дыхание Куральд Галайна, Старшего Садка.
Но он стар, он не знал… не знал…
Встав в двадцати шагах, в нише, Верховная Жрица смотрела. Видела, как он сражается, как призывает последние резервы силы. Видела, как он медленно, неумолимо проигрывает.
И ничего не могла сделать.
Свет осаждал Тьму в небесах. Бог, влюбленный в гибель, осаждал дитя искупления; он мог использовать невинное дитя, чтобы захватить ослабленный остров Куральд Галайна, потребовать для себя Престол Тьмы.
«Ибо она отвернулась».
И против всего этого — древний годами, дряхлый ведун.
Как нечестно.
Время стало врагом. Но ведь — сказала она себе, горько улыбнувшись — время всегда было врагом.
Эндест Силан не способен заделывать каждую брешь. Она начала чувствовать вред, причиненный Ночи и всем Тисте Анди города. Он кажется болезнью, потерей внутреннего равновесия. Она сама слабеет.
«Все мы слабеем».
Старый, сломленный мужчина. Он слишком слаб, они знали это — все, кроме одного, от которого зависело всё. «Владыка Рейк, вера ослепила вас. Узрите его, стоящего на коленях — вот, Лорд, ваша фатальная ошибка.
А без него — без силы, способной отгонять всех и всё отсюда — без этого ваш великий замысел разрушится.
Погребая нас под руинами.
Клянусь Бездной, погребая всех».
Теперь кажется столь очевидным… Предстать перед Рейком означало попасть под власть полной, нерушимой уверенности. Он мог ощутить всё, принять точное решение, заставляя зрителя пережить недоверие, затем удивление, а затем и трепет.
Планы Сына Тьмы всегда безошибочны. Верьте в него — и всё встанет на положенные места.
«Но сколько планов срабатывало лишь потому, что мы верили в Него! Сколь часто мы — а особенно Эндест и Спиннок — свершали нечто превыше сил, только чтобы доказать: видение Рейка вновь оказалось верным. И сколь часто он просил об этом нас, их?»
Но Аномандера Рейка здесь нет.
Нет, он УШЕЛ.
Навеки.
Так где же прочное ядро уверенности, за которое они могли бы ухватиться? В отчаянии, в жалкой нужде?
«Ты никогда не должен был оставлять это на нас. На него».
Болезнь души распространяется. Едва она сдастся, последний бастион, защищающий каждого Тисте Анди, падет.
И все умрут. Ибо они — плоть Куральд Галайна.
«Наш враг будет пировать на плоти.
Лорд Аномандер, ты тоже бросил нас».
Она стояла в нише, словно в саркофаге. Горя в лихорадке, следя, как Эндест Сидан медленно оседает там, в центре гордой, вызывающей, покрывшей весь пол мозаики.
«Ты подвел нас.
А мы подводим тебя».
Издав мучительный всхлип, Апсал’ара влезла на балку. Кожа на руках почернела. Она отчаянно била ногами, стремясь отдалиться от вихрящегося завитка темноты. Она скользила на спине по жирной смазке, по поту, желчи и крови. Над руками поднимался дымок. Пальцы скорчились словно корни…
Боль была так сильна, что почти равнялась наслаждению. Она извивалась, содрогалась в ее хватке. А затем свалилась с бревна. Цепи звякнули о мокрую древесину. Он расслышала, как что-то ломается.
Ударилась о покрытую пеплом почву.
И уставилась на торчащие вверх руки. Увидела покрытые изморозью кандалы — и обрывки цепей.
Фургон скрипел, разворачиваясь. Душу наполнили ужас и непонимание; она страстно захотела сделать хоть что-то, отбросив осторожность, отбросив здравый рассудок.
Лежа в холодной мутной грязи, она хотела расхохотаться.
Свободна.
Свободна, только бежать некуда. Руки, похоже, отмерли — а какой прок в воровке с мертвыми, гниющими руками?
Имасса попыталась расправить пальцы. И увидела, как костяшки лопаются, будто пережаренное мясо. Раскрылись алые трещины. Из ран упали первые капли крови. Хороший знак?
— Огонь — жизнь, — напевно сказала она. — Камень — плоть. Вода — дыхание. Огонь — жизнь. Камень — плоть — дыхание — жизнь. Сорви цветок на поле, и он завянет. Возьми красоту — убей красоту, ибо то, чем ты владеешь, бесполезно. Я воровка. Я беру, но не храню. Все, что добыла, отбрасываю. Я беру ваше богатство только потому, что вы держитесь за него.
Я Апсал’ара, Госпожа Воров. Только тому нужно меня страшиться, кто жаждет обладать.
Она видела: пальцы медленно распрямились, на них завиваются и затем отваливаются полоски кожи.
Она выживет. Рук коснулась Тьма, но она еще жива.
Как будто это имеет значение.
Даже здесь, под фургоном, ее окружали жуткие звуки войны. Хаос смыкался со всех сторон. Души гибли в количествах, не поддающихся подсчету, и в криках слышалась такая боль потери, что она предпочла ничего не слышать. Гибель достойных душ. Громадное и бесполезное жертвоприношение. Нет, обо всем этом не стоит думать.
Апсал’ара перекатилась набок, встала на четвереньки.
Поползла.
И судорожно вздохнула, потому что знакомый голос заполнил ее череп.
«Госпожа Воров. Возьми глаз. Глаз бога. Апсал’ара, укради глаз».
Она дрожала — она удивлялась… как? Как он дотянулся до ее разума? Такое возможно, только если он… если… Апсал’ара вздохнула в третий раз.
Да… однажды — от боли, второй раз — от удивления, в третий… в надежде.
Имасса поползла снова.
«Срывай цветок. Я иду к тебе.
О да, я иду к тебе».
С каждой пожранной душой сила хаоса росла. Голод толкал его вперед все неистовее, и осажденные начали отступать.
Но отступать было некуда.
Необузданные легионы обступили застывший фургон, заслоненный все уменьшающимся кольцом душ. Несчетные мертвецы, отозвавшиеся на последний зов Худа, таяли. Почти все были так стары, что забыли, что такое сила, забыли, что только воля дает нам силу. Противостав хаосу, они могли лишь замедлять его наступление. То, что оставалось от них, рвалось на части, проглатывалось.
Но некоторые оказались сделанными из более прочного материала. Серые Мечи, доставшиеся Худу после падения Фенера, сражались с мрачным упорством. Их командир, Брукхалиан, казался вросшим в землю камнем; он умел усилием воли сделать себя неколебимым, недвижимым. В конце концов, он такое уже проделывал. Его отряды сражались впечатляюще долго — но фланги их оказались под атакой, так что оставалось лишь отступать к громадной повозке с грудой тел.
Горстка сегуле, все, что осталось от сил Второго, построилась в непостижимо тонкую линию рядом с Серыми Мечами. Каждый из них пал от руки Рейка, и одного воспоминания оказалось достаточно, оно жгло кислотой, оно пылало позором. Они надели боевые маски — нарисованные полосы, значки рангов, которые начали выцветать, исчезать под пламенем хаоса, пока каждый воин не оказался в сверкающе — чистой личине. В мире меча сила должна сдаться перед высокой истиной. «Здесь» — казалось, говорил им Драгнипур — «вы все равны».
Другим флангом Серые Мечи сомкнулись с тугим узлом солдат — Сжигателей Мостов; прочие воины — малазане припадали к ним, питаясь силой солдат — Властителей, силой командира, откликавшегося ныне на имя Искар Джарак.
Сжигатели построились полукругом, и он медленно сжимался под натиском врага. Серые мечи слева, остатки Скованных справа — там громадина демон стал во главе клина особо упрямых. Слезы текли по лицу демона, ибо он сражался, скорбя по каждому павшему. Горе готово было разорвать сердце Жемчужины. Он бился не за себя, на за повозку, даже не за Врата Тьмы, за Блуждающий Оплот. Демон сражался за товарищей, как солдат, уже не способный сдаться, ибо пощады ему все равно не будет.
В запятнанном копотью небе скованные драконы, Локви Вайвелы и эн’каралы прорезали борозды в наседающих тучах. Молнии выхлестывались, обволакивали их, рвали на части. Но они сражались. Эн’каралы не умели отступать, ведь они всего лишь безмозглые, яростные звери. Для них хаос был всего лишь дерзкой, враждебной силой. Локви Вайвелы находили силы в глубинах сердец, слишком больших для этих скромных тел — нет, они не драконы, они их братья меньшие — но они знают силу вызова, силу презрения. Драконы, почти все скованные смертью во времена Драконуса, были равнодушны к Вратам и к участи прочих слабаков, сражаемых внизу. Они не бились ради высокой цели. Нет, каждый бился сам за себя, ибо знал: выживание не имеет ничего общего с благородством. Никаких союзов, ни мысли о совместном наступлении. Раскаленные разумы этих тварей способны вместить лишь идею отдельного, личного боя. Сила — и проклятие. Но среди злых, буйных облаков сила изменяла, сама натура драконов обернулась против них.
Битва ярилась. Гибель ревела оглушающим кличем, вытеснившим все иное из умов сражающихся. Они превратили волю в оружие, они рубили этим оружием бесформенного, ртутного недруга, только чтобы обнаружить новых и новых врагов, налетающих с визгом, смехом, ударяющих мечами в щиты.
Тук не знал, откуда у него треклятый конь. Одно было очевидным: в душе зверя пылает несокрушимая воля. При жизни он не был воспитан для битв, однако сражался словно боевой жеребец вдвое больше весом. Бил копытами, лягался, кусался. Виканская порода — это очевидно — тварь потрясающей живучести, снова и снова выносящая его из заварухи. Он начал подозревать, что погибнет первым.
Это способно внушить смирение… нет, разъярить!
Он попытался усмирить животное, когда оно снова понесло его к стене хаоса. Плохая привычка — умирать и умирать снова. Конечно, этот раз — последний, и человек более умный нашел бы в сем утешение. Более умный.
Он же бунтовал. Он плевал в очи несправедливости, он сражался, хотя пустая глазница нестерпимо зудела, и ему казалось, будто нечто прогрызает путь в мозги.
Он упустил удила, чуть не свалился с седла, когда конь ускакал от первой линии Сжигателей. Тук разразился каскадом ругательств — ему хотелось умереть рядом с ними, ему нужно… нет, он не один из них, у него нет такой силы, суровости Властителей — но он видел Ходунка, Деторан. И многих других, и там был сам Искар Джарак, хотя почему Вискиджек предпочитает какое-то семиградское имя вместо заслуженного, настоящего, Тук не понимал. Спрашивать у полководца не хотелось — боги, он даже не сумел бы подобраться близко, так тесно Сжигатели Мостов окружали своего командора.
А теперь дурацкий конь уносит его все дальше.
Впереди он завидел Повелителя Смерти. Тот стоял неподвижно, словно раздумывал, каких гостей пригласить на пикник. Конь нес Тука прямо к жуткому ублюдку, и тот обернулся в последний момент, когда конь затормозил, проехавшись по пеплу и грязи.
Худ опустил глаза, разглядывая свежие пятна на рваной одежде.
— Не смотри на меня! — зарычал Тук, снова хватая поводья. — Я пытался послать скотинку в другом направлении!
— Ты мой Глашатай, Тук Младший, и ты мне нужен.
— Для чего? Объявить о предстоящей свадьбе? А где твоя костлявая супруга?
— Ты должен доставить весть…
— Куда? Как? если ты не заметил, Худ, у нас тут некоторые проблемы. Боги, глаз! Ну, я про отсутствующий… он меня с ума сводит!
— Да, отсутствующий глаз. Насчет…
В это мгновение конь Тука дернулся от внезапного ужаса, ибо кипящая туча нырнула, словно громадный кулак, охватив умирающего дракона над их головами.
Завизжав сорванным голосом, Тук пытался вернуть контроль над скакуном. Дракон упал сбоку — дракон был окружен наседающими легионами. Они сомкнулись… еще миг — и дракона не стало.
Конь заржал и встал спокойно…
Только чтобы понести снова, когда порыв холодного и горького ветра возвестил о прибытии еще кого-то.
Можно ли получить хоть какую пользу от советов покойника? Гланно Тряп был горазд задавать такие вопросики, но в этот раз промолчал. Забавно, на что способно чувство ужаса. Садки и садки и врата и порталы, места, которые никто в здравом рассудке не захочет посетить, какие бы интересные сцены тут не открывались — нет, он не знает, куда они скачут, одно понятно — в самое что ни есть неприятное местечко.
Лошади ржали (но ведь они всегда так перед концом пути), карета ударилась о грязную землю среди хора отчаянных воплей, треска и какофонии, завиляла туда и сюда — и небо падает огромными ртутными шарами, и тут драконы и вайвелы и Худ знает кто еще…
Цепи хлещут влево и вправо, вверх и вниз, выходя из-под самого уродливого из виденных Тряпом фургонов — загруженного трупами сверх всякого разумного расчета, не говоря уж о вероятии.
Разумеется, он налег на тормоза — а чего еще вы ждали? Тела полетели мимо. Полнейшая Терпимость свернулась в прыткий — меткий шар, мягко приземлилась и покатилась. Бранчливый здоровяк Грантл взлетел и смог упасть на четыре лапы — мяу! — тогда как Финт, куда менее элегантная при всей пышноярой красе — шлепнулась лицом в грязь, раскинув ноги и руки орлом, как глупая девчонка. Амба и Джула пролетели обнявшись, будто голубки, а потом земля разлучила их. Рекканто Илк упал позади Гланно, расщепив задник сиденья.
— Ты, идиот! Мы ж не привязались! Была тьма и тьма и ничего — а тут ты бросаешь нас в…
— Не я, кривоногий свинтус!
Спор увял, едва спорщики разглядели подробности окружающего пейзажа.
Рекканто Илк медленно распрямился. — Святое дерьмо!
Гланно вскочил. — Картограф! — Однако он позабыл про лубки. Завопив, возчик пошатнулся и упал на спины лошадей. Они вежливо расступились, чтобы он смог провалиться поглубже и запутаться в упряжи, а потом снова сошлись, стараясь растереть его в такое пюре, какое никогда больше не сможет дергать за удила.
Рекканто спустился и помог ему выпутаться. Лубки оказались полезны — Гланно не переставая вопил от боли, но новых переломов не было видно. Через миг он снова воссел на сломанное сиденье.
Мерзкий, похожий на мертвеца Джагут шел к Картографу, который замер вниз головой (он ведь был привязан к колесу), так что видел только грязные джагутовы сапоги. — Я уже начал гадать, — сказал Джагут, — не заблудился ли ты.
Оттолкнув Рекканто, Тряп слез с кареты, чтобы стать свидетелем роковой встречи — о да, это же сам Худ! О, вот так чертово воссемьединение!
Перекошенная улыбка Картографа заставила коня ближайшего всадника запаниковать; солдат выразительно выругался, пытаясь утихомирить животное. — Повелитель, — забормотал Картограф, — мы оба знали, что поехав кругом, вернешься откуда поехал. — Он жалко задергался в путах. — Откуда поехал, — печально добавил мертвец.
Грантл, едва подхромав к ним, издал утробный рык и зашагал к дверце кареты. Постучал кулаком: — Мастер Квел!
Худ повернулся к воину. — Не нужно, выкормыш Трейка. Моим единственным требованием было, чтобы вы прибыли сюда. А теперь можете отбывать. Картограф проводит.
Полнейшая Терпимость подтащила потерявшую сознание Финт к карете, выказав недюжинную силу (впрочем, от натуги глаза ее угрожающе выпучились). Гланно толкнул Рекканто, кивнув на Полушу: — Личико ни о чем не напоминает?
Рекканто покосился — и хихикнул.
— Вы оба покойники, — прошипела женщина.
Амба и Джула встали по ее бокам, ухмыляясь сквозь слои грязи.
В карете Маппо решил было открыть дверь, но Квел вытянул дрожащую руку, остановив его. — Боги, не надо!
Чудная Наперстянка скорчилась на полу, раскачиваясь и бормоча.
— Что там, снаружи? — спросил Трелль.
Квел потряс головой. Он был бледен как кость, лицо покрылось потом. — Должен был догадаться. То, как карта сужалась в конце пути. Ох, нас использовали! Обдурили! Боги, похоже, меня стошнит!
— Проклятые трайгаллы, — пробурчал Тук. Его совершенно вывело из себя внезапное, необъяснимое прибытие кареты. Как они смогли пробраться сюда? И тут он увидел Грантла. — Боги подлые, ты!?
Внутри кареты кого-то рвало.
Грантл уставился на Тука, нахмурил лоб.
«А, догадываюсь, что я уже не похож на Анастера». — У нас был…
— Глашатай, — сказал Худ. — Время.
Тук скривился, почесал глазницу: — Что? Ты отсылаешь меня с ними?
— Некоторым образом.
— Тогда я присоединюсь к живым?
— Увы, нет, Тук Младший. Ты мертв и мертвым пребудешь. Но это последнее твое задание как Глашатая. Другой бог затребовал тебя.
Тук начал спешиваться, однако Повелитель Смерти остановил его: — Скачи позади кареты, как можно ближе. Некоторое время. Теперь, Глашатай, хорошенько запомни последнюю весть. Нужна кровь. Нужна кровь…
Грантл перестал прислушиваться. Даже беспокойство от вида одноглазого всадника быстро затихало, ибо его подхватил поток боевого буйства. Он смотрел на врага, видел, как погибают обороняющиеся.
Война, которую не смогут выиграть жалкие души, война, которой требуется поборник, способный стоять до конца.
Из груди вырвался утробный рык; он сделал шаг от кареты, потянулся за саблями.
— Куда, чудак-человек!
Крик заставил его вздрогнуть. Грантл поглядел на Гланно Тряпа, а тот жестко улыбнулся: — Дольщики так просто не уходят — неужто нам придется утыкать тебя стрелами? Быстро на борт, полосатик. Мы снова отчаливаем!
Исход может быть только один — Драконус понимал это с самого начала. Он не ощутил прибытия и отбытия трайгаллов, исчезновения Тука. Все внешнее уже не могло пробудить его чувства.
Один исход.
Но ведь Драгнипур никогда не сулил спасения. Железо, выкованное, чтобы связывать; тысячи цепей, сращенных, ставших лезвием — слой за слоем, скрученные, спаянные, свитые словно канат. Драконус, окруженный пылающими огнями сердца Бёрн, делал цепи из всех существующих в природе металлов, выковывал звено за звеном. Швырял металлические жилы на наковальню. Опускался молот. Тот самый молот, единственный инструмент, способный выковать подобное оружие — он помнил его тяжкий вес, ожигающую рукоять, не желавшую поддаваться руке чужака.
Даже в грезах Бёрн была недовольна.
Цепи на цепи. Цепи, чтобы связывать. Связывать саму Тьму, преображать старый лес, по которому она скиталась, превращая Черное дерево в карету, в громадные неуклюжие колеса, в днище, ставшее горизонтальной дверью над порталом — словно крышей склепа. Черное дерево, чтобы удерживать и вмещать душу Куральд Галайна.
Он вспоминал. Искры разнообразных оттенков летят расщепленными радугами. Оглушительный стук молота, звоны дрожащей от каждого удара наковальни. Волны жара, обжигавшие лицо. Горький вкус сырой руды, вонь серы. «Цепи! Цепи и цепи, превращайтесь в мерцающие разводы на клинке — клинок идет в воду, потом в белое сердце Бёрн — а потом все снова. И снова.
Цепи! Цепи, чтобы связывать!
Связывать павших!»
Но сейчас — непостижимо, невероятно, но Драконус ощутил, как нечто лопается. Цепь порвана.
«Так всё кончается. Не думал я, не воображал…»
Он видел, как Связанные спутники разбредаются в стороны, падают. Видел хаос, опускающийся на них, с ядовитым усердием пожирающий плоть, пока кандалы не упадут наземь — пока железные браслеты не окажутся пустыми. «Ничего не остается.
Я никогда не хотел… не хотел такого итога — для всех вас, для нас.
Нет, я был слишком жесток, чтобы воображать конец. Бегство.
Но сейчас — услышьте мои мысли. Я хотел бы видеть вас живыми, да, в цепях — но не от жестокости. Ох, нет. Возьми меня Бездна, я хотел бы видеть вас живыми, ибо познал жалость».
Читать бесплатно другие книги:
