Сокол Спарты Иггульден Конн
– Конечно, конечно, всевеликий. Лишь одна из птиц добралась до места, но с ней пришло сообщение об огромном войске, возглавляемом царевичем Киром. Все, как я и предрекал. Оно направляется с запада, от Сард.
– Что еще? – спросил Артаксеркс.
Мудрейший смиренно потупил голову.
– Пока ничего, повелитель. Свитки на лапках птиц всегда крохотные, иначе они не поднимутся в воздух. Чудо уже то, что одному из голубей удалось проделать путь до Персеполя, миновав крылатых хищников, бури и злые чары пустынь. – Под острым взглядом Артаксеркса он спохватился и закончил быстро: – Больше ничего, всевеликий.
– Вот и хорошо. Этого достаточно. Нам известно, где он был несколько недель назад?
Тиссаферн ответил кивком.
– Хорошо. Я собрал целый океан людей. Такого у меня может больше не получиться, так что хвала богам. В этот единственный раз я созвал все ратные силы державы, кроме тех, что на западе.
Артаксеркс оглядел полки, шагающие по чаше пустыни, щурясь против пыли и стойкого ветра.
– Мне следует возблагодарить моего брата за то, что он позволяет мне пережить подобное. Я пытаюсь закрепить это в моей памяти с тем, чтобы вспоминать это во все времена, когда мне случится падать духом. Это… просто несравненный по своей славе, воистину царственный вид.
Тиссаферн поднял голову на размеренно шагающие ряды. В нем не было той романтической струнки, которая, словно по наследству, укоренилась в обоих сыновьях Дария. Но ему нравилась сама грубая сила этого войска. Такого громадного и многообразного больше не было во всем свете. Чего еще, казалось бы, надо? Он ехал бок о бок с Царем Царей на правое дело, уничтожать изменников. Сложно и представить что-либо более прекрасное в своей отрадности.
16
В пятнадцати парасангах от Тапсака местность всего за один день обратилась в пустыню. Кустистая поросль и травы начали сменяться все более протяженными участками иссушенного накаленного песка, а там и вовсе потянулись настоящие пустынные барханы, переливающиеся мерцанием под волнами зноя. Теперь ни одна речушка не пропускалась без наполнения каждого бочонка, бурдюка и фляги, что имелись в наличии. На картах реки изображались темными извилистыми нитями, хотя их точность оставляла желать лучшего, при том что от нее напрямую зависело выживание. В Вавилоне стоял конец лета, и жара была как живое существо с огненным языком, льнущим и лихорадочно облизывающим шагающую по песку колонну.
Чувствовалось, что настроение в рядах ухудшается, и именно с того времени, как они покинули Тапсак. Это ощущалось в тихих и сдержанно-тревожных разговорах солдат и в потаенно-лукавых взглядах, что то и дело скользили по Киру. Весть в конце концов разнеслась. Ни один из этих людей, ни эллин, ни перс, не вызывались и не получали оплату за то, чтобы противостоять несметному войску Царя Царей.
Чувство братства, развившееся за месяцы совместного обучения и участия в походе, разлезалось, словно истлевшая ткань. Вечерами при кострах нередко случались драки – так было всегда. Сочетание людей, монет, вина и оружия – всегда кипучая смесь. Но куда реже свары происходили непосредственно в пути. Особенно вопиющей оказалась схватка с сотнями дерущихся, в конце которой на земле остались лежать трое персов и четверо эллинов. Хуже того, люди затруднялись назвать, что послужило причиной этой заварухи. Сомнительно, что зачинщики и сами ее знали. Люди беспричинно злели день ото дня, и здесь, похоже, не обошлось без жары. О ее опасном воздействии на поведение предупреждал начальников Клеарх. Он лично обходил полк за полком и рассказывал угрюмо молчащим рядам, как нужно стирать с себя старый пот, а как обращаться с мозолями и нарывами на коже. Он давал тысячи указаний, намеренно отводя общее негодование на себя. Однако настрой только ухудшался.
Шесть дней прошли в пути на юго-восток в глубь пустыни. За это время канули последние следы и признаки людского быта и цивилизации. На седьмой день у подножия холма встала как вкопанная вся греческая пехота, а сзади на нее стали наталкиваться персидские полки. Вдоль рядов взад и вперед растерянно забегали командиры, рявкая приказы. Но воины стояли, как мулы, сжав челюсти и упершись пятками в землю. Персы, ступая в обход, недоуменно на них оглядывались, а через какое-то время остановились и они. Расползшаяся колонна стояла под полуденным солнцем, свирепо стегающим своими лучами неприкрытую кожу. Эллины не отзывались ни на команды, ни на угрозы. Вместо этого они сели, хотя песок на ощупь был обжигающим.
От головы колонны, впереди которой по-прежнему продвигались лазутчики, примчался на коне Кир. Он послал за Ариеем. По сравнению с Оронтом этот военачальник пользовался в персидском войске расположением. Ариея обычно сопровождали юноши, избранные им за красоту наружности. Один такой как раз ехал сейчас с ним рядом. Арией бросил ему поводья, поспешно слез с коня и сделал попытку пасть ниц, которую Кир сердито пресек.
– В чем дело, Арией? – с ходу спросил он. – Почему мы остановились? Я приказа не давал.
Арией все равно встал на колени, хотя песок немилосердно их жег. Терпение Кира истончалось.
– Отвечай! Встань и говори прямо.
Перс, поднимаясь, с мольбой смотрел маслянисто-черными глазами.
– Повелитель, я не хотел обидеть, – нервно-прерывающимся голосом сказал он. – Наши полки остановились потому, что первыми встали греки. Я так понимаю, они плохо восприняли новость. Насчет… того, куда мы идем.
– Что? – сорванно выдохнул Кир. – Они учиняют бунт?
Само это слово подразумевало суровейшую кару. Прежде в державе целые полки забивались, как скот, из-за неповиновения всего одного отступника. В результате вслух редко произносилось даже само это слово: как бы ни накликать беды. Лица Ариея и его спутника подернулись бледностью. Было облегчением, когда на иссушенной белой равнине все трое заметили приближение всадника. Обернувшись и приложив к бровям руки, на фоне солнца они различили, что к ним во весь опор несется Оронт. А сзади него, ухватившись за хвост лошади, бежал Клеарх.
– Полемарх, спешиться и поклониться мне, – сухо бросил Кир, не давая им раскрыть рта. – Это что, мятеж?
Лицо перса исказила гримаса, как от удара хлыстом, но спартанец упрямо тряхнул головой:
– Великий, дай мне вначале переговорить с ними, а уж потом будем это как-то называть. Да, волнение, безусловно, бродит. Но оно не сильнее, чем мы предусматривали. – Чувствуя на себе взгляды двоих персов, он переиграл фразу: – Не сильнее, чем ты предугадывал. Они думают, что их обманули и страшатся того, что их ждет: встреча с державным войском.
– Повелитель, – обратился Арией. – Только скажи, и я велю их всех высечь, а каждого десятого лишить перед строем мужского достояния. После этого отказов идти уже не будет, можешь быть уверен. Этим иноземцам нужно лишь напомнить, что ты наследник трона дома Ахеменидов. И ты имеешь полное право оспаривать первенство у своего брата.
Ишь ты, рот словно намазан медом. Чувствовалось, что Арией силится изъясняться по возможности кратко, но все равно получалось тягуче и неприятно.
– Если Арией попытается проделать такое с моими спартанцами, они уничтожат вокруг себя это войско, – мрачно сказал Клеарх.
– Так уж и уничтожат? – вызывающе переспросил Кир.
Клеарх воззрился с дерзкими огнями в глазах, все еще в негодовании от угроз, исходящих от персов. Первым взор отвел Кир. Он повернулся к Ариею:
– Для меня важно стронуть их с места. И без потерь ценных для нас людей. Пусть пока помаются под жарой. В конце концов, это они решили остановиться в разгаре дня там, где нет тени! Повремени несколько часов, а затем предложи им передвинуться в долину, что лежит впереди на наших картах. Тогда я пошлю им прохладной воды, а вместе с ней беспристрастного заступника, когда они будут готовы меня выслушать.
Клеарх вопросительно поднял бровь, и Кир, отворачиваясь, кивнул. Арией был превосходным наездником, но в беспристрастные судьи явно не годился. Если к эллинам послать этого красавца, даже при отмене его угрозы насчет оскопления, то безусловно последует новый бунт.
От греческого войска трусцой подбегал фессалиец Менон. Под правым глазом у него уже красовался свежий синяк. Следом за ним держался кряжистый Проксен с лицом, полыхающим то ли от солнца, то ли от растерянности. Оба поклонились, после чего перед царевичем заговорил Менон:
– Великий, перед тем как последует какое-то наказание, дай мне обратиться к моим людям. Мы знали, что возможно… отторжение. Они ведь подряжались биться с горными племенами, а не с войском персидского царя. Они невиновны в большинстве своем. Подозреваю, что их на это подбили спартанцы. Я уверен, лично мой полк готов примкнуть к тебе. Дай мне поговорить с моими лохагами, и я знаю наперед, что отделю моих молодцов от остальных.
– Твое лицо, – обратил внимание Кир, – что случилось?
– А, это? Да так, личное разногласие с одним из… В общем, долг в кости.
Ложь была такая очевидная, что Кир даже не стал уточнять.
Тут заговорил Клеарх:
– Похоже, Менон, к тебе разок приложились. Неужели ты думаешь, что и я не мог бы удержать своих спартанцев? Это не просто молодцы, которых я сам обучал и давал им плату, но люди, которых я знаю всю свою жизнь! У меня в этих рядах четверо двоюродных братьев и двое племянников!
– И что с того? Если б ты был уверен, ты бы, наверное, уже попробовал, – удивляя всех своей резкостью, бросил Менон. – Однако твои излюбленные спартанцы чего-то не отделяют себя от зачинщиков. Отказываются идти вперед, как и остальные. Я не видел, как они отходят от них в сторону, а ты? Так что сейчас, в кои-то веки, твое бахвальство насчет спартанцев неуместно.
Последовавшее молчание было удручающим.
– Я не держу сомнения, что вы оба можете вернуть своих людей в колонну, – строго вмешался Кир. – Тем не менее, если вам дать сейчас отправиться к своим для разъяснений, это увидят другие, и они вас наверняка убьют. Даже если вы правы, то получится, что в строй ваши люди вернутся не по своей воле. А у меня нет места вольнонаемным, которые чувствуют себя рабами!
Голос Кира крепчал, и оба военачальника задействовали его искру гнева для своей безмолвной борьбы.
Клеарх, глубоко посмотрев на царевича, опустился на одно колено (жест, при котором Менон страдальчески завел глаза), что не укрылось от остальных.
– Великий, мне уже случалось иметь дело с подобным. Позволь мне вначале поговорить со всеми ними. Если у меня не получится, то Менон может попробовать отозвать хотя бы своих. Может, ему это удастся, или они заспорят, и может вспыхнуть новое насилие. Но как бы там ни было, дай сначала поговорить мне с ними наедине.
– Перед спартанцами у них благоговение, – отметил Кир. – Все мои люди тебя знают, и все народы Эллады смотрят на тебя. Что это, всего лишь миф? Или есть в этом нечто большее, чем дисциплина и опытность во владении мечом?
Клеарх напряженно рассмеялся.
– В Спарте мы не ставим памятников и не ваяем статуй. У нас даже нет городских стен. Стены – это мы, великий. И мы же памятники. Я спартанец, и все спартанцы знают меня, потому что я из их числа.
Он пожал плечами, видя вокруг себя пустые непонимающие взгляды.
– Кто-то рожден, чтобы вести за собой. Кто-то просто рожден. В Лакедемоне мы закаляем не только тело, но и ум. – Он улыбнулся чуть задумчиво, словно что-то припоминая. – Надо сказать, что ум важен ничуть не менее. Поэтому позволь мне попробовать первому. Дай мне обсудить дилемму. Прежде чем кого-то отзывать, сечь или кастрировать. Прошу тебя. Ты же отправляйся со своими персами, обозом и всеми, кто примкнул, туда, где вы должны были остановиться в этот вечер. Я к вам туда приду. Даю тебе мое слово и призываю в свидетели Ариея. Если я не буду убит, то приду.
– Хорошо. Будь по-твоему, – ответствовал Кир.
Самой большой честью для спартанца было бы, если б царевич сейчас тронул коня и ускакал с таким видом, будто вопрос исчерпан.
Тем временем, пока шел разговор, колонну нагнали тысячи иждивенцев при лагере, и в растерянном удивлении оглядывали ряды сидящих воинов, которые о чем-то уже спорили и жестикулировали. Некоторые из женщин, проходя, окликали знакомых им мужчин, но те их или игнорировали, или досадливо отмахивались.
Взгляд Кира упал на табун из нескольких десятков лошадей. В едущих по бокам верховых он признал того молодого афинянина Ксенофонта и его напарника Геспия. Было видно, что лошади, а также стайка оборвышей-пастухов смотрятся вполне неплохо и по ходу обмениваются с сидящими греками новостями. Сцена, такая мирная и будничная, вдруг показалась вопиющей в своей ужасности. У Кира под плащом словно открылось прободение, из которого тошнотно улетучивались все силы. Он встряхнул головой, наддал коню пятками по бокам и тронул его вперед.
– Жду на закате, архонт, – сказал он через плечо. – Вино с меня.
Клеарх оглядел военачальников, что собрались здесь.
– Слышали царевича, друзья? – кивнул он вслед отъехавшему полководцу. – Идемте.
Менон хотел что-то сказать, но его, проходя, двинул плечом Проксен, и момент был утерян. В разных настроениях, от гнева до мрачного смирения, они разошлись, оставляя спартанского тирана наедине разговаривать с греками.
Клеарх стоял один перед полчищем. Поначалу в него, чтобы отогнать, изредка кидали камни, но затем его соплеменники спартанцы положили этому конец жесткими окриками и жестами. Именно Клеарх вмешался, чтобы в этих жгучих песках между ними не развязалась драка. Под свирепым зноем солнца люди, уже вконец иссушенные, тяжело, по-собачьи, дышали.
– Воины, – успокаивая, обратился он, – соберитесь рядом, ближе, и послушайте меня. Но только не проливайте кровь в этом и без того гиблом месте. Здесь нет ничего, кроме иссохших костей. Хотели бы вы остаться здесь на веки вечные? Думаю, что нет. Так отчего же вы кричите и грозитесь людям, которые еще вчера были вам как братья?
В ответ всколыхнулся разрозненный гул голосов, но Клеарх отрадно заметил, что люд начинает придвигаться ближе. Голос у него был зычный, сильный, которого, он знал, хватит и на тысячи, но только если они соберутся вокруг, как на театральное действо. Он ждал, пока воины соберутся ближе, подзывая их жестами обеих рук, а сам при этом думал. Царевича видно не было, не было и Оронта с Ариеем. Ушли и прочие военачальники, оставив спартанца увещевать воинство, чувствующее, что его предали. Оставалось лишь соображать, как это сделать.
Поначалу рокот, выкрики и шевеление в людской массе преобладали. Кто-то уже сокрушался в содеянном, другие, наоборот, окрепли в своей решимости, продиктованной во многом страхом. Эти спорили на крике, божились и грозили друг другу, но постепенно вокруг Клеарха образовывалась сфера молчания, которая начинала разрастаться, пока не охватила всех. Спартанец стоял перед людьми, а по его лицу стекали слезы. Когда воцарилась тишина, он резким движением, чуть ли не с гневом, вытер их.
– Ну что? Думали, спартанец не умеет плакать? Сейчас мне самое время это делать. Царевич Кир стал моим другом, когда я маялся в изгнании, отвергнутый собственной страной как изгой. Ну а что же теперь? Поскольку вы не желаете идти с ним, я вынужден делать выбор. Вам я командир; ему я друг. Я должен либо порвать нашу дружбу и отправиться с вами, или иже нарушить свою верность по отношению к вам и пойти с ним. Вы поставили меня в немыслимое положение.
Люди подавались вперед, напирая друг на друга; кто-то горячо спорил приглушенными голосами.
– Я знаю, что должен выбрать вас, – поведал он. – Да! Как я буду находить в себе силы рассказывать кому-нибудь, что завел эллинов в пустыню и бросил их перед войском из местных солдат? На это я пойти не могу. Ну а поскольку вы мне больше не подчиняетесь, я буду просто идти рядом. Сносить и терпеть все, что будет выпадать на вашу долю, находясь подле вас. Меньшего я сделать не могу. Я привел вас в это место. Я вас обучал и бегал с вами. Вы мой народ, мои друзья и союзники. И я вас никогда не брошу. Особенно теперь.
Кто-то его подбадривал, другие своим видом выражали обеспокоенность. Клеарх не удивился, когда с полдесятка человек встали, желая ему ответить, как будто они находились на агоре в Афинах. Афиняне не могли даже слышать, что небо синее, без диспута на эту тему с соответствующими выводами. За это он их и любил, хотя порой от этого веяло неким безумием.
Вокруг него столпились фессалийцы. Самые сердитые были из числа тех, что пришли с Меноном – то ли из-за его неважнецких качеств вожака, то ли из-за наличия среди них подстрекателей. Они, безусловно, не ждали, что спартанец окажется на их стороне, и теперь лучились улыбками и предложили ему несколько глотков теплой воды. Клеарх терпеливо выслушал троих ораторов из греческих полков, хотя они просто пересказывали свое ощущение обманутости. Один молодой человек завел всю песню с самого начала и повторил, что царевич просил их драться с горными племенами, а не с персидским царем. Клеарх кивал на все его сентенции, хотя в душе понимал, что этот парень недалек умом.
– Тем не менее мы дошли до этой черты, – произнес наконец Клеарх, когда юный грек, казалось, окончательно запутался в своих доводах, – и теперь находимся здесь. Обратно пойти мы не можем, как не можем исправить ничего в прошлом. Мы стоим здесь, в этом месте, без тени под палящим солнцем. И больше всего нас должно волновать, пожалуй, отсутствие припасов. Если мы порвем свою договоренность с царевичем, нас сегодня не ждут ни еда, ни вода. Я не представляю, чтобы он нам на дорожку закатил последний пир! Нет, воины. Царевич мне друг, как я уже говорил, и большой союзник Эллады. Его золото будет взращивать у нас дома сыновей и дочерей на поколение вперед. Но если ему волею судеб суждено стать моим врагом, то я предпочту находиться от него подальше. Числом мы уступаем ему в десяток раз, и я не думаю, что он отпустит нас со всем, что нам необходимо для пересечения пустыни.
В желании говорить повскакали новые люди. Клеарх кивал без разбора, когда они призывали вернуться в Элладу или купить провизию на лагерном рынке. Он лишь надеялся, что эти дебаты слушает кто-нибудь из более рассудительных людей. По его опыту, важнее всех обычно оказывались те, кто не спешит высказаться; те, кто все досконально продумывает и отличается лучшим пониманием, чем те, кого он про себя именовал «матросами» – людьми ветра. С радостью для себя он не обнаруживал среди ораторов спартанцев, которые смотрели на него и выжидали. В одном Менон не ошибся: при нужных обстоятельствах спартанцы могли повести за собой остальных. Вместе с тем одно неверное слово могло распалить старые страсти, особенно среди народа Афин. История Эллады почти целиком состояла из войн, в ней глубоко коренилось застарелое соперничество.
Клеарх позволил им говорить до пересыхания горла на послеполуденной жаре, добавляя свои собственные доводы всякий раз, когда у них иссякали аргументы и размашистые жесты. Он надеялся, что мало-помалу до них дойдет, насколько ничтожен их выбор. Никакого бунта они и не планировали, а просто выплескивали в резком действии свое негодование, как делают иной раз малолетние несмышленыши, пиная с досады дверь.
Правда в том, что уйти незамеченными они не могли – а если были бы замечены, то на них почти наверняка бы набросились те самые люди, с которыми они шли бок о бок на протяжении нескольких месяцев. Перспектива, что и говорить, незавидная. Более того, даже уйдя, они не имели бы при себе ни пищи, ни воды, ни средств для их переноски. Так что будущее их ждало довольно мрачное. Клеарх пункт за пунктом разъяснял это им, при этом неустанно повторяя, что он на их стороне. Возражение он высказал лишь раз, когда самые резкие и опрометчивые возымели желание атаковать Кирово войско с целью разграбить обоз.
На это Клеарх покачал своей лобастой головой, сказав, что в таком явном вероломстве участвовать не будет; лучше уж поможет избрать им нового вожака. Так что решение не прошло, а диспут продолжился дальше.
– Друзья мои, славнейшие из славных! – воззвал наконец Клеарх, когда солнце зависло над горизонтом, а тяжкая жара начала понемногу спадать. Ей на смену тут же пришли полчища гнуса, обсевшего пропотевшие тела. С бесшумной яростью насекомые впивались в обожженную кожу, поедом ели глаза.
– Не мне вам рассказывать, что жизнь наемного солдата всегда сопряжена с опасностью, а зачастую и со смертью. Таково уж наше ремесло, хотя никто из нас не возражал бы переложить это на кого-нибудь другого. – Клеарх подождал, пока над толпой стихнут смешки. – Может, вы и не ожидали противостояния с братом нашего царевича или с Бессмертными, коих мы, помнится, однажды уже били при Платеях и Марафоне. За опасность службы обычно полагается надбавка в полцены, не так ли? То есть не дарик, а полтора дарика в месяц. Вам, небось, такую цену и не предлагали?
Все согласились, что столько золота им действительно не сулили. Многие при упоминании такой суммы призадумались. Опытный ремесленник, и тот получает от нее едва ли пятую часть. Для большинства наемников это означало трех-четырехгодичную оплату за один-единственный поход. Ждать пришлось считаные секунды; с места встал какой-то коринфянин.
– А что, если нам послать к царевичу людей с требованием надбавки за опасность службы? Полтора дарика на человека в месяц? Он согласился бы на это?
Сотни голов дружно повернулись к Клеарху в ожидании ответа.
– Уверен, что да, – помолчав, сказал спартанец. – Но он не простит, если вы возьмете плату, а затем откажетесь с ним идти. Если вы на это согласны, то и остановимся на этом. Клянусь, что победу мы вырвем. Я приведу вас к ней. Мы эллины. И нам хорошо платят потому, что нам нет равных. Да, и еще одно: лучше не упоминать о размере такой надбавки персам.
Эти слова вызвали громовой смех, на который он ответил улыбкой. Чувствовалось, что «бунт» миновал. Эллины полк за полком поднимались на ноги и отряхивались от песка. Дело было не столько в золоте, сколько в желании излить свое негодование, а Клеарх его выслушал. Когда он призвал спартанцев вперед, те быстро сформировали строй. Поначалу они избегали смотреть архонту в глаза, но уже стояли, готовые к маршу.
– Спартанцы, сомкнуть ряды! – скомандовал Клеарх. – Выше головы!
Он дождался, когда они начнут смотреть на него, и встретил их глаза твердым, уверенным взором.
– На поле битвы нам предстоит сражаться за царевича Кира, против его неправедного старшего брата. Есть ли среди вас такие, кто предпочел бы отправиться домой?
В ответ тишина, лишь вечерний ветерок обдавал обожженные икры благостной прохладой. Спартанцы стояли в строю с товарищами своей юности. Бежать? Уж проще отрастить крылья и лететь, как птицы.
Клеарх склонил перед строем голову движением, напоминающим поклон. Для того он и вызвал их вперед – а еще из убежденности, что спартанцы всегда должны идти во главе и вести за собою других. После всего этого никаких разговоров об измене среди них не будет.
– Вместе со мной идем к лагерю, – объявил он. – А от вашего имени я пойду к царевичу. И оговорю для вас всех надбавку за опасность. Страха за сегодняшнее не держите. Я добьюсь для вас милости.
Сказанное им отчего-то не казалось несбыточным. Клеарх стоял и выстоял перед рассерженной толпой. А свой путь по пескам продолжил с воинством эллинов, шагающих следом безупречно ровными рядами.
Кир не находил в себе сил сидеть и ждать в лагере над миской похлебки с куском черствого хлеба. В самом деле, до ожиданий ли тут, когда решается участь сей отважной эпопеи! Поэтому он велел Парвизу привести ему свежего коня, дав верному Пасаку отдых. Ксенофонт с Геспием привели ему поджарого гнедого мерина, гарцующего на длинном поводе между их собственными лошадьми. Кир подметил, что подручный конюшего теперь держится верхом более уверенно, двигаясь вместе с лошадью.
– Ты, я вижу, ездишь лучше, чем когда я видел тебя в первый раз, – похвалил царевич.
Юноша сконфуженно кивнул. Спешившись, он поклонился под углом, подразумевающим, что перед ним, по меньшей мере, царственная особа, если не царь небольшого царства. Кир со вздохом сел на коня.
– Один из лазутчиков заприметил к востоку отсюда страусов. С собой я думаю взять дротики и поохотиться, пока архонт Клеарх возвращается в лагерь. Как только он объявится, немедленно пошлите кого-нибудь за мной.
Царевич оглядывал горизонт в поисках хотя бы одной из этих внушительных быстроногих птиц, бродящих подобно оленям и покрывающим огромные расстояния. Отсюда они, скорее всего, уже ушли, но ему хотелось проехаться верхом. Он ожидал, что персы, заслышав о его противостоянии брату, доставят ему хлопот. А тут еще этот выпад отказавшихся от похода греков, крушащий все его планы. Такой удар сложно и перенести.
Наперерез через лагерь к нему скакал Арией. Не обращая внимания на юного афинянина с поводьями, он соскочил с коня и распростерся.
– Повелитель, я посылал нескольких дозорных пронаблюдать за греками, – доложил он. – Только что возвратился один из них. Он говорит, что они идут сюда ровным строем как ни в чем не бывало.
Военачальник поглядел на наблюдавшую за ними пару. Геспий таращился так, словно слышал какую-то тарабарщину, но второй внимал вдумчиво. Арией повернулся к царевичу, демонстративно загораживая греков.
– Повелитель, а вдруг они настроены враждебно? – спросил он с тихой озабоченностью. – Может, поднять против них лагерь? Что, если они идут посягать нашу воду и припасы?
– Клеарх у них как пленник? – сухо осведомился Кир.
– Не похоже, повелитель. Дозорный сообщил, что он шагает рядом со строем.
– Тогда будем приветствовать их, как прежде. Вели подать в мой шатер вина. Я обещал спартанцу целый бурдюк, если он приведет их всех. А страусы могут подождать до завтра.
17
Наутро Кир очнулся с гудением в голове. Перед глазами стояло кожаное ведро, от которого он с отвращением отвернулся. За ночь в обществе Клеарха он упился до бесчувствия. Припоминание, что он тянул на придворном персидском возвышенную песнь, заставило его издать стон ужаса. Спартанец, помнится, к пению не присоединился. Он сказал, что в Спарте поют только при восшествии нового царя или приближении смертного мига. Из смутных обрывков вечера становилось понятно, что архонт в сравнении с ним был не так уж пьян, хотя пил много и ровно, как истовый кутила. «А ну постой…» – похолодел Кир от мысли. Он что, дурачась спьяну, в самом деле изображал рев осла, валясь со смехом на спартанца? О боги, хоть бы это было дурным сном.
Откинув ковер в углу шатра, Кир, не разлепляя набухших век, помочился в песок. Жара здесь припахивала отхожим местом, а в воздухе сонно кружили мухи. Пересилив рвотный позыв, он мысленно себя обругал. До вечера самочувствия теперь не поправить. Вчерашними излишествами погублен целый день. Надо будет поесть, выпить побольше воды и несколько часов до пота погонять верхом, чтобы в животе улеглось. Интимных прибежищ среди пустыни не было, а раскидывать всякий раз палатку для того лишь, чтобы присесть над ямкой в песке, все же излишне. Растревоженное нутро в долгом походе становится одним из уязвимых мест – момент, не так часто упоминаемый при ратном обучении. Кир уповал на то, что не позволит себе осрамиться. Отец как-то сказал, что полководцам войско прощает многое, кроме двух вещей. Второе из них трусость.
Слуги омыли царевича в широкой лохани, после чего он дал себя обернуть в прохладную ткань, а его побрили, зачесали и завязали сзади волосы. После этого он возлег на складной стол, где ему размяли мышцы, а затем голым сел на скамью, а ему поднесли исподнее и оружие с доспехами.
За завтраком от жирноватых фиников и белого сыра он отказался. Солнце уже поднялось над горизонтом, когда Кир появился из своего шатра. Еще заканчивая одевание, он слышал, как над лагерем раздались властные голоса, понукающие людей живее шевелиться. Шум и суета росли, а Кир, преодолевая в себе недомогание, вышел наружу, щурясь на горизонт.
Впереди, насколько хватает глаз, тянулась пустыня, однако холмы и барханы скрывали собою долины, обветренные шпили камней, реки с зелеными берегами и даже селения. А потому, несмотря на кажущуюся уединенность, горизонт являл иную картину.
Где-то за ним тянулись к небу темные нити дымов. Кир вел людей на восток, неуклонно держа путь на отцову столицу. Никакое вражье воинство незамеченным к Персеполю подойти не могло, так что об их приближении Артаксеркс в конце концов был бы извещен. Но царское войско было настолько огромно, что собрать его не то что за день, а и за месяц было затруднительно. Кир в задумчивости закусил губу. Даже четверть воинства Бессмертных была крупнее всех сил, которые Кир привел с собой. Успех его замысла зависел от того, чтобы ни в коем случае не противостоять разом более чем одной отборной части войска, вставшего заслоном перед его братом. Кир догадывался, что означают эти дымы, поэтому не удивился, когда к его разбираемому на дневной переход шатру подъехал на черном жеребце Оронт. Спешившись и отдав свой меч слуге, он лег лицом на землю и не вставал, пока царевич не приказал ему подняться и доложить обстановку.
– Повелитель, у меня есть вести от разведчиков, что впереди. Самые дальние сообщают о сожженных посевах и брошенных селениях. Если идти весь день, к нынешнему вечеру мы выйдем на первые из них.
Кир молчал, с тяжелой пристальностью глядя на нити дымов, с такого расстояния тонкие, как волоски.
– Тиссаферн, – произнес он в конце концов. – Похоже, мой старый друг знал больше, чем я рассчитывал.
Он глянул на Оронта, но тот в присутствии царевича озаботился не выказывать никаких чувств. Кир, начиная от Сард, быть может, и догадывался о его крайних намерениях, но персидские военачальники их, конечно же, не прозревали.
– Повелитель, я думаю… – Оронт замялся.
– Что ты думаешь? Говори откровенно.
– Если твой брат Артаксеркс и вышел в поле, то до нас он еще не дошел. Царские войска, будь они близко, мы бы уже углядели.
– Продолжай, – велел Кир.
Эти слова Оронта как будто укрепили, и он заговорил с большей уверенностью:
– Селения и поля сжигаются перед наступающим войском – таковы обычные указания военачальников. Делается это для того, чтобы привести сильного врага в состояние слабости. Не указывает ли это на то, что у твоего брата нет сил, нужных для данной местности, во всяком случае пока?
– Возможно. Но если ты и прав, я не вижу, чем это может обернуться мне на пользу. Без пополнения запасов в пути мы располагаем провизией на сколько – на неделю? Девять, десять дней? Будучи опытным военачальником, ты знаешь, что для противостояния такой тактике существуют определенные приемы. Если местность по ходу нашего движения подвергается поджогам…
– Нужно сменить направление, – закончил за него Оронт. – Хотя я придерживаюсь своего, повелитель. Если войско царя Артаксеркса еще не подошло, мы, скорее всего, сойдемся с силой гораздо меньшей. Речь может идти всего о нескольких сотнях поджигателей, действующих впереди наших разведчиков, и им велено нас ослаблять и наносить как можно больше вреда. Если мы сумеем их перехватить, мы сможем положить этому конец или, во всяком случае, замедлить их, ограничив ущерб, который они способны нанести.
– Ты о лазутчиках? – спросил Кир. – Их порубят на куски, стоит мне отдать приказ. Большинство из них просто мальчишки.
Оронт улучил момент, чтобы встать на колени и вновь простереться перед царевичем.
– Повелитель, дай мне сотню из своей охраны очистить наш путь от этой нечисти. Всего сотню, которая станет брошенным твоей рукой копьем. Я поскачу вперед наших разведчиков и застигну тех негодяев внезапно на их поджогах и грабежах. Чтобы уничтожить запасы, нужно время. Так что я успею их схватить, я уверен в этом.
Такого пыла в Оронте Кир не замечал никогда. Он буквально трясся, поедая глазами даль.
– Встань, полемарх, – возгласил он, блестя глазами (эх, если бы их сейчас видел Клеарх). – Будь по-твоему. Скачи далеко и быстро, а ко мне возвращайся с головами тех, кто жжет селения на землях моего отца.
Оронт поднялся, припав к руке царевича и коротко притиснув ее к своему лбу.
– Ты оказываешь мне честь, повелитель! – истово воскликнул он.
Кир повернулся к подведенному слугами коню, возле которого поставили приступку. По-прежнему чувствуя в себе похмельную грузность, царевич с удовольствием воспользовался этим приспособлением и, с надсадным кряхтом перебросив ногу через конский хребет, устроился и взял поводья.
– Ты говоришь, что моего брата поблизости быть не может. Но и сказать, что он во многих днях пути отсюда, тоже нельзя. Войско я поведу самым спорым шагом. Нынче же вечером пошли ко мне гонца с новостями, которые узнаешь. А до этих пор пусть Ариман не глянет в твою сторону, и удача да сопутствует тебе.
Колонна формировалась в те минуты, что Оронт разговаривал с царевичем, и ждала приказа выступать. Кир поехал в ее голову, где ждал Клеарх, на вид свежий и отдохнувший. Он смотрел за их разговором и взглядом проводил Оронта, когда тот вскочил на коня и галопом понесся вдоль фланга, взмахами призывая к себе людей из личной охраны Кира. Напрямую они Клеарху не подчинялись, хотя он так или иначе нес за них ответственность. Архонт сузил глаза, наблюдая, как Оронт набирает себе всадников и трогается с ними в дорогу.
Спартанец подошел к двум молодым афинянам, с которыми успел познакомиться. Старший из них, Ксенофонт, сейчас что-то сердито говорил, посылая вслед конным персам оскорбительный жест. Имени второго конюшего Клеарх не припоминал.
– Я вижу, персидский начальник взял ваших свободных лошадей, – сказал Клеарх. – Зачем они ему понадобились?
При виде того, кто к нему обращается, Ксенофонт едва не поперхнулся. Кланяясь и откашливаясь, он попутно дал подзатыльник своему молодому подручному, который стоял и жалостно лупил глаза.
– Архонт Клеарх, стоять перед тобой мне за честь, – выговорил наконец Ксенофонт. – Твои заслуги идут впереди тебя.
– Включают ли они еще и терпение к тем, кто не отвечает на мои вопросы? – спросил Клеарх.
Ксенофонт потряс головой.
– Полемарх Оронт желает ехать впереди наших основных сил, разыскивать налетчиков, что палят землю впереди нас.
– Так почему же ты зол?
– Он… Полемарх не пожелал, чтобы я сопровождал его. Сказал, что не возьмет с собой греков, к которым у него нет доверия.
– Ах вон оно что, – произнес Клеарх, задумчиво потирая подбородок.
Оронт был не из тех, кто очертя голову бросается с кем-то биться. Такое скорее присуще Ариею. Что-то во всем этом спартанца смущало.
– Сколько лошадей у нас теперь осталось? – спросил он.
Ксенофонт раздраженно выдохнул.
– Включая двоих коней царевича Кира, сорок шесть. Потому я и досадую. Ведь я как раз заведую лошадьми – а что мне этот перс теперь оставил?
Клеарх кивнул, глядя куда-то вдаль. Надо задать вопрос царевичу. Хотя возникало тоскливо-беспомощное ощущение, что уже поздно.
Видя подъезжающего персидского всадника, Кир ладонью прикрыл от солнца глаза. Между тем всадник остановился возле телохранителей царевича, не осмеливаясь двинуться дальше.
– Молю слова, повелитель. О моем двоюродном брате Оронте.
Заслышав это, Кир повернулся.
– Он сейчас отбывает по моему повелению. Что у тебя? – спросил он строго.
Видя напряженное лицо всадника, он нетерпеливым кивком подозвал его к себе.
Сходства с Оронтом у перса было немного; разве что нос. Под холодным пытливым взглядом царевича всадник спрыгнул с лошади и в коленопреклоненной позе протянул свиток со знакомым Киру оттиском: колос и вздыбленный конь – символы дома Оронта, которые тот носил на перстне с резным сапфиром. Печать на свитке была по краю надломлена. Ум у Кира заныл в мучительном предчувствии.
– Какая такая важность привела тебя ко мне? – спросил он, холодея сердцем от возможного ответа.
– Повелитель, мой двоюродный брат послал меня с этим к царю Артаксерксу. Здесь говорится, что из твоего войска он приведет отряд всадников, и умоляет Царя Царей не карать его, когда он перед ним предстанет. Этот человек одной со мной крови. Но если б я только мог, повелитель, я бы в великом стыде своем отрезал все скрепляющие нас родственные узы.
Кир похолодел. Он ощутил на себе взгляд начальника стражи, который тотчас смекнул, что нужно делать. Кир, в свою очередь, знаком велел командирам прекратить всякую подготовку к движению. На всю эту сумятицу колонны из отдаления оглянулся Оронт. Несмотря на отдаленность, Киру показалось, что он различает на лице изменника страх и ужас уже по тому, как тот воровато съежился на коне.
Еще оставался момент, когда Оронт мог бы рвануть прочь от остальных, но в зыбучих песках он бы далеко не ушел. Начальник стражи уже выслал людей преградить ему дорогу на случай бегства; между тем Кир тяжелым пытливым взглядом смотрел, когда до изменника дойдет, что на свободу ему уже не вырваться. Внезапно голова военачальника поникла, и он сидел, пустым взором созерцая свои смуглые узластые руки, сжавшие поводья. На глазах у Кира изменника заставили спешиться, а руки связали. Подоспевший Арией длинной веревкой привязал его к подседельнику своего коня. Слышать их диалог Киру мешало расстояние, но он пообещал себе, что к вечеру вызнает каждую сказанную ими фразу. Наконец колонна нехотя пришла в движение; многие головы в ней оборачивались поглядеть на высокопоставленного изменщика, бредущего сейчас с потухшим горестным лицом.
Царевич Кир поставил своего коня сбоку колонны, где мимо него тысяча за тысячей проходили воины, и ждал момента, когда с ним поравняется Ариэль, ведущий на привязи своего новоиспеченного невольника. Поначалу царевич думал проводить их взглядом, полным надменного презрения, но почувствовал, как в душе взбухает гнев. Едва уловимым движением пальцев он подозвал Ариея к себе.
Клеарх, а с ним Проксен и Софенет, подошли ближе, чтобы наблюдать. Приблизился и Менон, но их со спартанцем отнесло по ходу колонны, поэтому он оказался дальше других. Вместе с тем все они были заинтригованы деянием Оронта и тем, как с ним теперь поступит Кир.
Арией, чувствуя на себе их взгляды, картинно спрыгнул со своей серой кобылицы. Он мог дать Оронту сохранить достоинство, но вместо этого дернул за веревку так, что тот растянулся перед принцем на животе. В мгновение ока его соплеменник уже стоял над ним. При попытке Оронта подняться он подставил ему к горлу теплое острие ножа, и тот замер, сознавая, что его жизнь сейчас измеряется одним лишь словом нелюбимого им царевича или же гневливой выходкой яркого воина, которого он исконно недолюбливал. Оронт понял и то, что способен соблюдать спокойствие. Он сам много раз наблюдал его в тех, кто глядит в глаза своей смерти. Борения перед концом не было. Оронт выдохнул с мучительным облегчением человека, что готовится отойти в вечность более-менее с достоинством.
– Нет ли у тебя сожалений, Оронт? – неожиданно вопросил Кир. – Или каких-то доводов?
Военачальник, возглавлявший некогда полки царской семьи, мутно повел взглядом туда, где, опустив глаза, стоял его двоюродный брат.
– Похоже, повелитель, я доверял человеку, который того не заслуживал.
– Значит, хоть в одном мы с тобой едины, – бросил ему Кир.
Оронт, пожав плечами, поглядел на восток.
– Повелитель… А впрочем, неважно, – вяло и безразлично выдохнул он.
Кир смотрел на него с холодной пристальностью.
– Притеснял ли я в чем-либо тебя, начальник войска?
Оронт бессловесно покачал головой.
– Тогда как истолковать это предательство? Или я не сын своего отца? Разве ты не присягал служить моей семье верой и правдой?
– Нет, повелитель, – сухим измученным голосом ответил Оронт. – Я присягал служить державе. Об этом я думал, приступая к служению твоему брату, царю. Я… Мне жаль. Я долгое время взвешивал свои поступки. Мне не хотелось стоять против тебя, мой царевич. От тебя я знал только добро. Люди восхваляли тебя. И все же… Я чувствовал, что не могу так продолжать. – Он поднял голову – в его глазах горели слезы. – Повелитель, свой выбор я сделал. И принимаю все последствия.
Кир долгое время молчал. Он знал, что должен отдать приказ, и жизнь этого человека на излете. Этого от царевича ждали все, кто на него смотрел. И тем не менее мысленно он изыскивал возможность оставить Оронта в живых. При всех дрязгах вокруг своего имени, он был прекрасным солдатом и пользовался уважением в полках. Прозвучи сейчас хоть одно слово, убеждающее царевича в его верности, он бы тотчас распорядился вернуть этого человека в строй. Кир посмотрел на Клеарха, глазами вопрошая слов, которых сам не мог произнести. Но тот встретил его взгляд молчанием, и Кир, помедлив, тягостно вздохнул.
– Убрать этого падшего с глаз моих, – повелел он своим телохранителям. – Пусть смерть его будет быстрой, с одного удара, – и оказать ему честь, дав время к ней подготовиться.
Он обернулся к своему безмолвно взирающему пленнику. Вынув нож, Кир рассек веревки на его запястьях, и Оронт принялся их растирать.
– Повелитель, могу ли я перед казнью написать своей семье? – смиренным и будничным тоном спросил он.
Кир подавил в себе вспышку гнева, вполне способную прикончить Оронта прямо тут, на месте. Хотя особе царской крови, а тем более сыну царя, так поступать не пристало. Он быстро овладел собой.
– Разрешаю, – сказал он, навсегда отворачиваясь от обреченного.
Всем был слышен вздох Оронта, смиряющегося со своей участью. В эти секунды он встал на колени, и, хотя смерть уже осеняла его своим крылом, в последний раз простерся перед царевичем дома Ахеменидов.
– Военачальник Арией! – не оборачиваясь, позвал Кир.
Тот, готовый к приказаниям, поцеловал песок еще прежде, чем царевич произнес следующее слово. Кир повелительно кивнул:
– Ставлю тебя начальствовать над персидскими силами. Вторым при тебе назначаю этого благородного мужа, двоюродного брата Оронта. Распоряжения давать будешь всем, кроме эллинов, а сам будешь слушаться приказов Клеарха. Ясно ли тебе это? Будешь ли служить мне верой и правдой во исполнение сказанного мной?
– Всей душой, повелитель, – почтительно ответил Арией. – И эту честь унесу с собой в могилу. Клянусь, что моей верной службой ты будешь горд.
– Пускай она будет исправней, чем у твоего предшественника, – мрачно усмехнулся царевич.
Он повернул коня, успев заметить, как Клеарх склонил перед Оронтом голову. Проксен с Софенетом поскакали с царевичем назад вдоль колонны, за ними на расстоянии следовал Менон. Греки были мрачновато-серьезны, как подобает в связи с утратой товарища по оружию, хотя несогласия с решением царевича никто из них не высказал. К вечеру колонна должна была углубиться в пустыни. Телу Оронта суждено было остаться позади, брошенным без погребения под палящим солнцем на пищу хищным птицам и потребу зверям.
Тем вечером в лагере царевич Кир пришел к кострам спартанцев разделить с ними вечернюю трапезу. Увидев, насколько скуден их рацион, он запоздало пожалел, что не прихватил ничего с собой: единственной усладой здесь была холодная вода. Однако встретили его приветливо и с достоинством; вместе с лохагами он, скрестив ноги, сидел на жесткой земле, бок о бок с Клеархом. На ужин им подали по миске жиденькой зерновой каши, немного творога, козьего сыра и по засушенной морщинистой фиге.
– Оронт намеревался поскакать к моему брату, – сказал Кир, неотрывно глядя в мелковатый костер. Он думал попросить, чтобы в огонь подкинули поленьев, но вспомнил, что даже это непозволительная роскошь: в этих голых местах даже каждый кусок дерева приходилось тащить с собой. Жизнь здесь – без воды, без тепла в ночном мраке – с трудом пробивалась из небытия. К ночи холодало уже настолько, что начинали постукивать зубы.
– Он думал, что царское войско уже где-то неподалеку. Мне он предложил услать его вперед, расправляться с теми, кто выжигает посевы и портит колодцы. Мысль была хорошая – собственно, она таковой и остается.
– Предоставь это мне, великий, – вызвался Клеарх. – Я вышлю кое-кого из моих молодцов. А может, того афинянина, что так озлел, когда у него забрали лошадей.
– Возможно, – растерянно согласился Кир. – Нам нужны глаза далеко впереди, чтобы знать, где раскидывает шатер мой брат. Но… я не знаю, как мне быть с теми, кого отобрал себе Оронт. Может ли статься, что измена проникла и в ряды моей охраны? Как-то даже не верится. И как я могу им теперь доверять?
Вместо ответа Клеарх подтянул к себе из-за спины суму и вынул из нее фляжку. В желтоватом свете костра она казалась сделанной из слоновой кости, а ее поверхность покрывали символы в виде фигурок. Может, она привлекалась для какой-то игры или забавы – в полутьме разобрать сложно.
– Остаток моих запасов, – ухмыльнулся спартанец. – Возможно, самая подходящая для этого ночка. На-ка, великий, хлебни.
Царевич принял фляжку и сделал крупный глоток. Горло ожгло так, что он выпучил глаза.
– Это что, из винограда? – враз осипшим голосом спросил он.
– Да так, из кожицы, – снова ухмыльнулся Клеарх.
Тоже отпив, он со смаком отер губы.
– Оронт, скажу я тебе, в самом деле вел за собою людей. Я знаю, он был в родстве с одним из ваших знатных семейств. Но возвысился он не из-за этого, а потому, что был быстр умом и хваток. А за такими как раз и идут.
– Ты поэтому ему и поклонился? – задал вопрос Кир.
– А, ты заметил? Нет, великий. Я просто отдал ему честь за то, как он встретил смерть. Ту весть он принял как спартанец. Свойство в людях довольно редкое. Бывает, что и у нас взрослые мужчины сетуют эфорам на то, что их укусила чья-то собака. Как дети! Мы здесь воины, великий. Каждый из нас понимает, что завтрашний день для него может оказаться последним. Или послезавтрашний. Солдату совсем неподвластно время или то, когда и где он умрет. Он волен лишь избрать, каким образом ему принять свою смерть.
Какое-то время оба сидели молча, передавая друг другу фляжку, пока она не опустела. Жжение в горле ослабло, став даже приятным.
– А остальные?
– Остальные считали, что выполняют твои указы. Я бы сказал, не больше и не меньше. Кто-то учится чтению, овладевает грамотой – я не думаю, что это врожденное наше стремление. Большинство же желает, чтобы их вели. Они мало что просят от жизни, кроме пищи, вина и тепла – ну а затем еще детей и крова. Они не хотят на развилках пути решать, куда им двигаться. Не хотят, чтобы и другие донимали их своими криками «на запад или на восток?», «жить или умирать?». Эти решения они оставляют жестким и одиноким людям вроде тебя, великий.
– Или таким, как ты, – зачарованно отозвался Кир.
– Ну, я сын Лакедемона. У меня серебряный череп, а вместо крови в жилах расплавленная бронза. Я ходил улицами Спарты и вкушал воду Эврота, что струится по жарким солнечным долам. Стоя на акрополе Спарты, я кричал в рассветное небо свое взрослое имя.
Говоря это, он улыбался. При этом от его слов веяло спокойной устоявшейся силой – как на каком-нибудь ритуале, от которого душу пробирают бередящие волны испуга и одновременно радости.