Шансы есть… Руссо Ричард

Тедди

Тереза ответила после первого же звонка.

– Тедди Новак, – произнесла она. – Чтоб мне пусто было. Погодите, я наружу выйду. Тут перевозчики.

Когда голос ее вернулся, Тедди признался:

– Не был уверен, что вы снимете трубку.

– Разочарованы? – Она смеется, что ли? Обижена? – Надеялись оставить сообщение?

Значит, обижена. Ответил он не сразу, и она сказала:

– Простите. Это было не очень любезно. Возможно, обида-другая у меня еще осталась.

– Я затем и позвонил вообще-то. Извиниться.

– Ладно, только за что? – В вопросе скорее вызов, чем любопытство.

Он хмыкнул.

– А вот это уже как-то не по-доброму.

– Объяснитесь.

– Ну, мы с вами сколько знакомы? Вероятно, я проштрафился далеко не раз. Если я неправильно угадаю, за что вы на меня сердитесь, предстоит извиняться безостановочно.

– Тогда вам лучше будет хорошенько подумать. Как в викторине, “двойной риск”, где вопросы позаковыристей, цена в долларах удвоена, а счет может меняться очень быстро.

Вот зачем, на самом деле, он ей позвонил. Не извиняться, хоть и знал, что нужно бы. Они всегда общались косвенно, утверждения каждого – насмешливые шифры, полные культурных отсылок. Иными словами, с нею было увлекательно.

– Беру “отношения за двести”, Алекс.

– Арт.

– Не, я про искусство очень мало знаю.

– Арт Флеминг, – уточнила она. – Первоначальный ведущий “Риска!”. Его уже никто не помнит[48]. – Ее, похоже, это искренне печалило, как будто она признавала, что быть забытым – судьба, какую разделяет большинство людей. – Что это за звук?

– Ветер. – Тот разгулялся настолько, что сдул со стола пустой пластмассовый стаканчик, оставленный христианами, и швырнул его на сетчатый забор. Рубашка Тедди, вся промокшая от пота, теперь высохла до хруста. Он сменил позу, чтобы не задувало в трубку. – Так лучше?

– Немного. Вы еще на Нантакете?

– На Мартас-Виньярде, – поправил он. – Как выясняется, плохая это мысль была. Сюда ехать.

– Почему это?

– Тропы памяти сильно переоценены. Нужно было остаться в Сиракьюзе. Помог бы вам переехать.

Она громко фыркнула.

– Это Жужжалка Бьюла сигнализирует о неверном ответе[49]. Перевозчики сами все делают. Я и пальцем не шевелю. Так вот за что вы звоните извиниться. Надо мне вас на скамью подсудимых посадить.

– Протестую, ваша честь. То, что я вам не нужен, не значит, что мне не следовало предлагать.

– С доводом согласна, но протест отклонен. Как там ваши друзья? Вашингтон? Мэки?

– Линкольн и Мики. – Он улыбнулся. Она явно ошиблась намеренно – мелкое возмездие с ее стороны. – Иначе. Так же.

– Ну…

– Вот бы вы не уезжали, – сказал он ей, рассчитывая снова услышать Жужжалку Бьюла, но последовало лишь молчание. – Наверное, я и позвонил только сказать, что вы заслуживаете лучшего, чем я был способен вам дать.

– Почему, интересно. Я действительно себе такой вопрос задавала.

– Объяснить у меня не очень получится, могу только сказать, что дело было отнюдь не в вас.

– В смысле – потому что я черная?

– Нет! – сказал Тедди. – Конечно же, нет.

– Я вас умоляю. Простое “нет” я бы еще приняла, но от “конечно же, нет” меня увольте.

– Вы по правде так обо мне думаете?

– Ну, в отсутствие данных воображению приходится трудиться сверхурочно, – ответила она. – Так, значит, если дело не во мне, то в чем? В смысле, слухи до меня доходили, так что…

– Я не гей, Тереза.

– Я как бы надеялась, что вы как раз гей, сказать вам правду, потому что в таком случае дело и впрямь было б не во мне.

– Нет, тут больше… Не знаю… считайте пожизненной привычкой. Наверное, я не расположен рисковать.

– Ладно, годится. Но когда это началось? И где? И почему?

– Когда? В тысяча девятьсот семьдесят первом. Где? Вот тут. На этом острове. – Ровно на этом самом месте, хоть в такие подробности он и не был намерен вдаваться.

– Теперь остается лишь “почему”.

– Наверное, сумеете угадать.

– Ага, да только я уже уморилась угадывать. Давайте вы мне просто расскажете?

Он вдохнул поглубже. Вот за этим, конечно, он на самом деле ей и позвонил.

Когда они с Джейси вернулись в Чилмарк, Тедди выключил зажигание, и они просто посидели минутку, слушая, как шебуршит остывающий двигатель. Закрыв глаза, он еще чувствовал сильное подводное течение прибоя – волны тянули его в море. Почему же он им просто не дался?

Наконец Джейси спросила:

– Парни знают?

Тедди покачал головой. Он думал, что Джейси выплакалась на пляже, но сейчас видел, что глаза у нее опять на мокром месте.

– Ну, – произнесла она, – от меня они об этом точно не услышат.

– Нет?

Она покачала головой:

– Нет, конечно.

– Не уверен, что могу туда сейчас зайти, – признался он.

– Не здесь же сидеть.

И это верно.

– А что мне сказать о…

– О чем?

“О нас”, – хотел ответить он, но это, конечно, было бы неправильно. Нет никакого “нас” и никогда не будет.

– Им же захочется знать, где мы были.

Джейси вытерла рукавом глаза и скроила деловую мину.

– А давай-ка разговаривать буду я?

Мики они нашли на террасе – он пил пиво, держа его левой рукой, и разрабатывал пальцы на опухшей правой.

– Вы где это были? – спросил он.

– На Гей-Хед, – сообщила Джейси.

– Без нас поехали? – Впервые за все выходные они не остались все вчетвером.

– Ты же спал, – напомнила она. – А Линкольн висел на телефоне.

– Что там делали?

“Видно ли, что мы купались?” – задумался Тедди. Обратно в Чилмарк они ехали с открытыми окнами. У Джейси волосы высушило ветром. А одевшись, они смахнули песок со ступней и лодыжек.

– Я вот купила открытку, – ответила она, вынимая ее из заднего кармана обрезанных джинсов и показывая ему. Словно в доказательство чего-то. – Мороженого поели.

– А нам привезли?

– В рожках, – пояснила она. – Растаяло бы.

Пока Джейси отвечала на расспросы Мики, Тедди поймал себя на том, что смотрит на нее новыми глазами. Она не то чтобы лгала, но держалась так, что ему стало не по себе. Где она научилась так убедительно притворяться? Применяла ли когда-нибудь этот талант к нему? А в Минерве – ускользала ли когда-нибудь вот так же с Мики? Или с Линкольном? Вдруг Тедди не первый, а последний ощутил всей кожей ее нагое тело? От того, что такая возможность – даже мимоходом – пришла ему в голову, Тедди стало стыдно и противно. Вот, значит, что такое это пресловутое возмездие за грех. Предав своих друзей, он теперь подозревал, что сами они его уже предали, – те, кого он знал и любил, стали вдруг чужаками, прежний знакомый мир сделался чужим, неопределенным. На одном занятии у Тома Форда он писал сочинение о воздействии греха. Ему тогда и в голову не пришло, что однажды он и сам познает то, о чем пишет.

– Где Линкольн? – спрашивала меж тем Джейси.

Мики скроил гримасу “и ты еще спрашиваешь?”.

Джейси вздохнула:

– Опять?

Мики пожал плечами:

– Ага, но серьезно. Поднимите руки, кто тут действительно считал, что из него выйдет что-то еще, кроме подкаблучника?

Джейси глянула на часы.

– Если мы еще хотим скататься в Менемшу, нам нужно выдвигаться.

На последний вечер они запланировали ужин по-походному. Бургеры и сардельки, холодный картофельный салат, даже чизкейк из гастрономии на десерт. Оттащить все это на пляж Менемша, а там смотреть, как садится солнце.

– Мне кажется, план поменялся, – сказал Мики. – У нас всего одна машина, а мы все в эту сраную “нову” никак не поместимся, если еще будут гриль, уголь, пиво и хавчик.

– Можно две ходки сделать, – предложил Тедди – хозяин сраной “новы”.

Мики вновь пожал плечами:

– Поговори с Линкольном.

– Я думала, весь смысл в том, чтобы посмотреть закат, – сказала Джейси.

– Отсюда посмотрим, – ответил Мики.

– Ну да. – Джейси обвела рукой горизонт. – Сегодня солнце может сесть на юге. Обычно нет, но кто знает?

– Если ты в дом, – сказал Мики, когда Тедди сделал шаг в сторону двери, – зацепи мне еще холодненького. И поставь какой-нибудь музон.

В доме Тедди услышал голос Линкольна, что-то бубнивший за дверью его спальни, но в остальном все было тихо. Ему пришло в голову, что он сейчас может просто выйти в переднюю дверь, сесть в свою сраную “нову” и уехать. На паром в Виньярд-Хейвен и прочь с острова. После этих выходных какова вероятность того, что он вновь увидит кого-то из этих людей?

Но вместо этого он поставил что-то “Крозби, Стиллза и Нэша”[50] – в обычных обстоятельствах Мики такого ни за что бы не допустил. Если Тедди приближался к проигрывателю, он обычно говорил: “Отойди, а то поранишься”.

Захватив из холодильника три пива, он вернулся на террасу, где Джейси пыталась убедить Мики дать ей осмотреть его руку.

– Отвали, – велел ей он, сунув поврежденную руку под мышку. – Не трогай.

– Она сломана, Мики.

– Порядок с ней.

– Ничего не порядок, – сказала Джейси. – Поехали в больницу, сделаем рентген.

– Джейс, все в порядке. Оставь ее в покое, ладно?

– Хорошо, как хочешь. Я в дом, открытку подпишу. Сообщите мне, когда вы, мужчины, решите, как все должно тут происходить.

Когда дверь за нею задвинулась, Мики вопросительно вздел бровь:

– Что это с ней такое?

– Мы, у меня такое впечатление, – ответил Тедди, припомнив, как раньше она говорила, что все через жопу. – Мужчины. Не обращаем на женщин внимания, когда они правы, развязываем войны и, в общем и целом, все портим.

– Мы таковы, какими нас Бог создал, – произнес Мики, допив остаток пива. – Я одну у тебя возьму, если ты не собираешься пить все три.

Тедди, забывший, что держит три пива, отдал одну бутылку.

– Не против крышечку мне свернуть?

Тедди свернул, и Мики принял у него бутылку.

– Ты в норме?

– Да, а что?

– Выглядишь чудно. Ведешь себя чудно.

– А знаешь, она ведь права, – произнес Тедди, стараясь поскорее сменить тему. – Надо бы тебе рентген сделать.

– Сделаю, – ответил тот, снова шевеля пальцами и морщась, – но…

– Но что?

Тут Мики перехватил взгляд Тедди.

– Но это мне решать. Не ей. Не тебе.

– Мы все еще говорим о твоей руке?

– Да нет, наверное, – признал Мики. Когда в пятницу вечером они встречали его паром, первыми же словами его стали: “Об этом мы разговаривать не будет, лады? Эта сраная война не испортит нам последние выходные вместе”.

Все неохотно с ним согласились, но война так или иначе все подпортила – ну, или Тедди казалось. Обществом друг друга они, конечно, наслаждались – отправились на пляж и пообедали в Эдгартауне, прогулялись по Участку для лагерных встреч[51] в Оук-Блаффс, воображая тот день, когда все они смогут вложиться в какой-нибудь пряничный домик поблизости. Вечерних новостей они тщательно избегали и поддерживали легкую беседу, но Вьетнам, казалось, нависал над каждой их паузой. Если только Тедди не ошибся, Микки добавил силы и вращающего момента удару, сбившему с ног Мейсона Троера. А если это правда, то уродливо распухшая рука Мики – не что иное, как еще одно проявление этого злополучного конфликта, верно? Травма, полученная в мелкой стычке посреди ни много ни мало идиллического Чилмарка, придала четкости призраку гораздо большего, а то и смертельного ранения в настоящей зоне боевых действий. Пусть и не хотелось ему это признавать – даже самому себе, – но, быть может, война в тот день и Джейси вытолкнула из объятий ее воинствующего жениха к Тедди.

Они немного посидели тихо, пока Мики не спросил:

– Вы с Джейси?

Тедди немедля подурнело. Но если спрашивает, подумал он, чего б ему и не сказать? Какая теперь-то уж разница?

Но нет, Мики, очевидно, думал о чем-то другом.

– Вам обоим нужно с Линкольна пример брать, – продолжал он. – Что б я ни решил, что б ни случилось в результате этого моего решения, отвечаю я, а не вы. Он-то это понял. А вы двое – нет.

– А как же тогда “один за всех и все за одного”? – Такой вопрос Тедди, разумеется, мог бы задать и самому себе. У Гей-Хед, когда казалось, что Джейси может стать его и только его, он отрекся от этого “все за одного” и глазом не моргнув.

Мики вздохнул.

– Нет никакого “все”. Есть только миллионы “одних”.

Опасаясь, что сокрушительное разочарование после Гей-Хед может вызвать у него очередной припадок, Тедди решил до ужина энергично прогуляться. Разминка приступа не предотвратит, но может его задержать и тем самым позволит ему продержаться весь вечер. Если он проснется посреди ночи весь в поту, можно будет свернуться калачиком и перетерпеть. Знать об этом никому не надо, а к утру худшее минует. И это объяснит то, что Мики назвал его “чудным” поведением, когда они вернулись с Гей-Хед. Но пока он топал по плавным горкам Чилмарка, настроение у него, и без того паршивое, только ухудшилось. Он сознавал, что все эти выходные были ошибкой – опрометчивой попыткой сохранить то, что все уже потеряли. Ясно, что дружба, послужившая им так хорошо, уже выдохлась. Окончив Минерву, они как-то, сами того не ведая, покончили и друг с другом. А может, говорил он себе, ну и пусть. Вечер хотя б не станет слезливым. В этом смысле спасибо Мики. Он нипочем не позволит прямолинейных провозглашений или неиронических телячьих нежностей. Для него уже одно то, что они собрались вместе единственный раз на последние выходные, – красноречивее всяких слов. Возможно, из-за того, что Тедди родился у пары людей, зарабатывавших на том, что разговаривают, он вообще-то никогда не понимал причудливого мужского убеждения, что молчание лучше чего угодно выражает чувства, – но, может, оно выразит сегодня. “Выдержи вечер”, – скомандовал он самому себе. Вот что главное. А завтра все они сядут на паром и отправятся каждый своей дорогой – и на этом всё. Он не сомневался, что и у остальных на душе так же.

Но, очевидно, нет. Вернувшись с прогулки, Тедди с удивлением обнаружил, что настроение у друзей заметно улучшилось. Линкольн наконец-то вынырнул из своей комнаты и признался в том, что они и без того подозревали: Аните не нравилось, что он был намерен торчать все выходные с ними на острове. Теперь же, когда все почти завершилось, она смягчилась – не только простила его, но и пожелала всем хорошенько провести их последнюю ночь вместе. Просидев час у себя в комнате в одиночестве, Джейси тоже, казалось, приободрилась. Извинилась перед Мики за то, что так стервозно себя вела, и это извинение он принял, обняв ее и пообещав, что руку свою проверит, как только вернется домой. Товарищество их тем самым восстановилось, и Мики велел “Тедомотине” “ради всего святого, поставить, нахер, какую-нибудь настоящую музыку”. Под чем он имел в виду “Криденс”. Все выходные напролет они слушали “Сюзи Кью”, казалось, нескончаемой петлей, соло искаженной гитары Фогерти[52] уже навязло в ушах, но Тедди вновь завел ту же песню, и все взялись за дело. Пока Линкольн разжигал гриль, Мики набивал “Иглу” холодным пивом и, орудуя здоровой рукой, выволок ледник на террасу, чтоб им не пришлось бегать взад-вперед к холодильнику. Джейси накрыла стол для пикников, а Тедди распечатал пакет картофельных чипсов и луковый соус, чтоб им всем было что пожевать, пока не подоспеет настоящая еда. В какой-то миг, когда Мики зашел в дом отлить, а Линкольн деловито переворачивал бургеры, Джейси сжала Тедди плечо.

– Попробуй хорошенько развлечься, а? – сказала она. – В наш последний вечер? – И что-то в ее тоне выдало: и для нее это тоже будет тяжелой работой.

Когда поели и отволокли внутрь грязные тарелки, все, казалось, удовольствовались тем, чтобы просто сидеть на террасе, пока сгущается темнота; музыка тихо играла, а они вполголоса беседовали о том, что не имело никакого значения, – то, что имело значение, оставалось под запретом, как все эти выходные дни. Тедди, евший мало, ощущал, что благотворное влияние долгой прогулки начинает постепенно растворяться. Чем бы ни была эта часть их жизни, сейчас она почти завершилась. Разбора полетов не будет, никаких попыток проговорить, что они значили друг для друга последние четыре года. Он все еще надеялся, что Джейси даст Линкольну и Мики знать об отмене ее свадебных планов, потому что вот это уж точно стоило бы отпраздновать. Но она ничего не сказала, и Тедди задался вопросом, не передумала ли она опять. И не был ли этому причиной он сам – вернее, ее разочарование в нем.

Где-то посреди вечера сменился ветер, и хотя пляж был в доброй миле, до них донесся грохот прибоя, а когда из волн встала луна, все сделалось как-то чересчур – по крайней мере, для Тедди. Он прошел в дом, закрыл за собо дверь ванной и всмотрелся в свое отражение – не нарисовались ли у него на лице опустошение и безнадежность, какие он чувствовал. Очевидно ли его друзьям, что после сегодняшнего вечера его по-настоящему мало интересует то, что ждет впереди? Вероятно, Линкольн и Мики сейчас расспрашивают Джейси – хотят знать, не произошло ли у Гей-Хед чего-нибудь “чудного”. А она им, наверное, говорит, что ему просто паскудно, что из них четверых он один не пришей кобыле хвост. Линкольн с Анитой отправляются на Запад. Мики предстоит явиться в учебку. Сама она выходит замуж. Да, Тедди подумывал о школе богословия после своей стажировки в “Глоуб”, но лишь потому, что не мог измыслить, чем бы еще ему заняться. Универсал до мозга костей, он даже через несколько недель после окончания не понимал, на чем специализируется.

Кроме того, не исключено, что она выложит им все, хоть и обещала так не поступать. Не для того, чтобы сделать ему больно, это Тедди точно знал, а просто потому, что все они друзья и – если бы знали – смогли бы как-то помочь. Ничего они, конечно, не смогут. Никто не сможет.

Когда он вернулся на террасу – сколько его не было? – похолодало, и Линкольн нырнул в дом за свитерами и фуфайками. На Тедди никто особого внимания не обратил, а значит, предположил он, Джейси слово сдержала. Музыка уже доиграла, но Джейси и Мики медленно танцевали посреди террасы.

– “Шансы есть, – мурлыкал Мики, – раз я глупо улыбнусь, когда с тобой сажусь вдвоем. Шансы есть – решишь, что я в тебя влюблен”.

– Ну конечно, – добродушно хмыкнул Линкольн. – Смейтесь-смейтесь надо мной.

Джейси, очевидно, сочла это разрешением вступить.

– “Оттого, – пустила она пьяненькую трель, – что нет на мне лица, когда встречаются уста, шансы есть – решишь, что это неспроста”.

Когда Тедди проходил мимо, Джейси зацепила его за локоть, заявив, что он должен спеть с ними вместе, хоть он и отнекивался, утверждая, будто не знает слов; Линкольну не оставалось ничего, как тоже подтягивать. Сколько же куплетов они спели? Тедди сбился со счета, но в какой-то миг ему пришло в голову, что Мики больше не насмехается над Джонни Мэтисом. Он пел так, будто сам сочинил сентиментальные стишки и гордится ими как мало чем. Постепенно припоминая слова все с большей уверенностью, они, не расцепляя рук, повернулись и продолжили серенаду самой ночи, а лунный свет рябил на поверхности дальнего океана. Пели они так, будто еще оставались один за всех и все за одного и так у них будет вечно. К своему изумлению, Тедди ощутил, как и ему самому становится легче – хотя бы немного. Может, подумал он, если они споют достаточно громко, все в конце концов придет в порядок. Мики удастся вернуться из Вьетнама живым и здоровым. Линкольну вообще не потребуется служить. Джейси выйдет замуж за своего жениха – или не выйдет, – но навсегда останется их четвертым мушкетером. А сам Тедди? Ни с того ни с сего в нем шевельнулась надежда. Потому что в мире и правда есть волшебство. Только сегодня днем девушка, в которую он был влюблен все годы учебы в колледже, выбрала его. Его. А что это, как не волшебство? К чему оставлять надежду, когда маячит шанс?

На той террасе, приятно напившись, они, похоже, обнаружили такое, с чем каждый из них мог согласиться: что “шансы есть, их шансы… жуть как хороши”. А правда ли этот сантимент или – как и мир, что переходил сейчас в их владение, – яркая сияющая ложь, казалось, в тот миг не имело совершенно никакого значения.

Наутро, едва солнце успело встать, Тедди, не спавший на диване в гостиной, услышал, как Джейси ходит у себя в комнате. Когда скрипнула дверь и она выбралась на цыпочках – полностью одетая, на плече рюкзак, – он осознал, что она хочет ускользнуть, не попрощавшись. Догадка подтвердилась, когда на середину обеденного стола она положила записку – так, чтобы все ее наверняка заметили.

И только когда за нею закрылась передняя дверь, он встал и подошел к окну – проводить ее взглядом по гравийной дорожке. Какой у нее бравый вид с этим рюкзаком. Какая она красивая.

Бедная. Вчера она все глаза себе выплакала, когда он рассказывал ей про тот день в спортзале: он кинулся делать подбор, а крепыш Нельсон, его товарищ по команде, сделал ему подсечку. Копчик у него ударился о твердый деревянный пол, и от удара его парализовало так, что поначалу он не чувствовал боли – только потрясение. В карете “скорой” его отвезли в кабинет неотложной помощи, потому что он не чувствовал ног, но когда они туда приехали, какие-то ощущения в ногах вернулись, он уже мог шевелить пальцами. По мнению врачей неотложки, это был хороший знак, как и тошнотворная боль, впоследствии до рвоты, а потом, когда в желудке уже ничего не осталось, – до сухих спазмов. Его оставили в больнице на ночь под наблюдением, а наутро в корсете отправили домой – сказали, что он молод и крепок, ему нужно только хорошенько отлежаться, чтобы волосная трещина затянулась. Глазом моргнуть не успеет – и будет совсем как новенький. Хотя кое за чем нужно будет приглядывать, предупредил врач, как будто вспомнив в последний миг. Пусть это и маловероятно, травмы позвоночника могут оказаться коварны. В свои-то шестнадцать Тедди не слишком-то понимал, что значит “эректильная дисфункция”, но инстинктивно уловил, за чем ему “нужен глаз да глаз”, а это замечание “да, кстати” – что угодно, только не кстати.

Вчера, когда Джейси всхлипывала у него в объятиях, больше всего на свете ему хотелось утешить ее, убедить, что хоть шансы у него и не очень хороши, обстоятельства далеко не безнадежны. Функция, сказал он ей, иногда восстанавливается и через много лет после травмы. Нет надобности упоминать, что с каждым проходящим годом эта возможность менее, а не более вероятна. Да и не стал он сообщать ей, что с самого начала отчего-то знал, что его среди счастливчиков не будет и таким – извергать семя может, а заниматься совокуплением нет, способен влюбляться, но не выражать любовь – он и останется навсегда.

– На самом деле я к этому привык, – заверил он. – Ошибкой было слишком надеяться. Я просто подумал, что, может, с тобой…

Отчего она зарыдала еще пуще.

– Как ни верти, а могло быть и хуже, верно? – продолжал он, отлично понимая, что сейчас произнесет нечто поистине ужасное – такое, что будет преследовать его вечно. – Я бы мог отправиться во Вьетнам.

Сорок четыре года спустя, высоко над тем пляжем, где он произнес эти слова, поверяя печальную историю Терезе, он по-прежнему не мог до конца постичь, какая муха его укусила – или что вообще он хотел этим сказать. Бывали дни, когда он едва не прощал себя за эти слова, сказанные Джейси. Конечно же, он имел в виду лишь то, что в вечер лотереи ему повезло – выпал номер, который убережет его от такой опасности. Да и в самом деле, это было почти все, на что могли рассчитывать мальчишки его поколения. Однако иногда казалось, что он, сам того не ведая, заключил сделку с Богом: мол, дай мне сегодня вечером высокий номер, и просить я у тебя больше ничего не стану. Потому что это бы и объяснило ту замену, которую его сейчас просили принять, – счастье за жизнь. Всегда все могло быть и хуже. Он мог отправиться во Вьетнам.

Но, утверждая, что могло быть и хуже лично для него, не заявлял ли он, что все определенно хуже для его друзей? Для Мики и – да, возможно, – для Линкольна? Услышала ли Джейси в его утверждении некое горькое довольство? Если он не может быть мужчиной, утешаться остается лишь осознанием, что его друзьям – мужчинам, способным не только любить, но и выражать любовь, – возможно, придется заплатить за это гораздо дороже? Что если Джейси не достанется ему, то, по крайней мере, не достанется и им? Это ли она услышала? Это ли он имел в виду?

Глядя, как она удаляется по дорожке, он не мог не чувствовать, что уходит не столько Джейси, сколько сама жизнь, – и поделом ему.