Рубины для пяти сестер Болдова Марина

— Слушай, а давай выпьем за встречу! — Дохлов полез в карман джинсов. — Слетай в «комок», купи что нужно.

И он протянул Леону тугую пачку купюр, перетянутую канцелярской резинкой.

Вроде бы так и должно быть, что за выпивкой и закуской топать ему, кандидату наук Леону Сергееву. Стоило учиться, писать диссертацию, грезить об открытиях, чтобы бежать в ларек за пойлом для бандита!

Он бросил на Дохлова полный злости взгляд. В тот момент Леон не думал о том, заметил ли Дохлов, какое впечатление произвел на друга детства. Молча взяв деньги, он вышел из комнаты.

«Здорово ж мы набрались…» Леон смотрел на спящего на диване Пашку. Во сне тот выглядел сильно постаревшим подростком с негустой порослью на щеках. Леон не мог отделаться от чувства раздражения. Встреча прошла скомканно, ему пришлось больше молчать, слушая армейские байки, каковых в запасе у Дохлова оказалось множество. Было неинтересно. Об армии он имел весьма смутное представление. Рассказывать о себе было нечего, не говорить же о своих потугах стать бизнесменом. Но Леон заметил одну странность. Дохлов ничего не говорил о том, чем занимается сейчас и где провел двадцать лет после армии. Лишь мельком упомянул Куйбышев. Было еще кое-что, насторожившее Леона. Без всякой задней мысли он спросил Пашку, не знает ли тот что-нибудь о Кате Погодиной. Незадолго до того как Дохлого забрали в армию, та с родителями уехала из города, причем никто не знал куда. Столь поспешный отъезд всей семьи не мог не вызвать сплетен. Поговаривали, якобы Катя связалась с плохой компанией. Упоминался при этом и Павел Дохлов, тогда уже прочно закрепивший за собой кличку «Дохлый», но далее каждый сочинял в меру своей фантазии. Реакция Пашки была неожиданной и непонятной: он побледнел. Не ответив ничего вразумительного, Дохлов перевел разговор на другую тему. А потом они так подналегли на водочку, что оставшаяся часть вечера прошла как в тумане.

«Скорее бы он убрался. Черт меня дернул так напиться, да еще с кем! Теперь наверняка от него не отвяжешься». Леон вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

На кухне вертелась дочка соседей, шестнадцатилетняя Вика.

— Дядя Леон, а кто это к вам приехал на такой крутой тачке? — Она кивнула на окно.

Леон выглянул во двор. Около мусорных бачков стоял «Гелентваген».

— Любопытной Варваре…

— Ну и не говорите, я у мамы спрошу. Она вчера разговаривала с вашим гостем! — Вика показала ему язык и уселась верхом на табурет, сверкнув голыми коленками. «Бесстыжая, как, впрочем, и все современные девчонки. Теперь не уйдет с кухни, будет караулить Пашку. А тому наверняка такие нравятся — молоденькие, свеженькие», — подумал он некстати. Он налил воды в чайник и поставил его на плиту. «Вот странно: Пашка мне про себя так ничего и не рассказал. Есть что скрывать, не иначе. Если сидел, что очень даже вероятно, трепаться не станет. Рожа у него бандитская. Да и такую машину на трудовые рубли не купишь», — Леон вновь выглянул в окно.

Когда он вернулся в комнату, Дохлов говорил по мобильному телефону. При виде Леона поморщился.

— Слушай, и чего мы с тобой так напились? Я не смогу сесть за руль, у меня руки до сих пор дрожат. Сейчас подъедут ребята, заберут меня.

— Ладно тебе, можно иногда расслабиться. Сколько лет не виделись. Хочешь кофе? — Леон протянул Пашке чашку с насыпанным в нее растворимым порошком.

— Давай…

Дохлый, не спеша прихлебывая горячую бурду, сквозь парок посматривал на бывшего одноклассника. «Ждет, когда я слиняю отсюда. Глаза отводит, будто боится чего. Тоже мне, вошь академическая. Живет в нищете, а нос воротит. Вот „быки“ мои удивятся, когда увидят, где и с кем я ночь провел! Стыда потом не оберешься». — И он торопливо стал натягивать рубашку.

— Я оставлю тебе визитку, звони по надобности. Контора у меня надежная, любую проблему уладим. Я в городе давно открылся, только приезжал редко и ненадолго. Теперь решил совсем перебраться.

Он с усмешкой наблюдал, как Леон удивленно рассматривает карточку, где золотыми буквами по темно-синему полю значилось: «Охранная фирма МАРС. Дохлов Павел Николаевич. Генеральный директор».

Вернувшись после бесславной попытки стать миллионером в родной институт, Леон зарекся влезать в какие-либо авантюры, связанные с бизнесом. Признав для себя, что коммерсант из него никакой, а ученый — вполне даже очень, он спокойно получал зарплату за непыльную работу в институтской лаборатории. Институт постепенно перешел на хозрасчет, его лаборатория помаленьку выполняла заказы со стороны, и он имел от этого «левые» рубли. Конечно, заработать на квартиру не мечтал, однако через пару лет скопил себе на подержанную иномарку, а потом начал откладывать и на будущие квадратные метры. Но встреча с Дохлым в их старой коммуналке вспоминалась им со здоровой злостью и желанием резко выскочить из рутинной серости. Зависть душила, мешала думать, раздражение на сотрудников, корпевших за копейки полный рабочий день, росло и выливалось в начальственные придирки на пустом месте. Поостыв, он вновь вспоминал о прошлых неудачах и на время успокаивался.

Но все чаще Леон стал задумываться, что он уже далеко не мальчик, а не имеет в этой жизни ничего. Даже жены. Женщины у него периодически появлялись, но ни одна из них хотя бы отдаленно не напоминала его первую, столь неожиданно оборвавшуюся любовь. На свою беду он оказался однолюбом. В один прекрасный момент Леон понял, что искать идеальную жену, пропуская множество временных подруг через постель, не вариант. Вот и мать перестала приставать к нему с вопросом, когда же он сподобится на внуков для нее.

Последние пять лет он захаживал к вдове, купившей квартиру в их доме на первом этаже. Необременительные отношения вполне устраивали обоих. Детей ни у него, ни у нее не было, страданий по этому поводу тоже, соответственно и для психологических драм причин не имелось. Его пассия держала собственный магазин и в денежной помощи с его стороны не нуждалась. Леон от такого положения вещей порой испытывал некоторый дискомфорт, что тоже подстегивало его мысли в том направлении, чтобы начать свое дело. Эти мысли рождали кучу идей, порой, при детальном обдумывании, нелепых, так как требовали в первую очередь денежных вливаний. Вот тогда он и вспоминал Дохлого в контексте будущего спонсора. Он собирался к нему не сейчас, вдруг, с пустыми руками. Он пойдет с готовым бизнес-планом, нацеленным на хорошую прибыль, которой, как ему думалось, он поделится с другом детства. Тьфу-тьфу, но дело наклевывалось весьма активно и имело женское лицо подруги его любовницы. Тата Антипкина занималась «бумажным» бизнесом, весьма преуспев в нем. Догадываясь, что рулоны бумаги, которые та перепродает дельцам из ближнего зарубежья, тупо сворованы с отечественного предприятия, он поначалу отнекивался. Но, посмотрев документы, подивившись подлинным печатям главбуха и директора фабрики, понял, что все чисто организовано кем-то власть держащим. Сама Тата сидит на проценте, а ему предлагает вложиться деньгами в закупку лишних бумажных бобин. Первый раз он вложил в ее дело все свои деньги, какие были отложены на будущую квартиру. Через две недели она вернула ему вдвое больше. Он еще раз отдал ей под расписку уже большую сумму, и она вновь вернула ему деньги со стопроцентной прибылью. Третья партия бумаги, какую она должна была выкупить, а затем продать, стоила миллион. Половину Тата вложила сама, второй половиной предложила вложиться ему. Таких денег у Леона не было. Вот тут он и вспомнил Дохлого, решив, что ничем не рискует, взяв у того недостающую сумму.

В надежде, что тот не сменил офис, он набрал номер телефона, указанный в оставленной ему Пашкой в ту памятную встречу визитке.

— Добрый день. Павла Николаевича будьте добры.

— Сейчас он занят, оставьте, пожалуйста, свои координаты, вам перезвонят.

Секретарша Дохлого была приветлива и предельно вежлива. Леон мигом представил себе модельного роста девицу, сидящую за столом в просторной приемной.

Дохлый перезвонил через пятнадцать минут.

— Прости, Леон, разговаривал с бухгалтером. Слушаю тебя, дорогой. — Ласковый тон Дохлого немного смутил.

— Паша, надо бы встретиться. Найдешь пару минут для старого друга? Есть выгодное дело.

— Хорошо, в течение часа сможешь подъехать? Потом я уезжаю в Самару.

— Да, конечно, дождись, пожалуйста, — быстро проговорил Леон.

Дорога до офисного центра, где фирма МАРС занимала целый этаж, заняла полчаса. Пробки в это время практически парализовали движение по основным магистралям города.

Охранник, покосившись на невзрачную машину Леона, все же пропустил ее на служебную стоянку.

Секретарша выглядела именно так, как ее представлял Леон. Кусочек ткани, называемый юбкой, заканчивался у основания стройных ножек, затянутых в сетчатые колготы. Полная грудь закрыта шелковым блузоном, зато взору открывается обнаженная до талии спина. Пока Леон разглядывал это чудо, из кабинета вышел Дохлый.

— Что, дрогнуло сердце старого ловеласа? Галюнчик, организуй нам кофейку со сладеньким. — Дохлый, приобняв Леона за плечи, повел его в свой кабинет.

Сразу заподозрив некую фальшь в радушном приеме, Леон тем не менее решил не отступать от намеченного плана.

— Присаживайся, рассказывай. Я уж думал, ты никогда не объявишься. Что у тебя там за дело?

— Я пришел предложить тебе заработать денег.

— Денег? А что ты называешь деньгами? — обидно хохотнул Дохлый.

Леон поморщился, но, сдержавшись от резкого ответа, вкратце обрисовал ситуацию. Дохлый слушал внимательно, прихлебывая кофе из тонкого фарфора чашечки.

— А я тебе зачем?

— За последнюю партию просят миллион. Половина — ее деньги. У меня только двести тысяч. Вложи остальные.

— Триста? Что я получу с этого?

— Еще сто пятьдесят.

— Смутно все как-то. Ты хорошо подумал? Девка не кинет?

— Все нормально. Я пару раз уже вкладывался. Две недели — и прибыль! К тому же она подруга моей женщины.

— Женился, что ли?

— Да нет. Зачем? Нас все устраивает и так.

— Ладно, не мое дело. Денег я тебе дам, но сам понимаешь — не отдашь, пеняй на себя. — Дохлый поднялся с кресла и подошел к сейфу. Вынув три пачки купюр, он небрежно кинул их через стол Леону.

— Спасибо! Я отдам, Паш! Максимум через месяц!

— Да куда ты денешься, — спокойно ответил Дохлый, закрывая в железный ящик расписку Леона.

Этим же вечером Леон передал деньги Антипкиной.

Он в который раз набирал номер ее мобильного. «Абонент временно недоступен», — вещал механический голос. «Дрянь, вот дрянь! Кинула, тварь, и смылась!» Леон еле сдержался, чтобы не шваркнуть телефоном об пол. Завтра истекал срок отдачи долга Дохлому. Вспомнив спокойное Пашкино «а куда ты денешься», он похолодел. «Что, у меня на лбу написано, что я лох? Почему я, а не другие?» На вечеринке, где он познакомился с Антипкиной, кроме него присутствовали еще двое холостых мужиков. Собственно, он в этой компании как раз и был с женщиной. Почему же Тата именно к нему подкатила? «Стоп! Любка привела меня в этот дом, должна знать, где можно найти эту стерву», — пришла в голову спасительная мысль. Леон вскочил, сунул мобильник в карман и вышел из комнаты. Он запер дверь и по длинному коридору двинулся к выходу.

Снаружи дом не изменился со времен его детства. Красный кирпич кое-где по углам слегка скололся, но стены по-прежнему выглядели солидно и нерушимо. Ступеньки широкой лестницы были отполированы подошвами тысяч ботинок, туфель и сапог. Перила, сделанные в позапрошлом веке, блестели от въевшейся в них грязи. Но внутри дома произошли кардинальные изменения. Не стало большой коммунальной квартиры на целый этаж: некоторые жильцы, не захотев уезжать с привычного места, прикупили соседние комнаты и провели себе воду и канализацию. Так образовались три отдельные квартиры. И лишь у Леона и старухи Архиповны оставались общие коммунальные удобства. На огромной кухне теперь хозяйничали две семьи: Леон с матерью и Архиповна с дочерью и внучкой.

Леон дошел до нижнего этажа и нажал кнопку звонка первой от лестницы квартиры. В глубине весело запела механическая птичка. Его подруга вышла к нему в халате, небрежно накинутом на полное тело.

— Ты? Что так рано? — спросила любовница, позевывая. Он знал, что та не любила, когда ее поднимали с постели раньше полудня.

— Люба, поговорить нужно срочно.

— Ну заходи. — Женщина повернулась к нему спиной и пошла в глубь квартиры, шаркая тапками. Леон поспешил за ней.

— Кофе будешь? — спросила равнодушно, уже ставя турку с водой на огонь.

— Нет, спасибо. Люба, откуда ты знаешь Тату Антипкину? — спросил торопливо.

— Это кто же такая? — Удивление подруги было вполне искренним.

— Неужели не помнишь, восьмого марта мы ходили к твоим знакомым в соседний дом?

— Помню. К Аське Михайловой.

— Там я с ней познакомился!

— Ты знакомился, а я при чем?

— Так ты ее не знаешь?!

— Нет! Почему я должна знать всех, кто тогда был у Аськи? Там разный народ приходил-уходил.

Леон почувствовал, как обрывается последняя ниточка. Где он будет теперь искать эту проклятую бабу?!

— Может быть, Ася ее знает? — спросил с надеждой.

— Возможно. А тебе она зачем, эта Антипкина? — насторожилась Люба.

— Кинула эта стерва меня! Я такие деньги вложил, у Дохлого занял! Она трубу теперь не берет! Должна уже была отдать с прибылью!

— Ну ты, Леон… Мозгов нет напрочь! Какая-то баба незнакомая… ты зачем ей деньги-то отдал??? — Люба перешла на крик.

— Не кричи! Первые два раза давал понемногу — хорошую маржу получил!

— Ну да… а потом она миллион попросила? — хохотнула Люба.

— Откуда ты знаешь? Про миллион? Вы что, вдвоем меня обуть решили? — взъярился Леон, замахиваясь.

— Ручками не маши, Сергеев! Если уж лохом оказался. Я-то при чем? Схема развода — классическая! Что, не знал?

— Не знал! — огрызнулся Леон. — Позвони Аське, Люба! Вдруг она знает Антипкину?

Люба взяла со стола мобильный и набрала номер подруги.

— Привет. Ладно, не бухти, меня саму разбудили ни свет ни заря. Кто-кто. Любовник мой дорогой. Все тот же, другим пока не обзавелась. — Она рассмеялась сухим, дребезжащим смехом.

Леон поморщился.

— Ты Тату Антипкину знаешь? Полное имя? Наталья, наверное. Нет? Восьмого марта у тебя и познакомились. Валентин привел? А как его найти? В Самаре? А ты как его подцепить умудрилась? А, понятно! В охранной фирме. Понятно. Ну ладно. Потом расскажу.

— Ее привел Валентин Котов. Помнишь такого?

— Он же с твоей подругой был! — изумился Леон.

— Да. Познакомились они с Аськой случайно, а через месяц он уехал к себе домой. Как его найти, она не знает. Похоже, ты здорово влип, милый. Сколько ты должен этому твоему Дохлому?

— Триста брал. Но он, собака, и прибыль потребует. Всего четыреста пятьдесят. Дашь взаймы?

Леон знал, что у любовницы эти деньги есть — хвасталась, собирается менять жилье на элитное, и даже показала ему этот дом. Тогда еще со смехом спросила, будет ли он ее навещать по новому адресу.

— Ты что, Леон? Я все вложила в квартиру, знаешь ведь!

Она врала. Последний взнос нужно будет сделать лишь в конце года.

— Ладно. Без тебя найду. — Леон резко поднялся, вышел и, захлопнув за собой дверь, чертыхнулся. Теперь он окончательно понял, что влип…

— И что будем делать, дружок? — Дохлый с усмешкой смотрел на Леона, вертя в руках последнюю модель мобильного телефона.

— Я отдам, дай мне время.

— Время — деньги, сам должен понимать. И откуда ты собираешься их взять?

Леон сидел напротив Дохлого в низком неудобном кресле и проклинал тот день, когда ему пришла в голову дикая мысль — занять у того денег. Думал, если росли вместе, так он и простит ему, если что. Так не простил, сволочь, еще и проценты собирается накрутить. Нужно как-то протянуть время.

Как классически его развели! И кто! Баба, страшная как смерть, пропахшая пивом и дешевыми сигаретами. Он все-таки ее разыскал, спасибо Аське, помогла. В следующий приезд к ней Валентина она выспросила о мошеннице все, что тот знал. Даже адрес квартиры, которую Антипкина снимала в Оренбурге. Баба оказалась приезжей из захолустного городишка на юге страны.

Леон тут же метнулся по адресу и поймал ее прямо в дверях — она явно собиралась сваливать с этой квартиры. Выглядела она натуральной бомжихой, мальчишка, стоявший рядом, был тощим и болезненно бледным. От Антипкиной одуряюще воняло перегаром. Увидев Леона, она испугалась. Лепеча, что ее саму кинули, пустила жалостливую слезу, кивая на мальчонку. Пока они выясняли отношения, в подъезд вошли два «качка» и прямиком двинулись к ней. Не обращая внимания на Леона, один из них с ходу врезал ей по зубам. Пинками затолкав ее и ребенка в квартиру, вдернул туда за руку и Леона и захлопнул дверь. Узнав, по какому поводу тут находится Леон, он кивнул ему на выход. Кратко сообщив, что на бабе долгов немерено, а Леон в очереди самый последний: при любом раскладе ему ничего не достанется.

Леон вышел из обшарпанного подъезда и присел на скамейку рядом с дремавшим старичком. Он сидел и думал, куда же она дела деньги, которые набрала у таких же лохов, как он? Живет на съемной квартире, пьет дешевое пиво, одета в ширпотреб с вьетнамского рынка. Потом его осенило — за ней кто-то стоит. А как его достанешь? Вернее будет даже не пытаться — появится шанс остаться в живых. Тогда он думал, что уж с Пашкой он как-нибудь договорится об отсрочке.

Не договорился…

— Ну, что молчишь? Сроку тебе месяц, не отдашь, придется отрабатывать. — Дохлый усмехнулся.

Леон с ненавистью посмотрел на друга детства.

— А смотреть так сурово на меня не нужно. Помню я этот твой взгляд! Еще с прошлой нашей встречи. Хотел чистеньким по жизни прошагать? А Паша для тебя чем-то вроде подпорки стать должен? Не получится. Я, конечно, где-то даже испытываю благодарность — без тебя бы мне десятилетку не вытянуть. Только в жизни, Леончик, больше важна другая школа. В ней либо выживешь, либо тебя растопчут. Меня не растоптали. А сейчас я сам кого хочешь в дугу согну. Вот и ты, кандидат каких-то там наук, будешь на меня работать. Только ученые степени твои не пригодятся. В лучшем случае приставлю к кофеварке, станешь моих ребят кофеечком баловать. Что, не хочешь? Ищи денежки. А то могу твой долг цыганам продать. А они тебя на «работу» пристроят. Это наркота, дружок. Опасно и страшно. Да и конец известно какой: либо прирежут, либо сдохнешь от передоза! Топай давай! Через месяц жду! — Дохлый небрежным жестом указал на дверь.

Леон вышел из кабинета на негнущихся ногах. В висках стучало, перед глазами плыли круги. «В таком состоянии я не смогу вести машину, точно куда-нибудь врежусь! Но возможно, оно и к лучшему: нет человека, нет проблемы», — подумал он, садясь за руль и заводя двигатель.

Глаза не открывались. Въедливый звук будильника пытался пробить пелену полузабытья. Снился предутренний сон, обычно четкий и кажущийся реальностью: из подъехавшего к их дому автомобиля вышел плечистый высокий мужчина с коротким ежиком волос на голове. Лица было не разглядеть. Вслед за ним, аккуратно поставив на асфальт ножки в модельных туфельках, выпорхнула миниатюрная женщина. От пары исходило свечение двух влюбленных. «Это же Дашка!» — подумала Ляля и открыла глаза. Цифры 273, последний штрих сновидения, растаяли, оставив после себя неясную дымку. Обрывки этого сна исчезали под дрожанием солнечных бликов, а она все еще старалась вспомнить что-то важное в нем. Машина, да, ей снилась машина с номером 273, Дашка и высокий мужчина.

Ляля потянулась за блокнотом и ручкой. Коротко записав сон, она перевернула одну страницу назад. Эти цифры приснились ей прошлой ночью все так же в предутренние часы. Но она так и не поняла, к чему их отнести, — их было больше, запись, скорее всего, походила на номер городского телефона.

Записывать сны Лялю приучила еще няня Нюша, считая их «вещими». И в самом деле, приснившиеся картинки частенько позже возникали и в реальной жизни.

На тумбочке громко запел мелодию «Армия спасения» мобильный, и Ляля, не отвечая, отключила вызов. Звонил муж, по привычке дублируя механический будильник.

Ляля в который раз подумала, что давно нужно было выставить таймер на мобильнике, а не ждать звонка от мужа. «Ладно, потом! А сейчас хорошо бы начать день», — отбросила она эту мысль, направляясь на кухню.

Холодильник был почти пуст, плита залита кофе. Наверняка Саша общался по телефону, пытаясь изобразить себе завтрак. Где-то внутри ее пискнул голосок раскаяния: хорошая жена встает раньше мужа. Вкусные бутерброды, чистая рубашка, носовой платок и прощальный поцелуй в коридоре под фонариком — так раньше и было.

Этот фонарик из кованого темного металла был символом. Первая совместная покупка из первых, заработанных инженерным трудом денег. Зарплата — смех и слезы, но светильник стал их точкой отсчета будущей «роскошной» жизни. Позже друзья, скинувшись из таких же смешных зарплат, подарили им зеркало в тяжелой, с витиеватым рисунком, оправе. Оно чудно освещалось фонариком, и их крохотная прихожая, обитая красным кожзаменителем, стала похожа на шкатулку с подсветкой. Тогда казалось, что они с Сашкой просто везунчики. Поженились — и отдельная квартира. Работа в двух шагах от дома: его завод и ее институт. Студенческая жизнь плавно перешла в семейную. Те же вечеринки и толпы друзей по субботам, нуль врагов. Потом она родила Кирилла, а еще через год — Марго.

За эти годы они переезжали два раза. Меняли мебель, но фонарик всегда занимал свое место у зеркала в прихожей. Это было нечто, за что цеплялась их однажды разбитая и заново склеенная семья…

Ляля вынырнула из воспоминаний. Как получилось, что ее жизнь стала такой отдельной? От мужа, сына и дочери. Сашка, худой, даже тощий, с копной кудрявых волос, незаметно превратился в Александра Ильича с солидным «авторитетом» в области живота. Марго, вдоволь покуролесив в юности и прибавив седых волос родителям, вышла замуж, родила сына и ревностно охраняет свою новую взрослую жизнь. Ей, Ляле, она отвела в ней место «бабушки по вызову». В остальное время — свободна. И даже Кир, стойко отбивавшийся от серьезных отношений, неделю назад заявил, что переезжает жить к своей девушке. Спасибо, поставил в известность. Ляля попыталась было пригласить ее на «смотрины», но получила в ответ загадочную фразу: «Не грузись, тебе она не понравится». Пришлось проглотить и это.

Так они остались вдвоем в пяти комнатах — она, Елена Владимировна Соколова, и ее муж, Александр Ильич Соколов. Впрочем, Еленой Владимировной называли ее лишь чужие. Для домашних и близких она так и осталась Лялей. Из-за маленького роста и отсутствия пышностей на тетку с отчеством она никак не тянула, поэтому смирилась и спокойно шагала к пенсионному возрасту, не ощущая груза прожитых лет. Подруги приходили к ней, когда им нужно было сбросить негатив, а их мужья звонили запросто, не вызывая этим супружеской ревности, их дети прибегали перехватить сотню и рассказать об очередной катастрофе в жизни. Все сходились на том, что Лялин голос успокаивает, Лялин чай лечит, а Лялин совет всегда в точку. Но эта ее «нужность» была причиной ревности мужа. Он ревновал к подружкам, мужьям, детям, подругам подруг и прочее, прочее. К нему никто не прибегал мимоходом, без звонка. К нему почтительно обращались с просьбами, передавая «челобитные» опять же через Лялю. Он помогал чем мог скорее из нежелания прослыть плохим, чем по зову души. Ждал в ответ если не восторженной благодарности, так хотя бы признания его заботы. Но все восторги и признания доставались Ляле. И он опять ревновал. Как-то тихо и ожесточенно. Ляля чувствовала кожей это его состояние и старалась уйти, стать неслышной и прозрачной. Удавалось не всегда. И тогда на их мирное жилище обваливался скандал. Муж кричал на дочь, отвешивал подзатыльники сыну. Но ни разу не поднял руки на Лялю. Лишь косил на нее глазом. Глаз был круглым и мутно-голубым от бешенства. И это было страшнее, чем если бы он ударил ее. У Ляли в животе становилось холодно, холод расползался по всему телу, ноги и руки становились неподвижно ледяными. Увидев «замороженную» Лялю, муж быстро успокаивался и уходил к себе в кабинет к компьютеру…

Лялины воспоминания прервал дверной звонок. «Кто-то из своих так рано», — подумала она, отодвигая задвижку. За дверью стояла сестра Галина.

— Галочка! Заходи.

— Вот, вырвалась на часок, кофейком угостишь? Прием сегодня у тебя будет? — забросала та ее вопросами.

— Будет, но позже. Как раз часок и остался. Я еще не завтракала, — обрадовалась Ляля.

— Я, собственно, пришла посплетничать. Мой Голованов пристал с шашлыками, они с Соколовым совсем заработались, уже и по выходным пашут. Юрка выдохся, а твоему хоть бы что. Поедем в Лесинки?

— Не знаю, Галюнь, это как Сашка решит. — Ляля не отрывала взгляда от турки с закипающим ароматным напитком.

— А что Сашка? Раньше такие вопросы решались тобой без его высочайшего дозволения, а он принимал это как факт. Не пойму, что у вас происходит? Сердцем чую, какая-то кошка между вами пробежала.

— Никаких кошек, Галь! Похоже, мы просто устали друг от друга. С тех пор как Кир уехал, у нас в квартире мертвая тишина. Сашка — в своем компьютере, я — в своем. По разным комнатам. Не то чтоб не о чем поговорить, просто как-то лень. Мои дела его не интересуют, про своих клиентов я рассказывать не могу, а в его бизнес давно не вникаю.

— Почему? Раньше без твоих раскладов ни одна сделка не проходила. Не помнишь, как ты Шермана раскусила? Мужики наши, если бы ты не предупредила, потеряли бы практически все.

— Раньше, Галочка, они работали на грани риска. Время было такое. Вот и перестраховывались с моей помощью. А сейчас бизнес налажен, что им мои гадания?

— Много сегодня у тебя народу?

— Четверо. И все впервые. С такими всегда сложно. Устала я, Галь! От Сашки и устала. И от карт этих. Иной раз с человеком просидишь час-полтора и в результате понимаешь, что впустую распиналась. Выйдет от меня — и снова на те же грабли.

— Может быть, вам съездить куда вместе?

— Не уверена, что это что-то изменит! Вернемся — и каждый за свой «станок». Нужна какая-то встряска, кардинальная.

— Ага, давно проблем не было! — Галина улыбнулась.

— И слава богу! Проблемы мне не нужны. Ладно, еще немного времени есть, я тебе сейчас кое-что покажу. — Ляля поставила чашку на стол и вышла из кухни.

Через минуту она вернулась с толстым альбомом в руках.

— Вот, смотри! Мне одна девушка из Оренбурга подарила. Выпущен к юбилею города. Открывай, где закладка. Портрет. Никого не напоминает?

Галина осторожно раскрыла альбом. С портрета на нее смотрела красивая женщина в старинном платье.

— Твоя матушка? — удивилась она. — Где Оренбург и где тетя Аня? Даже близко их не было. Или она ездила туда?

— Может быть, и ездила. Но ты прочти подпись!

— «Анна Владимировна Печенкина». Это что же, наша прабабушка?

— Она! А теперь внимательно посмотри на ее украшения.

— Лялька, с ума сойти! Это же наши… Вот мамины серьги, а вот кольцо и заколка.

— Точно. И колье и браслет.

— А еще что-нибудь написано?

— Очень мало. Так, общие сведения, то, что и нам известно.

— А про украшения?

— Ни строчки. Портрет этот сейчас в городском музее.

— Что делать будем? Нужно же что-то делать!

— Конечно! Моя мать всегда была уверена, что эти украшения имеют отношение к завещанию ее деда.

— И моя тоже в этом абсолютно уверена! Но самого завещания никто не видел!

— Вот именно. Нужно ехать в Оренбург. Не может быть, чтобы историк, кто составлял этот альбом, ничего не знал.

— Давайте все обсудим. — Галина бросила взгляд на часы на стене. — Соколова бери, тетю Аню и приезжайте в пятницу на дачу, там и поговорим все вместе. О! Я побежала!

— Хорошо, обещаю. Мясо привезем, остальное за вами. Не знаю, матушка сподобится ли, но попробую уломать, ты же знаешь ее характер!

Ляля вертела телефон в руках и прикидывала, вовремя она позвонит матери или опять промахнется. Необходимо было застать ту в хорошем расположении духа, чтобы она согласилась поехать на дачу к Головановым. Анне Андреевне нельзя было звонить: во-первых, когда шла программа «Вести», во-вторых, сериалы, в-третьих, когда она «занималась собой». Можно нарваться на такую отповедь, после чего будешь считать себя последней негодяйкой, мешающей ей жить.

Ляля вздохнула, так и не сообразив, очередная ли серия сейчас, перерыв или сеанс релаксации, и набрала ее номер. «Ну трубку бросит, в первый раз, что ли!» — решила она, успокаивая себя. После третьего гудка раздался моложавый голос матушки.

— Мама, здравствуй, как ты себя чувствуешь? — задала Елена дежурный вопрос.

— Жива пока, если ты об этом. Что ты хотела?

— Галина приглашает на дачу в пятницу, поедешь с нами?

— Это с кем — с вами? С твоим Соколовым? Могла бы не спрашивать, к нему в машину не сяду! Он способен так организовать аварию, что пострадаю я одна, а вы останетесь невредимы.

Ляля всегда удивлялась абсурдности таких заявлений. Зачем, скажите, ее мужу, как бы он ни относился к теще, подвергать опасности и себя, и жену? Проще, с Сашкиными-то деньгами, нанять киллера и прихлопнуть надоевшую старушку. Этот разговор происходил каждый раз, когда они собирались выехать за город. По сценарию в ответ Ляля должна начать уговаривать мать. Но в этот раз ей не хотелось разыгрывать привычный спектакль.

— Хорошо, как хочешь, мама, — сказала она спокойно.

— Как это — как хочешь? А Кирилл не может меня отвезти?

— Они с Катей уехали к ее родителям в деревню.

— С этой профурсеткой? Как ты могла отпустить мальчика?

— Мальчик давно бреет бороду, мама! Я не могу ему запрещать самостоятельно принимать решения.

— Смотри, Елена, такое отношение к воспитанию сына выйдет тебе боком. Будешь нянчить чужого ребенка!

— Почему чужого?! — опешила Ляля.

— Потому что принесет в подоле. От этой деревенской девицы, с какой он связался, всего можно ожидать!

— Какой подол, мама, он же парень! — не удержалась от смеха Ляля.

— Не цепляйся к словам, ты меня прекрасно поняла, я уверена!

— Да, я учту все, что ты мне сказала. Так ты поедешь? — вернулась она к цели своего звонка.

— Глупый вопрос, — ответила Анна Андреевна и отключилась.

«Можно было и не звонить. Только время потеряла!» — подумала Ляля.

До прихода первого посетителя оставалось несколько минут. Ляля постелила красную скатерть на маленький столик, поставила три свечи в керамические подсвечники и открыла небольшую шкатулку. Карты Золотого Таро лежали в ней аккуратной колодой. Вытащив три карты, она положила их перед собой картинкой вверх. Сердце тревожно забилось. «Вот тебе и крутой поворот! Только не потери! Нет, не надо нам никаких потерь!» — со страхом подумала Ляля, убирая карты обратно.

«И что этот хмырь за мной увязался? Нужно как-то от него уйти». Прошел уже месяц, а Леон так и не придумал, где взять денег, чтобы расплатиться с Дохлым. Со вчерашнего дня он заметил, что за ним ходит какой-то парнишка. Видимо, Дохлый приставил к нему охрану, чтобы он не сбежал. А куда ему бежать? Здесь у него какая-никакая работа, да и мать одну не бросишь, старенькая уже.

Леон шел по улице, подняв воротник куртки. Лето не баловало хорошей погодой. Дул северный ветер, и Леон промерз до костей. Зайти погреться в кафе не мог, денег не было даже на сигареты.

Остановившись у городского музея, он посмотрел на выходивших из него подростков. «Дожил, в кармане десятка, только на билет в музей и хватит». Леон потянул на себя тяжелую дверь. В этом старинном особняке, некогда принадлежавшем одному из самых богатых жителей города, он не был с детства.

Когда-то в младших классах их водила сюда его первая учительница. Леону этот поход запомнился тем, что Пашка Дохлов, сунув руку в открытую пасть чучела бурого медведя, не смог вынуть ее обратно. Экскурсия была сорвана, а Пашке потом пришлось вести мать к директору школы…

Леон купил билет и прошел в зал. Молодая девушка, по виду сама еще школьница, что-то рассказывала группе старшеклассников. Как ни странно, все ее внимательно слушали. Леон подошел ближе. Девушка стояла перед портретом красивой женщины в старинном бархатном платье. Леону показалось, что красавица на портрете кого-то ему напоминает. «Нет, не помню. Скорее всего, здесь и видел портрет. Наверное, он здесь уже много лет», — подумал он. Оторвав взгляд от лица красавицы, вдруг заметил на ее шее колье изумительной работы. Пять рубинов каплями свисали с золотого обруча. Однако украшение было не единственным. Такого же размера рубины были вправлены в перстень, серьги и заколку в волосах. А тонкое запястье обхватывал браслет, украшенный камнями немного меньшего размера. Браслет он узнал сразу. Всю жизнь тот лежал у матери в шкатулке. И только на прошлой неделе, когда стало стопроцентно ясно, что денег взять негде, Леон заложил его в ломбард. Пришла пора отдавать проценты Дохлому.

Леон прислушался.

— Семья Печенкиных была одной из самых уважаемых в городе. Афанасий Михайлович очень любил свою жену Анну и их дочерей. Этот портрет он подарил ей в день рождения младшей дочери Елены. К сожалению, никаких документов, касающихся этой семьи, не найдено. Во время революции этот особняк был занят новым правительством, а имение в Беляевке, где писался портрет, сожжено. Существует легенда, что украшения, которые вы видите на Анне Печенкиной, должны послужить ключом к получению наследства.

— Простите, а существует завещание? — Леон не смог сдержать любопытства.

— Конечно, теоретически оно должно быть. Но, повторяю, подлинных документов семьи Печенкиных в музее и архивах города нет.

«Вот оно, спасение. Не об этом ли рассказывал мне старый Кац? А ведь портфель с его бумажками до сих пор лежит на антресолях! Но как браслет попал к матери? Она как-то сказала, что ей подарил его отец, то есть украшение принадлежит ему. Слава богу, мать жива. Она должна помнить, откуда у отца взялся этот браслет!» — Леон вышел из музея и оглянулся. Его машина, которую Дохлый забрал у него еще на прошлой неделе, стояла у входа. «Издевается, урод, нарочно демонстрирует слежку. Ну ничего, недолго осталось». — Леон улыбнулся сидящему на водительском месте парнишке и, больше не чувствуя холода, бодро зашагал в сторону городской больницы.

— Мама, как ты сегодня? — Леон поправил сползший с худого плеча халат.

— Хорошо, сынок, меня отпустят домой на выходные, доктор разрешил. Как ты там без меня? Люба за тобой присматривает?

Обычно Леона до зубовного скрежета раздражали эти разговоры. Мать по-прежнему считала его маленьким мальчиком, не способным приготовить себе еду и погладить рубашку.

С Любой они расстались после истории с Антипкиной. Любовница, чувствуя себя в какой-то степени виновной, постепенно сокращала количество свиданий под разными предлогами, а потом и вовсе со словами «прости, милый» предложила мирно разойтись. Он с облегчением согласился — бросить женщину первым ему не позволяло воспитание.

— Да все в порядке, мам. Что ты всегда так волнуешься? Расскажи-ка мне лучше, откуда у тебя взялся старинный браслет, что лежит в твоей шкатулке? Он что, принадлежал бабушке? Или тебе его подарил отец?

Мать отчего-то покраснела и стала нервно перебирать поясок халата.

— Да, Леон. Браслет — наследство твоего отца. Ты знаешь, в каком времени нам довелось жить! Люди скрывали свое происхождение, боялись за себя и за своих родных. Я думаю, твой отец на мне женился лишь потому, что я была из простой семьи. Он меня никогда не любил. И я это знала. Этот браслет он подарил мне на свадьбу. Имя его матери — Антонина Печенкина. Училась она во Франции, там и встретила отца своего будущего ребенка. Так что ты немного француз.

— Так отец родился во Франции?

— Нет, здесь, в Оренбурге. Михаила, или как по метрике — Мишеля, усыновила акушерка, принимавшая роды у его матери. В семнадцатом году Антонина приехала на похороны своего отца в Беляевку. Она тогда уже была беременна. Видимо, когда беременность стала заметна, она решила вернуться во Францию, но не успела. В стране в то время был бардак и разруха. У нее начались роды. Ее положили в городскую больницу, там и родился твой отец. Для семимесячного ребенка он был на редкость крупным и здоровым. А вот Антонина так и не оправилась от преждевременных родов. Она умерла через день, назвав сына Мишель, наверное, чтобы хоть как-то об отце-французе напомнить. Документы при ней были: метрика о рождении и диплом об окончании университета в Гренобле. Из ценностей — один этот браслет. Тетя Надя, та акушерка, что принимала роды у Антонины, была соседкой по квартире моих родителей. Когда она принесла домой грудного младенца, мой отец, а он работал в милиции, помог ей оформить ребенка на себя. Он сразу понял по фамилии Антонины, чей это внук, семью Печенкиных знали в городе все, и они решили, что лучше для мальчика будет, если тот станет просто Михаилом Сергеевичем Сергеевым. Позже мой отец пытался найти кого-нибудь из семьи Антонины, но их особняк в городе был занят новыми властями. Он даже ездил в Беляевку, но нашел там лишь пепелище. Я родилась, когда Мише исполнилось десять лет. Мне кажется, что любила его всегда, сколько себя помню. В сорок первом его и моего отца в один день призвали на фронт. Мы остались в квартире втроем: я, мама и тетя Надя. В сорок втором пришла похоронка на отца, а через год умерла мама. Мы остались вдвоем с тетей Надей дожидаться Мишу. Он вернулся с войны в сорок пятом, цел и невредим. Поступил в институт и пошел работать на завод. По окончании школы мы с подругой решили поступать в педагогический в Куйбышеве. Из писем тети Нади я узнала, что Михаил женился и привел молодую жену к нам в дом. Поселились они в моей комнате. Конечно, приезжать домой на каникулы я не могла. И все-таки на распределении я выбрала Оренбург. Первым делом пришла в родной дом. Не знаю, поймешь ли ты, но твой отец и его мать были единственными родными людьми, к которым я могла пойти. То, что увидела, открыв дверь, было ужасно. Тетя Надя лежала в кровати, до подбородка укрытая одеялом. Запах в квартире стоял одуряющий. Первым делом я бросилась открывать окна. Тетя Надя могла говорить, но тело ее было неподвижно. Годом раньше она упала со стремянки и повредила позвоночник. Жена Михаила не выдержала и ушла, а потом и подала на развод, а также на размен квартиры. И теперь Миша разрывался между больной матерью и работой. Конечно же, я стала ухаживать за тетей Надей. Нагрузка в школе была небольшая, и я все свободное время проводила с ней. В один прекрасный момент нам пришлось уезжать из этой квартиры. Так мы оказались в коммуналке.

Леон слушал мать и думал, как же мало о ней знает. Его никогда не интересовало ее детство и молодость. Он всегда считал, что у таких скучных родителей не может быть интересного прошлого. Отец, хоть и был на фронте, закончил войну в звании сержанта и в боях особенно не отличился. А в их классе учился сын Героя Советского Союза и дети орденоносцев. Леону гордиться было некем.

— Мама, а как ты узнала, кто настоящая мать отца?

— Тетя Надя рассказала об этом мне, когда твой отец решил, что мы должны пожениться. А Михаил знал уже давно. Тогда же они и подарили мне браслет, единственное папино наследство. И показали старые документы. Само собой, обсуждать с посторонними такие вещи было не принято. Твой отец до самой смерти был благодарен своей приемной матери за то, что все сохранила, несмотря на голодные и сложные годы.

— А он никогда не пытался найти кого-нибудь из родственников своей матери?

— Конечно, пытался, он даже ездил в Беляевку, расспрашивал там местных. Но никто не знал, куда делись остальные сестры Антонины.

— Почему же вы мне никогда ничего не рассказывали?

— Время такое было. Это сейчас модно родственников именитых иметь. А тогда чем проще твое происхождение, тем легче было в жизни пробиться. Думаешь, стал бы твой отец начальником цеха, если бы его фамилия была Печенкин?

— А про французского папочку ничего не известно?

— Нет, Антонина ничего не рассказала тете Наде. Мы даже не знаем, была ли она за ним замужем, никаких документов, подтверждающих брак, нет.

— А где лежат бумаги отца?

— В письменном столе, в самом низу, в старой кожаной папке. Что ты задумал, Леон?

— Я сегодня случайно забрел в музей, а там портрет Анны Печенкиной. Ты же наверняка его видела! Неужели не заметила, что на ее руке красуется твой браслет?

— Да, я знаю. Это лишний раз доказывает, что все, что рассказывала тетя Надя, чистая правда.

— А тебе неинтересно, где могут быть остальные украшения: колье, серьги, перстень, заколка? Их ведь ровно пять, как и сестер Печенкиных.

— Почему это тебя так заинтересовало? Какая теперь разница, у кого что, если их след невозможно отыскать? Сколько времени прошло!