Сокол Спарты Иггульден Конн

Ксенофонт отвернулся от болтливого выродка и вслепую побрел сквозь толпу. На какое-то время горе полностью опустошило его, изгнав из головы все мысли. Он прошел такой долгий путь, познал столько нового. И если нет теперь Сократа, чтобы его выслушать…

Он чувствовал, что плачет, и на этот раз не пытался скрыть слез. Сел обессиленно на камень, подальше от радостной толпы, напрочь от нее обособившись.

Спустя какое-то время рядом послышались тихие шаги, и тогда он отнял руки от глаз и приподнял голову, что лежала у него на скрещенных руках.

Он думал увидеть Хрисофа, а это неожиданно оказалась Паллакис. Ксенофонт смотрел на нее снизу вверх покрасневшими воспаленными глазами.

– А ты его так и не узнала, – с горестным упреком уронил Ксенофонт. – Это был великий человек, поистине редкостный. Хотя вряд ли он записывал что-то из сказанного. Ты можешь себе представить? Ну что такое устное слово? Через столетие его уже и не вспомнят. Статуй Сократа тоже нет. Люди даже не узнают, что он когда-то жил на свете.

– Но написать о том, что помнишь, сможешь ты. Почему бы нет? – робко предположила Паллакис. – Мне отчего-то кажется, что он бы тебе это доверил. Я ведь вижу, ты его действительно любил.

Она присела рядом, а Ксенофонт едва переборол безотчетный порыв припасть к ней и уткнуться лицом ей в плечо. Но он все-таки совладал с собой, почувствовав, что сила воли постепенно возвращается. Эта женщина не принадлежала ему, хотя, гляди-ка, подошла. Возможно, дело все же не столь безнадежно.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила Паллакис. – У нас есть серебро и золото. Ты раздашь его по людям? Или…

От неожиданно пришедшей мысли он моргнул. Горе пока можно запрятать поглубже, а заняться им как-нибудь потом. Хвалу Сократу следует воздать вином и письменным словом – Ксенофонт себе в этом поклялся, – но сейчас можно и нужно сделать нечто большее.

Он с внезапной энергичностью потер лицо ладонями и, резко встав, возвратился к группе. Хрисоф встретил его откровенно сочувственным взглядом, но Ксенофонт лишь поморщился и отозвал его в сторону от остальных.

– Лохаги и сотники, ко мне! – скомандовал он поверх голов. – Полемархи, полусотники, все! Геспий, и ты изволь тоже.

Все собрались довольно быстро, и он впереди всех пошагал вдоль склона холма, пока не подошел к оливковому дереву, клонящемуся кроной к песчаной почве. Оно наверняка проросло из семени, занесенного сюда из невесть какой дали, отстоящей, может, на полсвета.

Ксенофонт похлопал по шершавому стволу, окрыляясь на мысль.

– Друзья мои, собратья! Посмотрите: это дерево пришло сюда явно издалека – прилетело семечком да и пустило корни. Как и эллины, что обосновались на этом побережье до нас, мы, может статься, являем собою семя будущего города. Гляньте на всех тех, кого мы привели сюда, в это место! Здесь среди нас и воины, и мужи, и женщины, и дети, и невольники. Есть у нас и золото с серебром, и люди, сведущие в разных ремеслах. Есть всё, что нам нужно для основания города Эллады прямо здесь, на этой земле. Вдумайтесь. Неужто после того, что мы с вами пережили, мы безвестно рассеемся на все четыре стороны? Сказать по правде, я к вам прирос сердцем – и к вам, и ко всем остальным. Причем крепче, чем сам о том подозревал. Неужели хоть один из вас чувствует себя иначе, чем я? Если же мы возвратимся по домам, то нас ждет старая жизнь и прежние постылые заботы. Так отчего бы нам не стать семенем для нового полиса? Стать новым племенем, новым народом. Из того, что мы здесь решим, наши дети смогут унаследовать город. Да что там город – царство на этой земле! Разве нет? До этих пор нашей единственной заботой было выжить и дойти досюда. До этого места. И вот теперь, когда мы здесь и знаем, что нам это по силам, почему бы нам не заняться строительством? Двадцать тысяч людей – сила достаточная, чтобы возвести стены и жилища в долине у реки.

Он глубоко и пристально поглядел на Хрисофа:

– Мы можем стать еще одной Спартой, еще одними Фивами. Если мы выберем идущую к побережью реку, мы можем стать еще одними Афинами. Быть может, мы отправимся туда на кораблях, которые сделаем сами.

– Если мы решим остаться, ты поведешь нас? – тихо спросил Хрисоф.

Ксенофонт ответил твердым взглядом.

– Если вы этого захотите, если вы меня примете, то да. Это было бы честью и высшей целью моей жизни. Я думал, она состоит в том, чтобы привести вас в безопасное место, но, возможно, это было лишь начало.

Хрисоф кивнул.

– Надо будет спросить у остальных, – сказал он. – Ты понимаешь: такое решение без обсуждения принято быть не может.

– Да. Безусловно.

Ксенофонт умолк, глядя поверх песка туда, где, переливаясь мерцанием, синело море. Душу саднила мысль: кем он будет, вновь оказавшись в Афинах? Нет, не стратегом, который спас их всех. А снова неизвестным, популярным не более, чем был прежде. А уж без Сократа город, родной ему по рождению, и вовсе переставал быть его домом.

– Прошу тебя, Хрисоф, выбирайте тщательно. Наверняка это единственная возможность, когда нам дано что-либо сделать. Мы все эллины, друг мой. И только нам уготовано все это решить.

* * *

Здесь, на этом месте, они оставались три дня. Три дня на горизонте длинной яркой лентой синело море, а Ксенофонт ждал, пока будет вынесено решение. На все вопросы, которые ему задавались, он отвечал без утайки, со всей возможной честностью. В конце концов с ответом к нему прислали самого Хрисофа. Видя близящуюся фигуру спартанца, Ксенофонт несказанно волновался, не зная, какого исхода ожидать.

Тело было до звонкости легким и нервным, а ноги все в иголках, как будто не его. Хрисоф, приблизившись, возложил длань на плечо афинянину, благополучно приведшему их сюда через преисподнюю враждебной державы.

– Прости меня, Ксенофонт, – сказал он с доброй, от сердца идущей печалью. – Мы просто хотим по домам.

В подреберье кольнуло остро, как от ножа, от внезапной боли на глаза навернулись слезы. Ксенофонт склонил голову и сухо прокашлялся, ловя себя на том, что дрожит.

– Разумеется, я… Хорошо, друг мой. Вы там поделите меж собой серебро и золото. Должно хватить на всех, во всяком случае, люди не будут голодать, пока не обустроятся.

– Разве ты будешь не с нами? – спросил Хрисоф.

Его глаза были темны от горя, а Ксенофонт понял, что это их последняя встреча. Он покачал головой.

– Нет, наверное. Я унаследовал немного земли на Пелопоннесе, недалеко от Спарты. Там есть управляющий, который для меня разводил лошадей. После такого долгого моего отсутствия он наверняка считает там себя хозяином… Нет, Хрисоф, я не останусь. Прощаться я, извини, не умею. До места доберусь сам. Возможно, со временем ты меня там найдешь и принесешь с собой фляжку вина. Я был бы рад.

Хрисоф взял его руку и крепко сжал.

– Вот тебе мое слово, стратег, – рыкнул он. – И моя благодарность. Мы с тобой еще увидимся, обещаю. Тогда и поднимем чашу за все, что у нас тут было. И за отсутствующих друзей.

– Мы это сделали, спартанец, – улыбнулся Ксенофонт сквозь горячие слезы. На этом прощание закончилось. Молча хлопнув Хрисофа по плечу, он налегке стал спускаться по холму в сторону моря.

Историческая справка

Заглавие книги Ксенофонта «Анабасис» (в серии «Penguin Classics» издана под названием «Персидский поход») переводится примерно как «Восхождение». Это история восстания царевича Кира против своего венценосного брата Артаксеркса. В ней повествуется о походе собранного Киром войска, о битве при Кунаксе, которую он проиграл, и об ужасной ситуации, в которой затем оказались греческие наемники, – вдали от дома, окруженные врагами, но настолько боеспособные, что уничтожить их было не так-то легко. События происходили спустя восемьдесят лет после Фермопил и около семидесяти до Александра Македонского.

* * *

Персия. В 490 году до н. э. царь Дарий вторгся в Грецию и был разбит при Марафоне. На этом он не успокоился и начал собирать войско для нового вторжения, но умер, и тогда дело отца продолжил его сын Ксеркс, нагрянувший в страну эллинов с суши и с моря. Он был тем самым властителем, против которого в Фермопилах встали спартанцы во главе с царем Леонидом. Персам тогда фактически удалось добраться до Афин и поджечь их, но афинский флот выиграл против них важное морское сражение, тем самым связав Ксерксу руки. Царь бежал домой, оставив воевать со спартанцами своего военачальника Мардония. Сильно уступая в численности, греки тем не менее разгромили врага, а Ксеркс в 465 году до н. э. был убит собственным телохранителем. Царем стал его сын Артаксеркс, которому хватило благоразумия оставить греков в покое и наслаждаться мирным царствованием до самой своей смерти (ок. 424 г. до н. э.).

У Артаксеркса было трое сыновей. На престол взошел старший, но уже через две недели оказался убит средним, а с ним, в свою очередь, расправился младший – Дарий II. У Дария сыновей было двое – Артаксеркс и Кир, с которых и начинается наше повествование.

* * *

Греция. Здесь господствовать над «тысячей городов» стала Спарта, одержав победу над Афинами и поставив там властвовать спартанский совет, известный как Тридцать тиранов. Молодой Ксенофонт был афинским аристократом, который спартанцев почитал больше, чем своих земляков-спорщиков, умевших превратить в диспут даже такую будничную тему, как выбор между ужином и посещением театра. Ксенофонт действительно был учеником Сократа, но, в отличие от его более именитого последователя Платона, интересовался не столько эфемерными идеями или мыслями о совершенствовании общества, сколько практическим применением философии. Ксенофонт был одним из тех афинян, кто пытался жить благой жизнью, опираясь на силу воли, хотел знать, как правильно жить. Спартанскую дисциплину и самопожертвование он считал достойными восхищения, а потому извечно разрывался между культурными полюсами двух греческих полисов.

* * *

О мерах расстояния. В ту далекую эпоху персы, как правило, использовали слово «парасанг», толкуя эту меру как единицу времени, однако в греческих текстах она ошибочно фигурировала и как мера дистанции. В современной трактовке это звучало бы как «в часе пути». Геродот приравнивал парасанг примерно к тридцати стадиям (5,6–6 км). В древности существовала еще и такая мера, как статмос – тоже довольно расплывчатая, но примерно равная длине дневного перехода, то есть 29–32 километрам. В своем пути на восток Кир, согласно хроникам, вел свое воинство маршем по 35–38 километров в день (около семи часов в дороге, включая остановки). Это темп, эквивалентный темпу римских легионов – неплохая ходимость под палящим зноем. Интересно сравнивать это с расстояниями, отмеченными Ксенофонтом, когда гоплитов сопровождали примкнувшие. Двадцать пять километров в день звучит более реалистично. Понятно, что войску нужно останавливаться у каждого водоема для пополнения запасов воды.

* * *

События в Киликии с царицей Эпиаксой – когда она привезла казну отрезанному от царского снабжения Киру, да еще и провела с ним ночь – эпизод прелюбопытный. Жаль, что у нас о нем нет дополнительных сведений, а Ксенофонт, получается, их единственный источник. По его описанию, царевич устроил для Эпиаксы потешный бой, в итоге которого персидская часть войска была обращена эллинами в бегство. Упоминается и более продолжительная встреча в Тарсе, где присутствовал муж Эпиаксы, царь Киликии Сиеннесий (Тарс более примечателен как место, где примерно через столетие родился Савл, ставший потом апостолом Павлом).

Трудность с подробными историческими хрониками состоит в том, что их невозможно вместить в канву романа. Ксенофонт, к примеру, мог тремя строками описать взятие холма; мне же на это потребовалась бы как минимум глава. Ради деталей, которые не вошли в мой роман, стоит прочитать «Анабасис»: труд Ксенофонта откроет многое любому читателю, интересующемуся, как мыслили и действовали древние греки. Это творение заслужило прожить две с лишним тысячи лет. Читая «Сокровенное сказание монголов»[43], я уяснил: одна фундаментальная книга может оказаться дверью в целый мир.

* * *

Численность воинов Кира Ксенофонт оценивает в сто тысяч, а силы Артаксеркса в 1,2 миллиона с двумя сотнями серпоносных колесниц и шеститысячной конницей. Теперь уже не узнать, насколько эти цифры правдивы, но я осмелился назвать число более скромное – около шестисот тысяч человек (хотя и оно настолько огромно, что орды Чингисхана в сравнении с ним кажутся чем-то несолидным). Войско персов возглавляли четверо военачальников: Аброком, Тиссаферн, Гобрий и Арбак. Кроме Тиссаферна, из них я никого описывать не стал, опасаясь запутать читателя излишним обилием незнакомых имен. Моя задача, в конце концов, рассказывать историю, а не вести летопись. Как говорил Э. Л. Доктороу[44]: «Историк расскажет вам, что происходило. Романист – как оно ощущалось». Моим намерением, безусловно, было сделать и то, и это.

* * *

Насчет воинского мятежа, успешно погашенного Клеархом, Ксенофонт писал весьма подробно. Волнение вспыхнуло примерно тогда, когда колонна на марше обнаружила, с кем ей на самом деле предстоит столкнуться, – тема, обычно известная военачальникам, но не простым солдатам. Клеарх перед ними прослезился и проявил недюжинный актерский талант. Он заявил, что они вынудили его изменить царевичу, но он их все равно не бросит.

В исторической прозе писателю свойственно искать психологический подтекст, поэтому посылка архонтом гонца к Киру с призывом не беспокоиться звучит как намек на истинно дружеское чувство. Спартанец спорил и убеждал воинов вернуться на сторону царевича, взывая к их чувствам и долгу, а под конец к тому же посулил каждому половинную надбавку, что и решило дело.

* * *

Битва при Кунаксе известна по единственному источнику – описанию Ксенофонта, ее очевидца. Изложение событий включает и его упоминание о себе самом в третьем лице, где он обменивается несколькими фразами с царевичем Киром перед началом битвы. Мы не можем знать, имела ли та сцена место в действительности или же это просто был прием, чтобы ввести себя в канву повествования.

Царевич Кир послал вперед греков, но они увязли в людской массе, с которой столкнулись. Тиссаферн убедил царя Артаксеркса собрать неисчислимое войско – так что, возможно, замысел Кира уже изначально был обречен. Трудно сказать. Безусловно, царевичам или царям всегда выпадает шанс остановить на лету стрелу. Возможно, главное чудо биографий вождей, лично принимавших участие в битвах – вроде Цезаря и Чингисхана, – состоит в том, что их всякий раз успешно выносило из стольких стычек со смертью.

Кир полагал, что сражение можно выиграть одним ударом. Со своей личной охраной он поскакал наперерез близящемуся войску – то, что теперь может показаться полной дичью. Он добрался до своего брата и даже смог ранить его, но сам оказался поражен брошенным копьем. Заманчиво полагать, что это была прекрасная, до срока оборвавшаяся жизнь; один из тех моментов в истории, когда династия могла достичь нового величия, но эта попытка досадно сорвалась. Прошло не так уж много лет, прежде чем гробницы Ахеменидов разграбило войско Александра Македонского. Быть может, к царству Кира завоеватель отнесся бы с большим уважением.

Ксенофонт описал, как голова царевича была вздета на копье и напоказ провезена в доказательство того, что он мертв. Тем, что за этим последовало, лишний раз демонстрируются огромные размеры поля боя. Царь Артаксеркс довольно долго разъезжал со своим жутким трофеем. Между тем Клеарх и греки все еще не знали, что Кир пал. Они продолжали прорубаться сквозь противника и даже думали, что победили. Но постепенно в обе стороны проникла весть об истинном положении дел – и греки внезапно поняли, что попали в непоправимую беду. Армию персов, воевавших за царевича Кира, отвел возглавлявший ее Арией. В сущности, это была разумная попытка остаться в живых, которая, однако, оставила десять тысяч греческих союзников полностью открытыми и уязвимыми для удара. Лишь небывалая стойкость, мужество и отточенное мастерство этих воинов сохранили им жизнь. Напоминая спартанцев царя Леонида при Фермопилах, они смогли пройти через вражеские формирования невредимыми. Персы просто не шли с ними ни в какое сравнение ни в тактике, ни в вооружении, ни в дисциплине. Все это приводило к фантастическим ситуациям, когда греки, будучи в вопиющем меньшинстве, тем не менее успешно пробивались и шли, куда им заблагорассудится.

* * *

Вторая часть книги начинается с экстраординарной ситуации. Греки собрались у себя в лагере, составляя в совокупности десять тысяч пехотинцев и столько же обозного люда. От родины их отделяло свыше полутора тысяч километров, и все это без всякой поддержки, пищи и воды. Я выпустил из повествования спор, когда персы приказали грекам сложить оружие. Те в ответ сказали, что они либо союзники, и в таком случае они более ценны с оружием, либо враги, и тогда оружие им еще нужней. В любом случае они бы его не сложили. Это всего лишь один пример греческой логики и упрямства – характерной черты их общества тех времен. Но я включил диалог, где грекам сказали, что их движение будет означать войну, а если они будут оставаться на месте, то перемирие. В ответ они повторили условия таким образом, что они прозвучали угрозой. Доблесть этих отборных воинов так и сверкает сквозь толщу двадцати пяти веков.

* * *

Последний месяц Клеарха перед его гибелью в возрасте около пятидесяти лет я решил ужать. Переговоры, которые он в те дни вел с Тиссаферном, шли трудно и медлительно, иногда с многодневными простоями. Кое-кто из греков уговаривал Клеарха совершить прорыв, но архонт отказывался. Он остро осознавал, что у него нет конницы, на которую можно было бы опереться – а у персидского царя огромное количество всадников, да еще и колесницы; иными словами, сила, с которой не совладать.

Вероломство Тиссаферна я описал как скоротечный акт, хотя в действительности после Кунаксы он блуждал вслед за греками еще много дней, позволяя им заходить в селения и брать себе пищу – но не рабов. Однажды греки даже прошли мимо части персидского войска, держащего путь к полю уже состоявшегося сражения. Между тем взаимная подозрительность у обеих сторон все возрастала. Все это время Клеарх проявлял себя как замечательный лидер людей, что за ним следовали. Буду рад, если мне удалось здесь передать хотя бы частицу той духовной силы, которую он источал.

И вот Тиссаферн уговорил Клеарха разделить совместную трапезу, взяв с собой пятерых стратегов, два десятка лохагов и пару сотен солдат, чтобы отнести затем в лагерь дары в виде провизии. Внутри гостевого шатра все они оказались схвачены и убиты. Вырваться удалось лишь одному раненому, который сумел добраться до лагеря и раскрыть предательство. Греки схватились за оружие, но им навстречу прибыл Арией с конным отрядом, потребовав сдаться. В ночи нависла угроза кровопролития. При этом греки оказались фактически обезглавлены – кто же их теперь поведет?

Имя спартанца, который помог Ксенофонту в поистине судьбоносный момент, я поменял. Он значится как Хирисоф, но мне показалось, Хрисоф благозвучней. Выбор, возможно, и тривиальный, но сознательный. Человеком он был неординарным, судя по тому, что именно он руководил толпой, признавшей над собой лидерство Ксенофонта. Возможно, что общим командованием занимался как раз Хирисоф, но Ксенофонт формулировал ключевые решения. Именно ему принадлежала идея создать квадрат внутри квадрата. Именно он усматривал в нехватке конницы главную тактическую уязвимость. В общем, Ксенофонт был человеком, знавшим и умевшим осуществлять руководство во время кризиса. В результате с убийством греческих военачальников не был уничтожен боевой дух греков. Заслышав весть о гибели Клеарха и тех, кто был с ним, люди избрали себе новых лидеров, а персам перестали доверять окончательно.

* * *

История о том, как Ксенофонт взбежал со своими людьми на гору, чтобы избежать засады, взята из первоисточника. В то время как стратег призывал воинов героическими словами, некто по имени Сотерид сказал: «Мы не в одинаковых условиях, Ксенофонт, ведь ты скачешь на коне, а мне очень тяжело нести свой щит»[45]. Тогда Ксенофонт в ярости выхватил щит у него и побежал с ним, а воины забросали отступника камнями[46].

От персидских преследователей измотанные боями греки избавились лишь тогда, когда вошли в горы кардухов. История об огромном персидском войске, якобы пропавшем в тех горах без следа, исходит от самого Ксенофонта, но проверить это теперь уже не представляется возможным. В истории это вообще первое упоминание о тамошних племенах. Вполне вероятно, что кардухи являются предками современных курдов северного Ирака, Ирана и Сирии. Ксенофонт живописует уклад их деревень, животноводства и земледелия, а также суровые нравы воинственных горцев, хозяйничавших в тех местах. Переход через горы занял семь долгих дней. Ксенофонт повествует об упорных боях за каждый кряж и перевал, а также о том, с какой стойкостью и смекалкой греки преодолевали эти препятствия.

* * *

Бой за речную переправу стал преддверием мучительного зимнего странствия через западную Армению. Грекам пришлось пережить и затяжные вьюги, и обморожения конечностей, и снежную слепоту. Люди гибли каждую ночь и шли на последнем издыхании, одолеваемые не врагом, а куда более жестоким, вездесущим и неотступным холодом, до этого им неведомым. Совет Ксенофонта бороться со снежной слепотой, держа перед глазами чтонибудь черное, просто гениален. Ксенофонт описывает воинов, которые садились в снег и не желали двигаться дальше, и их оставляли умирать. Некоторые просили, чтобы их убили. Только угроза идущей сзади вражеской силы побуждала их к действию.

В день им приходилось преодолевать по двадцать пять километров, а всего их оказалось более трехсот. И вот тут следует едва ли не самая знаменитая сцена во всем творении Ксенофонта: посланные вперед разведчики вдруг видят морское побережье, вдоль которого, насколько им известно, расположены греческие поселения. И эти люди исступленно кричат: «Тхалатта! Тхалатта!» («Море! Море!»). В этом слове ударение стоит на первом слоге. Хотя Ксенофонт записал его по-афински – «тхалатта», – я предпочел поставить другой, более известный диалектный вариант: «Таласса»[47]. Греки плясали и обнимали друг друга со слезами на глазах. Им наконец открылась дорога домой.

* * *

В хронике Ксенофонта путешествие здесь не заканчивается, а продолжается по землям причерноморского племени макронов, где эллины сталкиваются с местными воинами. После этого они доходят до Трапезунда – греческого города, где с месяц отдыхают и устраивают состязания по борьбе, кулачному бою и бегу на короткую и длинную дистанции.

В Трапезунде греки сели на боевые корабли и занялись пиратским промыслом, рассчитывая покинуть побережье с максимальной добычей. Доля Ксенофонта позволила ему купить имение на дороге из Спарты в Олимпию[48], где он и написал большую часть этой истории.

То, что было после встречи греков с морем, я намеренно опустил, так как повествование пошло бы по нисходящей. Однако идею Ксенофонта об основании города оставил – как и тот факт, что после всего совместно пережитого греки отклонили его предложение. Вполне правдивое завершение такого необычайного события – героического исхода десяти тысяч эллинов из Персии.

Страницы: «« ... 89101112131415

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами не просто сборник стихов известного медиума, а прежде всего инструмент самого настоящего ...
В 2295 году Землю опустошили космические завоеватели, прилетевшие из звёздной системы, наблюдаемой в...
Финалист премии «Хьюго» за лучшую серию.До встречи с раксура, собственной расой, Лун был вынужден пу...
Куда дрейфует мир – куда дрейфует страна?Жизнь, как она есть, до войны и без «короны».Персональный о...
И новая эра началась! Мир изменился и стал другим: исчезли, казалось бы, обычные вещи, появились нов...
Сознание нашего соотечественника и современника попадает в ребёнка, живущего в Англии в конце семнад...