Комонс Батыршин Борис

• С грязной ложкою в кармане,
• С лысым кактусом в руке,
• Я иду пугать бабайку,
• Что живет на чердаке.

Автор неизвестен

Пролог

Картинка на огромном настенном мониторе больше всего напоминала кадры из старого, девяностых годов, фильма или видеоигры. Синие на траурно-чёрном фоне контуры континентов, развёрнутые в меркаторской проекции, и связывающие их зелёные дугообразные треки, вырастающие из основной плоскости, практически из одной точки. Судя по конфигурации рек и морских побережий, а так же по буквенно-цифровым обозначениям возле пусковых позиций и отметок целей – где-то в районе республики Марий-Эл.

Три линии мигают, постепенно удлиняясь. Ещё три оборвались пульсирующими красными крестиками вблизи высшей точки изгиба. И лишь одна упёрлась в чужой континент и расползается багровой кляксой.

– Четырнадцатая гвардейская ракетная дивизия отстрелялась. – негромко произнёс стоящий за креслом офицер. – Семь пусков, по запросу американцев: Невада, Западное побережье. И ещё два по Мексике.

Генерал обернулся – полковник, на петлицах перекрещенные меч и стрелы под круглым щитом.

– Йошкаролинцы?

Кивок.

– И как результаты?

Ненужный вопрос: всё было видно и без пояснений. Которые, впрочем, последовали незамедлительно.

– Из семи боеголовок, дошёл единственный планирующий блок. – с готовностью отрапортовал РВСН-щик. Видно было, что он рад возможности делать хоть что-то, пусть даже давать никому, в сущности, не нужные пояснения. Что угодно – лишь бы не стоять и не смотреть молча в монитор, бесстрастно транслирующий конец света.

– Цель – Вегас. Ещё три перехвачены и сбиты. Два в данный момент снижаются и маневрируют в плотных слоях.

– Куда они идут?

Как будто бледное продолжение ярко-зелёных дуг не указывает на это яснее ясного…

– Мексиканский Экатепек-де-Морелос и Лос-Анджелес. Но вероятность успеха крайне мала особо – по ним уже трижды стреляли, и с лодок, и «Буревестниками». Сами американцы тоже пробовали. Те всё перехватывают.

Словно услышав его, два трека замигали и на конце у них вспыхнули красные крестики. Секунду спустя та же участь постигла и последний, седьмой.

– Один к шести – неплохой результат. – помолчав, оценил генерал. Следовало хотя бы попытаться добавить подчинённым оптимизма. Не получилось. Впрочем, он особо и не рассчитывал, и это было заметно по тяжёлым морщинам в уголках глаз, где притаились неимоверная усталость и глухая безнадёга.

– Больше наши американцам помочь ничем не смогут. – глухо ответил полковник. – Ни им, ни китайцам, никому. И так уже доскребли по сусекам последние «Ярсы» с «Тополями», остались только старые, шахтные…

Генерал согласно опустил подбородок.

– Да. ПЛАРБы уже отстрелялись и вернулись в базы, а новых «пасхальных яичек» для них нет. «Посейдоны» тоже всё, как и «Буревестники». Стратеги из Энгельса могут теперь достать разве что, цели в Северном Китае – но сколько их осталось, стратегов-то… Да и проку от этого немного: те уже прорвались в Бессарабии, да и в Забайкалье их сдерживают только огромные расстояния да крайне низкая плотность населения. Есть, правда, ещё тактические ядерные заряды, но надолго ли их хватит? Ещё месяц, максимум два – и всё, конец. Аллес.

И снова никто из присутствующих спросил кто это – те. За прошедший год у всех жителей планеты это местоимение – с учётом местной лингвистики, разумеется – приобрело вполне отчётливый, пугающий смысл.

Подумать только, а ведь совсем недавно люди были уверены, что 2020-й – худший год в истории…

Те. Именно так – «те». Которые нас сейчас… нет, не убивают – с этим мы и сами неплохо справляемся. Надевают. Как надевает человек новый костюм взамен истрёпанной одежды. Но чем, скажите на милость, это отличается от убийства – для самих людей?

– Ещё два месяца – и всё. – медленно повторил генерал, и стоящие рядом увидели, как с виска ползёт крупная капля пота. Порученец, высокий, щеголеватый (даже сейчас щеголеватый!) лейтенант, дёрнулся было, к карману, за носовым платком, но рука замерла на полпути.

– Два месяца – но это только в том случае, товарищи, если мы с вами сегодня не сработаем, как надо. – произнёс генерал и смахнул капельку большим пальцем. – Серёжа, где он там? Ждёт?

Лейтенант заметил, как скривился РВСНщик, услышав ещё одно многозначительное местоимение.

– Разумеется, товарищ генерал. – бодро отозвался он. – Прикажете пригласить?

– Зови. Время вышло.

Часть первая

Игра в четыре руки

Тренера звали Василий Петрович – между собой ребята именовали его «Васич». Долговязый, поджарый, как большинство спортсменов-фехтовальщиков. Ближе к концу занятий, когда подходило время учебных боёв (ребята ждали этого с первых минут тренировки и гадали, кому из них выпадет удача) – Васич сначала наблюдал за схватками, а потом в какой-то момент отодвигал одного из участников в сторону, брал эспадрон, надевал маску и… начиналось.

Он был практически неуязвим, и лишь изредка нарочно придерживал клинок на отбое, чтобы правильный удар оппонента мог достичь цели. А уж если кому-то удавалось его зацепить – это было событие, которое долго потом обсуждали и в раздевалке, и в вестибюле, возле автоматов с газировкой, и по дороге к метро. Но случалось это нечасто и, как правило, с одними и теми же – ну понятно, Васич встаёт на дорожку только с самыми перспективными учениками… С остальными же ограничивается советами и комментариями, порой – весьма язвительными. Как, например, с Женькой Абашиным, не входившим не то что в пятёрку лучших в группе, а наоборот, уверенно прописавшимся ближе к концу списка.

Ну не его это, не его… как выяснилось. А ведь так хотелось! Женька даже уговорил записаться в секцию своего одноклассника, длинного, нескладного Серёжку Астахова, Аста. Было это в самом начале прошлого учебного года, и с тех пор друзья два раза в неделю посещали занятия в спортивном комплексе на метро «Динамо», куда от их родного Речного Вокзала каких-то пять остановок.

Как раз сейчас Аст на дорожке с худым, длинноногим и длинноруким (настоящий фехтовальщик!) Гариком. Оба, будто связанные верёвочками, перемещаются туда-сюда по нарисованной на полу зала дорожке и обмениваются заученными ударами: батман из третьей позиции, удар в маску, отбой маску, отбой в «пятёрку», ответ в открывшийся бок. Аст только этого и ждал (а кто бы на его месте не ждал?) – поспешно пятится, и кончик клинка едва не задевает край свисающей до колен защитной куртки, старой и замызганной. Повеселевший Гарик делает шаг вперёд и снова старательно выполняет батман, готовя новую атаку, точную копию предыдущей.

Что ж, всё правильно. Так их учили.

…но как же хочется выйти самому на «дорожку», позвенеть весёлыми, пружинно-гибкими клинками! И путь заранее ясен исход, пусть он заведомо не удостоится ничего, кроме скептической усмешки Васича – зато в руках будет рукоять сабли, а впереди, в мелкой сетке маски – не опостылевший манекен, а реальный, живой противник.

Свисток, бойцы замерли, вскинув оружие в финальном салюте. Так тоже учили.

– Недурно, Астахов, Голиков. Серёжа, быстрее наноси удар после батмана – противник успевает среагировать, отрабатывай. Садитесь пока…

Васич Задумчиво оглядел скамейку, на которой дожидались своей очереди остальные.

– Теперь Дашьян и… пожалуй, Абашин.

Женька в первый момент не поверил своему счастью. А поверив – вскочил, зацепив ступнёй за ножку длинной гимнастической скамьи.

– Ну-ну, полегче, а то ноги тут переломаешь. – пробурчал Васич. – На дорожку, приветствие… к бою! Абашин, тебя это что, не касается?

Женька поспешно опустил маску, и Васич не успел разглядеть, как счастливая улыбка вдруг, в самый последний момент, когда лицо мальчика уже скрывалось за мятой проволочной сеткой, вдруг сменилась гримасой недоумения.

Бамм!

Хлёсткий удар сверху по голове – звонко, обидно, но совершенно нечувствительно. Свисток за спиной и недовольный молодой голос.

– Стоп! Абашин, не спи, замёрзнешь!

Абашин – это я. Абашин, Евгений Борисович, 1963-го года рождения, образование высшее, москвич, самозанятый… а что это за проволочная хрень у меня перед носом?

– Разошлись, в позицию… начали!

Опять свисток. Короткий, требовательный. Ноги мои сами собой, без малейшего моего участия делают несколько шагов назад, задняя, левая, цепляет за что-то и я с грохотом лечу на пол. Коричневый, покрытый масляной краской пол, на котором проведены две широкие белые линии, ограничивающие длинную, шага три в ширину, полосу.

Снова свисток, невнятное ругательство – никаких матов, что характерно…

– Да чтоб тебя… Абашин! Что ты тут растопырился по-крабьи? А ну вставай, и маску надень. Ещё одна такая выходка – отправишься на скамейку!

Маска? Точно, фехтовальная маска… облезлая, мятая, со стёганым горжетом из грубого светло-бурого брезента. И мои руки, подхватившие с пола этот аксессуар – подростковые, почти без волос и привычных шрамов.

…я что, сплю?..

– В позицию! Ан гард!

Противник – пацан лет пятнадцати. Точнее не определить – его лицо, как и моё, скрыто фехтовальной маской. Стоит в заученной стойке, сабля в четвёртой позиции. Всё, как в учебнике: рука, согнутая в локте, поднята вперед, кисть на высоте пояса, кончик клинка в линии левого глаза, лезвие направлено влево-вперёд…

Пальцы мои явственно ощущают рукоять сабли сквозь тонкую кожу перчаток, но шевельнуть ими я не могу. Не могу – и всё! Могу только бессильно наблюдать, как парнишка напротив делает шаг вперёд, кистевым батманом отбрасывает в сторону мой клинок, и…

…вот уж хрен тебе!..

Клинок послушно отлетает – но не вбок, как рассчитывал противник, готовя академически правильный удар сверху по маске, а по дуге, вниз. Поворот на левом, отставленном назад, носке, передняя, правая нога уходит в выпаде влево-вперёд, далеко за белую ограничительную черту. Кисть переворачивается, взлетает вверх на прямом локте и – вжжжик! – клинок прочерчивает победную линию от колена визави, по криво свисающей стёганке, через грудь, звякает по подбородку маски и улетает вверх.

Туше!

Ноги тем временем сами выполняют следующее па: левая выполняет короткий шаг назад с поворотом, окончательно вынося меня за пределы дорожки, и сгибается в полу-приседе. Корпус пижонски отклонён назад, правая нога выставлена вперёд в почти танцевальной позиции – выпрямлена в колене, носок едва касается пола. Сабля – в вытянутой в струнку на уровне лица руке, клинок повёрнут плашмя и смотрит в спрятанные за сеткой глаза противника. Левая рука покинула положенное ей место на поясе и прикрывает грудь – согнута в локте, словно не чёрная мотоциклетная крага на ней, а толстенная дуэльная перчатка, которую и кирасирским палашом не прорубишь, не то, что тростинкой-эспадроном. Привет вам, маэстро Л'Абба, последний в знаменитой династии тулузских фехтмейстеров. Знаем ваш трактат, читали, ценим, пользуемся…

Свисток – длинный, вкручивающийся саморезом в барабанные перепонки.

– Стоп! Разошлись! Абашин, немедленно вернись на дорожку!

И, гораздо тише:

– Это что сейчас было, а?

…какая ещё АББА? Шведский ансамбль, который «Мани-мани-мани» и «Мамма-мия»? Но тогда – при чём тут тулузский фехтмейстер? Что, вообще, за бред?..

Ноги внезапно сделались ватными, и Женька опустился на пол – не хватало ещё свалиться самым глупейшим образом! Маску он стянул и проложил рядом. Лоб весь в капельках пота, руки трясутся, голова идёт кругом.

«Сейчас Васич меня убьёт. А потом – выгонит из секции. Но за что? Это не я! Ноги и руки вдруг начали действовать сами по себе, а я даже понять не успел, что они вытворяют…»

– Тебе плохо, парень?

В голосе тренера сквозила самая настоящая тревога.

– Может, к врачу?

Женька встал, пошатнулся, поднял маску. Эспадрон он зажал под мышкой.

– Нет, спасибо, Васи… Василий Петрович. Голова закружилась, душно, наверное. Сейчас пройдёт.

Тренер шумно втянул носом воздух.

– Да, что-то надышали мы тут… Астахов! – скомандовал он. – Ну-ка, живо – открой окно, то, дальнее!

Долговязый Аст послушно метнулся в угол зала и заскрипел там оконной рамой.

– А ты, Абашин… – Васич ненадолго задумался. – Ступай-ка ты, пожалуй, домой. Или тебя лучше проводить? Вы с Астаховым, вроде, рядом живёте, верно?

Женька мотнул головой.

– Да, в соседних домах. Ничего, Василь Петрович, я сам. Посижу только немного в раздевалке и пойду.

– Ну, как хочешь… – неуверенно протянул тренер. И добавил, уже с воспитательными нотками в голосе: – А к твоему фокусу мы вернёмся в следующий раз. В кино подсмотрел, что ли?..

Женька ещё раз кивнул, поставил эспадрон в стойку и направился к выходу из зала, на ходу нащупывая за спиной тесёмки.

…а действительно – что это было?..

Сентябрьский денёк чудесен. Женька шагал к метро через жиденький сквер, разбитый перед стадионом «Динамо» и едва сдерживался, чтобы не пуститься вприпрыжку. Несолидно – всё же, восьмой класс, не сопляк какой-нибудь мелкий… Солнце весело подмигивало из луж, оставшихся после утреннего дождика, листва, ещё не знавшая, что лето уже три дня, как закончилось, шелестело над головой, и лакированные листочки лип отбрасывали по сторонам едва уловимые солнечные зайчики. Голуби – здоровенные, жирные, совершенно ничего не боящиеся, – паслись на аллеях сквера, деловито разгоняя наглых воробьёв, претендующих на свою долю исклёванной до дыр горбушки. Благодать, да и только!

Радостную картину слегка омрачало происшествие на тренировке. С одной стороны, обошлось без выволочки от Васича, причём выволочки заслуженной. Ещё бы – сошёл с дорожки, финт какой-то отколол…

А с другой – в чём, собственно, было дело? Он помнил, в какой момент случилось помутнение: это когда он поднялся после падения, а Димон, его партнёр по тому бою, изготовился атаковать. И вот тут-то руки и ноги словно зажили какой-то своей, отдельной от него жизнью…

И, ладно бы, всё это осталось позади! Так ведь нет: несколько раз, уже на улице, он ловил себя на мелких странностях: то ноги несли совсем не туда, куда он собирался идти, то руки вдруг сами по себе пытались открыть свисающую с плеча школьную сумку – большую, плоскую, из синего кожзама, с белыми «Жигулями» и надписью «AutoExport». Последний писк школьной моды, между прочим, пол-лета у родителей выцыганивал…

– Бабай, погоди!

«Бабай» – это школьное прозвище. В третьем классе его звали «Абаш», попросту, без затей, урезав фамилию. Классу к пятому оно как-то само собой превратилось в «Абай», ну а дальнейшая трансформация была уже неизбежна.

Женька обернулся. Размахивая сумкой, перескакивая через лужи, его догонял Аст.

– Васич велел тебя всё-таки проводить, – сообщил он, переведя после недолгого забега дух. – Как ты ушёл, он постоял, подумал, а потом меня и отправил. Говорит: мало ли что случится, дорогу там будешь переходить, или ещё что?..

Женьке хотелось улыбнуться – радостно, во всю физиономию. Как же здорово, что есть друг, и он взял и догнал его! Честно говоря, Серёгино общество – это как раз то, что сейчас нужно. Нет, рассказывать о своих мелких странностях он ему, может, и не стоит, но… всё равно, здорово ведь!

– А классно ты его! Прав Васич, действительно, как в кино! – продолжал восторгаться Аст. – Бамс – и готово, Димон даже защиту взять не попытался! А ты постоял-постоял да и хлопнулся на задницу, я прям обалдел. Что с тобой случилось, а? Может, правда, духота?

– А? – рассеянно отозвался Женька. – Наверное. Помутнение какое-то нашло…

Он помолчал и вдруг решился:

– Понимаешь, оно и сейчас продолжается, правда, слабее. Я на секунду как бы теряю власть над собой… то есть, над своим телом.

– Да ну? – Серёга аж встопорщился от любопытства. – А дальше что?

– А дальше – проходит.

– Это тебя контузило. – с глубокомысленным видом заявил он. – Я читал: такое на войне бывало, когда снаряд рядом взрывался, или по каске бойцу прилетало чем-нибудь. Может, это тебе Гарик так саблей заехал?

– Не, вряд ли. – Женька помотал головой. – Он несильно бил. Да и сам клинок лёгонький, какая от неё контузия…

И замолк, чуть не прикусив язык, потому что шея опять зажила своей жизнью, развернув голову вслед двум ничем не примечательным девицам, спешащим куда-то по своим делам и громко, на ходу, щебечущим.

…и чего ему, спрашивается, эти девицы? Уже совсем взрослые, лет по двадцать, наверное…

…совсем молоденькие, не больше двадцати, девчонки. В остроносых шпильках, складчатых, не достающих до колен, юбках и пёстрых блузках с отложными воротничками, легкомысленно расстёгнутых на две-три пуговки. Бог ты мой, а ведь я совсем забыл, что носили в конце семидесятых! Вот и парни – все, как один, в расклешённых джинсах и рубашках-батниках. Неужели и на мне сейчас такой? Нет, вроде, обычная школьная форма: синие брюки и пиджак, белая рубашка, на шее… угадайте, что? Правильно, галстук. Пионерский. Тот самый, у которого три конца – пионерия, комсомол, партия… или как там? Один из кончиков истрёпан – точно, была у меня дурная манера грызть его в минуты задумчивости, в точности как некий, недоброй памяти грузин…

Ладно, Бог с ними, галстуками и девицами, хотя, последние вполне себе ничего, да и мода на мини-юбки заслуживает всяческого одобрения.

Итак, я попал, и в этом нет ни малейших сомнений. Тело подростка, вокруг Москва конца семидесятых… Сколько мне сейчас лет – пятнадцать, четырнадцать? Скорее всего, четырнадцать – пионерский галстук отчётливо указывает на восьмой класс, да и фехтование я к девятому уже бросил. Грызёт, правда, уголок сознания эдакий червячок, и недаром, надо сказать, грызёт: если верить неоднократно перечитанным авторам, попаданец, оказавшийся в «себе, ребёнке», должен чувствовать себя, как рыба в воде. Ну, разве что, случится некий кратковременный «стартовый шок», придётся слегка поучиться владеть юным телом, вживаясь заодно в давно и прочно забытую действительность. А тут – сижу, как в клетке. Вернее, в невиданном 3D-кинотеатре, когда действительность вокруг и объёмная, и даже насыщена всеми положенными запахами и тактильными ощущениями. Только вот повлиять на происходящее я не могу от слова «никак».

Значит – шизофрения? Хотелось бы верить, что нет. Хотя, если вдуматься – разве оказаться в шкуре попаданца лучше? От шизы хоть вылечить могут. В теории.

Вот чёрт, и обдумать толком ничего не выходит – непослушные ноги несут вперёд, голова (опять-таки, помимо моей воли) крутится по сторонам. В уши, в ноздри, в глаза непрерывным потоком вливаются ощущения, впечатления – давно забытые, радостные, наполняющие общее наше тело миллионами щекочущих пузырьков. А ведь по-хорошему, сейчас самое время присесть вон на ту, скажем, скамеечку, прикрыть глаза и не торопясь, спокойно обдумать создавшуюся ситуацию. А потом осторожно разлепить веки, исподволь надеясь, что это всё был сон, и вокруг будет снова…

…этого только не хватало! Оказывается, я никак не могу уловить воспоминание, предшествующее переносу – или как ещё обозвать процесс прекращения существования в прежнем теле, и осознания себя вот в этом? Когда, откуда, что делал в этот момент – всё скрыто в каком-то тумане. Мелькают, правда, какие-то обрывки, но их ещё собирать и собирать, словно дурной паззл…

А может, дело в обилии внешних раздражителей? И, стоит только мне (…или ему? Нет, так точно крыша скоро поедет…) хоть чуть-чуть успокоиться – и мысли снова обретут привычное плавное течение?

Так, ладно, с этим потом. А пока – попробуем найти в новом положении хоть что-то хорошее. Как там, в старой, слышанной ещё в студенческой молодости, песенке?

Стоп-стоп! А вот это уж точно шиза: распевать песню, неизвестно, сочинённую уже, или нет, когда сам по сути, в полной… ну, вы поняли. Хотя – а что ещё остаётся? Попадать так с музыкой…

Итак: некое преимущество перед книжными попаданцами у меня, пожалуй, имеется: можно не тыкаться во все углы, как слепой щенок, а неторопливо, ничего не предпринимая, наблюдать, постепенно восстанавливая в памяти необходимые детали, свыкаться, овладевать… чем?

Хороший вопрос – особенно с учётом того, что я сейчас даже рукой пошевелить не очень-то могу. А если бы и мог: надо ещё не напугать «себя-подростка». Он ведь действительно может решить, самом деле, что чем-то серьёзно болен и пожалуется взрослым… маме? Проси-прощай тогда нормальная жизнь, здравствуйте врачи-невропатологи, а то и кто похуже. Нет уж, с экспериментами по «перехвату управления» надо быть очень, очень осторожным. Утро вечера мудренее – это про меня…

…какой ещё вечер? Женька тряхнул головой. Тренировка началась как обычно, в семнадцать-ноль-ноль, ушёл он спустя примерно час. На круглом циферблате часов, что закреплены на столбе возле вестибюля метро «Динамо», стрелки показывают восемнадцать-двадцать три. Темнеет в первых числах сентября поздно – жизнь прекрасна! Девицы скрылись за поворотом аллеи, Аст шагает рядом, то глубокомысленно рассуждая о контузии, то вдруг перескакивая на виденные в кино фехтовальные приёмы – недавно мы ходили в «Иллюзион» на «Скарамуша»[2], и он до сих пор под впечатлением.

– …может, тебя под локоть поддержать? – закончил очередную фразу Аст. – А то ещё свалишься прямо на эскалаторе…

Они, и правда, подходили к метро. К низкому, оконтуренному со колоннадой, вестибюль станции «Динамо», ведёт широкая лестница из десятка ступеней. Верху, чуть в стороне белый с тёмно-синими буквами киоск.

– Нет, не надо. – помотал головой Женька. – Я что, девчонка? Сам дойду. Давай лучше по пломбиру, у меня осталось ещё копеек тридцать, мама дала. Пятачок только на метро оставить…

Аст порылся в кармане.

– У меня тоже есть: вот, два гривенника и двушка. И на проезд хватит, и на два стаканчика с розочкой!

…стаканчик сливочного пломбира с розочкой – это нечто! Мне досталась розовая – помнится, были ещё зеленоватые и жёлтые. Честные, на сливочном масле, а не на маргарине, как станут делать уже потом, в перестроечные годы. А дальше «розочки» и вовсе пропадут, чтобы вернуться уже в конце нулевых – увы, совсем не с тем вкусом.

…а может, дело в том, что я сам к тому времени успел состариться?..

Станции зелёной ветки – «Аэропорт», «Сокол», «Войковская», «Водный стадион» – промелькнули, не оставив особых впечатлений. Если там что и изменилось, то лишь дизайн информационных табличек. Даже вагоны поезда не вызвали особой ностальгии – и начале двадцатых годов следующего века в столичном метрополитене хватало таких – то ли старательно восстановленных, то ли новых, но с «классическим» дизайном. Но стоило выйти на станции «Речной вокзал» (ох уж этот «сортирно-кафельный» архитектурный стиль станций московских окраин!) и подняться наверх…

Квадратная коробка вестибюля с бетонной нашлёпкой-козырьком – вот, пожалуй, и всё, что осталось тут от 21-го века. В моём времени она стыдливо прячется за пятиэтажной коробкой торгового центра и ядовито-зелёным, застеклённым от фундамента до конька крыши, «Макдональдсом», а не стоит в гордом одиночестве, на фоне жиденьких деревьев парка «Дружба» и типового набора ларьков – «табак», «Союзпечать», «Мороженое». Сочная, не увядшая ещё зелень газонов, вдоль тротуара газетные стенды: «Правда», «Комсомолка», «Труд» «Известия». Сама площадь стала заметно шире – да что там, она почти пустая, хоть в футбол играй…

На противоположной стороне, у северного вестибюля изменения не столь незаметны. Но нам-то нужен этот, южный, выводящий к автобусам. Вот, кстати, и остановки – 188-го и 233-го. Помнится, можно было ездить и на 90-м, но потом его пустили в обход, и до родимой Онежской получается чуть ли не вдвое дальше – крюком по Лавочкина и Петрозаводской. Ну и ладно, вон, как раз подкатывает жёлтый двухзвенный «Икарус» с номером «233»…

– А билеты? – озабоченно спросил Женька, глядя на подъезжающего автобуса. – Денег же не хватит!

И подкинул на ладони россыпь бронзовых чешуек, по копейке каждая.

– Всего шесть, а надо десять…

Аст осмотрел жиденькую кучку людей на остановке.

– Народу мало, передавать «на билетик» не нужно. Высыплем, что есть, а оторвём два.

– А заметят? – опасливо спросил Женька. – Тетка какая-нибудь глазастая… Прицепится – стыда не оберёшься!

– Ты меня загородишь, когда буду отрывать – предложил Аст, и он немедленно устыдился собственной трусости. Да и идти пешком не хочется – ноги гудят после тренировки.

Серёга оказался прав – никто в их сторону даже и не глянул. Он, воровато озираясь, открутил билет (резиновая рубчатая лента под прозрачным пластиковым колпаком послушно поползла, сбрасывая их мелочь в недра кассового аппарата), и они устроились там, где и хотели – в соединяющем две половинки отсеке, на поворотном круге, и наблюдать, как он проворачивается, как растягиваются резиновые складки «гармошки». Или же, встать одной ногой на круг, а другой – в соседнюю часть салона, и тогда при повороте ноги сами собой разъедутся в разные стороны…

Но сейчас есть дело поважнее: обязательный ритуал автобусного пассажира, выявление «счастливых» билетиков. Проще простого: номер на билете, состоит из шести цифр, две группы по три. Если суммы цифр в обеих половинках совпадут – тебе повезло.

Аст считал, шевеля губами. Женька, чуть привстав, заглянул ему через плечо (Серёга был выше на полголовы) и вдруг отчётливо услышал прозвучавшее в голове:

«…а вот „Тройку“ или смартфон, которым с некоторых пор можно оплачивать проезд в наземном транспорте на „счастливость“ не проверишь…»

Салон покачнулся, поплыл, и Женька, чтобы не упасть, ухватился за гнутый поручень. И снова чуть не полетел с ног, потому что металлическая труба под ладонями поехала вбок – автобус сворачивал с площади на Фестивальную, и поворотная площадка повторила его маневр.

…Какая ещё «тройка»? И что такое «смартфон»? Снова – последствия контузии? Может, и правда, заболел? Только этого не хватало…

– Во! Одиннадцать и одиннадцать! – Аст крикнул так, что на них стали оборачиваться. – Разыграем на камень-ножницы-бумага?

Женька выиграл – со второго раза, когда его ладонь-бумага завернула Серёгин кулак-камень. Запихал билет из жёлтой, тонкой до полупрозрачности, бумаги в рот, и принялся жевать.

Повезло!

…это хорошо, удача мне не помешает. Потому что – мама. Отца нет дома, он в командировке – этот жалкий обрывок сведений я ухитрился выудить у своего юного «альтер эго», чему изрядно порадовался: идёт контроль, идёт!

Итак, отца нет, а вот мама дома, и через несколько минут мне предстоит с ней встретиться. Да, конечно, я буду сидеть в дальнем уголке сознания «себя-подростка», как мышь под веником, никак себя не проявляя, но… получится ли? Стресс предстоит сильнейший, особенно с учётом того, что мама в оставленном мной прошлом (во всяком случае, той ей части, что сохранилась в моей памяти) ещё жива, благополучно отпраздновав восьмидесятилетие… Не захлестнёт ли «юного меня» волна взрослых неконтролируемых эмоций? Это риск, ему ведь и так досталось сегодня не по-детски. И, ещё подозреваю, достанется: завтра школа, встреча с одноклассниками и учителями – эмоции и прочие непредвиденные реакции попрут из меня бурлящим потоком, и далеко не факт, что я сумею его обуздать…

– Завтра первым уроком что, история?

– Ага. – кивает Аст. – Геша ведёт.

– Здорово! – обрадовался Женька. Историю он любил и уже успел наскоро полистать оба учебника – и «Новую историю» с картинкой, изображающей штурм Бастилии на бежевой картонной обложке, и «Историю СССР», где на голубом фоне красовались четыре цветных иллюстрации из жизни девятнадцатого века.

А Серёга к истории равнодушен. Ему географию подавай. Ну, ещё бы, мать – геолог, весь Союз исколесила. Вот и сын нацеливается по её стопам, в Геологоразведочный институт.

Они расстались возле Серёгиного дома – известного на весь микрорайон «дома циркачей», на торце которого красуется огромное изображение клоуна и цирковых львов. Дом (как, впрочем, и большинство соседних) был кооперативным, и немалую часть его обитателей составляли сотрудники разных структур Союзгосцирка. Дети из цирковых семей были нередкими гостями в Женькиной школе – они появлялись ненадолго, проводили с классом одну-две четверти, после чего исчезали на очередные гастроли.

– Слышь, Бабай, что-то ты сбледнул с лица. – озабоченно сказал Аст. – Нет, правда, бледный какой-то, и вспотел… Может, тебя, и правда, до дома проводить?

– Не надо. – отмахнулся Женька. – Тут два шага, сам дойду как-нибудь.

Они стояли возле Серёгиного подъезда. Женькин дом был чуть дальше, за длинной пятиэтажкой, стоящей на невысоком пригорке – у его подножия угнездилась крошечная, на три машины, парковка и старая, оставшаяся от снесённой деревеньки Ховрино, голубятня.

…в самом деле, чего это он взмок? И руки вот трясутся…

– Ладно, я пошёл. До завтра!

Он с деланно-беззаботным видом закинул сумку за спину и зашагал прочь.

…а ведь прав Серёга: его колотит, и ещё как. И справиться с этим, как Женька ни старался, не получалось. С чего бы это, а?..

…вот и мой (наш!) подъезд – предпоследний слева, пятый в стандартной панельной девятиэтажке, которыми, как грибами, поросли московские окраины вслед за знаменитыми «хрущёвками». Скрипнула пружиной дверь парадного – никаких домофонов, никаких стальных листов, только деревянные планки и узкое, почти во всю высоту, стеклянное окошко, вечное замызганное, едва пропускающее свет. Пол-пролёта лестничных ступенек, ведущие на площадку первого этажа, неровные пластиковые перила, по которым в иной ситуации так весело скатываться, сидя на пятой точке… Лифт – старый, с открывающейся вручную гулкой железной дверью и окошком, забранным металлической сеткой.

…закрыть наружную дверь, потом распашные дверки самой кабины – из обычного ДСП, покрытого потрескавшейся, выщербленной отделочной панелькой «под дерево». Кнопка, шестой этаж – в окошках замелькали кабели и торцы межэтажных перекрытий. Если прямо сейчас приоткрыть одну из створок, лифт остановится, и я получу желанную отсрочку.

…а смысл?..

Всё. Поздно. Лифт, звякнув, остановился.

Вправо, чёрная, обтянутая дерматином, с латунными гвоздиками-розочками, дверь. На плексигласовой табличке цифры – «164», под ногами – потрёпанный жизнью резиновый рельефный коврик. Иногда под него прятали ключ…

Три звонка, это я отлично помню – два коротких и длинный. Нехитрый код, один и тот же для половины обитателей многоквартирных домов большой страны.

Приближающиеся шаги, за дверью – лёгкие, торопливые.

…вот, сейчас…

Получилось. Не представляю, что было бы, поведи я себя иначе. Только это решение – забиться в дальний уголок сознания своего альтер эго, сжаться, закуклиться в позе виртуального зародыша, не выпуская наружу ничего лишнего, и самому стараясь воспринимать как можно меньше, и спасло ситуацию. Потому что… мама.

В начале нулевых у нас приключилась трагедия. Мать затеяла очередную генеральную уборку – избавляла дом от накопившегося хлама, наполняя им большие пластиковые пакеты, заранее выставленные в прихожую. А я, заехав навестить под вечер, выволок их на помойку – в мусоропровод эти дуры не влезали. А через несколько месяцев мама собралась заглянуть в старые семейные фотографии – и не нашла не одной! Тогда-то и выяснилось, что во время той самой большой приборки, она случайно выставила пакет с уложенными в него альбомами в коридор, а я, ничтоже сумняшеся…

Из всех семейных архивов уцелел только мой выпускной школьный альбом, да и то, потому что я за несколько лет до этого грустного события отвёз его к себе на квартиру.

К чему я это? А к тому, что из пропавших фоток, я особо запомнил одну: мама, совсем молодая, лет двадцати, рядом с таким же молодым отцом и его другом дядей Володей, стоят на фоне недавно достроенного ГЗ МГУ. Чёрно-белая фотография, с обрезанными фигурными зубчиками краями. Мама в широченной колоколом юбке – весёлая, юная, звенящая… красивая!

Так вот, она была почти такая же. Подумаешь – пятнадцать лет! Вместо последнего писка моды начала шестидесятых на ней был домашний атласный халатик, но… какая разница? Когда она потрепала Женьку по голове, я чуть не сорвался – захотелось обнять, уткнуться, зареветь по-детски…

Положение спас мой юный «сокамерник» по общему телу. Он вывернулся из под маминой ладони (как же, несолидно! Вот-вот стукнет пятнадцать, мы теперь взрослые!), и удрал на кухню, ужинать. Дав тем самым мне минутную передышку, столь необходимую, чтобы собрать в кучку встрёпанные чувства. Сосиски с макарошками… чай… пожалуй, обойдусь без традиционных для «попаданцев» восхвалений «той самой» кухни. В юности, да ещё и после насыщенного дня, вкусно всё.

Покончив с ужином, мы (мы с Женькой, разумеется) заглянули к себе в комнату. Всё, совершенно всё так, как я и помнил! Большой гардероб в углу, с него свисает колючий аспарагус – ему предстоит выдержать переезд в следующем году, а вот очередной «трансфер», уже в недоброй памяти девяносто третьем, его добьёт. Письменный стол перед окном, с обеих сторон – самодельные, отцовской работы, полки, на них Вальтер Скотт, Жюль-Верн, Марк Твен… Настольная лампа с прямоугольным зелёным абажуром. С одной стороны пластик оплыл, покоробился – ввернули стоваттную лампочку, вот он и не выдержал…

За стеной забормотал телевизор. Женька скинул школьную форму, не удосужившись повесить её в гардероб (аж на душе потеплело – понадобится армейская служба, чтобы приучить этого раздолбая к порядку) натянул хлопчатобумажные треники, футболку, и двинул в большую, родительскую комнату. А я на ходу губкой впитывал каждую, до боли родную, мелочь. Вот сервант из венгерского гарнитура, на тонких ножках. Книжный шкаф из того же комплекта – у меня в комнате, напротив дивана. Висят на дальней от окна стене в шахматном порядке полки. Они и через сорок лет в моей квартире – правда, без стёкол, побитых при трёх переездах. На средней полке, сверху – модельки кораблей из серого полистирола. «Аврора» и стендовые модели положено шпаклевать, красить и доводить до ума. Напротив родительской тахты «Темп» на длинных ножках-ходулях – задняя крышка снята и стоит у стены, лампы покрыты слоем пыли. Если экран пойдёт рябью, одну из ламп надо слегка вытащить из гнезда, а потом воткнуть поглубже. Интересно, вспомню сейчас, какую именно?

Проверить это мне не удалось. Мама щёлкнула круглой ручкой переключения каналов, ища что-нибудь интересное – до программы «Время», за которой в обязательном порядке следовал какой-нибудь художественный фильм, оставалось около часа. Ну-ка, ну-ка, что там сегодня готовит Центральное телевидение Страны Советов?

Альтер эго словно уловил мою мысль – шустро сгрёб с тумбочки «Правду» и зашуршал страницами в поисках телепрограммы. Ого, «Вечный зов», восьмая серия! Отлично помню, как мы всей семьёй собирались у экрана и следили за перипетиями жизни сибирской глубинки в в огне революции и Гражданской войны… Старенький «Темп» не мог воспроизводить цветную картинку, а потому герои Александра Иванова так навсегда и остались для меня чёрно-белыми…

Сегодня семейного просмотра не будет. Отец уже месяц, как в командировке. Это случалось довольно часто и называлось «во Владимировку», на крупнейший в Союзе полигон по боевому применению авиации. Борис Харитонович Абашин работал ведущим конструктором по лётным испытаниям на МиГе. И, когда не отлучался в приволжские степи – ежедневно ездил в подмосковный Жуковский в ЛИИ имени Чкалова.

И вернётся он совсем скоро, о чём с таинственной улыбкой сообщила мама – «к твоему дню рождения!»

Ели-метели, а я и забыл! У меня же через три дня юбилей, пятнадцать лет. А что, вполне себе дата…

И – совершенно детская мысль, непонятно, моя или Женькина: «… а что подарят?..»

…но, ведь правда, интересно! Недаром отец, отправляясь в командировку, отпускал неясные намёки насчёт «настоящего мужского подарка». В прошлый раз он привёз гильзу от снаряда авиационной пушки и горсть разнокалиберных пуль от тяжёлых пулемётов – 12,7 и 14,5 мм. Вон они, занимают почётное место на письменном столе, между лампой и проволочной подставкой для книг. А сейчас?..

Смотреть «Вечный зов» расхотелось. Зато снова – сначала в коридоре, а потом и в комнате, и перед телеком – раз за разом подступало непонятное нечто, от которого щемило в груди и предательски намокали глаза. Матери Женька сразу решил ничего не говорить – оно ему надо, бегать по поликлиникам перед самым днём рождения? А потому – свалил к себе, оговорившись усталостью после тренировки. Откинул диван, извлёк одеяло, простыню с подушкой, застелил и улёгся, поставив настольную лампу рядом с собой, на стул. Спать не хотелось совершенно. Он свесился вбок, пошарил под диваном и извлёк оттуда книгу.

Её он читал уже третий вечер, часик-полтора перед сном. Серая, в меру потрёпанная обложка с тиснёной рамкой «Библиотеки приключений и научной фантастики». В рамке картинка – человек в скафандре и болтающимся на поясе коротким мечом вытаскивает из распахнутого настежь люка другого, тоже в скафандре и круглом «космическом» шлеме. Кир Булычёв, «Последняя война». Женька открыл заложенную страницу (сколько ни бились родители, но так и не отучили чадо загибать уголки), невесело вздохнул – непрочитанными осталось всего ничего, каких-то пара десятков страниц – и, как в тёмную воду, с разбегу нырнул в текст:

«…Антипин отодрал от себя ослабевшие руки генерала, оттолкнул его ногой подальше от пульта и нажал зеленую кнопку под второй красной. Логика механика не обманула его. Каменная крышка медленно вернулась на свое место.

– Ну, что будем делать, генерал? – спросил Антипин и подумал: „Черт возьми, опять кровь из щеки идет. Еще шрам останется“. И добавил вслух почти весело: – Я обид не помню.

Вапрас приподнялся с пола, оперся о пульт, достаточно далеко от Антипина, так что тот не заподозрил ничего неладного.

– Мы будем еще воевать, – сказал генерал и нажал красную кнопку на дальнем конце пульта. Кнопку, которая должна была детонировать атомные бомбы.

И вспыхнул ответ…»

Книга выскользнула из расслабленных рук и мягко шлёпнулась на ковёр. Но укутавшийся в одеяло подросток никак на это не отреагировал – он, а вернее сказать, двое, разделивших, согласно чьему-то изощрённому замыслу, этот растущий организм, уже пребывали в крепком сне. Женька Абашин, пятнадцатилетний московский школьник, законный владелец этой изрядно вымотанной событиями прошедшего дня плоти. И другой «он» – Евгений Борисович Абашин, шестидесяти лет от роду.

Попаданец.

«…прорыв в районе города Бендеры ликвидирован.  – вещала симпатичная блондинка с экрана странного плоского телевизора по соседству с маленькой плоской же клавиатурой. – После нанесения удара двумя дивизионами тяжёлых огнемётных систем „Солнцепёк“, угрожаемый участок подвергся полной стерилизации не менее, чем на три километра в глубину. Боевые корабли и авиация Черноморского флота готовы поддержать сухопутные войска, путём нанесения ударов крылатыми ракетами с ядерными боеголовками средней и малой мощности. Стратегические ракетоносцы Ту-160М и ТУ-95МСМ, взлетевшие с аэродрома близ города Энгельс…»

Вместо дикторши на экране появилось изображение тяжёлой явно, бронированной машины необычного вида: плоский танковый корпус на широких гусеницах, вместо башни – огромный параллелепипед, торцы которого усеяны рядами чёрных отверстий. Вот параллелепипед поднимается примерно на сорок пять градусов, из отверстий в тыльной части вырываются дымно-огненные струи. С задранного к тревожному тёмному небу торца установки одна за другой срываются длинные огненные стрелы и уносятся куда-то вдаль. Изображение снова сменилось: городские пригороды, застроенные невысокими частными домиками, на улицах люди, много, много людей. Внезапно поперёк картинки ширкнуло что-то, тянущее за собой огненный хвост, и прямо в гуще домиков стали вспухать огненные пузыри – вспухать, затягиваться бурыми клубами, сливаться в сплошную дымную стену, полыхающую изнутри багровым пламенем.

А девушка на экране снова вещала, то и дело бросая взгляд на серебристую тонкую пластинку, с надкусанным яблоком на тыльной, обращённой к зрителям, стороне:

«…подводные атомные крейсеры „Пермь“, „Владивосток“ и „Северодвинск“ проекта „Ясень“ нанесли множественные удары крылатыми ракетами в термоядерном оснащении по разведанным целям на восточном побережье Мексики и Флориды. Среди прочих целей, уничтожены: космодром на мысе Кеннеди и объекты космического наблюдения ВВС США AFSSS, также известная, как space fence „космический забор“, в том числе – центр управления AFSSS в Дальгрене, штат Вирджиния. На всех этапах этой операции нашим подводникам оказывали поддержку атомная подводная лодка „Мичиган“, тип „Огайо“ – последняя уцелевшая к настоящему моменту ядерная субмарина ВМС США…»

Изображение снова сменилось. На этот раз камера, расположенная где-то над океаном, показывала предрассветное побережье, над которым один за другим вспухали атомные грибы. Их «шляпки» расползались, соединяясь где-то в стратосфере, и чёрные облака выбросов подсвечивались с поверхности земли сплошными пожарами. И это зрелище настолько притягивало глаз своей невозможной жутью, что не мозг не успевал ухватить содержание бегущей вдоль нижней кромки экрана полосы текста.

«…и завершаем новостной выпуск традиционным призывом обращать внимание на любые странности в поведении окружающих вас людей. – снова заговорила дикторша. – Помните, что при полной или частичной потери памяти, а так же в случаях резкого, немотивированного изменения поведения человека следует немедленно сообщить…»

Женька вскочил, как встрёпанный, сел на диване. Ночь, свет полной луны льётся в окно, и хорошо виден циферблат будильника, стоящего на подоконнике. 11.58 – почти полночь. Он помотал головой, гоня прочь отголоски жуткого сновидения. Ну и сон – яркий, правдоподобный, он едва не поверил, что это всё взаправду. Подводные крейсера, атомные взрывы… а солнцепёк-то тут при чём?

Взгляд упал на лежащую возле дивана книжку. «Меньше надо на ночь читать про ядерную войну» – решил он, положил книжку на стул, рядом с лампой, и улёгся, накрывшись с головой тонким одеялом.

Я лежал, ни жив, ни мёртв – если, конечно, можно сказать такое о сознании, притаившемся в уголке чужого мозга. Что за дичь? Это не просто сон, нет – я отличнейше узнал свой письменный стол, монитор, клаву… как и логотип популярного телеканала в правом верхнем углу картинки. А вот само содержание новостного выпуска…

Наши лодки громят Восточное побережье совместно с американскими подводниками? Прорыв – какой ещё прорыв, кто прорвался? – где-то в Молдавии купируется ударами термобарических боеголовок по густонаселённым кварталам, да ещё и флот готов подбросить до кучи своих нуклеаров? И что за терминология такая дикая – «стерилизация»?..

А самое непонятное: дата, «октябрь 2023 года», мелькнувшая в бегущей информационной полосе. А ведь последнее воспоминание, на котором мне удалось хоть немного сосредоточится, относится, в лучшем случае, к середине 2021-го года…

Если ко мне постепенно, в манере неоднократно описанных многими авторами флэшбэков, возвращается память – что за ужасы творятся в 2023-м? «Большой бадабум» наконец состоялся, и остатки цивилизации догорают в ядерном пламени. Но почему, в таком случае, в новостном выпуске не было ни единого намёка на ответные удары неведомого врага? Разве что, счесть за таковой обмолвку насчёт последней американской подводной лодки… И, что характерно: ни слова о человеческих жертвах, хотя они при таких работает, а это уже совсем ни в какие ворота. А он работает, точно – картинка-то была на мониторе… Создаётся впечатление, что идёт какая-то дурная игра в одни ворота, союзниками в которой выступает Россия и Штаты, а противник находится не только в Мексике с Флоридой, но и в соседней Молдавии.

Или всё не так страшно, и напугавший нас с Женькой репортаж – лишь ночной кошмар, шуточки моей амнезии?

Кстати, об амнезии – что там говорила дикторша насчёт изменений в поведении и потери памяти? Как-то это не очень монтируется с глобальной ядерной войной…

Совпадение? Ох, сомнительно…

Всё, спать, спать! И, желательно без снов, а то ведь можно и проснуться с утра буйным психом. Даже, в некотором смысле, двумя буйными психами, поскольку моё безумие уж точно затронет Женьку – и по самой что ни на есть полной программе. Мама такого точно не заслужила.

Проснулся Женька совершенно разбитым. После полуночного кошмара он долго ворочался, борясь с накатывающими приступами глухого беспокойства. Казалось, стоит заснуть – и жуткая картинка повторится. Кое-как забыться удалось только под утро, и на тебе, мать уже треплет за плечо: «Вставай, засоня, в школу пора!»