Рубины для пяти сестер Болдова Марина
— Мама, но существуют архивы, Интернет! Могут быть живы те, кто знал эту семью!
— Я не вижу смысла в поисках.
Леон не стал говорить матери, что смысл-то как раз есть. И если он отыщет потомков сестер, то вплотную подберется к наследству, оставленному прадедом. Где бы оно ни находилось. А это для него шанс выжить. И даже начать новую жизнь, не отказывая себе ни в чем.
Домой Леон вернулся в прекрасном расположении духа. Наскоро перехватив пару бутербродов, налил себе большую кружку сладкого чая и вытряхнул бумаги из портфеля старого адвоката на письменный стол. Копию завещания он нашел сразу.
«Да, прадед был чудаком. На что он надеялся? Все родственнички соберутся в дружную семейку и сядут на радостях пить чай с плюшками? А то, что может быть драка за золотишко, как в дурных романах, он не подумал?» — Леон боялся прикинуть, сколько это в пересчете на рублики может быть, если получить свою пятую часть наследства! А если еще чью-то присоединить! Стоп! Для начала нужно каким-то образом подобраться к остальным украшениям. Да, процент успеха невелик, но вдруг?
Леон сортировал бумаги по стопкам, откладывая в сторону те, что имели отношение к Печенкиным. «По логике начать нужно со старшей сестры. Она была замужем за родным братом адвоката. Фамилия у них общая — Кац». Взгляд Леона выхватил из пачки писем, отложенных в сторону, старый конверт с адресом, написанным выцветшими чернилами. «Хойна», — еле разобрал более-менее четкие буквы Леон. «Слава богу, Интернет не отключили». Леон нажал кнопку включения компьютера. Он открыл карту Европы. «Почти граница с Германией. Шансов, что остался в живых хоть один человек, помнящий Кацев, ничтожно мало. Еще меньше вероятность того, что колье дожидается меня столько лет. Так. Что тут про город? Семь тысяч населения! Да они там все друг друга знают наверняка! Это хорошо… Самое главное — раздобыть денег на эту поездку! Как ни крути, придется опять идти на поклон к Дохлому. Можно, конечно, не распространяться о наследстве. Скажу ему, что хочу собрать все камешки вместе, должен поверить, старинный гарнитур сам по себе стоит немало. Отдам ему долг, пусть подавится». Леон четко понимал: если съездит в Польшу впустую, это будет конец. Дохлый его попросту уничтожит.
Леон достал из ящика письменного стола кожаную папку, о которой говорила его мать. Пожелтевшая плотная бумага вытерлась на сгибах, но это был подлинный диплом Гренобльского университета. Вторая бумага, заботливо обернутая в тетрадный лист, оказалась метрикой о рождении Антонины Печенкиной. Свидетельство о смерти было написано от руки на обыкновенном листе бумаги и заверено печатью городской больницы. Леон сложил документы в пластиковую папку, положил туда же открытку из музея, на которой был портрет прабабки, и набрал номер телефона Дохлого.
Дохлый сидел, развалившись в кресле, и вертел в руках остро заточенный карандаш. Он с легким недоумением наблюдал, как Леон по-хозяйски устроился на кожаном диване, закинув ногу за ногу.
— Что хотел? Никак деньги нашел? — Дохлый прекрасно знал, как провел сегодня день его однокашник. Он приставил к нему охрану не столько из-за боязни, что Леон смоется из города. Ему хотелось, чтобы тот чувствовал себя как на горячей сковородке.
Ненависть к другу зародилась еще в школе, когда приходилось делить одну девчонку на двоих. Дохлый дураком не был никогда и понимал, что начитанной и умной Катеньке с ним скучно. Он каждый раз срывал свое бешенство на первой подвернувшейся под горячую руку жертве, когда Леон демонстративно при нем приглашал Погодину в кино, а та охотно соглашалась. Ссориться с Леоном из-за девчонки Пашке было не с руки: десятилетку нужно было как-то осилить, вылететь в ПТУ желания не было. Памятью он обладал уникальной, с ходу запоминая все, что вбивал ему в голову отличник Сергеев. Самому было лень учить школьные предметы, но слушать параграфы в пересказе Леона вполне мог. Такое своеобразное образование еще не раз пригодилось в жизни. На зоне он слыл «умником». И лишь рядом с Сергеевым чувствовал свою ущербность.
По большому счету, Катерина была ему не нужна — ну хорошенькая, фигурка ничего. Но Пашка не терпел пренебрежения собой. А поэтому Погодину нужно было сломать, подчинить и… бросить. Ему это почти удалось…
Он затаил на нее обиду, но еще больше ему хотелось чем-то задеть бывшего одноклассника, который никогда не скрывал презрения к нему.
Заработав авторитет и деньги, он однажды решил съездить в их старую коммуналку. Поставив джип прямо под окна их общей когда-то кухни, небрежно продемонстрировав тугую пачку дензнаков, он в приказном порядке отправил Сергеева за выпивкой в ларек. Дохлому на миг показалось, он добился одной из своих целей — опустил того с его кандидатской степенью до уровня его, Пашки, лакея. Но наутро после попойки понял, что ошибся: на лице Леона было написано все тоже презрительное снисхождение к нему.
Он тогда решил, что найдет время и способ, чтобы уничтожить зарвавшегося в своем чванстве друга. Что-что, а ждать умел! И дождался. Сергеев сам, после нескольких лет молчания, заявился к нему с деловым предложением. Сама судьба была за то, чтобы сыграть с бывшим дружком шутку. «Дело», с которым Леон пришел к нему, было простым до безобразия. Пашка даже не приподнялся с кресла, чтобы решить вопрос. Тата Антипкина работала на него не один год. Заняв у него энную сумму под открытие собственного ларька, она прогорела не без его же помощи. Деньги зависли прочным долгом, и Тата вынуждена была работать на своего кредитора. По подобным схемам его «охранная» фирма много лет обувала жадных до денег лохов: армейский друг Витька Шерман был асом в разработке схем. Жаль, так глупо ушел из жизни…
Позже сама Тата Антипкина разводила таких, как она, на крупные суммы, а все «заработанное» отдавала ему, Дохлому. В конце концов, на ее крючок попался Сергеев.
Собственно, денег Леон ему не должен, но знать об этом ему необязательно. Для него он, Павел Дохлов, — пострадавшая по его милости сторона.
Сергеева не жаль — заслужил! Но, узнав, что в городской больнице лежит его мать, он навестил главного врача и выяснил, что необходимо, чтобы облегчить страдания бывшей учительницы. Он не забыл, сколько времени она отдала ему, оболтусу, чтобы обучить французскому языку.
Он отдал ей долг как мог: деньги на обезболивающие лекарства, а это единственное, что нужно было умирающей женщине, теперь поступали в больницу регулярно…
— Я хочу предложить тебе выгодное дело, которое позволит мне с тобой рассчитаться в полном объеме, даже со всеми набежавшими процентами. — Леон первым прервал затянувшуюся паузу.
— Ты, помнится, уже предлагал мне одно выгодное дельце, — усмехнулся в ответ Дохлый.
— Ты можешь меня выслушать?!
— Ну, слушаю, излагай!
— Я сегодня случайно узнал о своем происхождении. Я — правнук одного из самых богатых людей нашего города Печенкина Афанасия Михайловича.
Пашка от души рассмеялся.
— Ты бы придумал что-нибудь пооригинальней, например, назвался бы сыном турецкого паши!
— Ты выслушай меня, да, а потом будешь ржать!
Дохлый, по мере того как рассказ Леона обрастал все большими подробностями, прислушивался все внимательнее. В этой истории что-то настораживало. Но проверить то, о чем говорит его бывший одноклассник, стоило. Запахло деньгами, а нюх на них у Пашки был просто феноменальным.
— И что ты мне предлагаешь конкретно? — негромко спросил он, когда Леон закончил.
— Финансируй мои поиски и получишь две трети того, что я выручу от продажи драгоценностей.
— Ну допустим. А где твой браслет?
— Я заложил его, чтобы отдать тебе проценты.
Леон достал из кейса документы и открытку с портретом прабабки и протянул Дохлому.
— Это кто?
— Моя прабабка. Анна Афанасьевна Печенкина.
— Тут практически ничего не видно. Какие такие рубины?
— Сходи в музей, Паша, — вкрадчиво посоветовал ему Леон. — Там этот портрет в человеческий рост!
— Ладно, не пыли. — Дохлый выдвинул ящик стола и достал пачку денег. Небрежным щелчком он пододвинул ее к Леону.
— Иди, выкупи побрякушку и принеси мне. После этого я решу, стоит ли овчинка выделки.
Леон вышел из кабинета и облегченно вздохнул. Жадность Пашки до денег, на которую он и рассчитывал, повернула ситуацию в его, Леона, пользу. Завещание прадеда Леон показывать Дохлому не собирался. Со своим законным наследством уж как-нибудь разберется сам!
— Галочка, пойди отопри ворота, Ляля приехала. — Валентина Николаевна вытерла руки белоснежным полотенцем и прикрыла крышкой кастрюлю с закипевшей картошкой. Въезд на дачный участок был виден лишь из маленького оконца на кухне.
Давно, когда Головановы-младшие были еще крохами, этот заброшенный кусок чужих владений достался им практически даром. Вся усадьба, где росли вековые дубы и пахнущие смолой сосны, принадлежала местному художнику, который так же учительствовал и в деревенской школе. Жил он бобылем, в бревенчатом доме с мансардой и верандой. Дом окружал некогда великолепный цветник, но художнику было лень каждый год высаживать цветы, и теперь из земли торчали лишь пожухлые стебли.
Валентина Николаевна с зятем и дочерью ездили по окрестным деревенькам в поисках места для летнего отдыха. Дом приворожил сразу. Словно зомби, они потянулись гуськом по узкой дорожке в глубину сада, где и застали самого художника. Долго уламывать хозяина не пришлось, он не только согласился пустить к себе на постой все семейство, но и сам предложил купить у него участок. Цену он назвал смешную, только попросил помочь перевезти вещи в деревню. Сам он толком не знал, где границы его владений, и они ориентировались по старым полусгнившим столбам, оставшимся от забора. Все устроилось как нельзя лучше, быстро и к радости обеих сторон. В начале июня Голованов перевез художника с его скарбом в деревню — там жила вдовушка, с которой этот крепенький старичок собирался коротать оставшуюся жизнь. Глобального ремонта не затевали, в доме всем нашлось место, а детская с огромным, почти во всю стену, окном привела малышей в восторг. Валентина Николаевна первым делом очистила от сорняков место под огород и посадила цветы в палисаднике. Они не спилили ни одного деревца, не выкопали ни одного кустика, решив, что плодов пары яблонь и одной вишни вполне хватит для варки варенья на зиму. Малина и крыжовник дико кустились вдоль бывшего забора, образуя живую изгородь. Руки у Голованова были отнюдь не «золотые», поэтому и сейчас, спустя много лет, дача имела все тот же запущенный вид. Правда, участок новый хозяин огородил, наняв для этого мужиков из деревни…
Машины одна за другой въехали во двор и почти синхронно припарковались возле забора.
— Привет, Лялька! — Галина приняла пакеты из рук сестры, чмокнув ее в щеку. — Саня, неси мясо к мангалу, там уже голодный Голованов рвет и мечет! Вы чего задержались-то?
— Да, как-то так получилось. — Ляля отвела глаза в сторону.
— Что, с матушкой опять проблемы? — тихо спросила Галина.
— Ее величество теща не пожелали ехать с нами в одном экипаже, а другого не нашлось! — ничуть не огорченный этим обстоятельством, за жену ответил Соколов.
— Брось ты! В первый раз, что ли? — облегченно улыбнулась Галина, сразу отгоняя от себя дурные мысли. — Пойду племяшку поприветствую, золотце мое!
Галина посмотрела в ту сторону, где из темно-зеленого джипа, больше походившего на боевую машину, выбирался молодой мужчина с абсолютно лысым черепом и щегольскими очочками на носу. Аккуратно придерживая заднюю дверцу, он подал руку сидевшей внутри молодой женщине.
— Маргоша, умница моя, как хорошо, что ты приехала! — Галина поцеловала племянницу в веснушчатую щеку. Лялина дочь была ее безусловной любимицей.
Вежливо кивнув ее мужу, она за руку повела Марго по дорожке к дому. Лялин зять вызывал у нее стойкое неприятие одним своим внешним видом, но самое главное — способом, каким зарабатывал «на хлеб с икрой». Всем было известно, из чьих карманов в его кошелек течет ручеек левых рублей на топливных заправках. А Григорий был владельцем целой сети таковых. К тому же Галина считала его недалеким и простоватым, хотя Григорий Усков окончил математическую школу с медалью и Технический университет с красным дипломом. Впрочем, будучи воспитанной матерью в терпимости к ближнему, нелюбовь к Маргошиному мужу Галина никак не проявляла и улыбалась ему вполне искренне.
— Гриша, сумки не забудь в багажнике, — обернулась к мужу Марго, идя рядом с тетушкой. — Тетя Галя, как бабушка? — Марго помахала рукой выглянувшей из окна Валентине Николаевне.
— Бодра как всегда — суетится с пирожками, гору уже нажарила, все ей кажется мало! — рассмеялась Галина.
— Пойду помогу на кухне. — Марго повернула к крыльцу. Маму тетушки она обожала, невольно сравнивая ее со своей родной бабушкой Анной.
Галина вслед за зятем повернула к площадке с мангалом, где о чем-то спорили друзья — Соколов и ее муж.
— О чем шумим? — Галина подозрительно покосилась на вдруг примолкших мужчин.
— Мясо не поделили, — буркнул Соколов, отходя от нее на безопасное расстояние. Он подозревал, что Юрка не сможет долго скрывать от жены предмет их горячего спора, и мог предугадать ее реакцию.
— Ну, Голованов, я жду. — Галина вплотную подошла к мужу.
— Сам скажешь? — Тот бросил тоскливый взгляд на друга и начальника.
— Я сватаю его в командировку, Галюнь, а твой муж сопротивляется. В общем, рабочий момент, ничего особенного, — торопливо проговорил Соколов, отходя от нее еще дальше.
Оказавшийся рядом Григорий громко и непочтительно фыркнул. Он знал, что таким ответом от сестры его тещи не отделаться.
— Все? — В голосе Галины слышались ехидные нотки.
— На неделю. Включая выходные, — уточнил Голованов виновато.
— И это лишь в конце месяца! — вставил Соколов и осекся, вспомнив, что, кажется, именно двадцать пятого у Юркиной матери юбилей!
— Значит, выходные… А помнишь ли ты, мой муж, что именно будет в конце месяца?
— Мамин юбилей…
— Ладно, к субботе он вернется, Галь, гарантирую! — Соколов прикидывал, сколько по времени может занять проверка филиала. Договор он закроет не раньше двадцатого, ехать придется либо в тот день, либо на следующий. Поймать директора на халатности, а то и на воровстве они с Юркой решили еще в начале лета.
— Ладно, работнички. Мясо не передержите! Уголькам вместо сочного шашлычка никто не обрадуется. И не забывайте, по какому поводу мы собрались сегодня, — добавила она, отходя к столу.
— А что за повод? — спросил Григорий, понизив голос почти до шепота.
— Это их семейное. Потом все узнаешь, — отмахнулся Соколов, переворачивая шампуры…
Валентина Николаевна из открытого окна кухни с удовольствием наблюдала за довольно слаженной суетой мужчин у мангала. Но, заметив, как испортилось настроение дочери после короткого разговора с ними, немного расстроилась.
— Бабулечка Валя! — Марго тихо подошла к ней и поцеловала в щеку.
— Ох, солнышко мое! — отвернулась она от окошка, обнимая внучатую племянницу. — Бабушку-то где потеряли?
— Ну… не захотела она! И слава богу, посидим спокойно!
— Не надо так, Маргоша! — строго одернула ее Валентина Николаевна. На самом деле, она давно не удивлялась, почему родные внуки так не любят ее сестру — у Анны редко находилось доброе слово не только для посторонних, но и для собственных дочери и внуков.
С тех пор как Анна, изгнанная мужем из дома за измену, вернулась и поселилась в своей бывшей квартире, Валентина Николаевна не находила покоя. Ей было до слез жаль Лялю, вынужденную жить с матерью и бабушкой. Деда как бы и не было — тот с утра до вечера сидел взаперти в своем кабинете, сочиняя мемуары. Обе родственницы относились к Ляле с равнодушием, часто ссорясь и не замечая ее присутствия. Разница между ними была лишь в том, что бабушка была более ответственным воспитателем. Ляле от этого жилось не легче — требования бабушки она должна была выполнять неукоснительно, ее собственное мнение ту не интересовало. Валентина Николаевна издали наблюдала за Лялей, у которой отняли детство, наполненное искренней любовью отца и няни, с болью и жалостью. В глазах тринадцатилетнего ребенка была такая взрослая мудрость, что это пугало тетушку. После смерти няни Нюши Ляля словно осиротела окончательно.
В конце концов, Анна, в очередной раз устраивая свою личную жизнь, переехала к своему новому «мужу», позабыв на время и о Ляле, и о немолодых родителях. Ляля осталась одна, когда исполнилось восемнадцать. Один за другим умерли бабушка и дед. Но долго жить в одиночестве ей не пришлось. Анна, которую выставил за дверь не выдержавший ее характера избранник, вернулась домой, к дочери. О том, какую роль она сыграла в судьбе Ляли в самые сложные моменты жизни, Валентина Николаевна вспоминала с содроганием. И сейчас она дочери не помощница, и хорошая бабушка из нее тоже не получилась…
— Маргоша, почему твой брат не приехал?
— Кир со своей девушкой уехали к ней в деревню, куда-то в Оренбургскую область.
— Как девушка-то у него, хорошенькая?
— Не знаю… кто ее видел?
— Никто! — ответила дочери вошедшая на кухню Ляля, обнимая Валентину Николаевну. — Здравствуй, родная! Кир сказал «не париться»!
— Ну и ладно. Взрослый мальчик, разберется сам. Оренбургская область, говорите… Там, в Беляевке, когда-то было имение наших предков! Только оно сгорело!
— Да, точно! Кир же в Беляевку и поехал. — Ляля задумалась. — Интересно было бы туда наведаться.
— Да, девочки, неплохо бы. — Валентина Николаевна тихо вздохнула. Ее мать Наталья Афанасьевна мечтала побывать в родных местах. Она рассказывала ей, что последний раз видела свой дом горящим в тот день семнадцатого года, когда они бежали в Петербург. И еще она очень хотела разыскать своих старших сестер Зою и Антонину. Муж Валентины Николаевны посылал запросы в Польшу, в Хойну. Но ответ всегда был один — угнаны фашистами в концлагерь. Дальнейшая судьба Зои и Михаила Каца и их сына Даниила неизвестна. Адреса последнего места жительства Антонины Печенкиной у них не было, в Гренобле та жила на съемной квартире и письма получала на почтамте…
— Обалдеть, как вкусно! Сашка, я тебе все прощу за такое удовольствие! — Галина, любительница шашлыка, обожала замаринованное им мясо.
— И какие же грехи ты мне собралась отпускать, святая ты наша? — насмешливо спросил он.
— А то ты не знаешь! — сердито ответила та.
Они сидели в тени раскидистого дуба на старом одеяле и ели шашлык прямо с шампуров.
— Галка, не говори загадками, знаешь ведь, не люблю. — Сашка насторожился и отложил пустой шампур на тарелку.
— Да знаю, потерпишь. Дай дожевать, потом я с тобой поговорю!
— Ого, кажется, надо мной навис суд праведный, — пробурчал он в ответ, понимая, что от объяснений с сестрой жены не уйти.
Он, Соколов, редко выползающий из своей скорлупы, сам того не замечая, с Галиной мог говорить обо всем. Более надежного друга у него не было. Даже ее мужу, своему другу Юрке Голованову рассказать мог далеко не все — не понял бы тот. А Галка могла двумя-тремя фразами разложить любую проблему по полочкам. Он всерьез никогда не обижался на резкость, с какой она порой высказывала свое мнение, твердо признавая справедливость ее суждений. А еще он доверял ее интуиции. Сейчас ему было худо. Худо оттого, что не понимал, что происходит у них с Лялей. Они не ссорились, нет. Но в редких спорах она быстро и равнодушно соглашалась с ним, скользяще отводила глаза и уходила. Это страшно пугало — он привык к резким ответам, попыткам «отесать» его, не привыкшего ко всяким политесам мужлана. Она больше не называла его «бесчувственным бревном». Она не говорила ничего. И Сашка испугался, что теперь ей все равно, какой он. Похоже, он ей никакой больше нужен — ни воспитанный, ни мужиковатый. Когда-то он завидовал Юрке, что того никто не пытается «облагородить», ни теща, ни жена. Они его принимали таким, какой есть. Позже, когда наконец понял разницу меж собой и Головановым, успокоился. Юрка от рождения принадлежал к тому кругу, о котором ему все время напоминала теща Анна Андреевна. А он, Соколов, как ни старайся, навсегда останется «за кругом». Именно Галка тогда объяснила ему все это, весело подтрунивая над его потугами стать «своим». «Ты, Соколов, лучше бы оставался собой, чем тратить время на эти игры. Поверь, на самом деле Ляльке все равно, умеешь ли ты целовать ручки дамам и вести умные разговоры. Она тебя просто любит. А воспитывает по инерции, заметь, только после очередного посещения Анны Андреевны. Научись различать, где говорит она, а где из нее „лезет“ матушка. И тебе сразу станет легче. Ну не родился ты в семье юристов, как Голованов, зато твоя мама любила тебя, и неважно, соответствовал ли ты чему-то там! Лялька всегда мне говорила, что, если бы не твои родители, царство им небесное, ваши дети не знали бы, что такое бабушка и дедушка. А ты бы лучше попытался понять жену. Что ты о ней знаешь? О ее детстве, например?» — вдруг поставила она его тогда в тупик своим вопросом. Они сидели часа три под этим же деревом, и он с жадностью слушал ее, ловя каждое слово. Она рассказала ему все, доведя его до отчаяния и глубокого стыда. Он, самонадеянный дурак, никогда не расспрашивал Ляльку о жизни до встречи с ним, однажды отрубив желание той поделиться с ним накопленной болью одной фразой: «Мне неинтересно, с кем и как ты жила раньше, давай больше к этой теме не возвращаться». Он-то имел в виду лишь ее ухажеров, которых у Ляли всегда было полно! А она, видно, поняла, что ее прошлое его не волнует. И замолчала. Если б не Галка, он бы так ничего и не узнал…
И вот сейчас Галина, вновь учуяв надвигающуюся беду, собирается «прочистить ему мозги».
— Ты не шути. Лучше внимательно посмотри на жену — Лялька на себя не похожа. Вчера я с ней попыталась поговорить, но бесполезно. Кажется, это тот случай, когда непонятно что и непонятно почему. Ее объяснение про «кризис брака» — просто отговорка.
— Ты думаешь, я ничего не замечаю? Но она все время молчит!
— А ты пытался ее спросить? Честно говоря, зная Ляльку, я думаю, что она чего-то ждет. Равнодушно, как неизбежное.
— Галя, поверь, на сегодняшний день я чист перед ней как стекло. Да ты и сама видишь, сколько у нас с Юркой работы! Открыли еще два отделения, а работать некому. Так и мотаемся по очереди в командировки, пока поставить на руководство некого. Кто ворует, кто просто ничего не делает вдали от начальства!
— Кто тут ничего не делает? — Ляля подошла тихо, мягко ступая спортивными тапочками по молодой траве. — Соколов, не грузи мою сестру своими проблемами. Галя, пойдем с твоей мамой поговорим.
— А мне можно? — спросил Сашка.
— А тебе интересно? — Ляля впервые за последнее время посмотрела ему в глаза.
— Не цепляйся к мужику, сестрица. Пошли, Соколов, твоя жена кое-что раскопала интересное про наших предков. Нужно обсудить!
Валентина Николаевна разливала по чашкам чай из большого медного самовара, растопленного на углях. От чашек разносился такой дух, что запах черемухи, цветущей у самых ворот, померк перед этим букетом. Пчелы, обманутые исходящим от напитка ароматом, вились рядом, позабыв о цветочных клумбах. Все расселись по длинным скамьям, врытым в землю вокруг деревянного стола, на котором на керамических блюдах высились горки сладких пирожков. Валентина Николаевна с удовольствием оглядела многочисленное семейство. Ляля, достав из пакета альбом, передала его Валентине Николаевне. Та раскрыла его и всплеснула руками:
— Господи, это же Анна!
Галина с Лялей дружно рассмеялись.
— Нет, мама, это не твоя сестра. Это — Анна Печенкина, твоя бабушка.
За разговорами и воспоминаниями незаметно пролетел день. Уставшее солнце закатилось за вековые деревья, уступая место легкому, сумеречному туману. Комары, почуяв свежую кровь, радостно набросились на расслабившихся от чая и пирожков людей, но в дом никому идти не хотелось.
— Лялька, ты карты взяла? — Галина наклонилась к самому уху сестры.
— В машине. А что? Проблема какая? — тревожно спросила Ляля. Галина просила ее сделать расклад на картах только в крайнем случае, когда у нее срабатывала собственная интуиция.
— Да так… Неспокойно как-то. Пойдем?
Ляля сходила к машине и вернулась с небольшим пакетом в руках.
— Давай в мою спальню. — Галина первой вошла в дом и направилась к лестнице на мансардный этаж.
— Что тебя так волнует? Что-то конкретное? — Ляля перемешивала карты перед зажженными треугольником свечами.
— Да. Командировка Юрки, на которой настаивает Соколов. Что-то мне не по себе. Посмотри, благополучно вернется? Вдруг с самолетом что? Или… не знаю. Просто разложи на эту поездку.
— Хорошо. Думай о муже. — Ляля пристально вглядывалась в глаза Галины. Вынув три карты из небольшой колоды, она произнесла: — Дорога туда, цель поездки, дорога обратно. — Она показала поочередно на каждую карту. — Смотри: дорога туда — успешное движение к цели, цель — поиск компромисса, справедливый суд.
— Все правильно, там директор накуролесил в филиале, Юрка едет с ним разбираться. А обратная дорога?
— Обратная… карта Мир — гарантированный успех, окончание пути. Все нормально, вернется твой муж домой, никакого крушения самолета, — нарочито спокойно и убедительно произнесла Ляля.
— Ладно. Это все мои страхи. Просто не хочется почему-то в этот раз его отпускать. Пойдем в сад. Наших там комары уже съели, наверное. — Галина шагнула к двери.
Ляля быстро вытащила еще одну карту из стопки. «Господи, да что такое? Какая такая катастрофа после возвращения?!» — Она так же быстро убрала карту обратно в колоду и пошла за сестрой.
Дохлый нетерпеливо поглядывал на часы. После этого странного звонка он был сам не свой. Вроде бы и предложение встретиться было ненавязчивым, и голос у мужика приятный. Но его, давно переставшего бояться чего-либо в жизни, насторожила эта мягкая властность в тоне незнакомца. Или знакомца? Голос, голос! Точно слышал раньше. Из прошлого привет? С зоны? Нет, слишком интеллигентный говорок.
Дохлый и сам не мог себе объяснить, отчего чуть не подпрыгивает на стуле от нетерпения, поглядывая на входную дверь через плечо. И все-таки он пропустил этот момент.
— Здравствуй, Павлуша! — вкрадчиво-насмешливо раздалось над ухом, и твердая мужская рука легла ему на плечо.
Дохлый резко обернулся. «Нет, мне туда еще рано», — мелькнула мысль о дурдоме, потому что Павлушей, кроме мамы, его называл лишь еще один человек. Но на этом свете он никак не мог пригласить его на встречу! Дохлый даже не стал вставать, не сделал ни одного движения, чтобы скинуть его руку со своего плеча.
Мужчина присел на соседний стул и в упор посмотрел на Дохлого. Ласковая улыбка не сходила с его лица.
— Павлуша, дорогой! Ну не мог я приехать раньше, прости!
Дохлый прокашлялся.
— Откуда? Откуда приехать? — тупо переспросил он, пряча глаза.
— Так ли уж это важно? Главное — я не забыл тебя, ведь так?
— Ну… наверное. — Дохлый пока не мог разобраться в своих чувствах. Злость и радость, обида и возникшее вдруг облегчение. И — страх. Он попытался сделать равнодушное лицо.
— Да не пыжься ты так, Павлуша. Я же вижу, ты рад меня видеть. Не можешь поверить, что это я, да?
— Где-то так, — выдавил из себя Дохлый.
— Расслабься. И можешь начинать спрашивать.
— Рассказывай с самого начала, с того самого дня, — почти приказал Дохлый. Он все же сумел взять себя в руки, попривыкнув к новому образу своего старого друга. Тот молча кивнул, признавая его право на приказной тон. По мере повествования у Дохлого вытягивалось лицо. «Да он сумасшедший! Провернуть такое мог лишь тронутый на всю голову человек! А рискнуть приехать после всего, что натворил! Это нужно быть совсем безумцем», — думал Дохлый, слушая его.
— А теперь я хочу вернуть кое-кому долги. Ты со мной?
— Твое право, но я — пас.
— Чего боишься, Павлуша?
— Ничего не боюсь, это — твои заморочки! — Дохлый делано-равнодушно пожал плечами.
— Я тебя не понимаю. Или есть что-то, о чем я не знаю? — В тоне говорившего появились угрожающие нотки.
«Черт, я и забыл, как он умеет смотреть и видеть. Ничего не скроешь. А если?… Что ж, можно попробовать. Не все ж ему меня использовать вслепую, не мальчик я уже!» Дохлый долго и подробно рассказывал о своих планах, особенно подчеркивая, как вовремя появился его старый друг. «Пусть думает, что я по-прежнему с ним. Начнем, а там видно будет. Гений интрижки, так его! Я и сам не идиот. Главное — все правильно просчитать!» — Он старался смотреть в сторону, словно опасаясь, что тот заметит даже малейшую фальшь.
Мужчина слушал внимательно, но по выражению его лица было не понять, интересно ли ему все, что рассказывает Дохлый. Холодный взгляд был направлен куда-то за плечо Дохлого, руки лежали на столе спокойно.
«Да кто ж это такой? Чисто мертвяк!» Охраннику Дохлого, сидевшему за соседним столиком, было не по себе. Такой неподвижный взгляд он видел только у покойников. И он не помнил своего шефа, пребывавшего в таком напряжении. На всякий случай он принял удобную позу, чтобы было легко вскочить из-за стола, если что. «Придушу двумя пальцами шмакодявку», — решил он, глядя на тщедушное телосложение незнакомца.
Ляля занималась своим любимым делом: переставляла по-новому книги на стеллажах и заодно протирала переплеты влажной тряпочкой. Ее любовь к «дамским» детективам была еще одним поводом для насмешек мужа. Тот считал, что женщины специально переводят бумагу, дабы высказать на ней то, что не решаются произнести вслух. Каждая пишет о том, чего на самом деле никогда не будет в ее жизни. Богатый муж, дети-вундеркинды, тонкие и чувственные отношения, интрига, желательно с парочкой трупов, — мечта любой экзальтированной дамочки. А то, что они все такие, эти «детективщицы», муж не сомневался. И снисходительно разрешал Ляле потреблять это чтиво в качестве психологической разгрузки. Сам он, проглатывая втихаря очередной томик Дашковой или Устиновой, наивно полагал, что жена этого не замечает. Ляля лишь тихо посмеивалась над ним, оставляя на видном месте книжные новинки.
Ляля услышала, как поворачивается ключ в двери. «Неужели Соколов решил пожаловать на обед?» — этого не случалось уже несколько лет, хотя офис фирмы находился в десяти минутах езды от дома.
— Мамсик, привет! — Кирилл изогнулся знаком вопроса и чмокнул мать в щеку.
— Привет, дорогой. Учуял любимый борщ? Садись, только руки вымой.
— Есть хочу, сегодня до работы пришлось забежать к шефу домой, у него там с компом нелады, позавтракать не успел!
Ляля уже наливала в тарелку, которую сын называл «мое блюдце», борщ из кастрюли. Кирилл вышел из ванной комнаты, плюхнулся на табурет и откусил от бутерброда с колбасой добрую половину. Эта его привычка закусывать любой суп бутербродами доводила его сестру Марго до бешенства.
— Как съездили к родителям Кати?
— Класс! Я б там поселился, в Беляевке! Свежий воздух, сад огромный и речка в двух шагах. Правда, берега крутые — подмывает. Лестницу жители сделали, по ней и спускаются к воде. Утром вода — ледяная, кайф! Еще озеро имеется, но дальше, у леса.
— Что-то я в тебе раньше не замечала такой тяги к сельской жизни! На дачу к Головановым не затащишь!
— Что дача? Кусок земли с деревьями, огороженный забором! А там — простор!
— Хочу тебе сказать, Кир: в Беляевке было наше родовое имение Печенкиных.
— Вот это да! Почему ты мне раньше не говорила?
— Ты не спрашивал. Вам с Марго никогда не была интересна история нашей семьи.
— Мамсик… не обижайся. Сейчас молодежь вся такая, твои дети не исключение, — нашелся Кирилл.
— И Катя?
— Нет, мам. Катя как раз другая. А семья у нее… В одном доме — куча народа, и никто никому не мешает. Разговаривают тихо, не кричат. Только деду — он глуховат. Нет, у них нет той могильной тишины в доме, как у нас… Ой, прости, мам, — осекся Кирилл, видимо, заметив, как она помрачнела.
— Ты прав, Кир! Именно — могильная, — вздохнула Ляля.
— В последнее время, что я здесь жил, казалось, дома нет никого. Если бы не стук «клавы» из-за ваших с отцом дверей! Вы с ним совсем не общаетесь?
— Все у нас нормально, Кир! Не драматизируй. Ты лучше скажи, почему с Катей нас не знакомишь?
— Вот сегодня как раз и зашел сказать — вечером придем вдвоем! Только предупреждаю заранее. Я с ней не просто так. Понравится она вам или нет, на мое отношение к ней это не повлияет.
— Что же в ней такого необычного, что ты нас так готовишь к знакомству?
— Отвечу. Во-первых, она старше меня на три года.
— Это не смертельно!
— А во-вторых, у нее есть ребенок, не от меня. Дочка живет у Катиных родителей.
— Где же ты нашел такое сокровище, сын?
— Я так и знал, что ты не удержишься и съязвишь! Все просто — мы вместе работаем.
— Собираешься жениться? — не удержалась Ляля от вопроса.
— Мам, ну какая женитьба! У нас ни кола ни двора. Где жить? В коммуналке у нее? Или у вас? Нет уж… Хотя можно к родителям в деревню…
— Не выдумывай! Что ты там делать будешь? С твоим образованием?
— Мам, ну ты что думаешь, Беляевка — медвежий угол? Большое село! Асфальт, фонари! Тарелки и Интернет в каждом практически доме. Школа, больница, дом творчества! Между прочим, ребенку там — рай. Каких только кружков нет! А я в школу пойду работать. Учителем информатики!
— Шутишь, Кир? — Ляля недоверчиво посмотрела на сына.
— Нет, мам. Катя захочет — поеду! Мне она очень нравится, правда. И мне надоело ее скрывать от вас, словно она прокаженная. Между прочим, и Катя боится к вам идти. Вбила себе в голову, что вы не захотите ее принять, еле сумел уговорить сходить хотя бы в гости!
— Прости, Кир, но мне не все равно, с кем ты живешь. И не буду обманывать, наличие у нее ребенка — не радостная для меня новость.
— А мне ее дочка понравилась. Такая прикольная! Залезла ко мне на колени и сразу папой назвала. Шебутная немного, но послушная. С ней в основном Катькин прадед возится. Ему сто лет в обед, а за Машкой присматривает. Кстати, не хочешь на родину предков съездить, а?
— Мы как раз эту поездку обсуждали вчера на даче. Я вам вечером все расскажу. Приводи свою Катю, будем знакомиться!
— Спасибо, мамсик! Тогда до вечера!
Кирилл, перескакивая через ступеньку, побежал вниз по лестнице. Ляля, едва успев дойти до кухонного окна, увидела, как ее сын лихо выруливает из арки дома на своей побывавшей в дорожных битвах «десятке».
— Сашка, не таскай со стола, всю красоту порушишь! — Ляля довольно ощутимо хлопнула мужа по протянутой к очередному канапе руке.
— Ну ты, Лялька, зануда. Что изменится от того, что в этой горе не хватит одного бутерброда?!
С последней поездки на дачу Головановых изменились их отношения. Ляля поняла, чего не хватало им в последнее время. Этой вот шутливой легкости и нарочито грубоватых подколок. Такие переругивания могут себе позволить лишь очень близкие друг другу люди. И никаких обид. Любя, прощая и терпя. Они вернулись к началу их совместной жизни. Когда все острые углы сглаживались таким вот образом. Может быть, поэтому их брак продержался и год, и три, а потом и двадцать с лишним лет.
— Иди, открывай дверь сыну, голодающий! — Ляля подтолкнула мужа в спину по направлению к коридору.
Сашка, бросив на стол тоскливый взгляд, поспешил выполнить приказ. Вернулся он, пропуская вперед себя Кирилла и девушку.
— Мама, папа, это — Катя. — Кирилл по-хозяйски обнял подругу.
— Здравствуйте, Катя, — чуть не хором ответили они с Соколовым.
Ляля на секунду закрыла глаза, чтобы не показать своего удивления. Перед ней стояла девочка, маленькая, ростом чуть выше ее самой, с пухлыми как у ребенка щеками. В зеленых глазах плескался затаенный страх. Стройные ножки, затянутые в голубые джинсы, в нерешительности топтались на месте. Ляля испытала неловкость.
— Проходите, Катя, присаживайтесь, — на помощь пришел муж, взявший инициативу в свои руки. — Кирилл, что мнешься как не родной?
После вкусного ужина и нескольких бокалов муската Катя уже смеялась шуткам хозяина дома.
— Кать, а наши предки тоже из Беляевки! — гордо сообщил Кирилл и посмотрел на мать.
Катя удивленно повернулась к Ляле.
— Да, имение моих прадедов было в вашем селе. Вот посмотри. — Ляля взяла с полки приготовленный заранее альбом, раскрыла его и положила перед Катей. — Это Анна Печенкина, моя прабабушка.
— Ой, Елена Владимировна, это же тот портрет, какой мы подарили городскому музею!
— Да что ты говоришь! И как же он к вам попал?
— Эту историю мой прадед рассказывает каждому приезжему. Его отец в молодости работал у Печенкиных на конюшне. В тот день, когда солдаты подожгли усадьбу, он едва успел вывести нескольких лошадей из горящих стойл. В кустах у ворот он и нашел этот портрет и зачем-то приволок его домой. Его мать, отругав сына, обернула картину в старое одеяло и спрятала в сарае. Моя мама, разгребая в сарае старый хлам, нашла ее и отнесла в наш дом творчества. Позже его торжественно передали городскому музею.
— Кир сказал, твой прадед жив?
— Да, и в здравом уме, слава богу! А память у него как у молодого. На кладбище при церкви ваш фамильный склеп — так вот он поименно помнит всех захороненных там… А еще у нас в Беляевке… да что тут рассказывать, приезжайте к нам, все сами увидите.
— Спасибо, Катя. Как раз недавно на семейном совете мы обсуждали такую поездку. Видимо, действительно пришло время…
— Приезжайте все вместе, дом у нас просторный, а природа какая! Отдохнете, ягод поедите вдосталь, в лесу погуляете.
— Ну, Катька, тебе только зазывалой работать. Смотри, мои родители уже готовы чемоданы паковать. — Кирилл ласково коснулся губами Катиной щеки. Молодая женщина покраснела…
Быстро убрав посуду после гостей, они с Сашкой еще долго обсуждали будущую невестку и предстоящую поездку в Беляевку. То, что Кирилл рано или поздно женится именно на Кате, у обоих не вызывало сомнений. «Какая-то она слишком скромная», — с нотками недовольства говорил Соколов Ляле. «Тебе что, кабацкую девку для сына в жены хочется?» — возмущалась она. Но оба, в конце концов, пришли к выводу, что выбору сына придется довериться и принять его. «А девочка ее нам не помеха, правда?» — с надеждой спросила она. «Нет, девочки нам никогда не помеха!» — отшутился он, закрывая за ними дверь их общей спальни.