Княжья доля Елманов Валерий

Глава 13

Попутчики

• Остановилось Время и Пространство.
• И все в коллапсе повернулось вспять.
• Секунда… Две… И пройдена уж пядь.
• И путь обратный входит в постоянство.

Л. Ядринцев

— Нет, вот ты мне скажи, это как называется, когда мы душманов уже зажали в горах и остается их раздолбать из «Града», а нам Москва перемирие командует и заставляет им коридоры открывать, чтобы они опять могли уйти? — вопрошал пьяный капитан пожилого проводника.

— Предательство, вах! — энергично подтвердил тот. Капитан удовлетворенно кивнул и вновь потянулся к почти опустевшей бутылке водки. Плеснув себе в стакан на одну треть, он разом выплеснул всё себе в рот. Закусывать столь малую дозу посчитал излишним, а потому, ухватив с тарелки соленый огурец, вместо того чтобы отправить его в рот, нацелился им в собеседника, используя вместо учительской указки.

— Вам, гражданским, не понять, как это погано, когда своих лучших друзей хоронить приходится. А из-за кого?! Да все из-за наших чертовых политиков! Загубили страну, продали все Америке, уроды, а мы погибай.

— А погибать боязно, — сочувственно заметил седой проводник. — Так ведь, Слава?

Офицер криво усмехнулся и в то же время как бы успокоился.

— Нет, — он отрицательно покачал головой. — Ничуть не боязно. Вот ни на столечко, — он показал на маленькую хлебную крошку и, досадливо бросив ее в тарелку с огурцами, добавил: — Только обидно, В каждом деле должен быть смысл: за что, во имя чего. Так вот, я его не вижу, Фарид. Так же, как не вижу смысла в гибели моего друга, заметь, лучшего друга. Нас ведь как в училище учили — всё должно иметь свой смысл. Был такой мудрый профессор…

Тут внимание офицера привлек ночной пейзаж за окном. В сумеречном тускло-желтом свете редких фонарей проплыл одинокий шлагбаум, угрожающе загораживающий проезд черному красавцу «мерседесу», терпеливо ожидающему, когда исчезнет с дороги это глупое никчемное препятствие в виде курортного поезда.

— Да-а, вот и закончился мой реабилитационный отпуск, — задумчиво протянул офицер, по-прежнему разглядывая в окно «мерседес». — Мы такие колымаги, как эта, в Чечне пачками жгли на зачистках. — И он невесело усмехнулся.

— Вах, зачем жечь? Себе бы лучше взяли, — расстроился проводник.

— Себе нельзя, это мародерство будет, — пояснил Вячеслав. — Нет документов на машину, значит, краденая. Купил у ворюг российских по дешевке, ну и хрен ему во всю морду. Так вот, — вернулся он к старой теме. — Не вижу я смысла во всем этом: зачем живу, зачем существую. Раньше все ясно было, — он иронично хмыкнул и процитировал: — Есть такая профессия — Родину защищать. Было, все было. А сейчас… И получается, что в первую очередь мы стоим на страже имущества барыг, которые столько нахапали, что у них только одна проблема осталась — как бы в могилу с собой унести. — Он вдруг прищелкнул пальцами и заразительно засмеялся. — Ан не тут-то было! В гробу-то багажника не предусмотрено. И закопают всех толстомордых, как обычного дворника дядю Васю, в сырую русскую землю, которую они еще не продали, потому что спроса не было, на радость жирным могильным червям. И одна от них будет польза, что потом на этих червяков упитанных мы с тобой хорошую рыбку поймаем, а? — И он жизнерадостно хлопнул по плечу проводника.

Тот в ответ пробурчал нечто невразумительное, будучи не совсем согласным, но в то же время опасаясь более конкретно выразить свои возражения. Все-таки пьяный человек, к тому же офицер, да еще спецназовец, да из Чечни, и вряд ли в санатории его не раз контуженную психику удалось подзалатать и восстановить в полном объеме. Тем более что… — тут проводник посмотрел на часы и робко намекнул собутыльнику:

— Слушай, брат, ты станцию не прозевай свою. Ряжск через пять минут будет, а тебе еще вещи собрать надо.

— Не дрейфь, старина. Все свое ношу с собой, — рьяно покачнулся на ногах Вячеслав. — Сейчас я только сумку с «дипломатом» из купе заберу и полностью готов буду. Хоть на строевой смотр перед комдивом. Лишь бы не принюхивался. А ты лучше вот что. — Он в нерешительности почесал затылок и, видимо окончательно приняв какое-то решение, ужо более уверенно продолжил: — Городишко у нас так себе. Райцентр все-таки, С ночными «комками» может проблема возникнуть, а я пустой совсем. Бутылочку мне в дорогу изобразить сможешь?

Проводник сокрушенно цокнул языком и развел руками:

— Откуда, брат? Ты же, как бочка бездонная, все выпил. Слушай, крепкий какой, да, откуда такие богатыри?

— Я же сказал, с училища закалка. А родился здесь, в Ряжске. Ты лучше изобрази что-нибудь. Всё-таки домой еду, отцу святое дело пузырек поставить. Не ждать же до утра.

Проводник вначале хотел наотрез отказаться, но, во-первых, офицер ему понравился, а во-вторых, если взять бутылку у соседа, то можно перепродать с немалой выгодой, а лишних двадцать-тридцать рублей никому не помешают.

— Есть один, Равиль зовут, но он жмот такой. Его даже свои не любят, — безбожно врал он, наговаривая на доброго толстяка Равиля и мысленно извиняясь перед ним за это. — Если ночью, то не меньше полутора сотен сдерет, а то и две. Совести совсем у человека нет. — И он выжидающе уставился на офицера.

— Да хоть три, — пренебрежительно махнул тот рукой. — Ты, главное, возьми.

— Тогда давай так, — лихорадочно соображал проводник. — Ты вещи бери и дуй в тамбур, на выход. Там жди меня. А то вдруг я не успею, или его не найду, или уговаривать долго буду. Не ехать же тебе дальше из-за этой бутылки. Поэтому денег сейчас не надо, — остановил он руку Вячеслава, которая уже потянулась в карман. — Потом отдашь, когда принесу.

— Идет, — согласился капитан и уточнил: — Значит, я сейчас сразу со шмотками на выход и там курю, тебя жду.

— Вот-вот, — закивал головой Фарид. — А я к Равилю мигом. — И он, имитируя поспешность, заторопился к противоположному тамбуру. Тепловоз уже тормозил, подъезжая. Про себя проводник решил выждать до окончательной остановки поезда и еще пару минут, а уж потом быстренько выскочить к нетерпеливо ожидающему его офицеру.

Вячеслав между тем стоял в тамбуре, с легкой ностальгией на душе разглядывая старенький вокзал, выглядевший, невзирая на солидный возраст, весьма внушительно.

Он глубоко вздохнул, предвкушая всю радость родителей от этой нежданной встречи, и, не желая выкидывать окурок ни на родной перрон, ни на чистый пол, который совсем недавно помыли, открыл межтамбурную дверь. Однако увиденное настолько потрясло его, что он мгновенно забыл про сигарету и оторопело уставился на белый маслянистый дым, сочившийся из тамбура соседнего вагона.

— Вот это ни хрена себе, костерчик кто-то устроил, — пробормотал он ошалело, но тут же приступил к решительным действиям. Поначалу мелькнула мысль о том, чтобы вернуться и взять огнетушитель, а также предупредить проводника, но тут он услышал, как кто-то там впереди надсадно кашляет, явно задыхаясь, и Дыкин решил сперва вытащить бедолагу, а уж потом сделать все остальное. Ворваться в соседний тамбур ему удалось, но это стало первым и последним успехом. Упругая резиновая пустота, поначалу нехотя поддалась, допустив неукротимого вояку в свое чрево. Однако почти тут же она вновь сомкнулась, мягко, но крепко обхватив тело и туго спеленав его. Вячеслав успел удивиться происходящему всего лишь на каких-то пару кратких мгновений, потому что густой и вязкий не то дым, не то туман, а если точнее, то черт-те что, мешал не только двигаться, но и дышать.

Последнее, что мелькнуло в его голове, было глубокое сожаление о несостоявшейся встрече с родителями, после чего капитан окончательно потерял сознание…

Они шли по центральной улице райцентра и мирно беседовали друг с другом. Скажи Миньке Мокшеву ещё вчера, что такой разговор между ним и священнослужителем возможен — ни в жизнь не поверил бы.

Воспитывался он в обычной простой семье, но благодаря научному складу характера ничему на слово не верил и все поверял опытами и экспериментами, за что ему немало доставалось как от учителей в школе, так и от родителей дома. Нет-нет, никто из окружающих его людей вовсе не был противником прогресса и опытов малолетнего Миньки. Но когда в результате удачно изобретенного пиротехнического состава взрывался старенький, но еще весьма и весьма приличный сарайчик, когда забор возле дома оказывался наполовину рухнувшим, потому что Мокшев вырыл под ним огромную яму в поисках серного колчедана, а, найдя сей минерал, на радостях не удосуживался зарыть эту яму, когда… Да что тут говорить, родители Миньки восхищались умом сына, но святыми и всепрощающими они не были.

Аналогичные ситуации не раз имели место и в школе. Старый учебный миномет вдруг, изрыгая огонь и пламя, пробивал деревянный пол верхнего этажа; кабинет химички неожиданно окутывался ядовито-желтыми парами маслянистого, жирного дыма; мирный, никого не трогающий человеческий скелет в кабинете анатомии вдруг начинал в разгар урока открывать рот и хрипло хохотать, приводя тихую седовласую учительницу в неописуемый ужас, а одноклассников в не меньший восторг и ликование.

И таких подвигов у Мокшева насчитывалось не менее одного в месяц. Было бы больше, но неделя у него уходила на переживания по поводу очередного и жутко несправедливого, по его мнению, наказания, еще одну неделю он терзался в поисках новой идеи. Затем дней десять всесторонне ее обдумывал — неудач при опытах самолюбивый Минька терпеть не мог — и, наконец, сопровождаемый грохотом и криками возмущенных соседей или учителей, внедрял в жизнь. Не выгоняли его из школы лишь по той простой причине, что учился Мокшев по тем предметам, которые уважал, на сплошные пятерки и с блеском защищал честь учебного заведения на всевозможных олимпиадах. Причем не только районных или областных, но и на самых крутых — всероссийских, успев стать лучшим знатоком географии, точнее, той ее части, которая связана с различными месторождениями и залежами, химии, физики и математики.

Литературу он принципиально не признавал, в истории был не менее дремуч, а о том, что изучают на ботанике с зоологией, не имел ни малейшего понятия. Его абсолютно не интересовало, в каком году Кутузов возглавил орден меченосцев и разбил полчища Мамая под Полтавой. Ему было наплевать на то, кого именно из них — Кабаниху или Катерину — назвали лучом света в темном царстве, а также чем отличается тычинка от пестика, а геронтология от гинекологии. Поэтому в конце каждой четверти учителя естественных наук шли на поклон к преподавателям наук гуманитарных, после чего у Миньки появлялись в дневнике скромные итоговые троечки.

Трудно сказать, куда завела бы его судьба, если бы не хитрющий военрук, озадачивший его одной проблемой в области стрелкового оружия. Мокшев ею настолько увлекся, что последние полгода перед выпуском затих в поисках решения, а затем — отступать он не привык — легко поступил в весьма престижный московский институт, после окончания которого вот уже третий год трудился в одном из надежно заблокированных от посторонних глаз и ушей НИИ. Проблему свою он почти решил, то есть довел дело уже до экспериментальной стадии, а попутно нашел ключ еще к нескольким задачам, считавшимся безнадежными, за что был в виде исключения удостоен — без написания и защиты кандидатской — научного звания.

В институте его безмерно уважали коллеги за простоту, искренность, отзывчивый добрый нрав, а за легкость, с какой он в своих научных работах допускал в качестве соавторов начальство, — и все руководство института.

Впрочем, уважение не мешало коллегам называть юного изобретателя ласково и совсем по-мальчишечьи — Минька. Виной тому, помимо легкого характера, был и внешний вид Мокшева, которому больше двадцати лет ну никак нельзя было дать. Мало того что парень никак не был похож на кандидата наук, так он не вытягивал даже на свои паспортные двадцать три года. А поэтому Михаилом Юрьевичем его величало только руководство, да и то лишь на производственных совещаниях.

На сей раз его круглое веснушчатое лицо, обычно излучающее веселый оптимизм, слегка портили две продольные складки на переносице, аккурат между нахмуренных бровей. Виной тому было не очень приятное для Мокшева обстоятельство. Он проигрывал спор, а этого очень не любил.

Его собеседником был обычный православный священник. Звали его отцом Николаем. Он также был грустен, но по другой причине. Священника удручало столь резкое отрицание, казалось бы, простейших истин, демонстрируемых молодому спутнику. Сейчас священник искренне пытался, насколько это возможно, пусть не изгнать, но хотя бы потревожить, заставить забеспокоиться зловредного беса неверия в Бога, уютно устроившегося в заблудшей душе Мокшева.

Отец Николай вообще был искренним человеком, хотя ему и довелось немало пережить за это. «Язык твой не просто враг твой. Он первейший и самый лютый враг», — говорила ему покойная ныне супруга, с которой он дотянул почти до серебряной свадьбы, после чего попадья тихо угасла, так же неслышно, как и жила. Сам отец Николай был детдомовским, детей у них не было, и после утери единственного близкого человека ему в жизни осталась лишь работа.

Смиренно нес он людям в своей сельской церквушке слово Божье и старался для своих прихожан как только мог, вплоть до того, что не считал зазорным заглянуть после вечерни к какой-нибудь одинокой старушке и помочь ей по хозяйству. От его печального укоризненного взгляда утихали даже самые отъявленные буяны и драчуны. При этом отец Николай не произносил ни слова, но тем красноречивее был крик души, рвущийся из его добрых, все понимающих и всепрощающих глаз: «Люди! Что же вы творите? Опомнитесь!»

И когда в очередной раз загулявший запойный пьяница Федька Костров, прозванный в деревне за буйство во хмелю, большую черную бороду и некоторое созвучие в имени и фамилии Фиделем Кастро, начинал гонять свою жену и детей, соседи бежали не к участковому, а к отцу Николаю. Федька уже через пять минут после появления «бати», невзирая на свой глубокий и дремучий атеизм, начинал рыдать у него на плече, жаловаться на свою загубленную невесть кем жисть, исповедоваться в том, какой он, Костров, есть безнадежный подлец, а еще через десять мирно шел спать.

Повышение в церковном чине отцу Николаю не светило ни сейчас, ни потом, поскольку его взгляды на тактику и стратегию Церкви и ее священнослужителей резко расходились с начальственными, а высказывать их он не стеснялся, если его о том спрашивали. Кроме того, он считал тайну исповеди священной, и, невзирая на то, что изливавшие ему души прихожане отнюдь не помышляли о государственных переворотах или диссидентстве, комитету госбезопасности такое непослушание молодого священника все равно не нравилось. Сильных неприятностей комитет отцу Николаю не доставлял, но на карьере уже по одной этой причине можно было ставить большой жирный крест. В конечном итоге обеими сторонами — и им, и высшими церковными иерархами — была принята примирительная тактика. Его не выдвигали на более богатый приход и хотя всегда хвалили, но никогда не поставили бы даже протоиереем, не говоря уж о прочем. Он же честно и добросовестно исполнял свои обязанности, не стремясь к публичному изложению личных взглядов и к демонстративному показу несогласия с церковным руководством.

Не раз он подумывал о монастыре, где было бы так замечательно уединиться в келье, дабы никто не мешал его жарким молитвам. Однако, представив, что может без него статься с той же семьей Кострова в момент, когда буйный хозяин уйдет в очередной шумный запой, с тихой Марией Митрофановной, которая останется без дров на зиму, и еще массу бед, могущих произойти в случае его отсутствия, всегда наотрез отказывался. При этом он приговаривал, что негоже пастырю спасать свою душу за счет душ своей паствы, что у каждого человека на земле свой тяжкий крест и надо достойно нести его по жизни, не увиливая и не перекладывая своей ноши на чужие плечи.

Кстати, и дачники, регулярно наезжавшие в эту глухую деревушку в большом количестве, предпочитали отдых именно в ней как раз благодаря тому, что жители ее были и доброжелательнее, и вежливее, и сердечнее, чем где бы то ни было. В других местах и леса были красивее, и река поближе, ан нет — стремились именно сюда и уезжали, отдохнувшие не только телом, но и душой. А в момент отъезда многим казалось, что они познали для себя нечто настолько важное, по сравнению с чем меркнет обладание всеми благами большого города.

Потом они уезжали и, погрузившись по уши в трясину шумных городских улиц, обывательских разговоров и судорожной гонки за престижными вещами, уже через пару месяцев начинали сознавать, что все приобретенное ими за лето в той тихой деревушке они уже потеряли. Как, когда — неизвестно, как непонятно и то, что это вообще было, но от осознания этой потери на душе становилось очень горько и грустно, и они… с нетерпением ждали следующего летнего отпуска, дабы вновь приехать туда и приобщиться к чему-то высокому, светлому и чистому, которое мягко коснулось их нежной материнской рукой.

Понять человека, постараться, чтобы он излил тебе свою душу, очистив ее от многолетнего слоя всей дряни и грязи, которая скапливается в людских сердцах, — вот главная задача, которую, по мнению отца Николая, надлежало решать любому священнослужителю в беседах с мирянами. Ему это почти всегда удавалось, но сегодняшний разговор был совсем другой направленности. К тому же и управлял ходом беседы не он сам, а этот юный паренек, с пылом и жаром горячей молодости нападая на непреложные истины, которые отец Николай пытался защитить в меру сил.

— Итак, вы категорически утверждаете, что Бога нет. А как же жизнь на нашей планете? Кто ее зародил?

Мокшев пренебрежительно фыркнул:

— Академик Опарин в своих опытах блестяще доказал, что при создании в экспериментальных условиях микроклимата того времени, температуры и прочего запросто можно из неорганики создать органику. И между прочим, создал. — Он торжествующе поднял указательный палец вверх, но священник и не думал сдаваться.

— Я читал об его опытах и результатах, полученных им. Но вы вдумайтесь в суть — он лишь создал из одного мертвого другое, столь же безжизненное. А вот живое ему создать — я убежден — не удалось и никогда не удастся.

Мокшев на секунду смешался, но почти тут же нашелся:

— Тогда космос. Насколько я знаю, различные кометы и метеориты содержат в себе микроорганизмы, которые при благоприятных условиях выходят из спячки и начинают жить и развиваться. Да и вообще вся логика развития цивилизации отрицает Божье существование и на земле, и на небесах. Дарвина надо читать, гражданин священнослужитель.

— Стало быть, ты тоже верующий, — констатировал священник.

— Я же сказал, что нет! — отрубил Минька.

— А вот и да, — возразил отец Николай. — И все отличие между нами лишь в том, что я верю в Бога, а ты веришь в то, что его нет.

— Ну-у, — протянул Мокшев, не зная, чем парировать последнее утверждение, и, пытаясь протянуть время, рассеянно глянул на свои подарочные «Командирские» часы, после чего хлопнул себя ладонью по лбу и простонал: — Батя, мы же на поезд опаздываем. Нам еще до станции пилить и пилить, а до прибытия поезда всего двадцать минут осталось! Жмём!

— Тогда вот что. — Отец Николай достал из внутреннего кармана пиджака паспорт вместе с вложенными туда купюрами. — Беги один, сын мой, и возьми билеты на двоих, а я к тому времени подойду к вокзалу.

— А успеешь? — усомнился Минька, оглядывая критическим взором своего пожилого собеседника с изрядной сединой в бороде и явно не атлетической фигурой.

— Не сомневайся, — кивнул утвердительно головой отец Николай, — успею. Бегом — тут я, пожалуй, староват, а быстрым шагом еще могу.

— Ну, гляди, — ехидно прищурил левый глаз Мокшев. — Если не придешь вовремя, то первому встречному твой паспорт с билетом оставлю, и поминай, как звали. Тебе же искать.

— Лишь бы билеты были, — вздохнул священник и поторопил Миньку: — А ты беги, не мешкай. — И перекрестил спину убегающего Мокшева, как бы давая ему свое последнее благословение.

Спортивными достижениями новоявленный бегун никогда не блистал, тем более в легкой атлетике, но тут припустил со всех ног. Обычно он выходил из дома и шел на вокзал не спеша, по пути прощаясь с любимым городом, маленьким райцентром на Рязанщине. Здесь все было мило его сердцу — родная сто восьмая школа, березки вдоль нее, вымахавшие на добрый десяток метров за то время, что он учился, их сажали ребята постарше вместе с его сестрой Людой. Каждый поворот, любой переулок ему был знаком, включая жителей тех домов, мимо которых он сейчас пробегал. Здесь — беглый взгляд направо — он жег когда-то вместе с ребятами костер, чуть дальше играл в прятки, через ограду лазил в больницу, обрывая не совсем спелую иргу, в обилии росшую там вдоль аллеек и лужаек.

А вот и книжный магазинчик, куда он в свое время частенько захаживал к радушной тете Нине за новыми учебниками. Он свернул с Новоряжской на Первомайскую, ведущую прямо к вокзалу. Освещение на ней было чуть хуже, не все фонари горели, зато бежать стало легче, потому что улица делала солидный уклон, как бы приглашая всех жителей города к вокзалу, в который она почти упиралась.

Впрочем, именно сейчас любоваться тихими прелестями своей маленькой родины ему было некогда, и он вновь увеличил скорость, припустив со всей мочи. Как выяснилось спустя двадцать минут, вовремя успели оба, и сейчас они стояли в ожидании поезда, который устало подошел к перрону, из последних сил протянул состав вдоль тускло освещенной платформы и, будто окончательно выдохнувшись, остановился.

Нужный им вагон оказался почти рядышком, но на нетерпеливый стук в дверь никто не откликнулся. Да и вообще этот вагон создавал какое-то неуютное ощущение, хотя внешне почти ничем не отличался от своих железных соседей. Почти, да не совсем. У тех внутри чувствовалось какое-то еле уловимое шевеление, движение, ощущалась какая-то жизнь, а этот был словно мертвый — ни малейшего движения, ни намека на хоть какое-нибудь шевеление. Даже окно в тамбурной двери этого вагона резко отличалось от других. Подернутое густой белой пеленой, будто саваном, оно надежно скрывало все, что происходило внутри.

Настойчивый повторный стук также был проигнорирован, хотя Минька кулаков уже не жалел.

— Да никого там нет. Дрыхнут, поди, заразы, — и тут Мокшев запустил такую заковыристую тираду в адрес нерадивых проводниц, что даже сам восхитился изреченному экспромту. — Давайте в соседний вагон, пока дверь открыта, а проводника нет, — предложил он священнику. — А там уж пройдем и в свой. — И он тут же шустро устремился вперед.

Священник молчаливо старался не отставать от своего молодого попутчика, который вдруг неожиданно затормозил и недоуменно обернулся назад.

— Да тут пожар, батя, — озадаченно присвистнул Минька, уже вошедший в межтамбурный проход. — Дымище ужас какой густой и…

Свое описание пожара он не окончил, поскольку заметил впереди безжизненно оседающее тело человека, еле видимое в густых белых клубах дыма, и рванулся на помощь.

Вязкие, подобно тугой резине, белые языки тут же охватили его тело, препятствуя продвижению, но Минька упрямо лез вперед и почти добрался до человека, погибающего, как он подумал, от удушья. Однако запасы воздуха в груди подошли к концу, а вздохнуть свежего Мокшеву почему-то никак не удавалось, и он начал терять сознание, уже понимая, что здесь что-то не так, причем далеко не так, но уже не в силах ничего сделать. «Как это глупо, — подумалось ему в последний миг, и тут же мелькнуло иное: — Хорошо бы было проанализировать этот дымок в нашей лаборатории. Это что же такое при сгорании придает дыму эффект вязкости?»

Отец Николай, видя столь неправдоподобную картину, сперва с ужасом отшатнулся, растерянно перекрестился, затем осенил крестом белые клубы дыма, в которых медленно, как при замедленной съемке, ворочался его недавний собеседник, но потом отважно шагнул вперед. Поначалу он уже предвкушал, как будет спустя полчаса изрекать неразумному отроку о том, что сие знамение было не чем иным, как карой Господней за кощунственное неверие. Однако длилось это всего несколько секунд. Почти тут же он с ужасом понял, что дело худо и на самом деле это испытание Господь послал не иначе как ему самому. «Что ж за дым такой бесовский?» — мелькнуло у него в голове, когда он окончательно изнемог в тщетных попытках поднять руки, чтобы подхватить безвольно падающего Миньку. Дабы собраться с духом, он начал было читать молитву, однако сумел одолеть всего три слова:

— Отче наш! Иже.

Сознание его постепенно меркло, а вместо дальнейших слов молитвы почему-то лезло на язык некое мерзкое ругательство, которое отец Николай последний раз изрек лет десять назад. «Иду на суд твой, Господи», — искоркой мелькнула в мозгу последняя мысль, и он отключился.

Будто окончательно наевшись своей последней жертвой в лице отца Николая, дым почти сразу начал рассеиваться и спустя всего минуту исчез окончательно, но, странное дело, не оставил после себя на грязном полу заплеванного тамбура ни одного тела, словно он их проглотил, подобно какому-нибудь огромному доисторическому чудищу, и даже успел переварить.

Проводнику Фариду, выскочившему с бутылкой в тамбур, оставалось только изумленно развести руками, пару раз безнадежно крикнуть: «Славка, ты где?» — и, махнув рукой на несостоявшуюся сделку, идти спать в служебное купе.

Глава 14

Тайная вечеря

• Ты в этом веке одинок.
• Я тоже одинокий странник.
• Конечно, наша встреча — праздник.
• Жаль, праздник не положишь впрок.

Л. Ядринцев

Какое-то время, пока все гости молча насыщались, а при виде богатого разнообразия щедро разложенной на столе снеди довольно-таки быстро утих даже неугомонный Минька, Константин молча разглядывал пестрое сборище, испытывая при этом некоторое разочарование. Всем присутствующим предстояло стать его верными помощниками в тех нелегких начинаниях, которые он наметил перед собой, а много ли будет с них толку?

Один даже на добрый десяток лет старше самого Константина, но что он может, что он знает? В семинарии его учили только тому, как правильно молиться, в какой последовательности совершать богослужения и прочему в этом же духе. Может быть, дела духовные и важны, но сейчас Константина больше бы устроило, если бы он был специалистом в чем-нибудь более приземленном, мирском.

Второй молод, из него, наверное, можно будет вытянуть хоть что-то полезное. Собственный спецназ в дружине никогда не помешает. Но, с другой стороны, нынешние вояки примут его как своего, лишь после того как он на деле покажет себя одним из лучших, если не самым лучшим. Увы, но сейчас ему по всем основным дисциплинам сплошные неуды светят. Обращение с лошадью — два, стрельба из лука — кол, искусство владения мечом — опять пара и т. д. и т. п.

Надо заметить, что школьная терминология, как правило, всплывала в сознании Константина именно в моменты рассуждения и анализа происходящих событий. Это ему помогало привести мысли в порядок и даже в самых сложных ситуациях прийти к самому оптимальному решению. Вот и сейчас он мыслил, используя привычные термины. «Ну, приставлю я к нему толковых репетиторов, ну, подучат они его малость, но выше четверки он ни по одной позиции не продвинется, хотя, с другой стороны, человек он военный, по духу ему все это близко должно быть, так что как знать, как знать. Но опять же характер уж больно непростой, чересчур ершистый. И как он в армии с таким характером ухитрился оказаться?» Константин еще некоторое время разглядывал светло-русого Вячеслава, который как раз в это время в задумчивости почесывал свой тонкий, породистый, с заметной горбинкой посередине нос, не зная, что бы такого ухватить повкуснее, и пришел к окончательному выводу, что этот хлопчик, пожалуй, сможет ему кое в чем подсобить.

Затем он перевел свой взгляд на малолетнего изобретателя, хотя как раз на него и смотреть-то особо не хотелось. Разве что полюбоваться непомерно здоровым аппетитом — никак молодой организм сил для роста требует. Даже юным назвать мальчишку язык не поворачивался, потому как до юного ему было расти и расти. Слегка курносое лицо обычного тринадцатилетнего пацана было щедро усеяно веселыми звонкими веснушками, карие глаза лучились от нескрываемого удовольствия, которое он был не в силах сдержать.

«Хорошо бы выяснить, насколько он свои таланты преувеличил, — подумал Константин. — Молодому всегда легче освоиться в чужом мире. Авось и впрямь на что-нибудь сгодится, когда пообвыкнется. Но ведь изобретатель в двадцатом веке непременно в лаборатории работает, а это означает, что в его распоряжении огромная куча современных приборов и здоровущий штат помощников и единомышленников. Так что в этом веке пользы от него все равно ни на грош».

Окончательный итог был неутешителен. Всем троим пока следовало поставить железную двойку, исправить которую впоследствии мог лишь один Славка, да и тот максимум до четырех баллов дотянет, не выше, к тому же когда это еще будет.

«Однако тот, кто затеял сюда мой приезд, вряд ли хоть чуточку позаботился о практической пользе от моих будущих помощников, — с грустью подумал Костя. — Такое ощущение, будто первых попавшихся сорвали и сунули сюда не глядя. Впрочем, — тут же упрекнул он сам себя за чрезмерный снобизм, — их ведь и вовсе могло не быть. В одиночку же весь груз проблем тащить, как ни крути, намного тяжелее. Да и сам-то ты, братец, — буркнул он, обращаясь к себе. — Чем ты лучше их? Не рано ли возгордился? Они, стало быть, двоечники и разгильдяи, а ты весь такой из себя положительный, что прямо хоть сейчас на доску средневекового почета. За меч худо-бедно тройку еще можно выставить, за лошадь тоже, но уже с огромной натяжкой. Остальное — сплошные неуды, как и у них. Разве что знание истории на четыре балла потянет. А теперь суммируем и, в связи с огромной кучей двоек, получаем общий неутешительный итог. Получается, что ты, дядя, такой же никчемный, как и остальные трое. Вот компашка подобралась», — Константин горестно вздохнул и, видимо, от великой печали ожесточенно впился зубами в последнюю уцелевшую поросячью ножку. Нежная молоденькая свининка слегка поубавила пессимизма и немного приподняла настроение. А после того как он ополовинил кубок с медовухой, ситуация и вовсе перестала казаться такой уж плачевной и даже начала рисоваться с большим количеством плюсов, чем минусов. Одна беда — первые, в отличие от последних, были какие-то тайные и, подобно хитрой мудрой рыбе, кружили где-то на глубине, не спеша высовываться наружу. Но Константин знал на этот счет универсальную наживку, гласящую, что истина в вине, с конкретным указанием, что искать ее следует именно на дне стакана, которую тут же и применил, опустошив свой кубок досуха.

— Вот это по-нашему, по-бразильски, — одобрил сей мужественный поступок Вячеслав, тут же совершив аналогичное действо со своим сосудом.

Серьезный разговор начался, едва насытился Минька. Причем начал его он сам, еще продолжая вовсю жевать.

— А когда мы отсюда назад? — поинтересовался он как бы между прочим, очевидно считая, что только за этим его сотрапезники проезжали через лес, и, по всей вероятности, принимая их за руководителей какого-то странного, но жутко интересного эксперимента.

Николай, сдержанно жевавший и вообще державшийся несколько напряженно, тут же бросил быстрый настороженный взгляд на князя, но не проронил ни слова.

— Назад, это в двадцатый век? — уточнил Константин.

— А куда же еще? — фыркнул Минька, чуть не поперхнувшись.

— Ты прожуй, прожуй вначале, — миролюбиво заметил Слава, снисходительно поглядывая на мальчонку и внутренне сочувствуя ему. Его разочарование было уже позади, а вот маленькому обжоре еще только предстояло услышать неприятное известие.

Минька согласно закивал, но тут же протянул руку к розовой нежной буженине и, ухватив кусок поувесистее, жадно запихал его весь целиком в рот. Константин аж головой покачал, удивляясь, и, оставив тему о возвращении, поинтересовался:

— А ты там про изобретения хвалился. Это что, в школе чего-то успел сотворить?

— Да нет, — невнятно, с набитым ртом, ответил Минька. — Я по профессии сам изобретатель. Работаю, точнее, работал, — поправился он, — пока сюда не попал, в одном закрытом НИИ в области стрелкового оружия.

— Ого, — присвистнул Славка. — Ты что, гений, что ли? В тринадцать-то лет и уже в НИИ.

— Да какое там тринадцать. Это здесь мне почему-то столько стало. А так уже двадцать три грохнуло… месяц назад.

— Вот оно как, — задумчиво протянул Костя. Что-то щелкнуло у него в голове, появилась тоненькая ниточка — догадка, и он аккуратно потянул ее, осведомившись у Николая: — А тебе там сколько лет было?

— Сорок восемь в октябре исполнилось, — сдержанно ответил тот.

— Так-так. — Константин сделал паузу и уверенно подвел итог: — Стало быть, мы все оказались здесь моложе ровно на десять лет.

— Ну и что? — не понял Славка.

— Получается, что нам здесь как минимум еще десять лет торчать, не меньше, — пояснил Константин. — Пока вновь до своего возраста не дошлепаем, нас отсюда никто не вытащит.

— Это что же, — отчаянно завопил Минька. — Выходит, вы не за мной приехали?

— Выходит, что так, — пожал смущенно плечами Константин. — Извини, парень, но нас и самих сюда точно так же, как и тебя, закинули. И тоже особо не спрашивали. Кроме меня, правда, — поправился он тут же.

— Так вы не ученые? — упрямо не хотел сознавать уже очевидный факт Минька.

— Я учитель истории, а он, — Константин кивнул в сторону Славки, — капитан внутренних войск. Спецназ. Без пяти минут, как я понял, майор. Мне вот больше повезло: князем сделали. А Вячеславу и голодать, и бедовать довелось, как и тебе. Только в соседней деревне. Кстати, — Костя оживился, новая мысль смутно шевельнулась у него в голове. — А что последнее тебе запомнилось, Слава?

— Я же говорил, белый дым в соседнем тамбуре. Густой, как кисель. И вроде кто-то барахтается в нем. Ну, я дернулся на выручку и сам увяз.

— А ты? — Константин обернулся к Миньке.

— И у меня тоже, — протянул тот и даже отложил в сторону заднюю ножку поросенка. — Но я вообще-то только собирался ехать, — сразу уточнил он. — Дернулись в вагон — никто не открывает. Мы в другой. Я дверь толкнул — открылась. Залез, а там из тамбура соседнего дым валит. Тоже густой и белый. Ну, я туда и сразу завяз. Главное — даже сообразить ничего не успел. Некогда было. Стоянка-то всего пять минут в Ряжске.

— Где?! — в один голос воскликнул Славка с Костей.

— В Ряжске, — повторил Минька и сам, в свою очередь, непонимающе уставился на обоих. — А что?..

— А поезд, конечно, был Адлер — Нижний Новгород, — И Константин, не дожидаясь ответа, сам заранее утвердительно кивнул и повернулся к молчащему Николаю: — Ну а тебя как к нам занесло?

— Так ведь он, — последовал кивок в сторону Миньки, — все уже рассказал. Добавлю только, что отрок сей всю дорогу со мной шел. Мы с ним дискуссию вели относительно существования Божьего. Когда же он в тамбур треклятый отправился и задергался там, как карась на сковороде, то я посчитал, что негоже в стороне оставаться, ежели душа христианская гибнет. Вот и шагнул следом. Более ничего не припомню.

— Ну да, — все еще ничего не понимая, подтвердил Минька, — скорее всего, так оно и было. А в чем дело-то?

— Да в том, — грустно улыбнулся Константин, — что это я барахтался в том тамбуре. Следом ринулся Вячеслав, а уж потом ты и Николай. То есть почти одновременно. Остается только спросить: был ли кто рядом с вами? Это я к тому, — пояснил он свою мысль, — что, может быть, и пятый десантник из двадцатого века где-то рядом с нами бродит. А там, как знать, и шестой объявится, а?

— Тамбур был пустой. Время позднее, и кроме меня, в Ряжске никто выходить не собирался, — четко доложил Вячеслав.

— На перроне тоже не было никого, — задумчиво протянул Минька. — Разве что дежурная по вокзалу. Но она стояла где-то за пять вагонов до нас и в нашу сторону идти явно не собиралась. Хотя… Да нет, вряд ли.

— Итак, — подытожил Константин. — Нас здесь четверо, хотя возможность появления пятого я все равно допускаю.

— Пути Господни неисповедимы, — вздохнул сокрушенно Николай и добавил: — Но не дай Боже никакому пятому испить чашу сию, коя нам досталась.

— И досталась на ближайшие десять лет, — заметил Константин и уточнил: — Это как минимум. А если по максимуму, то на все оставшиеся годы.

— Так вы что же, полагаете, что?.. — начал было Минька.

— Да тут и полагать нечего, — перебил его Константин и широким жестом обвел горницу со всем ее содержимым, подрагивающим в неровном тусклом свете восковых свечей. Здоровенная печь, грубые деревянные лавки вдоль бревенчатых стен, огромный стол с изобилием снеди и тусклые доски образов, висящих в углу, под самым потолком и с молчаливым осуждением мрачно взирающих на участников пиршества.

— Вот оно, нынешнее наше житье-бытье.

— Вот блин, вляпались, — хмуро подытожил сказанное Вячеслав, но Минька поначалу заартачился:

— Исчислять срок, только исходя из того, что мы все стали моложе на десять лет, — это не убедительно и не доказательно. Вполне возможно, что при переносе на семьсот лет назад происходит какая-нибудь смена координат или направленности временных векторов, а стало быть, омоложение — лишь побочный фактор, абсолютно не влияющий на сроки нашего пребывания в чужом времени и пространстве.

— Во шпарит, — восхитился вполголоса Славка и задумчиво добавил: — А теперь бы кто еще и перевел. — И с надеждой уставился на Константина.

Тот не замедлил отозваться, пояснив:

— Наш юный друг хочет сказать, что омоложение на десять лет каждого — само собой, а срок нахождения здесь — само собой, и эти две вещи между собою не связаны. То есть мы здесь можем находиться месяц, или два, или три, или год…

— Вот это лучше подойдет, — заулыбался Славка.

— Или пять лет, или десять, или двадцать, — невозмутимо продолжал Константин, — или вообще всю нашу жизнь…

— Нет, ну это перебор, — омрачился Вячеслав. — Начало звучало приятнее.

— Возможно, — не стал спорить Константин и выдвинул новую идею: — А давайте попробуем вычислить сроки, отталкиваясь от сути эксперимента.

— Какого эксперимента? — не понял Минька. Николай тоже вопрошающе уставился на хозяина дома.

— Ах, да, — спохватился Константин. — Вы же ещё не в курсе того, что произошло за несколько часов до этого полета в неведомое прошлое.

Пришлось повторно — Славке он вкратце поведал все в предыдущую ночь — пересказать странную беседу с загадочным существом, приняв предложение которого он и очутился в тринадцатом веке.

— Выходит, что мы все здесь люди случайные, — пояснил Вячеслав Миньке и Николаю. — Кроме Кости, конечно. Ему-то вначале предложили, а уж потом отправили, а мы с вами сами в это дело влезли.

— Это плохо, — помрачнел Минька. — Наше присутствие — фактор незапланированный. Теперь все может пойти вразнос.

— Что именно? — не понял Славка.

— А все — время, пространство, а уж об истории я и вовсе молчу.

— Пока вроде бы время точно так же течет, да и пространство ведет себя как обычно, — не согласился с ним Костя. — Но кое в чем ты, может быть, и прав. Теперь вообще ничего не ясно, хотя главная задача, по всей вероятности, осталась неизменной.

— Это как? — не понял Славка.

— Думается, что я, а теперь уже мы все должны пройти какое-то испытание и выдержать его. Причем оно должно быть достаточно значительным и, вполне возможно, сказаться не только на наших судьбах, но и на многих других людях, а может, и на истории всей Руси.

— Эк загнул, — крякнул Вячеслав, но Константина поддержал Минька, не на шутку загоревшись этой идеей:

— А что. Ведь его же не просто так, а для чего-то конкретного сюда забросили. Неужели только для того, чтобы посмотреть, как он здесь будет барахтаться? Это и так можно было бы предсказать. Только я не знаю, какие там впереди большие события на Руси? И вообще, какой хоть сейчас год?

— Год тысяча двести шестнадцатый, а что касается событий, — Константин вздохнул. — Битва на Калке, где русские полки татарами расколошмачены будут, произойдет всего через семь лет.

— Вмешаться-то мы, конечно, можем, — усомнился Славка. — Только вот много ли мы вчетвером навоюем?

— Ну нет, — протянул лукаво Константин. — Не забывай, что я князь, стало быть, на Калку не один приду, а с дружиной.

— Ну и что, — не сдавался Вячеслав. — И на самом деле настоящий князь, скорее всего, со своей дружиной был, а что толку? То же самое и получится.

— Нет, — покачал головой Константин. — Не то же самое. Не было его, то есть меня, на Калке совсем. Ни меня, ни дружины. И полков великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича тоже не было. И ростовских, и суздальских, и новгородских.

— А кто же был?

— Были полки южнорусских князей: киевского, галицкого, волынского, черниговского ну и так далее. Вот их и раздолбали в пух и прах. Да и тех поодиночке, считай. А если бы скопом навалиться, а? Вот то-то и оно.

— Ну придешь ты на Калку, а вдруг от этого ничего не изменится? — упрямился Славка.

— Изменится, — многозначительно пообещал Константин. — Многое изменится. И не забывай, что я не один — нас четверо. Себя-то вы забыли.

— Много с нас пользы, — буркнул Славка, но глаза его уже загорелись, предательски выдавая возбуждение.

— Я, считай, из современного, то есть старинного, то есть, — попытался поправиться он и, поняв, что окончательно запутался, плюнул. — Тьфу ты, дьявол. Короче, из нынешнего оружия ничем толком не владею, ни саблей, ни мечом, ни из лука стрелять. Да что там, и на лошади-то скакать путем не смогу.

— У тебя семь лет есть, научишься, — возразил Константин. — Зато другие знания есть, и я не верю, чтобы они не пригодились. Ну а что касается нашего Эдисона, то и он кое в чем тоже помочь может.

— И не кое в чем, а очень даже во многом, — горделиво задрав голову, задиристо отвечал Минька. — Я еще, может, даже побольше вашего вклад внесу в эту победу. Один порох чего стоит. Его же еще нету на Руси.

— А сможешь? — недоверчиво поинтересовался Славка. — Если порох будет, стало быть, и ружья, и пистолеты, и прочее. Тут уж и я развернусь.

— Эй, ребята, увлеклись вы сильно, — попытался остудить их пыл Константин. — Здешним кузнецам с ружьями не совладать. Уж очень работа тонкая.

— Может, и тонкая, — парировал Минька. — Но уж корпуса гранат отлить они точно смогут.

— А запал с детонатором? — скептически хмыкнул Славка.

— А мы вместо него фитиль вставим, — практически сразу же нашелся Минька. — А для надежности веревочке пропиточку сернистую устроим — не хуже фабричного бикфордова шнура получится.

Он окинул гордым взглядом всех присутствующих, не скрывая искренней радости от собственной находчивости, и для полноты эффекта тут же продолжил свою мысль:

— Да и пушки с ядрами — тоже дело нехитрое. А под метание гранат на дальние расстояния можно и катапульты приспособить. Уж они-то наверняка должны здесь быть.

Константин с восхищением посмотрел на юного изобретателя. Его мальчишеский энтузиазм не только радовал, но и невольно вдохновлял.

— А справишься ли? Ну, для начала, хотя бы с порохом. Ведь у нас и сырья нет для его изготовления, — не желая сажать парня в лужу, осторожно сказал он.

— А для пороха ничего особенного не надо, — беззаботно махнул рукой малолетний Эдисон. — Калиевая селитра, древесный уголь да сера. Конечно, он черный будет, дымный, да и убойная сила не та, но для самодельных гранат и пушек запросто подойдет. А вот на нитроцеллюлозный, — он слегка помрачнел, — я не потяну. Тут тебе и растворитель нужен, и присадки, и сама нитроцеллюлоза. Без развития химической промышленности с ним в одиночку не справиться.

— Ничего, — ободрил его Славка. — Как говорила моя мамочка, Клавдия Гавриловна, где все слепые, там и одноглазый — король. Сам же говоришь, что пороха никакого нигде еще нет.

— Ну, почему же нигде. В Китае уже давно используется, — поправил Константин. — Правда, только для развлечения. Ракеты там делаются, фейерверки разные. А в военных целях — да, пока еще нигде.

— Вот и повоюем, — подытожил Славка. Настроение у него поднялось явно выше среднего. — Да, а куда Николая пристроим? — спохватился он, поглядев на того даже с каким-то сочувствием. Все-таки собственная задача уже получена, а сосед как бы лишний получается.

— Кстати, мужик он хороший, — панибратски хлопнув бывшего священника по плечу, вставил в разговор свои три копейки Минька. — Я хоть и атеист, но как психологу не меньше пятерки ему поставил бы.

— Вот и ответ, — пожал плечами Константин. — Будет заведовать идеологией, сеять разумное, доброе, вечное.

— И опиум для народа, — вставил Славка, лукаво поглядывая на Миньку.

— Мы ему и без опиума такую кучу дел найдем, что только держись, — беззаботно махнул рукой Костя. — Одно только народное образование поднять — уже задача на долгие годы. Наверное, сам уже успел убедиться? — обратился он к священнику.

Тот согласно кивнул и как-то неуверенно протянул:

— Вот только… — и вновь замолчал.

— Что именно? — Константин видел, всеми фибрами души чувствовал, что самого старшего из всех присутствующих, следовательно, самого умудренного житейским опытом, терзают какие-то мучительные вопросы, и ему очень хотелось, чтобы они были заданы во всеуслышание, пока здесь присутствовали все четверо. — Ты не стесняйся, говори. Считай, что здесь тайная вечеря. Правда, апостолов маловато, зато Иуды нет.

— Позже, — уклонился от ответа Николай и, смущенно улыбаясь, неопределенно повертел здоровенной мужицкой пятерней в заскорузлых мозолях. — После сообщения вашего, уважаемый Константин, такая каша в голове образовалась, что до конца не соображу никак. Вопросы-то есть, вертятся на уме, и много их, но вот в слова покамест не обернулись.

— Ну и ладно, — примирительно улыбнулся Костя. — После задашь. Когда обернутся. Вместе и подумаем. Гуртом оно всегда веселее.

— Веселее, это да, оно, конечно.

— Только вот десять лет… — протянул неуверенно Минька.

— А что десять лет? — отозвался Константин, не давая парню впасть в уныние. — Антисанитария? Так баня есть шикарная. Зубы нечем почистить с утра? Яблочко пожуй, оно придает свежесть дыханию, очищает эмаль от зубного налета, а главное — натуральный продукт и никакой химии, в отличие от всяких там джутти-фрутти заморских. Это американцам можно, чего с них возьмешь, а мы-то с вами не коровы жвачные. Зато воздух какой, просторы кругом, леса, да и материально мы неплохо устроены — рубли до получки подсчитывать не придется.

— Это нам, — уточнил Славка. — И то благодаря тебе. А вот народ как горбатится, видел?

Константин посерьезнел.

— Народу главное, — веско заметил он, — чтоб князья с боярами налогами не больно-то обкладывали, да чтоб покой их оберегали. И они уже счастливы будут. Ну, бояр мы приструним, хоть и не сразу, дай срок. А границы на замок запрем уже в самое ближайшее время.

— Справишься ли? — усомнился Славка.

— В одиночку — нет, — ответил Константин. — А вот с вами вместе — запросто. Я — власть, вы — сила, ум и совесть. Вместе мы о-го-го. Будет как в детской игре, помните? Ну, там вода тушит огонь, огонь сжигает бумагу, камень тупит ножницы. Я сам, правда, смутно помню, но суть у нас должна быть та же. Власть поддерживает силу, сила вырастает в своей мощи благодаря уму, ум укрепляет власть, а совесть ее сдерживает. Схема проста и элементарна. Только, ребята, вы уж запомните, что я все-таки князь. Здесь панибратство не принято.

— Уже зазнается, — подмигнул Славка Миньке.

— Да нет, — пожал плечами Константин. — Просто и у нас в двадцатом веке командующий округом в обнимку ни с командиром взвода, ни даже части не ходит.

— Это верно, — согласился Вячеслав.

— Да и министр, ваше НИИ курирующий, с тобой целоваться не полезет, — обратился Константин к Миньке.

— А если открытие важное сделаю? — возразил тот. — И руку пожмет, и обнимет.

— Ты вначале сделай, а уж потом и я тебя и обниму, и поцелую… если захочешь, — пообещал Костя. — А пока субординация и поменьше слов из непривычного здешнему обитателю лексикона. А то за колдунов примут или еще чего похуже. И при обращении ко мне «князь» или «княже» не забывайте упоминать.

— Точно зазнается, — согласился Минька со Славкой. К Николаю они, словно сговорившись, не обращались вовсе. Будто и не было его за этим столом. Может быть, слишком заметна была существенная разница в возрасте — все же сорок восемь лет, а может, потому, что он еще находился в плену собственных многочисленных и не высказанных вслух догадок, сомнений и вопросов, не оформившихся в слова. Кто-то их поведение, возможно, счел бы неправильным, но интуитивно они избрали самую лучшую тактику — дать человеку время самому разобраться в себе.

— Ладно, ладно. Сейчас пока пообвыкнемся, а потом ему темную устроим, когда он все наладит, — вновь весело подмигнул Славка Миньке, но, заметив, как тяжело поднялся из-за стола Константин, припадая на раненую ногу и морщась от боли, добавил виновато: — И когда выздоровеет.

— Ну, шутки шутками, а нам и спать уже пора. Светать скоро будет, — подытожил Константин. — Здесь встают рано, так что можем не выспаться, а день тяжелый впереди.

— Слушаюсь, княже. Как повелишь, — низко склонился в поклоне, дурачась, вскочивший с места Славка и лукаво поинтересовался: — Я правильно все сделал?