Тэмуджин. Книга 1 Гатапов Алексей

XXV

Снег выпал в ночь после переезда семьи Есугея на Бурхан-Халдун. В тот день на четырех переполненных арбах, в которые кое-как были запряжены две их дойные коровы и все девять ездовых лошадей, подталкивая телеги сзади на рытвинах и ямах они, наконец, добрались до того места, где в начале осени была срублена береза и накануне Тэмуджин обращался к хозяину горы.

Выбрали место чуть пониже, подальше от опушки и поставили две юрты. Для жилья поставили малую юрту – ту, в которой до этого жила Сочигэл с сыновьями – теснее, но теплее. В небольшом отдалении поставили кожевенную юрту, для скарба. Остовы двух других юрт сложили в кожевенной, но войлоком от них покрыли жилую – в три слоя и накрепко стянули волосяными веревками.

В тот же день после полудня Тэмуджин с Бэктэром, Хасаром и Бэлгутэем на всех четырех арбах съездили обратно и перевезли еще летом заготовленные на топливо большие кучи аргала. К вечеру небо быстро потемнело, солнце, еще не дойдя до заката, незаметно скрылось за тучами и все поняли, что будет снег.

Снег тихо пошел с сумерками и шел, все сгущаясь, всю ночь. Коровы и кони, не ложась, простояли до утра, скучившись между двумя юртами.

В полночь на опушке вдруг снова раздался волчий вой. На этот раз была целая стая. Первым затянул вожак – хриплым, утробным голосом матерого зверя – и скоро ему подпели не меньше трех волков.

От юрт сразу же залились злобным лаем две пастушеские собаки. Тревожно захрапели кони, заржали жеребцы Тэмуджина и Бэктэра, тут же испуганно взмыкнули коровы, поближе придвигаясь к юрте. Волки были близко, на слух – всего лишь в ста с лишним шагах.

Семья Есугея в это время сидела у пылающего очага – прогревали землю в юрте и на ночь пили горячий суп из сушеного мяса.

Бэктэр послушал, пригнув голову, и посмотрел на Тэмуджина:

– Это другие волки. Утренней волчицы среди них нет.

– Вам надо выйти к ним, – решительно оглядывая сыновей, сказала Оэлун. – Они должны увидеть, что здесь есть мужчины. Не то они нападут на скот. Разожгите огонь и подавайте им голоса.

– Спойте им песню и они сами уйдут, – сказала Сочигэл. – Погромче пойте, пусть они услышат мужские голоса.

Четверо старших быстро одели дэгэлы[57], взяли луки со стрелами и вышли из юрты.

Снег большими хлопьями кружил в воздухе. В белой ночи отчетливо было видно шагов до тридцати, дальше все было как в густом тумане. Где-то там, у опушки, заливалась на разные голоса волчья стая.

Волки, видно, увидели их или почуяли сквозь снежную мглу – запели громче. Собаки при виде своих хозяев рассвирепели, зарычали, воинственно приподнимая загривки и обнажая клыки, показывая, что по первому слову готовы броситься на врагов.

Нарочито громко перекликаясь, братья натаскали веток и сучьев от сваленной березы. Быстро расчистили место от снега, из юрты им подали котелок с горячими углями и скоро между двумя юртами запылал огонь.

Пламя, ярко разгораясь, осветило окрестность и они, вглядевшись, у еле угадываемых зарослей опушки увидели желтоватые огоньки волчьих глаз. Зверей было пятеро, они сидели широким полукругом мордами к ним и, изредка прерываясь, тянули протяжную свою песню.

Тэмуджин, стоя перед костром и обратившись лицом в сторону леса, громко запел слова из ехора – древней песни охотников-облавщиков:

Тут же подхватили братья и отрывистая, то резко обрывающаяся, то вновь оглашающая окрестность устрашающим криком песня заставила волков смолкнуть.

Братья пели:

Из юрты матери выпустили Хачиуна и Тэмугэ. Те подошли к костру и, не разобравшись, запели невпопад, из другой песни, за что Хасар тут же одарил их крепкими подзатыльниками. Тэмугэ заорал дурным голосом, из юрты выбежала мать Оэлун и увела его обратно.

Старшие ревели песню, не оглядываясь на младших:

Вдруг Бэлгутэй, прервав песню, крикнул:

– Ушли волки!

Все смолкли, всматриваясь в опушку леса, закрываясь руками от огня. Волков на прежнем месте не было видно.

– Ушли, – удивленно повторил Бэлгутэй, оглядываясь на старших братьев. – Так скоро они нас испугались.

– Пойдем, посмотрим, – сказал Тэмуджин и, оглянувшись на Бэлгутэя и Хачиуна, приказал им: – Вы вдвоем останетесь у костра, смотрите во все стороны, если увидите что-нибудь, кричите погромче.

Втроем с Бэктэром и Хасаром, держа луки и стрелы наготове, они медленно двинулись вперед. У Тэмуджина глаза постепенно привыкали к темноте, и вскоре он отчетливо видел, как перед ними темной стеной встала опушка леса. Ничего подозрительного не было видно. Собаки, увязавшиеся с ними, молчали – поблизости зверей не было.

– Вы что-нибудь видите? – спросил он у братьев, чтобы заговорить.

– Ничего нет, – сказал Бэктэр.

– Убежали, – разочарованно откликнулся Хасар. – Я думал подстрелить хоть одного, а они испугались нашей песни и убежали.

Уже без опаски они подошли к опушке и разглядели глубокие следы зверей. Насчитали пять углублений в рыхлом снегу, где сидели волки и тропки от них, ведущие в лес. Было тихо, густой снег быстро заваливал следы. Собаки глухо ворчали, обнюхивая их.

– Пойдем, – сказал Тэмуджин и первым пошел к костру.

Уже зайдя в юрту и отряхивая с себя снег, братья пустились в безудержное веселье.

– Их было десять или двенадцать, – снимая овчинный полушубок, захлебываясь от волнения, рассказывал матерям Хачиун. – В темноте глаза так и светятся, будто светильники горят.

– Ха-ха-ха, ты еще двадцать скажи, – засмеялся над ним Хасар. – Их всего пять голов было, понял?

– Ладно, не спорьте, – примиряюще говорила Оэлун. – В темноте трудно считать, может и больше их было, кто знает… Ведь главное, что вы их отогнали. Больше они сюда не придут. Ну, садитесь к очагу, допивайте суп.

Братья расселись и приняли из рук матерей чаши с дымящимся варевом.

– Волки боятся мужчин, – говорила Оэлун, глядя, как они с шумом втягивают в себя горячее. – А вот женщин они не боятся совсем, пусть хоть тридцать человек их выйдет с оружием в руках, они не испугаются. Как-то раз в нашем племени, когда я была еще восьмилетней девочкой, ночью пришли волки. Мужчин, даже подростков в то время в курене не было, все ушли на облавную охоту в дальнюю тайгу. Вышли все женщины с оружием, кричали, разжигали костры, стреляли в них, даже на конях пробовали отогнать, но те ничего не боятся. Отбегут на какое-то расстояние и стоят, ждут. И тут одна старуха подсказала: вывести из юрт маленьких мальчиков, всех, какие есть. Вывели от семилетних до новорожденных и велели кричать. Как закричали они во все голоса, а совсем маленькие заплакали от страха и холода, волки тогда постояли, постояли и ушли. Вот как они мужчин боятся…

– А почему они так боятся мужчин? – простодушно спросил Бэлгутэй.

– От мужчин идет другой запах, – объяснила мать Оэлун. – Они боятся вашего запаха.

– А какой это от нас идет запах? – удивленно протянул Хачиун и принюхался к своему плечу. – От меня ничем не пахнет.

Сочигэл насмешливо улыбнулась и, видно, хотела что-то сказать, но сдержалась.

– Узнаешь, когда вырастешь, – закончила разговор Оэлун. – А теперь ложитесь спать. Утром рано разбужу.

XXVI

К утру снега выпало по колено. На голубом небе редкие обрывки туч медленно исчезали за горами Хэнтэя и красное рассветное солнце радостно выглядывало с далеких восточных гор.

Земля, от края до края словно покрытая пухом сказочной птицы Абарга-шубун[61], блестела новорожденной, нетронутой белизной. Лесная опушка, вчерашней ночью темная и враждебная, глядевшая на них с какой-то потаенной угрозой, теперь – празднично украшенная по верхушкам и разлапистым ветвям, легкими снеговыми лоскутьями, приветливо манила к себе.

Братья встали с восходом и, выйдя из юрты, разразились восторженными криками, забегали вокруг, гоняясь друг за другом. Вдруг обезумев от беспричинной радости, они боролись, валили друг друга в снег, запихивая за ворота косульих рубах белые, жгучие комки.

В это время в юрте между матерями шел разговор. Оэлун и Сочигэл, посоветовавшись, решили устроить детям праздничный пир: отметить начало Белого месяца.

– Надо поднимать им дух, – говорила Оэлун. – Не дать затосковать от одиночества. Для этого есть два пути: веселье и работа. Вот мы сначала повеселимся, а потом будем работать.

– Что же им тут делать? – растерянно говорила Сочигэл. – Ни коровьих стад, ни лошадиных табунов у нас теперь нет…

– Работу надо находить, – наставительно говорила Оэлун. – Главное, не сидеть им, сложа руки, не поддаваться безделью, а не то – закрадется тоска, задавит их. Вот сейчас надо расчистить вокруг стойбища снег, пока не отвердел, и завалить им юрту по низу со всех сторон. Тогда и в лютый мороз и в снежный буран не проникнет холод. Сейчас, пока мы с тобой будем варить и накрывать на стол, они пусть поработают.

Набегавшись по свежему снегу, с красными от мороза лицами братья пришли в юрту и тут же получили в руки свои полушубки и малахаи и были выпровождены обратно.

Братья вышли и, оглядевшись, решили по-своему: накрыть обе юрты снегом до самого дымохода так, чтобы из степи их нельзя было отличить от заснеженных холмов.

Взялись за дело с жаром: сделать свое маленькое стойбище невидимым для посторонних глаз – это было по их нраву. Из кожевенной юрты они вынесли широкие деревянные лопаты, там же взяли две старые лошадиные шкуры, прикрепили к ним волосяные веревки – получились сани для возки снега.

Провели дорожку между обеими юртами, оттаскивая снег к восточной стороне жилой. Уже завалили всю стену до верхних жердочек, когда, почувствовав неладное, из юрты вышли обе матери. Молча оглядели работу сыновей, обходя по снегу вокруг. Оэлун с удивленным лицом оглянулась на Тэмуджина:

– Вы что же, хотите всю юрту снегом завалить?..

– Где же вы такое видели? – Сочигэл с насмешливой улыбкой, готовая рассмеяться, оглядывала детей. – Ведь весной все это растает, а нас затопит и унесет всех вместе с юртой прямо в Онон.

– До весны мы снег уберем, – нахмурившись, сказал Тэмуджин. – А делаем мы так, чтобы хотя бы сейчас нас не увидели со степи посторонние люди… По верху мы только присыпем, лишь бы было незаметно вон с тех равнин, – указывая в даль, объяснял он матерям. – Там ведь могут появиться охотники… А стены завалим и никакой буран нам не будет страшен…

– Мы потом уберем, – вступились Хасар и Бэлгутэй. – Уберем, как только пройдут холода, даже подтаять не успеет.

– Ну, давайте, сделаем, чтобы нас не было видно, – упрашивали Хачиун и Тэмугэ, теребя подол материного халата.

Бэктэр хмуро улыбался, отвернувшись в сторону.

– Ладно, делайте, как хотите, – сдалась Оэлун. – Пойдем, Сочигэл-эхэ, мужчины знают, что нужно делать, не будем им мешать.

Уже зайдя в юрту, они с грустной улыбкой говорили между собой:

– Никакой снег нас не скроет от людей.

– Коров и лошадей ведь снегом не завалишь и собак молчать не заставишь.

– Но пусть делают, раз хотят, – вздохнула Оэлун. – Лишь бы чем-то были заняты, а вреда большого от этого не будет.

Радостные, что убедили матерей, братья продолжали возить снег. Они расчистили все место между двумя юртами и начали захватывать вокруг жилой.

– Вот засыпем юрту с северной стороны и с этого берега Онона нельзя будет ее разглядеть, – сказал Бэлгутэй, сдвигая на затылок лисий малахай.

Ему не успел ответить Хасар, он засмеялся над чем-то, обернувшись к нему, и тут их большая черная собака, лениво полеживавшая на расчищенном от снега земле, вдруг взлаяла дважды, острым взглядом уставившись в степь.

Братья разом оглянулись. В пяти перестрелах от них со стороны их бывшего куреня приближался одинокий всадник на рыжем коне. На таком расстоянии всадник казался не больше степного муравья, но уже сейчас было заметно, что ростом он маловат для взрослого человека.

– Какой-то парень к нам едет, – сказал Хасар.

– Видно, что не взрослый, – отозвался Бэктэр и со злобой добавил: – Только хорошего нам от этого не будет.

– Почему? – возразил Хасар. – С таким-то мы, если что, враз управимся и еще коня заберем…

– Коня заберем, управимся… – передразнил его Бэктэр, не отрывая острого взгляда от приближающегося всадника. – А ты не подумал, что теперь все будут знать, где стоит наше стойбище?

«Кто же это может быть, – подавляя досаду, гадал Тэмуджин и перебирал в уме всех знакомых юношей, которые могли тут появиться. – Едет в лес ставить петли? Нет, на Бурхан-Халдуне никто не будет охотиться… Ехал мимо и завернул, увидев нас? Может быть и так…»

– И конь какой-то неприметный, – недоуменно говорил Бэлгутэй. – Такие рыжие почти в каждом айле есть. И самого не узнать, весь закутался, будто в снежный буран попал… А может быть, это больной?

– Это кто-то из генигесов или сонидов! – догадался Хасар. – Из дальних родов никто сюда не будет заезжать.

– Кто бы это ни был, может оказаться лазутчиком Таргудая, – сказал Бэктэр и посмотрел на Тэмуджина. – Ведь мог он послать людей разведать здешние урочища, чтобы узнать, куда мы укочевали.

Тэмуджин промолчал. «Бэктэр прав! – сжимая губы, подумал он про себя. – Таргудай мог так сделать… и не только мог, а должен был это сделать».

– Ладно, давайте работать, – Тэмуджин взялся за лопату и вспомнил отцовские слова, сказанные им в последнюю их поездку к хонгиратам: – Собачья привычка – прямо уставиться на человека.

Младшие зашевелились, потащили шкуры с нагруженными кучами снега. Бэктэр остался рядом с Тэмуджином и тихо проговорил:

– Рухнула наша затея, этот человек расскажет людям, где мы находимся. Еще будут над нами смеяться и рассказывать, как мы хотели от соплеменников под снегом спрятаться.

Тэмуджин остановился и посмотрел ему в глаза. «Он снова прав, – подумал он и воткнул лопату в снег. – Но на половине пути нельзя останавливаться. Надо продолжать во что бы то ни стало».

– Это наше стойбище и мы ни у кого не будем спрашивать, что нам тут делать, – он снова взял лопату в руки. – Плох тот мужчина, который живет мнением посторонних… Да и кто сразу подумает, что мы от людей прячемся, – он весело улыбнулся. – Мы просто утепляем свой дом на зиму, верно ведь, Бэктэр?

Бэктэр хмурой улыбкой ответил ему и тоже взялся за лопату.

– Верно, брат.

Когда Тэмуджин, навалив большую кучу снега на бычью шкуру, снова оглянулся на приближающегося всадника, тот был уже в трех перестрелах от них. Одет он был в волчью доху с высоко поднятым воротом, волчий же высокий малахай был нахлобучен на голову так, что почти не было видно лица. Молодой, резвый его конь ходко шел по рыхлому снегу, выбрасывая передние ноги далеко вперед.

Из юрты выглянула мать Оэлун.

– Чего это вы вдруг притихли?.. – она с улыбкой оглядела сыновей. – Устали? Или проголодались?..

– К нам едет гость, – Тэмуджин взглядом указал в степь.

У Оэлун в одно мгновение сошла с лица улыбка. Встревоженно прищурив от яркого снега глаза, прикрываясь от солнца темной ладонью, она долго смотрела на всадника.

– Это юноша или подросток, – наконец промолвила она. – Кто же это может быть?.. Уж не Кокэчу ли?

При имени друга у Тэмуджина радостно дрогнуло сердце. Он снова всмотрелся в степь, неуверенно промолвив:

– Кокэчу ездил на белом коне…

Но чем дольше он всматривался, тем больше наполнялся уверенностью: человек под просторной волчьей дохой, с нахлобученной по самые глаза малахаем – ни кто другой, как шаман Кокэчу. Отчетливо угадывалась его сутулая, косоватая посадка, чуть склоненная вперед голова.

– Это Кокэчу, – вымолвил он, с трудом скрывая вздох облегчения.

– Вот видите, – обрадованно воскликнула Оэлун. – Радуйтесь, это хорошая примета, когда в первый день Белого месяца в айл приходит белый шаман. Оставляйте работу и встречайте гостя, а мы будем накрывать на стол.

Оэлун ушла в юрту, младшие братья торопливо опрокинули лошадиные шкуры, вываливая уже нагруженный было на них снег, похватали лопаты и понесли в кожевенную юрту. Тэмуджин и Бэктэр стояли перед юртой, поджидая гостя.

– Хорошо быть шаманом, – Бэктэр пристально смотрел на приближающегося Кокэчу. – Не надо думать о том, как скот от бескормицы спасать, как рабов накормить, в любом айле встретят не хуже нойона, накормят, напоят, оденут, да еще лучшего коня подарят.

– Трудно быть шаманом, – помолчав, ответил Тэмуджин. – Боги с них в семь раз строже спрашивают, чем с нас.

– Ха, – усмехнулся Бэктэр, искоса посмотрев на него. – Думаешь, шаман так же прост как мы с тобой? Он потому и шаман, что в семь раз увертливее лисицы, уж он хорошо знает, как уходить от ответа.

Тэмуджин промолчал.

Наконец, Кокэчу приблизился на один перестрел и понемногу стали узнаваемы черты его лица между пышными краями приподнятого ворота и опущенного малахая.

Сзади, шумно пересмеиваясь, передразнивая друг друга, подошли младшие братья. Бэктэр раздраженно оглянулся на них, прикрикнул:

– Эй, тихо вы!

– Идите в юрту! – приказал им Тэмуджин. – Раздевайтесь и не шумите при госте.

Когда всадник приблизился на треть перестрела, Тэмуджин и Бэктэр пошли к нему навстречу. Тэмуджин шел с широкой улыбкой на лице, приветливо разведя руки в стороны. За несколько шагов Кокэчу сошел с коня и со сдержанной улыбкой поджидал их.

– Наша мать говорит, что хорошая примета, когда в Белый месяц приходит белый шаман, – Тэмуджин взял за руки Кокэчу, сделал легкий поклон.

За ним так же поздоровался с шаманом Бэктэр.

Ведя гостя, Тэмуджин расспрашивал его:

– А почему ты на другом коне, что со старым случилось?

– Что с ним может случиться? – беспечно махнул рукой Кокэчу. – У отца в табуне отдыхает. Я нарочно пересел на этого рыжего и одел эту волчью доху, – он развел руки в стороны, показывая великоватое для себя одеяние, – чтобы в дороге меня не узнавали. Когда я ехал к месту вашего куреня, мне дважды попадались встречные, но я издали сворачивал в сторону и ждал, когда они проедут. А на месте вашего куреня я видел свежие следы. Похоже было, что люди Таргудая разыскивали вас этим утром. Следы их шли с востока и уходили на север, видно, думают, что вы ушли туда…

– Ты думаешь, что он ищет нас?

– Ты что, думаешь, он захочет вас так просто оставить?

– Это плохая весть, – Тэмуджин расстроенно глядел перед собой. – Сколько было там людей?

– С десяток.

– Хорошо еще, что ночью выпал снег и укрыл наши следы, – Тэмуджин пытливо посмотрел ему в лицо. – А как ты догадался, что мы здесь?

– То, что снег вовремя выпал, это боги вам помогли, – не отвечая на вопрос сразу, сказал Кокэчу. – Значит, у вас есть заступники перед небожителями, они и просят у них за вас… А найти вас мне было нетрудно, потому что если бы мне было нужно спрятаться от Таргудая, я бы тоже пришел сюда. Ты, Тэмуджин, парень умный и все обдумал правильно: это единственное место, куда люди почти не заглядывают зимой. Курени давно откочевали, вблизи Бурхан-Халдуна люди не охотятся, так кому же здесь сейчас ездить? И никому не придет на ум, что вы здесь живете, – Кокэчу хитровато улыбнулся. – А ведь это ты этой осенью с джадаранским Джамухой тут березу срубил, тебе одному хозяин разрешил, так куда же ты, кроме как сюда, направился бы?..

Он замолчал, остановившись и с любопытством оглядывая заваленную с одной стороны юрту.

– Правильно делаете, – сказал он. – Проезжие издалека не заметят ваши юрты, если будете топить сухим аргалом или березовыми дровами, без дыма. Только коней и коров днем отгоняйте подальше, лучше вон за тот лесок, что отгораживает место от степи. Если там и увидят, подумают, что где-то остановились конные хамниганы, кому здесь больше быть с двумя коровами и десятком коней.

Зашли в юрту; первым, подобрав полы длинной дохи, вошел гость, за ним Тэмуджин и Бэктэр. Оэлун и Сочигэл встали со своих мест, взяли с тесно уставленного стола чаши с архи и молоком, подошли к Кокэчу.

– Освятите наш очаг, Кокэчу-аха, – Оэлун с поклоном подала архи. – Все так хорошо сошлось: сегодня наш первый день на новом месте и первый день Белого месяца и тут вы приехали к нам. Мы так счастливы…

– Сначала воздадим Бурхан-Халдуну, возьмите угощение, – Кокэчу, не задерживаясь, вышел из юрты и обратился лицом в сторону лысой горы.

Оэлун быстро подвела Тэмуджина сзади к шаману, сунула в руки два туеса с арзой и хорзой, за ним в один ряд выстроила младших братьев. Сама с Сочигэл и с завернутой в овчину Тэмулун в руках встала у дверей юрты.

Кокэчу, прокашлявшись, поправляя голос, начал негромко:

– Великий дух священной горы Бурхан-Халдун, в старые темные времена ты укрыл от гибели первого предка монголов Бортэ-Чоно, когда он бежал от синих турков Тумэн-хагана. Потомку его Тэмуджину из рода кият-борджигинов ты этой осенью позволил взять из своих владений лучшую из своих берез. Сейчас он, не зная куда спрятаться от врагов своих, пришел под твою защиту. Великий дух Бурхан-Халдуна, подай свою великую милость, укрой в своих дебрях его стойбище и айл, сделай их невидимыми для трехсот тридцати трех проезжих на триста тридцать три светлых дня, на триста тридцать три темных ночи… ни под золотым солнцем, ни под серебряной луной пусть не увидят их недруги… арзу с десяти перегонок, хорзу с двадцати перегонок, кланяясь низко, подносит тебе потомок Бортэ-Чоно, правнук Хабул-хагана, сын Есугея-багатура…

Кокэчу еще долго выговаривал свои призывания, время от времени беря из рук Тэмуджина туесы, наливая полные чаши арзы и хорзы и щедро выливая их в сторону Бурхан-Халдуна. С последними словами он брызнул остатки хорзы и, обернувшись к братьям, сказал:

– Теперь подносите молоко и еду.

Братья широкими взмахами побросали в сторону горы масло, вареную сметану, молоко, мясо и вслед за Кокэчу и матерями возвратились в юрту.

Сложив в кучу у двери дэгэлы и оставаясь в малахаях, они подбросили в очаг аргал и, взяв из рук матерей чаши с угощением, встали по своим местам. Кокэчу с чашей хорзы встал с южной стороны, рядом – Оэлун с чашей молока.

Кокэчу подождал, когда огонь разгорится в полную силу и, обращаясь к нему, начал:

В этом месте огонь с силой колыхнулся в сторону как от ветра, заставив испуганно вздрогнуть младших. Кокэчу, все усиливая голос, говорил:

Долго еще Кокэчу говорил с огнем, называя имена разных богов, ханов и заянов. Наконец, кончив заклинание, он бросил в огонь чашу хорзы; синее пламя взметнулось к дымоходу и клубом вылетело наружу.

Оэлун осторожно слила молоко на огонь, тихо приговаривая:

– Сахала-хатун, хозяйка огня, ночью и днем, зимой и летом, и в снег и в дождь горит ваше пламя…

Сочигэл бросила в огонь растопленное масло, и пламя снова, яростно затрещав, задымившись, поднялось к дымоходу. Бросали со всех сторон мясо, жир, сметану, пенки, вареную кровь.

– Боги приняли угощение, – сказал Кокэчу и подмигнул Тэмугэ, широко раскрыв глаза, восторженно смотревшему на него.

На следующий день после полудня Кокэчу выехал от них в курень хатагинов – тамошние соплеменники просили его предсказать будущее новорожденному. Тэмуджин провожал его до реки Эг.

В степи поднималась метель. Сильный ветер, шедший с низовьев Онона, с воем и свистом сметал не успевший слежаться снег в толстые сугробы по оврагам и низинам.

До Эга они добрались перед вечером. Укрывшись от ветра в тишине под высоким прибрежным обрывом, Тэмуджин и Кокэчу сошли с лошадей. Смеркалось быстро. Скованное льдом русло реки вдали сливалось с темнотой.

– Здесь мы с тобой расстанемся, – Кокэчу испытующе посмотрел ему в лицо. – Остаешься один… тебе будет нелегко.

Тэмуджин, не терпевший сочувствия к себе, промолчал, нахмурив брови.

– Я постараюсь сделать так, чтобы Таргудай поскорее забыл о вас, – Кокэчу подумал еще о чем-то и добавил: – А ты получше присматривай за Бэктэром.

– А что он? – быстро спросил Тэмуджин.

– Нельзя ему доверять, – хмурясь, будто от досады, проговорил тот. – У него взгляд человека, затаившего месть.

– Я знаю, что он зол, – сказал Тэмуджин. – Но сейчас, когда мы с ним в одной западне, он не будет вредить.

– Следи за ним внимательно, – повторил Кокэчу. – Он коварен и глуп, а эти два свойства в одном человеке опасны больше всего.

Расстались они с темнотой. Выехали из-под обрыва наверх, обнялись, не слезая с коней. Кокэчу первым повернул коня на восток и почти сразу же скрылся в снежной мгле. Тэмуджин постоял на месте, вслушиваясь в стихающий скрип шагов его коня и, подняв воротник своей шубы, поворотил жеребца на запад.

Ветер усиливался. Крепчающими порывами сыпал в лицо Тэмуджину сухие горсти снега. Тонкое завывание, заливистое и протяжное, неслось будто отовсюду, то и дело переходило в пронзительный свист, предвещая скорое начало большого бурана. Где-то высоко в снежном мареве затерялась бледная луна. Тэмуджин, поглубже закутавшись в мягкий ворот медвежьей дохи, сощуренными глазами наблюдал за тем, как вал за валом стремительно уносятся горы снега в темную даль.