Пыль грез. Том 1 Эриксон Стивен

– Значит, ты будешь править лишь из жажды власти, а не ради служения своему народу.

– Мои лучшие воины не станут выступать против меня!

– Станут, Риггис, станут, достаточно вам в чем-то не сойтись. Эта мысль будет вечно зудеть у тебя в голове, изводить тебя. Перед каждым решением ты будешь взвешивать возможные риски и очень скоро окружишь себя приближенными – теми, чью верность купил за подачки, – а сам будешь сидеть, как паук, в центре паутины, вздрагивая каждый раз, когда дергается нить. Сможешь ли ты доверять соратникам, зная, что купил их? Как скоро ты начнешь прогибаться под каждую их прихоть?.. И вот власть, которой ты так жаждал, становится тюрьмой. Ты стремишься угодить всем, но не угождаешь никому. Смотришь в лицо близким и гадаешь, можешь ли ты им доверять или же перед тобой лживые маски. И неизвестно, что они говорят о тебе за спиной…

– Хватит! – проревел Риггис и бросился на Тлена.

Кремневый меч блеснул в руках у Тлена словно по волшебству.

Риггиса откинуло в сторону, он припал на колено. Обломки тальвара лежали в четырех шагах от воина; ладонь по-прежнему обхватывала рукоять. Риггис удивленно уставился себе на грудь, будто ища чего-то, а из отсеченного запястья капала кровь, все медленнее и медленнее. Уцелевшей рукой воин нащупал длинный разрез в кожаном нагруднике, из которого вдруг засочилась кровь. Разрез был прямо над сердцем.

Риггис озадаченно посмотрел на Тлена, осел на землю, завалился набок и застыл.

– А ты, Бакал? – обратился имасс к сэнану. – Ты хочешь стать Военным вождем? Если так, то я уступаю тебе свое место. Тебе, – он окинул взглядом остальных, – или любому желающему. Считайте меня трусом, все равно. Я не желаю иметь дело с тем, что грядет. Мое последнее напутствие в качестве Военного вождя таково: собирайте все племена, весь клан Белолицых и идите в Летерийскую империю просить убежища. В эти места вернулся смертоносный древний враг. В этой войне вам не победить. Уйдете отсюда – спасете свой народ. Останетесь – и Белолицым конец.

Тлен вытер острие меча о дерн и убрал оружие в ножны под левой рукой.

– Только что погиб достойный воин. Сэнаны понесли тяжелую утрату. По моей вине. Теперь ваша очередь бороться за власть, но на моей совести ничьей крови больше не будет.

– Я не имею к тебе претензий, Онос Т’лэнн, – произнес Бакал, облизнув пересохшие губы.

Тлен зажмурился.

Остальные воины молчали. Повисла тишина.

Будь ты проклят, Бакал. Я так надеялся… уйти.

– Вождь, – снова заговорил Бакал, – предлагаю осмотреть мертвых внизу долины чтобы понять, каким оружием их убили.

– Я поведу баргастов прочь с этих равнин, – сказал Тлен.

– Племена перестанут подчиняться.

– Они уже перестали.

– С тобой останутся только сэнаны.

– Правда?

Бакал пожал плечами.

– Тебе нет смысла убывать тысячу воинов. И нам нет смысла сражаться с тобой. Я никогда не видел, чтобы клинок так пел от скорости. Мы недовольны, но мы пойдем за тобой.

– Даже если я не раздаю подачек и ничем не покупаю вашу верность?

– Что ж, Онос Т’лэнн, по крайней мере, в этом ты… честен. И все же ты можешь кое-что нам дать. Расскажи, что ты знаешь о нашем противнике, который убивает камнями и грязью. Мы не настолько глупы, чтобы вслепую кидаться на того, кого невозможно одолеть…

– А как же пророчества?

Бакал нахмурился; Тлен грустно усмехнулся.

– Их можно толковать так, а можно эдак, вождь. Так что, расскажешь?

Тлен обвел рукой долину.

– Тебе этого мало?

– Купи нашу верность правдой, Онос Т’лэнн. Одари нас всех в равной мере.

Только в этом и есть сила вождя. Все остальное лишь лабиринт из обмана и предательства.

Помолчав, Тлен кивнул.

– Пойдемте посмотрим на убитых Змееловов.

Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда к Маралу Эбу привели двух разведчиков. Он сидел у навозного костра, над которым шипел шашлык из конины. Оба разведчика были молодые и незнакомые, однако их пыл привлек внимание вождя.

– Ты, – он указал на одного парня. – Говори, да побыстрее, а то я собираюсь ужинать.

– Сэнанский отряд! – выпалил разведчик.

– Где?

– Мы шли по следу Змееловов, вождь, и заметили их лагерь в лощине где-то в лиге отсюда.

– Сколько их?

– Сотня, не больше. И, вождь, еще кое-что…

– Говори уже!

– С ними Онос Т’лэнн.

Марал Эб поднялся.

– Это точно? И всего с сотней? Вот недоумок!

К вождю подбежали его два младших брата.

– Поднимайте воинов, – довольно скалясь, приказал Марал Эб, – есть будем на марше.

– Ты твердо решился, Марал? – спросил самый младший.

– Ударим, пока темно, – прорычал вождь. – Убьем всех. И передайте воинам: Тлена не убивать. Ранить можно, но не смертельно. Кто не сдержится, спущу шкуру и зажарю на костре. Быстрее, выдвигаемся! Боги на нашей стороне!

Вождь барахнов быстрым бегом вел свое четырехтысячное воинство по широкой равнине. Парень-разведчик держался на двадцать шагов впереди, чтобы воины не сбивались со следа; остальные рассыпались по бокам. Луна еще не взошла, да и все равно в непроглядной дымке ее будет не видно. По ночам самым ярким светилом были изумрудные росчерки в южной части небосклона, но от них не было даже теней.

Идеальные условия для засады. Никто в других племенах не узнает правды: сэнанам не оправиться после гибели Тлена и сотни, без сомнения, лучших воинов, так что племя Барахн окажется сильнейшим, и Марал Эб станет Военным вождем всего клана. Конечно же, любому воину выгодно сохранить все в тайне. Словом, условия идеальные.

Оружие и доспехи подвязали, чтобы не издавать лишнего шума; двигались почти в полной тишине. Завидев возвращающегося главного разведчика, Марал Эб взмахом руки остановил воинов.

– Лощина в двухстах шагах, вождь. Там горят костры. Наверняка расставлены караулы…

– Я сам разберусь, – оборвал разведчика Марал Эб и подозвал к себе братьев. – Сагал, ты со своими «мозголомами» заходишь с севера. Кашат, ты свою тысячу ведешь на юг. Остановитесь в сотне шагов от караулов, держитесь поближе к земле и выстройтесь полумесяцем. Мы не сможем убить часовых бесшумно, так что полностью застать сэнанов врасплох не выйдет. Ничего страшного, задавим их числом. Я поведу свои две тысячи прямо на лагерь. Как услышите мой боевой клич, поднимайте воинов и сжимайте кольцо. Никто не должен уйти, поэтому оставьте по полсотни за спиной – пусть идут широкой цепью. Возможно, сэнаны попробуют прорваться на запад, так что будьте готовы сомкнуться и перекрыть им путь. – Он помолчал и, понизив голос, продолжил: – Сегодня, братья мои, мы нарушим самый священный закон Белолицых, но нас к тому принуждают обстоятельства. Онос Т’лэнн предал и обесчестил баргастов. Посему я даю слово, что вновь объединю племена и приведу клан к славе.

Братья были трезвы, но в их глазах все равно горел лихорадочный огонек. Они были готовы идти до конца.

– Этой ночью, братья мои, мы запятнаем наши души дочерна, но у нас впереди остаток жизни, чтобы их отмыть. Вперед!

Онос Т’лэнн сидел у гаснущего костра. Его правдивые слова вошли в сердца других яркой вспышкой; теперь в лагере стояла тишина.

Течение эпох губило даже величайшие народы, избавляя их от самообмана. Гордость гордостью, но на мир вокруг нужно смотреть трезво. Белолицые продолжали жить на Генабакисе, словно не осознавая, что их культура вымирает: баргастов выселили в негостеприимные края; на священных землях, пастбищах и охотничьих угодьях, что они по праву считали своими, выросли города. Со всех сторон был виден лик будущего – куда более страшный, чем лицо воина, вымазанного самой белой краской. Уводя сородичей на этот материк, Хумбролл Тор прекрасно осознавал, что на Генабакисе баргасты будут смяты поступью прогресса.

Пророчества никогда такого не касались. По самой своей природе они воспевали гордость народа за себя и будущие великие свершения. Впрочем, Хумброллу Тору удалось раз или два обратить их себе на пользу.

Жаль, что его не стало… Я бы лучше стоял подле него, чем на его месте. Я бы…

У Тлена перехватило дыхание. Он поднял голову, положил ладонь на утрамбованную землю и медленно закрыл глаза.

Ах, Хетан… дети мои… простите меня.

Имасс поднялся и повернулся к соседнему костру.

– Бакал.

Воин поднял голову.

– Вождь?

– Достань кинжал и подойди ко мне.

Воин повиновался не сразу, но все же поднялся и вытащил из ножен охотничий кинжал. Осторожно и неуверенно подошел.

Мои воины… довольно крови было пролито.

– Всади кинжал мне прямо под сердце. Когда я упаду, закричи что есть мочи: «Тлен мертв! Онос Т’лэнн убит! Наш Военный вождь погиб!» Ты меня понял, Бакал?

Воин испуганно отшатнулся назад. Слова Тлена услышали другие и начали подбираться ближе.

Имасс снова приблизился к Бакалу.

– Скорее! Если тебе дорога твоя жизнь и жизнь твоих сородичей, ты должен убить меня. Сейчас же!

– Вождь! Я не стану…

Тлен схватил Бакала за правое запястье.

Воин вскрикнул и попытался вырвать руку, но имасс был сильнее. Он подтянул Бакала к себе.

– Обязательно закричи про мою смерть. Это твоя единственная надежда…

Бакал попытался разжать пальцы, но Тлен крепко обхватил их своей широченной ладонью. Другой рукой имасс подтягивал кинжал все ближе.

Клинок коснулся кожаного доспеха Тлена.

Взвыв, Бакал изо всех сил дернулся назад, но тщетно. Ноги у него подкосились, и он упал на колени. Локоть с щелчком вывернулся внутрь. Воин застонал.

Сэнаны, до этого стоявшие неподвижно, бросились к ним.

Тлен их опередил и вогнал кинжал себе в грудь.

Резкая, слепящая боль. Он отпустил Бакалово запястье, пошатнулся и посмотрел на торчащую из груди рукоятку.

Хетан, любовь моя, прости меня.

Вокруг поднялся шум: одни кричали от ужаса, другие от непонимания. Бакал наконец поднял голову и встретился взглядом с Тленом.

Имасс утратил дар речи, поэтому умолял одними глазами: «Прокричи о моей смерти! Духи меня поберите, кричи же!» От накатившей слабости он потерял равновесие и больно упал на спину.

Смерть. Он уже позабыл ее горький поцелуй. Столько лет…

Но я познал дар. Я вдыхал легкими воздух… после… после вечности в пыли. Сладкий воздух любви… а теперь…

Сверху склонились выкрашенные белым лица, на фоне ночи казавшиеся костяными.

Черепа? Ах, мои братья… Мы лишь пыль…

Пыль, да и только…

Со стороны сэнанского лагеря донеслись крики «караул!». Марал Эб с руганью поднялся и ясно увидел часовых, которые бежали к кострам.

– Боги, чтоб их! Нужно нанести удар…

– Слушайте! – крикнул разведчик. – Вождь… Послушайте, что они кричат!

– Что?..

И он услышал. Сначала даже не поверил своим ушам. Неужели это правда? Сэнаны взяли дело в свои руки?

Еще бы! Они ведь Белолицые!

Марал Эб воздел свой меч в воздух и проревел:

– Барахны! Слушайте своего вождя! Убрать оружие! Предатель мертв! Онос Т’лэнн убит! Идемте же к братьям!

В ответ раздался многоголосый рев.

Они вышлют кого-нибудь навстречу, так просто они не уступят. Что ж, возможно, я пролью чью-нибудь кровь этой ночью. Долго они меня не задержат, ведь я Марал Эб, убийца сотен.

Путь открыт.

Открыт.

Вождь барахнов повел воинов в лощину.

За своей наградой.

Хетан проснулась посреди ночи. Она невидяще смотрела перед собой, пока распахнутые глаза не заволокло слезами. В юрте было душно, темнота давила, будто саван. Муж мой, мне приснилась, как твоя душа… как она коснулась моих губ. Всего на мгновение, а потом могучий ветер унес ее прочь.

Я слышала твой крик, муж.

Какой жестокий кошмар, любимый.

А теперь… В воздухе пахнет пылью и затхлым мехом. Во рту привкус старинной смерти.

Сердце в груди билось гулко и тяжело, как погребальный барабан, замедляясь с каждым глубоким вдохом. Этот вкус, этот запах… Она провела рукой по губам и ощутила на них песчаную крошку.

О любимый, что случилось?

Что случилось…

С моим мужем… отцом моих детей… Что с ним?

Она хрипло выдохнула, прогоняя непрошеный страх. Какой жестокий кошмар.

Снаружи спальни тихо заскулил пес, а следом захныкал и заревел сын.

И Хетан осознала правду. Жестокую правду.

Притаившись в высокой траве, Ралата рассматривала фигуры, собравшиеся вдалеке у костра. За все время ни одна их них не пошевелилась. Лошади, однако, тянули привязь, и даже с такого расстояния Ралата чуяла их ужас. Чего они так боялись? Угрозы нигде не было, в какую сторону ни глянь.

И все же странно, что ни одна из ее сестер не проснулась. Они вообще не двигались.

Недоумение сменилось тревогой. Что-то не так.

Ралата оглянулась на оставленную в лощине лошадь. Та стояла спокойно. Подобрав оружие, Ралата осторожно поползла вперед.

Хессанрала, конечно, была молодой и упрямой, но свое дело знала не хуже любого другого воина из ахкратов. Она уже должна была вскочить и молча жестами раздавать приказы. Что там шевелится между лошадиных копыт – змея? Чей это запах несет ветер?..

Нет, что-то определенно не так.

Подобравшись на десять шагов, Ралата почуяла запах желчи, внутренностей и крови.

Похолодев, Ралата подползла ближе. Все ее сестры были мертвы. Она не сумела их защитить. Но как?.. Какой убийца смог неслышно напасть на пятерых баргастских воительниц? Едва стемнело, Ралата подобралась ближе к сестрам и наблюдала, как они разбивают лагерь, обтирают лошадей, ужинают, как Хессанрала пускает по кругу мех с пивом. Часовых не выставили, явно полагаясь на то, что лошади почуют опасность. Однако Ралата не спускала с лагеря глаз и даже заметила, как лошади встревожились.

Помимо запаха смерти, была в воздухе какая-то маслянистая горечь, навевающая мысли о змеях. Ралата смотрела, как ведут себя акриннайские лошади – нет, не гады в траве напугали их. Они вскидывали головы, водили ушами из стороны в сторону, закатывали глаза.

Ралата подобралась к костру. Сушеный навоз горел жарко, но тускло и быстро распадался на тлеющие кирпичики. В неясном свете поблескивали лужи крови и вспоротые до мяса трупы.

Тут явно работали не ножами. Нет, такие раны оставляют когти крупного зверя. Медведь? Тигр? Но тогда почему он не оттащил хотя бы одно тело… чтобы сожрать? Почему не тронул лошадей? И почему все-таки Ралата ничего не видела? Не услышала ни единого предсмертного вскрика?

Тела вспороты от горла до живота, ребра будто разрезали мечом – или это и были не когти, а мечи? Ралата вдруг вспомнила, как много лет назад, на далеком континенте, который они когда-то звали домом, видела огромных мертвых двуногих ящеров. К’чейн че’малли, выстроившиеся молчаливыми рядами у стен города под названием Коралл. Их лапы заканчивались не ладонями, а клинками… однако Ссадин убили другим оружием. Откуда тогда это воспоминание?

Ралата вдохнула еще раз, медленно и глубоко, пропуская едкие запахи через себя. Да, знакомый запах. Хотя тогда, давно, он был более… затхлым, с оттенком смерти.

Но поцелуй на языке оставлял такой же.

Лошади вдруг прянули в стороны, но привязь держала крепко. Сверху нахлынул порыв воздуха, раздался шелест крыльев…

Ралата распласталась по земле и перекатилась под ноги ближайшей лошади – лишь бы укрыться от летающего хищника.

Кожистое хлопанье, шипение. Ралата подняла голову и увидела в ночном небе огромный крылатый силуэт, закрывший собой часть звезд. Мгновение – и он исчез.

Лошадь несколько раз ударила Ралату копытами, но потом успокоилась.

В голове раздался смех – не ее, а какой-то холодный, надменный, чужой – и звучал, пока наконец не стих.

Ралата поднялась на ноги. Тварь улетела на северо-восток. Преследовать ее, конечно же, было невозможно, но хотя бы есть направление.

Ралата не смогла защитить сестер. Что ж, тогда, возможно, ей удастся за них отомстить.

Пустошь полностью оправдывала свое название, но для Торанта это новостью не было. В последний раз он наткнулся на оазис позавчера, и воды в бурдюках хватало еще на один день максимум. Летнее солнце жарило в полную силу, поэтому передвигаться можно было исключительно ночью. Лошадь вся спала с боков, но, увы, насколько позволяла видеть тусклая луна, вокруг расстилалась лишь выжженная глиняная равнина, усыпанная каменной крошкой.

В первую ночь после расставания с Кафалом и Сеток оул’дан наткнулся на разрушенную башню, всю изломанную, словно гнилой зуб. Такое впечатление, будто стены оплавились под невыносимым жаром. Не уцелело ни единого окна, ни единой детали облицовки. Строение просвечивало насквозь, как скелет, опутанный ржавыми металлическими тросами. Торант никогда не видел ничего подобного и поэтому из суеверного страха близко подъезжать не стал.

Более ничего, что могло бы нарушить унылую монотонность пустыни, не попадалось. Ни холмов, ни гор, ни даже древних останков миридов, родара и козьих загонов, которые так часто встречаются в Оул’дане.

Уже перед самым рассветом Торант разглядел прямо на пути нечто бесформенное, немногим выше раскрошившегося валуна. Обтрепанная, драная шкура накинута на узкие плечи. Тонкие седые волоски шевелятся под ленивыми дуновениями ветерка. Юбка из полусгнивших лоскутов змеиной кожи раскинулась по земле. Торант подъехал ближе и остановился в пяти шагах. Фигура сидела к нему спиной, и за исключением волос и меха на шкуре была абсолютно не– подвижна.

Труп? Судя по редким волосам и сморщенному скальпу – да. Но кто стал бы бросать спутника вот так на этой безжизненной сковородке?

– Дурак. Он был мне нужен.

При звуках голоса – грубого, как песок, и пустого, как выветренная пещера, – лошадь под Торантом попятилась и захрапела.

Труп – воин не мог разобрать, мужчина это или женщина, – издал нечто среднее между вздохом и сиплым рычанием. И спросил:

– Что мне теперь делать?

– Ты говоришь на языке моего народа, – поколебавшись, произнес юноша. – Ты из оул’данов? Не может быть. Я последний, а твое одеяние…

– Ты не можешь ответить. Что ж, я привыкла к разочарованию. Я столь давно не испытывала удивления, что, наверное, даже позабыла его вкус. Езжай своей дорогой, нужды этого мира не по плечу таким, как ты. Он бы, конечно, справился лучше, но он мертв. И это… раздражает.

Торант спешился и снял с седла бурдюк с водой.

– Тебя, наверное, мучит жажда, старуха.

– Да, в горле у меня сухо, но ты ничего с этим не сделаешь.

– У меня есть вода…

– Тебе она нужнее. Впрочем, мило с твоей стороны. Глупо, да, но милые жесты все такие.

Торант обошел старуху, но ее лица разглядеть не смог. Почти все закрывала тень от выпирающих надбровных дуг, с которых свисали то ли лоскуты ткани, то ли нитки с бисером. Тускло блеснули зубы, и воина пробрала дрожь. Он невольно осенил себя защитным знамением.

Послышался хриплый смех.

– Духи ветра и земли, которых ты призываешь, воин, – мои дети. Думаешь, это меня отгонит? Впрочем, подожди, не значит ли это, что ты восходишь к моей крови? Дурацкая мысль, конечно, но если кто-то и заслужил право на глупость, то это я. Так что я… повинуюсь.

Фигура поднялась, скрипя иссохшими костями. Торант увидел длинные сморщенные груди, покрытую трупными пятнами кожу, свисающий живот, весь изрезанный и в струпьях. В разрезах царила непроницаемая темнота, словно женщина высохла не только снаружи, но и внутри.

Торант облизнул вдруг пересохшие губы, с трудом сглотнул и спросил шепотом:

– Старуха, ты… мертва?

– Жизнь и смерть – всего лишь игра, а я слишком стара для игр. Знаешь ли ты, что эти губы когда-то касались губ Сына Тьмы? Мы были молоды и находились в другом мире – далеком, да, но в конечном счете не столь отличающемся. Но в чем смысл этих мрачных уроков? Мы видим и делаем, но ничего не знаем. – Она поводила в воздухе сушеной рукой. – Идиот приставляет нож ему к груди. Думает, делу конец. Но он тоже ничего не знает, потому что, видишь ли, я не отпущу.

Торант мало что понял из ее слов, но все равно поежился. Бурдюк бесполезной ношей болтался в руке, словно на– смехаясь.

Старуха подняла голову, и под выпирающим лбом Торант наконец разглядел обтянутые мертвой кожей кости. Под черными провалами глазниц в вечной усмешке застыл рот. Нитки с бисером оказались лоскутами мяса, как будто некий зверь когтями разодрал старухе лицо.

– Тебе нужна вода, а лошади нужен корм. Пойдем, я отведу тебя и спасу ваши бесполезные жизни. И может, если тебе повезет, все-таки придумаю, зачем вас надо было спасать.

Что-то подсказывало Торанту, что отказа она не примет.

– Меня зовут Торант, – представился он.

– Твое имя мне известно. Одноглазый вестник просил за тебя. – Старуха фыркнула. – Как будто мне ведомо сострадание.

– Что за «одноглазый вестник»?

– Мертвый всадник, вылезший из Худовой пади. В последнее время он не знает отдыха. Его знамения, грубые, что вороний грай, нагло проникают в мои личные сны. Ток Младший весьма груб.

– Он является во снах и ко мне, старуха…

– Прекрати меня так называть. Это… неточно. Зови меня по имени. Олар Этил.

– Олар Этил, – повторил Торант. – Он еще вернется?

Старуха склонила голову и, помолчав, сказала:

– Как они, к своему несчастью, скоро узнают, ответ – да.

Солнце осветило мрачную картину. Бакал, поддерживая вывихнутую руку, стоял с полудюжиной родичей-сэнанов. За ними Марал Эб, самозваный Военный вождь Белолицых, будил своих воинов. Ночь была длинной. В воздухе пахло пивом и рвотой. Барахны просыпались с грубой руганью, не желая покидать пьяного забытья.

Перед Бакалом и остальными простиралась равнина, где был их лагерь. Теперь не осталось ни шатра, ни костерка. Сэнаны, угрюмые и молчаливые, готовились отправляться домой. Невольная свита нового Военного вождя. Они сидели в стороне на земле, наблюдая за барахнами.

Проснулись мухи. Над головой кружили вороны в ожидании поживы.

Тело Оноса Т’лэнна разорвали на куски, мясо соскоблили и разбросали повсюду. Кости раскрошили, череп раздробили. Воины барахнов ввосьмером попытались сломать кремневый меч, но не смогли. В итоге они бросили его в костер, сложенный из навоза, Тленовой одежды и мехов, а когда все прогорело, всей толпой помочились на обуглившийся камень, ожидая, что тот рассыплется. Этого не произошло, но надругательство свершилось.

Глубоко внутри Бакала разъедал гнев, но даже ему не под силу было справиться со сгустком вины, образовавшемся в самом сердце. Бакал чувствовал ладонью рукоять своего кинжала и мог поклясться, что проволочная обмотка отпечаталась там навечно, словно тавро. Его тошнило.

– В нашем лагере есть его соглядатаи, – еле слышно произнес воин, стоявший рядом. – У многих сэнанов жены из племени Барахн. И не только. Жена Столмена, ее мать – тоже. Нам известно, что будет с Хетан, и Марал Эб не даст нам идти вперед него. Он нам не доверяет.

– И правильно делает, – ответил Бакал.

– Если бы только нас было больше, а их – меньше.

– Согласен, Страл.

– Мы что-нибудь скажем Военному вождю? О враге, которого описывал Онос Т’лэнн?

– Нет.

– Тогда он поведет всех нас на смерть.

Бакал сурово поглядел на воина.

– Только не сэнанов. – Он окинул взглядом остальных, проверяя их реакцию, затем кивнул. – Нам нужно отделиться.

– И отправиться в Летерийскую империю, как говорил Тлен, – сказал Страл. – Принести извинения и помириться с акриннаями.

– Да.

Они снова замолчали, и взгляд неизбежно вернулся к окружавшей их картине. Разорванный вождь, следы бескрайней жестокости и глумления. Что за унылое утро! Что за проклятая земля! Вороны приземлились и, поклевывая, скакали туда-сюда.

– Ее обезножат, а отпрысков убьют, – произнес Страл и тут же сплюнул, чтобы очиститься от этой грязи. – Еще вчера, Бакал, я бы принял в этом участие. Мы бы все овладели ей по очереди, а чей-то нож перерезал бы гладкую шею ее детенышам. А теперь погляди на нас. Во рту пепел, в сердцах пыль. Что случилось? Что он с нами сделал?

– Показал нам бремя честного человека. И да, Страл, оно тяжкое.

– Он жестоко воспользовался тобой, Бакал.

Бакал посмотрел на распухшую руку и покачал головой.

– Я подвел его. Я не понял.

– Тогда и мы все тоже его подвели, – проворчал Страл.

Возразить на это Бакалу было нечего.

– И мы еще считали его трусом… – пробормотал он.

У ворон вовсю шел праздник.

С одних дорог сойти легче, чем с других. Многие вели к будущему, но приводили только в прошлое. Некоторые, наоборот, вели в прошлое, дабы возродить его, но оказывалось, что прошлое совсем не такое, каким представлялось. Можно было идти по ним в поисках друзей, но встретить лишь незнакомцев. Можно было желать попутчиков, но найти только жестокое одиночество.

Есть дороги, на которых чувствуешь себя паломником – зная, что в конце пути внутренне переродишься.