Сокол Спарты Иггульден Конн

Клеарх встал и, улыбаясь царю, заговорил на персидском:

– Великий царь, мы пришли в этот шатер с мыслью о примирении. Я вижу, что ты пощадил полемарха Ариея, и благодарю тебя за твое милосердие. Мое имя – Клеарх, родом из Спарты. Для меня честь вести этих людей в дни мира и войны.

Он начал поочередно представлять Артаксерксу тех, кто стоял за ним. Те, кто не говорил на языке персов, при произнесении своих имен тем не менее становились на одно колено и кланялись. Царь все это время сидел неподвижно. Взгляд его был остекленелым, а щеки пунцовели, словно он по ходу вечера уже успел изрядно выпить. Архонт ждал, когда ему предложат сесть. По своему знакомству с Киром он знал, что персы к обычаю гостеприимства относятся очень серьезно. Если ему и его спутникам будет предложено сесть за царский стол, то они будут считаться гостями Артаксеркса. И после этого им простится даже некоторое нарушение манер и обычаев. Клеарх ждал, чувствуя, как с затылка на тунику стекает очередная струйка пота. Мимо приведенных в шатер лохагов прорвался Тиссаферн и простерся перед царем, после чего занял место на дальнем конце стола. Было видно, что без соизволения сесть он не осмеливается, но его появление несколько сгладило напряженность. Царь Царей медленно моргнул, словно возвращаясь взором из несусветных далей в эту юдоль маслянистой жары и благоухания.

– Приветствую тебя, сын Спарты Клеарх. Проси своих спутников садиться. Этим вечером все вы гости за моим столом.

Подспудное напряжение в шатре схлынуло: солдаты Персии услышали слова, означающие, что их не призовут для того, чтобы сразить этих дерзких греков. Клеарх тихо издал вздох облегчения. Сейчас он словно заново почувствовал на себе взгляды множества людей, которые с удовольствием увидели бы его бездыханным. Спартанцы для персов были самым заклятым врагом, но при этом непобежденным. Клеарх надеялся, что и он в Кунаксе добавил к этой легенде несколько строк, показав, что может разгуливать на поле боя куда угодно. Не пади Кир так быстро, то они, глядишь, еще бы и сокрушили персидское войско, хотя на то, чтобы всех персов перебить, понадобился бы, наверное, месяц. Впрочем, вряд ли это мнение из тех, которые нынче будут обсуждаться за этим столом.

Эллины заняли отведенные им места. Клеарх скрыл свою неловкость от того, как много у него за спиной незнакомцев и врагов. Он посмотрел царю в глаза.

Судя по ширине стола, с кописом через него не броситься. Это была одна из тех подробностей, которые, помнится, любил приводить Кир. Без сомнения, у создания этой штуки есть своя история, хотя как он смог очутиться на равнине посреди пустыни, оставалось загадкой. Удивление вызывало уже одно лишь количество рабов вокруг персидского царя. Царский стан был, пожалуй, в десяток раз крупнее, чем у эллинов, – прямо-таки целые Сарды, а то и Афины в движении. Гигантские столы, харчевни, монетный двор, среброделы и ткачи, резчики по слоновой кости и камню. За одну ночь они воздвигли в пустыне целый город, и все же по-прежнему оставался вопрос, удастся ли эллинам застичь следующий восход солнца.

Клеарх глубоко вздохнул и улыбнулся. Он положил руки перед собой на стол, с отрадой видя, что они не дрожат.

– Люди Греции, пьете ли вы за своих павших? – вопросил Артаксеркс.

Клеарх кивнул:

– Да, великий царь. Чтобы воздать им честь и ускорить путь в загробную обитель.

По властному взмаху царя слуги наполнили стоящие перед пирующими кубки. Менон следил за наполнением с мрачностью во взоре, но понимал, что оскорблять хозяина отказом никак нельзя. Царь поднялся на ноги, а вслед за ним все двенадцать греческих воинов встали и высоко подняли кубки. Напряжение возвратилось вместе с тем, как персидские солдаты положили руки на мечи, готовые выхватить их при первом же резком движении.

– Мой брат Кир был изменником и… глупцом. Но он был сыном моего отца. И да охранит его всевидящий, дав ему место в вечности. За моего брата Кира!

– За царевича Кира, – произнес Клеарх.

Слышно было, как к расплывчатому хору голосов присоединился голос Ариея. Все сели, внезапно почувствовав близкое, вновь ожившее дыхание опасности. Не замечал его словно один Артаксеркс. Он улыбкой встретил подачу исходящих паром блюд, оценивая их внешний вид. Клеарх положил себе на тарелку всего ничего с первого поднесенного блюда, от остального отказавшись. Проксен взял только похлебки с чем-то обжаренным в муке. Зато Менон нагрузил себе тарелку доверху, лишь пожав плечами под осуждающими взглядами товарищей.

Ели до тех пор, пока каждый несколько раз кряду не отказал слугам; Клеарх уже начал выказывать признаки нетерпения. Царь Царей рыгнул в кулак и допил очередной кубок. Спартанец тайком считал: их Артаксеркс осушил уже восемь.

– Что же мне с вами, греками, делать? – спросил он внезапно.

Тиссаферн поднял глаза, вытирая тарелку куском лепешки.

– Мы наемники, великий царь, – ответил Клеарх. – Воюем за плату. И единственное наше желание – это чтобы нам позволили отойти к Царской дороге, по которой мы и уйдем из вашей страны.

– Однако в Персию вы явились как захватчики, – заметил Атаксеркс.

Ощущение опасности вновь засквозило в шатре. Клеарх был рад, что не съел чересчур много и это не повлияло на расторопность мыслей. Чувствовалось, как угроза нарастает в напряженных движениях вооруженных людей, думающих, что их никто не замечает. Опасность была все более явственной, вызывая тоскливую обреченность. Они были окружены. И если царь хотел нанести им урон, то уйти из этого места у них не было ни малейшего шанса.

– Мы явились за золотом и серебром, великий царь. Твой брат Кир заплатил нам за поход деньги. По сути, мы ничем не отличаемся от шорников или плотников, только наше ремесло – меч. Со смертью нашего нанимателя надеемся уйти и мы. В победе или поражении мы не высматриваем никаких обид.

Артаксеркс хмыкнул.

– Здесь я вынужден вас разочаровать. У нас в Персии долгая память. Вы пришли в мои земли в поисках моей головы, моего трона. Вы пришли уничтожить все, что воплощалось во мне. И при этом надеетесь в конце просто уйти, дружески пожав мне на прощание руку! Полемарх Арией поведал мне правду о том, как его принудил к службе мой брат. Ну а поскольку он перс, мне было вполне достаточно унизить его, дав для забавы попользоваться им моим телохранителям.

Взглянув на Ариея, Клеарх увидел в его глазах все его горе и униженность.

Похоже, благорасположением он тут больше не пользовался.

Арией чуть заметно качнул головой из стороны в сторону, предостерегая. На его лице была жалость, и Клеарх почувствовал, как болезненно сжались мышцы живота.

– Но вы… – продолжал царь. – Воистину, как сказал мой почетный старейшина Тиссаферн, все вы, греки, глупые варвары… дикари. А трапеза уже закончилась. Понимаете ли вы это? Вы уже насытились, каждый из вас? Можете ли вы посетовать богам, что я относился к вам с презрением или нарушил свой обет гостеприимства к вам, моим гостям?

В шатре струной натянулась тишина. Даже извивающиеся плясуньи застыли, как статуи, и последние ноты музыки истаяли, будто обвиснув в воздухе. Сзади шею Клеарху обхватила мощная рука. Он выхватил копис и всадил его в локтевой сустав, отчего нападавший издал звонкий вопль ему на ухо. Однако схватить сидящих греков готовы были десятки солдат. Одному из них Проксен сломал об угол стола руку, и тот с криком упал. Менон, ругаясь на чем свет стоит, успел вскочить и сшибить кого-то кулаком, прежде чем сам оказался сбит. Стол шатался, норовя опрокинуться. Однако конец мог быть только один. В таком скученном месте греков подмяли и перекололи в считаные минуты.

Артаксеркс вновь поднялся на ноги, глядя вниз на своих павших врагов. Один или двое еще корчились в объятиях тех, кто их душил или закалывал. Он увидел, что глаза спартанца все еще светятся сознанием, хотя его лицо не уступало по красноте плащу.

– Как там теперь будут твои воины, грек? Без своих начальников? Заверяю тебя, что живыми с моей земли им не уйти. Преисполнись этим знанием, пока ты издыхаешь.

Ему показалось, что Клеарх силится что-то выговорить. Каково же было негодование царя, когда он разобрал, что спартанец, оказывается, сотрясается от смеха, хотя по груди у него пенисто струится кровь. Умер Клеарх прежде, чем Артаксеркс успел потребовать у него разъяснения.

23

Заслышав приближение всадников, стражники подняли лагерь сиплым воем боевых рогов. С персидским царем на расстоянии всего нескольких десятков стадиев реакция была мгновенной. Спартанцы и фессалийцы выкатывались из своих одеял, обнажая мечи в ответ на угрозу. Мрак ночи озарили факелы, освещая всадников. За ними строились воины с копьями и мечами. Завидев всего несколько десятков подъехавших, расходиться они не стали. Клеарха и старших командиров среди них не было, и некому было приказать разбредаться обратно по палаткам. Да они и не стали бы этого делать.

Двое сотников Проксена намеренно стояли впереди остальных, следя за тем, как подъезжают и останавливаются конные. Возле персов бежали рабы, держа факелы в вытянутых руках, чтобы горячее масло не капало на кожу.

Паллакис стояла за пределами света, не осмеливаясь подойти ближе. Она вновь узнала Тиссаферна, а рядом с ним Ариея с мрачным, горестно потухшим лицом. Этот перс был вроде как пленным, хотя ехал без оков. К стоящим у него на дороге сотникам обратился Тиссаферн, взывая к каждому, кто мог его слышать в темноте:

– К этому лагерю я прибываю в знак перемирия! У меня для всех вас скорбное известие, согласно которому к рассвету вы должны принять решение! Ваши начальники мертвы. Они прогневали царя Артаксеркса и были обезглавлены. Вам приказано сдаться. В ответ на это вас может ожидать некоторое снисхождение. Вы станете рабами, но большинству из вас сохранят жизнь. Если же вы с восходом солнца не сдадите свое оружие, вас будут отлавливать, как собак, и убивать одного за другим в назидание всем тем, кто ставит серебро над честью. Наемники вызывают у Царя Царей негодование. На решение вам отводится время до рассвета. Вам ясно ваше положение?

Последнее он адресовал паре сотников, которые по-персидски не знали ни слова. Чувствуя на себе его взгляд и требовательность тона, они оба замотали головами. Тиссаферн в отчаянии закатил глаза и махнул рукой Ариею, который вывел лошадь на шаг вперед и перевел речь вельможи на греческий для тех, кто слушал.

Паллакис закусила губу, чувствуя, как к горлу подкатывают слезы. Клеарх доверчиво отправился в гадючье гнездо, которым был шатер персидского царя. Утрата этого человека столь скоро после гибели Кира была так невыносима, что ей хотелось сесть, как ребенку, обхватив себя руками за колени, и раскачиваться, скорбно причитая. Как же теперь быть? Неужто придется в отчаянии сделаться рабыней какого-нибудь персидского солдата или вельможи? Родной Эллады ей отныне не видать. Она беззвучно заплакала. У нее на глазах Арией повторил послание, съежившись в тот момент, когда Тиссаферн властно возносил руку. Может, Арией и не пленник, но уже явно не тот удалой военачальник, каким она его видела.

Паллакис смотрела, как они поворачивают коней и как трепещут их факелы, далеко различимые в ночи на обратной дороге. Она вытерла слезы, чувствуя тыльной стороной ладони их жар. Краска на глазах, несомненно, потекла. Ночной воздух был холоден; Паллакис хотя и знала, что дрожит, но скрываться в темноте было как-то сподручней. Ночь вокруг шепталась тысячами приглушенных, вполголоса, быстрых разговоров, но она в них не участвовала. И мало-помалу в лагере снова воцарилась тишина.

За короткое время им выпало слишком уж много потрясений и неудач.

Особенно всех ошеломил последний удар: видеть выход своих военачальников, полных уверенности и надежды, и вот они уже безвозвратно исчезли. Это было поистине непереносимо. Звезды над головой продолжали свой кружной путь, и Паллакис подумалось, что нынче она вряд ли заснет. На то пошло, это ее последняя ночь свободы. Что произойдет с восходом солнца, она старалась не думать.

* * *

Ксенофонт наблюдал, как отъезжают Арией с Тиссаферном. Он стоял в затенении, всего в нескольких шагах от факелов, и был для них невидим. Услышать весть стянулась половина лагеря: когда на кону стояла их жизнь, греки становились любопытны. Новость о невозвращении Клеарха была подобна удару в грудь. Ксенофонт тихо выругался. Мысль о том, что кто-то мог одолеть спартанца, казалась невозможной. И все же она безошибочно угадывалась в ядовитом триумфе на лице Тиссаферна. Это был воистину змей, но такие, как он, нередко преуспевают, как не раз говорил Сократ.

Ксенофонт подошел к месту, где на песчанистой земле у него была расстелена простыня, на которой он спал, лежа на спине, со скрещенными на груди руками. Сейчас он подумывал лечь, но сон теперь вряд ли вернется. Какое-то время назад он поужинал остатками бедного вьючного животного, состоящего больше из костей, чем из мяса. Ковыряя щепочкой в зубах, он стоял и смотрел вверх, на небо зеленоватой ночи с туманными россыпями звезд.

Он крупно вздрогнул, когда над плечом послышался голос Геспия:

– Что ты думаешь делать?

– О Зевс! Ты ничего лучше не мог придумать, кроме как подползать ко мне в темени?

Геспий, едва различимый в слабом ночном свечении, пожал плечами. Ксенофонт сердито на него воззрился. Этого бывшего воровского заводилу из Афин он обучил верховой езде, и теперь тот постоянно обращался к нему за наставлениями, как будто у него, Ксенофонта, были ответы на все вопросы. Ксенофонт пожевал скушенный с большого пальца заусенец. Сказать, чтобы мыслей не было совсем, тоже нельзя. Но по-прежнему сбивала с толку весть о том, что нет теперь на свете Клеарха и Проксена, Софенета и Менона, как и остальных командиров. Некоторыми из них он восторгался, другие были для него чужими. Но то, что они все в одночасье смелись с доски, потрясало до основания.

С внезапно появившейся мыслью Ксенофонт пришел в движение. Геспий, помедлив всего секунду, неотвязно пошагал следом.

– Что там? Ты что-нибудь слышал? Что нам делать?

Ксенофонт остановился, переводя натруженное дыхание. Он повернулся к своему юному девятнадцатилетнему спутнику, закаленному своей трущобной жизнью и ненадежным пропитанием своих ранних лет. До сих пор оставалось загадкой, зачем Сократ порекомендовал ему в сопровождение именно Геспия. На большинство вызовов Геспий отвечал кулаками, а иногда камнями, зажатыми в кулаки. Спутник из него получался непростой, хотя, надо признать, обращение с лошадьми у него выходило на удивление ладным.

– Нужно поговорить с сотниками Проксена. Двое из них как раз стояли возле персов.

Больше он ничего не сказал, не желая впустую выбалтывать сумасбродный план, что сейчас полностью очертился в его голове. Такому, как Геспий, это показалось бы безумством. Ксенофонт направлялся туда, где на своих лошадях сидели Арией и Тиссаферн. Там все еще горел один глубоко всаженный в песок факел. Рядом стояли двое сотников, склонив головы в тревожном разговоре.

Ксенофонт подошел к ним, стараясь говорить спокойно, хотя взволнованный голос поначалу прозвучал как карканье:

– Друзья, будь у меня вино, я бы поднял чашу за наш последний вечер.

Двое воинов хмуро посмотрели в его сторону:

– Ты так думаешь?

– Персидский царь убил наших главных полководцев. То же самое уготовано и нам. Ночь на исходе. Когда взойдет солнце, мы увидим, как они придут, я не сомневаюсь. Просто меня удивляет… Хотя нет, уже слишком поздно.

– Слишком поздно что? – спросил младший из них, хватаясь, похоже, за любую соломинку.

– Если мы покорно отдадим себя в лапы царя, для нас все кончено. Это человек, который отсек голову своему родному брату. Так что же от такого деспота можно ожидать? Большинство из нас будет убито, остальных сделают рабами. Свой отчий дом никто из нас больше не увидит.

И при этом половина лагеря снова заснула! Я-то думал, что мы им так просто не дадимся. В конце концов, на поле сражения нас никто не разбивал. Наоборот, мы терпим жару, холод и изнеможение лучше любого перса, но они-то ожидают, что мы просто сдадим свои мечи и щиты, покорно подставив свои шеи под лезвия их клинков. Неужели мы поступим именно так?

Послушать Ксенофонта подошли еще несколько человек. Те два сотника с подозрением обернулись посмотреть, кто это.

– Ты думаешь, мы способны осилить врага, чье войско бесчисленно, как небесные тучи? Одни, без начальства? – спросил тот, который старше. – С десятком тысяч иждивенцев, которые сами нуждаются в защите? И запасом еды всего на несколько дней?

Было понятно, что насмешки в его тоне нет. Этот человек говорил без ехидства и без гнева, едва ли не с мольбой в голосе. Он действительно хотел, чтобы у Ксенофонта нашелся ответ на их вопиющие нужды, и ждал его.

Ксенофонт отвечал так, как учил его Сократ: обдумывая сказанное вслух, голосом ровным и обнадеживающим.

– Сломить наш строй на поле боя им не удавалось, – начал он. – Ни разу. И их численный перевес мало что значил. Однако у нас в распоряжении всего шесть лошадей – слишком мало. Так что в случае их нападения, даже если мы выстоим, потеснить их у нас не получится; не будет и настоящего урона. А они, если что, могут наслать конников порубить наших людей. Да, конница будет самой большой угрозой.

Он сделал паузу, чтобы оглядеться, и увидел с десяток лохагов, сошедшихся его послушать. Ксенофонту необходимо было донести смысл своих слов. Нет смысла в пустопорожних словесах ради звука собственного голоса или чтобы просто скоротать время. Однажды он спросил Сократа, как человек должен жить, и философ ответил: «Вдумчиво», подразумевая, что мысль – это то, что отделяет нас от немых животных.

– Каждый из вас воспитан Проксеном или Софенетом в победном духе. И, когда мы сформируем замысел, я с охотой последую за вами.

Я знаю, вы не останетесь здесь как агнцы и козлища, безропотно ждущие, когда враг заставит утихнуть ваши голоса. Мы эллины. Слова у нас идут рука об руку с действиями. А потому…

Он улыбнулся их вниманию, а еще тому, как его уверенность в себе начала воздействовать на них – так, что они уже стояли прямее. И неважно, что его желудок крутило от страха, по счастью, незаметного со стороны.

– Прежде чем двинуться в путь, мы должны найти среди своих тех, кто умело обращается с пращой или луком. Нужен какой-то способ сдерживания персидских всадников, иначе они будут скакать вокруг нас кругами и в течение всего дня пускать стрелы. В бою у них это не получалось, но если мы двинемся по открытой местности, они превратят нас в утыканный стрелами пень. Дайте же мне знать о своем согласии! Кивком выразите понимание! До восхода остались считаные часы, а нам уже нужно будет выдвинуться. К чему облегчать жизнь тем, кто под видом гостеприимства, усадив за свой стол, вероломно убил лучших из нас? Зачем давать этим клятвопреступникам все, чего они захотят? Нет уж, по краям строя надо выставить пращников. А уже после этого, как учил Клеарх, мы озаботимся пищей и кровом…

– Это безумие! Ты увидишь, что это приведет нас к гибели! – прервал Ксенофонта возглас кого-то незнакомого.

Остальные вокруг недовольно взроптали, называя этого человека по имени. Ксенофонт, призывая к тишине, поднял руку (к его радостному удивлению, это возымело действие).

– Аполлонид, стало быть? Возможно, друг мой, ты нас завтра возглавишь и поведешь. Как ты к этому отнесешься?

Даже в ущербном свете факела было видно, что человек зарделся и неуютно заерзал.

– Возглавлять никого я не напрашиваюсь. Но прежде всего я бы попросил персидского царя явить нам свою милость. Без его соизволения чувствовать себя в безопасности из нас не может никто. Мы здесь прозябаем в пустыне, окруженные его городами и полками его воинов. И без его дозволительной печати нам не сделать и шага.

Аполлонид, умолкнув, вызывающе поднял подбородок. За ними обоими с оторопелым удивлением наблюдал Геспий. Они хотели, чтобы кто-то их возглавил и нашел выход из неимоверного положения. Кто-нибудь, у кого б, по крайней мере, был знающий и уверенный вид. Ксенофонту словно плеснули питья, ожидая, чтобы он выпил его на спор. Но при этом еще и ждали решающего ответа. Геспий буквально слышал, как над ним сейчас посмеивается Сократ, но встряхнул головой, очищая ее от всех старых голосов. Возможно, Аполлонид сейчас высказывал общие страхи, но допускать такую точку зрения было просто нельзя. Ксенофонт хотя бы прозревал путь, по которому им следовало направиться. А этот человек уже на словах представлял собой преграду. Ксенофонт одним вздохом выдохнул весь свой гнев. Быть может, так изо дня в день чувствовал себя и Клеарх?

– Аполлонид. Ты был здесь, когда мы заключали перемирие с царем. Когда Клеарх, Проксен и все остальные по доброй воле, без щитов и копий, отправились в ставку неприятеля, поверив слову Артаксеркса. Теперь же я молюсь, чтобы они действительно были мертвы, а не подвергались пыткам и надругательствам со стороны наших врагов. Ну а ты хочешь, чтобы мы снова доверились слову того, кто его преступил и попрал? Или нам следует преклонить колена перед Тиссаферном, который предал царевича?

Оглядывая позы и лица стоящих впереди воинов, Ксенофонт понял, что его антагониста они не поддерживают. На Аполлонида они взирали тяжелыми осуждающими взглядами. От этого он сам невольно вспыхнул безудержным гневом. Подойдя к нему, Ксенофонт грозно отчеканил:

– Если таково твое желание, то ты не из нашего числа. И слабость твоя будет стоить жизни всем тем, кто пришел за нами в это место. И это, Аполлонид, делает тебя моим недругом – и более не эллином.

Пока тот что-то обидчиво бубнил, Ксенофонт повернулся к остальным.

– Выбор за вами, мои собратья. Я считаю, что этого человека следует отрешить от должности. Пускай волочит свой скарб куда глаза глядят, в то время как мы идем через пустыню.

– Да как ты смеешь так со мною разговаривать! – вскричал Аполлонид.

Он завозился, силясь выдернуть из ножен меч, но запястье ему перехватил кто-то из воинов, так что он натужно пыжился, но двинуть рукой не мог.

Один из спартанских начальников по имени Хрисоф протянул руку и тронул его за мочку уха, на что Аполлонид зло дернул головой.

– Гляньте, у него уши проколоты, как у лидийца, – усмехнулся он. – Я уж это заприметил.

– Лидиец? Да я чистый грек! – сиплым от натуги голосом выпалил Аполлонид.

Несмотря на его яростное, но тщетное сопротивление, с него сдернули пояс с мечом.

– Иди вон в пустыню, – кивком указал один из сотников. – Незачем мне прикрывать свою спину от изменников и пролаз.

Аполлонид в немом призыве обернулся к остальным, но был встречен неприкрытым гневом на лицах. На нем как будто сосредоточилось все отчаяние и боль от предательства, и проявлять к нему снисхождение никто не собирался. Ядовито поглядев на Ксенофонта, он повернулся и побрел в темноту.

Поднятые ему вслед факелы высветили еще больше солдатских лиц с глазами, отражающими огни. Каждый начальник полусотни, каждый сотник и лохаг в войске эллинов сошлись на этот разговор.

Они искали тех, кто способен повести людей за собой, и Ксенофонту вновь показалось, что он осушил чашу вина. Чувствовалось, что он оказался в нужном месте в нужный момент. Вокруг негромко переговаривалось множество голосов, но стоило ему возвысить свой, как они смолкли, обратившись в слух.

– Единственное, что мы знаем, это что наших командиров предали. И теперь двенадцать наших самых славных воинов уже не вернутся из стана персидского царя – бесчестного клятвопреступника. Но это все же еще не конец. Наша главная ответственность лежит перед теми, кто смотрит на нас: солдаты и обитатели лагеря. Наша задача – встретить врага веселостью и непоколебимой стойкостью. Пускай они увидят, что мы не пали духом! В конце концов, вы здесь командиры. И пусть враг увидит ту отвагу и мужество, за которые вы получали оплату выше, чем у других!

Он сделал паузу, чтобы они посмеялись и поворчали, что оплата была не такая уж и большая. Для солдата благое дело посетовать на то, что платят ему недостаточно хорошо.

– Персы выманили наших военачальников потому, что думали, мы не сможем без них сопротивляться, – продолжал Ксенофонт. – Но они не знают эллинов! Еще до восхода солнца мы должны избрать новых командиров из числа тех, кто пользуется у воинства уважением. В темноте люди впадают в уныние, теряют свой путь. И нашей задачей будет вселить надежду сызнова, чтобы вместо вопроса «что со мною будет?» люди спрашивали: «Что мне такое сделать?» Наша задача в восстановлении побудительных сил, которые наводят ужас на целые народы!

Рокот пронесся по людской толпе, распространяясь в темноте все дальше и дальше. За пределами кольца из факелов собрались еще тысячи людей из тех, кто пришел узнать свою судьбу. Там были и мужчины и женщины. Но обращаться к ним напрямую Ксенофонт не мог. Столкнув с холма камень, надо какое-то время бежать вдоль вершины, а не вниз по склону.

– Прежде мне доводилось видеть, – сказал он, – как ищущие спасения лишь собственной жизни в большинстве случаев ее лишаются. И наоборот, те, кто стремится с честью умереть, с окончанием битвы, как правило, остаются в живых. Я на самом деле видел, как они доживают до старости, становясь философами, и лишь вспоминают о своем боевом прошлом.

Он знал, что говорит словами человека, всю жизнь проведшего на воинской службе, хотя на самом деле за спиной у него была только Кунакса. Однако это была такая буча, что к прошедшим ее людям следовало относиться как к бывалым воинам, видевшим оракула и омывшимся кровью.

– Вот что нужно иметь в виду, если мы хотим увидеть и пережить день грядущий. – Он указал на восток, ориентируясь по Северной звезде[39]. – С рассветом мы должны снова стать стратегами и полками со своими лохагами, сотниками и железным порядком. Говорю вам во всей серьезности: нам понадобится дисциплина еще большая, чем была до этого. Приказы не могут оспариваться, когда против нас воюет целое царство. Мы должны быть десятью тысячами эллинов, десятью тысячами спартанских командиров. Персы никогда не смогут ни понять, ни перенять этого. И если мы сможем этого добиться, то мы снова увидим дом. Мы покинем пределы Персии и увидим родную Элладу.

Когда он умолк, тишина была такой же густой, как жар в воздухе.

Слышно было, как у себя на местах дышат и шевелятся люди, но никто из них больше не заговаривал о том, что следует попросить царской милости. А значит он, похоже, нашел слова, позволившие ему достучаться до них.

Из толпы командиров Проксена выделялся своим красным плащом спартанец Хрисоф. А еще у него за плечами было двадцать лет военной службы, и он был не из тех, кто уповает на церемонность или манеры.

Вместо этого он громко и уверенно прочистил горло.

– До этих минут, Ксенофонт, я знал тебя только как афинянина и всадника. Хотя мне было известно, что тебе доверяли царевич Кир и архонт Клеарх. Ты сейчас хорошо говорил. Благодарю. Думается мне, теперь командирам пора избрать новых военачальников, с тем чтобы к восходу мы с готовностью встретили персов.

Ксенофонт в ответ склонил голову. Командиры начали отходить, а он почувствовал себя в каком-то смысле брошенным. Всего несколько драгоценных мгновений он ощущал, что люди смотрят на него как на вожака. И он мог бы им стать, хотя неясно, было ли это качество присуще ему изначально или он познал его в своих беседах с Сократом. Ясно одно: новых командиров будут выбирать без его участия. Сейчас Ксенофонта донимала жажда, а еще он, оказывается, неведомо как нахватал в ходе боя синяков и шишек. На какое-то время он высоко вознесся на людском доверии и вере, если это не навеяно собственным воображением. Оставаться в стороне, в то время как истинные воины ушли назначать командиров, для него было сравнимо с тянущей книзу наплечной тяжестью.

Он вздрогнул, когда ощутил легкое прикосновение к своему плечу.

Резко обернувшись, Ксенофонт распахнул глаза на стоящую перед ним молодую женщину, еще державшую кончики пальцев в соприкосновении с его кожей.

– Как хорошо ты говорил, – жарко дыша раскрытыми губами, произнесла Паллакис голосом, едва слышным, как будто их здесь кто-то мог подслушивать. – Ты дал им надежду. Я видела это по тому, как они внимали.

Ксенофонт стиснул зубы и опустил голову. Она убрала руку, и он ощутил, что все еще чувствует то место, к которому она притронулась.

– Спасибо. Честно говоря, мне на секунду показалось, что…

Его прервал шум близящихся шагов. Он повернулся, сунув руку за ножом на случай, если это окажется тот изгнанный им человек. Но вместо этого он увидел близящегося Хрисофа, вслед за которым энергично шагали остальные командиры.

– Мы все обсудили, Ксенофонт, – сказал ему Хрисоф. – Среди нас есть спартанец, стимфалец, беотиец и человек из Аркадии. Так что мы нашли людей, готовых встать на место тех, кого убили враги.

Он приостановился, и Ксенофонт посмотрел на него в некотором замешательстве.

– А старшим мы избрали тебя. Ты будешь наш стратег.

Ксенофонт почувствовал, как по лицу медленно и непроизвольно расползается улыбка, хотя с учетом положения ему следовало смотреться серьезно и решительно. Видя это внутренне борение, Хрисоф усмехнулся.

– Рад видеть, что ты не возражаешь, стратег Ксенофонт.

Заметив рядом с ним Паллакис, спартанец слегка понизил голос. Какая необыкновенная женщина.

– Я… да… Э-э-э, – растерянно протянул Ксенофонт.

– Позволь пояснить. Мы видим в тебе знание того, что следует делать, – хотя при тебе не было никаких подсказчиков или советчиков. Вот что важно. Поэтому ждем от тебя приказаний. Ну а я прослежу, чтобы они неукоснительно выполнялись, когда ты соберешься с мыслями.

Вдалеке на горизонте уже проплавлялась розоватая полоска зари. Увидев это, Ксенофонт почувствовал, как сердце пришло в движение.

– День уже близится. Поднимать лагерь. От того, как мы встретим этот рассвет, зависит, выстоим мы или падем.

Хрисоф хотел было хлопнуть Ксенофонта по плечу, но одумался и вместо этого склонил голову.

– Слушаю, стратег.

– Хрисоф… А тот человек, по-твоему, действительно был лидийским лазутчиком?

– Аполлонид? Все может быть. Только он морочил бы голову до самого утра. Вот это я точно знаю.

Усмехнувшись, спартанец приветственно стукнул себе кулаком по нагруднику и побежал, поднося к губам сведенные ладони, чтобы прореветь по лагерю побудку.

24

– Оставшиеся возы сжечь. Наши перемещения должны быть быстрыми, а подводы и повозки тянутся, замедляя общий ход.

Отдавая приказ, Ксенофонт с отрадой заметил, что роптание в толпе было совсем незначительным; скорее вздохи, чем высказанные вслух возражения. Здесь все уже слышали об участи Клеарха, Проксена и других. Похоже, до людей наконец дошло, что на кону их жизнь и что солнце может взойти уже над их мертвыми телами. Греческие воины привычно прочесывали лагерь, высматривая из припрятанного что-нибудь излишне громоздкое. Все пошло на пищу огню, а последние бараны были пущены под нож, чтобы перед выходом получше накормить людей.

Когда первые лучи солнца легли на восточные холмы, все стояли уже собранные и полные решимости. О Ксенофонте до этого дня мало кто и слышал, но его признали спартанцы и люди Проксена, а это решало все. В его приказах не было расплывчатости, а многим уютней было снова чувствовать себя в рядах и смотреть, как догорают их пожитки, хотя некоторые и смахивали слезы от сочащегося жара костров.

Перед тем как лагерь тронулся в путь, появился отряд из тридцати всадников с незнакомым начальником во главе.

Ему навстречу вышли Ксенофонт и Хрисоф, тихо злорадствуя его явному смятению.

– Я Митридат. Сюда меня направил благородный старейшина Тиссаферн, принять у вас капитуляцию.

– Так ты, судя по речи, эллин? – возвел бровь Хрисоф. – Один из нас? И у нас одна кровь, одни боги? Однако ж ты, я вижу, на стороне персов. Как же так? Неужто ты служишь деспоту, что вероломно убил наших полководцев? Все это весьма странно, Митридат.

На щеках воина пятнами проступил румянец, но, несмотря на мнимую легковесность своего тона, спартанец смотрел на него не мигая, с неподвижностью змеи, готовой сделать бросок.

– Ты сдаешься, спартанец? – спросил Митридат надменно, хотя и с толикой растерянности. Он вскользь поглядел на персов, пустоглазо таращившихся по бокам от него.

Тиссаферн был проницателен. Без сомнения, кое-кто из них изъяснялся по-гречески настолько хорошо, что мог передать каждое слово этого разговора.

– Мы обдумали ваше предложение, – сказал Хрисоф, – и решили, что наш ответ будет отрицательным. Зато у нас есть для вас встречное предложение. Мы покинем земли царя, стараясь наносить в пути как можно меньший ущерб. Если же на нас нападут, то мы будем обороняться. Ты понимаешь, чем это чревато, предатель? Можешь передать эти слова своим хозяевам за холмом. Я думаю, что они там недалеко.

Щеки у Митридата зарумянились еще гуще, но он сделал над собой усилие и пожал плечами как можно непринужденней.

– Ты говоришь со мной, но твои слова есть слова мертвеца. Ибо вы…

– Скачи, Митридат, – потерял внезапно терпение Ксенофонт. – У нас впереди долгий путь. И тратить на тебя время мне больше недосуг.

Они с Хрисофом отошли от сидящего с разинутым ртом грека.

С проклятием Митридат натянул поводья и, развернув коня, помчался обратно той же дорогой, которой приехал. Только тогда Ксенофонт и Хрисоф обернулись посмотреть ему вслед.

– Нам нужно выходить, и быстрее, – заторопился Ксенофонт. – Отдавай приказ.

– Старшим военачальником избрали не меня, – напомнил ему Хрисоф.

– Но выбор-то был твой, спартанец. Скажи людям, чтобы двигались, от моего имени.

Хрисоф с почтительным наклоном головы поспешил прочь. По лагерю все еще шипели и плевались искрами костры, посылая в ясное небо чадные дымы. Вокруг разномастных неровных рядов лагерных обитателей уе выстроился квадрат гоплитов. Своих детишек обозники усадили себе на спину и плечи. Все это выглядело пародией на построение, но вид у людей был вполне решительным. Ксенофонт повернулся спиной ко всему, что лежало позади. Взявшийся невесть откуда Геспий подвел ему лошадь.

Ксенофонт поблагодарил его кивком.

Юноша, на котором было не меньше десятка ограблений на афинских рынках, в это время не особо мозолил глаза. Верховую езду, а также движение и боевые приемы в строю Геспий освоил в то время, когда мир вокруг него стремительно шел ко дну. Изрядную часть своей юности он оставил на поле битвы при Кунаксе.

Подавшись к своему главному начальнику, он совершенно серьезно спросил:

– А ты умеешь вести людей? Нет, правда, – допытывался Геспий шепотом. – Скажи мне, что ты знаешь, что нужно делать, Ксенофонт. Что для тебя это не какая-то игра.

Ксенофонт задумался. Он знал Сократа, знал Клеарха. Знал и царевича Персии, учась у них всех. Он сунул ступню в сцепленные руки своего помощника и, толкнувшись, уселся на конском чепраке. Ему довелось лицезреть отчаяние минувшей ночи. Перед лицом неминуемого поражения он просто поговорил с людьми. И задал вопросы, которые показали, что он ими уже узнан и признан. Он знал, что нужно заставлять их двигаться, чтобы у них никогда не появлялось шанса поразмыслить о шансах на свое выживание. В этот момент Ксенофонт понял, что ни с кем не может поделиться своими страхами.

– Ты ведь меня знаешь, Геспий, – промолвил он. – Вести за собой я, конечно же, могу.

Своими пристальными вишнево-карими глазами Геспий, казалось, взвешивал человека, который научил его столь многому, и отчаянно желал ему верить. Ксенофонт пристально посмотрел на него сверху вниз. После, казалось, вечности Геспий пошлепал по плечу лошадь и отступил назад.

Завидев, что за их диалогом наблюдает Хрисоф, Ксенофонт поднял руку в жесте, напоминающем приветствие, и опустил ее, отправляя всех в путь.

Сейчас позади них Тиссаферн и царь Персии выслушивают их отказ сдаться. Вспомнилось царское войско, похожее на темное море, над которым плывут, покачиваясь, бунчуки и знамена. В том, что ответ Царя Царей будет диким в своей жестокости, не приходилось сомневаться. Однако Ксенофонт по-прежнему был горд тем, что они не сдались безропотно в плен. До дома отсюда неимоверно далеко, но, по крайней мере, они вышли в путь и не исчезнут с этой земли без боя.

* * *

Они шли все утро и часть дня, когда прискакали четверо разведчиков и сообщили, что впереди примерно в сотне стадиев находится селение – окруженный глиняным забором участок возле ручья с посевами ячменя и пшеницы, несколькими деревьями и шестью головами тощего скота. В таких местах жизнь обычно едва теплится, а люди прозябают, выжимая из своего скудного надела все что можно. Тем не менее это означало поживу столь нужным съестным. Своему воинству Ксенофонт наказал никого не убивать и не брать рабов. Задача была максимально отдалиться от персидского войска, к тому же незачем никого настраивать против себя. Пища, однако, была жизненно важна, так что коз или овец придется угнать с собой для пополнения остатков своего мелкого стада.

Пока они шли, намереваясь достичь этого места до захода солнца, пошел слух, что сзади начинает близиться враг. Ксенофонт повернул коня и вместе с примкнувшим к нему Хрисофом поскакал назад, чтобы видеть все своими глазами. Прикрывая глаза от солнца, вместе они пристально смотрели на юг.

– Не так много, как я ожидал, – признался Хрисоф. – Сколько у них там, пара сотен лошадей? А на пеших при таком ходе наверняка нет тяжелых панцирей. Мои глаза не так остры, как когда-то. У них там что, копья?

– Луки, – мрачно поправил Ксенофонт. – Наверняка Митридат вернулся с лучниками и конницей, чтобы атаковать издалека. Пара сотен конников… и не больше четырехсот лучников.

– Должно быть, еще кто-то идет нам наперерез, – предположил Хрисоф. – Такой небольшой отряд может нас только замедлить.

– Мы и так медленно движемся, – покачав головой, заметил Ксенофонт. – Нам нужно добраться до селения раньше их. Скажи людям ускориться. С тыла выставим щиты. Веди своих спартанцев, Хрисоф. Мы не можем обогнать ни конницу, ни тех, кто, держась за хвосты коней, пешком бежит почти так же быстро. Но мы можем заставить их потрудиться, чтобы добраться до нас. Во всяком случае, целями для них мы будем непростыми.

Хрисоф побежал выполнять, выкрикивая приказы щитоносцам строиться с тыла. Едва заметив эллинов на пустынном просторе, персидские всадники бросили коней в галоп. Одни тащили за собой пеших, другие скакали в одиночку, неистовыми дугами метая дротики. Удары были большой силы, но щиты их выдерживали.

Ксенофонт оставался позади, наблюдая и раздумывая. Он тихо ругнулся, когда один из воинов получил ранение и его, оглушенного и окровавленного, отнесли вперед товарищи. Дротиков летело все больше. Некоторые из тех, что падали на землю, подхватывали эллины и кидали назад с безжалостной точностью.

Гораздо хуже обстояло с лучниками, едва те оказались в пределах досягаемости. Персы как будто знали, что критских лучников после битвы уцелело немного. Лучники царя шли широким рядом почти прогулочным шагом, натягивая тетивы и вразнобой пуская первые стрелы. Двигаться они могли с такой же скоростью, что и отступающий квадрат греков, а меткости им вполне хватало на нерасторопных животных, что тянулись впереди.

Видя, как Геспий ежится под стрелами, Ксенофонт осуждающе повернулся к нему:

– Перестань. Ты позоришь меня перед остальными.

– Верно. Прости, – спохватился юноша.

Он расправил спину и плечи, в то время как следом волками поспешали четыре сотни лучников, пуская в воздух залп за залпом. Диапазон попадания их стрел был почти максимальным, что, как ни странно, шло эллинам на пользу. На месте персов Ксенофонт скомандовал бы им сблизиться до ста шагов для большей кучности стрел. А с дистанции свыше двухсот эллины успевали различать их на подлете. Щитоносцам сзади это было почти в удовольствие: поднимая бронзовые диски щитов, они ловко отбивали стрелы в воздухе, состязаясь в удали между собой. При этом они посмеивались и перешучивались – до тех пор, пока одному из них стрела не угодила четко в шею. Остановиться и прихватить с собой тело не было никакой возможности.

Шутки стихли, а воины теперь обреченно за ним наблюдали, шаг за шагом отдаляясь от погибшего товарища. Персы же, близясь, наоборот, ликовали, и, дойдя, не замедлили на глазах у эллинов порубить труп на куски.

– Передай приказ: последним трем рядам по моему приказу атаковать, – велел Ксенофонт Геспию.

Вообще-то указания должен передавать особый посыльный, но, кроме Геспия, у Ксенофонта никого не было. В свое время он из главаря афинской банды сделал всадника. Теперь пора было сделать его солдатом.

– Передать? А как я могу? – вытаращился Геспий.

– Сыщи кого-нибудь из старших командиров, а лучше всего спартанца Хрисофа – по сути, он всех и ведет, но не принимает звания, – и повторишь мой приказ. Те сообщат сотникам, а они уже направят людей.

– А если они откажут? – спросил Геспий, видя, как лицо Ксенофонта дернулось от удивления.

– Мы на войне, Геспий, лицом к лицу с врагом. И если мои приказы отвергать в такое время, это грозит потерей их жизней. Но отказов не будет. Меня выбрали как раз с пониманием того, что прежде всего дисциплина для нас – это ключ к выживанию. Мы сейчас должны быть десятью тысячами спартанцев, или дома нам не видать. Понятно тебе?

– Понятно, – кивнул Геспий.

– Ну, так скачи, передавай приказ! И быстро. Селение, наверное, уже недалеко.

Сидя на коне, Ксенофонт через плечо следил за передвижением персов, пока не занемела шея – боль ослабла лишь тогда, когда он развернул в их сторону коня. Досадно, но они, кажется, взяли с собой хороший запас стрел. Первая надежда, что они скоро закончатся, не оправдалась: конница, по всей видимости, прихватила с собой запасные колчаны. А скорострельность не только не шла на спад, а еще и возрастала.

Ксенофонт видел, что три последних ряда наблюдают за ним, готовые к команде. Осознание того, что это спартанская часть войска, вселяло уверенность: эти будут выполнять приказ безо всяких пререканий и проволочек. Самые задние из гоплитов, отступая, прикрывались щитами, в то время как другие при ходьбе сдвинули их на плечи, как будто вовсе не были обложены врагами. На всех поблескивали бронзовые шлемы, так что держались они гордо, презирая идущую сзади угрозу. Вид у воинов был вполне свежий – во всяком случае, оставалось надеяться, что это так. Через какое-то время возвратился один из разведчиков и дал знать, что до селения осталось всего восемь стадиев.

Резким движением Ксенофонт указал рукой на вражеских лучников.

В ответ на это три задних ряда, внезапно развернувшись, бросились в атаку. Девятьсот человек, отпав от строя, понеслось по земной плоскости с удивительной скоростью. Персидские лучники, что отстояли на три сотни шагов, понимали, что в ближнем бою против бронированных гоплитов у них нет никаких шансов. Едва разобрав, что происходит, они порскнули, как зайцы.

Ксенофонт с нарастающим гневом наблюдал, как лучники, которые до этого донимали их часами, разбегаются кто куда. Было видно, как расстояние между атакующими рядами и остальной частью квадрата увеличивается со ста шагов до трехсот, затем до четырехсот, так что их фигуры становились зримо меньше, постепенно скрываясь в плывущих тучах пыли. Ксенофонт покачал головой.

– Рога, – приказал он, буркнув ругательство. Внезапной для персов резни, как он рассчитывал, не получалось. – Вернуть их.

С мрачным лицом он ждал, когда спартанцы остановят своих воинов. Они проделали это с явной неохотой. В конце концов они б, пожалуй, и настигли неприятеля, но для этого бы потребовалось изрядное расстояние, а обнажать тыл строя было нельзя. Гоплиты вернулись в дружном порядке, но не успели они присоединиться к основным силам, как сзади снова посыпались стрелы; троих ранило, и их пришлось унести в безопасное место внутри квадрата. Ксенофонт рычал от досады. Он мог точно видеть, куда следует направить конную атаку, чтобы раздавить этих жалящих шершней, но лошадей у эллинов не было.

Деревенская стена из глинобитных кирпичей едва превышала рост человека, но все же давала и тень, и прибежище. А что еще важнее, благодаря ей ни лучники, ни конники персов не могли продолжать свой натиск. Приблизившись лишку, они сами рисковали очутиться в пределах броска дротика, а то и внезапной вылазки. На пыльной земле возле селения персы в молчании пристроились на отдых, из осторожности не распуская строя. Там они пробыли довольно долго, но с первым же признаком сумерек по приказу своего начальства снялись и ушли прочь.

Эллины сидели на деревенской площади, переводя дух. Они бы не возражали против решительного приступа, но он не наступал. Солнце начинало клониться к западу, и по теням можно было видеть селян, скрытно убегающих через отдаленные поля.

К тем немногим, кто остался, греки, по приказу Ксенофонта, отнеслись благосклонно – отчасти потому, что это были всего-навсего полдюжины старух да увечный мальчик, неспособный убежать. Между тем, по обычаю войны, атака давала им право брать рабов и захватывать все, чего бы они ни пожелали; просто убогое селение было для этого неподходящим местом. Впрочем, здесь нашлись еда и вино, да еще и ячменя было достаточно для кормежки лошадей, так что эллины выставили караул и расположились на отдых.

Когда по небу растекся лилово-розовый закат, Ксенофонт разослал приказ о сборе сотников и лохагов. Хрисофа он знал, но с остальными еще только предстояло познакомиться. Оглядывая на деревенской площади лица командиров, он понял, что ему надо будет изучить все их сильные и слабые стороны, чтобы успешно ими пользоваться. Появление нового стратега все встретили кивками, и стало ясно, что его никто не обвиняет в бесполезном броске, случившемся сегодня по его приказу. Та атака ничего не дала, но зато продемонстрировала на будущее, кто есть кто. После глубокого вдоха Ксенофонт чуть подался вперед, желая, чтобы все его услышали и поняли.

– Собратья! Самое уязвимое наше место – это нехватка конницы и лучников. Сегодня у нас был бросок гоплитов, но они не смогли сблизиться с легко вооруженным противником при поддержке всадников. На сегодня нам повезло найти убежище, но каждый день на нас будут новые атаки, а защиты во время перехода у нас нет.

– Тогда каков же твой ответ? – спросил за всех Хрисоф.

Ксенофонт взглянул на него: тот улыбался. Этот спартанец иногда мог выводить из себя. Он настолько явно был естественным вожаком, что впору было удивляться, почему он решил передать пальму первенства ему. Возможно, потому, что такие же задатки Хрисоф усматривал и в нем; но когда он эдак ухмылялся, Ксенофонту казалось, что он просто забавляется.

– Я уже сказал: нам нужны пращники. Эта потребность сейчас важна как никогда. Я знаю, что среди нас есть родосцы[40]. Они славятся своим мастерским владением пращой. Есть такие, кто тоже ею неплохо владеет, и они могут и должны обучить остальных. Прежде чем мы завтра выдвинемся, нужно нарезать кожаные стропы для четырехсот человек и отвести на упражнения столько часов, сколько можно. По дальности они мало чем уступают персидскому луку, но не обязательно должны быть такими же точными. В конце концов, мы не собираемся ими атаковать. Их задача – заставить противника как следует подумать, прежде чем отважиться идти по нашему следу и убивать нас одного за другим. Выстрелы хороших пращников мы можем прятать в камнях, пущенных остальными.

На той площади росло оливковое дерево – широкое, древнее, с таким искривленным и скрюченным стволом, что ему вполне могла быть и тысяча лет. О него вытянутой рукой опирался человек, которого Ксенофонт не знал, – молодой, поджарый и ладный, с всклокоченной каштановой бородой. Сейчас он вышел вперед и, встав рядом с Ксенофонтом, повернулся лицом к остальным. Ксенофонт узнал в нем одного из тех, кто был выбран на замену убитым военачальникам. Не отшагнув в сторону, он ждал, когда тот заговорит.

– Я Филесий из Фессалии. Племянник Менона. И стою здесь вместо него.

Ксенофонт ощутил, как по телу расползается напряжение, словно покалывая кожу иголками. Решение о его назначении стратегом не проходило формального утверждения воинским советом. В то время когда враг буквально рыщет вокруг, они не могли себе позволить обсуждать и согласовывать каждое решение. Для них это, безусловно, означало бы скорую погибель.

– Некоторые из вас знают, что мой дядя временами бывал непрост, хотя, наверное, прав на свое мнение у него было больше, чем у большинства здесь сидящих. Нынче ночью кое-кто подходил ко мне со словами, что я должен встать во главе. Я говорю это сейчас открыто, потому что молчать не в моем характере. Положение, в котором мы находимся, мы сможем пережить, если будем делать ошибок меньше, чем персы, рвущиеся превратить нас в падаль. Ксенофонта сначала выбрали люди Проксена, но я принимаю его. Да и если б я этого не сделал, ничем хорошим это бы не кончилось – одними лишь спорами, препирательством да грызней между стаями. А между тем мы – одна кровь, одни традиции и одни верования. Поэтому я обращаюсь к тем, кто шепчется и подначивает: к вам я глух. Это все, что я хотел изначально сказать.

Молодой бородач подошел к дереву и снова о него оперся. Грудь его вздымалась, как от тяжелого дыхания, но это был, пожалуй, единственный признак напряжения.

Ксенофонт склонил голову, чувствуя разом удивление и облегченность.

– Благодарю тебя, Филесий. Тут есть… – Он секунду помолчал, собираясь с мыслями. – Старухи здесь говорят, что в половине дня пути отсюда протекает широкая река. Расстояние от селения примерно два парасанга, то есть шестьдесят или семьдесят стадиев. По их словам, где-то там, за рощицей старых оливковых деревьев, открывается неглубокий брод. Сегодня с темнотой я пошлю двоих человек, чтобы они поехали и нашли его. Бродить завтра по берегам у нас времени не будет. Наши пращники смогут какое-то время удерживать персидские силы, чтобы мы переправились. Ну а пока отдыхаем. Поешьте кто что может и попробуйте выспаться. Безопасности для нас здесь не больше, чем везде, – но и отряд персов, которых мы сегодня видели, страшится от нас ночной вылазки. В своей трусости они упятились назад, но мы проснемся раньше их и уже будем на пути к реке.

Страницы: «« ... 7891011121314 »»

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами не просто сборник стихов известного медиума, а прежде всего инструмент самого настоящего ...
В 2295 году Землю опустошили космические завоеватели, прилетевшие из звёздной системы, наблюдаемой в...
Финалист премии «Хьюго» за лучшую серию.До встречи с раксура, собственной расой, Лун был вынужден пу...
Куда дрейфует мир – куда дрейфует страна?Жизнь, как она есть, до войны и без «короны».Персональный о...
И новая эра началась! Мир изменился и стал другим: исчезли, казалось бы, обычные вещи, появились нов...
Сознание нашего соотечественника и современника попадает в ребёнка, живущего в Англии в конце семнад...