Шансы есть… Руссо Ричард

– Это твой муж может сесть в тюрьму. Мой отец – Андрес Демопулос.

Мать прикурила сигарету, сделала глубокую затяжку.

– Тебе чего именно от меня нужно, девонька?

– Для начала было б мило, если б ты не звала меня “девонька”.

– Мило было бы, если б ты не звала меня Вив. Было бы мило, если б ты не звала своего отца Дональдом.

– Своего отца я буду звать Энди. А от тебя я хочу, чтобы ты мне о нем рассказала.

Мать, похоже, задумалась над тем, как ответить лучше всего, – а может, отвечать ли вообще. Наконец проговорила:

– Просто знакомый мужчина. Симпатичный был. Чарующий.

– Ты его любила?

– Нет. – Но при этом она отвела глаза.

– А он тебя?

Молчание. Затем:

– Да.

– Это было еще до Дональда? – И когда Вив не ответила: – Во время? – Когда не ответила и на это: – Ладно, во время. И долго?

– Не очень.

– Сколько?

– Да какая разница?

– Дон знал?

– Нет, конечно. Твой отец – нарциссист. Ему и в голову бы не пришло, что меня может заинтересовать другой мужчина.

– Мой отец – Энди…

– Я знаю. Не стоит повторять его имя.

– Мне оно нравится.

Вот теперь мать на нее взглянула.

– Должно быть, ты шутишь.

Джейси не обратила внимания.

– Но со временем Дон узнал.

– Ну, ты родилась на месяц раньше, со смуглой кожей и темными курчавыми волосами.

– И как он к этому отнесся?

Она затерла недокуренную сигарету в пепельнице, где уже лежало несколько других окурков.

– Пара недель были сложными.

– И всё?

– Если твой отец что-то и понимает, то это важность приличий. Развод со мной смотрелся бы неприлично.

– Ладно, – произнесла Джейси. – Но раньше ты соврала.

– Когда это?

– Когда сказала, что не любила его. В клубе висит снимок вас с Доном и родителей Ванса. И моего отца. Все смотрят в объектив, кроме тебя. Ты смотришь на Энди. Ты его любила.

Мать разглядывала недокуренную сигарету в пепельнице, похоже, с искренним сожалением. Ошибкой было ее тушить.

– Говорю же – он чаровал.

– Почему ты не можешь признать, что любила его?

– А что это даст?

– Ты его по-прежнему любишь?

– Не смеши меня.

– Что произошло? Если он любил тебя, а ты любила его…

– Он уехал. – Мать взяла кофейную ложечку и потыкала ею в недокуренную сигарету.

– Почему?

Та пожала плечами.

– Его уволили. За то, что пил на работе.

– Он знал, что ты беременна?

Это вызвало только мерзкий смешок.

– Да я сама не знала, что беременна, девонька.

– Значит, он уехал. Вот так вот просто. Любил тебя, но все равно уехал.

– Я ему велела.

– Зачем?

Мать продолжала играть с окурком.

– Да потому что у нас не было будущего. Он иммигрант. У него даже документов не водилось. Он едва говорил по-английски. Я была помолвлена с твоим отцом. Сколько еще причин тебе нужно?

– Так ты, значит, просто велела ему уехать, и он отвалил?

Тут мать подняла голову, и Джейси увидела, что щеки у нее мокрые.

– Мне пришлось быть с ним очень, очень жестокой.

– Выкладывай, что ты ему сказала.

– Правду.

– Что он иммигрант? Что он едва может говорить по-английски?

– Что я никогда не смогу познакомить его со своими родителями. Что если мы поженимся, мы будем бедны. А у меня нет намерения быть бедной.

– Поэтому вместо него ты вышла замуж за человека, которого не любишь, – произнесла Джейси.

Мать встала и перенесла пепельницу к мойке, сунула последнюю сигарету под кран, чтобы погасла уж точно, после чего вытряхнула пепельницу в мусорку.

Когда она села вновь, Джейси спросила:

– Так когда Энди обо мне узнал?

– Когда ты выиграла тот теннисный турнир для юниоров. Твой портрет напечатали в газете.

– Опять лжешь. Если он уехал, как он мог увидеть мой портрет.

– Он выписывал “Гринвич тайм”.

– Это еще зачем?

– А ты подумай.

Подумала.

– Он по-прежнему был в тебя влюблен. Даже после всего ужасного, что ты ему наговорила.

Мать пожала плечами.

– Наверное.

– Хоть ты и вышла за моего… вышла за Дона.

– Похоже на то.

– Он знал, что у тебя ребенок?

Пожала плечами снова.

– А то, что я от него, – нет?

– Пока не увидел твой портрет.

– Господи, какая же все это жопа.

– В этом доме ты таких слов произносить не будешь.

– А, ну да. Это тебе можно оттрахать моего отца и выбросить его на помойку, а мне неприличных слов говорить нельзя.

– Я не… – начала Вив, но смолкла. Вытирая салфеткой глаза, договорила: – Я сделала выбор.

– Ага, и теперь тот, кого ты выбрала, отправляется в тюрьму. Молодец.

– Точно мы этого еще не знаем. Это пока еще просто вероятность.

– Поделом тебе будет.

– Тоже вероятность. – Мать снова встала, теперь перенести чашку и блюдце к мойке, после чего вернулась.

– Кто знает, что Дональд под следствием?

– Никто.

– Родители Ванса?

– Нет.

– А когда узнают? Сколько времени пройдет, пока не узнают все?

– Федералы лишнего не болтают. А кроме того, охотятся они за его начальником. И за начальником его начальника.

– Скажи-ка мне кое-что, Вив. Ты вообще знаешь про сейф за Ренуаром?

При этом мать вздрогнула.

– Мерзкая ты маленькая шпионка.

– Мм-ммм, – согласилась она и затем: – Как мне связаться с моим отцом?

– Он дальше по коридору. Просто в дверь постучи.

– Как мне выйти на Энди?

– Никак. Его нет. Сколько раз мне тебе это повторять?

Слово “нет” об отце она произнесла уже дважды. Джейси сглотнула.

– Я хочу его видеть.

– Не выйдет.

– Почему?

– Он умер.

– Хватит… к херам… мне врать.

– Не ори.

Долгий миг они пристально смотрели друг на дружку. Наконец мать произнесла:

– А давай-ка мы с тобой договоримся? Я тебе дам то, чего ты хочешь. Ты мне – чего хочу я. – А когда Джейси на это замялась: – В чем дело, девонька? Не нравится, когда приходится выбирать? – Материно лицо изменилось, и когда Джейси признала в новом выражении торжество – поняла, что где-то сделала не тот ход. Мать знала, чего хочет Джейси, а сама она понятия не имела, чего желает Вив. – Выбор за тобой, девонька. Мы договорились или нет?

На странице некрологов из “Данбери ньюс-таймс”, которую мать предоставила как свою часть сделки, было напечатано с полдюжины извещений, некоторые занимали несколько столбцов. Некролог ее отца был намного короче прочих. В нем говорилось, что Андрес Демопулос скончался в возрасте сорока пяти лет в “Холлоуэй-Хаусе” – доме престарелых в соседнем Бетеле. Первоначально он приехал в Америку через Канаду со своим старшим братом Димитрием. Росли они в Нью-Йорке, но после безвременной кончины брата он перебрался в Коннектикут, где работал в сфере общественного питания, пока не заболел. Переживших его родственников, читала его дочь, нет. А это означало, что улыбчивого молодого человека с фотографии в “Машине времени” снова не существует. У Джейси от отца осталось совсем немногое – несколько ужасающих минут на газоне перед их домом, мимолетный взгляд на старую фотографию и несколько жидких фактов из некролога, и больше ничего никогда не будет.

Наконец, после того как Джейси читала некролог несколько минут, мать произнесла:

– Мне жаль.

Что швырнуло Джейси в искривляющую пространство ярость, хотя голос она умудрилась не повысить.

– Да неужели, Вив? Тебе жаль? Чего тебе жаль? Жаль, что он умер? Что он тебя любил? Что ты любила его? Что он любил меня? Что ты не подпускала его ко мне, а меня к нему?

– Что у него оказалась такая тяжелая жизнь.

– Это ты ее тяжелой сделала. Вы с Дональдом.

– Ради тебя.

– Не… смей так говорить. Ты выбрала. Сама так сказала. Ты даже не знала, что беременна, когда делала этот выбор.

– Ты не знаешь всей истории.

– Я никакой истории не знаю. Ты мне даже не собиралась рассказывать, что он существовал.

– Верно, и я жалею, что ты об этом узнала. Смотри, что с тобой сделало это знание. Твое неведение было блаженством. Разве не помнишь, какой ты была счастливой?

А правда ли это? Была ли она счастлива? Если и да, счастье это было так давно, что теперь казалось чьим-то чужим.

– А как вообще мы можем быть уверены, что здесь есть хоть какая-то правда? Откуда газете из Данбери знать, что у моего отца был брат по имени Димитрий? Здесь говорится, что у него нет родственников, так кто им мог об этом рассказать? – Мать смотрела на нее, дожидаясь, когда до нее дойдет. – Ты.

– Больше никого не было.

– Ты сама написала некролог моего отца.

– Я ответила на их вопросы. А писали они.

– Ты им сказала, что он болел?

– Он и болел.

– Алкоголики не “болеют”.

– Да не был он алкоголиком.

– Хватит мне врать, Вив. У тебя даже концы с концами не сходятся. В тот день на газоне ты мне сама сказала, что он пьянчуга. Только что ты утверждала, что его уволили из клуба за то, что пил на работе.

– За это его и уволили, да.

Джейси потерла виски, стараясь как-то выровнять между собой те немногие факты, что стали ей известны. Ясно, что мать тщательно подбирает слова. Пускает в ход риторическую казуистику. Но для чего?

– Так спился он или не спился?

Улыбка, какой оделила ее мать, эта смесь изумления и стыда, останется у Джейси перед глазами еще очень и очень надолго, знала она.

– Странно, что ты так выразилась, – ответила Вив, – потому что в некотором смысле произошло именно это. Он допился до смерти – поперхнулся, когда пил воду из стакана.

– Ты столько врешь…

– Это называется мозжечковой атаксией. Прогрессирующая болезнь нервной системы – как рассеянный склероз. Со временем теряешь двигательные функции. Речь становится невнятной. Дергаются конечности. Выглядишь и говоришь, как пьяный. Вот что ты в тот день и видела на газоне.

– Но ты же сказала мне…

– Я помню, что я тебе говорила. Так, казалось, лучше всего.

– Для тебя.

– Для меня, для всех. Он не хотел, чтоб ты его таким видела.

– Вранье. Он приехал ко мне, а не к тебе.

– Он хотел, чтоб ты знала, что он существует, только и всего. Ладно, это правда – он действительно хотел тебя повидать… воспринять тебя. Но когда увидел, какой тебя ужас обуял, – понял, что это ошибка. Я знала, где он живет, поэтому поехала к нему, и он взял с меня слово никогда не говорить тебе правду. Сказал, что проще всего будет, если ты поверишь, будто он пьяница. А со временем вообще забудешь о его существовании.

– Да вот только я не забыла.

– Нет, не забыла – это уж точно.

– Ты у меня его украла.

– Ради твоего же блага.

– Я бы могла ему помочь.

– Нет. Ему б никто не помог.

– Я бы могла быть с ним. Утешать его.

– Не ври себе, девонька. Скверная это привычка. Поверь той, кто знает, о чем говорит.

От этого Джейси отмахнулась.

– А как ты вообще узнала, что он умер? Или мне придется поверить, что ты читала “Данбери ньюс-таймс”?

– Ничего я, разумеется, не читала. Мы кое-кого наняли, чтобы присматривал за ним, – твой отец и я. Мы с Доном. Нам не хотелось повторения того дня на газоне.

– Ну да. Боже упаси, чтоб я снова увидела своего отца.

– А кроме того, у него были расходы. Его состояние… ухудшалось. Работать он не мог. В конце ему нужно было… да почти что всё.

– Ты утверждаешь, что ты платила?

– Мы платили. Твой отец… Дон и я. Платили мы.

– Чего это ради Дону платить? Он же терпеть не мог Энди. Я в тот день видела, сколько ненависти у него в глазах.

– Ему и не хотелось. Его я заставила.

– Как?

– Просто. Сказала, что мне все известно.

В кухне вдруг закончился весь воздух.

– Что тебе известно?

Мать лишь смотрела на нее.

Джейси почувствовала, как ей крутит живот.

– Сколько ты уже знаешь?

– На это я тебе ответить не могу. Один день не знала, а другой – уже знала. Может, поняла в тот день на газоне. Увидела надежду у тебя во взгляде. Надежду на то, что Энди приедет и заберет тебя. У меня заберет, была первая же моя мысль, поскольку я знала, что ты меня презираешь. А потом я задумалась еще разок.

– Но ничего не сделала.

– Ну, точно я ж не знала ничего, правда?

– Ты только что сама сказала, что знала.

– Я убеждала себя, что это не может быть правдой. Заставила себя поверить, что это неправда.

– Неведение – блаженство.

– Так и есть, девонька, и не позволяй никому себе рассказывать, что это не так. Правда тебя освободит? Да не смеши меня.

В глубине коридора послышалось движение – отодвигали стулья, мужчины вставали.

Джейси чувствовала, как в глазах у не набухают горячие слезы, но плакать отказывалась. Вместо этого она произнесла:

– Знаешь что, Вив? Никогда не думала, что скажу такое, но я хочу быть, как ты. Эгоисткой. Хочу срать на всех, кроме самой себя. Уметь делать такое, что умеешь ты, и никогда не страдать от последствий.

– Ты считаешь, я не страдаю?

– Может, и страдаешь, но недостаточно.

Они услышали, как открылась дверь и мужчины вышли в коридор.

– Твой черед, девонька. – Теперь мать улыбалась.

И вдруг Джейси поняла то, что до сих пор ускользало от нее, хотя она годами смотрела на это в упор.

– Господи, – произнесла она. – Ты его тоже ненавидишь, правда?

– Тебе никогда не узнать, насколько сильно.

– Бумагу и ручку возьмешь?

– Это необязательно.

В прихожей открылась парадная дверь, захлопнулась, и шаги Дональда стали приближаться к ним. Она назвала матери комбинацию замка.

Той же ночью она проснулась во тьме своей детской спальни – от знания, что во сне кое-что решила: она покончит с собой. Решение ощущалось как важное – и в то же время, как ни странно, разочаровывало. В материной аптечке навалом снотворного, и она не сумела придумать ни единой причины, чтобы его не принять. Накануне вечером смотрела новости, видела, как вспыхивают джунгли Вьетнама и Камбоджи, и знала, что в них дотла сгорают мальчишки, ее ровесники. Вопреки здравому смыслу в это пламя всего через несколько недель направится Мики, а к следующему году за ним может последовать и Линкольн. Оба они там умрут, она была в этом уверена. Смерть повсюду, она всеобща, вульгарный анекдот. Если можно умереть, выпив стакан воды, как это сделал ее отец, в чем смысл жить? Вообще-то, сонно думала Джейси, почему бы не сделать это и прямо сейчас. Ничто не удержит ее от того, чтобы встать с кровати, пройти по коридору и взять пузырек с пилюлями. Легко. Налить в большой стакан воды и просто начать их глотать – проделать как раз то, чего больше не мог ее отец, и тем самым достичь симметричного результата. В этом будут и красота, и справедливость, разве нет? Бедный ее отец. С разбитым сердцем вручил он ей дар своего отсутствия. А теперь, когда его нет и ничто больше не сможет ему повредить, она станет отсутствующей и сама. Такова была ее последняя мысль, перед тем как соскользнуть в тяжкий черный сон.

А не успела опомниться – настало утро, и солнце лилось в окно, и телефон на тумбочке у кровати звякал. Поскольку разговаривать ей ни с кем не хотелось, она подождала, пока трубку в кухне снимет Вив, а сама ответила, только когда трезвон не прекратился. Спросонья она не сразу узнала голос Тедди. Казалось, все они были друзьями так давно. Если она правильно его поняла, он предлагал ей провести одни последние выходные всем вместе, перед тем как пути их разойдутся. Они с Линкольном уже уговорили Мики ехать с ними на Мартас-Виньярд, сказал он, поэтому теперь слово за ней. Все за одного? Один за всех?

И лишь услышав себя, свое согласие к ним приехать и потусоваться вместе, вспомнила Джейси о решении покончить с собой, пришедшем во мраке ночи. Как могла она забыть нечто настолько глубокое? Часы на тумбочке показывали почти половину одиннадцатого. Как такое возможно? Решившись покончить с собой, она проспала нахрен? А потом согласилась отметить начало лета с друзьями на Виньярде, как будто после выпуска ничего существенного и не произошло? Годится ли так отплатить бедному Андресу Демопулосу, который сослал себя подальше от дочери ради того, чтобы обеспечить ей нормальную жизнь, и умер в одиночестве? Нет. Мать твою, нет. Остаться жить будет означать, что Дон и Вив победили, что весь этот сраный спесивый мир с его бессчетными притворствами и предательствами взял верх. Поэтому – нет. Так просто не годится. Дон и Вив, очевидно, уже куда-то ушли. Весь дом – ее. Час пробил.

Еще дурная от пересыпа, она зашла в ванную матери, где нашла, как и ожидалось, непочатый пузырек снотворного. Не желая умирать в ванной у Вив, она вернулась с пилюлями и большим стаканом холодной воды к себе. Колпачок у пузырька был из новомодных, и она поставила стакан на некролог Андреса Демопулоса, чтобы выровнять крохотные стрелочки и большими пальцами сдвинуть крышку. Когда та наконец чпокнула и отвалилась, Джейси высыпала таблетки в горсть и села на край кровати. Почувствовала какие-то бугры. Пошарив между матрасом и пружинами, Джейси нащупала пачки денег, которые засунула туда раньше. Что же собиралась она делать с этими деньгами? Теперь и не вообразишь. Чтобы деньги как-то пригодились, нужно хотеть того, что на них можно купить, а ей не хотелось ничего. Уже не хотелось. Желание у нее было единственное – не существовать. Сунула всю горсть таблеток в рот, включился рвотный рефлекс, но Джейси преодолела его и потянула к себе стакан воды. И, уже собираясь отпить, заметила, что к донышку стакана прилип отцовский некролог. Дата его смерти, 2 мая 1971 года, оказалась увеличена толстым стеклом, словно ключевые слова напечатанного текста на киноэкране. Она снова отрыгнула, на сей раз – выплевывая таблетки обратно в ладонь.

2 мая. Сколько раз прочла она некролог, не замечая даты, ее значения? Выпускная церемония в Минерве была 9-го. По пути домой в Гринвич с Доном и Вив она еще раз хорошенько отчитала себя. Да ну его. Если отец не явился на выпуск, если ему так это безразлично, если он может без нее жить, то и она с ним всё. Но на самом-то деле, когда она поднялась на сцену за своим дипломом, Андрес Демопулос уже умер. Как будто теперь он пытался что-то сообщить ей с того света, словно велел поставить стакан с водой на некролог, чтобы дата его смерти стала видна отчетливо. Словно умолял ее не делать этого. Чепуха, – сказала себе она. – Опять магическое мышление. Но, может, и нет. А что, если Энди пытается сказать ей, что лучшая месть Дону с Вив и всему этому говенному миру – жить, а не умирать? Она вспомнила затравленный, умоляющий взгляд своего отца тем ужасным днем, вспомнила, как отчаянно пытался он произнести ее имя, как тянулся к ней, стараясь коснуться. Как будто предвидел сегодняшний день, именно этот миг.

В ванной она смыла пилюли в унитаз. И не успела последняя исчезнуть в стоке, как в голове у Джейси начал складываться новый план.

И вот не прошло и месяца, как в потемках за дрянным мотелем, всего в нескольких коротких милях от канадской границы, план готов был принести плоды. Она будет жить – и Мики тоже будет. Вот в чем сохранится наследие Андреса Демопулоса. А то, что это к тому же окажется одним гигантским отвалите для Дона и Вив, – просто вишенка на торте. Вынимая из рюкзака пачки денег, она передавала их Мики, и тот пересчитывал купюры в свете убывавшей луны, которая как раз выглянула из-за несшихся туч. Закончив, – там хватило бы и на двадцать “Стратокастеров”, может, даже на сотню – Мики сказал:

– Ладно. Завтра на канадской стороне найдем, что можно снять, но потом мне нужно будет назад в Коннектикут.

– Зачем?

– Потому что я хочу отыскать твоего старика и измесить его до крови.

– Ты про Дона?