Сокол Спарты Иггульден Конн
Неожиданно Клеарх зевнул и длинно потянулся. Поглядев на звезды, он встряхнул головой.
– Вот уж и ночи недолго осталось. Поутру, великий, я вышлю вперед молодцов на конях. Так что всех вражьих лазутчиков мы найдем и перевешаем. А если отыщем армию твоего брата, так порубим ее на куски. За тем мы сюда, собственно, и явились. Оронту надо было еще чуток повременить.
Царевич поднялся на ноги, приободренный выпитым и тем, что услышал от спартанца. Склонив перед Клеархом голову примерно так, как тот сделал перед Оронтом, он побрел по песчаным наносам туда, где под звездами его дожидался шатер с походным ложем и одеялом.
Встал и Клеарх, потягиваясь и глядя царевичу вслед, пока тот не скрылся из виду. К этому молодому человеку спартанец испытывал живую симпатию, при всех его сомнениях, угрызениях и нужде в подбадривании. Царь из него выйдет замечательный, если только боги соблаговолят возвести его на трон.
18
Сигнальные рога протрубили еще затемно. Всклокоченные солдаты выкатывались из своих одеял и палаток, мутно озираясь и привычно хватая свои мечи и щиты. Слышался перестук копыт и конское ржание, которым вторили своим ревом командиры, созывая людей в строй. Надеть поножи и наручи получалось не сразу, как ни пыхти. Люди сидели кучками, возясь с узлами и ремнями. Внезапного вражьего броска вроде не намечалось. Между сидящими расхаживали десятники и сотники, поторапливая и напоминая как следует зашнуровывать обувь и плотно надевать шлемы. Начальственное рыканье было почти родным, знакомым, а потому даже успокаивало. Разброд и хаос, несомненно, где-то существовали, но только не в этих рядах. Может, это была лишь очередная проверка навыков, непременно по указу того главного спартанца, который будто черпал удовольствие во всем этом натаскивании, вместо того чтобы дать умаянным спокойно спать.
Воины заученно, без паники строились в квадраты, с перекличками в темноте каждого полка: «Равняться по Деметрию из Афин!», «Первая четверка, выстраиваться у знамени!».
Полковые командиры зычно выкликали своих людей по именам и званиям, ставя их на места, выученные за месяцы наизусть. Все это занимало время, хотя, казалось, длилось всего-то секунды. С хрипловатыми возгласами прощания и пожеланиями удачи откочевывали назад те, кто не в войске, оставляя своих возлюбленных, друзей и хозяев. Воины Эллады и Персии оставались одни на гигантской дуге, незримо прочерченной в песках. Рога замерли вдали, построение было завершено. Войско стояло без разговоров, но отнюдь не в тишине. Поскрипыванье кожи, нервное постукивание ладоней по щитам, тихий скрежет несмазанных доспехов, высушенных зноем и песком, – все это создавало в пустыне глухой шум, как будто где-то во мраке пробудилось громадное темное чудище из чешуйчатой бронзы и сейчас грузно шевелилось, готовясь к титанической схватке.
Более опытные оружия пока не вынимали, хотя ладони непроизвольно сжимались и разжимались, с верным клинком чувствуя себя более надежно. Если сегодня предстоит сеча, в ход пойдут любые уловки, чтобы с восходом солнца беречь крупицы сил. Вот где по-настоящему надо будет страшиться безжалостного, иссушающего зноя.
Все воины в походе стали смуглее, чем у себя в Сардах или Элладе, хотя некоторые все еще облезали лоскутьями в тех местах, где их до костей пропекало солнце. Остальные на скудном рационе отощали, а кожа на них превратилась в шкуру из-за терки песка и полчищ гнуса.
Идя за сыном царя, они проделали долгий путь. Многие сейчас были взвинчены, но на них успокаивающе воздействовали близстоящие; вместе они выжидали, что же было причиной того тревожного рева рогов. Сотни просили милости у богов, касаясь своих взятых из дома амулетов и оберегов, украдкой поднося их к губам с нашептываньем невнятных молитв. Затем миновало и это. Все мочились книзу в песок – напористо, яростно, так что кверху шли клубы пара.
Над полками вразнобой всколыхивались стяги, которые развертывали отроки из лагеря, несущие тяжелые шесты с великой гордостью. Там, где стояли эллины, колыхались крылатый Пегас, бык, сова и спартанская лямбда. Персидские полки стояли подо львом, соколом, грифоном и солнышком. По зову солдат мальчики приносили из лагеря воду или сновали туда-сюда за какими-нибудь забытыми принадлежностями, насчет которых в полку только сейчас спохватились. На бегу мальчуганы перекликались своими резкими, по-птичьи высокими голосами, но они тут же понижались до шепота, стоило им очутиться меж рядами готовых к битве людей. Присутствие войска под призрачным звездным светом вселяло боязливое благоговение.
На востоке затлела бледная полоска зари, принося с собой спокойное, еще по-утреннему тихое дуновение ветерка, которому предстояло сдуть занавес ночи. В нарождающемся свете смутно проступили очертания войска Кира. Воинство стояло, подняв лица к востоку, где солнечный восход готовился сжечь все детские ночные страхи. Люди стояли, созерцая полоску зари в ожидании первого тепла на коже, знаменующего конец слепоты мрака, когда каждый держится в одиночку, согреваемый лишь чувством близости к товарищам.
Горизонт был подобен темному клинку, отсекающему землю от неба. По мере того как предрассветная бледность, растекаясь, ширилась, те, у кого наиболее острое зрение, издали тревожный вскрик, в то время как другие лишь высматривали и выспрашивали, что случилось. Среди эллинов и персов были тысячи таких, кто не прозревал даль, хотя на расстоянии меча мог орудовать вполне успешно. Эти ухватывали мальчишек из лагеря, поворачивали их к светлеющей полоске неба и требовали сообщить, что там, за грядой темных холмов.
Дети напряженно, до рези в глазах вглядывались, видя, как горизонт вдали рябит, как будто б в движение пришла сама земля. Постепенно в сумраке прорезались знамена; казалось, что они плавают над туманом. Завидев их, мальчики наперебой заголосили, указывая пальцами. До всех тех, кто шел с Киром, начал доноситься глубокий сдержанный гул, как от камнепада в каких-нибудь дальних горах, – долгий, нескончаемый, рокочущий. Вдалеке показалась линия, напоминающая неровный рельеф самой земли. Через какое-то время она сформировалась в ряд черных щитов; было видно, как поблизости пылит конница. Из полутьмы темным сонмом безглазо надвигалась силища несметная, растекшаяся по всей равнине, – войско Персии, по численности которому нет равных.
Некоторые из полков Кира вызывающе взревели, возбуждая друг в друге боевой пыл. Какое-то время звук нарастал, а затем угас, сменившись потрясенным молчанием. Неприятельские ряды впереди продолжали расти, пока не заполонили, казалось, весь мир. Ни один из воинов царевича не видел в одном месте столько солдат – воистину безбрежное море.
С собою Кир привел сто тысяч персов и двенадцать тысяч эллинов. Позади, за его полками, в ужасе настороженно притихли еще тысячи, видя, как шаг за шагом от них отползают обоз и лагерь. По зеленым просторам Ниневии эти люди шагали бодрой поступью; с легкой душой двинулись и дальше в пустыню, подбадриваемые одной своей численностью. Но все это пожухло и съежилось при виде такой силы, пришедшей с ними расправиться без жалости и пощады. Волосы вставали дыбом, а нутро судорожно сжималось у тех, кто шел с царевичем от Сард. Пот льдистыми струйками стекал по ребрам, а душу сжимало тоскливое смятение.
Бросив свой шлем одному из телохранителей, Кир дал шпоры коню, понимая чутьем вожака, что его люди сейчас должны его видеть. И он выехал с распущенными волосами, с трепещущими позади флажками и знаками царственной власти, а следом под перестук копыт за ним мчались его слуга Парвиз и шесть сотен всадников. На войско своего брата Кир даже не обращал головы, предпочитая смотреть на ряды тех, кто пришел в такую даль от его имени. Они принадлежали ему так, что сложно даже высказать. Их жизни обусловливались одним его словом. Это была связь не менее глубинная, чем в единой сплоченной семье, а ставки высоки настолько, насколько лишь бывает возможно.
Клеарх с эллинами располагался на правом крыле вблизи Евфрата во избежание окружения или обхода с фланга. Сам Кир находился посредине, под своим личным штандартом – соколом на шелковом квадрате, выложенном каменьями. Он оглядел строй, с гордостью видя сотни полковых символов – история, жизнь и устои войска, запечатленные на древках воинских копий.
По левую руку тянулись персидские полки под командованием Ариея. Кир держал центр – где как не там в глазах воинства надлежит быть верховному военачальнику? Однако оглядывая в предутреннем свете близящееся войско брата, царского орла Ахеменидов он там по центру отчего-то не замечал.
Через ряды к Киру проник гонец, несмотря на рань, уже лоснящийся от пота. Обогнув лошадей, он поднырнул так ловко и близко, что едва не угодил под копыта царственного скакуна.
– Великий! Архонт Клеарх спрашивает, какие будут указания. А заодно просит передать, что и вся листва леса не устоит перед острым мечом!
Губы царевича скривились в судорожной ухмылке. Спартанец и здесь не забывает взбадривать дух. Временами ну просто отец всему войску.
Прежде чем Кир ответил, его телохранители стали всматриваться куда-то влево и с тихой тревогой переговариваться, держа у бровей ладони против рассветного солнца.
Где-то там, как из преисподней, призрачный сонм голосов выкликал имя царя Артаксеркса. Кир посмотрел на восток и нервно сглотнул, с мертвенным ужасом осознавая положение. Его брат все же был в центре. Только войско его было такой величины, что его середина находилась за самым дальним краем войск царевича. Впервые за все время Кир почувствовал, что дрожит, а дыхание стискивалось в горле. Его брат или, возможно, Тиссаферн сумели пойти на опережение. Кир оглянулся через правое плечо, мимо ждущего приказа юного грека, охватывая взором все крыло под командованием Клеарха, Проксена и Софенета. Фессалиец Менон тоже был там, но на стыке с персами, формируя левую оконечность сил эллинов – судя по всему, наименее почитаемую. Эти греки ссорились и дрались между собой, цапались на марше и в лагере. И тем не менее они являли собою преимущество, которого не имел его брат. Ту единственную силу, с которой Царь Царей не мог сравниться и сладить. Смежив веки от восходящего солнца, Кир вознес молитву Ахурамазде.
– Мчись со всех ног, – повелел он гонцу. – И передай мой приказ. Архонту Клеарху стремительно наступать всем правым крылом – от реки, поперек нашего расположения, пока враг еще не упорядочился. Метить в центр царских рядов, туда, где штандарты с орлом, то есть слева от того места, где нахожусь я. Повтори.
Гонец безошибочно, хотя и с выпученными глазами, повторил сказанное на персидском. А затем, наспех поклонившись, рванул с места бегом, роняя с кожи бисеринки пота.
С мрачным очарованием Кир взирал, как смещаются, становясь ближе, бессчетные воинские ряды брата – все равно что путник, завороженно наблюдающий за горной лавиной, которая вскоре может поглотить его самого, а он стоит, будто прирос к месту.
Клеарх взглядом следил, как к нему во весь дух летит посланный гонец. Правое крыло молчаливо выжидало, когда неприятель придвинется на расстояние, пригодное для дротиков и камня. Настрой был не мрачноватым, хотя сомнения в своих силах эллинские наемники не чувствовали. Мерку персидским солдатам они знали по тем, кого сами подтягивали до своего уровня. Перспектива сразиться с ними на поле брани излишнего беспокойства не вызывала. Тем не менее одно лишь число вражеского войска подавляло смех и разговоры. Навстречу словно катился безудержный прилив, заставляя относиться к себе с должной серьезностью.
– У меня… приказ… от царевича, – выдохнул запыхавшийся от бега гонец.
– Что-то рано выдохся, юноша, – попрекнул Клеарх. – Тебе еще сегодня весь день бегать.
– Прошу прощения, архонт, – выпалил тот. – Царевич велит наступать всеми вверенными тебе силами на вражеский центр, вон туда.
Он указал рукой, но Клеарх не озаботился даже взглянуть. Невдалеке находился Проксен, чрезвычайно довольный тем, что сидит на коне, а не топчется в пешем строю. Клеарх жестом приказал гонцу умолкнуть, дожидаясь Проксена, который, подъехав, вопросительно поднял брови.
– Царевич Кир ждет от нас броска впереди своих персов, чтобы мы атаковали царскую гвардию по центру. По всей видимости, это слева от нас. Хотя так далеко, что я отсюда даже не различаю.
– Оставить реку? – незамедлительно спросил Проксен. – Это… весьма опрометчивый шаг. – С прищуром прикинув расстояние, он покачал головой. – Неприятель, вполне вероятно, предпримет что-нибудь подобное. Удар с фланга или обход. Не знаю, смогу ли я хотя бы сдвинуть моих людей с места прежде вражеского натиска.
В присутствии солдат и гонца, ждущего повторной отправки, военачальники безмолвно воззрились друг на друга. Приказ был подобен отчаянному бросанию костей, чреватому всеобщей гибелью – или же мгновенным верным ударом, способным принести победу еще до начала битвы.
Проксен определенно был настроен неохотно, но по распоряжению Клеарха стал бы его выполнять. Остальные эллины тоже могли иметь собственное мнение, но дисциплина была для них стержнем и основой всего. Они понимали, что военачальник или царевич порою вынуждены посылать людей на смерть для удержания какого-нибудь холма или ровности строя. Их же задача – следовать приказам и обходиться врагу дорогой ценой, внося свою лепту в победу. На это необходимо было доверие, а еще вера в тех, кто их ведет. Более того, требовалось, чтобы люди, отдавая себе отчет, что их начальники могут ошибаться, а то и просто посылать их на смерть по своему заблуждению или прихоти, тем не менее шли на эту жертву.
И все же некоторое время Клеарх молчал. Было видно, как в попытке углядеть, что происходит, в их сторону изгибается фессалиец Менон, но это заставило Клеарха определиться с решением еще быстрее. Этот болтун, помнится, высказал ряд глупостей о Спарте с ее единственным театром и речушкой в засушливой долине. Не будь они союзниками, Клеарх за такие словеса призвал бы его к ответу. Может, оно еще и получится, если этот словоблуд уцелеет в битве. Менона он поставил на самую левую оконечность эллинского крыла в знак своего нерасположения, хотя этот колючий острослов то ли делал вид, что не понимал, то ли не придавал этому значения.
– Возвращайся к царевичу Киру, – указал Клеарх гонцу. – Скажи ему, что мы выступим согласно его приказанию.
Гонец поклонился и помчался выполнять распоряжение. Проксен отвернулся от того места, с которого оглядывал неприятельские ряды. Его глаза вновь с тяжелой пытливостью уставились на Клеарха.
– Если двинуться поперек поля, друг мой, нас неминуемо окружат. Войско царя слева нас перекроет. А если взять вправо, они сведут крылья флангов, и тогда… Тогда конец.
– Да, – кивнул Клеарх непреклонно. – Прежде чем прорваться в центр, мы должны будем смять крыло, что спереди. А сделав это быстро, мы сумеем пробиться и к их царю. Я не дам царевичу Киру повода упрекнуть нас в ослушании, но для начала мы должны пронзить их всех подобно ножу.
Проксен звучно хмыкнул.
– Ты мне нравишься, спартанец.
– До этого мне дела нет, – буркнул Клеарх не то шутливым, не то ворчливым тоном, отчего улыбка Проксена поблекла. – Возвращайся к своим людям. Скажи им, чтобы готовились.
Клеарх перевел взгляд на двух своих трубачей с длинными посеребренными рогами.
– Трубите наступление, – сухо скомандовал он.
Проверив, гладко ли ходит в ножнах меч и удобно ль подвешен к пояснице копис, на левой руке он поднял свой увесистый, верный старый щит. Во властно протянутую правую ему подали копье. Подбросив его в ладони, Клеарх ощерился улыбкой, наводящей ужас.
Грозно и сипло загудели рога. Спартанцы дружно тронулись с места, задавая темп всему эллинскому крылу, в одиночку выходящему против персидского войска. Река оставалась по правую руку; в стремительном ходе развевались складки красных плащей. На расстоянии взгляду раскрывалась подвижная мозаика из лучников и всадников в белых накидках. Впереди войска выстраивались в ряд колесницы, которых, увязая в мягком песке, волокли упряжные лошади. Примерно на уровне пояса их колеса были снабжены лезвиями кос – грозное оружие, если мчаться по твердой земле. Этой частью персидского войска заправлял новоиспеченный старейшина Тиссаферн, в снежно-белом халате восседающий на серой кобылице.
Видя, как эллины пришли в движение, Кир мысленно горячо их благословил. Вот они отделились от остальных шеренг, начали ходко продвигаться, и… Царевич стиснул зубы: они никак не отклонялись от выбранного ими пути. Позиции Артаксеркса были все еще далеко слева, но греки упорно шагали вперед, как будто Клеарх не понял его приказания. Царевич нервно елозил ладонью по древку копья, а конь под ним, чуя встревоженность хозяина, с фырканьем рыл копытом песок.
Справа под лучами раннего солнца огненно-переливчатым блеском вспыхнули воды реки. Понятно: Клеарх пытается не допустить, чтобы вокруг него кольцом сомкнулась бесчисленно превосходящая рать неприятеля – но ведь он, Кир, наследник трона. И со смертью брата он в мгновение становится командующим всем совокупным полем брани.
На его глазах эллины все сильнее отдалялись от остального войска, идя на царские полки с решимостью защитников отечества – все равно как если б один мелкорослый храбрец с палкой восставал на целую прорву обидчиков. Кир сглотнул стиснувший горло ком. Эти воины не отказались и не побежали, заслышав его приказ. Как же он теперь может стоять и равнодушно взирать на расправу с ними?
– Трубить наступление! Общее! – окрыляясь на борьбу, вскричал он. – Всем изготовиться! Вперед, на врага!
Рога проревели по всем построениям, и полки царевича, чуть накренясь, двинулись вперед; их черные квадраты казались мелкими на фоне силы, которой они собирались противостоять. И тем не менее, вдохновленные примером, они тоже нашли в себе мужество. Кир занял место в передних рядах центра, хотя его брат прямой схватки наверняка избежит: из-за разницы в числе он при столкновении будет защищен множеством своих рядов. Единственный шанс – это совершить на поле обходный маневр или прорваться своим наиболее сильным правым флангом через более слабое левое крыло врага. С каждым шагом все ясней становились знамена над рядами. В восьмистах шагах друг от друга лучники и копейщики, готовясь к атаке, начали разминать руки и плечи, в то время как остальные, кому предстояло выдержать их удар, готовили щиты и молились, чтобы выстоять под ним благополучно.
При виде рядов вокруг своего брата у Кира перехватило дыхание. Царь Артаксеркс был скрыт от глаз движущимся заслоном из воинов и колесниц. Там, в людском скоплении слева, виднелся золотой орел Ахеменидов. С вызовом на бой к нему явился сокол Кира. Одному из них суждено пасть.
Клеарх грузноватой трусцой бежал с восемью рядами спартанцев и еще четырьмя рабов-илотов; каждый в ширину насчитывал двести сорок человек. За ними следовали отряды Проксена и Софенета; замыкал их всех ворчун Менон. Сейчас Клеарх хмуро оглядывал колесницы впереди, зная, что они вызывают страх у тех, кто видит их впервые.
– Видите вон те старые телеги, что вязнут в песке? – зычно крикнул он вдоль строя. – По бокам из колес там торчат ножички! Мой вам совет: просто перескакивайте через них! У себя в гимнасиях мы прыгали куда выше!
Послышались смешки: его спартанцы припоминали свои годы выучки. Клеарха вдруг разобрала злая решимость не давать этим персам чести, которую они, возможно, рассчитывали снискать.
– Сыны Эллады! – громовым голосом обратился он, не сбавляя хода. – Кто эти люди, что осмеливаются стоять перед нами? Никто, несмотря на всю их напыщенность и тщеславие! А мы воины, лучшие из всех, каких когда-либо видел мир. Homaemon — мы одной крови! Homotropa – у нас едины обычаи! Homoglosson – мы говорим на одном языке! – Голос его все возрастал по громкости и силе воздействия. – Homothriskon — у нас единые храмы и боги. Вот почему мы побеждаем! Мы один неразделимый народ. И сегодня мы не спартанцы, не фессалийцы и не афиняне. Мы эллины, мы народ Эллады. Так покажем же им, что это значит!
Его спартанцы азартно зарычали; оскалились хищными улыбками и остальные. Темп движения неуклонно нарастал. Они знали, что уже недалек рубеж, за которым тебя досягают стрела и камень из пращи. Миг близился.
Все, кто ехал верхом, соскочили с лошадей и перебросили поводья мальчишкам, что бежали рядом. Те повели животных назад к лагерю, отстоящему теперь на несколько десятков стадиев. Напоследок мальчуганы высокими озорными голосами подбодрили воинов.
– Ускорить шаг! Вдвое! – рявкнул Клеарх. Приказ вспышкой дыхания разлетелся по строю, вызвав напряжение в стане неприятеля. Тысячи голосов торжественно завели пеан – песнь смерти.
– Готовить щиты и копья! – скомандовал Клеарх.
Внезапным движением первые ряды персов выпустили в небо тучу стрел – густой сонм травинок или черных волосков на охристом фоне взошедшего солнца.
– Щиты вверх! Держать шаг! – ревел команды Клеарх, нисколько не запыхавшись (каждодневные боевые упражнения были тому залогом). – Крушим врага, не нарушая строя! Порядок и дисциплина! За царство Кира! За Элладу, за Афины! И да будут с нами боги, за Спарту!
Приказы продолжались уже на бегу; последнюю сотню шагов атака напоминала набирающий силу взмах клинка. Пеан оборвался скорее с печалью, чем с победным ревом, но и этого оказалось достаточно, чтобы вселить во врага ужас. Стрелы дробно застучали по щитам, но большинство их пролетело сверху – лучники не рассчитали ходкости эллинов.
Персидские ряды разбил шквал греческих дротиков. Их с надсадным гиканьем метали из задних рядов илоты. Спартанцы наступали, ощетинившись выставленными вперед копьями.
Часть войска под началом Тиссаферна рассыпалась еще до подхода греков. Передние ряды вверглись в хаос и откатывались назад, подальше от красных плащей спартанцев, несущих в руках смерть. Колесницы опрокидывались, застряв в песке, или же их растаскивали лошади.
Клеарх ликовал, видя, как беспрепятственно расчищается путь. Его спартанцы гнали врага, словно скот, убивая чересчур нерасторопных, но сохраняя дисциплину. Несмотря на это, он все равно выкрикивал предостережения – неотступный страх любого военачальника, что его люди в победном пылу могут нарушить строй. Прежде он уже наблюдал, как целые армии превращаются в толпы, что всегда оборачивалось их уничтожением.
Его спартанцы были кромкой щита, так, чтобы никто из сзади идущих не мог, обезумев, ринуться вперед через своих союзников. Продвигались они с четкой размеренностью, держа наготове щиты и нанося колющие удары копьями. Кое-кто из задних рядов вынул ножи и на пути бдительно приканчивал раненых, чтобы уже никто не мог вскочить и устроить сзади хаос после прохода основных рядов.
Все персидское крыло было смято, а последовавшая затем бойня была ужасающей: каждый эллин был забрызган кровью чужеземцев. От полного уничтожения персов спасло лишь то, что среди них было много конных. Тиссаферн отвел несколько тысяч за пределы досягаемости копий и пращей, заодно спасшись и сам. Клеарх с Проксеном видели его на коне среди белого шелка знамен; только теперь он благополучно отступил в глубь рядов, и до него было не дотянуться. Видно было, как готовятся к броску афинские всадники, но Клеарх приказал им оставаться на месте. Преследовать отступающие силы могли молодые и менее подготовленные. А бывалым имело смысл сделать передышку и шаг за шагом подниматься на гору. Лошадей у них не так уж много. Так что, если их поберечь, на исход битвы это не повлияет.
Клеарху приходилось на крике удерживать своих, которые продолжали теснить силы неприятеля, за которыми местами открывался вид на равнины. В эдаком месте, чтобы за всем уследить, требовались воистину глаза Аргуса[35]. Пока эллины справлялись неплохо, но урон войску царя был нанесен едва заметный, а общее его число по-прежнему ошеломляло. Мертвых оставляли лежать там, где они упали. При этом эллинов встречали свежие силы персов, хотя глаза их и были расширены от страха.
– Теперь берем влево! Влево! – по-бычьи ревел Клеарх. – Пробиваемся через них к центру!
Его эллинам требовалось скатать передний край персидской змеи подобно ковру, с одного конца в другой. Это привело бы их в соприкосновение с позицией Царя Царей, точно так, как приказал Кир. По мере того как первое возбуждение сошло, Клеарх стряхнул с себя усталость. Это была работа, самая тяжелая из тех, которые он мог упомнить. Солнце пекло все сильнее, и он чувствовал, как во рту пересохло. Мальчишек-водоносов нигде не было видно, и он, пожав плечами, в минуты передышки занялся чисткой меча.
Повернувшись, он послал Проксена во фланг с линией критских лучников на случай, если Тиссаферн попытается собрать своих персов для броска. Пока было известно, что потери эллинов минимальны; хорошо, если бы и дальше так. На его глазах одного парня срезало лезвие колесницы – собственный страх удерживал его на месте там, где любой другой унырнул бы и остался жив. Это урок. Им нужно продолжать двигаться. Если затормозить и остановиться, то их могут опрокинуть, как ястреба способна заклевать стая воронья.
19
Кир чувствовал омерзительный, гнусный страх – такой, что тянуло пришпорить коня и мчаться с поля во весь опор. Подобного он не ощущал никогда; его как будто схватили и трясли за горло. Дыхание было мелким и частым, а сердце колотилось и рвалось из-под ребер так, что все вокруг наверняка слышали и знали, что он раздавлен страхом. В этих нескончаемых рядах, звончатом перестуке мечей и металлическом поблескивании Евфрата он видел свою собственную смерть.
– Я царевич, – настойчиво шептал он себе, – из дома Ахеменидов. Я сын царя Дария и внук Ксеркса. Я не побегу от всего этого. Я буду стоять.
Было видно, как впереди Клеарх ведет своих греков, врезаясь в царское войско, словно лодка в водный вал, который, обрушиваясь, скрывает ее под собой. Персы обтекали эллинов потоком, и те скрылись из глаз, не переставая, однако, упрямо пропахивать себе путь через скопище неприятеля. Слева солдаты Артаксеркса перекрывали крыло Клеарха целыми полками. Между тем у Кира не имелось и малой доли войска, чтобы воспрепятствовать этому окружению. Ничто так не подтачивает в борьбе силы, как понимание, что путь к отступлению отрезан и бежать теперь некуда и что враги обступают тебя сзади точно так же, как и спереди.
Это была предельно простая тактика Ахеменидов – вывести на поле боя столько народа, что ошеломленным окажется любой противник, что бы он собой ни представлял. Сама суть войны состоит в пагубе и уничтожении, как можно более быстром и жестоком. Кир сглотнул враз пересохшим горлом. Войско брата сомкнется вокруг его собственного когтистой тигриной лапой – и все будет кончено.
И тут, стоило Киру представить наихудшее, как страх истаял сам собой. Если его брат падет, то царем станет он, Кир. В этом и есть главный смысл. Пусть Артаксеркс стянет сюда, на равнину этой великой реки, хоть целый мир – исход судьбоносной битвы будут решать всего две жизни. На душу снизошел прохладный покой. Кир наконец-то смог сделать глубокий вдох. Вот так, не столь уж и плохо. И не так уж сложно. Один удар положит конец всему.
В качестве личной охраны с царевичем ехало шестьсот всадников, все как один истово преданные своему повелителю. Те, кто тронулся было с Оронтом, все еще чувствовали горький стыд и подозрительность к себе товарищей. Теперь они отчаянно стремились себя проявить, доказав свою верность и искупив вину. Сейчас, видя, как силы брата обкладывают его войско со всех сторон, царевич убедился, что выбор у него остался лишь один. Надо поставить на кон свою жизнь, всего на один ближайший час. Он будет острием разящего копья – которое, будучи брошенным, вернуться назад уже не сможет.
– Парвиз! – наигранно бодрясь, гаркнул он.
Верный слуга вскинул голову, радуясь тому, что может чем-то пригодиться.
Парвиз неплохо держался на своей старой кляче, но сравниться с воинскими качествами телохранителей, конечно же, не мог.
– Езжай-ка назад, – велел ему Кир. – Здесь тебе не место.
На лице Парвиза мелькнуло смятение, но, во всяком случае, ему была дарована жизнь.
А Кир уже подзывал к себе другого подчиненного:
– Сотник Хадид!
Сотник, подъехав, почтительно склонился в ожидании приказаний, на которые времени, в сущности, не оставалось. Расстояние между двумя силами сужалось, будто щель последнего закатного света на исходе дня. С их столкновением выскакивать из бучи будет уже поздно. Да и некуда.
– Верные, за мной! – призвал телохранителей Кир, уже не оглядываясь.
Его жеребец, повинуясь удару пяток в бока, с диким визгливым храпом взвился на дыбы и рванул впереди остальных. Телохранители с гиканьем устремились вслед за царевичем, который понесся над полем – в бешеной веселой лихости, словно нет в нем веса, нет под ним тверди. Он летел стрижом, спешащим под грозовыми тучами, царственным соколом среди кипящей бури.
Внутри занималось, распаляло чувство схватки. Воздух хлестал порывами, а ритм галопа упруго и ритмично бил снизу, как тугой барабан. Упершись коленями в чересседельник, Кир сидел высоко, подавшись через плечи своего скакуна; вместе они сейчас составляли единое целое. В одной руке он держал приопущенное копье, а меч у него чутко дремал сзади, готовый быть выхваченным.
Штандарты брата с расстояния зазывно манили. Краем глаза Кир видел несущихся рядом телохранителей, на скаку образующих клин. Это было безумием, но он что-то вызывающе вопил вражьим рядам. Голос терялся в тяжелозвонких раскатах и выкриках боя, хотя слов и не было, а был лишь первозданно дикий крик и жажда отмщения. Глаза жгли злые слезы, припорошенные мелкой жаркой пылью.
Враг, конечно же, знал, кто он. С первых же секунд, что царевич отделился от своих полков, он был замечен. Никто другой, кроме царевича рода Ахеменидов, не поскачет во главе шестисот всадников. Те, кто первыми принял на себя удар этой темной крылатой бури, попросту отскакивали – то ли из страха перед молниеносным броском, то ли лично перед царским сыном. Расстояние само по себе было небольшим – какие-то секунды, – и приказов о перестроении не поступало.
Кто-то не успевал даже вскинуть руки перед конями и копьями стремглав летящих всадников. Десятки шарахались или в страхе отпрыгивали в стороны. Те, кто отважней или просто медлительней, разлетались истоптанными и рваными в клочья тряпичными куклами. Кира на скаку что-то крепко хлестнуло под колено. Мощные плечи его коня сшибали людей десятками, увлекая их под мелькающие копыта; тонкие вопли тут же гасли позади. Хлопотливо работали копьями телохранители, свирепым безудержным натиском пробиваясь к живому заслону перед персидским царем.
Два царственных брата увидали друг друга в единое мгновение, мимолетно зависшее глухой тишиной. Кир будто забыл о своей неистовой скачке в шевелящейся толще людей и видел лишь изумленные глаза Артаксеркса в богато украшенном шлеме, повернутом к нему. Открытый рот брата был влажно-красным. Рука спешно и слепо нашаривала меч, но Кир был быстрее и тверже – воплощение мести, в коей поклялся. Копье осталось всаженным в чью-то грудь, и в руке он сжимал меч. Замахнувшись, Кир сплеча рубанул брата по шее, отчего тот откинулся и, забившись, закричал от ужаса. Клинок лязгнул о металл и провернулся в руке, зацепившись за край нагрудника. Тем не менее Кир увидел кровь. В этот момент совершенной ясности воздух был сладок до озноба. Кир с упоением выдохнул, словно отходя от морока.
Времени на самодовольство у Клеарха не было. Квадрат эллинов прорубался сквозь царское войско, лишая его возможности сплотиться. Персы не успевали реагировать достаточно быстро. Пока до их начальства доходило, что происходит, спартанцы уже проходили очередной полк насквозь и раскраивали новый. Впереди них уже начиналось повальное бегство: солдаты поворачивались и обращались вспять, лишь бы не сталкиваться лицом к лицу с этими кроваво-красными силуэтами в гривастых шлемах и плащах, несущими в мелькании мечей безжалостную смерть.
Клеарх, со щитом и копьем в руках, сражался плечом к плечу с людьми, которых знал долгие годы. В этот день их всех объединяло поле Кунаксы близ сероватой змеи Евфрата, неторопливо несущего свои воды среди пустыни, животворно зеленеющей от такого соприкосновения.
– Куда, куда прете? Кто вас просил? А ну отойти, держать дистанцию в рядах! – через плечо ором выговаривал Клеарх людям Проксена, что двигались непосредственно за спартанцами. Устыженные, они отшаркивали назад, странно успокаиваясь этим его брюзжанием перед лицом врага. Если архонт находил время на нотации, значит, все не так безнадежно, как некоторым из них казалось. Хотя прежде ни один из них еще не видал такого людского скопища – ни в театре Диониса в Афинах, ни в священных Дельфийских рощах, где по праздникам собираются целые толпы. Таков был их мимолетный, через призму вражды, взгляд на империю гораздо большую, чем они себе представляли. Оставалось лишь оторопело моргать, дивиться и пробиваться дальше.
Эллины продвигались прямоугольником, в котором двести сорок спартанцев и их илоты составляли рубящую кромку, а сзади шествовало сорок рядов. Дрались они мастерски, как и были обучены, с хладнокровной свирепостью. Преследовать неприятеля из рядов не отлучался ни один. Вперед они шли, как идут по узкому проходу – и все, кто в этом проходе находился, срезались под корень. Те, что по бокам, игнорировались, если только сами не ввязывались в схватку. Впереди себя спартанцы держали круглые щиты, уже утыканные обломками стрел и с вмятинами от камней. Поверх щитов враг различал лишь шлемы, до которых не дотянуться, а снизу поножи. Эти люди были словно отлиты из бронзы, без изъянов или слабостей. Из-за щитов, подобно змеиным языкам, выстреливали острия копий, обратно втягиваясь уже окровавленными.
На глазах у Клеарха один из воинов внезапно пошатнулся. Что-то, брошенное через людскую давку, со звоном стукнулось ему о шлем. Это не укрылось от внимания архонта, заставляя его взглянуть на своих людей свежими глазами. Передние ряды от усталости замедляли ход.
– Проксен, неужто ты допустишь, чтобы мои спартанцы забрали себе всю славу? – воззвал он вдоль рядов.
Тот возвел глаза к небесам.
– Так пропусти ж меня вперед, и я покажу тебе, что такое слава! – отозвался он. – Почему тебя, спартанец, всегда тянет быть первым? Или ты в детстве натерпелся от соседских мальчишек?
– Кто из нас натерпелся, тебе невдомек! – рыкнул Клеарх, улыбчиво щерясь. Будучи десяти лет от роду, он, помнится, выиграл три кулачных состязания у мальчишек старше и сильнее, чем он. Хотя последняя победа досталась ему ценой перелома правой кисти. Сейчас он, припоминая, мимоходом глянул на свои костяшки пальцев.
– Спартанцам разредить передние ряды! Пускаем вперед замену! Свою выучку вы уже показали. Пускай теперь Проксен покажет свою! Менону передайте надвинуться и занять место справа от нас, рядами по сто двадцать человек в ширину. И держать строй, не шарахаться!
Лица спартанцев были сокрыты бесстрастными масками шлемов, но они определенно утомились. Подготовка у его людей была превосходной, но они нуждались в передышке. Ничто не утомляет так, как бой, хотя, на удивление, рубка дров стоит здесь по соседству. Неотрывно следя за перестроением, Клеарх высматривал малейшие изъяны. При всей внешней непринужденности провести перестроение трех тысяч в разгар битвы было убийственно сложно. Все это оборачивалось потерянными жизнями в случае недогляда или из-за броска неприятеля, считающего, что враг поддается, и потому усиливающего натиск. Однако если этого не сделать, лучшие во всем свете воины начнут нести потери. Все, кого они до сих пор исправно побивали, были свежими, не уставшими. А биться днями напролет без устали могут разве что боги.
Клеарх наблюдал, как его люди замедляют свою гибельную поступь. Персы победно взвыли, завидев, что ненавистный враг вроде как слабеет. Клеарх тихо зарычал в желании вышибить из них это радостное предвкушение. Видно было, как постепенно скапливаются для удара Бессмертные в черных одеждах, но противостоять им должны были уже Проксен с Меноном.
– Я на месте, Клеарх! – подал через плечо голос Проксен. – Поди, дай отдых своим старым ногам.
– Уж я лучше останусь. Очень хочется посмотреть, как сражается Менон.
На словах-то он герой, а вот каков он в деле?
– Ты, спартанский бурдюк! Враг тот, что вонзает спереди, а не с зада! – не замедлил, обернувшись, рявкнуть фессалиец, чем вызвал у Клеарха смешок.
Этого выжигу архонт недолюбливал, но в его словах была определенная доля истины. И если Менон сражается так же лихо, как бахвалится и цапается, то он и в самом деле будет герой, а остальное ему можно будет простить. Пускай они с ним не друзья, но за столом-то сидят рука об руку и подливают друг другу в чаши вино.
Через просторы поля до слуха доносился замешанный на крови и смерти звонкий перестук и лязг оружия; дрожью прокатывались в воздухе предсмертные вопли. Бренность всего живого сходила с губ кисловатым железистым привкусом. Как известно, поле битвы – место неизбывного страха. И хороший командир должен сосредоточиваться прежде всего на поставленной задаче, а не терзать себе разум мыслями об остальном сражении. Воины Клеарха и впрямь были способны на великие подвиги, но этих людей предстояло беречь и расходовать так, как трясется за свои монеты скряга. Эллинов в Вавилон царевич Кир привел от силы двенадцать тысяч. Так что большая часть битвы будет все равно происходить у персов с персами.
К бурной радости Кира, Артаксеркс слетел с лошади. Оковы призрачного страха и слабости канули без следа. Личная стража царевича по-прежнему сминала конями обезумевших от ужаса воинов, оставив Царя Царей наедине со своим братом. Вся битва бушевала как будто не здесь, а где-то вдалеке. Кир чувствовал в себе ясность ума и спокойствие, а его поверженный брат в это время лежал на спине и отплевывался кровью. Артаксеркс, сидящий почти неподвижно, был застигнут врасплох и сбит Киром на полном скаку. Придись удар клинком хотя бы на палец выше, и царский венец Ахеменида покатился бы в пыль вместе с отрубленной головой.
Царевич видел, как телохранители брата поедом едят глазами своего хозяина, но Артаксеркс был явно оглушен и не мог отдавать приказания. Подняв глаза, Кир оглядел знакомые ему лица, которые сейчас узнавали его.
Он приковывал к себе их взгляды как мятежник, дерзнувший поднять руку на царя. В следующую секунду они бросились на Кира, который, к своему удивлению, увидел, что к нему на выручку подоспел Парвиз. Верный слуга, оказывается, ослушался и продолжал сопровождать своего хозяина. На глазах у Кира Парвиз выставил свою старую кобылу наперерез троим царским телохранителям, преграждая им путь.
Полета дротика Кир не видел. Кто-то из царской стражи, видя нападение на Артаксеркса, с гневной торопливостью метнул оружие. Кир вскинул глаза лишь тогда, когда дротик, описав дугу, ударил его наконечником в щеку, проломив скуловую кость и откинув царевича вбок. Что происходит, он не понимал. Он знал, что одержал верх, однако мир отчего-то взвихрился, дико накренясь, а солнце в небе дернулось, вторя его глухому, плашмя, удару оземь. Что-то в голове громко треснуло, и он завозился, силясь встать. Изо рта по разорванной щеке липко и жарко текла кровь. Язык ощущал мелкие острые осколки, вроде обломков горшка. Кир тряхнул головой, но от движения стало лишь хуже, так что фигуры подступающих Бессмертных зыбко качнулись и поплыли, как в туманном сне. Было видно, что сверху над ним склонился Парвиз, отказываясь отступать перед теми, кто сейчас сюда подбегал.
У Кира на глазах его невысокий верткий слуга ударом бывалого солдата всадил тот самый дротик в царева телохранителя. В следующую секунду Парвиз отлетел и рухнул навзничь, недвижно уставясь поверх утоптанного песка. Кир, силясь встать, протянул для опоры руку и изумленно вскрикнул, когда та под ним бессильно прогнулась. Он недоуменно таращился на свою правую ладонь, не понимая, отчего она висит плетью вместо того, чтобы обхватить рукоять лежащего рядом меча. Слух возвратился, хотя царевич до этой секунды даже не понимал, что был все это время глух.
Нестерпимо ярко бил свет, и до боли звонким был стук металла о металл. Телохранители Кира спешились, держа вокруг него оборону на земле, а коней используя как заслон. Надо всем этим гремел рев слепившихся в кучу Бессмертных. Люди Кира падали один за одним, некоторые из них чуть ли не на самого царевича. Постепенно возвращались чувства; он уже снова понимал, кто он и где находится. Нужна была какая-то минута, чтобы отдышаться и найти в себе силы вновь противостоять своему брату.
Видно было, как Артаксерс неторопливо поднимается и принимает от своих телохранителей меч. Подбородок у Царя Царей алел от сплюнутой крови, а передвигался он согбенно, держась левой рукой за сломанные ребра. Кир снова попытался встать, но все в нем как-то одрябло. Он видел, как брат, схватившись с одним из его людей, хитрым движением выбивает у него меч и срубает тремя ударами. Вот тебе и ученый затворник. Мог бы и не изображать из себя немощного, шаркая по полю. Смоляная завитая борода царя свисала над обшитой пластинами мантией, которую, помнится, в свое время носил еще отец.
Подойдя, Артаксеркс остановился над ним, и Кир незаметно вынул из-за пояса припрятанный кинжал. Он вкрадчиво зашевелился, но тут царь поставил ему на грудь свой остроносый сапог и крепко надавил.
– Благодарю тебя, брат, – молвил Артаксеркс, поднимая меч. – Пожалуй, на самом деле я и царем-то не был, пока против меня не встал ты. Понимаешь ли ты это? Сегодня ты преподнес мне… великий дар.
На последне слове Кир пришел в движение, но слишком нерасторопно.
Артаксеркс рубанул сверху вниз, и его меч рассек Киру горло.
Помимо первой вспышки боли, Кир уже не чувствовал, как брат продолжает один за другим наносить исступленные удары. Вот Артаксеркс поднял окончательно отделенную от тела голову, показывая ее тем, кто остолбенело застыл вокруг. Глаза царевича угасли, из черных став молочными, а губы, чуть заметно шевельнувшись, скорбно обвисли.
Артаксеркс неспешно повернул голову брата к себе и какое-то время взирал на нее с недоуменным удивлением, после чего почти с нежностью поцеловал в губы.
Битва бушевала по-прежнему, но ему не было до этого дела. Единственной жизнью, имевшей для него значение, была жизнь Кира. Артаксеркс взял ее в точности так, как когда-то, давным-давно, пообещал своему отцу. Глаза царю туманили слезы гордости и воспоминаний. Даже его мать не стала бы отрицать, что он, как царь, действовал в своем праве. Ему бросили вызов, и он самолично, с оружием в руках, выступил навстречу той угрозе. В этот день Кир поистине сделал его царем, причем сделал так, как не могли бы сделать ни первородство, ни престолонаследие. В безотчетном порыве Артаксеркс опустился на колени и стал молиться, при каждом поклоне головы поднося ко рту сжатый кулак. В эти мгновения он как никогда уверился в благоволении Ахурамазды. После этого он встал и кинул голову своего младшего брата тысячнику Бессмертных.
– Водрузите это на копье и держите высоко. Пусть видят! Всех тех, кто пришел сюда с Киром, призовите сложить оружие. Наступайте на их лагерь. Битва закончена. Воздайте хвалу богам! Победа за нами.
Его слова были встречены широкогорлым, оглушительным победным ревом. Царь вдруг схватился и дернул на себе меченую вмятиной закраину нагрудника, где сжимало и саднило больше всего. Нагрудник развалился надвое по трещине, идущей от шеи до самого пояса. Чтобы вновь взгромоздиться на коня, Артаксерксу пришлось прибегнуть к помощи двух своих воинов. Брат нанес ему жуткой силы удар, и несколько ребер наверняка было сломано. По-прежнему сочилась изо рта кровь, хотя ее причиной мог быть прикушенный при падении язык, а не какое-нибудь внутреннее ранение. Во всяком случае, хотелось на это надеяться. В эту минуту, когда рядом на пике торчала голова отступника-брата, упасть без чувств было недопустимо. С избавлением от кольчуги дышать и сидеть верхом стало несколько легче. Под гудение рогов Артаксеркс закрыл глаза в мучительном облегчении. Если на него сейчас взирает отец, то наверняка с гордостью.
Солнце близилось к полудню. Клеарх готов был снова вывести спартанцев вперед. Менон и впрямь справлялся со своей задачей хорошо, но по-настоящему отличились полки Проксена, которые мало чем уступали самим спартанцам (возможно, воинов подбадривало то, что они идут сзади).
Клеарх похвалил их за добротность. После того как спартанцы отступили на отдых, эллины продвинулись больше чем на полторы тысячи шагов, из которых ни один не давался без боя. О численности стоящего впереди неприятеля Клеарх старался не думать. На долю Кира и его Ариея тоже приходится вдоволь царских полков: у персов друг к другу свои счеты. Оставалось лишь надеяться, что этот фланговый натиск изнутри подорвет моральный дух Артаксерксова войска. Добраться до самого царя прежде, чем две рати сойдутся меж собой, времени не было. С уверенностью можно было сказать лишь то, что потери врага исчисляются тысячами, а замысел его наступления наверняка подорван. Хотя не было и четкого выхода.
Солдаты царя в черных и белых одеждах наседали со всех сторон. Те, что впереди, пятились назад, а любая их попытка сплотиться и двинуться встречным валом быстро пресекалась. Кир пытался муштровать персов во время похода, но с оружием они упражнялись редко. Эта нехватка опыта проявлялась всякий раз, когда через них неизменно пробивались эллины – истинные воины против земледельцев с мотыгами, подверженных стадному страху, что этих неистовых греков им не остановить, и страх этот перекидывался с ряда на ряд.
Продолжаться бесконечно такое не могло. Рано или поздно найдется один сотник или полк, которому хватит самоотверженности биться до конца. И, как только натиск эллинов, наткнувшись на преграду, застопорится, персы неизбежно набросятся всем скопом. Как-то раз Клеарху довелось наблюдать, как пчелы задушили шершня, облепив его живым копошащимся комом. Отдельная пчела или даже десяток их противостоять ему не могли, но противиться целому рою этот налетчик не мог – они расправились с ним одной своей массой и оголтелостью. Так и с людьми. Роковая для греков минута начала близиться с того момента, как Клеарх вновь вывел своих отдохнувших спартанцев вперед.
При виде красных плащей и бронзовых щитов, выходящих на передний план, воины царя побледнели. Взяв себя в руки, они изготовились умирать. Темп хода увеличился, и шагающий с мечом Клеарх непроизвольно осклабился.
Несмотря на безумство их положения, противоречащего всем известным правилам боя, складывалось ощущение, что от поражения еще можно и спастись. Клеарх чувствовал это буквально нутром. Насколько можно судить, с начала битвы они потеряли не больше сотни человек, при этом убив и ранив тысячи. Если персы так и не сумели противопоставить большего перед их оружием и боевыми навыками, то не исключено, что день может увенчаться победой даже над самым огромным войском из всех, какие только бывают. Знобяще-восторженное предчувствие победы овладело Клеархом; резким взмахом он отер с глаз едкий пот. Где-то на дальнем конце поля загудели рога, победно взмыли голоса. Клеарх приложил ладонь к уху, напряженно вслушиваясь: неужто и вправду победа?
Артаксеркс ехал вдоль строя с высоко поднятым копьем, на котором торчала голова брата. Битва увязла и расползлась, потеряв очертания, а люди Кира теперь опасались мести со стороны царя. И правильно делали: он себе в этом поклялся. Будет, будет массовая казнь – целыми полками, что дерзнули встать против престола. Надо только, чтобы они сложили оружие и дали себя связать. Сердце царя взбухало от гордости. Ребра ныли сильнее, чем ожидалось, но настроение победительного самодовольства кружило голову легкостью. Тут и там заходились хрипом рога, а черные полки Бессмертных и белые конников взывали к войску Кира, уговаривая сдаться. Голова на копье творила воистину чудеса, хотя никто из многих тысяч не мог бы сказать, что этот грязный взъерошенный ком на острие был когда-то особой царской крови.
Из-за маневров и перестроений поле боя расширилось, так что дальние края отстояли друг от друга на часы. Тем не менее весть о победе царя разносилась; о ней возвещал лично Царь Царей, объезжая свое войско по дуге. От дротиков и камней его надежно защищали сотни всадников, скачущих вокруг своего повелителя с победными криками. Некоторые из них указывали мечами на полки, предавшие царствующий дом, и сулили перепуганным солдатам кару. Из людей Кира многие еще даже не успели вступить в битву, но уже обреченно дрожали при виде царя, величаво скачущего по полю средь струящегося шелка своих знамен.
Военачальник Арией с самого начала находился в гуще сражения. Его волосы под шлемом взмокли от пота, но такой роскоши, как передышка, он не мог себе позволить ни на секунду – слишком уж много пращников и лучников вокруг жаждали заполучить награду в виде него.
Арией отрешился от всякой мысли насчет числа и силы неприятеля. Его меч, верность и сама жизнь были обещаны царевичу Киру. Единственное клятвопреступление, которое он совершил, имело отношение к его венценосному брату. От этого на душе было все еще не вполне уютно, но это можно будет искупить с восхождением Кира на царский престол. Мир был устроен не так уж сложно, как его представлял себе Оронт.
Битва с самого начала не заладилась. Арией с растущей тревогой наблюдал, как греки полубегом на скорости врезаются в сумбурное построение пехоты и конницы под командованием Тиссаферна. Было видно, как в обе стороны снуют посыльные, так что теплилась надежда, что это не какое-нибудь личное сведение счетов. Не успел Арией сделать у себя перестроение с целью прикрыть свой полностью оголившийся правый фланг, как из воинских рядов бурей понесся в расположение персов сам царевич, за которым едва поспевала его собственная стража.
Понятно, что истинный полководец при виде врага может менять свои планы – это даже необходимо, когда вдруг открывается, что рельеф местности имеет какие-то преимущества, неизвестные ранее. Война не для тугодумов, а для тех, чей острый ум прозревает любую возможность и успевает воспользоваться ею прежде, чем враг очухался от сна. Однако сейчас изначальный план действий коверкался на глазах, словно брошенный в огонь лоскут кожи, хотя еще едва успело взойти солнце.
Рассчитывавший на взаимодействие, умелые маневры и внезапные броски, Арией вдруг в одночасье оказался единственным командиром персидского центра, на которого взирала сотня тысяч человек, жизнь которых сейчас зависела от него одного. Он в мрачной неподвижности сидел на коне, в то время как силы царя подходили все ближе. Однако он сохранил строй и заполнил бреши, придвинув свой обновленный фланг ближе к воде, хотя ряды там теперь были не такие плотные. Вот уж этот демон Клеарх, оставил его полностью открытым и без всякого предупреждения! Разве так воюют? Теперь царево войско вполне может обжать с краев оба его фланга – а это, несомненно, конец.
Две силы сошлись в диком свирепом натиске – Арией и упомнить не мог такой битвы титанов, где, казалось, население целых городов озверело рубило и пронзало друг друга по длине потерявшего ровность строя, простершегося вдаль подобно бескрайнему берегу темного моря. Тучами взвивалась песчаная пыль. Небо прорезали судорожные зигзаги пущенных стрел и дротиков, которые метали друг в друга два напирающих друг на друга войска. Громовой стук, стон и скрежет напоминали дыхание исполинского зверя вместе с тем, как два войска ритмично накатывались и откатывались, напоминая два встречных прибоя. Сеча длилась уже невесть сколько, когда Арией заприметил движение штандартов с царскими орлами. Среди смешавшихся полков персов, где уже трудно было отличить чужого от своего, на пологий песчаный пригорок взъехал Артаксеркс. Рядом с ним, подняв голову на копье в царской руке, стоял и белозубо скалился кто-то из телохранителей. Его злобное торжество было видно уже на расстоянии.
Поняв, что происходит, Арией похолодел. Над рядами неприятеля несли голову Кира. Липкий мертвенный ужас сковал Ариея, но пыльное поле он оглядел обновленными глазами. С гибелью Кира силы под его командованием вдруг как будто измельчали. Греки уже потерялись из виду, так далеко и безвозвратно, словно их никогда и не было.
На секунду Арией закрыл глаза, мысленно жалея, что нет здесь Оронта с его полководческим чутьем, но эта молчаливая мольба лишь усиливала растерянность. С горьким сердцем он, открыв глаза, увидел, что бойня вокруг бушует с прежней силой. Кир мертв, и ничего хорошего на этом свете не остается.
– Трубить отступление! – слыша себя как со стороны, скомандовал он. – Отходить в боевом порядке к западу и югу. Царевич мертв. Чести на этом поле больше нет.
– Будет сделано, – отозвались его скороходы, бледные от ужаса.
Когда они поворачивались, он сварливо крикнул им вслед:
– И скажите, пусть не вздумают разбегаться! Царь тогда всех нас перебьет. Отходить, держа строй, и тогда, глядишь, завтрашний день мы еще застанем. А если побегут, мы все здесь же и поляжем. Довести до них, чтобы поняли.
Гонцы помчались, на бегу лавируя между рядами.
Арией продолжал безучастно смотреть, как царская армия крушит его полки. Все кончено. Остается лишь выживать, пока не отступятся боги.
С нарочито прямой спиной Арией повернул коня от передней кромки боя.
– Не торопиться, молодцы. Отходим со мной, головы держим высоко. Дело проиграно, но мы-то не сломлены.
Ближние ряды с облегчением отходили от рубежа с неприятелем, который восторженно вопил тем громче и победней, чем шире разносилась весть.
Часть 2
Неужели я сам не достиг еще подходящего возраста? Ведь если я предамся сегодня врагам, то вряд ли и вообще когда-нибудь достигну более зрелых лет.
Ксенофонт[36]
20
На равнине Кунакса у реки Евфрат в воздухе клубилась мелкая пыль, поднятая сотнями тысяч бегущих, скачущих, дерущихся и истекающих кровью в песчаную почву. Клеарх остановил каре эллинов, обнаружив, что некоторое время им уже никто не противостоит. Вначале показалось, это от того, что они прорубились через очередной персидский полк и вышли на открытую местность; при этом откуда-то слева доносились многоголосые людские крики – приглушенные расстоянием, они могли исходить с любой из сторон.
Впервые за этот день он потерял ощущение боя. И впервые в жизни пожалел, что у него нет лошади, с которой видно дальше людских голов, уже повернутых к нему за приказаниями в этом нежданном затишье. Битва вокруг по-прежнему продолжалась. Звук рогов доносился справа, что совсем уж странно. Вместе с тем на эллинов никто не наступал. Царские полки проходили далеко впереди, но к ним не сворачивали. Позади эллинов тянулась запыленная сцена побоища из убитых и умирающих, что еще недавно стояли у них на пути. Второго вызова они уже не бросят.
Клеарх скреб себе скулу, оглядывая местность в надежде на какое-нибудь прояснение прежде, чем ему придется сознаться своим людям, что он не может взять в толк суть происходящего. Они прорвали левое крыло персов, хотя, несомненно, кто-нибудь из их потрепанной конницы еще зализывает раны где-то неподалеку. Затем он повернул каре и двинулся поперек персидского войска к местоположению их царя, но вскоре они затерялись в людском море, так как приходилось обороняться от натиска со всех сторон. Так эллины, сражаясь, пробивались на протяжении нескольких часов, убив бессчетное число врагов. В какое-то мгновение Клеарху подумалось, что с ним по-прежнему все десять тысяч воинов, несмотря на погибших. Спартанцы сражались впереди дольше других, но при этом потеряли наименьшее число. От этого грудь распирала гордость. Каждого из них он знал лично, а потому оставлять полегших на поле для него было все равно что лишаться брата или сына. Своих сил они не переоценивали, а своих жизней не щадили. Надо будет упомянуть об этом Менону. А то вон идет снова с кислой миной, старый сатир.
– Каковы будут указания, архонт? – окликнул Проксен, находившийся справа.
Клеарх в ответ хотел рявкнуть, как если б они все еще находились в пылу сражения. Тем временем по бокам и впереди, едва завидев знамена и красные спартанские плащи, от них отдалялись темные квадраты персидских полков. Пыль местами висела завесой, и Клеарха простегнул зигзаг чуть ли не паники. Для воина, дерущегося за свою жизнь, терять ощущение поля боя не в диковинку; этому подвержены даже военачальники, стремящиеся во что бы то ни стало удержать строй своего войска. Но когда вокруг полчища самого грозного в мире врага, это ошибка, чреватая погибелью.
Клеарх заметил, как поверх своего фланга на что-то указывает Менон. Поджав челюсть, он с прищуром вгляделся, но в гуще пыли ничего не сумел разглядеть. Ощущение было такое, будто вокруг них вихрится сам хаос. Сердито крякнув, Клеарх понял: нужно остановиться и еще на раз взвесить положение.
– Арей да защитит нас, – прорычал он, вслед за чем повысил голос до трубного рева, которого от него и ожидали воины:
– Эллины! По счету «три» остановиться! Один, два, стой!
Спартанцы дружно, на месте топнули левой ногой и приставили к ней правую. Все ряды замерли навытяжку, а вокруг них кружились мелкие песчаные смерчи. Ветер теперь задувал с севера, припудривая лица едкой бледной пылью, от которой приходилось моргать. Песок поскрипывал на зубах, и воины тихо поругивались. Сама земля, казалось, ополчалась сейчас против них.
Клеарх напрягся, заслышав глухой стук копыт; появившиеся из завесы всадники были ему знакомы, во всяком случае, он не раз их видел. Хотя имен не припоминал. Оба участвовали в сражении: это было видно по следам крови – судя по всему, чужой. Благородный, который постарше, вид имел мрачный; зато молодой, сияя глазами, улыбался всеми зубами наружу, радостно-шалый от того, что он сегодня видел и творил. Такая повадка была Клеарху знакома; он и сам не прочь был улыбнуться юноше, обнаружившему, что война вызывает у него восторг.
– Не буду висеть у вас над душой, как будто выпрашиваю милостыню, – обратился он к этим двум конникам. – Спешивайтесь. Поведайте мне, что там происходит. Прошу извинить, что не припоминаю ваших имен.
– Я Ксенофонт из Афин, – сказал первый из них, спрыгивая и беря коня под уздцы. – А мой улыбчивый спутник – Геспий.
– Ну, как там битва? Царевич? А то во всей этой пылище гонцы меня совсем потеряли: не являлись уже целую вечность.
Клеарх поглядел на солнце, которое, побагровев, словно от выпитой крови, сползало к горизонту. В метаниях и битве минул весь день; брала свое усталость. Лишь ожидание в любую минуту нового броска держало их на ногах.
– Царевич Кир пал, – сообщил Ксенофонт, отводя глаза, чтобы не видеть на лице архонта отчаяния от надежд, что пошли прахом. – Брат завладел его головой и выставляет ее напоказ. Это было последнее, что я видел, прежде чем направиться к тебе. Ну а битва после этого… Ты, должно быть, догадываешься.
Лицо Клеарха не выдало всей глубины горя и стыда, нахлынувшего на него от этих слов. Все воинство эллинов сейчас нуждалось в его твердости. Весть уже расходилась по рядам, поэтому свои истинные чувства архонт скрыл и даже улыбнулся, хотя на вид при этом постарел на лет на десять.
– Да, сын мой, догадываюсь. А ты молодец, славно сегодня потрудился. Это важно.
– В самом деле? – переспросил Ксенофонт. В его голосе чувствовалась горечь, и архонт подбодрил его усталой улыбкой.
– А как же. Ты остался жив и завтра сможешь снова сражаться. А для меня это важно, так как лошадей у меня всего ничего.
Архонт огляделся, вновь различая на расстоянии темные квадраты движущихся полков – фигуры на доске игры, правил которой он более не понимал. От этой мысли судорогой дернуло желудок. Его соплеменники-эллины сейчас вдали от дома, окружены самым грозным войском мира во главе с богоподобным царем, имеющим все основания порезать их здесь на мелкие кусочки.
Клеарх издал язвительный смешок:
– Богам, как видно, в самом деле нравится нас испытывать?
Ксенофонт посмотрел на него с опасливой осторожностью, явно задаваясь вопросом, не сошел ли этот спартанец с ума.
– В дорогу, молодцы, – обратился к воинам Клеарх. – Мы на вражьей земле, окруженные со всех сторон неприятелем. В эту минуту нам остается единственно возвратиться к себе в лагерь. У меня там складной столик: не могу же я допустить, чтобы завтра он украсил какой-нибудь персидский шатер. Сейчас солнце садится прямо позади нас, значит, нас снова развернуло к востоку. Поэтому приказываю развернуться и ходко идти в лагерь. Если кто-нибудь будет вставать на пути, бросаться и уничтожать.
По всем рядам командиры эхом передали приказ, и построение развернулось на месте.
– Спартанцы, вперед! – рявкнул командно Клеарх.
Менон не преминул буркнуть что-то язвительное, что уже успело стать между ними чуть ли не ритуалом. Клеарх взял себе на заметку, если они оба выживут, дать ему по скуле или поставить кувшинчик вина – одно из двух. Кое-кто из людей Менона проводил выходящих вперед спартанцев скабрезными возгласами. Нет, наверное, все же по скуле.
Эллины к концу дня измотались. Это было видно по сбивчивому шагу; по тому, как копья волоклись по земле или на них опирались, как на пастушеские посохи. Лишь спартанцы держали свои копья острием вперед, готовые к броску. Потому Клеарх и выставил их вперед, несмотря на то что почти весь день они несли на себе основную тяжесть боя. По его оценке, уровень их подготовки был на порядок выше, чем у других. Это более всего ценится по окончании сражения, когда конечности людей тяжелеют, а ноги замедляются до ковыляния у тех, кто еще поутру ходил упругой поступью леопарда.
Плотным строем они шагали по неоглядному полю битвы, направляясь на запад. Тучи пыли по-прежнему клубились и росли вширь, скрывая врага из виду. Временами эллинам казалось, что они одни идут через огромную пустынную окрестность. Клеарх и Проксен высматривали персидские полки, что пришли на эту равнину вместе с Киром. Пересекая расположение, где нынче стоял Арией, они рассчитывали в любой момент его встретить. Но вокруг расстилался все тот же пустой однообразный простор.
По пути назад Клеарх мысленно вел счет шагам, хотя знал, что такие подсчеты при подвижном бое заведомо ненадежны. Он все еще не мог высчитать, где он в конце концов остановился, прежде чем повернуть обратно к лагерю. Там все еще оставалось свыше десяти тысяч беззащитных людей, ждущих их с надеждой. У многих из его людей среди них были друзья и возлюбленные, но ответственность лежала на архонте. Он не мог бросить их там на пагубу, поругание или рабство, хотя мысль об этом временами и проскальзывала.
Такова уж участь проигравших в битве. А Кир безусловно ее проиграл, если та весть правдива. Стиснув зубы, Клеарх отказывался даже представить тот вывих из победы в поражение, пока тот еще настолько свеж. Его эллины прошли толщу врага насквозь. Он сам не получил ни царапины (мечта любого командира, когда-либо обучавшего воинов: достичь такого превосходства во владении оружием, что на поле боя тебя невозможно остановить). Упустить победу при таком радостном стечении – нет судьбы более жестокой и горькой.
Думать об этом, несмотря на тихие увещевания внутреннего голоса, он был сейчас просто не в силах. Пока этим лучше поступиться и сосредоточиться на задачах, которые больше с руки младшему командиру. Он, так или иначе, возвратится в лагерь. Спасет тех, кто пришел вместе с войском, и только тогда задумается над ужасным положением своих воинов: многие сотни переходов от дома, окружение силами неприятеля.
На протяжении часа путь им никто не преграждал. Пыль вокруг начинала оседать, но и солнце уже садилось, грозя повергнуть мир во мрак. Те двое конников из Афин снарядили с десяток конных разведчиков. Все всадники из личной стражи царевича поисчезали, и, за исключением этой горстки, все греческое войско двигалось пешком.
Клеарх едва не скомандовал атаку, когда углядел впереди черные щиты и доспехи. Но это оказался лишь передовой рубеж нынешнего утра – точнее, его останки. Воины, пришедшие на равнину Кунаксы и еще встречавшие сегодняшний рассвет с гордостью и отвагой, теперь безглазо лежали в пыли, а кожа их успела подернуться желтизной и остыть. Осмотрительно, морщась и покачивая головами, грекам приходилось перебираться через ряды мертвых. Здесь, на этом рубеже, персидские полки царевича Кира впервые сошлись с несметным войском царя Артаксеркса. Мертвые были неразличимы; они лишь несли разные знамена и пришли на это поле, служа разным братьям. Теперь они лежали вместе, спутанные смертью так, что никто не мог бы отличить и сказать, кто здесь за кого бился и с чьим именем погибал.
Пара раненых все еще постанывала и сиплым прерывистым шепотом просила воды. У греков ее не было, а если бы и была, то своей драгоценной влаги они бы им не дали. Один из раненых попросил его убить, и его мольбу удовлетворил кто-то из коринфян, чиркнув ему ножом по горлу. Всем эллинам запомнится эта безмолвная часть перехода – не больше десяти стадиев, но через кучи и пригорки тел и их частей. Тут и там на песке валялись отрубленные кисти и пальцы. Один из воинов зачем-то подобрал руку, чем вызвал крайнее недовольство у своих товарищей; они с негодованием кричали на него, пока он ее не бросил. Многие подбирали упавшие ножи и шлемы – особенно те, кто потерял свои. Трофеи – обычная часть войны, но Клеарх был вынужден пригрозить расправой на месте, когда увидел, что некоторые, приостановившись, втихомолку сдергивают с рук мертвецов кольца и перстни.
Один из немногих отрадных моментов был, когда каре случайно наткнулось на группу персидских мародеров, занятых тем же обиранием мертвых. Персы вскинули головы, в ужасе поняв, что идущий к ним строй – это не их соплеменники, а враги-греки, вынырнувшие из пылевой завесы. Отдавать приказ Клеарху не понадобилось. Передний ряд спартанцев двинулся прямиком на них и оставил их с теми, кого они обчищали. Но было опасение, что примерно такая же сцена ждет их и в лагере, поэтому Клеарх поторопил своих людей шагать быстрее.
Сумерки уже сгущались, когда впереди наконец показались повозки и палатки. Лагерь располагался в полусотне стадиев от поля боя, и войско эллинов вернулось в него по своим же следам, проложенным в начале этого дня – казалось, вечность и трагедию назад.
Их позиция не осталась незамеченной, хотя новых вызовов не замечалось. У персов, в отличие от эллинов, лошадей было в достатке, и конники, не скрываясь, подъезжали, пересчитывая численность и оценивая оставшиеся у греков силы. Затем они ускакали, несомненно, для доклада своему хозяину, что неприятель все еще на поле. Клеарх поиграл желваками. Сделать с этим ничего было нельзя. Затем всадники появились снова, резво скача вокруг каре на расстоянии пары сотен шагов. Лучников и пращников они, похоже, не боялись. Было бы неплохо на них наброситься, но для пеших это пустое состязание на износ. Так что нужно вначале прийти в лагерь с его водой и съестными припасами, а также приободрить в нем тех, кого можно защитить. Остальное подождет.
При приближении к лагерю спартанец сглотнул ком в горле. Десять тысяч мужчин, женщин и детей – целый город в пустыне, где все ждут вестей о великой победе и новом царе. Но сбыться этому не суждено. Из-за отдаленности от поля боя воздух здесь был чище, но свет дня уже угасал. Направляясь к кострам и палаткам, Клеарх чувствовал неимоверное облегчение. Думать о царевиче было просто не по силам. Только не сейчас: боль еще чересчур свежа, и слишком велика потеря.
Вскинуть голову Клеарха заставил внезапный зов рогов. По холмам впереди его идущего строя скатывалась и рассыпалась по равнине персидская конница, вероятно, с той же мыслью, что и у него. Только они не знали, что золото Кира здесь отсутствует. Думали, что в лагере их ждут сокровища мятежного царевича. А всех молодых и годных можно будет взять в рабство. Остальным же уготована ужасная смерть.
Спартанцы в сумраке на ходу разминали ноющие ноги и прочнее сжимали копья. Вражеская конница поспеет в лагерь раньше их – но лететь туда нет крыльев, и даже бег с полной выкладкой может выжать перед схваткой все оставшиеся силы. Оставалось единственно припустить трусцой, ориентируясь на звенящие впереди крики.