Тэмуджин. Книга 1 Гатапов Алексей

XVI

Через два дня, когда сплетни в курене вокруг отказа Оэлун Даритаю немного остыли, случилась напасть еще более ошеломляющая. Вдруг, ни с того ни с сего, часть войск кият-борджигинских нойонов, находившихся вместе со скотом на осенних пастбищах, во главе с некоторыми тысячниками и сотниками, оставив стада своих хозяев, снялась со своих мест и ушла к тайчиутам. Войско Есугея ушло полностью.

Случилось это враз, в один день на протяжении полудня пути вдоль границы с тайчиутами и всем стало ясно, что они давно были подкуплены и хорошо подготовлены Таргудаем. Стоило тому в нужное время махнуть рукой, как они лавой хлынули вниз по Онону. Киятские нойоны ослабли сразу вполовину.

Весть эта пришла в курень киятов поздним вечером. Выехавшие в ночь нойоны были на месте уже под утро, но идти в погоню за беглецами не решились. Было неизвестно, как встретят их тайчиуты. Да и сами беглецы, раз уж открыто показали свое нежелание жить вместе, могли оказать нешуточное сопротивление. Один лишь Бури Бухэ, похудевший, осунувшийся от своей неутоленной злобы, исступленно потрясал тяжелым чжурчженским мечом, брызгал белой пеной с губ, требуя догнать и перебить изменников всех до одного вместе с детьми и женами, но его никто не послушался.

В сопровождении своих нукеров нойоны беспомощно носились от урочища к урочищу, всюду заставая одно и то же: на месте целых куреней, которые были расставлены тут совсем еще недавно под их строгим присмотром, теперь чернели голые огнища от очагов. Оставшиеся на месте пастухи лишь разводили руками.

– Вдруг ранним утром все начали разбирать свои юрты, – рассказывал Даритаю старый его табунщик. – Я побежал к Баян-нойону, нашему сотнику. Спрашиваю: что случилось, может быть, война, что же тогда делать нам, пастухам, куда скот отгонять?.. А он мне говорит: мы, воины, отныне переходим к Таргудаю, а ты, говорит, смотри за стадами и в целости передай Даритай-нойону. Я и не стал больше расспрашивать, думаю, хоть скот не трогают, и то хорошо…

Солнце стояло перед закатом, когда в старой, продымленной пастушеской юрте нойоны снова собрались на совет. Снова было они заспорили о том, что делать дальше, снова Бури Бухэ стал призывать к погоне, но их остановил Хутугта, несмотря на слабость, выехавший вместе со всеми.

– Вы тут можете до утра прокричать друг другу в уши, – говорил он, устало переводя дух и испытующе оглядывая лица нойонов. – А путного ничего не решите. Надо ехать к самому Таргудаю и спросить, что на самом деле все это означает. Кто мы для него теперь, как отныне должны на него смотреть. От того, как он ответит, будет видно, что нам дальше делать. Оставаться на месте или… укочевывать в другие земли.

Той же ночью нойоны вернулись в курень, а наутро, одевшись в лучшие одежды, взяв кое-что для подарков тайчиутским старейшинам и наказав своим нукерам без пощады бить тех, кто будет болтать о случившемся, двинулись в путь – в главную ставку тайчиутов. Чтобы не раздражать Таргудая, с собой они взяли только по десятку воинов, лишь один Хутугта, как старший в роду, вел полусотню.

Оставив охрану далеко позади, нойоны кучей рысили вниз по берегу Онона. Ехали молча, каждый по своему перемалывал в душе невеселые думы. Лишь один раз разговорились нойоны, когда Даритай во время короткого отдыха у костра, выпив архи и осмелев в мыслях, высказал общую надежду:

– Наверно, Таргудай хочет просто припугнуть нас, а там вернет нам воинов, зачем ему вражда с нами, как вы думаете, братья?.. Скажет, сами пришли, мне они не нужны, заберите их обратно. Ведь, главное, скот он не тронул. А зачем ему люди без скота? Одна обуза…

– Если будет так, – Бури Бухэ, несмотря на осеннюю сырость, лежал на голой земле, подложив под затылок скрещенные руки. – Если он вернет воинов, я кое-кому из своих посворачиваю верхние позвонки…

– Может быть, и будет так, – задумчиво сказал Ехэ Цэрэн, глядя в огонь. – Но только я ни умом своим не помню, ни ушами своими не слышал, чтобы Таргудай когда-нибудь возвращал отобранное… Может быть, вы слышали? – он с тяжелой усмешкой на лице посмотрел в сторону сыновей Хутулы.

Те молча жались к костру, протягивая к пламени озябшие руки.

– Да они теперь ничего не помнят, даже если и слышали, – злорадно усмехнулся Бури Бухэ. – Сидят и никак не могут понять: выдабривались перед Таргудаем, изо всех сил старались перед ним, на поклон с подарками ездили, а он в благодарность людей у них сманил… Плохо вы ему угождали, архи ваше было слабое, теперь жен своих бейте, покрепче надо было перегонять, ха-ха-ха…

Те и вправду были заметно ошеломлены. С самого начала, получив известие об уходе своих воинов вместе со всеми к Таргудаю, они, находясь среди других нойонов, недоуменно переглядывались между собой, в общие разговоры почти не вступали, нося в себе невысказанное свое удивление.

Не отвечая ни на вопрос Ехэ Цэрэна, ни на язвительную насмешку Бури Бухэ, они вдруг молча встали, сели на коней и, даже не оглянувшись на братьев, порысили вперед. От толпы нукеров, отдыхавших поодаль у небольших костров, отделились три десятка воинов и, быстро разобрав коней, поскакали за ними.

Нойоны изумленно смотрели им вслед. Бури Бухэ, резко приподнявшись, сел, скрестив под собой ноги и, с ненавистью проследив, как за увалом быстрой рысью скрывается толпа всадников, с сожалением сказал:

– Когда мы в этот раз собирались у Ехэ Цэрэна, мне надо было так отделать этого Алтана, чтобы он три месяца не вставал с постели. Тогда у этих паршивых щенков Хутулы не было бы такой прыти…

– Теперь мы ослабли еще вполовину, – уныло промолвил Даритай. – Теперь, пожалуй, мы уже полностью в руках Таргудая…

– Ну, нет! – злобно огрызнулся Бури Бухэ. – Если он не вернет моих людей, я откочую к хатагинам и оттуда буду угонять его табуны. Уж свое я не людьми, так лошадьми верну. А вы как хотите…

– Что ты говоришь, Бури Бухэ, – попытался его образумить Хутугта, смягчая голос, и укоризненно покачал головой. – Сейчас уж нам никак нельзя отделяться друг от друга. Осталось нас четверо, и если будем держаться вместе, Таргудай хоть как-то будет с нами считаться…

– И что, будем теперь смотреть в рот этому Таргудаю и молча сносить его выходки? – запальчиво крикнул тот в ответ. – Я звал вас в погоню, чтобы вернуть людей, вы отказались. Теперь мы будем говорить с Таргудаем. Но если и на этот раз ты, брат Хутугта, не будешь защищать наши породные права, права кият-борджигинов, я от вас уйду и буду жить отдельно. Так и знайте…

– Я уйду вместе с Бури Бухэ, – не глядя ни на кого, буркнул под нос Ехэ Цэрэн.

– Вот! – Бури Бухэ, воодушевленный неожиданной поддержкой, потряс кулаками. – Не будет того, чтобы Таргудай помыкал нами, потомками Хабула. Мы с Ехэ Цэрэном составим отдельный род и будем жить своей головой. А вы кланяйтесь, если вам это по нутру. И брат Есугей и дядя Тодоен одобрят нас, когда увидят с неба. А вас они проклянут, вот увидите. Уж они бы не стали потакать этому Таргудаю как ты, брат Хутугта, они бы заступились за свой род.

Хутугта, пристыженный и, видно, обеспокоенный именами покойных сородичей, сидел, не поднимая глаз. Нойоны не отрывали от него ждущих взглядов.

– Вы знаете, я все это время болел… – наконец, извиняющимся голосом сказал он. – Да и вождь из меня, после Есугея и дяди, не лучший… Пусть теперь каждый из вас поступает так, как сочтет нужным. Отныне я над вами не нойон…

Даритай, потрясенный, молча переводил взгляд с одного брата на другого.

– Как же мы будем теперь жить, – растерянно пробормотал он. – У каждого рода ведь должен быть старший. Кого мы теперь будем слушать?..

Хутугта лишь махнул рукой и отвернулся в сторону.

– Таргудая отныне будешь слушать, – зло хохотнул Бури Бухэ.

К середине следующего дня они добрались до озера Саган, где находилась осенняя ставка Таргудая. Нойоны, издали увидев главный курень тайчиутов, были поражены его размерами и количеством юрт в нем.

На гребне дальнего холма они остановили коней.

– Это какой-то чжурчженский город, а не монгольский курень, – упавшим голосом сказал Даритай. – Если сравнить с нашим, раза в два больше будет…

Ехэ Цэрэн снял с головы новую выдровую шапку, озадаченно почесал затылок, промолвив:

– А ведь еще этим летом у нас хвастались, что наш курень самый большой из всех на Ононе и Керулене.

Прикрываясь ладонями от солнца, нойоны долго смотрели на раскинувшееся у озера многотысячное скопление юрт, краями уходившее по низинам и пологим склонам за гребни окрестных холмов.

– В последний раз так много юрт собиралось, наверно, только когда дядю Хутулу на войлок сажали, – говорил Ехэ Цэрэн, снова надевая шапку, надвинув ее на лоб и задумчиво перебирая лоснящуюся черную гриву своего коня. – Таргудай в последние месяцы, видно, не терял времени даром; он открыто готовится стать ханом, это уже отсюда видно.

– Посмотрим, – пробурчал Бури Бухэ, исподлобья глядя на тайчиутский курень, будто на вражеский стан перед битвой. – Все ли нойоны его поддержат. Найдутся и такие, что не захотят кланяться этому тарбагану.

– Ты, Бури Бухэ, хоть там придерживай свой язык, – неприязненно посмотрел на него Хутугта. – Не хочешь быть под ним, уходи, куда пожелаешь, никто не держит, а сейчас не нужно вредить своим.

– Ладно, – отмахнулся тот. – Так уж и быть… не буду вам мешать взваливать на шею этот мешок с дерьмом. Только одно я напоследок скажу: вонючее это дерьмо, очень вонючее. Как бы вам потом не задохнуться рядом с ним, ха-ха-ха…

Нойоны кисло поморщились, но промолчали.

Тронули дальше.

В трех перестрелах от крайних юрт они оставили в степи свою охрану и одни, без нукеров, въехали в курень. Сразу бросилось в глаза множество мужчин с оружием на поясах. Они кучками стояли и сидели на корточках между юртами, разговаривали, будто ожидая чего-то. Еще больше, казалось, толпилось лошадей у коновязей, к седлам которых тоже было приторочено оружие.

– Много здесь приезжих, видно, – тихо, под нос проговорил Ехэ Цэрэн. – И по юртам немало их сидит.

– Для чего они, думаете, съехались? – Даритай, заметно оробев, затравленно косил глазами по сторонам. – Если не нас встречать?

– А кого же больше? – проворчал Бури Бухэ, не сдерживая голоса. – У нас ведь сманили людей, а не у татар или меркитов, значит, нас и ждут… Побаиваются, по всему видно, думают, вдруг эти кияты еще с войной придут…

– Тихо! – Хутугта с ненавистью оглядел его, прошипел сквозь зубы: – Умей хоть в гостях вести себя по-людски.

Добравшись поближе к середине куреня, спросили айл Моричи. Двоюродный племянник Таргудая Моричи был молод, проще нравом по сравнению с другими тайчиутскими нойонами и в татарской войне близко сошелся с молодыми киятами. У него и сговорились остановиться. Одноглазый старик в шапчонке из телячьих шкурок показал на ближние юрты:

– А вы прямо к нему и подъехали. Сейчас он, должно быть, дома, только утром вернулся из владений.

Воодушевленные тем, что удачно застали нужного человека на месте, они въехали в айл из четырех добротных юрт, покрытых новым белым войлоком, стали привязывать коней. Вскоре из большой восьмистенной юрты вышел крепкий, приземистый мужчина лет двадцати пяти. Медленно опустив за собой полог, выпрямившись, он некоторое время молча всматривался в них, разглаживая длинные, свисающие с углов рта черные усы и, вдруг блеснув в улыбке синевато-белыми зубами, широко раскинул руки:

– Братья-кияты! Как давно вы у нас не были!..

– Только что увел у нас половину людей, а теперь делает вид, будто до небес рад нашему приезду, – громко проворчал Бури Бухэ, продолжая привязывать коня сложным, замысловатым узлом и неприязненно поглядывая на хозяина. – Какие же вы соплеменники после такого воровства? Разве мы с тобой, Моричи, не были друзьями, когда вместе гнали татарских собак с Онона? Разве не укрывались одной шубой, когда вповалку с воинами спали в дырявом майхане[47] холодными осенними ночами? Не делили одно баранье ребро на семерых в голодные дни? Разве не клялись в вечной дружбе?.. А теперь ты за нашими спинами переманиваешь у нас людей. Тьфу!..

Голос Бури Бухэ, разрастаясь все сильнее, гремел уже за юртами айла, привлекая внимание прохожих. В курене будто стало потише, смолкли вокруг гомон и крики. У Хутугты лицо все больше темнело, болезненная бледность его скоро сменилась буровато-синим отливом. Ехэ Цэрэн и Даритай, смущенно потупив глаза, нетерпеливо переминались с ноги на ногу.

Неловкое положение, грозившее испортить всю поездку киятов, выправил сам Моричи. Приложив обе руки к груди, он с терпеливостью хозяина стал уговаривать гостей:

– Братья-кияты, вы меня знаете давно. И должны мне поверить: я сам только позавчера услышал о том, что какие-то ваши люди перешли к нам. В тот же день меня по неотложному делу послали к хатагинам, вернулся я только этим утром и только сейчас отоспался с дороги. Про это дело я пока ничего не знаю, но как только разузнаю, так сразу вам все и расскажу без утайки. А сейчас заходите в мою юрту, отдохните с дороги.

Дружелюбные слова его подкупили киятов и они успокоенно переглянулись между собой: не ошиблись в выборе, по-прежнему добродушен и прост Моричи, значит, можно с ним разговаривать.

Но скоро им пришлось убедиться в другом: хоть и по-прежнему просто держится в обращении Моричи, а в голове своей носит мысли не совсем простые. Когда, наконец, все вошли в юрту и расселись у очага, а Моричи приказал женщинам готовить угощение, Хутугта попросил его сейчас же сообщить Таргудаю об их приезде. На это тот холодновато ответил:

– Подождите немного. Неприлично тревожить старшего нойона сразу по приезду.

Заметив на лицах гостей недовольство, он заговорил уже поучающим тоном:

– Вы должны, наконец, понять, что дел у нашего нойона сейчас столько, что таким, как мы с вами, за целый год не разобрать. Чуть ли не через день приходят посольства из разных племен, всех надо принять, со всеми переговорить, каждому ответить. Да и время подходит непростое, – тут Моричи горделиво приосанился, расправил плечи. – Брат Таргудай скоро станет ханом и всем нам пора научиться уважать своего правителя. Прошло то время, когда мы ездили друг к другу по делу и не по делу, и пьяные и трезвые, ломились в двери гурьбой, как простые родственники. А теперь пора нам принимать порядки приличных племен, вот к чему мы, тайчиуты, сейчас призываем соплеменников. Пора, пора нам людьми становиться, а то ведь все на нас косятся…

– А что это за порядки приличных племен? – вкрадчиво спросил Ехэ Цэрэн. – Не у найманов ли вы их перенимаете, которых наш брат Есугей наголову разбил семь лет назад или, может быть, у кереитов, которых наши тогда спасали от тех же самых найманов?

– Зря, брат Цэрэн, ты насмехаешься, – сочувственно глядя на него, покачал головой Моричи. – Мы хотим поднять имя монголов выше других племен, чтобы на нас больше не смотрели как на дикие стада без хозяев и пастухов. Пора монголам, наконец, сбиваться в одну стаю, как это было при Хабуле и Амбагае.

– Вон куда вы нацелились, – не сводя с него непримиримого взгляда, сказал Бури Бухэ. – А у нас, у киятов, вы почему не спросили? Потому что Тодоен и Есугей умерли? Думаете, без головы остались и советоваться с нами уже незачем?

– Тодоен и Есугей тут не при чем, – сухо сказал Моричи. – Один был слишком стар, другой был слишком молод. Сейчас из всех нас один Таргудай может взять поводья в племени. Надо уметь соглашаться с неизбежным, а не упираться рогами… Ну, а потом, ведь все мы из одного племени и разве большая разница в том, из какого рода будет хан? Раньше, когда ханом был ваш Хутула, разве мы, тайчиуты, что-то говорили или делали против? Все мы дружно исполняли его повеления. Теперь будет Таргудай, и что вы можете сказать или сделать против этого?

Рассудительный тон Моричи обезоружил киятов и они, не находя слов для ответа, хмуро молчали.

К Таргудаю попали перед вечером следующего дня. Огромная двенадцатистенная его юрта была убрана пестрыми сартаульскими коврами, а сам он восседал на невиданном ранее у монголов возвышении в локоть от земли, покрытом медвежьими шкурами, обложенный ярко расшитыми подушками.

Увидев вошедших киятов, Таргудай сразу похолодел лицом и, высоко подняв голову, неподвижно застыл, ожидая поклонов. Хутугта и Бури Бухэ только преклонили головы, чуть ниже поклонились Даритай и Ехэ Цэрэн. Долго стояли, ожидая приглашения сесть. Таргудай, зло усмехнувшись, ленивым движением руки пригласил садиться.

Сели по-старшинству. Помолчав, Хутугта и Таргудай, соблюдая родственные приличия, стали обмениваться вопросами о здоровье, пастбищах, нагуле скота. Молодые, потупив взоры, помалкивали. Таргудай, сквозь зубы отвечая на вежливые вопросы Хутугты, с высоты своего возвышения исподволь присматривался ко всем четверым, будто оценивая каждого, решая, на что они способны.

Наконец, Хутугта Юрги, чувствуя на себе требовательные взгляды братьев, кашлянул в рукав, поправляя голос и, с усилием преодолевая робость, высказал главное:

– В эти дни половина наших людей ушла от нас в вашу сторону. Нам, кият-борджигинам, обидно и унизительно, когда наши подданные убегают к нашим же родственникам. И мы ждем от вас, брат Таргудай, что вы поступите по справедливости и вернете нам наших людей…

Таргудай, было видно, ждал этих слов и был готов к ответу. Когда Хутугта, наконец, закончил свою витиеватую речь, он сразу пошел в наступление:

– Если ваши люди ушли от вас, это означает только то, что вы плохо их содержали и они не хотят больше у вас жить. И вы теперь не имеете на них никаких прав. Если воин не желает служить одному нойону, он может переходить к другому, так всегда у нас было. Ведь он не раб, а вольный соплеменник. Ваши породные боголы, пастухи и дойщики, табуны и стада полностью остались при вас, так на что вы сейчас жалуетесь? Об этом я с вами даже разговаривать не буду, и вы меня лишний раз не злите. О другом нам с вами надо поговорить. Улус Есугея остался без хозяина и что с ним делать, должны мы всем племенем решить. Наше требование такое: вы не должны его трогать, пока не будет вынесено решение нойонов и старейшин племени.

– По какому это праву? – спросил Бури Бухэ, возмущенно вскинув на него враз покрасневшие от злобы глаза. – Есугей наш кровный брат и мы сами должны решать, что делать с его улусом.

– Ты, Бури Бухэ, еще молод, чтобы задавать мне такие вопросы и так дерзко смотреть на меня, – Таргудай надменно посмотрел на него. – Я ненамного младше твоего отца, Хутугты Мунгура. Но я тебе отвечу. Скот Есугея – это не ваша собственность. Большая часть его состоит из той добычи, которую мы вместе взяли в татарской войне. И улус его, большинство его айлов собрано во время этой же войны из разного люда. Они никогда не были вашими исконными боголами и вы не имеете права их удерживать… – помолчав, Таргудай повысил голос: – И еще я скажу вам: вы, кияты, в последнее время непомерно зазнались. Выше других начали себя считать. Это ваших молодых лет заблуждение. Потому-то и большого войска вам сейчас не нужно иметь. Вы по недоумию своему можете затеять какую-нибудь смуту, а это сейчас никому не нужно. В племени разброд, нет ни старшего, ни младшего, с этим мы должны покончить. Тайчиуты и кияты у нас всегда устанавливали порядок и вы сейчас должны дружно помогать нам, а не строить помехи. Я буду присматривать за вами. Кто будет вести себя разумно, того я буду поддерживать, а может быть, и верну воинов, а у того, кто будет мне мешать, я отберу и последнее. Вот мое слово. А теперь идите и думайте!

Обратно выехали в тот же вечер. Ехали шагом: спешить теперь было некуда. Подавленные словами Таргудая, нойоны молчали, слушая порывистый шорох поднимающегося ветра. И говорить им больше было не о чем.

XVII

В один из тех дней перед полуднем в айл Есугея приехал Джамуха. Тэмуджин в юрте был один: с рассвета мать, воспользовавшись тем, что небо предвещало день теплый и безветренный, каких давно не было, оставила Тэмулун у Сочигэл, а с остальными поехала в лес собирать на зиму примороженную бруснику.

Тэмуджин только что вскипятил на очаге густой рыбий клей и собирался менять оперения на стрелах, когда услышал снаружи топот копыт. Сдерживая досаду, он отложил подчищенное ножиком старое древко и вышел из юрты.

У коновязи, держа лошадь в поводу, стоял Джамуха.

– Это ты… – рассеянно проговорил Тэмуджин и повернул обратно. – Привязывай коня и заходи в юрту.

Закрыв за собой полог, Джамуха прищурился, привыкая к сумраку, долго смотрел на Тэмуджина, сидевшего на мужской половине, разложив вокруг себя разноцветные перья, толстые и тонкие древки.

– А, ты стрелы готовишь…

– Проходи, садись.

Джамуха присел у нижнего края очага.

– Соколиные перья лучше брать с правых крыльев, а гусиные с левых, – сказал он, глядя, как Тэмуджин осторожно прикладывает ровный белый ряд оперения вдоль древка, и тут же со вздохом сказал: – А я уезжаю домой. Сегодня.

Тэмуджин отложил стрелу и посмотрел на него.

– Почему так скоро?

– За мной приехали… отец прислал, – смущенно глядя на него, словно оправдываясь, сказал Джамуха. – Видно, услышал про вашу смуту из-за дележа улуса и забеспокоился, – он тыльной стороной ладони потер лоб и озабоченно продолжал: – Я подозреваю, что это дядя Ехэ Цэрэн сообщил отцу и попросил увезти меня. Что-то в последнее время он уж очень задумчиво посматривал на меня. А я хотел подольше побыть здесь и подружиться с тобой… Ты веришь мне?.. Ты не обидишься за то, что бросаю тебя одного?

Тэмуджин про себя рассердился на глупость его слов, его раздражало то, что Джамуха вдруг неизвестно отчего начал жалеть его и смотрел как на обреченного. В другое время он, наверно, не сдержался бы, но сейчас, не желая ссориться перед расставанием, просто сказал:

– Ничего плохого не случилось, Джамуха, езжай со спокойным сердцем.

Обрадовавшись, Джамуха возбужденно сказал:

– Тэмуджин, вот что я придумал… – он остановился на полуслове и, подозрительно оглядел его, – ты только не смейся опять надо мной… Ладно?

– Ладно, – удивленно глядя на него, сказал Тэмуджин. – Не буду смеяться.

– Давай мы с тобой перед расставанием побратаемся, а?

– Побратаемся? – медленно переспросил Тэмуджин и в раздумье отвел в сторону взгляд.

– Разве ты никогда не слышал об этом? – удивленно повертел головой Джамуха. – Лучшие друзья становятся андами и всю жизнь помогают друг другу, как братья. Все так делают.

– Знаю, – Тэмуджин оттягивал время, принимая решение.

Ему никогда не приходило в голову, чтобы Джамуха мог стать ему андой. За месяц дружбы с ним он хорошо изучил его и знал, что человек это неустойчивый. Сейчас он весел и беспечен, а через короткое время распален злобой и обидой. И в то же время честен и открыт душой…

«Странный человек, – раздумывал Тэмуджин. – Хотя и неплохой…»

– Ты что, не хочешь стать моим андой? – догадавшись о его сомнениях, покраснев, готовый разозлиться, спросил Джамуха.

– Подожди, Джамуха, – Тэмуджин предупреждающе поднял руку. – Кто же так быстро решает такое важное дело? Ведь ты так неожиданно предложил мне это и даже подумать не даешь. Почему же это я не хочу стать твоим андой? Я тебя считаю достойным человеком…

Говоря так, Тэмуджин быстро продумывал дальше: «А ведь он говорит от души, сейчас мое положение самое шаткое и он это хорошо знает… и, несмотря ни на что, предлагает стать мне братом. Другой, наверно, пошел бы к Унгуру, а не ко мне… Нет, это непростой человек…»

Твердо глядя ему в глаза, Тэмуджин сказал:

– Я рад, что ты предложил мне побрататься, только такой друг, как ты, мне и нужен, Джамуха.

– Правда? – тут же просияв, по-детски просто переспросил тот. – Такого друга, как ты, у меня никогда не было, а теперь ты станешь моим братом. Давай чашу!

Тэмуджин выбрал с полки большую синюю чашу, которая раньше принадлежала отцу, а теперь ее никто не трогал.

– Надо наполнить молоком, – со знающим видом говорил Джамуха. – А потом смешать с кровью из наших рук.

Тэмуджин налил утреннего молока из подойника, поставил чашу на середину стола.

– Кровь нужно выцедить из большого пальца левой руки, – сказал Джамуха и, вынув ножик с полукруглым, как молодой месяц, лезвием, пояснил: – Левая рука ближе к сердцу, а большой палец самый верный.

Он коротко полоснул по мякоти отставленного над чашей пальца, и алая кровь маленькой струйкой брызнула в молоко, оставляя на нем яркие пятна. Когда поверхность молока в чаше стала красной от крови, Джамуха убрал руку и быстро перемотал палец у основания тоненькой волосяной веревкой. Кровь перестала идти. Джамуха поплевал на рану и сверху густо присыпал пеплом из очага.

– Теперь ты, – Джамуха протянул ему ножик. – Надо одним ножом.

Тэмуджин мягко провел лезвием по пальцу, почувствовал горячий ожог, будто от огня. Кровь его, темная и густая, будто звериная, покрыла светлую, алую Джамухи, смешалась с ней.

Джамуха долго и старательно размешивал указательным пальцем кровь с молоком, пришептывал какие-то заклинания. Когда получилась жидкость бледно-красноватого цвета, он обеими руками взял чашу и протянул Тэмуджину:

– Ты пей первым.

Тэмуджин осторожно принял чашу, долго вглядывался в розоватые разводы на поверхности до краев переполнявшей ее жидкости, будто пытался высмотреть то, что в будущем выйдет от их братания. Наконец, так же осторожно поднес чашу к губам и, глядя в глаза Джамухе, внимательно следившему за ним, медленно отпил половину.

Джамуха с задорной улыбкой, прищурившись, залпом выпил оставшееся и перевернул чашу вверх дном, показывая, что дело сделано.

Тэмуджин выбрал из ровно разложенного ряда стрел лучшую из йори.

– Пусть эта стрела выручает тебя в опасности. Береги ее, она заговоренная.

Джамуха, принимая подарок, приложился лбом к ее древку, подумал о чем-то и растроганно сказал:

– Эту твою йори я выну из колчана последним, только тогда, когда мне будет грозить верная смерть.

Вышли из юрты. У коновязи, перед прощанием, Джамуха достал из переметной сумы плотно набитый мешочек. Тэмуджин узнал замшевый мешок, наполненный бабками. Джамуха, преодолевая смущение, сказал:

– Я знаю, что это не для взрослого мужчины подарок. Но, прошу, возьми от меня на память. Я привез это, чтобы раздарить всем вам поровну, а достойным оказался ты один. Возьми.

Тэмуджин с улыбкой взял увесистый мешочек, поднял высоко над головой, показывая, как он ценит подарок.

– Когда мои дядья разделят отцовский улус и я останусь ни с чем, я разложу перед собой эти бабки и увижу, как на самом деле я богат. И вспомню, что я не один с младшими братьями, что у меня есть анда.

Они крепко обнялись.

Джамуха вырвался из его объятий, вскочил на коня и, резко повернув его, рысью выехал из айла.

«Растрогался, – понял его Тэмуджин, – и не захотел показывать слезы».

Выйдя за молочную юрту, он долго смотрел вслед своему новому брату, пока тот не скрылся за айлом дяди Бури Бухэ.

XVIII

Страницы: «« « ... 1213141516171819 » »»