Мечи Дня и Ночи Геммел Дэвид

— Кем-то другим, — подсказал Гильден.

— Вот-вот. Назвал меня пареньком. И глаза... Я никогда раньше не замечал, какой страшный у него взгляд.

— Видел, как он дрался здесь?

— Еще бы! Совсем по-другому. Там, на перевале, он рубил мощно, но неуклюже и брал одной только силой. Здесь он был неотвратим, как сама смерть. Смотреть страшно.

Гильден покосился на воина, о котором они говорили.

— Скилганнон говорит, будто это уже не Харад. Говорит, в него вселился дух Друсса-Легенды.

— Не хотелось бы подрезать крылья красивой фантазии, но ведь его здорово треснули по башке. Может, он просто...

— Спятил?

— Ну, так далеко я бы не стал заходить. Скажем так: не в себе.

— Скилганнон сказал Алагиру, что Друсс уже вселялся однажды в это тело, чтобы предупредить его, Скилганнона, о будущей битве. Еще сказал, что Харад — Возрожденный, созданный из костей Друсса.

— Быть не может! Я читал где-то, что Друсс был высокий, с золотистыми волосами.

— Согласно нашим легендам, он был седобородый гигант, — вздохнул Гильден. — Хотя ко времени своей последней битвы он был уже стар.

Ставут поднялся, и Гильден спросил:

— Куда ты?

— Пойду поговорю с Харадом. Что толку шептаться? Пойду и спрошу его.

Он подошел к Хараду и спросил:

— Как твоя голова?

— Ничего, паренек, терпимо. Слух уже до всех дошел или как?

— Насчет... Друсса?

Воин хмыкнул и пронзил Ставута взглядом.

— Насчет Друсса.

— Так это правда? Ты в самом деле думаешь, что ты Друсс?

— Это не важно, что думаю я. Главное, что они думают. Знаешь, что будет завтра, Ставут?

— Будет то, что все мы умрем.

— Они все в этом уверены, так?

— Вряд ли могло быть иначе. Сегодня мы потеряли семьдесят человек, враг — почти вдвое больше. Если завтра повторится то же самое, нас останется слишком мало, чтобы удержать дорогу, а их все еще будет около семисот.

— Завтра все пойдет по-другому, паренек. Ветер первым делом сдувает мякину. Погибшие сегодня были хорошие парни, не спорю, но самые слабые.

Ставуту делалось все больше не по себе. Этот человек говорил совсем не так, как Харад. Однажды за морем, в Мелликане, Ставут видел, как представляют на театре актеры. Они произносили слова, написанные сотни лет назад, и это очень напоминало теперешние речи Харада. Может, он тоже играет роль? Раньше он как будто таких задатков не проявлял. Ставут содрогался, глядя в его ледяные глаза. Если это игра, то куда более талантливая, чем у мелликанских лицедеев.

Воин поднял Снагу и стал перед солдатами, оглядывая их.

— Ну, пошептались, и хватит! — громыхнул он внезапно. Дренаи притихли, Ставут покрылся мурашками. — Встань, Бронзовый Князь, сделай милость. — Алагир, так и не снявший своих блестящих доспехов, поднялся с места. — Тот, на ком я в последний раз видел эти доспехи, дрался на стенах Дрос-Дельноха — против войска в двести раз больше того, с которым сражаетесь вы. Надирская орда затопила долину. Их копья были как лес. Их стрелы затмевали солнце, и мы дрались в сумерках. Наша армия состояла в основном из крестьян. Был у нас, правда, легион Хогу-на, но из остальных мало кому доводилось держать в руке меч. Но дрались они, как герои — да они и были героями, клянусь небом. У Скельна мы вышли на бой против лучших воинов, которых я знал — против Бессмертных Горбена. До того дня они ни разу не терпели поражений. — Воин вновь опустил топор, сложив руки на рукояти. — Только что я спросил молодого Ставута, что, по его мнению, будет завтра. «Мы все умрем», — сказал он. Ошибаешься, Ставут. Ошибаются все, кто думает так же, как он. Мы победим. Мы сломим их дух и обратим их в бегство по этой дороге. Мы будем удерживать эту позицию, пока Скилганнон не исполнит того, что должен. Ни человек, ни зверь не помешают нам в этом, ибо мы дренаи. Последние из дренаев. И мы не дрогнем. — Он снова умолк и обвел взглядом собравшихся. Над прудом стояла полная тишина. — Скилганнон вернулся в этот мир, чтобы исполнить пророчество. Бронзовые Доспехи нашлись, чтобы ему помочь. Я пришел, чтобы еще раз сразиться рядом с дренайскими воинами за правое дело. А теперь встаньте. Встать! Мужчины вы или нет? — Солдаты поднялись на ноги. — Что это? — вскричал он, подняв топор над головой.

— Снага, — ответило несколько человек.

— Еще раз! Все вместе!

— Снага! — грянуло в скалах.

— А кто носит Снагу-Паромщика, не знающего возврата?

— Друсс-Легенда! — прогремело в ответ.

— Еще раз!

Ставут, будто зачарованный, запел вместе с остальными:

— Друсс-Легенда! Друсс-Легенда! Друсс-Легенда!

Воин послушал их некоторое время и поднял руку, призывая к молчанию. Все тотчас же подчинились ему.

— Отдохните теперь, дренаи. Завтра мы сложим новую легенду для ваших детей и внуков.

С этими словами он вышел между скал на дорогу.

У Ставута колотилось сердце и дрожали руки. Ясно одно: это не Харад. Хотя бы и обезумевший. Все молчали. Алагир смотрел вслед ушедшему.

Затем Бронзовый Князь отделился от других и последовал за Друссом — Легендой.

Ноги плохо слушались Алагира. Речь Друсса вдохновила его, однако он знал, что возможность победить у них одна против ста. Вечные — дьявольски хорошие бойцы. Вряд ли они побегут, и даже если это случится, у них есть резерв — сто джиамадов.

Друсс стоял в узком месте дороги и смотрел вниз, на лагерь гвардейцев.

— Я не побеспокою тебя? — несмело спросил Алагир.

— Нет, паренек. Я надеялся, что ты придешь.

— Зачем ты стоишь здесь? Наши охотно поговорили бы с тобой о былых временах и послушали бы из первых уст о твоих подвигах.

— Я никогда особо не любил хвастать. Да и не могу я чесать языком с твоими парнями. Я ж Легенда. Они должны смотреть на меня с почтением. Мне это не по нутру, но сейчас так надо.

— Они взбодрились, когда ты сказал, что мы победим. Ты в самом деле так думаешь или сказал это, чтобы поднять их дух?

— Я никогда не лгу, паренек.

— И всегда побеждаешь.

— Есть люди, которым везет. Мне могла попасть в глаз шальная стрела, чья-нибудь пика могла поразить меня в спину. Я не бог. Эти гвардейцы хорошие воины, и все преимущества на их стороне, а они еще постарались их увеличить.

— Каким образом?

— Послав тебе лекаря.

— Это был благородный жест.

— И хитрый. Люди дерутся лучше, когда ими движет страсть. Я не сторонник ненависти, но на войне это главное оружие. Если военачальник сумеет внушить своим людям, что враги бьются на стороне зла, а они сами — за правое дело, они будут стоять, как скала. Если он скажет им, что враг хочет разорить их дома и надругаться над их женщинами, они будут драться, как тигры. Понимаешь? Пока гвардейцы оставались приспешниками злой Вечной и угрожали вашей родине, в твоих ребятах горел огонь. Потом пришел лекарь, и враг открылся с другой стороны. Они заботятся о наших раненых. Не такие уж они и плохие. Мы могли бы и побрататься. Один-единственный жест, не прибавивший нам ни одного бойца, погасил огонь в сердцах твоих воинов. Что, по-твоему, будет завтра, если они вынудят нас сдаться?

Алагир поразмыслил. Он слышал немало историй о беспощадности Вечных. Агриас рассказывал, что при осаде Драспарты двадцать лет назад они перебили всех солдат, защищавших город, а затем построили горожан и стали убивать каждого десятого из мужчин.

— Судя по их прошлым победам, они никого не оставят в живых.

— И раненых тоже?

— И раненых.

— И лекари не придут, чтобы зашить наши раны?

— Нет, — затвердевшим голосом сказал Алагир.

— То-то что нет. Если и придут, то чтобы добить уцелевших. Они холодные, безжалостные убийцы. Сейчас лекарь сидит в генеральском шатре и докладывает о настроении твоих солдат. Потому-то я и помалкивал, пока он не ушел. Он скажет, что враг размяк и созрел для разгрома. Завтра они выступят на нас с легким сердцем — и найдут противника, который дерется вдвое яростнее, чем вчера. Бьюсь об заклад, Алагир: когда мы завтра отобьем их атаку, лекарей нам больше предлагать не станут. Алагир сел на камень рядом с Друссом.

— Будь я умнее, я бы сам раскусил эту уловку. Я всего лишь капитан, притом не из самых блестящих. Не могу понять, почему Доспехи достались мне.

— Да, судьба любит порой пошутить. Когда я пришел в Дрос-Дельнох обучать рекрутов, там командовал генерал Оррин. Толстяк с боевыми навыками вспугнутого кролика. А Рек, ставший потом Бронзовым Князем, был фанфарон и боялся темноты. Он и в Дрос попал только потому, что влюбился в дочку старого князя, который тогда был при смерти. Про солдат и говорить нечего. Один пырнул себя в ногу, когда прятал меч в ножны. Под конец Оррин стал героем, и я почитал за честь биться с ним рядом, а Рек держал крепость после моей гибели. Он и стал победителем. А насчет лекарей не смущайся, — усмехнулся внезапно Друсс. — Я и сам не догадывался. Скилганнон мне сказал перед тем, как уехать. Так что не торопись себя судить. Погоди до завтрашнего заката.

— Ну, тогда-то ты расскажешь моим парням пару историй? — улыбнулся Алагир.

— Там поглядим. Пока что ступай и побудь с ними. Не дай угаснуть страсти, которую я в них вдохнул.

— А завтрашний бой мы обсуждать разве не будем?

— Обсуждать? — засмеялся Друсс. — Ладно. Я стану с топором посередке. Когда враг появится, я пойду в наступление, а вы все за мной. Так и будем напирать, пока Гвардия не побежит.

— А лучники?

— Это после.

— После?

Улыбка сошла с лица воина, взгляд стал холодным.

— Когда мы повернем их вспять, они не станут перестраиваться для новой атаки. Пошлют зверей. Вот тогда стрелы и пригодятся.

— Как бы хороши ни были мои конники, один джиамад стоит трех человек. А у них там больше сотни джиков.

— Все по порядку, паренек. Сперва отобьем Вечных, а потом займемся мохнатыми.

Даже на отмеченной огнями тропе Скилганнон чувствовал притяжение кратера. Легкая тошнота и головокружение мешали сохранять равновесие. Несколько раз ему приходилось останавливаться, чтобы поправить мечи и сфокусировать мерцающие огни.

Так они добрались до высоких двойных дверей храма. Скилганнон потянул за кольцо — заперто. Спрятав в ножны Меч Дня, он просунул Меч Ночи между створками, нащупал деревянный засов и попытался его поднять. Брус сдвинулся на пару дюймов, а потом как будто застрял. Аскари просунула свою саблю рядом с клинком Скилганнона. Засов приподнялся еще немного и со стуком упал на пол. Скилганнон налег плечом на створки, и они распахнулись.

Огромную входную залу он помнил по прошлому визиту сюда. Коридоры справа и слева вели к многочисленным лестницам. Стулья и скамейки, стоящие здесь, покрывала пыль, и Скилганнону сделалось грустно. В прошлое его посещение здесь горел яркий свет, и все дышало теплом и гармонией. Входящий обретал покой и радость. Теперь все здесь было холодно и мертво. Аскари, тронув его за руку, показала на пол. Там лежали засохшие кучи помета каких-то животных.

Скилганнон медленно двинулся направо, к первой из лестниц. Когда он прошел под аркой в начале коридора, там замерцал свет и голос, идущий неведомо откуда, сказал:

— Остерегись. — Голос звучал металлически и сопровождался звуком, подобным треску хвороста на огне. Скилганнон, не слушая его, пошел дальше с обоими мечами в руках. — Коридоры охраняются, — продолжал голос. — Я никому не хочу причинять зла, но если ты не уйдешь отсюда немедленно, то умрешь.

— Судя по кучам, это большие звери — может быть, джиа-мады, — сказала Аскари.

Скилганнон кивнул.

Они шли мимо келий, где жили когда-то монахи. Теперь здесь никого не было. На полу лежала пыль, сиденья в нишах оплела паутина. Обитель красоты и покоя стала вместилищем смерти и распада.

Тошнота не проходила, пот со лба тек в глаза. Скилганнон видел, что и Аскари чувствует себя не лучше. Во рту у него пересохло, пальцы покалывало.

Он уже подходил к лестнице, когда из ниши слева на него бросилось огромное белесое существо. Скилганнон ударил его Мечом Ночи, но не удержался на ногах и отлетел к стене. Аскари пришла на помощь и вонзила саблю в спину чудовища. Оно пронзительно завопило и повернулось навстречу новому врагу. Скилганнон, вскочив на ноги, рубанул его Мечом Дня по шее. Чудище зашаталось, и Скилганнон Мечом Ночи пронзил его сердце. Они с Аскари уставились на мертвое тело. Таких джиамадов Скилганнон еще не видывал. На бледной коже, сплошь в бородавках и багровых наростах, виднелись лишь редкие клочки меха.

— Мерзость какая, — прошептала Аскари. — Нельзя понять, с каким животным его смешали.

Труп лежал на боку, и Скилганнон, став на колени, присмотрелся к тому, что торчало у чудища на спине.

— Что это такое, по-твоему? — спросил он.

Аскари потыкала в нарост саблей, и опухоль развернулась, показав пять костлявых пальцев. Аскари отскочила назад.

— Боги, да это рука! У него рука выросла на хребте!

— Надо идти. — Скилганнон встал, и его вырвало. Он постоял немного, держась за стену. — Долго здесь оставаться нельзя. Магия, коверкающая землю снаружи, просочилась и сюда.

Ступени железной лестницы покрывала ржавчина.

— Она ведет в большую трапезную, — сказал Скилганнон. — Там же помещались музей и библиотека.

Он стал подниматься. Тошнота немного ослабла, но во рту появился металлический вкус, и зубы начали ныть. Аскари, чуть не упав, ухватилась за перила.

— Ничего, иди, — сказала она. — Я за тобой.

Взойдя наверх, они оказались в большом пустом помещении. Столы и стулья валялись повсюду, точно их разметала буря. Между книгами и свитками, разбросанными на полу, лежали кости. В высокие окна проникал лунный свет. У дальней стены мелькнула тень, и Скилганнон разглядел бегущую к ним двухголовую собаку величиной со льва. Он спрятал Меч Ночи, перехватил Меч Дня обеими руками и приказал Аскари:

— Стань позади меня!

Собака прыгнула. Он шагнул навстречу, взмахнул Мечом Дня и рассек ей грудь между двумя головами. Чудище с лету рухнуло на Скилганнона. Он выронил меч, а собака поднялась и оскалила обе пасти. Аскари ударила ее саблей. Чудище подалось к девушке, но страшная рана в груди дала о себе знать. Передние лапы подогнулись, и собака свалилась на пол. В окнах внезапно вспыхнуло солнце, залив зал потоками золотого света.

Скилганнон, поморгав, подошел к окну, Аскари за ним. Заслонив глаза рукой, он посмотрел на восток.

— Слишком быстро. Солнце никогда так не всходит. Аскари показала ему на летящих вдалеке птиц.

— Просто здесь время идет быстрее. Скилганнон кивнул, отвернулся и пошел через зал.

— Ты знаешь, куда идти? — спросила она.

— Когда я гостил здесь, мне разрешали ходить где угодно, только наверх не пускали. Туда и направимся.

Он смотрел на попадающиеся по дороге скелеты — одни с хребтами, выгнутыми дугой, другие с непомерно разросшимися костями. В одном из черепов зияли четыре глазницы. Скилганнон и Аскари молча поднялись по другой железной лестнице. С каждой ступенькой они чувствовали себя все лучше. Тошнота прошла, покалывание в пальцах тоже. Лестница вывела их на галерею, идущую вокруг трапезной. Внизу теперь рыскало еще несколько безволосых чудищ. Одно из них подняло глаза на людей, но не побежало за ними, а принялось рвать зубами труп убитой собаки. Другие присоединились к нему. Снизу донесся пронзительный вопль, и чудища помчались туда.

Овальная деревянная дверь на галерее была заперта. Скилганнон отступил, подышал глубоко и ударил ногой по замку. На третьем ударе дерево треснуло, на четвертом замок вылетел и дверь распахнулась. В комнате, куда вошел Скилганнон, была еще одна дверь, которая оказалась незапертой. Одну из стен смежной комнаты занимали уставленные книгами полки. У открытого окна на балкон стоял красивый письменный стол из резного дуба. Старик, сидевший за ним, не поднял тревоги — он лишь устало смотрел на вошедших. На его лице выделялись скулы и надбровные дуги, зубы внутри большого рта росли вкривь и вкось.

— Что тебе нужно здесь, дьяволица? — спросил он Аскари.

— Она не дьяволица, — сказал Скилганнон. — Она Возрожденная.

— Я знаю, кто она. Исчадие зла. Мы вернули ее назад. Думали, она расскажет нам о чудесах своего времени. Напрасные ожидания. Ландис просил ее, а она смеялась. Вестава ее расспрашивал, но она ничего не могла вспомнить. Дайте мне время, говорила она. Потом она уехала и вернулась с войском. Настали дни крови и смерти. Я знаю ее, слишком хорошо знаю.

— Ты ошибаешься, монах. Это не Вечная, а одна из ее Возрожденных. Она пришла сюда вместе со мной, чтобы свергнуть Вечную. Нам нужен серебряный орел и его яйцо.

— Орла тебе не найти, воин, — засмеялся старик. — Он летает среди звезд, где небо уже не голубое, а черное.

— Но он шлет сюда силу, питающую яйцо, — сказал Скилганнон.

Старик потер лицо искривленной, оплетенной жилами рукой.

— Ох, как я устал.

— Что у вас здесь творится? — спросил Скилганнон.

— Мы совершили ошибку, роковую ошибку. Мы хотели вывести храм за пределы времени. Всего на пару мгновений, чтобы она, — старик указал на Аскари, — больше не отнимала у нас машины. Мы нашли тайные ходы внизу, в подземелье, а в них страшные вещи. Она знает. Оружие, приносящее смерть на большом расстоянии. А в найденных там же бумагах говорилось об еще более страшных устройствах. Были там и карты, показывающие, где они спрятаны. Она испытывала нужду во всем этом. Ей мало было обратить во зло наши труды. Она хотела еще больше власти и нуждалась в этом оружии. Мы не могли этого допустить и попытались скрыть от нее храм. Сначала мы думали, что нам это удалось, — с горьким смехом сказал старик, — но оказалось, что мы всего лишь замедлили течение времени внутри этих стен. Ужасы, которые за этим последовали, не поддаются воображению. Мы стали меняться. Строение наших тел утратило стойкость. Давно оформившиеся кости начали расти заново. Многие из братьев умерли, другие сделались безобразными. Поначалу это шло медленно, и мы не понимали, что происходит. Когда мы поняли, то попытались изменить чары — и сделали еще хуже. Заклятие, скрывающее храм, усилилось, и события стали разворачиваться с такой быстротой, что убежать не успел никто. Лишь немногим братьям удалось добраться сюда, наверх, где перемены происходили не столь бурно. Но в конце концов все они превратились в чудовищ и растерзали друг друга — или бродят стаями там, внизу.

— Однако ты сохранил человеческий облик, — заметил Скилганнон.

Старый монах достал из-за ворота золотую цепь, на которой висел полумесяц, сделанный наполовину из белого кристалла, наполовину из черного камня.

— Это Полумесяц Настоятеля. — Старик рассеянно погладил вещицу. — Теперь его сила почти истощилась, но раньше он излучал яркий белый свет, спасавший меня.

— Прошло пятьсот лет, — сказала Аскари. — Как эти твари внизу еще живы?

— Пятьсот лет? Только не здесь, где день равен часу. По моему расчету, мы наложили свое заклятие лет пятнадцать назад, хотя разум уже плохо мне служит, и я могу ошибаться. Какое-то время мы еще могли выходить за съестными припасами. Потом многие из нас превратились в зверей и начали поедать других. — Старик повесил голову. — Мы считали себя хранителями знания и мечтали вывести мир из дикого состояния, а вместо этого одичали сами. Став чудовищами, мы стали также и долгожителями.

— Почему же вы попросту не остановили магию? — спросил Скилганнон. — Это наверняка положило бы конец ужасам Вечной.

— Остановить магию? Как это возможно? — ужаснулся старик. — Поняв, что наши чары губят нас, мы попробовали их изменить, но чем больше мы пытались, тем хуже все становилось. Несколько месяцев назад мы предприняли последнюю попытку и лишь ускорили неизбежное. Еды в храме больше нет, а мои братья мертвы или едят друг друга.

— Послушай меня, старик. Магия, идущая от орла, каким-то образом проходит через Небесное Зеркало. Куда она поступает потом?

— Никуда, воин. Она просто есть.

— А где здесь у вас святая святых? — спросила Аскари.

— Странно слышать такой вопрос из твоих уст, — усмехнулся старик. — Зло ищет святости!

— Но оно ведь есть, это место? — настаивал Скилганнон.

— Да. Кристальный Алтарь. Его, думается, построил сам Великий Отец. Там мы молились и исцеляли болящих.

— Где он, этот алтарь? — терпеливо спросил Скилганнон. Снизу донесся крик, за ним другой. Старик, будто не слыша, пристально смотрел на Аскари.

— Так где же?

Старик перевел взгляд на дверь в западной стене.

— Идем! — сказал Скилганнон.

— Нет! — Старик поднялся на ноги. — Она не должна к нему приближаться. Она осквернит его!

— Послушай меня! — Скилганнон взял его за руку. — Постарайся понять. Она не Джиана! Она Аскари, жившая в горах там, на юге.

— Может быть, раньше она и была Аскари, о которой ты говоришь, но теперь нет. Меня не проведешь. Я вижу сквозь стены плоти. Вижу ее душу. Это Джиана. Вечная.

Скилганнон медленно повернулся к Аскари, стоявшей с саблей в руке.

— Здешняя магия помутила его разум, — сказала она.

— Нет, — вздохнул Скилганнон. — Еще там, на дороге, посмотрев на тебя при луне, я подумал: что-то не так. У меня чуть сердце не остановилось. Наверно, я тогда же все понял, просто не хотел верить. Как ты сделала это, Джиана?

Он ждал, что она будет отпираться, но она только весело улыбнулась.

— Декаде дал Аскари один из камней Мемнона и этим связал меня с ней. Оставалось лишь умереть. Это больно, очень больно. Почти вот так... — И ее сабля вонзилась в грудь Скилганнона. Отшатнувшись, он попытался достать собственные мечи, но силы покинули его, и он упал. Джиана склонилась над ним. — Не бойся, любовь моя. Ты будешь возрожден. Быть может, к тому времени ты откажешься от борьбы со мной. А сейчас мне пора — меня ждет Мемнон, — сказала она и вышла в дальнюю дверь.

С восходом солнца дренаи стали на дороге в семь рядов по двенадцать человек в каждом. Чуть дальше выстроилась вторая фаланга, резервная. Ставута поместили в заднем ряду второй, с самыми молодыми и неопытными солдатами. Многие из них были неспокойны, но стояли в полной готовности. С высоты Ставут видел, как строится внизу Вечная Гвардия. В своих черных с серебром доспехах они выглядели несокрушимыми, и вдохновенная речь, которую произнес ночью Друсс, вдруг показалась Ставуту слабой и неубедительной.

Вес кольчуги давил на него, по шее струился пот. Странное дело, подумал он — по телу вода течет, а во рту сухо. И мочевой пузырь, кстати, полнехонек.

— Ты чего? — спросил солдат рядом, услышав, как он ругается. Ставут объяснил, и молодой дренай улыбнулся. — Со мной то же самое. Да и со всеми, кто здесь стоит.

— Почему?

— Гильден говорит, это от страха и напряжения. Мускулы вокруг пузыря сводит. Когда бой начнется, это пройдет.

— Жду не дождусь, — проворчал Ставут.

Гвардейцы двинулись вперед мерным шагом, и он схватился за меч.

— Рано еще, — сказал сосед. — Рука устанет. Погоди, как нужда придет, тогда и достанешь.

Вперед вышли Друсс, одетый теперь в длинную кольчугу, и Алагир в Бронзовых Доспехах. Друсс говорил что-то солдатам, но до второй фаланги это почти не доходило. Ставуту послышалось слово «клин».

— Слышно тебе, что он говорит? — спросил он солдата.

— Да мне и не надо слышать. Алагир рассказал нам ночью свой план. Мы ударим на них в узкой части дороги. Они ждут стрел, а получат атаку клином. На ту же стрелу похоже, но острием будет Друсс.

Гвардейцы маршировали не быстро, но ровно, приберегая силы для боя. Ставут подумал о своих ребятах — хорошо ли им там, на зеленых холмах? И вздохнул. Мимо пролетела стайка голубей, освещенная солнцем. Ему казалось, что все это происходит не взаправду. Трудно поверить, стоя на утреннем солнце, что люди вот-вот начнут умирать. Потом он стал думать об Аскари. В эти последние дни она стала странной. Это началось после ночного кошмара. Она спала рядом с ним и вдруг пробудилась с криком. Он протянул к ней руку, а она оттолкнула ее и посмотрела на него как-то не так.

— Все хорошо, — сказал он. — Это всего лишь сон.

— Сон? Ну да. А где Олек?

— Олек?

— Скилганнон.

— В разведке, высматривает гвардию на перевалах. — Сообщив это, он предложил ей уйти от других и побыть немного вдвоем.

— Не сейчас, Ставут.

Он удивился, что она называет его полным именем — он уже так привык к «Стави».

Солдаты вокруг переступали ногами и потряхивали руками, разминая мышцы. Гвардейцы, приближаясь к узкому месту дороги, смыкались теснее и поднимали длинные щиты кверху для защиты от стрел. Дренаи в полном молчании рванулись вперед. Друсс бежал в середине с поднятым топором. Гвардейцы не сразу поняли, что их атакуют. Огромный топор расколол чей-то щит и повалил солдата, который его держал. Тишины как не бывало. Металл заскрежетал и залязгал о металл, раздались крики раненых и умирающих. Несколько гвардейцев, оттесненных к краю дороги, упали в пропасть. Ставут видел, как они, беспомощно размахивая руками, летят вниз. Когда он перевел взгляд на идущую впереди резню, его замутило. Топор поднимался и падал, разбрызгивая кровь, неустанно, словно часть какой-то машины. Вокруг Друсса образовалась брешь — враги сторонились сверкающих лезвий. Но тут гвардейцы опомнились, и дисциплина возобладала. Они начали понемногу продвигаться вперед. Теперь Ставут видел, как падают Легендарные, как черные с серебром шеренги занимают дорогу. Дренаев медленно, но верно оттесняли назад. Лишь Друсс оставался на месте, и враги почти уже взяли его в кольцо. К нему на помощь ринулся Алагир. Несколько человек, в том числе и Гильден, поддержали его, и оба войска снова вернулись на исходные позиции, не уступая ни шагу.

Казалось, что бой длится целую вечность, но солнце почти не продвинулось по небу.

Первая шеренга резерва вышла на поле битвы, заменив убитых и раненых. Ставут, подвигаясь вперед вместе с другими, убедился, что его сосед сказал правду. Желание помочиться прошло, сухость во рту тоже. Алагир упал и снова поднялся. В полосе боя все перемешалось. Люди опять с криком валились в пропасть. На земле плотно лежали тела — некоторые еще корчились, другие пытались уползти. Ставут, не имея никакого опыта в военном деле, чувствовал тем не менее, что перелом близок. Дренаи немного отступили, и это позволило Гвардии ввести в бой больше солдат. Друсс по-прежнему стоял как вкопанный, но враги снова смыкались вокруг него. Вторая шеренга резерва вступила в битву, ненадолго укрепив оборону, и Друсс внезапно пошел вперед. Ставут содрогался, видя, как его топор крушит шлемы и головы. Благодаря этому неистовому рывку Друсс вклинился во вражеские ряды, и гвардейцы, бьющиеся впереди, начали беспокойно озираться. Алагир тоже, видимо, заметил это и взревел: — Бей их, дренаи!

И дренаи насели на врага с новой силой. Гвардейцы в задних рядах повернулись и побежали, спасаясь от страшного топора. Передние, прогнувшись дугой, примкнули к бегству.

Ставут, которому так и не пришлось повоевать, не верил своему счастью.

Легендарные принялись подбирать своих павших товарищей. Тех, кто еще дышал, сносили к пруду. Затем пришла очередь убитых. Ставуту казалось, что их очень много. Уцелевших, на его взгляд, осталось значительно меньше ста. Друсс постоял, глядя на вражеский стан, и вернулся назад. При виде его кольчуги, лица и бороды, забрызганных кровью, Ставута пробрала дрожь. На мощных руках воина, на щеке и над правым глазом кровоточили мелкие раны.

— К нам едет всадник, — сказал он Алагиру, и они вдвоем вышли навстречу конному. Тот, высокий и худощавый, оглядел поле битвы и перевел темные ястребиные глаза на Друсса.

— Вы дрались храбро, но долго вам не продержаться.

— Да это мы, паренек, только разогревались. Теперь только и начнется настоящая драка.

— Вы позволите мне забрать своих убитых и раненых? — холодно улыбнувшись, спросил всадник.

— А нам ты лекаря больше не предлагаешь?

— Боюсь, что после нанесенного вами урона нам понадобятся оба.

— Хорошо, забирай. Только носильщики пусть придут без оружия и доспехов, не то я скачу тебе вниз их головы.

— Нельзя ли повежливей? — поджал губы офицер.

— Я проявил бы больше уважения, если б ты дрался вместе со своими людьми, а не следил за боем издали. Поворачивай назад. Разговор окончен.

Друсс повернулся к нему спиной и вместе с Алагиром пошел обратно. Офицер тоже вернулся к своим.

— Зачем ты нагрубил ему, Друсс? — спросил Алагир.

— Хотел его разозлить, — хмыкнул тот. — Когда люди злятся, они действуют необдуманно.

— Думаю, тебе это удалось. А насчет лекаря ты был прав.

— Как только они заберут раненых, ставь лучников и готовься встретить зверей.

Раненый гвардеец справа от Друсса тщетно пытался снять панцирь со своего товарища. Из-под вмятины на стали хлестала кровь. Друсс положил свой топор, подошел к ним и помог отстегнуть панцирь. Весь правый бок раненого был красным от крови. Друсс разорвал на нем рубашку, открыв поломанные ребра и огромную рану. «Ты же его и угостил своим топором», — подумал Ставут. Друсс снова прикрыл рану рубашкой и велел второму гвардейцу зажать ее рукой.

— Только не сильно, иначе ребра могут поранить легкое.

— Откуда ты взялся такой? — спросил гвардеец.

— С того света, паренек. Давай-ка взглянем на твою рану. — Этому солдату удар топора переломил голень. — Ты будешь жить, а твой друг, может, и нет. Зависит от того, насколько он крепок.

Ты как, паренек, крепкий? — спросил Друсс солдата с раной в боку.

— Еще какой, — ответил тот, скрипя зубами от боли.

— Верю тебе, — усмехнулся Друсс. — Обычно мой топор в таких вот случаях врубается до хребта. Тебе повезло. Попался мне в мой неудачный день.

Ставут смотрел на сотни павших гвардейцев, на скользкую от крови дорогу.

До полудня было еще далеко.

— Не шевелись, сын мой, — говорил старый монах, стоя на коленях рядом со Скилганноном. — Береги силы. Постарайся не умереть, а я помогу тебе, чем только возможно. — Скилганнон закашлялся и сплюнул на пол клокотавшую в горле кровь. Монах снял с шеи свой талисман, перевернул Скилганнона на спину и положил черно-белый полумесяц на кровавую рану. — Лежи смирно. Пусть он делает свое дело.

Дышать становилось трудно, зрение слабело. Руки и ноги похолодели, и Скилганнон знал, что смерть близко. Но благодатное тепло проникло ему в грудь и медленно растеклось по всему телу. Трепещущее сердце забилось ровнее.

Он лежал, глядя в потолок, и клял себя за глупость. Аскари шагу не могла ступить без своего лука, а несколько стрел в ее колчане Легендарным не помогли бы. Окрепнув немного, он придержал кристалл рукой и сел. Снял разорванную рубашку, вытер кровь и не нашел под ней раны.

— Спасибо тебе... — начал он и осекся. Старик сидел на полу с восковым лицом, тяжело дыша. Скилганнон хотел отдать ему талисман и увидел, что тот весь почернел и превратился в обыкновенный камень.

— Полумесяц утратил силу, — прошелестел старик. — Это потому, что я давно не носил его к алтарю. Там он снова начинает светиться.

— Ты истратил на меня всю силу, которая в нем еще оставалась, — сказал Скилганнон. — Почему?

— Чтобы уплатить долг. Я самый старший из братьев, Скилганнон. Последний из них. Ты видишь перед собой дряхлого старца, но когда ты спас меня от надиров, я был молод и полон идеалов. Ты встречался после с маленькой Дайной?

— Нет.

— Милое дитя. Она вышла замуж и жила со своей семьей в Виринисе. Я навещал ее там несколько раз. Она вырастила семерых детей, прожила счастливую жизнь и дарила радость всем, кто ее знал. Умерла она, когда ей было уже за восемьдесят.

— Я рад, что у нее все сложилось так хорошо.