Мне надо кое в чем тебе признаться… Мартен-Люган Аньес
— Вы пришли…
— Я долго колебалась, но…
У меня еще оставалась возможность сделать шаг назад. У Саши как будто тоже сохранялись последние сомнения, те, что удерживали нас, мешая переступить черту.
— Я вас ждал.
— Я не смогла сопротивляться.
Мы произнесли это одновременно. Я вцепилась в лацканы его пиджака и потянула к себе, он схватил меня за бедра и расплющил губами мой рот. Поцелуй незнакомых губ потряс меня, я прижалась к нему, мои пальцы не отпускали его шею, он все сильнее обнимал меня, и мое тело трепетало в его руках. Мы пытались разорвать объятия, но наши губы звали, требовали друг друга. Он взял мое лицо в ладони и прильнул лбом к моему лбу, а я так отчаянно удерживала его запястья, словно боялась утонуть. Мы безуспешно старались выровнять дыхание.
— Ава, мы не должны…
Он шептал, хоть мы и были совсем одни в этом мире. Опровергая свои слова, он меня снова поцеловал.
— Мне надо уйти, — подхватила я, отвечая на его поцелуй.
— Да… Вам надо уйти…
Он сбросил с меня пальто, его ладони прошлись по моим рукам и опять обхватили мою шею, а наши губы не могли оторваться друг от друга. Я распласталась по нему.
— Остановите меня.
— Я не могу, не хочу, чтобы вы останавливались.
К любви — другие слова не годятся, они прозвучали бы вульгарно — мы переходили медленно. Каждое ощущение, каждый жест были уникальными, других таких никогда не будет. Наша одежда не разлетелась в разные стороны, она соскользнула с нас. Мне показалось, что он, как и я, заново открывает притяжение двух тел, ищущих одно другое. Ласки, страстные поцелуи были наполнены мощной нежностью, удовольствие и печаль опустошали меня. Я изучала его незнакомую до этой минуты кожу, он тоже детально, терпеливо и с рвением узнавал меня. Саша наблюдал за мной, подводил к наслаждению, но не давал его мне. Он играл с моим телом, он играл, как музыкант, на моем теле. К нам вернулись сомнения: мы были обнажены, он был на мне, мы зашли уже слишком далеко и двигались к непоправимому. Мы замерли на несколько мгновений, наши руки переплелись, наши глаза встретились, наши сердца колотились в безумном темпе, мы молча задавали себе один и тот же вопрос. А потом был поцелуй, который не мог стать последним. И вот Саша проник в меня, он во мне. Все остальное исчезло. Нам было тяжело сдерживать нетерпение, но мы прилагали все силы, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Я никогда не могла себе представить, что испытаю это головокружение с другим мужчиной, не с Ксавье, я была в ужасе. Сашин взгляд был зеркалом моего.
Он укутал меня в свою рубашку, чтобы унять бившую меня дрожь. Я спряталась в его объятиях. Мне было необходимо, чтобы он оставался рядом.
— Никогда бы не подумал… — прошептал он и не закончил фразу.
Я пока не была готова разорвать возникшую между нами связь. Его руки продолжали гладить меня, все еще защищая от реальности.
— Вот бы здесь заснуть, — призналась я ему.
— Да, тогда бы мы провели вместе еще несколько часов… Возможно, я чудовище, Ава, но я никогда не пожалею о том, что сейчас было между нами. Посмотрите на меня, прошу вас.
Я послушалась, его глаза были такими же яркими, как раньше, он не притворялся, невозможно было усомниться в его искренности. Мы только что нырнули в неизвестный, чудесный, пугающий мир с устрашающими последствиями.
— Я тоже.
Я поцеловала его еще раз, желание сделать это было сильнее меня. Я хотела запомнить его губы, его рот. В конце концов, не отрываясь от него, я все же вернула нас к действительности, хотя моя плоть не была согласна с моими словами.
— Мне пора.
Саша кивнул и властно притянул меня к себе.
— Не вставайте.
Он поднялся с дивана и собрал нашу одежду. Без его рук мне стало холодно. Они больше никогда не прикоснутся ко мне, а его кожа не дотронется до моей. Я села и вдохнула аромат его рубашки, чтобы запомнить его, пропитаться им. Мы молча оделись. Он взял меня за руку, и мы вышли из музыкальной лавки, на пороге я обернулась и в последний раз окинула ее взглядом. Я никогда больше не войду в эту дверь.
На улице я почувствовала себя в опасности — полная противоположность той защищенности, в которой я купалась только что. Я спрашивала себя, что мы здесь делаем, потому что это не имело никакого смысла. Зачем мы сбегаем от этого тайного счастья? И почему я позволила своим желаниям взять верх?
— Где вы оставили машину?
— Я пришла пешком.
Ему было трудно скрыть удивление.
— Я вас провожу.
Я жестом остановила его.
— Хотя бы пройдем вместе часть пути. Я не оставлю вас одну после…
Я воспользовалась тем, что вокруг не было ни души, и положила голову ему на плечо, а он крепко обхватил меня за талию, чтобы я не сбежала, чтобы побыла с ним еще хоть немного. Мы дошли быстро, слишком быстро. Саша не мог проводить меня до самых ворот. Я бы этого не вынесла. Когда мы были в двух домах от моего, я застыла.
— Здесь мы должны попрощаться.
До нашего расставания оставалось всего ничего, тем мощнее накатил ужас от осознания происходящего. Саша протянул ко мне руку, положил ладонь на волосы, я уткнулась в его шею, в последний раз вдыхая его аромат.
— Давайте не будем разрушать себя, не допустим, чтобы все было уничтожено, — прошептал он.
Он поцеловал меня, и мои веки защипало от слез. Я отстранилась, но продолжала сжимать его ладони.
— Саша, я…
— Не говорите ничего, не надо…
Я отпустила его, отвернулась и направилась к дому, где меня ждали дети и муж. Ноги меня не слушались. Прежде чем открыть калитку, я бросила на Сашу последний взгляд, он печально улыбнулся. Нам обоим было грустно. Мы только что принадлежали друг другу и потому знали, от чего будем вынуждены отказаться. Когда любовная история начинается, пребываешь в эйфории, тебя гложет ненасытное желание, хочешь любить, хочешь, чтобы тобой овладевали, не хочешь расставаться даже ненадолго — лучше вообще никогда или ровно на столько, чтобы обострилось желание наслаждения, которое удовлетворит страстная битва двух тел. Наша любовная история закончилась, не успев начаться. И нам придется с этим жить. Последняя секунда, последнее сомнение.
Реальность бурно обрушилась на меня в облике полусонного Месье, устроившего восторженную встречу. Дом мирно спал. В отличие от моего бешено стучавшего сердца и от моей совести. Я велела псу уйти на подстилку, и он удивительным образом сразу послушался. Перед лестницей я сняла шпильки и босиком поднялась на второй этаж. Я запретила себе заходить к детям. Как я смогу поцеловать их и нашептать им сладкие сны после того, что сделала их отцу? Если бы я сумела ускользнуть, чтобы еще раз пережить краткий миг свободы, подаренный мне в Сашиных объятиях… Но шли минуты, он удалялся от меня, а я погружалась в невыносимое отвращение к себе. Я бесшумно заперлась в ванной. Сняла платье и внимательно рассмотрела себя в зеркале: затуманившиеся глаза, губы, все еще припухшие от поцелуев другого мужчины, не моего мужа, покрасневшая от уколов его щетины кожа. И его запах на всем. Дрожа, я встала под душ. Мне нужно было стереть следы Саши на моем теле, в моем теле. По-другому нельзя, но я страдала, потому что сама помогала ему исчезнуть. Я в последний раз коснулась щекой своего плеча, которое он гладил и целовал, и в последний раз вдохнула его аромат. Вода стекала по моей коже, как слезы по лицу. Но не окажутся ли несмываемыми следы на сердце? Удастся ли мне забыть? Я, между прочим, пообещала ему не забывать… Слова, произнесенные в моменты страсти, немногого стоят, они так и остаются словами, когда реальность, чувства ответственности и вины вступают в свои права.
Я ненавидела себя за то, что раздосадована возвращением Ксавье в нашу спальню. При мысли, что я окажусь рядом с ним в нашей постели, я покачнулась и ухватилась за стену. Он спокойно дышал, его сон был глубоким. Я на цыпочках подошла к кровати и скользнула под одеяло. Легла лицом к Ксавье — это было сильнее меня. Он тоже лежал, повернувшись ко мне — редчайший случай после выписки из больницы. Выражение лица было почти умиротворенным. Моя рука автоматически поднялась, чтобы откинуть волосы с его лба. Я тотчас ее отдернула. Невозможно до него дотрагиваться после того, что я сотворила, когда меня волнами накрывают воспоминания о моих руках на Сашином теле, когда я вижу, как они цепляются за него, сжимаются на его спине, на бедрах. Что я наделала? Я молча завопила, впилась зубами в кулак, чтобы отвлечься от охватившего меня ужаса, и перекатилась на другую сторону кровати, как можно дальше от Ксавье. Что бы ни говорил Саша, я судила себя за то, что поступила как чудовище, эгоистичное чудовище — дала волю своей плоти и своим желаниям, позволила себе самую большую, самую ужасную запретную вещь. Непростительную. Я нарушила данную Ксавье любовную клятву. А ведь всего несколько месяцев назад я тихо умирала, наблюдая, как он сражается, чтобы заново собрать себя по кусочкам, чтобы выжить. В какое отвратительное существо я превратилась, если обманула его самым ужасным образом… с мужем женщины, которую он сбил и за которую, по его убеждению, в ответе? Почему именно с ним? Что со мной случилось в этом промежутке времени? Где я сбилась с пути?
Мысли, вопреки моей воле, метнулись к Саше. Он тоже мучается, как и я? Как мы могли такое сделать людям, которых любим больше всего на свете? Страдающим, пережившим катастрофу, которая связала нас четверых друг с другом? В глубине души я была убеждена, что Саша любит Констанс, как я люблю Ксавье, но вопреки этой любви нас влечет друг к другу зов плоти, и он оказался сильнее. Где гарантия, что мы не поддадимся ему еще раз? Нет такой гарантии. Только что мои представления о любви разбились на тысячу обломков. Когда-то я готова была всех поучать, утверждать, что невозможно обмануть человека, которого любишь, без которого не мыслишь своей жизни. До сих пор я была уверена, что внутренний голос всегда удержит от неправильного шага. И вот я сама сознательно вынудила его смолкнуть.
Будильник вырвал меня из короткого сна, который все-таки сморил меня под утро. Ксавье тоже проснулся, шевельнул рукой и задел мою спину. Рефлекторно погладил меня, и я окаменела.
— Спи дальше, я займусь детьми.
Я спешно выбралась из постели и из спальни. Быстро натянула джинсы, свитер и кроссовки и пошла проверить, встали ли Пенелопа с Титуаном. Я избегала смотреть на них и не слишком ласково подгоняла. Когда мы спустились на кухню, меня ждал неприятный сюрприз: там уже был Ксавье. Почему он надумал вновь присоединиться к семейному завтраку именно в этот день? Я отводила от него глаза, перебегала взглядом с собственных ног на кружки, кофеварку и хлеб, который излишне старательно нарезала. Я включила радио на большую громкость — пусть оно заговорит и заполнит пустоту. Сев за стол, я почувствовала, что разваливаюсь на куски, нужно было срочно взять себя в руки, успокоиться, ничего не показывать. Теперь моя жизнь всегда будет такой, мне будет стыдно перед мужем и детьми, да и перед собой тоже. Как я могла пренебречь всеми последствиями содеянного? Я заставила себя что-то съесть и сделать несколько глотков кофе.
— Вчера вечером все прошло хорошо? — спросила Пенелопа.
Я растерялась, услышав вопрос дочки, моей красавицы-дочки, которая смотрела на меня с восхищением. Если бы она знала, она бы возненавидела меня, отвергла навсегда. Я с трудом подавила приступ тошноты.
— Было много народу, — с усилием выдавила я.
— Я не слышал, как ты пришла, — включился Ксавье. — Поздно?
Когда он обращался ко мне, интонация была осмотрительной, как если бы он опасался слишком приблизиться, и его опасения были оправданны, поскольку я только что испачкала нас.
— Да, довольно поздно… Я все привела в порядок, Кармен и Идрис помогли.
И тут меня отчаянно затошнило. Я закрыла рот рукой, выскочила из кухни, заперлась в туалете и вырвала то, что сумела проглотить, и остальное тоже. У меня все внутри болело, особенно желудок, его спазмы мне никак не удавалось укротить. В дверь дважды стукнули.
— Ава, — позвал Ксавье, — тебе что-то нужно?
Искреннее беспокойство в его голосе пронзило мне сердце.
— Нет, нет, — ответила я, по-прежнему склоняясь над унитазом. — Наверное, чем-то вчера отравилась.
И это отравление останется со мной навсегда…
Мне удалось выпрямиться, опираясь на стенку. Когда слабость немного отступила, я вышла в коридор и нос к носу столкнулась с Ксавье, который явно волновался за меня.
— Сможешь отвезти Титуана в школу? Если что, я сам его отвезу, а то ты не в лучшей форме.
— Все в порядке, умоюсь холодной водой — и о’кей, не беспокойся за меня.
Я сама удивилась раздражению в своем голосе. И поняла, что злюсь на мужа. Я приходила в ужас от самой себя: взяла и переложила часть ответственности на Ксавье. Если бы не было этой аварии, если бы он не отталкивал меня, если бы принимал меня в расчет, не отлучал от процесса своего выздоровления, а позволил разделить с ним испытания, если бы все его помыслы не крутились вокруг Констанс, разве я бы пришла к тому, к чему пришла сегодня? Но что я могла знать на самом деле? Где пределы нашей стойкости? Мне должно быть стыдно, что я ищу себе жалкие оправдания и сваливаю вину на Ксавье. Насколько мне известно, он не толкал меня в постель другого мужчины. Единственный, кто во всем виноват, — это я.
Я удрала из дома, чтобы больше не видеть лица детей и Ксавье, это дало мне краткую передышку, немного смягчило подавленность. Как и каждое утро, я направилась в галерею, уговаривая себя, что ничего не изменилось. По крайней мере в этой составляющей моей жизни. На углу улицы я резко затормозила: из-за глубокой усталости я забыла сделать крюк, чтобы подойти к галерее, минуя музыкальную лавку. Я нигде не задерживалась, чтобы по обыкновению поздороваться со знакомыми, слишком мрачное у меня было настроение, и не позволила себе заглянуть внутрь лавки Жозефа, опасаясь разбудить воспоминания о сегодняшней ночи. Даже будь у меня сильная воля — а это вряд ли, — достаточно было самой малости, чтобы я в эти воспоминания погрузилась, захотела зажмуриться и ощутить руки, тело Саши. Я вошла в галерею, надеясь, что она привычно сыграет роль моей защитной скорлупы, но этого не случилось: мне всюду мерещился Саша, в каждом зале, перед картинами и скульптурами. Он был гораздо реальнее Ксавье, который уже давным-давно здесь не бывал. Я представила себе, что мы могли уступить желанию и здесь, в этих стенах. Тогда я бы уже никогда не смогла сюда прийти. Тут я принялась воображать, что Саша якобы об этом догадался. Я себе не совсем верила, но тем не менее была тронута его вниманием.
Не снимая с двери табличку «Закрыто», я прошла в кабинет. Звонки не прекращались и отвлекали от малоприятных мыслей, не давая мне окончательно впасть в тоску. Звонившие просили зарезервировать одно из произведений, сыпались поздравления и благодарности за вчерашний вечер, художники демонстрировали возродившееся доверие. Это было слабым утешением, но доказывало, что я не во всем потерпела фиаско. Понимая, что вот-вот заявится Кармен, я отправила ей эсэмэску с просьбой сегодня не приходить и обещанием связаться с ней, как только буду в силах. Она не настаивала. Мне нужно было разобраться в собственных мыслях и расставить все по своим местам до того, как я поговорю с ней, до того, как все ей расскажу. А может, я хотела сохранить эту ночь для себя и только для себя. Кармен была мне как сестра, но делятся ли с сестрой ночью запретной любви? И как внятно описать то, что я пережила, что ощутили мое тело и мое сердце? Как объяснить это желание жить, такое сильное, что с ним не справиться? Разрушительное желание. Отчаянное стремление существовать сейчас, сегодня. Перестать плестись в хвосте аварии. Хоть ненадолго забыть обо всем.
Я пережила мощное потрясение и больше никогда не буду такой, как раньше. Я была уничтожена и не знала, что делать. Как сбросить гнет непоправимого? Почему Саша появился в моей жизни? Он все разбил вдребезги — мои клятвы, мою цельность. А ведь Ксавье нуждался во мне, он полагал, что может рассчитывать на жену, на ее надежность и силу. Выходит, он заблуждался. Он старался обрести себя, искупить вину перед Констанс, а я провела ночь с ее мужем? Неужели я хотела окончательно ее уничтожить? Или мне была уготована роль разрушительницы наших судеб, судеб всех нас четверых? Я проявила непростительную слабость. И все равно руки Саши, его черные глаза преследовали меня, ведь мне было с ним необыкновенно хорошо. Мое существование не имело смысла без Ксавье, никто и ничто не сможет поставить это под сомнение. Но Саша уже вошел в мою жизнь, забрал часть меня, я сама ее отдала, искренне и с пылом. Возможно, пора забрать ее обратно? Даже если я буду страдать? Да, пожалуй, я готова принести жертву, необходимость которой не вызывает сомнений. Потому что по-хорошему вопрос «готова — не готова» вообще не стоит. Я не должна больше видеть Сашу, и точка. Никогда. Я пообещала себе, что не буду его искать.
Глава четырнадцатая
Чем глубже я погружалась в чувство вины и неутоленное желание, тем больше распрямлялся Ксавье. Констанс исцеляла его. С каждым днем он все лучше держал спину и передвигался с меньшими усилиями. На его лице стало проступать выражение, которое исчезло после аварии. Например, ссоры Пенелопы и Титуана на втором этаже стали вызывать у него усмешку, полную нежности. Когда это произошло в первый раз, мне пришлось убежать, чтобы скрыть волнение. Но я подмечала и признаки того, что Ксавье не просто так настаивал на том, что он теперь другой: он действительно изменился, несомненно стал жестче, а его взгляд, хоть и постепенно смягчался, все же потерял свою прежнюю теплоту. Возможно, она уже никогда больше не появится или нам достанется лишь малая ее толика, но пока все перемены шли на пользу Ксавье. У него появилась энергия, он наконец-то готов был опять начать жить. Я наблюдала за ним тайком, отслеживала его повседневные жесты и замечала, как те из них, что еще совсем недавно были ему недоступны, если и не восстановились, то по крайней мере могли восстановиться. Такая вероятность существовала, потому что он добивался их возвращения с хорошей злостью. Он сжимал зубы, но делал это охотно и азартно.
Я была свидетельницей возрождения его внутреннего огня. Взлеты преобладали над падениями. А если что-то не удавалось, Ксавье больше не замыкался в себе. Ну или замыкался совсем ненадолго.
Свинцовый колпак, который изолировал его от окружающего мира, почти утратил свою злую магическую силу. Это ощутила вся семья. Ксавье возвращал себе роль полноценного отца семейства. Мне даже пришлось иметь дело с дурным настроением Титуана, после того как домашние задания с ним делал Ксавье, возмущавшийся отсутствием у сына интереса к школе. В отличие от меня, прощавшей Титуану все. Да, Ксавье стал более требовательным к себе, но и к другим тоже. Помимо этого, придя с работы, я все чаще заставала его весело болтающим с детьми. Пенелопе и Титуану жилось теперь гораздо лучше, их лица снова засияли, как и должно было быть, они ругались из-за любой ерунды, как раньше и как все братья и сестры в их возрасте, не опасаясь, что отец наорет на них. Ксавье теперь выходил в вестибюль, с костылями или без них, чтобы вместе с Месье встретить меня. Он робко целовал меня в губы. Мне хотелось ответить на поцелуй, вернуть себе его губы, спрятаться в его объятиях, в которых мне всегда было очень спокойно и по которым я так скучала, но я, по моему убеждению, потеряла на это право.
Я всех лишилась. Ксавье, которого любила больше собственной жизни, несмотря на всех его демонов и все, что он заставил меня вытерпеть. Я прошла процесс саморазрушения до конца, утоляя свое желание. Эта история не может вечно оставаться тайной. Мне было мучительно трудно забыть того, с кем я изменила, а саму измену я не забуду вообще никогда. Раньше или позже я буду вынуждена во всем признаться Ксавье и пойти на риск потерять его навсегда. Он никогда не смирится с тем, что я принадлежала другому мужчине. Я его не достойна. Мой эгоизм, мои желания, лишения и разочарования лишили меня мужа.
Но я утратила и Сашу. Я знала, что мы не должны видеться ни под каким предлогом, но не могла не ждать его. Он больше не играл у Жозефа. Каждый вечер я прислушивалась, мечтая уловить хоть одну нотку, поймать вибрато его виолончели, но в галерее поселилась тишина. Когда она становилась невыносимой и проникала в каждую клеточку моего тела, я съеживалась и с трудом подавляла желание расплакаться. Я никогда уже не услышу Сашину музыку. Все последние недели он помогал мне выстоять — своим присутствием, своей игрой, магнетизмом, возникшим между нами. Он поддерживал во мне жизнь, когда вокруг все рушилось и погружалось во тьму. Мое сердце билось для него, для Саши, и больше ни для кого. Именно он дарил мне счастье и краткое успокоение, которые заряжали меня энергией, вливали в меня силы, удерживали на плаву и позволяли начать все с начала. Он был адреналином, мешавшим мне утратить почву под ногами. Но все кончено. Больше ничто не защищало меня от медленного падения. Разве что явное улучшение у Ксавье.
Я разрушалась. Потери уничтожали меня. Мой муж наконец-то был со мной, то есть сбывалось то, чего я всегда хотела, за что сражалась. Но в разгар своей битвы я встретила Сашу. И близость с ним лишала меня Ксавье, который только-только пришел ко мне. Правда, подсознание упорно нашептывало, что после той ночи с Сашей я возвратила его жене, а он вернул меня мужу. Мы прожили наше желание до конца, мы удовлетворили его и, возможно, подсознательно были убеждены, что после этого все встанет на свои места.
Но у меня это не получилось. Я больше не знала, кто я такая. Я боролась с собой, чтобы не показать одолевавшее меня возбуждение, надежно скрыть внутренний конфликт, однако все более обеспокоенные взгляды Ксавье показывали, что мне это плохо удается. Получается, я должна была уступить запретному желанию и почувствовать себя совсем скверно, чтобы мой муж снова обратил на меня внимание. Чтобы я опять существовала для него. Он оправлялся от ран, приходил в себя после аварии, освобождался от навязчивых мыслей о своей вине, а я была даже не в состоянии радоваться. По крайней мере так, как я того ожидала. Часть меня торжествовала и плакала от счастья, видя возрождение Ксавье, а другая мучилась виной и не позволяла насладиться им, отпраздновать его. Стоило нам оказаться в одной комнате, Ксавье принимался изучать меня, пытаясь проникнуть в мои тайны. Когда я переставала робеть и встречала изумрудное сияние его глаз, я читала в них боль. Настала очередь Ксавье ничего не понимать. Не узнавать свою жену, участливую, заботливую, полную энергии, всегда в форме, до сих пор никогда не болевшую и не испытывающую недомогания. Я была сама не своя и не умела это скрывать. Я требовала от него, чтобы он стал таким же, как прежде, а сегодня мне самой хотелось стать такой, какой я была всегда. Той, какой я была до аварии.
С кем мне было поделиться, что временами, когда я смотрела на Ксавье, когда думала о последних нескольких месяцах, моя грудь сжималась так сильно, что я едва не кричала от боли. Мне казалось, что мне на лицо положили подушку и душат, а я отбиваюсь, чтобы нормально вздохнуть, но ничего не могу сделать, на меня давят все сильнее, и у меня больше нет сил сопротивляться. Все мои терзания выбирались на поверхность. Я устала, я так устала. Плохо спала, иногда с криком вырываясь из кошмаров. В своих снах я заново переживала несчастный случай, ту страшную ночь, свою боязнь потерять мужа. Мое тело и подсознание сохранили память обо всех тогдашних эмоциях: в моих снах Ксавье лежал на больничной койке, искалеченный, вдруг ставший совсем маленьким. В них являлся и Саша со свирепым лицом. А еще они вдвоем разговаривали обо мне. Мои перепуганные вздрагивания будили Ксавье. Он приходил в замешательство, но всякий раз нежно успокаивал меня. Мог ли он представить себе, что, когда он кладет ладонь на мое плечо, чтобы унять мои страхи, когда шепчет слова утешения, чтобы я поскорее уснула, все становится еще хуже и мне приходится сдерживать рыдания и сразу вспыхивающее понимание своей вины?
Уже две недели я отчаянно барахталась, чтобы оставаться на плаву. Этим вечером за ужином, похоже, роли поменялись. Ксавье поддерживал разговор и прилагал усилия, чтобы моя рассеянность не озадачила детей. Он делал все, что мог, мешая мне окончательно погрузиться в свои мысли; так, он вдруг спросил, по-прежнему ли чувствуются благоприятные последствия выставки. Сколько прошло с тех пор, как он в последний раз интересовался галереей? Даже не помню. Единственное, в чем я уверена: это было задолго до аварии. Можно сказать, в другой жизни.
— Я довольна, — промямлила я. — Одна работа продана, и сегодня я подписала договор с новым скульптором.
— У Кармен появился конкурент.
Его замечание позабавило меня, а я-то считала, что разучилась смеяться.
— Ты ее знаешь, она удвоит бдительность! А у тебя как сегодня прошел день?
— Как обычно.
Подразумевается, что он побывал в больнице.
— Однако, — продолжил он, — меня больше интересует завтрашний день.
— А что будет завтра?
— Я встречаюсь со своим подменщиком в клинике.
Может, я плохо расслышала? Или начала путать мечты с реальностью?
— Что-что?
Он смущенно улыбнулся, как если бы и сам не очень в это верил.
— Давно пора узнать, что там происходит. Согласна?
К глазам подступили слезы радости, одна из них скатилась по щеке. И тут Ксавье сделал то, на что я больше не рассчитывала: он осторожно стер слезинку большим пальцем и посмотрел на меня в упор. Я заставила замолчать голос вины, чтобы насладиться проявлением нежности, как оно того заслуживало. Ксавье опять был самим собой: пусть искалеченный, пусть его шрамы никогда не исчезнут, но он обрел себя. Достаточно понаблюдать за его поведением сегодня вечером, чтобы стало ясно: он спустился с небес на землю и теперь воспринимает действительность нормально. Изумруд его глаз больше не затягивала пелена, хотя авария оставила на нем нестираемые отметины.
Неожиданно наступившая тишина заставила нас встряхнуться. Пенелопа и Титуан пристально и удивленно уставились на нас. Они уже давно не наблюдали такой близости между родителями. Ужин завершился в почти беззаботной атмосфере. И даже если она была не совсем беззаботной, то новой была точно, как если бы всей семье стало легче дышать. Может, у меня возродится надежда? Вдруг получится забыть? И продолжать жить наперекор всем невзгодам…
Но все рухнуло, когда я шла по лестнице, собираясь лечь спать, и заметила в полутьме столовой хорошо знакомый предмет — такие в последнее время слишком часто попадались мне на глаза у соседа в музыкальной лавке. Весь центр стола оккупировал футляр. Футляр от скрипки. Я подошла к нему, словно притягиваемая магнитом. Мне надо было знать. Футляр был весь в царапинах, вмятинах, следах от удара. Моя дрожащая рука приблизилась к нему, едва не дотронувшись. Потом я со страхом и отвращением отдернула ее. В нашем доме поселилась Констанс. Меня окружили, загнали в западню.
— Это никогда не кончится, — прошептала я.
Я спешно развернулась, чтобы не видеть скрипку и не позволить себе взорваться, оттолкнула Ксавье — я и не слышала, как он подошел, — и взлетела по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
— Ава, подожди!
Я заткнула уши, это было уж слишком. Я схожу с ума. Закрывшись в спальне, я принялась наматывать круги, чтобы успокоиться, чтобы вычеркнуть эту скрипку из памяти. Что она у нас делает? Как это возможно? Она же пропала, разве нет? Зачем Ксавье подсунул ее мне? Чтобы поиздеваться? За моей спиной открылась и закрылась дверь. Раздался стук костылей, положенных на пол, затем шаркающие шаги Ксавье.
— Я нашел ее сегодня.
— То есть ты ее искал?
— Последнее, что я мог сделать для нее, это найти скрипку.
В каком-то тумане я услышала его объяснение: как из разговора с Констанс он узнал, что инструмент потерялся, как у него стала чаще включаться память о минутах после столкновения с автомобилем и после того, как он пришел в сознание. И как он вроде бы припомнил, что из соседних домов вышли люди и кто-то собрал обломки. Тогда он стал звонить в каждый дом по соседству, и случилось чудо. Человек, поднявший скрипку, боялся, что его обвинят в воровстве, и потому не отнес ее в полицию. Скрипка Констанс ждала его там, где никому, в том числе Саше, не пришло бы в голову ее искать. Она никогда не забудет, что скрипку нашел не муж, а Ксавье.
— Если бы я знал раньше, — завершил он свой рассказ.
И тут я слетела с катушек.
— Хватит, Ксавье!
Я не невинная овечка, но мне надоело выслушивать упреки, ведь я просто старалась его защитить. И так усердно защищала, что сама заблудилась. Я приготовилась все ему высказать. Остановить себя я не могла: только что рухнула плотина, и меня подхватил слишком сильный, чтобы ему противостоять, поток.
— Ты в состоянии представить себе, как на меня действует присутствие этой вещи у нас дома? Нет, не в состоянии… После аварии тебя беспокоит другая женщина, а не я. Той ночью я исчезла из твоей жизни. Ты хоть раз задумался, как я себя чувствую? Задал мне хоть один вопрос? Представил себе, как я все это пережила?
Он побелел.
— Но…
— Помолчи! Ты уже швырнул мне в лицо все, что хотел, настала твоя очередь выслушать.
Меня трясло, а он был растерян и, судя по жесткости взгляда, злился.
— Я знаю, Ксавье, что на мотоцикле была не я, не я попала в аварию и не я, искалеченная, очутилась на операционном столе. Я прекрасно понимаю, что никогда не смогу поставить себя на твое место, можешь не сомневаться. Я никогда не позволю себе преуменьшить то, что ты пережил. Но известно ли тебе, что ощущаешь, услышав, что твой самый любимый человек попал в аварию и неизвестно, выживет ли он? Это разрушает тебя, загоняет под землю, приводит в ужас, пронзает насквозь.
Он сжал кулаки, но не сумел ничего ответить, поэтому я продолжила:
— Знаешь, что такое бесконечно долго сидеть в зале ожидания, когда тебе ничего не говорят? И в душе ты уже как будто умер? Знаешь ли, каково мне было справляться с ужасом от мысли, что я больше никогда тебя не увижу? И что придется сообщить детям, что они потеряли папу? Нет, ты этого не знаешь. Ты не представляешь себе, в каком аду я очутилась той ночью.
— Я никогда не утверждал, что ты не страдала.
Я жестом заставила его замолчать и принялась расхаживать перед ним.
— Но, Ксавье, с каждым днем все становилось хуже… Ты проваливался глубже и глубже, ты оттолкнул меня. Я наблюдала за тем, как ты сдаешься. Ты бросил нас, детей и меня. Ты не сражался за нас и вместе с нами. Мы были готовы тебе помочь. Возможно, я не сделала того, что было нужно, и точно была неловкой, но я перепробовала все. И ты заставил меня выпутываться в полном одиночестве… Ты отверг меня… Ни разу не протянул мне руку помощи. Вместо этого ты протянул руку ей…
— Я знаю, что ты сделала все, что могла… Мне стыдно за свои упреки, но я был зол, чувствовал себя пленником тела, которое не узнавал… Я больше не знал, кто я такой, Ава. Меня грызло сознание своей вины. Я очень сожалею, что все так получилось.
Я слышала его извинения, но параллельно всплывало все — мои страхи, мои раны. И чем больше их выбиралось наружу, тем легче мне дышалось. Все равно я многое перетерпела, и мне предстоит вытерпеть еще больше, но теперь меня ничто не остановит, я пойду до конца. Не удовольствуюсь полуправдой.
— Ты оттолкнул меня, — повторила я. — Отодвинул меня в сторону. Никогда в жизни я не была такой одинокой. Я пришла к выводу, что все кончено, Ксавье, что ты уже никогда не будешь со мной… Возможно, ты никогда полностью не восстановишься после аварии, я поняла и приняла, что ты изменился. Но и я никогда не воскресну окончательно, никогда не стану прежней. С тех пор, как я потеряла тебя, я уже не та, какой была раньше, потому что я все равно потеряла тебя, хоть ты и жив. Я перестала быть женщиной, которую ты знал, у меня внутри тоже что-то сломалось и…
— Сколько зла я тебе причинил…
Он преодолел разделяющее нас расстояние, полный незнакомой ярости, и попытался притянуть меня к себе.
— Не прикасайся ко мне!
Я отпрянула, хотя больше всего хотела, чтобы он крепко обнял меня. Но нет, это невозможно. Мой отказ ошеломил его. Зачем мы терзаем друг друга?
— Я все разрушил, — простонал он, глядя мне в глаза. — Я знаю, насколько…
У меня екнуло сердце… Что он имеет в виду?
— Сможешь ли ты однажды простить меня? — продолжил он.
Мои щеки стали мокрыми. Я была готова признать, что между нами все кончено. Причем безвозвратно.
— Это ты должен меня простить, Ксавье.
Ему тоже не удавалось скрыть слезы, челюсть напряглась, и на этот раз он не позволил мне вырваться, притянул к себе, властно сжал, хоть я и не сопротивлялась. Откуда взялась эта вновь обретенная сила?
— Молчи, Ава… Прошу тебя, ничего не говори…
Его голос сорвался. Он знал. Мой рот открылся, я ждала, что из него вырвется крик боли, но не услышала ни звука, а Ксавье прижимал меня все сильнее, словно хотел вобрать в себя.
— Ксавье… я…
— Я не хочу потерять тебя, Ава, мне этого не пережить… Прости меня… Во всем виноват я.
Я больше не боролась с ним, наоборот, вцепилась в его свитер.
— Нет… запрещаю тебе так говорить… Это я… Я не…
Он взял в ладони мое лицо, я зажмурилась, стыд терзал меня.
— Посмотри на меня, Ава, ладно?
Я откликнулась на его отчаянный призыв. Боль и любовь затопили его. Никогда еще он не был таким красивым.
— Мы оба заблудились, забыли, кто мы такие… Пытались выжить любой ценой и сегодня за это расплачиваемся. Я хочу вернуть тебя, хочу вернуть нас… Я люблю тебя, знала бы ты, как я тебя люблю…
— И сейчас? — прорыдала я.
— Было бы не так больно, если бы я перестал тебя любить.
Я устояла на ногах только благодаря тому, что он меня не отпускал.
— А ты, Ава, ты меня еще любишь? Это единственное, что важно для меня. Любишь ли ты меня?
— Я всегда тебя любила, можешь не сомневаться.
По его лицу промелькнуло болезненное облегчение.
— Ксавье, ты мне веришь? Скажи, что ты мне веришь.
— Я тебе верю…
Я встала на цыпочки и робко потянулась к его губам. Я ждала позволения, и он дал его, крепко поцеловав меня. Этот поцелуй был до краев наполнен свирепостью, сожалениями, прощением и любовью, и он был соленым от наших слез. На этот раз я взяла его лицо в ладони, стала целовать щеки, рот, глаза, шею.
— Мне так тебя не хватало, Ксавье. Я боялась, что умру без тебя. Не оставляй меня, не оставляй меня больше никогда.
Его пальцы сомкнулись на моих запястьях, не давая мне пошевелиться. Его взгляд держал меня, не отпуская: в нем сражались разные эмоции — любовь, гнев. Не откажется ли он от своих слов? Он исступленно поцеловал меня, как не целовал ни разу за всю нашу совместную жизнь. И я ощутила соленую влагу на наших губах, услышала наши стоны наслаждения и боли. Неконтролируемое, разрушительное, мучительное желание нарастало.
— Я хочу тебя, Ава, так сильно я тебя никогда не хотел.
Я вырывалась, он меня не отпускал. Как я могла ему отдаться после всего, что сделала? Я его не стоила.
— И я хочу забыть, хочу, чтобы ты помогла мне забыть. Сделай так, чтобы я забыл аварию. Всю, целиком. Это только в твоих силах. Заставь меня вспомнить, что я мужчина. Я хочу подвести черту. Я готов. Я и так заставил нас слишком долго ждать.
Он крепко стиснул меня.
— Мы ведь обязательно простим друг друга? Помоги мне избавиться от сомнений.
Мое дыхание ускорилось. Я не могла отстраниться от Ксавье, снимала с себя вещь за вещью и неотрывно смотрела на него. Пусть у него не останется сомнений, пусть он знает: я с ним, я принадлежу ему. Когда на мне совсем не осталось одежды, я опять прильнула к нему и ждала, когда он ко мне прикоснется. Снова. Его ладони осторожно легли мне на спину, потом они стали властными, я изогнулась, его губы терзали мою шею. В животе вспыхнул огонь, он звал Ксавье. Я вцепилась в его плечи. Он медленно отступал назад, пока не наткнулся на ножку кровати. Мы упали на нее, я изо всех сил старалась не причинить боль его ноге.
— Перестань щадить меня! Мне не нужна твоя жалость. Люби меня, покажи, как ты меня любишь.
Я раздела его, покрывая поцелуями. И во всех местах, которых я касалась губами, были шрамы, а кожа покрывалась пупырышками, когда я к ним приближалась. Но я уже любила эти шрамы, они были частью Ксавье, и я ему это доказывала. Я догадалась, что он потерял уверенность в себе, в мужчине, которым он был. Наши ласки, наши поцелуи были жадными, страстными, как никогда. Мы делали друг другу больно, мы доставляли друг другу удовольствие.
— Иди ко мне, Ава, прошу тебя. Быстрее.
Ксавье ждал, чтобы я занялась с ним любовью. Мы смотрели друг другу глаза в глаза — мои черные, его зеленые. Наши лица никогда не были так наполнены смыслом: они отражали налетевшую на нас двоих бурю. И все так же — глаза в глаза — я резко послала вперед бедра, чтобы мы наконец-то соединились. У нас перехватило дух. И я заплакала. Он был со мной, во мне, и впервые за последние месяцы я ощутила себя цельной, защищенной и защищающей его.
— Мне было так плохо без тебя, — прошептала я.
— Я никогда больше тебя не покину.
Ну вот, наши тела опять единое целое, больше ничего нас не разделяет, с этим покончено. Мы неразделимы, как раньше, и жизнь могла продолжаться, как она продолжалась, когда Ксавье возвращался из долгой поездки. Мы впервые снова вместе после наших странствий. И наши «я люблю тебя» растворились в стонах наслаждения.
Позже мы лежали, закутавшись в простыни, в полутьме нашей спальни, и я заняла свое привычное место — угнездилась у него под мышкой, а он прижал меня к себе.
— Мы справимся? — Его голос был едва слышен.
— Хочу в это верить, Ксавье.
Я забуду обо всем, научусь жить с этим, с воспоминанием, которое мне никогда не удастся стереть, с виной за свое предательство человека, которого люблю. Научусь жить с его упреками, терпеть, когда это будет вклиниваться между нами. А еще я научусь жить с новым жестким характером Ксавье. С его новой силой, которая сбивает меня с толку, но которую я уже люблю. Я смогу, раз хочу этого, как ничего другого.
Дети нашли нас крепко спящими, обнявшись. Никакие кошмары меня не мучили. Будильник не прозвонил. Когда мы вынырнули из сна, даже вид застывших в ногах кровати Пенелопы и Титуана не подсказал, что с нами произошло и что происходит в эту минуту, — мы переглядывались, недоумевая. Мы провели ночь, приклеившись друг к другу, потому что боялись, как бы один из нас не сбежал. И пусть наши сердца бились в унисон, у этого пробуждения был привкус похмелья. Я сомневалась в реальности прошедшей ночи. Может, она мне приснилась? Тем более что накануне мы обменялись резкими, жестокими словами, полными недомолвок. Сражение за наше спасение только началось.
— Я займусь детьми, отдыхай. — Я погладила Ксавье по щеке.
Но он меня не отпускал.
— Я должна идти, Ксавье, иначе наша дочь разнесет дом по кирпичику.
Он нахмурился.
— Ты придешь? — испуганно спросил он.
Я неуверенно поцеловала его, как если бы право на поцелуи, которое я себе вчера вернула, больше мне не принадлежало.
— Конечно.
Я быстро оделась, плеснула в лицо холодной водой, дети за это время проглотили по миске хлопьев и уже ждали меня в прихожей. Их надо было срочно доставить в школу.
Когда я вошла в дом, от мысли, что я останусь наедине с Ксавье, меня пробрала дрожь. Где гарантия, что его настроение со вчерашнего вечера не изменилось? Может, энтузиазм у него поутих? Как и мой, только еще явственнее. Может, окрепли сожаления… Он был на кухне и оживленно беседовал с Месье и Мадемуазель. Это был действительно он, тот Ксавье, которого я всегда знала. Их тайные переговоры разом прекратились, как только я присоединилась к троице, и животные отошли от него, чтобы потереться о мои ноги. Я рассеянно погладила их, во многом для того, чтобы заполнить повисшее смущенное молчание.
— Хочешь кофе? — прервал его Ксавье.
Он протянул мне чашку, я взяла ее и села к столу, чтобы укрыться от его взгляда, который цепко держал меня. Ксавье стоял, отодвинув в сторону костыли и прислонившись к рабочему столу.
— Ава?
Я обернулась. Меня гораздо сильнее, чем я могла предположить, взволновала сама сцена: мы вместе пьем утренний кофе, и у Ксавье почти веселое лицо.
— Хочу попросить тебя об услуге.
— Слушаю.
— Сможешь отвезти меня в лечебницу? Я бы хотел, чтобы ты была со мной.
Вспышка любви в сердце.
— Конечно… Соберусь, и поедем.
Я помчалась по лестнице — никак нельзя, чтобы он увидел мои мокрые глаза.
Я уже входила в душ, когда дверь ванной открылась. Я застеснялась: Ксавье впервые после долгого перерыва видел меня обнаженной в ярком свете дня. Накануне мы, конечно, занимались любовью бурно и без намека на застенчивость, но нам еще предстояло заново приручить простоту и спонтанность каждодневных жестов. Ксавье было так же неловко, как мне. Сбитые с толку, мы долго смотрели друг на друга, и его губы сложились в кривоватую гримасу.
— Мне тоже нужно собраться.
Вместо ответа я улыбнулась ему. По мне текла вода, Ксавье брился, и мы обменивались смущенными взглядами в зеркале. Когда я вышла из душевой кабины, он протянул мне банное полотенце, как делал это раньше.
За всю дорогу мы не произнесли ни слова. Ксавье безостановочно крутил на пальце обручальное кольцо. После аварии я ни разу не заметила, чтобы он это делал. Выходит, к нему возвращаются привычные невротические жесты. Он заставлял себя размеренно дышать. Я не рискнула представить, что он чувствует на пороге возвращения к работе. Я изо всех сил надеялась, что ему будет комфортно и что сегодня вечером он скажет себе: да, я смогу лечить животных, как раньше. С его точки зрения, этот день был обязательной контрольной проверкой, тестом на психологическую устойчивость. Если он сможет проводить в клинике хотя бы по несколько часов ежедневно, ожидая, пока нога полностью восстановится, за его душевное равновесие можно будет не беспокоиться… Когда я припарковалась, Ксавье не шелохнулся, приклеившись взглядом к лечебнице, с трудом сдерживая зашкаливающие эмоции. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и вдруг инстинктивно отпрянул и насупился, внимательно изучая своего временного заместителя, который появился на пороге.
— Он симпатичный, — прокомментировал Ксавье севшим голосом.
— Я тоже так считаю.
Он схватил мою руку и сдавил, едва не расплющив. Наклонившись, нашел мои губы и впился в них поцелуем.
— Спасибо, Ава… Спасибо, что позаботилась о том, чтобы моя лечебница не развалилась вместе со мной.
Я погладила Ксавье по щеке, прислонилась лбом к его лбу, провела рукой по волосам.
— Иди, он тебя ждет, это касается только вас двоих, ветеринаров. Вам нужно многое обсудить. Теперь, когда ты благополучно добрался до места назначения, мне в вашей компании делать нечего.
— До вечера.
Он выбрался из автомобиля, собрался захлопнуть дверцу, но я придержала ее.
— Позвони, когда захочешь обратно, я заеду за тобой.
Он отвел глаза.
— Нет, меня и такси устроит.
Читать бесплатно другие книги:
