Рубины для пяти сестер Болдова Марина

— Извини нас, Ляля, — поддержал под локоть друга более трезвый Эйтель.

— Проходи, Макс. Я смотрю, ты самый адекватный из троицы. А вы оба для начала суньте дурные башочки под кран с холодной водой, потом присоединяйтесь к нам.

— Лялька, не шуми! Где мое мясо и салат? Приготовила? — Березин сдвинул брови домиком, но осекся под строгим взглядом Ляли. — Слушай, Сашок, пойдем примем душик, а то нам ничего не дадут. Сейчас и Верунчик подтянется на подмогу твоей праведнице!

Звонок внутреннего телефона, возвестивший о приходе Верунчика, то есть Хохлуновой Веры Андреевны, заставил двух мужиков спешно ретироваться в ванную комнату.

— Фу, Ляль, что за амбре? — Вера сунула ей коробку с тортом и принюхалась.

— Это, Верочка, твои дружки пришли из ресторана!

— И где же они?

— Двое отмываются. Иди сюда, главный сюрприз со мной на кухне.

Вера поспешила по коридору за Лялей.

— Макс! Сколько же мы не виделись! — Она протянула ему обе руки.

— Практически со школы. Веруня, да ты просто расцвела, — чмокнул он ее в подставленную щеку.

— Да ладно тебе, Макс. Я и в школе красавицей не была, а уж сейчас!

— Хохлунова, не греши! Ты же знаешь, я врать не умею.

— Это точно. Он у нас редкостный правдолюб. Ляль, сейчас расскажу тебе одну историю…

— Веруня! Вот язык у тебя так и остался помелом!

— Ну я только одну историю, Максик.

— Ладно, бог с тобой. Все равно тебя не остановишь! — Он обреченно махнул рукой.

— Ну так вот. Наша классная Элина Ароновна была, мягко скажем, человеком странным. Мужа не имела, детей тоже, так что представляешь, на кого была направлена вся ее нерастраченная педагогическая энергия? Причем ей казалось, что психологические приемчики, кои она применяла, а то были задушевные беседы, она ведет лишь во благо заблудших деток. А детки в основном считали ее потуги напрасными и тихо, но без злобы подсмеивались над ней. Короче, она думала, что воспитывает, мы делали вид, что поддаемся дрессуре. Но наш Макс однажды устроил ей показательно-воспитательную «порку», и именно в тот день, когда та собралась так же показательно «выпороть» нас пятерых: меня, Маринку Кузнецову, Макса, Березина и твоего Соколова. Ее всегда бесил наш «союз нерушимый». Подготовка и обработка членов нашей пятерки шла всю неделю. И вот — собрание, на которое был приглашен директор школы Николай Иванович Мельников. Ее тронная речь о вреде кастовости и клановости в социалистическом обществе произвела впечатление на директора. Он даже перестал рассматривать птичек за окном и уставился на нее в ожидании продолжения. Со словами: «А между тем такие, как некоторые члены касты (дальше перечисление пофамильно нас пятерых), лицемерят друг перед другом и совсем не товарищи друг другу», — она, торжествуя, посмотрела в наш угол. Далее из ее уст полился сравнительный анализ разговоров с каждым из нас. Нужно сказать, что Макс, будучи вызванным на приватную беседу первым, сразу понял, в чем дело. В сумке у него был диктофон, вещь по тем временам диковинная, привезенная родственниками из Германии. Он незаметно нажал кнопочку. Вечером, сидя у него дома, мы слушали, как Элина Ароновна доказывает Максу, почему ему, такому умному и талантливому, не следует якшаться с такими личностями, как… далее по списку остальные члены касты. Причем, по ее словам, каждый из нас говорил о нем кое-кому кое-что нелицеприятное. На вопрос Макса, а кто ей это рассказал, она загадочно ответила: «Ну вы не одни в классе». У нее еще была сеть информаторов. Но наша педагогиня не учла, что мы действительно были кастой. На диктофон были записаны и разговоры с остальными членами оной. Сценарий тот же. Такой-то о тебе, Марина (Вера, Саша, Володя), сказал то-то, а ты, такой честный (порядочный, доверчивый и т. д.), с ним (с ней) дружишь! Вот это все Макс дал прослушать всему классу. Стояла гробовая тишина. При первых же звуках своего голоса, доносящегося из диктофона, Элина Ароновна побледнела и с расширенными от ужаса глазами опустилась на стул. Николай Иванович молча дослушал пленку до конца и так же молча вышел из класса. На него было страшно смотреть. Элина Ароновна на полусогнутых засеменила за директором. Надо сказать, я тогда немного струхнула. Дело могли повернуть так, что мы бы оказались виноватыми. А нам еще оставалось учиться целый год. И нужны были характеристики для поступления в институт. Что говорил директор, человек интеллигентный и даже мягкий, нашей классной, осталось тайной. Элина Ароновна доработала до конца учебного года и исчезла из школы. Мы спокойно проучились до выпускного и получили на руки свои первые характеристики. У каждого было написано: «честный, принципиальный». Вот и все.

— И Сашка принимал в этой акции участие? — Ляля не могла поверить, что ее всегда рассудительный и осторожный муж мог так рисковать.

— Еще какое. Мы вначале не планировали выносить эту гадость на общественный суд, хотели предъявить пленку только самой Элине. Но именно Сашка убедил нас, что нужно и других оградить от таких «воспитательных» мер нашей классной.

— Вот так через двадцать с лишним лет узнаешь такое о своем муже! — Ляля не смогла скрыть изумления.

На кухню, подталкивая друг друга, ввалились Соколов и Березин с мокрыми волосами, но заметно протрезвевшие.

— Все кости нам перемыли? — Сашка усмехнулся.

— Привет, Веруня! Ляль, мы отмылись! Есть хотим, дайте мяса двум голодным несчастным мужикам, добренькие тетеньки!

— Иди за стол, Березин.

Тот первым юркнул в гостиную.

— На, это твой персональный тазик. — Ляля поставила перед ним фарфоровую миску со свекольным салатом. Сверху салат был украшен несколькими крупными черносливинами.

— Все, меня пока не трогать. — Березин на миг в блаженстве прикрыл глаза.

— Слушай, Володька, как тебе удается оставаться таким тощим, когда ты лопаешь, как слон!

— Макс, стань на мое место во главу клиники, и ты перестанешь задавать глупые вопросы. Это тебе не перед компьютером сидеть. Кстати, геморрой еще не заработал?

— Березин, оставь свои утробные шутки и дай всем спокойно поесть и не подавиться! — Соколов взял с блюда очередной кусок свинины.

Некоторое время за столом были слышны только возгласы: «подайте мне еще салатику, плиз» и «будьте любезны, мясца». Ляля с удовольствием рассматривала своих гостей и подкладывала им на тарелки все, что просили. Она уже и не помнила, когда в последний раз они с Соколовым «давали ужин».

Наевшись и выпив под хорошую закуску еще бутылочку коньяку, мужики переползли на диван.

— Ну, Макс, ты к нам навсегда или как?

— Или как. Я уже скоро тридцать лет там. Россия для меня осталась прежней, советской, я совсем не знаю, как вы здесь живете.

— Ну живем как-то!

— Вот именно — как-то! Вот ты, Сашка, директор фирмы. У тебя хорошая, по вашим меркам, квартира, стабильный бизнес. А Володька? Владелец клиники, а живет, как у нас бомжи не живут!

— Не владелец! Я — главный врач обычной городской больницы. И зарплата у меня государственная, а мзду с больных брать не приучен.

— Вот видишь. Ты классный врач, а как оценивается твой труд? А труд талантливого художника, музыканта? Что бы я имел как программист, работая в ваших НИИ? А у меня прекрасный дом, машина у каждого члена семьи, я каждый год отдыхаю где хочу, и мой банк никогда не лопнет. Я спокоен за свое будущее.

— Ладно, согласен. Но где, скажи мне, в своем Бремене ты вот так посидишь за столом со своими друзьями, да и есть ли у вас такое понятие, как друг?

— Понятие есть, но друзей нет. Тут ты прав. Поначалу мне не хватало вас. Хотелось бросить все и вернуться! Но ко всему привыкаешь. У нас много родственников, и мы часто собираемся вместе.

— На похоронах или свадьбах, да?

— Не только. Мы гордимся успехами, каких достигли наши родные, поддерживаем друг друга. Где мой планшет, Сань?

— В кабинете. Сейчас принесу.

Через минуту планшет был в руках у Эйтеля.

— Вот, посмотрите, моя семья. Это — Эльза, жена. Это — Эрика, младшая дочь, ей сейчас пятнадцать. Это — Курт, старший сын. А это — мой внук Дэн, его назвали так в честь моего дяди Даниила Ренке, известного скрипача.

— А это кто? — Ляля смотрела на следующий снимок на экране, на котором молодой мужчина стоял на сцене, прижав скрипку к своей груди. — Макс, увеличь изображение. Вот так, хорошо!

Она смотрела не на лицо мужчины, а на правую руку, где между указательным и средним пальцами было овальное родимое пятно.

— Это и есть мой дядя. Что ты там увидела?

Ляля, не ответив, ушла в спальню и принесла оттуда фотографию, что на днях оставил новый родственник Леон Сергеев. На ней был изображен маленький мальчик, игравший на скрипке.

— Смотри, родинка на этом же месте!

— Откуда у тебя эта фотография?!

Ляля рассказывала изумленным друзьям о неожиданном появлении брата, о семье Печенкиных, о том, что они начали поиски потомков и к чему это привело. Некоторое время все молчали, переваривая полученную информацию.

— Похоже, на обеих фотографиях мой дядя Даниил. Но каким образом он мог быть сыном твоей родственницы, да еще жить в Польше? Ничего не понимаю. Не могут же быть такие совпадения случайными, и родинка, и скрипка, и имя! Я должен позвонить домой.

— Звони сейчас. Вот телефон. — Ляля протянула трубку Максу.

— Мама, здравствуй. Как ты себя чувствуешь? А отец?…

Пока Макс разговаривал с матерью, Ляля с Верой собрали грязную посуду со стола и сварили кофе…

— Ну, знаете, хоть фильм снимай! — Макс развел руками.

— Рассказывай скорей! — Ляля от волнения пролила кофе мимо чашки.

— Все сходится. Мы с тобой, Ляля, родственники, хотя и не прямые и не кровные. История началась в войну, когда сестра моей бабушки Клара и ее муж Генрих Ренке потеряли единственного сына, умершего от дифтерита. Они тогда жили в городе Шведте, недалеко от границы с Польшей. Генрих Ренке был начальником железнодорожной станции, через которую шли поезда дальше, на юг Германии. Однажды Клара, которая принесла мужу, не приходившему домой уже несколько дней, горячий обед, увидела около вагона группу маленьких детей. Это были дети из Польши, разлученные с родителями. Один мальчик стоял в стороне ото всех, крепко прижимая к себе футляр со скрипкой. У нее сжалось сердце. Ее умерший сынишка тоже играл на скрипке. Генрих Ренке использовал все свое влияние, и мальчик остался у них в семье. Он назвался Даниилом Кацем. Рассказал, что жил с отцом и матерью в Хойне и что их куда-то увезли. После войны Ренке его усыновили и дали свою фамилию. Генрих Ренке был порядочным человеком, поэтому, прежде чем усыновлять Даниила, выяснил, что его родители погибли в лагере в Дахау. Я прихожусь троюродным племянником Даниилу Ренке, моя бабушка и Клара Ренке были родными сестрами, только одна из них жила в Советском Союзе, а другая — в Германии.

— А сейчас твой дядя жив?

— Жив-здоров и даже продолжает давать концерты. Мама сейчас созвонится с ним и даст ваш номер телефона. Я думаю, он не заставит себя долго ждать. Зная его, могу предположить, что он сразу же захочет приехать, чтобы повидать всех вас.

Словно в подтверждение сказанных Максом слов раздался звонок. Ляля взяла трубку, и на нее обрушился быстрый поток немецких фраз. Она протянула трубку Максу.

Макс, выслушав возбужденную речь дяди, с улыбкой повернулся к Ляле:

— Ну, что я говорил! Он едет в Россию. Думаю, проблем не будет, он не раз приезжал сюда на гастроли. Какое-то время он будет в Москве, затем приедет в Самару.

— Нужно как-то сообщить Леону. Он не успел оставить мне даже номер своего телефона. Но кто точно знает, где его искать, так это — следователь Борин.

Сашкины одноклассники еще долго сидели и вспоминали школьную жизнь. А Ляля все раздумывала, удобно ли позвонить Даше Шерман, чтобы переговорить с Бориным. То, что Дарья по уши влюбилась в следователя, Ляля поняла сразу, как только подруга напросилась к ней «на кофеек». Ей даже не понадобилось для этого раскладывать карты. Дарья просто светилась, рассказывая, как у них все начиналось. Подумав, Ляля решила не беспокоить их так поздно.

Он не думал, что вернется в Россию. Мать взрастила в нем такое чувство родины — настоящей родины его и Иисуса Христа, что он жил лишь с одной мыслью: он туда уедет, чего бы это ни стоило. Всю жизнь он положил на то, чтобы подготовиться к великому переселению. А для этого нужны были деньги, хорошие деньги.

В армию он попал случайно. Никак не думал, что провалит экзамены в институт. Мать тогда сказала, что все, что ни делается по воле Божьей, к лучшему. И он попросился служить на южную границу. Несмотря на свою внешность: маленький рост, крючковатый нос и жидковатые для еврея волосы, — он никогда не был обделен женским вниманием. А все потому, что у него был свой секрет. В то время, когда другие парни робко строили глазки своим одноклассницам, он проходил настоящую школу любви с молодой вдовушкой, что нашла ему заботливая мамочка. К восемнадцати годам он превратился в опытного любовника, знающего и чувствующего женщину. Это не раз помогало ему в жизни.

Пашку Дохлова он выделил из серой массы юнцов-первогодков сразу. В нем он нашел то, что недоставало ему самому. Пашка был злой, как вечно голодный волчонок. Его легко было задеть. Именно поэтому часто попадался под руку «старикам». Его дразнили нарочно, чтобы посмотреть, как этот маленький озлобленный щенок будет в остервенении бросаться на опытных волков. И в ответ получать снисходительные, не больные, но от этого еще больше обидные пинки. Виктор Шерман недолго смотрел на это, взяв Пашку под свое покровительство. И не прогадал. Всю последующую жизнь тот прикрывал его с тыла, беря на себя самую грязную работу.

После службы Пашка приехал к нему в Куйбышев. Виктор к тому времени устроился на завод и поступил на бухучет в плановый институт на вечернее отделение. Послушался совета мамы, которая объяснила ему, что технарей и без него хватает, а бухгалтер-мужчина всегда найдет себе теплое местечко при деньгах. Пусть даже при чужих.

Пашку он пристроил в сборочный цех, где неплохо платили. Учиться тот не захотел. В восьмидесятых они уже смело определяли на сторону готовую продукцию, пользуясь всеобщим бардаком и получая неплохие по тем временам комиссионные. И ни разу не попались — он продумал схему и отходные пути до мельчайших деталей. Но на заводе они продолжали быть на хорошем счету, даже Пашка, наконец научившийся не показывать свой буйный нрав. Дохлов за время такой работы успел жениться, завести ребенка и развестись. Жена не захотела жить, как заявила, с будущим арестантом и ушла от него, прихватив дочь. А он погоревал для порядка и пустился прожигать жизнь. Виктору с трудом удалось убедить его не светиться с деньгами, время было смутное, власть неопределенная, рисковать не стоило. Сам он не женился, предпочитая по-тихому иметь чужих жен.

В восемьдесят первом на завод пришел молодой специалист Александр Соколов. Что-то было в нем такое, что Шерман его заметил. Соколов был как-то по-еврейски умен и осторожен. И тоже любил чужих жен. Они встретились на заводской вечеринке и сразу друг друга «сосчитали»: оба пришли на охоту на молодых специалисток, недавно покинувших студенческую скамью. Но в этот раз им обоим приглянулась не бывшая студентка, а полногрудая заводская буфетчица. Шерман, видя, как загорелись глаза у Соколова, мудро отошел в сторону. И не прогадал: тот попался, как карась на мормышку. А Шерман, ставший невольным свидетелем начинавшихся шашней, получил «материальчик» в досье. У него было много таких кусочков чужих биографий, из которых складывалась интересная мозаика людских слабостей и пороков. Пригодится ли ему или нет данная информация, он не знал. Но мудрая мама всегда говорила сыну, что Бог дал нам уши, глаза и память не просто так. Позже эта информация дала ему стабильный заработок, ручеек американских денег для безбедной жизни на исторической родине. Мама по-прежнему оставалась его главным советчиком и другом. Именно она, лишь раз пообщавшись с Соколовым, сказала, что тот добьется в жизни немалых благ. И посоветовала не терять его из виду. Поэтому, когда тот в девяностом открыл свою фирму, сначала пристроил туда охранником Павла Дохлова, а позже, когда Соколов прочно встал на ноги, сел на место главбуха. Причем сделал так, что Соколов его еще и уговаривал.

Только один раз в жизни он не послушал мамочку и чуть не поплатился за это своей мечтой. Он влюбился. Или подумал, что влюбился. Дашенька Нечаева работала в заводской поликлинике стоматологом, была тонка в талии и обладала такой улыбкой, что сердце опытного бабника екнуло. И он женился. Мать, не дожидаясь дня бракосочетания, собрала свои вещи и, посылая проклятия русской ведьме, окрутившей ее мальчика, уехала лелеять свою обиду в Житомир к родне. А у счастливого Шермана в положенный срок родился сын, как две капли воды похожий на него маленького. Он думал, сердце бабушки смягчится, когда она увидит этого ангелочка, и послал фотографию. Матушка поздравила сына с наследником, но не преминула упрекнуть, что он прервал род Шерманов, ведь мать ребенка была не еврейкой. Впрочем, загадочно добавила она, еще есть возможность поправить ситуацию. С этого времени они стали общаться часто, но лишь по телефону.

А между тем приближался день, который должен был стать последним днем пребывания Шерманов в этой стране. И встал вопрос, с кем он поедет туда. Решение пришло одномоментно. Чувства к жене поостыли, да и не хотелось опять огорчать мамочку. И родился план, рискованный, но дающий ему свободу.

Он не раз уже пользовался той информацией, какую копил год от года. После того как грабить на заводе стало опасно (на место прежнего руководства пришли молодые и голодные), у него и у Пашки случился денежный простой. И тогда он стал придумывать схемы. Четкие схемки отъема денег у всякого рода предпринимателей. Нет, не банальные наезды с применением физической силы и нахрапа. Этим занимались все, кому не лень, пачками садясь в тюрьму. Верхом шика считалось пожить хоть месяц, но крутым братком. Шерман с брезгливостью относился к такой шелупони и все время осаживал Пашку — тот рвался к боевым действиям. У Шермана все было построено так, что никто не догадывался, что законом здесь и не пахнет. К делу был подключен Самойлов, бывший сослуживец их по границе, которого Пашка подобрал на улице, пьяного и бездомного. Отмыв и облагородив бывшего бомжа, они зарегистрировали на поддельный паспорт первую фирмочку-шарик, выдав Самойлова за директора. Получив деньги со сделки на ее счет, обналичив и оприходовав по карманам, тут же пускали Самойлова в запой, выплатив ему его долю жидкой валютой. А «шарик» лопался. В клиенты, или жертвы, выбирались люди не случайные, а те, на кого у Шермана был «материальчик». В то время многие инженеры и мелкие заводские начальники возомнили себя бизнесменами, разные ИЧП и ООО плодились в огромных количествах. Если обобранный до нитки клиент пытался искать правду, ему посылались копии документов и записей откровений о неблаговидных поступках прежней жизни. И клиент замолкал.

Соколова он оставил на десерт. Для финального аккорда. Развести его было делом чести. Поэтому он и устроился к нему сам. И деньги, на которые он собирался его обуть, были несравнимы с той мелочью, какую брали с других. Но и Соколов был не дурак. Кроме того, партнером был его, Шермана, сосед по лестничной площадке, классный юрист и тоже очень осторожный человек, Юрий Голованов. Его Шерман побаивался, без его подписи не был действителен ни один контракт. И на него у Шермана не имелось «материальчика». Успокаивало одно: они трое дружили семьями, а Соколов и Голованов, судя по всему, действительно ему доверяли.

Эту операцию он разрабатывал почти год. Она должна была стать последней, после чего он уедет из чужой страны навсегда. Все шло по плану. Ни Соколов, ни Голованов и не догадывались, что фирма «САМ и К», которую из осторожности зарегистрировали по настоящему паспорту Самойлова, пустышка. Год безупречной работы, приличные активы и имущество по балансам, регулярная реклама в средствах массовой информации. Кто же заподозрит неладное? Но Соколов с Головановым все же раскусили его схему. Самойлова взяли в банке, когда он получал по чеку наличные. Дохлый, дожидавшийся его в машине, видел, как того под белы ручки вели к серой «Волге». Заложить Шермана он не мог, в минуты трезвого просветления дело имел только с Пашкой, которому тоже не удалось уйти от ментов. В конце рабочего дня его вызвал к себе в кабинет Соколов. Он был готов к разговору, хотя надеялся, что его лично просчитать не удалось. Напрасно надеялся. В кабинете, кроме самого Соколова, был Голованов. Вдвоем они его отработанную, казалось, так тщательно схему разложили по полочкам. Он понял, что они стали его подозревать с самого начала, но прямых доказательств его причастности у них нет. Поэтому ему предложили выметаться из фирмы. И пусть скажет спасибо своей жене, только ради ее спокойствия они не раздувают дело. «Спасибо» он из себя выдавил, но унижение, что испытал впервые в жизни, забыть так и не смог. До сих пор, когда в памяти всплывали снисходительные жалостливые ухмылки этих двух рослых красавцев, его охватывает жаркая волна ненависти. И еще он сделал напоследок одну вещь. Хоть немного, но позабавился, видя, как вытягивается холеная морда любителя чужих жен от обрушившейся на него информации. Не зря он таскал с собой диктофон на заводские вечеринки. Водка развязывает языки и туманит сознание. Соколов, к примеру, однажды стал жаловаться ему, что влип с буфетчицей. Та забеременела, как утверждает, от него и теперь требовала, чтобы он ушел к ней. А у Соколова и в мыслях не было бросать жену, которую любит, ради пухлых прелестей сомнительной свежести быстро поднадоевшей ему бабы. Кстати, тогда Шерман не поленился навестить эту размечтавшуюся дурищу в ее буфете. Плача, она поведала ему, что уезжает на родину, в Качуг Иркутской области.

Оставил он ему кассетку с записью на память, пусть слушает в свободное время. А его осунувшуюся вмиг красоту вспоминает, чтобы порадоваться.

Сергей Безрядин вошел в кабинет Борина и устало опустился на стул. Изготовленный на мебельном комбинате где-то в шестидесятых годах прошлого столетия, тот протяжно скрипнул под ста килограммами живого безрядинского веса.

— Когда худеть собираешься, колобок? — вместо приветствия поинтересовался Борин, с сочувствием глядя на друга.

— Отстань. При таком режиме не до диеты.

— Ты дома был?

— Нет, сейчас отчитаюсь и поеду.

— Что привез?

— Любопытную информацию дали наши коллеги на Павла Дохлова. Очень неоднозначный оказался тип. С богатой биографией. Первый срок ему светил еще в семнадцатилетнем возрасте за изнасилование. Девочка, не побоявшись молвы, видимо, под давлением родителей написала на него заявление. А потом забрала. Что между ними произошло, никому не известно. Следователь, что вел это дело, сам теряется в догадках. Катерина Погодина вместе с родителями через день после подачи заявления отказалась от своих обвинений полностью. Так что огласки, как таковой, не было. Погодины на следующий день уехали из города в неизвестном направлении. А Дохлов через три месяца ушел в армию. Служил пограничником на границе с Китаем. И тут едва избежал трибунала. Зверски избил солдата-первогодка. Пресловутая «дедовщина». Дело удалось спустить на тормозах. Чувствуешь, «наш» потенциальный клиент?

— Необязательно, если, повзрослев, одумался.

— Одумался на время. После армии в Оренбург не вернулся, поехал с сослуживцем к нам, в Куйбышев. Тот помог ему устроиться на завод. Женился, родилась дочь. Через десять лет получил квартиру. Имя сослуживца — Шерман Виктор Маркович. Ничего тебе фамилия не говорит?

Борину эта фамилия говорила о многом. Вмиг вспомнилась Даша, сидящая напротив него за столом, подперев кулачками подбородок.

— Насколько я помню, Шерман работал у Соколова бухгалтером.

— Да, а Дохлов — начальником службы безопасности. И тот кидняк, по которому его осудили, был организован не без участия Шермана. Но он проходил по делу как свидетель. Более того, третий участник этой авантюры, некто Самойлов, директор фирмы-однодневки, осужденный вместе с Дохловым, тоже их армейский кореш. Ничего раскладик?

— И что это нам дает? Шермана и Самойлова нет в живых, остается Дохлов. Месть? В каком году он вышел?

— В девяносто девятом.

— Вот! Прошло столько лет! Если он — вариантов два: дозрел или подвернулся случай. Насчет дозревания как-то сомнительно. А случай вполне может называться Сергеев Леон Михайлович со своим наследством. Все логично.

— За этой троицей, как ты знаешь, еще два эпизода. Но и тут непосредственное участие Шермана доказать не удалось. Хотя схема, на мой взгляд, проста: Шерман внедрялся в фирму, кстати, выбирались именно честно работавшие, производственные, исправно платящие налоги ИЧП и ЗАО. Каким-то образом выводил на сделку с очередной фирмой-однодневкой, где директорствовал Самойлов. Как главный бухгалтер, он имел доступ ко всем финансовым документам, поэтому мог проконтролировать перевод денег на нужные счета. А техническую часть исполняли люди Дохлова, якобы «наезжая» на подставную фирму.

— Красиво! Но ненадежно. Почему никто из потерпевших не обращался к нам? Чего боялись, если работали прозрачно?

— Думаю, был у Шермана на них какой-нибудь компромат. Банально шантажировал. Непонятно, как Шерману удалось выкрутиться при последней сделке с Соколовым?

— Как ни печально, я думаю, что дело в сумме с достаточным количеством нулей, переданной в нужные руки.

— Смотри, что тогда получается. Дохлов убивает Голованова на лестничной площадке, дождавшись, когда Сергеев выйдет из квартиры, пообщавшись со своей новой родственницей. В тот момент, когда он уже собирается уходить, теща Голованова открывает входную дверь и видит его с орудием убийства в руке. Дохлов заталкивает женщину в квартиру, убивает ее, перетаскивает труп на кухню и уходит. Ключи Голованова остаются в двери. Не заметил в спешке? Возможно. Труп Голованова он сталкивает в лестничный пролет черного хода. Встает вопрос: откуда он узнал точное время возвращения Голованова? Как подгадал под визит Сергеева? Хотя…

Борин взял в руки телефон:

— Леон Михайлович? Борин беспокоит. Скажите, знал ли Павел Дохлов, когда конкретно вы собираетесь в гости к Петровой Валентине Николаевне? Да? То есть вы должны согласовывать с ним каждый шаг, таково условие финансовой поддержки? Время визита сам назначил? Понятно. Кстати, он не звонил? Нет? Хорошо, тогда до связи. Будьте осторожны.

— Понял? Дохлов велел Сергееву навестить Петрову в определенный час, таким образом, подставив под убийство.

— Но Дохлов из города в последнее время не выезжал.

— Что, за ним следили?

— Угадал, он находится в разработке по делу о крупных махинациях в Торговом банке.

— Тогда это сделал кто-то из его подручных по его указанию. Думаю, доказать это будет несложно.

— А взрыв?

— Тут еще проще. Зная, что Соколов часто оставляет машину во дворе, прикрепить взрывчатку к днищу нетрудно.

— А откуда он это знал?

— Что знал?

— Что тот оставляет машину во дворе? Соколов в основном пользуется подземной парковкой.

— Да, это вопрос… Как и то, откуда он узнал, что Голованов именно этим вечером вернется из командировки и что он вообще в командировку ездил.

— Похоже, у него информатор на фирме.

— Да, похоже. Вот что, Сергей. Сходи еще раз к Соколову, поговори с ним, кто из тех, кто работал с ним в девяностых, работает сейчас. Поговори с секретаршей.

— С Хохлуновой? Она бывшая одноклассница Соколова.

— Тем более. Должна знать о его передвижениях и планах больше, чем другие. Завтра из Иркутской области вернется Артем, расскажет нам об этой загадочной девице. Что-то не нравится мне ее появление после стольких лет безвестности.

— А с Дохловым что будем делать?

— А куда он денется от наших оренбургских коллег? — усмехнулся Борин.

Леон отключился от разговора с Бориным и довольно улыбнулся. Зацепил-таки Пашку следак! Выходит, тот причастен к убийствам. Конечно, сам он пачкаться не станет, но вот его «шестерки» — полные отморозки. «Это что ж получается, он решил на меня два трупа повесить? Подонок! А я еще раздумывал, говорить ли о нем Борину! Хорошо, что сказал, а то бы получилось — прикрываю убийцу! — Леон разозлился. — Лишь одно непонятно: зачем ему убивать Голованова? Мотив какой? Или я чего-то не знаю?»

Звонок мобильного заставил Леона вздрогнуть. «Помяни, и вот оно. И не вовремя, еще не вечер!» — подумал он с еще более разгоревшейся злостью.

— Ну, что молчишь, язык проглотил? — Интонации в голосе Дохлого не предвещали приятной беседы.

— Что ты хочешь услышать?

— Отчет о проделанной работе, дружок.

«Издевайся, издевайся, скоро мало не покажется». Леон постарался успокоиться. Дохлый не должен был догадаться, что он все знает.

— Был у Соколовой. Поговорить толком не успели, пришли менты и меня забрали.

— Да что ты говоришь? За что же тебя, бедного?

— Проверяют всех, кто приходит к Соколовым, у них в прошлый понедельник взорвали машину во дворе.

Молчание на другой стороне затянулось.

— И больше ничего?

— Нет. А что еще может быть? Расспросили, отпустили. Но уезжать из города не велено.

— Плохо, Сергеев, плохо. Дело-то затягивается.

— Я, что ли, виноват?!

— А я?!

— Может, и ты…

— Не понял. Ты чем-то недоволен?

— Недоволен, что время уходит. Если бы ты меня не задержал своими «расследованиями», я уже давно бы встретился со всеми.

— Что тебе сейчас мешает?

— Ничего, кроме того, что я в поле зрения наших доблестных органов нахожусь. Нормально, что я подозреваемый, да?

— Но ты же не взрывал машину, надеюсь?

— Так ведь пока и не нашли того, кто это сделал!

— Тогда и не гони волну. Иди к своей сестрице и забирай побрякушки. Пора долги отдавать.

— Слушаюсь и повинуюсь, господин.

— Ладно. До связи.

«Придурок! Быдло! — К Леону вернулась его прежняя злость. — Погоди, сядешь надолго — за двойное убийство хороший срок дадут! А когда выйдешь, меня в этой стране уже не будет». Мечта о сытой беспечной жизни вернулась вновь. Когда-нибудь вся эта канитель с наследством закончится. Жаль, конечно, придется разбежаться с сестричками в разные стороны — не простят они его за причастность к их бедам. Но он это переживет. Лишь бы Дохлый не догадался о том, что его вычислили, раньше времени.

Дохлый, зажав мобильник в руке, задумчиво разглядывал цветовое пятно на стене кабинета. Эту абстрактную картинку нарисовала его нынешняя жена, Юлька. Бывшая «миссис Теплый Стан» ничего не умела в этой жизни, кроме как тратить деньги и малевать такие вот шедевры. Пашка вспомнил свою первую жену Светлану, так подло бросившую его, как только он принес первые хорошие бабки вместо тех копеек, на какие они жили. Как она ему тогда процедила сквозь зубы: «Дохлов, теперь, когда ты начал „делать деньги“, я со спокойной совестью могу „уносить ноги“». Она забрала дочь и уехала к матери в Воронеж. Он посылал ей щедрые алименты, но переводы всегда возвращались невостребованными. Ехать к ней и унижаться Пашка позволить себе не мог. Так и получилось, что не видел, как выглядит его повзрослевшая дочь, хотя знал, что он уже дважды дед.

Что-то не понравился ему вчера голос школьного дружка. Появилась в нем некая хамоватость, исчезли просящие нотки. Рассказал про его участие в деле с камешками? А собственно, что ему могут предъявить, кроме спонсорства друга детства? Ну вот такой он, Пашка Дохлов, добрый самаритянин! И все равно, как не вовремя! Даже если Сергеев не успеет забрать все камешки у сестричек, что было бы неплохо, эта последняя сделка с Торговым банком позволит ему смыться из этой страны куда-нибудь, где много солнца и соленой воды и нет этих тупых дружков по зоне и «клиентов». Он прикупит домик на берегу морского залива и будет каждый день потягивать пиво, сидя на террасе в плетеном кресле…

Погрузившись в мечты, он не заметил, что в кабинете уже не в одиночестве. Один из тех, кого он только что мысленно обозвал «тупым дружком», стоял перед ним, скрестив на груди руки с огромными кулачищами. В лице громилы не было ни проблеска ума. Дохлый поморщился.

— Ну, что у нас там?

— Там, это… пришли к нам.

— Кто? Говори, не мямли!

— Говорят, из налоговой. Они сейчас в бухгалтерии.

— Какая еще, к черту, налоговая!

У него все везде было «схвачено». Приходить к нему было незачем, он самолично привозил конверт каждый месяц в назначенный день. То, что к нему пришли в контору, да еще без звонка, означало одно: они где-то прокололись. Прощай, далекий берег и бутылочка пива перед сном! «Хотя мы еще посмотрим!» Дохлый натянул пиджак и поправил сбившуюся набок кобуру пистолета. Возможно, всего лишь плановая проверка, а его человек из налоговой в отпуске и не смог предупредить. Дохлый набрал номер налоговика — «Абонент вне доступа».

«Черт! Не нравится мне это!» Дохлый, наклеив любезную улыбку на лицо, вошел в кабинет к главному бухгалтеру. Ольга Макаровна, дама внушительной комплекции, бросила на него обеспокоенный взгляд. Дохлову стало ясно, что это не простой визит вежливости. Он заметил открытый сейф. Папки с документами последней сделки с Торговым банком лежали перед проверяющим на столе. Это могло означать лишь одно — его контора была «в разработке», кто-то сдал всю сделку в самом начале. Ему просто позволили довести ее почти до конца. Почти! Приди они завтра, ничего бы не нашли.

Дохлый молча смотрел, как рушатся его планы.

В коридоре послышались громкие голоса, захлопали двери.

— Разберись, что там еще, — кивнул он громиле.

Дверь в бухгалтерию открылась. На пороге стояли трое в форме.

— Уголовный розыск. Дохлов Павел Николаевич?

— Да, я.

— Вы задержаны по подозрению в причастности к убийству начальника кредитного отдела Торгового банка Вавилина Сергея Николаевича. Вот ордер.

Дохлый мельком взглянул на бумажку:

— Что за бред! Кто это такой?

— Пройдемте с нами, вопросы будете задавать потом.

— Ольга Макаровна, позвоните Волчеку!

Та испуганно кивнула.

— Надеюсь, на адвоката я имею право? — повернулся он к оперативникам. Получив вежливо-утвердительный ответ, Дохлов привычно скрестил руки за спиной и вышел вслед за ними.

Борин положил телефонную трубку на аппарат и чертыхнулся. Только что из Оренбурга ему сообщили, что Павел Дохлов задержан. Как это не вовремя! Пока Борин ничего не мог предъявить ему, не было прямых доказательств. Он надеялся, что, оставаясь на свободе, тот обязательно на чем-нибудь проколется. И вот теперь оренбургские коллеги его закрыли.

— Здравия желаю! — Артем Кораблев, поправляя мятый костюм, вытянулся перед начальством, весело сверкая глазами.

— Чему улыбаешься, настроение хорошее?

— Никак нет. Разрешите доложить?

— Ладно, Артем. Садись, рассказывай.

— В Качуге прекрасная погода.

— И еще там живет интересующая следствие девица.

— Наталья Ивановна Прохорова, одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения. Найти было несложно, к моему приезду ребята не только узнали ее адрес, но и успели навести справки. Живет одна, до отъезда в квартире были пьянки, народ менялся, так что ничего о постоянных подругах и друзьях сказать нельзя. Похоже, у нее опохмелялся весь район. Я разговаривал с соседкой, что знала еще родителей. В общем, яблочко именно от яблони. Где-то в начале июля она сдала свою квартиру и убыла в неизвестном направлении. За несколько дней до этого с ней видели мужчину весьма характерной внешности, определение которой прозвучало из уст все той же соседки — «серенький какой-то». Возраст — около пятидесяти лет.

Борин вспомнил Леона, внешность которого как раз подходила под это описание.

— Уезжала она, как понятно, к нам, в Самару, чтобы познакомиться с папочкой Соколовым, — продолжил Артем. — Отсутствовала недолго. С тех пор как вернулась — в полном неадеквате. Видимо, Соколов отстегнул-таки ей энную сумму. Так что к взрыву она отношения не имеет. Банально сидела в квартире под кайфом.

— Это тоже соседка поведала?

— Нет, ребята из райотдела. К ней зачастили местные наркоманы.

— Значит, поговорить с ней не удалось?

— Обижаете. Привели в чувство и допросили с пристрастием. Напугали, что арестуют за причастность к убийству, она все и рассказала. В Самару к отцу ей предложил поехать некий Павел.

— Так, интересно.

— Да не очень. Описание почти подходит под Павла Дохлова, но по фотографии она его не опознала.

— Может, с памятью у нее плоховато?

— Да нет, все нормально. Кстати, фото Сергеева, которое вы послали по факсу, вызвало у нее куда больший интерес.

— Почему?

— Говорит, где-то его видела, но у нее был не он.

— Смутно все. И не тот, и не этот.

— Самое интересное, что тот Павел, который привез ее в Самару, оказывается, снимал здесь квартиру, и она сказала мне адрес. Он очень интересовался привычками Соколовых и подробно расспрашивал о них и их детях. Она говорит, сразу смекнула — к этой семейке у него свой интерес.

— А какой?

— Этого он ей не доложил.

— В день, когда Соколовы ей указали на дверь, она пошла на квартиру, которую снимал ее любовник.

— Так она еще и спала с ним! Ему же полтинник!

— Ну и что. Говорит, любовь. Кто их разберет, этих молодых дурочек.

— Давай, старик, повествуй дальше.

— А дальше — в квартире обнаружилась только хозяйка, жилец благополучно отбыл.

— Нужно показать этой хозяйке фото Сергеева и Дохлова.

— Уже. Я заехал туда по дороге, та была дома. Ни в одном не признала квартиросъемщика.

— Что ж получается? Есть кто-то третий?

— Наверняка. Потому как и соседка Прохоровой никого не узнала на фото.