Зимний излом. Том 1. Из глубин Камша Вера
«Я, Эрнани из рода Раканов, король талигойский, готовясь предстать пред Первым судом, сим завещанием объявляю свою последнюю волю.
Исполнителями оной воли назначаю герцога кэналлийского Рамиро Алва и Повелителя Молний герцога Эпинэ. Оба они осведомлены о том, что им завещано свершить, и поклялись исполнить завещанное. Я же принимаю на себя всю ответственность и все грехи, кои свершат мои душеприказчики, исполняя мои распоряжения.
Внешние враги и внутренние недуги подточили Талигойю, и время ее истекло. Принц Эркюль слишком мал, чтобы провести умирающее королевство через Излом. Я не вижу в нем качеств, которые позволили бы ему возродить Талигойю и защитить ее от посягательств подстрекаемых Агарисом Гайифы, Уэрты и северных королевств.
Посему я, Эрнани Одиннадцатый Ракан, перед лицом Создателя и близкой смерти по доброй воле отрекаюсь от талигойской короны за себя, принца Эркюля и его потомство. Я назначаю герцога Алва местоблюстителем трона и вручаю ему свою корону с тем, чтобы он отдал ее Франциску Оллару. Если же Рамиро сочтет, что означенный Франциск не принес Талигойе мира и процветания, я повелеваю Рамиро кэналлийскому свергнуть его и принять корону самому. В знак права Рамиро моим именем сместить недостойного правителя я завещаю ему меч Раканов и повелеваю и молю не вкладывать его в ножны, пока моей земле грозит опасность. Если же герцог Алва погибнет, обязанности местоблюстителя перейдут к герцогу Эпинэ.
Я давно и тяжело болен, моя жизнь лишь отягчит смену династий, но мой дух слаб, и я не могу убить себя сталью, а принять смерть от яда недостойно мужчины и короля. Я прошу герцога Эпинэ о последней услуге, кою друг и верный вассал может оказать умирающему сюзерену. В моей исповеди, которую я вручу герцогу Эпинэ для передачи епископу Кабитэлскому Ариану, я каюсь в грехе самоубийства и принимаю его тяжесть на свою душу.
Я прошу герцога Эпинэ, герцога Алва и Преосвященного Ариана держать подлинные обстоятельства моей смерти в тайне,дабы не легли они тяжким грузом на плечи принца Эркюля, королевы Бланш и всех, кто любил меня.
Герцог Придд силой и хитростью принудил своего короля вручить ему регентство, что является величайшим преступлением против короны и Создателя и карается смертью. Я завещаю герцогу Алва или же герцогу Эпинэ покарать преступника, но оградить от позора его семейство.
Во всем же остальном полагаюсь на честь, силу и разум моих душеприказчиков.
Создатель, храни Талигойю и ее нового короля.
Эрнани Ракан.
2 день Осеннего Ветра 399 года первого круга Молний».
Ричард перечитал завещание четырежды и лишь после этого положил бумагу на стол. За окном по-прежнему шел снег и мерзли часовые, а мир перевернулся. Потому что не было ни предательства, ни убийства. Эрнани Ракан сам, своими руками отдал корону Франциску Оллару.
Святой Алан, выходит, Альдо не король? Ведь Эрнани отрекся не только за себя, но и за сына, и за его наследников. И все из-за Придда! Если б не предательство Эктора, король не утратил бы последнего мужества. Вот кто истинный виновник! Маршал, поднявший руку на своего сюзерена. Эпинэ с Алвой просто выполнили приказ Эрнани. А герцог Окделл? За кого он погиб?! За уставшего жить труса, у которого не хватило мужества даже на последний удар.
Сюзерен был прав, когда говорил об одном Эрнани, но он не знал, что и второй его предок был слаб и болен не только и не столько телом. Пусть кэналлиец не предал короля, а выполнил его приказ, это ничего не меняет. Измена все равно была, как и подвиг. Измена Придда и подвиг тех, кто спасал Талигойю вопреки воле обезумевшего сюзерена. Спасал и погиб.
Чтобы хоть как-то прийти в себя, юноша взялся за второй документ. Он был совсем коротким.
«Я, Франциск Оллар, милостью и волей святого Адриана король Талига, объявляю свою последнюю волю.
Я полон любви к своему единственному сыну Октавию, но сердце короля принадлежит его стране. Октавий вырос достойным и добрым человеком, но он не способен принять на себя бремя власти. Я, как глава церкви и как король, называю имя своего наследника.
Это герцог Рамиро Алва-младший, сын моей возлюбленной супруги Октавии и моего незабвенного друга Рамиро Алва, отдавшего жизнь за короля и Талиг.
Я не сомневаюсь в любви Рамиро к своему единоутробному брату и с легкостью доверяю ему заботу об Октавии и его потомстве.
Подписано Франциск.
Восьмой день месяца Сапфира 21 года круга Скал.
– Дикон, – рука Альдо легла на плечо Ричарда, – чем ты тут занят?
– Вот, – Ричард молча указал сюзерену на стол с письмами. Сил говорить у него не было.
Как назло, Альдо первой схватил записку самого Дика, которую растерявшийся от свалившихся на него откровений юноша забыл разорвать. Альдо присвистнул, сорвал с шеи золотую с опалами цепь и надел на Ричарда.
– Это орден Найери. Я собирался объявить о его учреждении в день коронации, но ты меня поторопил.
– Ваше Ве...
– Альдо, – перебил Ракан. – Орден Найери – орден тех, для кого жизнь сюзерена дороже собственной. Кавалеры Найери получают привилегию называть своего короля по имени. Везде и всюду. Ты это заслужил.
– Я... – Ричарду показалось, что нужно что-то объяснить. – Альдо, оттуда и вправду выскочила иголка...
– Слава истинным богам, с тобой ничего не случилось, – сюзерен нахмурился, – ты мне нужен живым и здоровым, понял?! Так что следующий раз шкатулки будут открывать те, кто доказывает свою преданность в приемной, а не на поле боя. Хоть какой-то толк от них будет. А ну, покажись!
Ричард с готовностью вскочил. Он был горд наградой и немного стеснялся. Если б не завещание, это было бы счастьем.
– Отлично, – одобрил Альдо Ракан, – ювелир и впрямь мастер своего дела. Представляешь, я шел и думал, за какие заслуги и кому вручать эту красоту, а тут – ты со своим ядом! Это судьба. Бери перо, будем устав сочинять. Пиши: «Мы, Альдо Ракан, сегодня, в одиннадцатый день месяца Осенних...» тьфу ты, пока я с Матильдой ругался, сегодня уже завтра стало. Значит, «...в двенадцатый день Осенних Молний»...
– Альдо, – нерешительно произнес Ричард, понимая, что сейчас прогонит чужую радость и покой, – Альдо, здесь завещания... Узурпатор и Эрнани, оказывается... Ну, то есть узурпатор никакой не узурпатор!
– А ну, дай, – лицо Альдо посуровело, – посмотрим, что мой предок намудрил.
Альдо читал, Ричард ждал, заставив себя отвернуться. Как страшно узнать, что запертое в Багерлее жирное ничтожество на самом деле – законный король, а ты всего лишь потомок добровольно отрекшегося калеки... Что же теперь будет? Отыграть назад невозможно! Пусть Оллары были законными королями, это не умаляет крови, пролитой за свободу и Честь.
– Робер не должен об этом знать, – Альдо с ненавистью бросил на стол исписанные листы, – и уж тем более об этом не должен знать Левий. Ты меня понял?
Дикон кивнул. Ну почему хорошие мысли вечно опаздывают? Нужно было сжечь проклятые бумаги. Обе!
Альдо Ракан двумя пальцами взял последнюю волю Оллара и швырнул в камин.
– Не нужно превращать Рокэ Алву в короля, – лицо Ракана стало жестким, – пусть и в глазах олларианского отребья.
– А, – Ричард замялся, подбирая слова, – второе... Оно ведь еще хуже.
– Хуже, – подтвердил сюзерен, – но любой яд может обернуться противоядием. Разрубленный Змей, какая же подлость!
– Ты о чем? – спросил Дик, понимая, что Альдо нужно выговориться. Не таскать же всю ярость и всю боль в себе.
– Не о чем, а о ком, – ноздри Ракана раздувались, – об этой мокрице, зверски убиенном невинном Эрнани! Ненавижу это имя. Оно погубило анаксию, оно погубило королевство! А все только и делают, что причитают. Ах, святой, ах, злодейски зарезанный... Закатные твари, предателем был не Рамиро, а мой свихнувшийся предок!
Эктор был тысячу раз прав, отстранив его от власти, жаль, не довел дела до конца. Короля, который губит свою страну, следует убить. Вместе с подручными.
Ну, допустим, от кэналлийского шада ничего другого ждать и не приходилось, но Повелитель Молний! Пойти на поводу у ничтожества... Впрочем, Эпинэ есть Эпинэ. В бою хороши, но когда нужно думать, толку от них, как от Иноходцев. Четвероногих.
Резко, но справедливо. Шарль поддался на уговоры, а его потомки шли по его следам, пока Гийома не взяла под уздцы Алиса. Своей головы у Эпинэ не было и нет, хотя воевать они и вправду умеют.
– Дикон, – окликнул Альдо, – я на тебя рассчитываю. Запомни, в шкатулке оказалось ожерелье Октавии или что-то в этом роде. Я подыщу что-нибудь подходящее, мы его пожертвуем на бедных, а этой подлости ты не видел. Ты меня понял?
– Конечно!
– Молчать – наш долг. Перед святым Аланом, Гонтом, теми, кого перевешал Рамиро. Перед твоим отцом, наконец. Другое дело, что только Леворукий знает, сколько удастся продержать это в тайне.
– Я никому не скажу, – даже если будут пытать, рвать на части, сжигать заживо.
– В тебе я не сомневаюсь, – махнул рукой Альдо, – я другого боюсь. Этот мерзавец написал еще и исповедь, а Шарль Эпинэ передал ее Ариану. Ну а то, что знал Ариан, знал и Франциск, и его «навозники».
– Ваше Величество, – от волнения Ричард забыл и об ордене Найери, и о дарованных ему привилегиях, – а может, никакой исповеди нет?
– Мы перешли на «ты», – устало напомнил сюзерен. – Ты хочешь знать, почему я уверен, что исповедь была?
– Почему?
– Потому что Эркюля не короновали, а Оллары до Сильвестра не пытались уничтожить Раканов. Теперь понял?
– Нет, – признался Дик, которому хотелось схватить проклятую бумагу и сунуть в камин вместе с ядовитой коробкой.
– Если бы Эсперадор помазал Эркюля Ракана на царство, Франциск обнародовал бы завещание, а Шарль Эпинэ и Ариан подтвердили бы, что оно подлинное. Эркюль и Бланш были бы опозорены и оказались на помойке, потеряв даже то немногое, что у них оставалось.
– А почему Франциск этого не сделал?
– Потому, что бастард был умен. Есть оружие, которое можно пустить в ход только раз. Лучше дать врагу понять, что оно у тебя, и сохранить его на будущее. Были у Франциска и другие резоны. Обнародовать завещание Эрнани означало поставить Алву выше Олларов.
– Но узурпатор и так все завещал Рамиро.
– Умирая. К тому же тот завещанием не воспользовался, значит, Франциск сумел найти управу и на Воронов. И... Дикон, надеюсь, ты понимаешь, что после этого оставить Рокэ Алву в живых нельзя?
– Потому что он король?
– Нет. И да. По законам Ушедших, воля смертных ничего не решает. Я – король, потому что в моих жилах течет кровь Раканов, а не потому, что кто-то когда-то что-то завещал. Точно так же ты останешься Повелителем Скал, что бы с тобой ни было и где бы ты ни очутился. Придет время, и за нас скажет наша сила, но пока мы еще не в Золотой Анаксии. Нужно считаться и с Агарисом, и с Золотым Договором, поэтому, когда всплывет исповедь Эрнани, а она всплывет, Алва должен быть в Закате. Ты понял?
– Да. – Святой Алан, ну почему Ворон не погиб, прорываясь к эшафоту? Так было бы легче всем.
– Робер проявил то ли благородство, то ли трусость, – казалось, сюзерен читает мысли Ричарда, – но что не сделано, то не сделано, а теперь на наши головы свалился кардинал, который видел Алву в Багерлее. Я не могу запретить Левию навещать узника.
– Но как же...
– Убийство пленника плохо пахнет. – Сюзерен взял в руки закатную шкатулку, посмотрел, поставил на стол. – Если Алва умрет в Багерлее, это объявят убийством. Даже если он прыгнет с башни или подхватит лихорадку.
Дикон, у нас один выход. Суд. Суд эориев, как при Эрнани Святом. Против этого не возразит даже кардинал. Хвала Ушедшим, Ворон натворил столько, что его можно казнить четыре раза, и это будет справедливо.
Часть четвертая
«L’Etoile»[42]
Высшая доблесть и непреодолимая трусость – это крайности, которые встречаются очень редко. Между ними на обширном пространстве располагаются всевозможные оттенки храбрости, такие же разные, как человеческие характеры.
Франсуа де Ларошфуко
Глава 1
Энтенизель
399 года К.С. 15-й день Осенних Молний
Золотой тал взмыл вверх осенним листком и упал на серый песок. Берто Салина наклонился над лежащей монетой и возгласил:
– Дракон!
– В этот раз догонять тебе, – Рангони хлопнул Луиджи по плечу, – если, конечно, они рискнут сегодня.
– Не сегодня, так завтра, – утешил увязавшийся за Луиджи на берег Марио Ниччи, – а не завтра, так когда-нибудь.
– Твой друг Вальдес предложил бы пари, – капитан «Черного ворона» поплотней запахнул черный же плащ. – Не вижу, почему б нам не взять с него пример. Десять талов – на сегодня.
– Двадцать – на завтра, – Луиджи повернулся на каблуке, выдавливая в мокром песке ромашку. – Лучше я выкину двадцать монет, чем буду торчать на этих дюнах.
– Принято, – Марио разнял руки капитанов и поежился. – Кошачья погодка!
– Ты несправедлив, – укорил абордажника Джильди, – сегодня тише, чем вчера, и море спокойней. На месте «гусей» я б решился. Берто, что скажешь, затишье надолго?
– Рэй Вальдес говорит, дня на три, – откликнулся порученец Альмейды, приставленный к фельпцам в качестве знатока дриксенских кораблей и марикьярских сигналов. – Потом опять задует, ходить будет можно, стрелять – нет. До штормов далеко еще.
– Кавиоты[43] рыбачат, – Джузеппе проводил глазами сварливо вопящую птицу, – значит, крепчать не собирается. И чего думают? Погодка для высадки вполне подходящая.
– Это ты господину адмиралу цур зее скажи, – посоветовал Луиджи. – Любопытно, как его Уго обзовет? Вейзель – Везелли, а Кальдмеер?
– Кальдмеер – это что, – хмыкнул Рангони, – вот Бе-ме-кто-то-там и впрямь красиво.
– Бермессер, – поправил Берто. – Если б флотом командовал он, «гуси» б уже тут были. Вальдес теперь жалеет, что снял эту поганку с должности, но что сделано, то сделано.
– Бе-ме был талигойцем? – удивился Луиджи, вглядываясь в горизонт. Все было безнадежно серым: унылые волны, тяжелое, злое небо, дальний берег; только на востоке, где пряталась безумная гора, дрожало жемчужное пятно, готовое взорваться потоками света.
– Бермессер – «гусь», – хмыкнул Салина, – и очень породистый. Личный друг принца Фридриха. Его взамен Кальдмеера поставили, так он решил в «Императрикс» сыграть.
– Судя по всему – предположил Рангони, – Вальдес сыграл в «Каммористу».
– И еще как! – Берто был немного огорчен догадливостью гостя. – Пришлось дриксам делать вид, что адмирал Вернер немного сошел с ума, и отправлять его лечиться, хотя лучше б адмиралом Устричного моря остался он.
– Всегда хорошо, когда вражеский адмирал – дурак, – согласился Рангони, – а еще лучше – дура. Джильди не даст соврать, была у нас такая...
– Сам расскажешь. – Смеяться над «Морской пантерой» Луиджи не хотел, обрывать Джузеппе было глупо. Читать в душах приятель не обучен, откуда ему знать про Поликсену?
Джильди махнул шутникам рукой и поднялся на гребень дюны к дозорным. Якобы стихший шван только и ждал, когда кто-то высунется из укрытия. Фельпец едва поймал возомнившую себя чайкой шляпу и ухватил за локоть посиневшего наблюдателя:
– Что там?
– «Аглая», – хрипло откликнулся моряк, не отрываясь от окуляра. – Вернулась...
– Дай, – Луиджи протянул руку. – Ступай, глотни чего-нибудь, и назад!
– Слушаюсь, – счастливый дозорный опрометью бросился вниз, зашуршал осыпающийся песок. Скал возле Хексберг не было, только дюны, кривые сосны и какие-то серые кустики, словно окутанные дымом, а дальше от моря – болота.
Неприятное место, странно, что здесь вырос город, впрочем, окрестности Фельпа не краше. Они с Рангони привыкли к Веньянейре, а тот же Вальдес – к туманам Энтенизель и серой Хербсте, хотя весной в солнечный день здесь, наверное, не так уж и плохо...
Ветер свистнул прямо в ухо, напоминая о деле; Луиджи устыдился и поднял трубу. «Аглаю» и «Змея» он увидел сразу, корветы, как и следовало ожидать, болтались у входа в залив. Мористее сторожили еще три судна, но Луиджи разглядел только «Кэцхен», чей пост был в паре хорн от внутренней линии дозора. «Прощальный поцелуй» и «Удача» сторожили дальше к северу и западу, затерявшись в мглистой бесконечности. Они вернутся либо к ночи, либо заметив привередливого врага.
Неужели Кальдмеер опять развернется у своего берега и отправится восвояси? Позавчера они едва не взвыли, когда фрегаты дриксенцев, помаячив на горизонте, исчезли, словно их и не бывало. Альмейда, похоже, от пресловутого адмирала ничего другого не ждал, но остальные были вне себя, и больше всех причитали Варотти и Берто.
Бывший боцман жаждал крови и славы. Другие кричали тише, но думали так же. Луиджи исключением не был – если лиса лезет в курятник, а попадает на псарню, жалеть ее не приходится, даже если от нее останется только хвост. Это справедливо, только как забыть заострившееся личико, сбившиеся волосы, кровавую кашу вместо ног?! Поликсена была бордонским офицером, врагом, принесшим в Фельп войну и беду. Луиджи это помнил, но не принимал, не мог принять!
Чтоб хоть немного отвлечься, фельпец привычно глянул на «Акулу». Красавица покачивалась на ленивой воде, дожидаясь своего часа. Без парусов при такой погоде она станет чуть ли не невидимкой. Вряд ли дриксы среди множества проток и островков разглядят верхушку мачты...
– Леворукий! – выдохнул второй дозорный, и тут же шван услужливо бросил в лицо звук выстрела, почти слившегося со вторым и третьим. Луиджи торопливо перевел трубу – море было пустынным, только «Змей», не меняя курса, медленно шел на север.
Фельпец замер, слушая ветер. Если дальние дозоры не обознались, дриксы болтаются поблизости, но это их право. Хотят – селедок гоняют, хотят – паруса проветривают. Прогулка вдоль берега – это еще не война, а Альмейда может сбросить маску только раз.
Зашуршало, под сапогами противно скрипнул мокрый песок, послышалось учащенное дыхание.
– Явились? – запыхавшийся Рангони выхватил трубу. – Где?
– Не видно пока... – начал Луиджи. – Стой!
«Кэцхен», повторяя сигнал своего собрата из дальнего дозора, выпустила несколько дымных шариков.
– Шлюпку! – рявкнул Рангони, но глаза и тут опередили уши: помощник Джузеппе ринулся по склону вниз, обгоняя идущий с моря звук. Луиджи глянул на берег: матросы деловито сталкивали шлюпку на воду и разбирали весла.
– Вот так всегда, – подмигнул приятель, – драконам – летать, решкам – дрыхнуть...
– Ты долети сначала, – не слишком ловко отругнулся Луиджи и поправился: – Как «гусей» делить будем? Тебе мясо или перья?
– Сочтемся. – Рангони в мыслях уже отплывал. – Леворукий, где же эти дозорные лоханки?
– Где-то да есть, – по спине бежали горячие мурашки, лицо тоже горело, словно шван чудесным образом обернулся кэналлийцем.
Проклятая «Кэцхен» словно уснула, «Змей» с «Аглаей» тоже замерли. Над самой головой с кошачьим воплем пронеслась голубая северная чайка. Глупая тварь могла слетать и все увидеть, но в ее мозгах хватало места только для рыбы. Луиджи бы топнул ногой о слежавшийся песок и завопил, но капитанам беситься не пристало.
– Передумал, – чуть ли не взвыл Ниччи, – опять передумал, мерзавец!
– Успокойся, – прикрикнул Рангони, – еще ничего не ясно.
Вечность и не думала проходить, зато вернулась чайка, и не одна: летучие разбойницы гнали отяжелевшую от улова кавиоту. Незадачливая охотница не выдержала, выплюнула добычу и с визгливым тявканьем бросилась на ближайшую обидчицу. Полетели перья. Пара самых дошлых чаек рванулась к рассыпавшейся на песку рыбешке, и тут «Кэцхен» начала одеваться парусами. Снова грохнули пушки. Один раз... Два... Четыре... Восемь! И снова... Два раза по восемь. Больше сомнений нет, идут, но куда?!
– Все! – Рангони стиснул плечо Луиджи и помчался к приплясывающей, словно от нетерпения, шлюпке. – Догоняй мою птицу! Ну пусть только попробуют повернуть, убью!
Слегка накренясь подветренным бортом, «Ноордкроне»[44] шла в галфвинд, в снастях весело посвистывал шван, суля скорую битву, о том же кричали синие чайки и рокотало море.
– Погода играет нам на руку, – лейтенант флота Его Величества Йозев Канмахер, а для близких просто Зепп, мечтательно улыбнулся. – Сухопутчики разве что ноги замочат.
– Ты забыл про Вальдеса, – граф фок Фельсенбург, он же лучший друг Руппи, укоризненно покачал головой. – Бешеный не отступится, на то он и Бешеный.
– Признаться, мне его жаль, – совершенно честно сказал Канмахер. – Пятнадцать против шестидесяти, – тут Ледяной и тот ничего не сделает.
– Если б Олаф не сплавил Вернера в арьергард, – Руперт нехорошо усмехнулся, – жалеть бы пришлось его. Вальдес понимает, что его ждет. Думаешь, мы позавчера зря фрошерских[45] дозорных переполошили и ушли? Это было предупреждение, Зепп. Последнее предупреждение адмирала.
Вальдес мог отправиться хоть в Фариан[46], хоть на Марикьяру, но этот сумасшедший решил драться. Уверяю тебя, он непростая добыча даже для Доннера. Нам придется пить не только за победу, но и за упокой, а потом ублюдок Фридрих будет вопить, что его распрекрасный Вернер с двадцатью линеалами взял бы Хексберг без потерь.
– Пусть кричат, – разрешил Зепп, любуясь на украшавшую нос «Пламени небесного» щитоносную деву. – Все знают, кто чего стоит.
– Добавь, на флоте, – поджал губу фок Фельсенбург, – в Эйнрехте повторяют за тем, кто громче орет... Постой!
На носу громко ударил сигнальный колокол, что-то прокричал впередсмотрящий.
– От вице-адмирала Доннера. По курсу дозорные корабли, – передали по шканцам[47], – на всех парусах уходят к порту.
– По курсу дозорные корабли, господин боцман, – проорали совсем близко.
– От вице-адмирала Доннера...
– Бегу, – лучший друг хлопнул Йозева по плечу и бросился к трапу. Фок Фельсенбург был достаточно знатен, чтоб стать адъютантом адмирала, и достаточно толков, чтоб не терпящий высокородных обалдуев Олаф его не выгнал.
Зепп невольно усмехнулся. Подумать только, внук боцмана и родич кесаря – друзья не разлей вода. Руппи не только не кичился своей знатностью, но и, как мог, ее скрывал, не уставая повторять, что фельдмаршалов и адмиралов делает не кровь, а воля и опыт. Йозев с другом был более чем согласен, намереваясь встретить старость самое малое во главе одного из флотов Его Величества. В конце концов, великий Кальдмеер тоже не герцог, а сын оружейника из Эзелхарда.
– Сегодня! – крикнул вылетевший из каюты адмирала Руппи и, ловко придерживая шпагу, помчался на ют.
Зепп торопливо поправил воротник и мысленно обругал себя последними словами. После перевода на «Ноордкроне» он поклялся бросить «обираться» и почти бросил, но волнение взяло свое. Первый настоящий бой – это не шуточки. Руппи фенрихом участвовал в линейной баталии, но для Зеппа сегодняшняя битва станет первой, и опыт стычек с каданскими контрабандистами здесь не помощник.
Лейтенант боялся чего-то не понять, спутать, сделать не так, в глубине души мечтая услышать от Кальдмеера его знаменитое «хорошо, очень хорошо». Увы, в будущей баталии артиллеристу верхней палубы вряд ли представится случай отличиться. Бешеный достанется авангарду, а кордебаталия займется фортами. Это работа для тяжелых пушек нижних палуб. Лейтенант цур зее[48] Ойленбах дважды предлагал Йозеву перейти на вторую палубу командиром батареи, но лейтенант медлил. Он слишком любил открытый горизонт и долгие разговоры с Руппи под скрип рей, вот и остался не у дел.
– Сейчас выйдет, – улыбающийся Руперт присоединился к приятелю. – Похоже, фрошеров он и ждал.
Зепп понимающе кивнул головой. Кальдмеер не уставал повторять, что каждый должен делать лишь то, что за него никто не сделает, а стоят над душой у подчиненных только дураки и бездельники. Имен последних адмирал не называл – их и так все знали.
– Значит, это будет сегодня, – Зепп старался говорить небрежно, но голос предательски звенел, а рот еще более предательски улыбался.
– Сегодня, – подтвердил Фельсенбург. – У тебя есть новый платок?
– У меня целая дюжина, – не понял Йозев, – тебе нужно?
– Не мне, тебе, – расхохотался Руппи. – На «Ноордкроне» в бой надевают только ни разу не надеванные. Ничего, возьмешь у меня.
Горнисты в иссиня-черных мундирах с белой оторочкой и парадных белых шарфах весело протрубили «Общий сбор» и «Господ офицеров на шканцы». Первым, на ходу дожевывая и вытирая румяные губы, прибежал корабельный лекарь, за ним явилась неразлучная четверка палубных офицеров, следом вышагивал, словно цапля, Амадеус фок Хохвенде.
Матросы притащили походный корабельный алтарь и тяжелый серебряный сосуд со святой водой. Капеллан в парадном облачении с алым эмалевым львом на достойной боцмана груди озабоченно завертел головой, выискивая Полуденную сторону[49], – ему показали.
Отец Александер пришел на «Ноордкроне» одновременно с Йозевом, а до этого служил полковым священником в Северной Марагоне. Адепт ордена Славы повидал немало стычек и два больших сражения, но на море был новичком. Поэтому, а еще потому, что клирик напоминал деда, лейтенант испытывал к нему какую-то нежность.
Последним на шканцы вышел адмирал, в посеребренной кирасе поверх иссиня-черного мундира и в украшенном орлиными перьями шлеме. Лишь увидев Ледяного Олафа одетым по форме, чего тот, по словам Руппи, терпеть не мог, Йозев понял, что до сражения остается всего несколько часов. Сегодня Западный флот Его Величества сделает то, что не удалось лучшим полководцам кесарии. Хексберг, крепость, костью торчащая в горле кесарии со времен Фридриха Железного, будет взята, и они с Рупертом это увидят! Если б великий король, сказавший накануне штурма, что победа не должна быть слишком легкой, об этом узнал, обрадовался бы он или попенял позабывшим его наказы потомкам?
Горны протрубили «К молитве», ударил судовой колокол. Ледяной Олаф снял шлем, обнажив русую с сильной проседью голову, негромко сказал:
– Благословение, капеллан!
Зепп замер, глядя на флаг с белым лебедем, неимоверно синий на фоне серых низких туч. От сознания причастности к будущей победе стало немного не по себе.
– Да благословит святой Адриан наш труд и наш подвиг, – низким бархатным голосом произнес отец Александер, и, словно отвечая ему, ветер с новой силой наполнил паруса.
Большой корабельный колокол зазвонил чисто и звонко, донося до Создателя верность и веру детей Его. С шумом хлопнул и заполоскался адмиральский брейд-вымпел[50], еще одна добрая примета! На юте, на шканцах, на шкафуте, баке, пушечных палубах моряки опускались на колени, складывали руки на груди, прикрывали глаза. Кто-то шептал молитвы вслух, кто-то про себя, кто-то просто раскрывал свою душу Всевидящему и Всепонимающему, прося победы для Дриксен и милости для себя и своих друзей.
«Прощальный поцелуй» и «Удача» проступили из впившихся в море облаков одновременно. Корветы дальнего дозора спешили к заливу, время от времени тревожа плоские берега сигнальными выстрелами. В Фельпе начиналось похоже. Ворвавшаяся в порт «Голубка», спешный выход в море, сражение, в исходе которого никто не сомневался. Сейчас тоже не сомневаются, потому что шестьдесят кораблей раздавят двадцать, а девяносто – шестьдесят.
– Не вернись Альмейда, – процедил Марио, – в Хексберг было бы весело. Отойди, ты не стеклянный.
– Взаимно, – буркнул Луиджи, делая шаг в сторону. После ухода Рангони их осталось трое.
– Мои ребята застоялись, – Ниччи явно был склонен поболтать. – Шутка ли – с самого Фельпа травку кушаем.
– Перейди на линеал, – предложил Луиджи, – может, там повезет. Пойми, я понятия не имею, куда меня погонят.
«Прощальный поцелуй» пальнул из всех пушек и прибавил парусов, «Удача» сдала к берегу, пройдя совсем близко от затаившейся галеры. Шван трепал сигнальные флаги. Синее и белое, лебедь на волне – цвета кесарии Дриксен.
– А на линеале нам дело найдется? – Марио задумчиво почесал выскобленный к возможному бою подбородок. – Сил нет на артиллерийские задницы любоваться.
– Не любуйся, – Джильди пожал плечами, вглядываясь в нечто, прорезающееся на северо-западе. – Идут, или я совсем глаза потерял.
– Ты в порядке, – успокоил Марио. – Это они. С адмиралом поговоришь?
– Поговорю, – то ли облака, то ли тени медленно, но верно распадались на квадраты и треугольники, оборачиваясь вздутыми ветром парусами, которых становилось все больше. Впереди, то и дело загораживая надвигающуюся колонну, рыскали фрегаты-разведчики. Старые знакомые! Позавчера они уже были здесь. Покрасовались и ушли, а сегодня? Вид линеалов внушал надежду, вряд ли Кальдмеер станет гонять туда-сюда эдакие громадины.
– Ну, прыгнет он наконец, – разволновался Ниччи, – или опять состорожничает?
– Ледяной Олаф не верит в легкие победы, – обрадовал Берто Салина, – он все по четыре раза проверяет.
– Четыре?! – присвистнул абордажник. – Ну и ну! Это нам еще неделю по песку плясать?
– Не думаю, – протянул Луиджи, вглядываясь в зарастающую парусами даль. – Фрегаты идут в залив. Они явно идут в залив, а не топчутся у входа...
– Точно! – топнул ногой Марио. – Идут!
Разведчики забирались все глубже, и шли они уверенно, чтобы не сказать нагло. Лиса все-таки прельстилась курятиной!
– Авангард, – объявил Берто, тыкая трубой в северный берег, – заворачивает! Все! Попались!
Вальдес не подвел, с облюбованного им островка подползающий авангард был виден лучше, чем откуда бы то ни было. Головной линеал уверенно миновал незримую черту, разделявшую Талиг и Дриксен, и двинулся дальше, словно игла, тянущая за собой толстую сверкающую нить. Корабли шли красивой колонной, четко держа курс и интервалы. Они забирали дальше и дальше от илистого северного берега.
Шестнадцать силуэтов становились все четче, стало заметно, что третий корабль крупней и второго, и четвертого.
– Вице-адмирал? – предположил Луиджи, вглядываясь в покрытые парусами мачты.
– Слишком близко к голове, – замотал головой Берто, – дриксенские адмиралы зарываются в середку колонны, даже лучшие. Это или Риммерхайм, или Бюнц... Должен же Ледяной кого-то к Бермессеру приставить!
– Это если ваш Бе-ме в авангарде, – Ниччи с отвращением посмотрел на свои сапоги. – И как песок, тем более мокрый, пролезает?
– А где ж ему быть? – пожал плечами Салина. – Он спит и видит с Вальдесом сцепиться, а Кальдмеер спит и видит от него отделаться.
– Ты о песке? – не выдержал Луиджи. Берто расхохотался. Головной корабль плавно разворачивался, забирая к середине залива. Как мило с его стороны!
– Если Бе-ме не третий, то он восьмой, – постановил Марио, – побольше соседей, и место подходящее.
– Семидесятипушечник, – подтвердил теньент Салина, – как раз такой, как Бермессеров «Голлу...», «Горлу...» «Глаубшт...», словом, «Верная звезда».
– И много у них таких? – полюбопытствовал Ниччи, неделю назад узнавший, что фрегат – это не корвет.
– Я их на талиг, хорошо?
– Еще бы, – одобрил Луиджи, которому дриксенские слова напоминали смешанное с проклятьями мычание, – у меня от этих «бшт» и «рцв» уши вянут.
– «Король-лебедь», – принялся вспоминать Салина, – «Святая Урфрида», «Гнев Господень», «Зиглинда», «Кесарь Хлодвиг», «Слава варитов»...
Линеалы один за другим обходили северные мели, выбирались на середину залива и брали курс на Хексберг, а горизонт выпускал на волю все новые и новые корабли. Построенные в боевую кильватерную колонну гости приближались медленно, но неотвратимо. Они почти поравнялись с узкой отмелью, у которой утром маячил «Змей». Пара часов, и Вальдес вступит в бой. Можно тысячу раз знать, что придет помощь, драться все равно придется всерьез.
– Кордебаталия пошла, – поделился очередной радостью Берто, – скоро купцы поползут.
Пора было уходить, они увидели довольно, а кордебаталию как следует все равно не разглядеть. Слишком далеко, а серый цвет съедает другие краски. С грехом пополам можно прикинуть ранг корабля и количество пушек, а время уходит, течет не хуже, чем сухой песок промеж пальцев.
– Хватит, – решил Джильди. – Больше здесь ловить нечего.
– Сударь, – прошипел отчаянным голосом Берто, – мы же еще негоциантов не видели.
– Они сзади, – утешил теньента Луиджи. – Если Кальдмеер и в самом деле не дурак, купцы отстают не меньше чем на хорну. Все, собирайся, а то твой альмиранте, чего доброго, решит, что тревога ложная.
Глава 2
Надор и Ракана (б. Оллария)
399 года К.С. 15-й день Осенних Молний
Луиза никогда не забиралась севернее Олларии и, как оказалось, ничего не потеряла, кроме холода и поздней осени. Госпожа Арамона куталась сразу в два меховых плаща и все равно мерзла, хотя Айрис настойчиво придвигала к дуэнье дорожную жаровню. Сама воспитанница от холода не страдала, вернее, страдала, но не от холода. Чем ближе был Надор, тем меньше оставалось в Айри радости, а Селина и вовсе сжалась в комок в углу кареты, глядя на проплывающие за окном черно-белые холмы. Молчал и Реджинальд.
Молчал и смотрел на кузину так, что требовалось быть Айрис Окделл, чтобы не понять – виконт Ларак влюблен, причем без надежды. Молодые усиленно страдали, и Луизе приходилось трещать за троих, заодно вытаскивая из Айри и Реджинальда сведения о Надоре.
Госпожа Арамона готовилась к встрече с вдовствующей герцогиней, как генерал к военной кампании. В первый раз сие сравнение пришло Луизе в голову, когда Реджинальд спросил Селину про Герарда. Дочка что-то ответила, а Луиза словно воочию увидела сына, читавшего трактат какого-то Пфейхтайера о рекогносцировке на местности, и расхохоталась в голос, поняв, чем занималась все эти дни. Теперь про себя капитанша называла Надор не иначе, как ставкой Мирабеллы, а сама намеревалась заняться отвлекающими маневрами. Луиза уже вызубрила имена и привычки привратников, кормилиц, камердинеров и конюхов, не говоря о капитане гарнизона, мажордоме, поваре и старшей камеристке, но этого было мало.
Дуэнья отодвинула занавеску кареты, за окном в сером холодном мареве виднелся противного вида лес, частые худосочные деревья сплетались в сплошную беспросветную стену. Госпожа Арамона немного посозерцала мелькающую тоску и окликнула нахохлившегося Ларака:
– Господин виконт, как называется эта местность?
– Росный лес, сударыня. – Реджинальд был вежлив и безотказен, на таких возили, возят и будут возить воду. Луиза Арамона не собиралась быть исключением.
– Я всегда думала, что Надор расположен в горах, – сообщила капитанша, никогда о Надоре не думавшая. В отличие от Алвасете.
– Горы дальше, – откликнулась Айри, – только они не очень высокие. Не такие, как Сагранна.
Можно подумать, ты бывала в Сагранне, хотя с какой стороны посмотреть. Можно не вылезать за порог и исходить вдоль и поперек полмира. Мысленно. Луиза так и делала, таскаясь в мечтах за своим герцогом по всему Талигу.
– Этот лес навевает тоску, – женщина томно вздохнула. – Удивительно грустное место.
– Только зимой, – колыхнул отнюдь не юношеским пузом Ларак. – Весной здесь чудесно. Особенно когда расцветают примулы.
Читать бесплатно другие книги:
