Утешительная партия игры в петанк Гавальда Анна
– Иди за Шарлем! А в выходные примемся за кухню!
Вот тогда-то, когда мы втроем драили стены, Алексис рассказал нам всю правду о своем вояже. Не помню, почему мы вдруг заговорили об его отце, но в какой-то момент мы с Анук так и застыли с губками в руках.
– Вообще-то ему нужен был партнер, ну а когда он понял, что я все еще несовершеннолетний, а значит, недееспособный, он потерял ко мне всякий интерес…
– Нет… – выдохнула Анук,
– Клянусь тебе! Этот козел просчитался! «Тебе только пятнадцать? Только пятнадцать?» – все переспрашивал он и нервничал: «Ты уверен! Только пятнадцать?»
Поскольку Алексис смеялся, засмеялись и мы, но… как бы это сказать… Порошок «Сен-Марк» довольно едкий. Говорю так, потому что еще некоторое время мы чихали и отплевывались, прежде чем снова смогли заговорить.
– Вижу, что подпортил вам настроение, – пошутил Алексис, – да все это ерунда! Я же не умер…
А вот она, и тут уж просчитался я, просто не жила, пока его не было. Ни разу не пустила меня к себе. Я попусту стучал в дверь и уходил в тревоге, просто скатывался кубарем по их загаженной лестнице.
Я кругом обманулся. Это место не освободится никогда.
Но я получил письмо… Единственное за четыре года пансиона…
Извини, что не открыла тебе вчера. Я часто думаю о тебе. Мне вас не хватает. Я вас люблю.
Поначалу я слегка разозлился, потом мысленно выкинул «вас» и сжег письмо – ведь я его уже прочитал. Она по мне скучала, больше я ничего знать не хотел.
Зачем я опять все это ворошу? Ах да… кладбище…
Теперь-то ты уже совершеннолетний… Вправе предавать кого угодно…
После твоей поездки на Альфа-Ромео она никогда уже не была такой, как прежде. Может быть, бросив пить, стала более сдержанной? Может, потому она больше не хватала нас, как раньше, не прижимала к себе, не зацеловывала, не отдавала нам всю себя? Не думаю.
Просто потеряла доверие. Уверилась в своем одиночестве. Стала вдруг осторожней, в ней появилась странная нежность, словно ее переключили на другое напряжение, перекрыли кислород, наложили зажим на сердечную мышцу. Она больше не дразнила нас, не подшучивала: «Эй… Некая Жюли зовет тебя… к телефону…», когда звонил кретин Пьер, который как всегда, забыл свой учебник, а если ты играл особенно хорошо, она запиралась у себя в комнате.
Ей было страшно.
После вокзала Сен-Лазар машин стало поменьше. Шарль выбрался из общего потока и тайными тропами местных хитрецов поехал дальше. Останавливаясь на светофоре, снова стал обращать внимание на фасады. Особенно вот на этот, у сквера Людовика XVI, с резными животными в стиле ар-деко, который он обожал.
А ведь именно так он завоевал Лоранс…
Он был нищий, она была великолепна, что он мог ей предложить? Только Париж.
Он показал ей то, чего никогда не видят другие. Открывал перед ней ворота, перелезал через ограды, держал ее за руку и отводил от ее лица плети дикого винограда. Познакомил ее с маскаронами,[85] атлантами и резными фронтонами. Назначил свидание в пассаже Желания[86] и объяснился в любви на улице, где Обитало Сердце.[87] Считал себя большим хитрецом, на самом деле, вел себя глупо.
Был влюблен.
Она смотрела в сторону, пока он совал свой студенческий под нос консьержкам в стоптанных башмаках, словно сошедшим с фотографий Дуано,[88] и, приобняв ее за талию, указывал пальцем наверх и целовал в шею, пока она искала лицо мадам Лавиротт с улицы Рапп[89] или же крыс в церкви Сен-Жермен л'Осерруа.[90]
«Я не вижу…» – сдавалась она.
Еще бы. Ведь он указал ей не на ту гаргулью, чтобы подольше покайфовать от ее «Шанель № 5».
Лучшие его рисунки были созданы именно в эти годы: и во всех кариатидах Парижа можно найти что-нибудь от Лоранс: округлость ее плеч, красивый нос, изгиб груди.
Какой-то тип грубо его подрезал, да еще и обхамил.
Переехав на другой берег Сены, он успокоился. Вспомнил, что едет к ней, и почувствовал себя счастливым. К ней и к Матильде, двум своим фуриям…
Фуриям, от которых ему чего только не доставалось…
Ну, что ж, он не против… Порой несколько утомительно, зато не соскучишься.
5
Он решил сделать им сюрприз – приготовить ужин. Стоя в очереди в мясную лавку, прикинул меню, купил цветов и зашел в винный.
Включил музыку, закатал рукава – передышка, он послушает их.
Подпоит ее и будет ласкать до изнеможения. Раздевая ее, снова почувствует себя живым человеком, целуя ее тело, забудет горечь последних дней. Похоронит Анук, забудет Алексиса, позвонит Клер и скажет, что жизнь прекрасна, а от ее голоса у него до сих пор звенит в ушах. Заберет завтра Матильду из колледжа и подарит ей диск еще одной психопатки, Нины Симон.[91] «I sing just to know that I'm alive».[92]
Да, да.
Он? Он еще жив.
Сделал поменьше огонь, накрыл на стол, принял душ, побрился, налил себе бокал вина, подойдя к колонкам, подумал о типографии толстяка Воэрно.
В конце концов, ничего особенного… Зато в кои-то веки поработает без смет, без разницы во времени и без скандалов. Кайф… Вспомнил одно фирменное «типографское» ругательство, которое в свое время очень ему понравилось: когда типограф в гневе и посылает всех к чертовой матери, то грозится «наложить кучу в ящичек с апострофами». Ладно, он обещает им не быть таким точным.
Спасти хотя бы освещение…
Вино превосходное, кастрюля бухтит, и, слушая Сибелиуса, он ожидает возвращения двух своих хорошеньких парижанок. Жизнь налаживается.
Заключительная часть второй симфонии. Тишина.
В голове тоже.
Проснулся от холода. Застонал, опять спина, не сразу очухался. Ночь сгорела, а ужин… черт, который час? Половина одиннадцатого. Что это значит?.. Позвонил Лоранс – автоответчик. Поймал Матильду:
– Эй, вы где, красавицы?
– Шарль? Ты? Ты разве не в Канаде?
– А где вы?
– Так сейчас же каникулы… Я у папы…
– Да?
– А мамы нет дома?
Ох, как же он не любил этот невинный голосочек…
– Подожди, как раз хлопнула дверь лифта, – соврал он. – Я тебе перезвоню завтра…
– Эй, Шарль?
– Да?
– Скажи ей, что на субботу все остается в силе. Она поймет.
– ОК.
– И вот еще что… Твою песню, я слушаю ее постоянно…
– Это какую?
– Ты что… Ты же знаешь… Ну эту, коэновскую…
– Да?
– Я ее обожаю.
– Отлично. Значит, я наконец смогу тебя удочерить? И он повесил трубку, зная, что она улыбнулась.
Продолжение было куда печальнее.
Поставил Сибелиуса на место, натянул свитер, пошел на кухню, поднял крышки, начал было отделять пережаренное от пригоревшего, потом вздохнул и все отправил в ведро. Мужественно поставил кастрюли отмокать, взял бутылку и бросил последний взгляд на идиотские подсвечники…
Выключил свет, закрыл дверь и… не знал, что теперь делать.
И не стал ничего делать.
Подождал.
Выпил.
И как в гостинице, в прошлую «ночь», стал следить за бегом времени по большой стрелке часов.
Попробовал почитать.
Не пошло.
Может, послушать оперу?
Слишком шумно.
К полуночи взял себя в руки. Лоранс не из тех, кто побежит домой сломя голову, рискуя потерять по дороге туфельку…
Конечно, нет.
Сегодня вечером доброй феи не будет…
Решил ждать до двух. Вечер в хорошей компании, плюс время на то, чтобы поймать такси, два часа ночи, это реально.
Два часа ночи.
Открыл вторую бутылку.
Без пяти три, мадам Хандри.
Кранты.
Еще одно ничего не значащее выражение Матильды.
Чему кранты?
Да ничему.
Всему.
Выпил в темноте.
Так ему и надо.
Будет знать, как возвращаться без предупреждения…
Пошел за конвертом с фотографиями. Раз уж пошла такая пьянка, почему бы еще немного не побередить себе душу?
Они с Алексисом. Совсем дети. Друзья. Братья. В парке. В саду. На школьном дворе. На берегу моря. В день Тур-де-Франс. У бабушки Шарля. Кормят кроликов на ферме, а вот они за трактором мсье Каню.
Снова они с Алексисом. Взявшись за руки. Как всегда. И навсегда. Клялись на крови, спасли птенца и стащили номер Luf[93] из табачной лавки в Бреси. Изучили его, спрятавшись за умывальником, страшно хихикали, но все же пока предпочитали истории про Пифа.[94] Поэтому обменяли его у толстяка Дидье на поездку на мопеде.
Алексис перед концертом. Серьезный, рубашка застегнута до верху, галстук, подаренный Анри, труба прижата к груди.
Анук после того же концерта. Гордая. Взволнованная. Указательным пальцем стирает под глазом потекшую тушь.
На краю скамьи Нуну с Клер на коленях. Клер опустила голову, наверное, играет с его кольцами.
Отец. Снимок обрезан. Без комментариев.
Шарль студент, грива волос. Гримасничает и машет рукой перед объективом.
Анук танцует дома у его родителей.
В белом платье, волосы убраны, улыбка точь-в-точь как на первой фотографии, под вишней, почти за пятнадцать лет до того.
А ведь через несколько часов она…
Неважно.
Шарль откинулся назад. Ну и как это все называется? – ругал он себя. Опять копаешься в прошлом, как свинья в грязи, и не хочешь знать, что творится у тебя под носом! Это сейчас все катится в тартарары. Ты вообще понимаешь, что твоя жена в объятиях другого, пока ты тут хнычешь в коротких штанишках?
– Да проснись же ты, черт подери. Делай хоть что-нибудь. Вставай. Кричи. Бейся об стены. Прокляни ее. Вскрой себе вены.
– Помилуйте…
– Хотя бы поплачь!
– Я все выплакал в самолете.
– Тогда скажи, что ты несчастен!
– Несчастен? – покачал он головой. – Но… Что значит быть несчастным?
– Ты слишком много выпил, через пару часов ты это поймешь…
– Нет, напротив. У меня никогда не было столь ясной головы.
– Шарль…
– Что еще? – спросил он раздраженно.
– «Несчастный» – это антоним слова «счастливый».
– Что такое «счас…»
– Нет. Ничего. Закрыл глаза.
И когда он уж было собрался покончить с этим маразмом и ехать на работу, услышал, как открывается дверь.
Не замечая его, она прошла прямо в ванную.
Смыла с себя сперму другого.
Зашла в их спальню, оделась, вернулась в ванную накраситься.
Открыла дверь в кухню.
Она не выглядела смущенной, скорее раздраженной. Да, держалась она уверенно, сварила себе кофе и только потом, наконец, решила обратить на него внимание.
Какое хладнокровие, подумал Шарль, какое, черт подери, хладнокровие…
Подошла, дуя на кофе, села в кресло напротив него и в полутьме спокойно выдержала его взгляд.
– Что ты хочешь от меня услышать? – спросила она, поджав под себя ноги.
– Ничего.
– Чемодан на этот раз не забыл?
– Нет. Спасибо. Да, кстати…
Он протянул руку и взял пакет, стоявший рядом с его портфелем.
– Смотри, что я нашел для Матильды…
Надел бейсболку с надписью «I ¦ Canada» и лосиными рогами в качестве украшения.
– Забавная, правда? Может, себе оставить…
– Шарль…
– Замолчи, – оборвал он ее, – я же тебе сказал, у меня нет никакого желания тебя слушать.
– Это не то, что ты…
Он встал и отнес свою чашку на кухню.
– Что это за фотографии?
Он забрал их у нее и положил обратно в конверт.
– Сними ты эту дурацкую бейсболку, – вздохнула она.
– Что будем делать?
– То есть?
– Как нам жить вместе?
– Как все живут. Как получится.
– Без меня.
– Знаю. С некоторых пор тебя и так здесь как бы нет…
– Да, ладно, – ответил он с ласковой улыбкой. – Давай не будем валить с больной головы на здоровую. Сегодня главная роль у тебя, моя Помпонетта.[95] Ты лучше скажи мне…
– Что?
– Да ничего.
Она выпрямила одну ногу и что-то соскребла ногтем с юбки:
– Скажи-ка… Ты вроде похудел?
Он собрал вещи, переодел рубашку и закрыл за собой дверь, не желая более участвовать в этом дурном водевиле.
– Шарль! – окликнула она его, когда он был уже на лестнице. – Перестань… Это же ерунда… И ты сам знаешь, что ерунда…
– Конечно, знаю… Поэтому и спросил, зачем мы до сих пор живем вместе.
– Да нет, я про сегодняшнюю ночь…
– Да что ты? – огорчился он, – тебе не понравилось? Бедняжечка… Как вспомню, что шамбрировал[96] тут для тебя бутылку Помроля… Так что согласись, жизнь все-таки чертовски жестока…
Спустился еще на несколько ступеней и объявил:
– Не жди меня вечером. У меня встреча в «Арсенале»[97] и я…
Она удержала его за рукав пиджака.
– Перестань, – прошептала она. Он замер.
– Перестань… Обернулся.
– А Матильда?
– Что Матильда?
– Ты же не запретишь мне с ней видеться?
Вот так номер! Она запаниковала. И это ясно отразилось на ее красивом лице.
– Зачем ты так говоришь?
– Лоранс, у меня не было сил убрать со стола. Я… Ты была мне нужна и…
– И что?.. Что с тобой происходит? Куда ты собрался? Что ты делаешь?
– Я устал.
– Это я знаю. Спасибо, что напомнил. Слышала сотни раз. И почему же ты так устал? Что все это значит на самом деле?
– Не знаю. Пытаюсь понять.
– Вернись, – попросила она совсем тихо.
– Нет.
– Почему?
– Слишком уж печально то, во что мы с тобой превратились. Только ради нее так дальше продолжаться не может. К тому же… Вспомни… тогда, на лестнице. Вспомни, что ты мне сказала… В первый день…
– И что же такого я сказала? – спросила она раздраженно.
– «Она заслуживает лучшего».
Молчание.
– Ведь если бы не она, – продолжал Шарль, – ты сама бы ушла. И уже давно…
Почувствовал, как ее ногти впились ему в плечо:
– Кто эта брюнетка на фотографиях? Это о ней ты говорил мне несколько дней назад, это она умерла? Мать какого-то там твоего друга? Это из-за нее ты так себя ведешь последнее время? Кто она? И что все это значит? Что-нибудь в духе Mrs Robinson?[98]
– Ты все равно не поймешь…
– Да что ты? А ты попробуй, – взорвалась она, – скажи мне. Растолкуй, раз я такая дура…
Шарль с секунду поколебался. Он знал, что сказать, мог ей все объяснить одним словом, но не решился.
Не из-за Лоранс, из-за Анук. Одно только слово, но он никогда в нем не был уверен. Когда-то давно оно застряло у него глубоко внутри и так там и оставалось все эти годы, и вот ведь, в конце концов, явилось причиной полного сбоя.
Поэтому он заменил его на другое. Не такое откровенное, попроще:
– Это нежность…
– Не знала, что все так серьезно, – не задумываясь, ответила она.
– Да? Тебе повезло…
– …
– Лоранс…
Она уже повернулась к нему спиной и пошла наверх.
Он подумал было догнать ее, но услышал, как она напевает: God bless you please, Missize Robinson, na na nani nana,[99] и решил, что она так ничего и не поняла.
И никогда не захочет понять.
И, держась за перила, продолжил спускаться вниз.
И правда… Благослови ее, Боже.
Сделай хоть это, после всего, что Ты заставил ее пережить.
Машина Лоранс была припаркована неподалеку. Он прошел мимо, остановился, вернулся, вырвал страничку из записной книжки, черкнул несколько слов и сунул под дворник.
Что это было? Муки совести? Извинения? Объяснение в любви? Прощальные слова?
Нет…
«Матильда просила передать, что на субботу все остается в силе».
Это было в его духе. Абсолютно в его духе.
Шарль Баланда. Наш герой. Через неделю ему будет сорок семь, любовник-рогоносец без каких-либо прав на ребенка, которого он воспитал. Прав никаких, и это он помнил, но ведь было и что-то более важное. Он не забыл, он оставил записку, значит, не все так безнадежно. Эта девочка – она справится.
Уходил, ощупывая карманы в поисках носового платка.
Читать бесплатно другие книги:
