Carpe Jugulum. Хватай за горло! Пратчетт Терри
– В этом нет ничего странного. Оценивать – свойство человеческой натуры.
– Мы предпочитаем предоставлять это на суд Омий, – сказал Овес, но это его утверждение как-то затерялось в темноте.
– Быть человеком – значит постоянно оценивать, – промолвил голос за его спиной. – То и это, хорошее и плохое, каждый день делать выбор… Так живут все люди.
– А ты уверена, что всегда принимала правильные решения?
– Нет, но я старалась.
– А как насчет надежды на милосердие?
Костлявый палец постучал его по спине.
– Милосердие – очень необходимая вещь, но сначала следует сделать выбор. Иначе не поймешь, где следует проявлять милосердие, а где – нет. Кстати, я слышала, вы, омниане, всегда предпочитали искоренять и сокрушать.
– То было… раньше. Теперь мы предпочитаем сокрушать аргументами.
– Ведете долгие яростные споры, полагаю?
– У каждой проблемы есть две стороны…
– И как вы поступаете, если одна сторона ошибается? – Матушкин ответ был стремителен, как стрела.
– Я хотел сказать, нам предписано рассматривать проблему и с точки зрения оппонента тоже, – попытался объяснить Овес.
– То есть, с точки зрения палача, в пытках нет ничего плохого?
– Госпожа Ветровоск, ты прирожденная спорщица.
– Вот уж нет!
– В Синоде ты пользовалась бы большим успехом. Они несколько месяцев спорили о том, сколько ангелов способно уместиться на острие иглы.
Он спиной чувствовал, как в матушкиной голове крутятся шестеренки.
– А какого размера иголка? – наконец уточнила она.
– К сожалению, понятия не имею.
– Если это обычная иголка, то шестнадцать.
– Шестнадцать ангелов?
– Именно.
– Почему?
– Не знаю. Может, эти ангелы извращенцы и им нравится ходить исколотыми.
Мул двинулся вниз по склону. Туман стал еще гуще.
– Стало быть, шестнадцать? И это точно? – спросил после непродолжительного молчания Овес.
– Нет. Но мой ответ не хуже других. Так вот значит, какие вопросы обсуждают ваши святоши?
– Ну, не всегда. Например, сейчас идет весьма интересный спор о природе греха.
– И что они думают? Резко осуждают?
– Не так все просто. Этот вопрос нельзя разложить на черное и белое. В нем много оттенков серого.
– Ерунда.
– Прошу прощения?
– Серый цвет – это тот же белый, только грязный. Ты не знаешь элементарных вещей, я поражена. А грех, молодой человек, – это когда к людям относятся как к вещам. Включая отношение к самому себе.
– Боюсь, все гораздо сложнее…
– А я не боюсь. Потому что не сложнее. Когда люди начинают говорить, что все гораздо сложнее, это значит, они боятся, что правда им может не понравиться. Люди как вещи, с этого все и начинается.
– Но есть ведь куда более серьезные преступления?
– Однако все начинается с того, что о людях начинают думать как о вещах…
Матушка замолчала. Овес не управлял мулом, и несколько минут животное брело куда глаза глядят, а потом бурчание из-за спины сообщило, что матушка снова проснулась.
– А ты силен в своей вере? – спросила она так, словно это не давало ей покоя.
– Я пытаюсь, – вздохнул Овес.
– Но ты прочел много книг. А книги, они ведь не способствуют вере.
Хорошо, что она сейчас не видит его лицо… Но может, она читает его мысли сквозь затылок?
– Не способствуют, – согласился он.
– И тем не менее ты ее сохранил?
– Да.
– Почему?
– Если я лишусь веры, у меня ничего не останется.
Немножко выждав, он решил перейти в контрнаступление.
– А вот ты, госпожа Ветровоск… Неужели ты совсем ни во что не веришь? – спросил он.
Несколько секунд царила полная тишина, нарушаемая лишь стуком копыт мула, который осторожно пробирался между покрытых мхом корней. Овсу показалось, что откуда-то сзади донесся лошадиный топот, но ветер мгновенно поглотил посторонние звуки, особо яростно взвыв.
– Ну, почему… – откликнулась матушка. – Я верю в чай, в рассветы…
– Я имел в виду религию, – сказал Овес.
– Я знакома с парочкой местных божков.
Овес вздохнул.
– Многие люди находят в вере успокоение, – сказал он и про себя еще раз пожалел, что не относится к их числу.
– Вот и славно.
– Правда? Почему-то мне показалось, что ты будешь спорить.
– Я не имею права приказывать людям, во что им верить, а во что – нет. Главное, чтобы вели себя пристойно.
– Но иногда наступают тяжелые, холодные времена… Неужели в такие минуты тебе не хочется обратиться за помощью к вере?
– Спасибо, у меня есть грелка.
Ухтыястреб распушил перья. Овес долго разглядывал темный влажный туман, а потом вдруг им овладела злость.
– Значит, ты думаешь, что религия похожа на грелку? – спросил он, пытаясь держать себя в руках.
– Обычно я об этом совсем не думаю, – донесся из-за его спины ответ.
Голос ее внезапно ослаб, и матушка ухватилась за его руку, чтобы не упасть…
– Госпожа Ветровоск, ты как себя чувствуешь? – встревоженно спросил он.
– Жаль, эта скотина не может шагать побыстрее… Неважно себя чувствую.
– Можно остановиться и передохнуть.
– Нет! Уже недалеко! О, как глупо я себя вела…
Снова заворчал гром. Он почувствовал, как ее рука разжалась, а потом услышал глухой «плюх». Это матушка упала на землю.
Овес поспешно спрыгнул с мула. Матушка Ветровоск в неудобной позе лежала на покрытой мхом земле, ее глаза были закрыты. Он взял ее за запястье. Пульс присутствовал, но очень-очень слабый. Она была холодной, как лед.
Когда он пошлепал матушку по щекам, она открыла глаза.
– Если ты сейчас заговоришь о религии, – прохрипела она, – я с тебя шкуру спущу… – И ее глаза снова закрылись.
Овес сел и попытался успокоиться. Холодная, как лед… да, в ней был какой-то холод, словно она всегда отвергала тепло. Любое тепло.
Он снова услышал стук копыт, потом тихонько звякнула уздечка. Звук был совсем рядом.
– Эй! – крикнул Овес, поднимаясь на ноги. Он попытался рассмотреть всадника, но увидел лишь смутный силуэт чуть дальше по тропе.
– Вы нас преследуете? Эй!
Сделав несколько шагов, он увидел склонившую голову лошадь. Всадник выглядел как тень, отсоединившаяся от ночной тьмы.
Овса вдруг обуял ужас, он бегом вернулся и упал рядом с неподвижным телом матушки. Сняв с себя промокший насквозь плащ, он укрыл им матушку, сам не понимая, зачем это делает, потом принялся отчаянно озираться в поисках хоть чего-нибудь, при помощи чего можно было разжечь огонь. Огонь – это главное. Он приносит жизнь, прогоняет тьму.
Но рядом высились только огромные, пропитанные дождем ели, а между черных стволов рос папоротник. Не было ничего, что могло бы гореть.
Он лихорадочно пошарил в карманах и нашел вощеную коробку, в которой оставалось всего несколько спичек. Так, теперь следует найти пару сухих веточек и пучок травы, которые, загоревшись, высушат следующую порцию веточек…
Дождь проникал под рубаху. Сам воздух был пропитан водой.
Прячась от капель, Овес сгорбился под своей шляпой и достал из кармана «Книгу Ома». Это его утешит. Ом подскажет верный путь…
«…У меня есть грелка…»
– Проклятье, – едва слышно произнес он.
Он открыл книгу наугад, зажег спичку и прочел:
«…и во время оное на землях сиринитов случилось велико множение верблюдов…»
Спичка, зашипев, погасла.
Никакой пользы, даже намека. Он попытался еще раз.
«…И глянул на Гуль-Арах, и оплакал пустыню безбрежну, и поскакал в…»
Овес вспомнил издевательскую улыбку вампира. Каким словам ты веришь? Трясущимися руками он зажег третью спичку, снова открыл книгу и прочел при пляшущем пламени:
«…И молвил Брута Симони: „Там, где тьма была, разожжем мы свет великий…“»
Спичка погасла. И наступила тьма.
Матушка Ветровоск застонала. Овсу показалось, что он слышит стук копыт неторопливо приближающейся лошади.
Он упал на колени в грязь и попытался молиться, но голос с небес не откликнулся ему. Как всегда. Его предупреждали, что на это особо рассчитывать не стоит. В отличие от всех прочих богов Ом вкладывал ответы прямиком в головы своей паствы. Со времен пророка Бруты Ом предпочитал не вступать ни в какие беседы. Так, во всяком случае, утверждали.
Если у тебя нет веры, значит, у тебя ничего нет. И ждет тебя одна лишь тьма.
Он поежился. Бог просто отмалчивается – или там, наверху, и нет никого вовсе?
Овес снова попытался молиться – на сей раз с большим отчаянием и рвением. Теперь он выкрикивал обрывки молитвы, которую произносил еще ребенком. Путал слова, строки, но все равно продолжал выкрикивать их, чтобы они неслись во вселенную Тому, Кто Обитает Где-То Там.
Дождь ручьем лился с его шляпы.
Он стоял на коленях, и ждал в мокрой темноте, и прислушивался к собственному разуму, и вдруг вспомнил, и снова достал «Книгу Ома».
И стал свет великий.
Карета прогрохотала мимо растущих у озера сосен, налетела на корень, лишилась колеса и упала набок. Лошади лихорадочно забились в своей упряжи.
Игорь поднялся с земли, проковылял к карете и поднял дверь.
– Прошайт прощения, – сказал он. – Такое вфегда бывайт, когда мафтер отфутфтвовайт карета. Никто не фтрадайт?
Чья-то рука схватила его за горло.
– Мог бы и предупредить! – прорычала нянюшка. – Нас раскидало по всей карете! Где мы находимся? В Утолежке?
Вспыхнула спичка, и Игорь зажег факел.
– Мы ефть фовфем рядом замок, – сказал он.
– Рядом с чьим замком?
– Фемейфтва Форокула.
– Мы рядом с замком вампиров!
– Йа. Думайт, фтарый мафтер что-то делайт дорога. Колефо пофтоянно отлетайт, как ни езжайт. Так, говаривайт он, замок вфегда гофти.
– А ты не догадался сообщить нам об этом заранее? – спросила нянюшка, выбираясь из кареты и подавая руку Маграт.
– Меня извиняйт. Тяжелый бывайт день…
Нянюшка взяла у него факел. Пламя осветило грубую табличку, прибитую к дереву.
– «Там замок. Тока ни приближайтись к ниму», – прочла нянюшка. – Надо же, даже стрелку пририсовали. Очень любезно с их стороны.
– О, это делайт мафтер, – объяснил Игорь. – Иначе люди мочь не замечайт.
Нянюшка всмотрелась в темноту.
– И в замке сейчас кто-то есть?
– Флуги.
– Они нас впустят?
– Наин проблема. – Игорь пошарил под вонючей рубашкой и достал огромный ключ на веревке.
– Мы собираемся войти в их замок? – изумилась Маграт.
– Похоже, нам больше некуда деваться, – пожала плечами нянюшка Ягг, направляясь вверх по дороге. – Карета разбита. А рядом ни деревушки. Хочешь провести ночь на улице? Замок есть замок. Там двери, засовы. А все вампиры сейчас в Ланкре. Кроме того…
– Что?
– Именно так поступила бы Эсме. Чувствую это всей своей кровью.
Кто-то завыл в лесу, совсем рядом. Нянюшка глянула на Игоря.
– Вервольф? – спросила она.
– Йа.
– Пожалуй, нам не стоит здесь задерживаться.
Она показала на нарисованный на камне знак.
– «Не ходайт по этому фамому короткому пути к замку»? – прочла она вслух. – Такой изобретательностью нельзя не восхищаться. Судя по всему, тут живут тонкие знатоки человеческой природы.
– А входов в замок много? – спросила Маграт, когда они миновали следующую табличку, гласящую: «Не Приблжайтес К Коретному Двору. 20 ярд. лев.».
– Игорь? – спросила нянюшка.
– Вампиры чафто воевайт друг дружка, – ответил он. – Поэтому ефть один только вход.
– Ну, хорошо, раз ничего больше не остается… – вздохнула Маграт. – Ты возьмешь колыбель и мешок с грязными пеленками. И плюшевые игрушки. И эту штуку, которая крутится и издает странные звуки, если дернуть за веревочку…
Табличка перед подъемным мостом гласила: «Ваш Пофледний Возможнофть Не Ходийт Замок». Нянюшка долго смеялась.
– Игорь, граф будет тобой очень недоволен, – сказала она, когда слуга открыл дверь.
– Да ходийт он… Я фобирайт вещи и езжайт в Блинц. Там Игорь вфегда арбайтн иметь. Много-много молний там ударяйт, больше чем офтальной гора.
Нянюшка наконец вытерла слезы с глаз.
– Уф-ф, хорошо, что я и так вся мокрая, – сказала она. – Ладно, пошли в замок. Кстати, Игорь, если ты задумал нас обмануть, я сделаю из твоих кишок подвязки.
Игорь застенчиво опустил взгляд.
– О лучшей учафти можно только мечтайт, – пробормотал он.
Маграт хихикнула. Игорь распахнул дверь и прошаркал в замок.
– Что? – спросила нянюшка.
– Ты не заметила, как он на тебя смотрит? – спросила Маграт, когда они поспешили за хромающей фигурой.
– Кто? Он?
– По-моему, он по тебе вздыхает, – усмехнулась Маграт.
– А я думала, у него просто одышка… – с легким оттенком паники сказала нянюшка. – Ну, то есть на мне сегодня не самые новые панталоны, и все такое!
– А мне он кажется довольно-таки романтичным мужчиной.
– Ну, не знаю, не знаю, – покачала головой нянюшка. – Я, конечно, польщена, но мужчины, которые еле стоят, не в моем вкусе.
– Которые или у которых? – уточнила Маграт.
Нянюшка всегда считала себя женщиной, которую невозможно вывести из равновесия, но сейчас случилось именно это. От Маграт такого удара она никак не ожидала.
– Нянюшка, я – замужняя женщина, – сказала Маграт и улыбнулась, увидев выражение ее лица.
Приятно все-таки хоть раз подложить кнопку на пути беззаботно шагающей по жизни нянюшки.
– Но… a y… то есть у Веренса, ну, понимаешь… все в порядке?
– Да, в абсолютном. И анекдоты, которые ты вечно рассказываешь… Теперь я их понимаю.
– Что? Вообще все понимаешь? – воскликнула нянюшка тоном человека, у которого из колоды стащили все тузы.
– Ну да. Кроме одного. Ну, о священнослужителе, старухе и носороге.
– Слава богам! – с облегчением воскликнула нянюшка. – Я сама его поняла, лишь когда мне было за сорок!
Прихромал Игорь.
– В замке только флуги, – сказал он. – Вы проходийт моя комната в фтарая башня. Там ефть толфтые двери.
– Госпожа Ягг очень тебе признательна, – хмыкнула Маграт. – Кстати, она только-только рассказывала мне, какие красивые у тебя ноги. Правда, нянюшка?
– Хотейт таких же? – предложил Игорь, поднимаясь по лестнице. – У меня ефть их много. Там, на леднике.
– Что-что у тебя есть? – спросила нянюшка, резко останавливаясь.
– Если ты нуждайт какой-нибудь орган, я вефь твой рафпоряжение, – объявил Игорь.
Маграт глухо закашлялась – так, словно у нее перехватило дыхание.
– У тебя на льду хранятся… части людей? – с ужасом осведомилась нянюшка. – Части незнакомых людей? Разрубленных? Так, я больше ни шагу не ступлю!
Игорь испуганно воззрился на нянюшку.
– Не ефть незнакомых, – пояснил он. – Члены фемья.
– Ты порубил на кусочки членов своей семьи? – Нянюшка попятилась.
Игорь отчаянно замахал руками.
– Это ефть традиция! – воскликнул он. – Каждый Игорь офтавляйт фвой тело фемье! Зачем выбрафывайт хороший орган?! К пример, мой дядья Игорь умирайт от бык, но имейт хороший фердце, хороший почки. Они ведь пропадайт даром! Кроме того, у него бывайт руки дедушки, очень умелые руки, йа! – Он даже всхлипнул. – Жаль, они не дофтавайтфя мне. Он бывайт гут кофтоправ!
– Та-а-ак… – протянула нянюшка. – Интересно, какой же смысл в этой семейке обретет выражение: «У него папины глаза»?
– Их получайт мой троюродный брат Игорь.
– Но… но… кто вас всех режет и сшивает? – спросила Маграт.
– Я. Игорь обучайтфя домашний кофтоправие на отцовых коленях, – сказал Игорь. – А практиковайтфя на дедушкиных почках.
– Извини, – перебила нянюшка. – Отчего, говоришь, умер твой дядя?
– От бык, – пояснил Игорь, отпирая очередную дверь.
– В смысле, он на них разорился, а потом покончил жизнь самоубийством?
– Наин, это они кончайт игореубийфтвом. На него падайт бычье фтадо. Нефчафтный флучай. Мы не предпочитайт не рафпрофтраняться.
– Прости, – вмешалась Маграт. – То есть ты сам делал себе все операции?
– Это не так ефть фложно. Главное – знайт как. Иногда, конечно, приходитфя пользовайт зеркало или профить кого-нибудь дёржайт нитка пальцем, но…
– И это не больно?
– Я вфегда предупреждайт убирать палец, когда затягивайт нитка.
Дверь, заскрипев, открылась. Это был долгий, полный мучений и боли скрип. Он словно существовал отдельно от двери и звучал еще несколько секунд после того, как дверь закрылась.
– Какой ужасный звук, – сказала нянюшка.
– Данке. Добивайтфя его много дней. Такой фкрип фам не возникайт.
Из темноты донесся лай, и что-то прыгнуло на Игоря, сбив его с ног.
– Флезайт ф меня, проказник!
Это была собака. Вернее, несколько собак, собранных в одну. У нее было четыре лапы – почти одинаковой длины, но, как заметила Маграт, разного цвета. Одна голова, левое ухо – черное и заостренное, а правое – коричнево-белое и обвислое. И очень-очень много слюнных желез.
– Это ефть Охвофток, – представил Игорь, выпутываясь из лап животного и поднимаясь на ноги. – Немного глюпый, но верный друг.
– Охвосток, говоришь? – пробормотала нянюшка. – Хорошее имя, очень хорошее.
– Ему фемьдефят вофемь, – сообщил Игорь, начиная спускаться по винтовой лестнице. – Большей чафтью.
– Очень аккуратные стежки, – похвалила Маграт. – И неплохо сохранился. Счастлив так, будто у него… Гм, по-моему, у него действительно два…
– Один в запаф, – сказал Игорь, ковыляя вперед. Охвосток радостно прыгал рядом. – Я думайт, ефли один хорошо, то два ефть нафтоящее фчафтье…
Нянюшка успела открыть рот только на половину…
– Даже не думай, Гита Ягг! – рявкнула Маграт. – Держи свои комментарии при себе!
– Я? А что такое? – с невинным видом спросила нянюшка.
– Да, ты! И не притворяйся! Я тебя насквозь вижу! Он имел в виду хвосты, а не… кое-что другое.