Шансы есть… Руссо Ричард

Линкольн

Мики подошел к краю эстрады к кучке поклонников, и тут Линкольн его окликнул.

– Боже, Лицевой. Только не говори мне, что уже уходишь?

– Нет, – заверил его Линкольн. – Мне просто нужно перезвонить. – Он помахал телефоном, который завибрировал у него посреди отделения, – несомненно, это Анита отвечала на то видео, что он прислал ей недавно.

– И что думаешь?

– Здорово. Да просто замечательно.

Мики пожал плечами:

– За сорок-то лет можно наловчиться, правда? – Но Линкольн видел, что он обрадовался комплименту.

– Я одного не понимаю – как ты не оглох.

– Что?!

– Я говорю… – начал Линкольн, потом до него дошло. – А, ну да. Так… почему ты сказал Тедди, что тут будет, а не мне?

– Я не говорил. Он сам догадался. Серьезно – с ним все в норме будет? А то выглядит он не очень.

– Поди знай.

– Я тут пробую вытащить его потусить со мной на Кейпе пару дней, а он не хочет.

– Знаю. – Линкольн глянул на часы. – Долго у вас перерыв?

– Полчаса. Аните от меня привет.

Раз он не сообщал Мики, кому звонит, Линкольн сказал:

– Я, может, и не ей звоню, между прочим.

– Ага – но нет, не может.

Снаружи стемнело, а прохлада в воздухе чувствовалась уже осенняя. Половина всей публики из “Рокеров” теперь курила на узком тротуаре, поэтому Линкольн направился на Участок для лагерных встреч, практически заброшенный – сезон-то кончился. После грохота музыки тишина казалась сверхъестественной.

Анита ответила после первого же звонка.

– Линкольн.

– С ума бы не сойти, а? – сказал он. – Группа у него по-прежнему называется “Большой Мик на кастрюлях”, как и в Минерве.

– Линкольн.

Теперь он расслышал в ее голосе настойчивость.

– Постой, ты что, не получила видео, которое я послал?

– Что-то прилетело, но я еще не смотрела. Твой отец в больнице. Похоже, с ним все будет в порядке, но он нас напугал.

– Что случилось?

– Мы ужинали, как внезапно он весь одеревенел, будто палец в розетку сунул. А потом обмяк и залопотал что-то совсем бессвязное. В общем, мы отвезли его в больницу…

– Мы?

– Мы с Анжелой.

– С Анжелой.

– Это его пассия. Ну, то есть, судя по всему. Она не очень говорит по-английски.

– И на каком же языке тогда она разговаривает?

– По-испански, конечно.

– Но папа же не говорит по-испански.

– Понятное дело. Что для тебя важно? Здоровье твоего отца или с кем он живет?

Линкольн открыл было рот, чтобы ответить, но телефон вновь завибрировал. Он почти ожидал, что это звонит сам Вава – в решимости, как обычно, перетянуть одеяло повествования на себя, но этот номер был местным.

– Линкольн? Ты еще тут?

– Извини. Другой звонок прилетел.

– У меня важнее.

– Я уже понял. Прости. У меня что-то земля из-под ног уходит.

– Мне продолжать?

– Я слушаю.

– В общем, врачи еще берут анализы, но первоначальный диагноз – преходящее ишемическое нарушение мозгового кровообращения, они это называют микроинсультом. Очевидно, такие инсульты у него уже какое-то время.

– Ты это узнала от женщины, которая не говорит по-английски?

– Нет, от твоего отца. Речь от таких ударов нарушается ненадолго. Когда приехала неотложка, он уже мог связно выражаться. Может сказать “велик”, когда имеет в виду “замок”, но как-то разобраться можно.

– Дай ему трубку тогда.

– Сейчас он отдыхает. Врачи говорят, спать будет, наверное, до утра. Инсульты изматывают, даже такие крохотные. Но вот в чем штука. Каждый, он как клапан, который стравливает напряжение, но оно затем опять накапливается. Очевидно, грядет удар побольше.

– Когда?

– Неизвестно.

Линкольн вздохнул.

– Прости меня, пожалуйста, детка. Не должно это было пасть на твои плечи.

– Я просто рада, что рядом оказалась. Однако он устроен тут хорошо, никакой непосредственной опасности нет. Мы с Анжелой сейчас едем в дом.

– Вы с Анжелой. (Его телефон завибрировал снова. Звонивший раньше, очевидно, оставил сообщение.) Старый мерзавец.

– Линкольн.

– А что я сказал?

– Я знаю, что ты сказал, но ты к нему до ужаса несправедлив. Ему же всегда лишь одного хотелось – быть важным.

– Хочется ему, только чтобы все было по-его.

– Ну, и так тут вокруг со всеми. – На это он не ответил, и она продолжила: – Извини, я выразилась так, будто имела в виду тебя, а тебя я в виду не имела.

– Точно?

– Очень даже.

Он помолчал.

– Я в последнее время заикался о том, что люблю тебя?

– Я знаю, что любишь. Никогда в этом не сомневаюсь.

– Очень хотелось бы, чтоб ты была здесь.

– В данную минуту мне тоже.

– Это хорошо. Ты хотя бы меня Анжеле предпочитаешь?

– Ты лучше, да. Постой – ты мне видео слал?

– Посмотри. Оно тебя взбодрит. – Линкольн понимал, что пора уже ее отпустить, но ему не хотелось. – Видела б ты Мики на сцене. Он как ребенок.

– Вот как?

– Из нас всех он один, похоже, живет так, как и собирался.

– Утверждаешь, что сам прожил не ту жизнь?

– Нет, вот только я к коммерческой недвижимости не так отношусь, как Мик к рок-н-роллу.

– Он не женат. У него нет детей. Тех детей, чье образование оплачено твоей пахотой.

– Нашей пахотой.

– Мы сделали, что нужно было сделать. Оба.

– Само собой. Ладно, сейчас заткнусь.

– Заканчивай свои дела на острове и возвращайся домой. Ты же вернешься, правда?

– Конечно же, вернусь.

– Хорошо. Я соскучилась. Твой отец – тоже.

– Ты считаешь?

– Он тебя любит.

– Потому что думает, будто я его клон. Любить меня – просто другая разновидность любви к себе. И эта женщина Анжела…

– Какая разница, если он с нею счастлив?

– С чего б ему быть счастливым? Моей матери довелось быть счастливой?

– А ты уверен, что не была?

– С определенностью сказать не могу, нет.

– Послушай, я знаю, ты сейчас все время о ней думаешь. Это естественно. Просто все заканчивай и приезжай домой.

В “Рокерах” стало еще теснее, когда он вернулся. Целую вечность он протискивался к их столику в самой глубине зала. Тедди почему-то очень пристально глядел на эстраду, как будто она загадывала ему загадку.

– Все в порядке? – спросил он, даже не взглянув на Линкольна.

– Вава в больнице. У него эти микроинсульты.

Но Тедди все равно слушал вполуха.

– Ты видишь, что там творится?

Линкольн не видел – во всяком случае, не видел отчетливо. К музыкантам на эстраду вышла женщина, на вид – слишком старая, чтобы носить прическу из пурпурных шипов. Она держала микрофон, и когда Мики потянулся к нему, она попятилась, не отдавая.

– Там, похоже, кто-то решил, что сегодня вечер открытого микрофона.

Тедди покачал головой:

– Глазам своим не верю.

Хотя Линкольн и вообразить себе не мог, с чего бы, Тедди, казалось, по-настоящему чем-то встревожен. Мики и женщина с шипастой прической, судя по всему, действительно о чем-то спорили, но лицо у Тедди предполагало, что он наблюдает нечто гораздо серьезнее. Что же он говорил тем утром? Что иногда приступ имеет форму предчувствия? И у него сейчас оно?

Лишь когда телефон у него в кармане заелозил, Линкольн вспомнил о другом звонке, поступившем, пока он разговаривал с Анитой. Он успеет проверить голосовое сообщение, пока группа вновь с ревом не оживет? Публика уже принялась хлопать в предвкушении. Нажав “воспр.”, Линкольн прикрыл правое ухо, чтобы левым лучше слышать проигрываемое сообщение. Голос принадлежал Джо Гроббину.

– Линкольн. Позвоните мне, когда это получите. Я тут разнюхивал.

Его за плечо схватил Тедди.

– Ты должен это видеть!

Рассчитывая, что спор между Мики и женщиной с шипастой прической накалился, Линкольн с удивлением обнаружил, что на эстраде все на самом деле успокоилось. Повернувшись спиной к публике, женщина с пурпурными волосами о чем-то беседовала с другими членами группы. Очевидно, ей позволили спеть. А еще необъяснимей то, что публику такое развитие событий только больше заводило. Хлопали теперь еще громче.

– Минуточку, – сказал он Тедди.

Явно правильнее всего – вернуться на улицу и позвонить оттуда, но внутри не протолкнуться. Чтобы добраться до дверей, понадобится целая вечность, и Линкольн нажал на кнопку “перезвонить”.

Должно быть, Гроббин сидел, держа руку на телефоне, потому что ответил немедленно.

– Вы где, Линкольн?

– В одном месте, называется “Рокеры”.

– Понятно, отчего такой шум. Давайте встретимся. Но не там.

– Завтра?

– Сегодня было б лучше.

– Линкольн! – Взгляда Тедди по-прежнему не отводил от эстрады, а в плечо Линкольну вцепился как тисками.

– Зачем?

– Чтоб я объяснил про вашего друга Мики, – ответил тот.

– А что с ним не так?

– Вы знали, что в восьмидесятых он избил одного парня до полусмерти?

– Вы о чем это?

– Хотите угадать, как звали этого человека?

По спине у Линкольна пробежал холодок, он повернулся к Тедди, который рассматривал его теперь с таким выражением, какое Линкольн мог истолковать лишь как сожаление – словно и он каким-то образом был в курсе их беседы и уже знал, что намерен объявить Гроббин.

– Понятия не имею, – признался Линкольн.

Однако какое-то понятие он все же явно имел – иначе бы удивился, когда Гроббин назвал имя. Если бы имя уже не сидело где-то в глубине его сознания, он бы не подумал: “Ну конечно же”.

Три щелчка барабанных палочек – и на четвертом вступила вся группа, стеной звука. Линкольн узнал голос певицы тут же – это улика неопровержимая, как отпечатки пальцев.

– “КОГДА ПРАВДА ВДРУГ”, – взвыл этот голос.

Не хотелось этого признавать, но он ощутил ее присутствие в тот же миг, как сошел с парома на берег, и вновь, гораздо мощней, – в “Виньярд газетт”. А теперь – вот она. Из всех певиц, чьи песни Джейси исполняла с группой Мики, больше всех любила она Грейс Слик, и эта конкретная песня, “Кого-то любить”, стала ее визитной карточкой[58]. Она ее пела с полнейшей убежденностью, будто сама сочинила слова и знала всю их историю, поэтому Линкольн предвидел следующую строку, не успела еще она ее пропеть: – “СТАЛААААААА… ЛОЖЬ”.

Грохот, сопроводивший слово “ложь”, прозвучал как лязг тарелок, но раздался он не с эстрады, а откуда-то ближе: это Тедди потерял сознание и сперва накренился вбок на соседний столик, а затем рухнул на пол, где и остался лежать, подергиваясь, в луже пролитого пива, с которым мешались струйки крови.

Тедди

Не послушавшись анестезиолога, велевшего ему отсчитывать от ста назад, Тедди решил, что гораздо насущнее – составить опись всего, в истинности чего убежден. Сделать конспект событий этих выходных, которые, подозревал он, превратили твердую почву у него под ногами в зыбучий песок. И лучше бы побыстрей, потому что препараты, которые ему вкатили санитары, очень хороши. Не только разобрались с болью, от которой перехватывало дыхание (“Ура!”), но настолько полно разобрались с его тревожностью, что он уже и не мог с уверенностью сказать, что же именно его так тревожило (“Еще раз ура!”). Вместе с тем он сомневался, что эти же наркотики укрепляют его аналитические способности.

Так… что же ему точно известно? Ну, он достаточно уверен в том, что отключился в “Рокерах”. Помнит, что ему подурнело, когда он поднялся на ноги, а вот затем вокруг стемнело и раздался громкий удар – звук, как он теперь заключил, с каким его собственная голова отлетела от ближайшего столика. Еще он вполне уверен – поскольку услышал, как такую возможность обсуждают санитары, – что может потерять правый глаз – ну, или перестать им видеть. Очевидно, упал он на винный бокал, при падении разбил его, и осколки глубоко вонзились в скулу, один – в опасной близости от зрительного нерва. Надо спросить Линкольна, он где-то здесь рдом. Пока его катили в операционную, он слышал, как друг просит его не беспокоиться, все будет прекрасно. Будь Линкольн знаком с его историей падений, не настраивался бы так оптимистично. “Да, и кстати, – давно говорил ему другой врач, после того как он приземлился на копчик, – с травмами позвоночника – вот за чем глаз да глаз нужен”. (“Эгей! – подумал Тедди. – Глаз да глаз! Вот это выражение у нас скоро, вероятно, зазвучит совершенно по-новому”.) Тогда, в шестнадцать, ему вполне светила возможность полного выздоровления. (“Шансы есть, его шансы… жуть как хороши”.) А вот результаты его… ну жуть как плохи.

Однако, если по всей чести, ему же все равно повезло, верно? “Не повезло” означало бы кресло-инвалидку на всю оставшуюся жизнь. Как причинную связь, удачу можно было дальше подразделять на непосредственную и отдаленную: да, в тот день в спортзале ему повезло, но повезло б еще больше, если бы в самом начале он не упал, а если уж говорить о настоящем везении, то и жизнь мог бы начать с другим отцом, кто больше походил бы на отца Мики, признавал бы свои отцовские обязанности и учил сына, что забияк и хамов нужно встречать лицом к лицу, возможно даже – кулаками. Наверняка в какой-то миг Майкл-старший посадил Мика напротив и объяснил ему – и даже показал, как наносить тот удар, что потом начисто сшиб Троера с ног.

Если бы самому Тедди достался подобный родитель, все авось могло бы обернуться и совсем иначе. Когда этот злобный маленький говнюк Нельсон впервые намеренно поставил ему подножку, когда он прорывался к трехсекундной зоне, Тедди бы встал с твердого пола, признал диктат ситуации и сломал бы пацану нос. А затем, когда Тедди шел на тот судьбоносный подбор, Нельсон бы хорошенько подумал, подсекать ли его, и Тедди не рухнул бы на копчик, а остался на ногах и дальше по жизни бы двинулся с исправным хреном. У Гей-Хед, когда Джейси предпочла его, она бы выбирала того мужчину, какого видела в нем, а не того, каким он был на деле. Вернулись бы в чилмаркский дом они парой. И во благовременье, как Линкольн и Анита, женились бы и завели выводок детей и внуков.

Хоть созерцать всю эту альтернативную действительность и было славно, Тедди подозревал, что пристального рассмотрения она не выдержит. С одной стороны, пацан с таким отцом, как Майкл-старший, вообще был бы не Тедди, а кем-нибудь вроде Мики. Мало того – гарантировался бы этому новому улучшенному Тедди исход получше? Необязательно. Будь он мальчишкой, способным разбить другому пацану нос за подножку, не мог бы он оказаться и тем, кому такое нравится? Вообще-то со временем он бы тогда мог превратиться в невежественного грубияна (Брома Бонса!), совсем как сам Нельсон. А еще позже, развив в себе вкус к риску и физическому противодействию, он бы мог презреть свой высокий призывной номер, пойти в армию, уехать во Вьетнам и там убиться. Или, выживи он, – мог бы стать республиканцем, поддерживать и прочие тупоумные зарубежные авантюры, в которых убивают других молодых людей. Если прищуриться вот эдак – когда он проснется после операции всего лишь с одним глазом, останется ли “прищуриться” применимым глаголом? – судьба человеческая выглядит и сложной (в ней много рабочих деталей), и простой (в итоге ты – это ты).

И причина того, что он снова упал, не в том ли, что он – тот, кто он есть, а не какой-то другой гипотетический человек? “ПАДАТЬ” определенно записано где-то у него в генетическом коде заглавными буквами, и на сей раз шансы на счастливый исход, очевидно, не жуть как хороши. Чуть раньше, услышав, как врач говорит: “Ладно, поглядим, удастся ли нам спасти этот глаз”, он воспринял эти слова как “Крутанем, пожалуй, – может, и повезет”. Через час-другой, когда он придет в себя и врачи примутся наставлять, за чем именно ему нужен глаз да глаз, глаз у него для этого, возможно, останется всего один. Имейся у него какие-то королевские устремления, можно было бы уже пускаться в Страну слепых, предварительно поняв, где она. Это и будет для него новой нормальностью.

Так что – всё, значит? Это и есть окончательная сумма всего, что можно определить наверняка? Ну, он был чертовски уверен, что, помимо глаза, он еще теряет и рассудок. На самом деле разум его подвергся осаде с того самого мгновения, когда он только ступил на Мартас-Виньярд, если не раньше. Первый звоночек, что он съезжает с катушек, прозвучал еще на палубе парома, когда он принял молодую женщину, стоявшую на причале рядом с Линкольном, за Джейси. Весь вопрос – почему? Что творилось у него в голове такого, из-за чего он вызвал Джейси к жизни? Он же вовсе не был одержим ею все эти сорок лет. Ладно, темноволосые молодые женщины определенного типа, конечно, неизменно напоминали ему Джейси, и стоило в газете, по телевизору или в интернете сообщить, что пропала молодая женщина, его всегда тянуло прочитать, посмотреть, пощелкать мышью. Но такие порывы – это же нормально, правда? Даже если бы Джейси и преследовала его неотступно все эти годы – так уж ли это странно? Она стала первой девушкой, в кого он по-настоящему втрескался, а кто вообще забывает свою первую любовь? Что есть, то есть – он вспоминал ее с глубочайшей печалью, но ведь потеря ее не означала для него конец жизни.

А вот тут, на острове, все чувства, что когда-либо посещали его по поводу Джейси, неким манером усилились, словно их проиграли через смертоносную акустическую систему “Большого Мика на кастрюлях”. Сегодня утром на пути к Гей-Хед он ощущал, что громкость надбавили намного выше ВЫСОКОЙ – вплоть до ОГЛУШИТЕЛЬНОЙ. Зачем же он продолжал крутить педали к ее источнику? Не пытался ли он сам вызвать ее к жизни – или это она требовала, чтобы ее вызвали? Если она призрак, то чем порождена? Даже у призраков есть мотивы. Винила ли она его (или Линкольна, или Мики) за то ужасное, что бы там с нею ни случилось все эти годы назад? Или же она хотела дать ему понять, что все еще любит его (и Линкольна с Мики)? Еще загадочнее был выбор времени – почему сейчас, именно в это утро? Может ли быть так, что ее призрачную силу питает сам остров? Не ждала ли она, как Просперо, все эти годы его/их возвращения?[59] Может ли она действительно быть здесь похоронена, как в это, похоже, верит старый полицейский, с которым беседовал Линкольн? В сказке о призраках это бы объяснило, почему ее присутствие сейчас куда ощутимее, чем все прошедшие сорок четыре года, когда сигнал ее потерялся в шуме окружающего мира. По зловещей логике таких сказок ее неупокоенный дух вышел с Тедди на связь, как только сам он появился в зоне доступа. Ощутил ли он, как она к нему тянется, еще на пароме? Именно поэтому он и предпочел сидеть внутри, а не вышел на палубу? Потому что почувствовал опасность, не успела та еще и проявиться?

В этой оккультной возможности Тедди успокаивало одно: если всё так, он не одинок. Может, он и теряет рассудок, но Линкольн ведь тоже, разве нет? Счастливо женатый человек, друг его, вероятно, думал о Джейси реже, чем Тедди, а когда и думал, мысли о ней будили в нем меньше беспокойства. Однако не успел и он приехать на остров, как и его начала тревожить тайна ее исчезновения. Как и Тедди, стоило Линкольну приблизиться достаточно, чтобы уловить ее сигнал, он тут же подпал под ее чары. Почему? Потому что и он ее любил. Любовь, любовь вне времени открыла новую частоту, которая позволяет Джейси выходить на связь даже с таким уравновешенным, основательным и лишенным воображения типом, как Линкольн.

А Мики? Одного взгляда на него хватало понять, что и от него призрак не отстает – может, даже неотвязнее, чем от Линкольна или самого Тедди. И чему тут удивляться, раз он живет совсем неподалеку. На Кейпе, если дует нужный психический ветер, Мики способен слышать сигнал, как зов сирены, тогда как Тедди и Линкольн слишком далеко. Разве те две женщины, на которых Мики женился, а затем быстро с ними разводился, не напоминали Джейси? И каждая в какой-то миг осознала, что она просто-напросто заместительница той, в кого он был по-настоящему влюблен? Именно поэтому не удались оба его брака?

Черт, – подумал Тедди. Да что они подмешивают в эти наркотики? Должно быть, есть в них какой-то психоделический, изменяющий сознание компонент, потому что теперь он отчетливо видел то, что до сих пор скрывалось за пологом. Да у него, считай, приход – как у Карлоса Кастанеды. Тревожило лишь, что в любую секунду подействует анестезия, и на этом всё. Может, получится убедить врачей прописать ему еще одну дозу, на потом. Если же нет, придется найти какого-нибудь шамана, кто сможет вернуть его в это место магической ясности, потому что Тедди ощущал себя близко, на самом деле близко от понимания, ну, одним словом – всего.

Увы, единственное, что никак не получалось ввести в осмысленный фокус, находилось в самом центре этого всего: певица с пурпурными волосами в “Рокерах”. Хоть и не сумел хорошенько ее рассмотреть с другого конца переполненного зала, Тедди был уверен: это Джейси. Ладно, ладно, он и про девушку на причале тоже думал, что это Джейси, но тут-то все иначе. Та на причале была темноволосой, примерно Джейсиной комплекции и чуть за двадцать – как было самой Джейси, когда она исчезла. Но он тогда быстро распознал истинную ее природу: она была желанием. Или, как выразился Линкольн, горячечным сном. Тедди хотел, чтоб она оказалась Джейси, хотел, чтобы Джейси была жива, и потому на секунду-другую ею девушка и стала. Напротив, певица с пурпурными волосами не походила на Джейси – она и была Джейси. Тедди бы ее где угодно узнал. У него не было ни малейших сомнений в этом. Вот только эта певица не была Джейси по той простой причине, что не могла ею быть. Рассудок его, должно быть, попал под обстрел – ну да, у него возможны галлюцинации, – но он все же не совсем оторвался от реальности, и не все показатели ошибочны. Певице было под сорок? Чуть за сорок? Джейси, окажись она жива, стояла бы сейчас на самом пороге старости – как он сам, Линкольн и Мики. Ну и что с того, что голос у нее Джейсин? Что с того, что она поет песню Грейс Слик, как это часто делала Джейси в Минерве? Какая разница, что она решила начать свое выступление с “Кого-то любить”, любимой песни Джейси, где спрашивается, что бывает, “когда правда вдруг стала ложь”? Все это неважно. Тедди припомнил сочинение, которое когда-то написал для Тома Форда, в нем он ловко навалил целую гору доводов в подтверждение поистине изобретательного тезиса. Лишь один крохотный беспокойный фактик, к сожалению, опровергал всю его конструкцию. Он изо всех сил старался как-то оправдать его, но тщетно. “То, что не может быть правдой, – неправда, – написал в своих замечаниях Том Форд, – как бы тебе ни хотелось, чтобы оно ею было”.

– Тедди? – произнес голос.

– Простите, – ответил он, или попытался ответить, полагая, что это анестезиолог упрекает его за то, что не считает от ста назад, как велено, и не отплывает в блаженный тихий сон, чтоб они могли напортачить с операцией и вывести его на последний этап его жизни жалким гуманитарием с вялым хером и одним глазом.

Оказалось, это медсестра, и она его куда-то катит на каталке.

– У вас все будет в порядке, – заверила она. – Операция прошла успешно.

Когда они добрались до нужного места и она перешла к изножью транспортного средства, он хорошенько ее рассмотрел – темноволосая, его лет.

– Джейси, – произнес он. – Я тебя люблю.

Пожилая медсестра ухмыльнулась ему сверху:

– Эй, я вас тоже.

Линкольн

Почти в час ночи Линкольн вернулся в “Рокеры”, клуб опустел, никого из музыкантов не было. У дальнего конца длинной барной стойки несколько припозднившихся смотрели трансляцию бейсбола с Западного побережья. Когда татуированный бармен с бородкой, прооравший “Рок-н-ролл!” несколько часов назад, заметил, что Линкольн нахмурился, глядя на эстраду, еще не расчищенную от музыкального оборудования, то расщедрился и сообщил, что “Большой Мик на кастрюлях” свое на сегодня уже отыграли.

– Я прикидывал, что они будут играть до закрытия, – сказал Линкольн и протянул ладонь поверх стойки. – Кстати, я Линкольн.

– Кевин, – ответил парень, и они пожали друг другу руки. – Обычно так и есть. Как ваш друг?

– Судя по всему, с ним все будет хорошо.

– Ну и кровища же, – сказал Кевин, разглядывая рубашку поло Линкольна, всю в ржавых кляксах, как и его твиловые штаны. Одежду в больнице Линкольн замыл, как сумел, но вид был тот еще.

– А вы Мики знаете?

Скрестив на груди ручищи, бармен фыркнул.

– Большого Мика все знают. – “Здоровяки, – казалось, выражало само его тело, – все друг друга знают”. Вот только в курсе ли этого ребята с габаритами Линкольна? – Он в здешних краях легенда.

Вот этот факт, подумал Линкольн, можно прибавить ко всему остальному, чего он явно не знает о своем старом друге. В приемном покое он еще разок обдумал вопросы, поставленные Тедди, пока они сюда ехали, – теперь вопросы эти приняли угрожающие масштабы. Почему в самом деле Мики стукнул того студентика в “САЭ” столько лет назад? И впрямь ли первое то было свидетельство ярости, таившейся под его обычным добродушием? И почему же он и дальше драил кастрюли в душной кухне корпуса “Тета”, где рубашка промокала от пота к концу каждой смены, хотя мог бы работать в прохладном, сухом зале столовой, обслуживая смазливейших девчонок во всем студгородке? Вряд ли из застенчивости. Рос-то он с сестрами и свободно держался с самыми сексапильными “тетами” – они в большинстве своем относились к нему как к старшему брату. Ну и в конце концов, почему же он уехал в Канаду, а не пошел служить? Сиюминутное решение – или таково было его намерение с самого начала, а он просто не доверял друзьям и не хотел с ними делиться?

Если Линкольн не в состоянии ответить на эти вопросы после четырех десятков лет дружбы, как тут надеяться постичь то, что ему по телефону сообщил Джо Гроббин за миг до обморока Тедди: что Мики, по причинам, какие Линкольн и не надеялся постичь, избил отца Джейси – человека, которого все они впервые увидели на выпускной церемонии, – так, что тот впал в кому? Как это вообще можно объяснить? Наверняка же их встреча не была случайной. Искал ли его Мики, и если да, то зачем? Имелось ли у него основание полагать, будто Дональд Кэллоуэй знает, где его дочь? Если ее отец знает, где она, то почему не знают все? Если только все случилось не наоборот – Кэллоуэй, прослышав, что Мики вернулся в Штаты, бросился искать его. Но, опять-таки, – для чего? Считал ли он, что Мики как-то связан с исчезновением его дочери? Что он удрал в Канаду, спасаясь не от призыва, а от допроса и возможного ареста? Но это все нелепица какая-то. Если отец Джейси подозревал Мики, разве не заподозрил бы он, как Гроббин, заодно Линкольна и Тедди? Джейси провела выходные с ними троими. Почему тогда выделять Мики?

– А где он сейчас может быть, не знаете? – спросил Линкольн. – Я очень надеялся с ним поговорить.

Кевин пожал плечами.

– Насколько я понимаю, ночует у кого-то на острове. Но теперь у него с Дилией дела, а потому кто ж знает? Может, нанял водное такси отвезти ее обратно на Кейп.

– Дилия?

– Певица. Пурпурные волосы.

– А что с ней не так?

Большим и указательными пальцами бармен изобразил шприц и уколол им себя в руку.

– Должна была находиться в рехабе, но, очевидно, выписалась.

– Она обычно поет с группой?

– Когда в завязке. Глотка у нее луженая.

– И они с Мики вместе?

– А вот этого я не знаю. – Линкольн отчего-то подозревал обратное, но Кевин это произнес таким тоном, что стало ясно: хватит с него вопросов. – Вам чего-нибудь налить?

Не желая возвращаться в Чилмарк, пока в голове не уложится, что тут к чему, Линкольн заказал себе пиво и проверил телефон, не писал ли ему кто. Если Кевин прав и Мики повез эту самую Дилию обратно на большую землю водным такси, он, вероятно, позвонит или пришлет сообщение, когда доберется туда, а на остров вернется утренним паромом. Мики пытался уже дозвониться до Линкольна, но в больнице мобильные телефоны строго запрещены, поэтому Линкольн свой выключил и увидел, что Мики ему звонил, только когда вышел на улицу и включил телефон. Фоновый шум в “Рокерах” был так силен, что голосовую почту ему пришлось прослушать три раза: “Эсэмэсь, когда станет ясно про Тедди. У меня самого тут проблемка. Потом объясню. Прости за все вот это, Линкольн”. Что-то в этом сообщении казалось странноватым, и он прослушал еще разок. Дело в слове “все”? Если он верно читает между строк, Мику было скверно не только от того, что произошло с Тедди, но и от того, что привело к такому обороту дела. Задним числом, вероятно, Мики жалел, что потащил их в “Рокеры” слушать свою группу. И сейчас выходные превратились в настоящую катастрофу. Но, может, сожалел он и о чем-то конкретном – например, о пурпурновласой певице, которая вдруг возникла на сцене. Знай Мики, что она тут объявится, наверняка предупредил бы их, что голос у нее точь-в-точь как у Джейси – вероятно, поэтому-то он Дилию и нанял, и петь она будет то, что, бывало, пела Джейси. Да и ладно. Если Мики о чем-то жалел, он в том не одинок, у Линкольна имеются свои сожаления. Не следовало ему перезванивать Гроббину. Не отвлекись он на его рассказ, сообразил бы, что с Тедди неладно, успел бы его подхватить. А если вдуматься, напрасно он вообще поехал к Гроббину. Он хоть что-нибудь сделал правильно с тех пор, как сошел с парома?

– Боже, – произнес у него под боком знакомый голос. – Что же тогда с другим парнем?

Линкольн так глубоко задумался, что не заметил, как на соседнем табурете умостился Джо Гроббин – помяни черта.

– Он в больнице, – сообщил Линкольн. – Это мой друг Тедди. Рухнул на винный бокал.

Гроббин разглядывал его, моргая, – глаза красные. Он явно пил – причем чтобы напиться, если Линкольн не ошибся.

– Похоже, неприятности от вас, ребята, просто не отлипают, – сказал бывший полицейский и, не успел Линкольн ответить, крутнулся на табурете и крикнул вдоль стойки: – Кевин! Надеюсь, ты не делаешь вид, будто не видел, как я вошел, потому что мы оба знаем, что ты меня видел.

Бармен глянул на Гроббина через плечо, задержав взгляд на долгий усталый такт, и только после этого двинулся к ним.

– Скажите-ка мне, Линкольн, – произнес Гроббин, когда Кевин прибыл и принял классическую барменскую позу, упершись обеими ручищами в стойку. – Есть ли у вас мнение о парнях с козлиными бородками и татухами – они еще бейсболки свои носят козырьком назад? Там, где вы живете, так принято?

Кевин покачал головой.

– Намерены хулиганить, Джои?

– Нет, не намерен, – безмятежно ответил Джои, и Линкольна чуть отпустило, потому что ему померещилась точно та же возможность. – А вы, Линкольн? – Гроббин подтолкнул его локтем в бок. – Вы намерены хулиганить?

Линкольн заверил, что нет.

– Ну вот пожалуйста, – произнес Гроббин. – С нами никаких хлопот. – Заглянул Линкольну в стакан, увидел, что пиво у него почти нетронутое, и заказал себе то же самое.

Кевин подставил чистый стакан под кран.

– Одно – ваш сегодняшний лимит, Джои.

– Чего это вдруг?