Мечи Дня и Ночи Геммел Дэвид
— Всякому надо где-нибудь умереть. Держи лук наготове и отойди, — сказал он Аскари. — Стань как можно ближе к утесу.
Скилганнон прищурился — слова Декадо показались ему странными. Тот между тем разминался, помахивая мечами.
— Тучи собираются, видишь? — сказал он.
Скилганнон посмотрел на небо. К ним, с топором в руке, шел Харад.
— Когда они закроют луну, приготовься, — сказал Декадо. — Не знаю, насколько ты хорош, родич, но если ты хоть немного оплошаешь, смерть не заставит себя долго ждать.
— А ты, значит, оплошности совершить не можешь?
— Себя я знаю, — улыбнулся Декадо, — но сейчас тебе надо опасаться не меня, родич. Тени близко.
Стало темно. Скилганнон, закрыв глаза, вошел в иллюзию неприсутствия. Послышался свист, точно от ветра, дующего в окно. Скилганнон, мгновенно повернувшись, рассек воздух Мечом Ночи. Лезвие ударилось о металл и отскочило назад. Вскрикнула Аскари, и кто-то пронзительно завопил от боли. В полной темноте Скилганнон прыгнул вправо и снова крутнулся, выставив перед собой мечи. Едва слышный шорох бросил его на одно колено. Меч Дня нанес рубящий удар и прошел через что-то мягкое. Луна проглянула сквозь тучи. При свете Скилганнон увидел футах в двадцати от себя бледное пятно. Доля мгновения — и оно оказалось рядом. Существо, метившее ему в грудь темным кинжалом, с невероятной быстротой увернулось от Меча Ночи, но Меч Дня самым острием зацепил его горло. Оно отскочило прочь, зашаталось и упало.
Луна просияла снова и осветила лежащих на земле Харада и Аскари.
— Шустрые, а? — усмехнулся Декадо.
Рядом с людьми лежали три скелетообразных тела. В одном торчал Снага, второго сразил Декадо, третьего — Скилганнон.
— Ну что, будем драться? — спросил Декадо.
— Если тебе невтерпеж. Мне лично хочется тихо посидеть у огня. Погладить рукоятки своих мечей. Есть еще поблизости эти твари?
— Не думаю. Они ходят по трое. Но другие не замедлят явиться.
Скилганнон склонился над Аскари — неестественно бледной, с раскрытыми глазами. Пульс на шее бился, но слабо.
— Она жива, — заверил Декаде — Яд, которым смазаны их дротики и кинжалы, только парализует. Закрой ей глаза, и пусть спит. Через час она очнется с адской головной болью. — Он подошел к Хараду. — А вот это настоящее диво. Я поставил бы что угодно на то, что такой увалень с топором нипочем не убьет Тень. — Он сапогом перевернул Харада на спину, спрятал в ножны свои мечи и закрыл поверженному глаза. После этого он отошел и добавил в костер хвороста.
— Почему ты помог нам? — спросил подсевший к нему Скил-ганнон.
— Вопрос в том, кто кому помог, родич. Тени охотились за мной. Каково это — быть снова живым после стольких веков?
— Охотились за тобой? Почему?
— Я впал в немилость у Вечной, и она приказала убить меня. Напрасно. Ей стоило попросить, и я бы сам покончил с собой. — Декадо вздохнул. — Ты, по преданию, тоже ее любил и понимаешь, что это значит.
— Что же ты собираешься делать дальше?
— Могу последовать твоему примеру и уйти в монастырь, только вряд ли. Мой тезка и твой потомок при жизни Тенаки-хана тоже так поступил. После он стал воителем, одним из ордена Тридцати. Он был известен как Ледяной Убийца, лучший боец на мечах своего времени. Да и не только своего. Тебе он доводился, не соврать бы, праправнуком. Приятно сознавать, что в тебе течет хорошая кровь, верно?
— Ты сказал только, чего делать не собираешься, — заметил Скилганнон.
— Я еще не решил.
— Дай знать, когда примешь решение.
— Тебе я скажу первому, родич. Скилганнон вытер мечи и убрал их в ножны.
— Твои на мои очень похожи, — сказал Декадо. — Ты по себе знаешь о моей мании?
— По себе. В этих клинках живет злой дух, Декадо. У них есть власть сводить нас с ума и делать убийцами. Они постоянно требуют крови и смерти. Им трудно противиться, а твои еще опаснее, чем мои. Мечи Дня и Ночи выковала одна ведьма, Хеула. Дар ее был велик, но это лишь копии более древней и страшной пары, Мечей Крови и Огня. Сейчас этой парой владеешь ты.
— Я и до них был убийцей, — печально сказал Декадо. — Мечи в этом винить не приходится. Джиана мне рассказала, что последнего их хозяина убил ты. Она часто о тебе говорила. Я даже ревновать стал к тебе, давно умершему. Надеялся, что кто-нибудь тебя оживит — тогда я убил бы тебя и доказал миру, что не такой уж ты великий герой.
— А теперь?
— Не могу сказать, что это желание покинуло меня безвозвратно, — улыбнулся Декадо.
Аскари ощутила колотье в кончиках пальцев. Она медленно раскрыла правую ладонь, и покалывание распространилось до локтя. Она лежала тихо, с больной головой, и понемногу возвращала себе управление собственным телом. Наконец она, постанывая, заставила себя сесть, и рядом тут же возник Скилганнон.
— С возвращением!
— Кто они были такие?
— Декадо их называет Тенями. Джиамады особого рода.
— Никогда не видела таких быстрых созданий. Только что оно в нескольких ярдах, и тут же... — Она посмотрела на свое плечо. В зеленом камзоле осталась дырочка, вокруг нее запеклась кровь. — Оно укусило меня и тут же перелетело к Хараду. Он как, ничего?
— Харад убил Тень, но она и его успела обездвижить. Он еще спит.
— Это не сон, — передернулась Аскари. — Я все слышала. Твой разговор с Декадо, треск хвороста в огне. Только двинуться не могла.
Декадо у костра внезапно встал, надел на спину свои черные ножны и подошел к ним. От его пристального взгляда Аскари стало не по себе, и она сказала:
— Перестань пялиться на меня.
— Это трудно, — хохотнул он. — Сходство просто дьявольское.
— Внешнее сходство, — отрезала девушка. — В остальном я на нее не похожа.
Харад тоже сел, потом встал и побрел куда-то. Скилганнон поспешил к нему, Аскари осталась с Декаде
— Теперь ты на меня уставилась, — заметил он.
— Я слышала истории о тебе. В них нет ничего хорошего. Невесело тебе, должно быть, живется.
— Чепуха. Я самый счастливый человек на свете.
— Не верю я в это.
— Я правду говорю. У меня было счастливое, веселое детство. Меня все любили у нас в городке. Теперь я известен своим остроумием и обаянием. Есть у вас тут какая-нибудь еда?
— Нету.
— Ну что ж, на нет и суда нет.
— Как эти твари умудряются так быстро двигаться? — спросила она.
— Это превосходит мое понимание. Насколько я знаю, их создают из существ с полыми, очень легкими костями. Птицы, летучие мыши, что-то вроде. Жутко иметь с ними дело, правда?
— Нет. Они делают то, для чего предназначены. Они опасны, и только, а жуть меня берет от тебя. — Она попыталась встать. Декадо хотел поддержать ее, но она оттолкнула его руку. — Не трогай меня!
— Боишься, что у вас с ней окажется больше сходства, чем ты полагаешь?
— Не понимаю.
— Ей нравилось, когда я трогал ее.
— Потому что ты такое же чудовище, как и она.
— И то сказать, — признал он беззлобно.
— Если ей это так уж нравилось, с чего она вдруг приказала тебя убить?
— Милые бранятся... Обычное дело. Такое случается каждый день.
Вопреки легкомысленному тону она увидела страдание в его глазах и пожалела его, но тут же и рассердилась.
— Я не ее сторонница, но надеюсь, что это ее желание будет исполнено. Ты злой, и мир без тебя станет лучше.
— Твоя правда. — Он отошел и сел на коня.
Аскари последовала за ним. Скилганнон и Харад стояли поблизости.
— Думаю, мы еще встретимся, — сказал Декадо.
— Друзьями или врагами? — спросил Скилганнон.
— Кто знает? Если вы идете на север, то впереди у вас много солдат и джиков. Это авангард основных сил Вечной. Скоро состоится решающее сражение с Агриасом. Джиана хочет покончить с войной по эту сторону моря. — Сказав это, Декадо повернул коня и уехал.
— Он мне не нравится, — заявил Харад.
— Он сам себе не нравится, — сказала Аскари, — и это доказывает, что он способен верно судить.
— Все равно я рад, что он оказался здесь, когда Тени напали, — с улыбкой произнес Скилганнон. — О чем вы с ним говорили?
— О Джиане. Я сказала, что мы с ней только внешне похожи. — Аскари посмотрела в сапфировые глаза Скилганнона. — Ведь правда?
— Не могу ответить на это так, как тебе хочется. Когда я впервые встретился с ней, она была точно такая же. Храбрая, даже бесстрашная, верная друзьям и красивая. При этом самостоятельная, с умом острым и независимым. Мы с ней говорили о том, как изменим мир. Она обещала, что, став королевой Наашана, превратит эту землю в сад, где все граждане будут жить мирно и благополучно. Это было ее мечтой.
— Отчего же она так изменилась?
— Оттого, что сделалась королевой.
— Не понимаю.
— Я тоже не сразу понял. В большинстве своем люди подчиняются законам своей страны по очень простой причине. Если человек нарушит закон, он за это поплатится, и мысль о расплате удерживает его от дурных деяний. Это древнейший принцип. Убьешь кого-нибудь, и тебя самого убьют. Вздумаешь грабить, и тебе отрубят руку или выжгут клеймо на лбу, а то и повесят. Но что будет, если ты сам и есть закон, если твои действия не обсуждаются, а решения принимаются безоговорочно? Если тебя окружают люди, согласные с каждым твоим словом? Ты уподобляешься богу, Аскари. Отсюда до тирании один лишь маленький шаг.
— Я бы такой не стала. Я знаю разницу между добром и злом.
— Я тебе верю. Если бы Джиана выросла здесь, в горах, она говорила бы точно так же. Ты в отличие от нее не жила при двуличном дворе, и твоих родителей не убивали изменники. Тебе не пришлось вести жестокие войны, чтобы вернуть себе свое королевство. Я не защищаю женщину, которой она стала, но слишком просто было бы представить ее дьяволом в образе человеческом или чудовищем.
— Потому что ты любишь ее? — в новом приступе гнева спросила она.
— Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы отнять у нее власть, даже если это приведет к ее смерти. Большего я не могу обещать.
— Большего никто и не вправе требовать, — смягчилась она.
Ужас этого дня не отпускал Ставута. Он липнул к нему, как его собственная пропитанная кровью рубашка. Ставут ушел от стаи, желая побыть один. Солнце закатывалось на кроваво-красном небе. Достойный закат для такого дня. Цвет ярости.
Слезы набегали на глаза, катились по заросшим щекам. Он смахнул их, и рука стала красной. Этот день на всю жизнь останется в его памяти как День Зверя. Он никогда его не забудет, ни единой его жуткой подробности.
Стая бежала несколько часов кряду ровным, пожирающим мили аллюром. Перед грядой лесистых холмов Шакул остановился.
— Что там такое? — спросил Ставут.
— Был бой, — сказал Шакул. Все остальные звери принюхивались, задрав головы. — Много крови, — добавил Шакул.
— Веди, — приказал Ставут.
Шакул побежал вверх по склону, где густо росли деревья. Стая следовала за ним. Скоро перед ними открылась поляна, усеянная телами. Ставут, сойдя со своей петли, первым делом увидел Киньона с размозженной головой. Молодого лесоруба Арина пригвоздила к дереву сломанная пика. Его жена Керена лежала с задранной юбкой. Солдаты надругались над ней, а потом перерезали горло. Других женщин перед смертью постигла такая же участь. В живых не оставили никого.
— Четыре джика, — сказал Шакул. — Стояли вон там.
— Что?
— Мы уходим?
— Уходим? Да, мы уходим. Мы найдем солдат, которые это сделали. — В Ставуте зарождалась ярость — никогда еще он не испытывал чувства, равного ей по силе. — Найдем и убьем. Всех до единого.
— Как Красношкурый скажет.
— Они далеко ушли?
— Недалеко. Скоро догоним.
— Тогда вперед.
Шакул нагнулся, дав Ставуту взойти на его шлею, взвыл и пустился бегом. Пятнадцать джиамадов из стаи по его команде отклонились направо, пятнадцать — налево. Остальные молча продолжали бежать за Шакулом.
Ставут пригибался под низкими ветками и приседал, когда Шакул продирался сквозь кустарник. Вскоре джиамад замедлил бег и показал на колонну солдат, идущую через холм примерно в четверти мили от них.
— Сколько их там? — спросил Ставут. Шакул трижды сжал и разжал когтистые пальцы.
— Немного больше, немного меньше.
И они побежали дальше. Поднявшись на холм, через который отряд только что перевалил, они снова увидели солдат впереди — те шагали, не ведая об опасности. Потом один человек оглянулся и крикнул что-то. Солдаты взялись за оружие и попытались занять оборону, но джиамады уже налетели на них. Ставут, свалившись с Шакула, тяжело грохнулся наземь. Солдат с мечом подскочил к нему, но Шакул когтями разодрал человеку лицо и горло. Ставут выхватил у врага меч и кинулся в драку. Конный офицер, командовавший отрядом, в начале резни хотел ускакать, но Грава догнал коня, прыгнул на него и перегрыз ему шею. Всадник выпал из седла. Ставут преследовал бегущих и колол их мечом в спину. Уйти не удалось никому. Звериные челюсти разгрызали головы, дубины с гвоздями крушили черепа и хребты. Ставут огляделся. Несколько раненых пыталось еще уползти. Звери прикончили их, вонзая клыки в беззащитные шеи.
Командир лежал неподвижно. Грава рядом с ним пожирал зарезанного коня. Офицер, молодой и красивый, с ухоженной бородкой, взглянул на подошедшего Ставута.
— У меня есть ценные сведения. Агриас будет доволен, если вы отведете меня к нему.
— Я не служу Агриасу.
— Не понимаю. Кому же вы тогда служите?
— Киньону и молодой Керене. И другим, чьи имена я сейчас не припомню. Вряд ли вы спрашивали, как их зовут, когда убивали их и насиловали их женщин. — Ставут занес окровавленный меч.
— Подожди! — Офицер вскинул руку, и меч Ставута разрубил ее. — Смилуйся!
— Милости просишь? А других ты миловал, сукин сын? — Меч лязгнул о панцирь, отскочил и поранил офицеру бедро. Раненый стал отползать назад. Ставут шел за ним, и меч, порой задевая доспехи, рубил плоть и дробил кости. Мощный удар по челюсти выбил несколько зубов и рассек подбородок. Раненый лег на бок, подтянул к животу колени и зарыдал. Ставут продолжал рубить. Шакул схватил его за руку, оттащил прочь, а после присел над плачущим человеком и перегрыз ему горло. Ставут сидел на земле, придавленный внезапной усталостью.
Он отомстил за крестьян, но это не помогло. Они так и остались мертвыми, и их надежды ушли в землю вместе с пролитой кровью. Не стало Киньона, любившего печь пироги, и собирать народ в своем тесном домишке, и слушать, как нахваливают его стряпню. Не стало Керены, мечтавшей о пятерых ребятишках и домике в горах над Петаром. Они умерли жестокой, бессмысленной смертью — как и эти солдаты, со вздохом подумал Ставут.
Рядом с Шакулом стояли четверо джиамадов, состоявших при перебитом отряде.
— Почему они еще живы? — спросил, подойдя к ним, Ставут.
— Хочешь они мертвые? Я убью.
— Почему не убил их сразу?
— Больше стая, лучше охота.
— Они убивали моих людей.
— Нет, Красношкурый. Они стоять под деревья. — Ставут представил себе сцену побоища и вспомнил, что отметин от зубов и когтей на убитых не было. — Убить их? — спросил Шакул, и четверо попятились, подняв свои дубины.
— Не надо, — устало ответил Ставут. — Почему они захотели войти в нашу стаю?
— Воля, — сказал Шакул. — Охота. Много бегать. Хорошо есть. Много спать. Нет голокожих.
— Я тоже голокожий.
Шакул засмеялся, то есть начал издавать отрывистые рокочущие звуки.
— Ты Красношкурый.
Ставут, приняв это как комплимент, заметил кровь на боку джиамада.
— Я вижу, ты ранен.
— Не рана. Сапог. — Шакул показал на ноги Ставута, и тот понял, что содрал ему кожу во время своей «езды». А ведь зверь не сказал ему ни единого слова жалобы.
— Прости, дружище. — Ставут глубоко вздохнул и пошел к чужим джиамадам. — Хотите быть вольными и бегать в стае Красношкурого?
Они уставились на него холодными янтарными глазами, и один сказал:
— Воля хорошо.
— Тогда вы приняты. Голокожих убивать нельзя... без моего приказа. Драться между собой нельзя. Поняли? Мы все братья. Семья. — По их лицам он видел, что они не понимают его. — Вы больше не одни. Ваши враги — мои враги. Враги Шакула и Гра-вы. Мы все друзья. Мы... Как объяснить, чтобы до них дошло? — спросил он Шакула.
— Мы стая! — сказал тот. — Стая Красношкурого. Четверо, дружно закивав, отозвались эхом:
— Мы стая! — Они взвыли и затопали ногами. Когда опять стало тихо, Шакул спросил:
— Куда теперь, Красношкурый?
— Обратно к месту нашей стоянки. Отдохнем день-другой. Обратное путешествие было медленным. Шакул послал часть стаи вперед, а сам вместе с Гравой остался сопровождать Ставута. Тот, хотя и устал до предела, наотрез отказался ехать на ком-то.
На стоянке джиамады принялись за мясо, которое перед уходом подвесили высоко на деревьях. Ставуту есть не хотелось. Он сидел один, снова и снова перебирая в голове события этого дня.
«Я человек, — думал он, — притом человек просвещенный. Но крестьян мучили и убивали не джиамады, и не джиамады рубили лежачего. Джиамад как раз остановил меня и положил конец страданиям офицера».
Он знал, что этот день навсегда останется для него Днем Зверя, и его жег стыд, ибо зверем был он сам.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Обеспокоенный Гильден повел солдат на восток. Алагира не было слишком долго, и сержант опасался, не случилось ли с ним чего. В воинском мастерстве своего капитана Гильден не сомневался, но конь Алагира мог оступиться и сбросить всадника в пропасть или придавить его своей тяжестью. Один их солдат в прошлом году погиб оттого, что конь, упав, лукой седла проломил ему грудь. Несчастье может случиться даже с самым умелым и отважным наездником. С Гильденом поравнялся молодой Багалан. По правилам командовать полагалось ему, как единственному оставшемуся офицеру, но этот хитрец, быстро смекнув, что у Гильдена опыта куда больше, промолчал и подчинился приказу сержанта.
— Почему ты всегда отказывался от повышения? — спросил он теперь. — Я же знаю, что Алагир дважды пытался произвести тебя в офицеры.
— Семейная традиция, — с непроницаемым лицом ответил Гильден. — Мы крестьянская кость и офицеров терпеть не можем. Если бы я принял чин, отец бы со мной разговаривать перестал.
— Боги! Так он еще жив? Сколько ж ему, лет сто?
— Шестьдесят восемь! — рявкнул сержант. — И если твой шаловливый конек убил Алагира, я с тобой такое сделаю, что не забудешь, хотя бы сам жил сто лет.
— Я уже жалею, что сыграл с ним такую шутку. Глупо вышло, но я же не знал, что землетрясение будет.
— Скверный вид у этого склона, — заметил, подъехав к ним, крепко сбитый кавалерист.
— Скверный, — согласился Гильден. — Поэтому езжай вперед и проверь его.
— Почему я?
— Ты ж знаешь, Барик. Самые опасные задания получает тот, от кого проку меньше всего.
Барик ухмыльнулся, показав сломанный передний зуб.
— А не потому ли, что ты задолжал мне свое жалованье за месяц?
— Да, на мое решение отчасти повлияло и это.
— Нет никого хуже человека, не умеющего проигрывать, — сказал Барик и стал осторожно спускаться. Дважды его конь оскальзывался, но Барик, пожалуй, был лучшим наездником в их полусотне, и Гильден верил, что он спустится благополучно.
— Поезжай за ним, — сказал сержант Багалану. — Я соврал, сказав, что он у нас самый никчемный, но сейчас говорю чистую правду.
— Как с офицером разговариваешь, дедуля? — Парень хмыкнул и двинулся вслед за Бариком.
«Мне и верно пора быть дедушкой, — подумал Гильден. — Пора поселиться на двух акрах земли, которые мне полагаются за мою службу. Смотреть, как зреет мой урожай и пасутся мои лошади. И чтобы детишки у ног копошились».
«А жена?» — кольнула непрошеная мысль.
Гильден был женат дважды. Первую он пережил, со второй ошибся. Одиночество помутило его разум. Она завела шашни с соседом. Гильден вызвал его на дуэль и зарубил, о чем жалел до сих пор. Тот человек ему нравился. Потом он пошел на площадь, сломал свой венчальный жезл и отдал его половинки священнику Истока. Его жена потом вышла за купца и переселилась на торговый корабль.
Поэтому внуков у него нет, на земле, пожалованной ему за двадцать лет службы, распоряжаются арендаторы, а сам он сидит в седле и готовится спуститься по опасному склону.
Вздохнув, он поднял руку и повел отряд вниз. Барик и Бага-лан уже добрались до твердой земли. Гильден, направляя коня по их следу, вскоре присоединился к ним. Оба молчали и были чем-то встревожены. Гильден, посмотрев в ту же сторону, увидел коня Алагира, стоящего с опущенными поводьями.
— Ну что ж, — сказал он, — будем готовы к худшему. Путь преграждали поваленные деревья, но он заставил своего коня перескочить через них и оказался рядом с брошенным скакуном. Тут же, на куче земли, сидел Алагир.
— Хороший денек, так и тянет вздремнуть, — сказал Гильден, стараясь не выдать своего облегчения. Алагир молчал. Мало-помалу у оползня собрались все остальные. — С вами ничего не случилось?
— Я должен показать тебе кое-что, — сказал тогда Алагир. — Барик и Багалан пойдут с нами, а остальные посмотрят потом, в свой черед.
Гильден спешился и залез туда, где сидел капитан.
— Что с тобой стряслось, парень?
— Все и ничего. Иди за мной и сам все поймешь.
Трое дренаев пошли за ним по коридору. В склепе все остановились как вкопанные и уставились на Бронзовые Доспехи.
— Это не может быть то, о чем я думаю? — спросил наконец Гильден.
— Может. То самое и есть.
— Кто-то шутки над нами шутит, — предположил Барик. — Не бывает так, чтобы обыкновенный оползень взял и открыл такое сокровище.
— Мне всегда хотелось посмотреть, какие они были на самом деле, — с почтительным трепетом сказал Алагир. — Я и подумать не мог, что они так прекрасны.
— Только что от них толку, раз они заперты в хрустале, — посетовал Багалан.
— Это не хрусталь. Что-то вроде иллюзии, — объяснил ему Алагир. — Просунь туда руку. Я уже пробовал, и у меня вышло.
Багалан, последовав его совету, ушибся о твердую глыбу, вскрикнул и с укором воззрился на Алагира.
— Я чуть пальцы себе не сломал!
Следующим попробовал Гильден, но и его встретило твердое, без единого шва стекло. Он тщательно ощупал всю переднюю сторону куба — никакого отверстия. Сменивший его Алагир медленно, неуверенно протянул руку. Она прошла сквозь хрусталь, и пальцы сомкнулись на рукояти меча с крылатым эфесом. Меч без усилия вышел из ножен.
— Как, во имя Истока, ты это сделал? — ахнул Багалан, все еще потирая ушибленные пальцы.
Алагир, вздохнув, отдал меч Гильдену и сел на каменный выступ.
— Неправильно это, — сказал он. Гильден подсел к нему.
— Расскажи толком, парень. Что тут творится? Рассказав про голос, который привел его к Доспехам и велел надеть их, Алагир умолк.
— Есть еще что-то, — сказал Гильден.
— Она сказала, что я Бронзовый Князь по праву наследия.
— А ты и нос повесил?
— Еще бы! Я ведь не Друсс-Легенда. Обыкновенный солдат. При выпуске из академии был третьим с конца. Ты лучше меня владеешь мечом, а Барик лучше стреляет из лука. Голос ошибся. За Бронзовым Князем я пошел бы в огонь, жизни бы не пожалел для дренаев. Сам я в вожди не гожусь.
— Может быть, ты и прав. Мы все недостойны своих предков. Они были гигантами. Ты сам говорил об этом не далее как вчера. У них был Друсс, а у нас только мы с тобой. Ты говоришь, что пошел бы в огонь за Бронзовым Князем, а мы все и в ад, не задумываясь, пошли бы, если б ты отдал такой приказ. — Гильден хлопнул Алагира по плечу и встал. — Делай то, что она велела, кто бы она ни была. Надевай доспехи, а я тебе помогу.
Алагир извлек из глыбы чешуйчатый панцирь с летящим орлом, кольчужные штаны и рубаху, крылатый шлем. Сняв свою кольчугу, он надел новую, развел руки в стороны, и Гильден застегнул на нем панцирь. Руки оделись в латные запястья и боевые перчатки. Гильден опоясал его мечом, вложив клинок в бронзовые ножны. Алагир поднял над головой крылатый шлем и замешкался.
— Мне кажется, что я совершаю святотатство.
— Ты чтишь святыню, а не оскверняешь ее. Надевай шлем. Под ногами у них прокатился гром. С потолка посыпалась пыль. Следом рухнул увесистый камень — и отскочил от опустевшей хрустальной глыбы.
— Опять землетрясение! — крикнул Барик.
— Бежим отсюда! — приказал Алагир.
Все бросились обратно по коридору. Алагир поднял упавшего Гильдена. У самого выхода позади раздался грохот, и вся кровля рухнула, а боковая стена раскололась.
Гильден, Барик и Багалан вылезли на воздух. Земля больше не тряслась. Весь отряд, собравшись внизу, смотрел вверх. Гильден оглянулся. В новом устье, окруженная клубами пыли, стояла золотая фигура. Гильден знал, что это Алагир — он сам помогал ему надевать доспехи. Но сейчас, на солнце, их капитан преобразился в сказочного героя, о чьем выходе из недр земных возвестило землетрясение.
На горном склоне стоял уже не Алагир, а Бронзовый Князь.
Мемнон в покоях Ландиса Кана молча слушал разговор Вечной с Унваллисом. Он с неослабевающим интересом наблюдал за тем, как ведут себя мужчины в присутствии Вечной, и каждый раз благодарил судьбу, избавившую его самого от плотских желаний. Все мужчины, попадая в орбиту ее красоты, становились полными дураками. Унваллис всегда вызывал у него чувство, близкое к восхищению. У этого человека блестящий ум, но теперь, когда Вечная вновь допустила его к своему ложу, он скачет вокруг нее, как престарелый щенок. Правда, одеваться он стал куда лучше. Одежда была страстью Мемнона: гладкий шелк, мягкий бархат, тонкая шерсть, цвета и оттенки. Он с наслаждением придумывал новые камзолы и мантии, прибегая к помощи лучших закройщиков и вышивальщиц. Став любовником Вечной вторично, Унваллис отказался от присущих ему тускло-серых одежд и сейчас был облачен в дивный короткий камзол из голубого шелка, кремовые штаны и серые сапоги. Первое место в его наряде Мемнон отводил именно сапогам, так выгодно подчеркивавшим серебристую седину Унваллиса.
Вечная уделяла своей внешности гораздо меньше внимания, но когда женщина так хороша от природы, ей можно одеваться хоть в мешковину. Сейчас на ней доходящая до колен туника из простой белой шерсти, а единственное украшение — филигранный золотой пояс с висюльками. Красивая вещь, но он выглядел бы лучше с каким-нибудь темным платьем.
Принуждая себя думать о более серьезных делах, Мемнон поглаживал рукава собственного долгополого кафтана из густосинего шелка.
Унваллиса беспокоило пророчество. Он более полно ознакомился с записями Ландиса Кана и сделался — как и Ландис — убежден в том, что Скилганнон представляет собой угрозу для Вечной. Джиана этого убеждения не разделяла.
— Он ведь один. У него нет армии, и магией он не владеет. Даже с Мечами Дня и Ночи он не одолеет и роты улан, не говоря уж о полке джиамадов.
— В пророчестве сказано... — снова начал Унваллис.
— К дьяволу пророчества, — перебила Вечная. — Все они, и это тоже, выдают желаемое за действительное. Разве ты сам не видишь? Старая карга напророчила возвращение Скилганнона, и поэтому Ландис Кан его оживил. Даже он не имел понятия, как это можно осуществить. По-твоему, Скилганнон имеет?
— Я знаю одно, ваше величество: Благословенная в самом деле обладала пророческим даром.
— Знаешь, кто она в действительности была? — засмеялась Джиана. — Я с ней встречалась однажды. Она была Смешанная, джиамадка, созданная людьми. Носила перчатки, чтобы спрятать когти, и платья с длинными рукавами, чтобы скрыть шерсть. Дар у нее был, это так — но не настолько сильный, чтобы знать, что будет через тысячу лет после ее смерти. — Ее черные глаза обратились к Мемнону. — А что Декадо? Судя по твоему лицу, он жив?
— Да, ваше величество. Он встретил Скилганнона, и они вместе убили трех моих Теней.