Северное сияние Робертс Нора

ГЛАВА 12

Ей, обессиленной и удовлетворенной, было хорошо молчать и лежать в темноте.

Она слышала, как вошли в спальню собаки и, как всегда, устроились на полу у изножья кровати.

Часы в кабинете пробили девять.

«Спать еще рано», — подумала она. Но не шелохнулась.

Самое подходящее время, чтобы удовлетворить свое любопытство по поводу лежащего рядом мужчины.

— Почему она тебе изменяла?

— Что?

— Твоя жена. Почему она наставляла тебе рога?

Он пошевелился, чуточку отодвинулся. Какой-нибудь психотерапевт наверняка развил бы из этого целую теорию.

— Наверное, не получала от меня того, что хотела.

— Ты хорош в постели. Очень хорош. Погоди минутку.

Она встала и отыскала халат. Она твердо решила допытаться до правды.

— Я сейчас, — сказала Мег и направилась вниз за бокалами и вином.

Когда она вернулась, Нейт уже успел встать и натянуть брюки и теперь подбрасывал в очаг дров.

— Может, мне лучше…

— Уехать? И думать не смей. Я еще с тобой не закончила. — Она села на постель и налила вина. — Пришло время для твоей истории, Бэрк. Ты можешь начать с жены, поскольку в ней, видимо, все дело.

— Я в этом не уверен.

— Ты был женат, — подсказала Мег. — И она была неверна.

— Вот, собственно, и все.

Но она лишь с сомнением качнула головой и протянула ему бокал. Он неуверенно вернулся. Взял вино и сел рядом.

— Она была со мной несчастлива, только и всего. Быть замужем за полицейским не так просто.

— Почему?

— Потому что… Работа отнимает у тебя все время. График тяжелый. Никаких семейных планов лучше не строить — наверняка половину придется отменить. Домой приходишь поздно, а голова все еще занята расследованием. Когда занимаешься убийствами, смерть будто таскается за тобой, даже если ты этого совсем не хочешь.

— Что ж, похоже на правду. — Она глотнула вина. — Скажи мне вот что. Ты уже был полицейским, когда вы поженились?

— Да, но…

— Нет, нет, ты только отвечай на вопросы. Долго вы были знакомы до свадьбы?

— Не помню. С год. — Он медленно отхлебнул вина и стал смотреть на огонь. — Нет, пожалуй, почти два.

— Она была копуша? Дурочка?

— Нет. Господи, Мег! Прошу тебя…

— Я просто хочу заметить, что надо быть или тем, или другим, чтобы год с лишним встречаться с полицейским и не понять, по каким правилам он живет.

— Да, пожалуй. Но это не значит, что эти правила должны тебе нравиться или ты должен хотеть по ним жить.

— Конечно, люди вольны менять свое мнение, когда им заблагорассудится. Никаким законом это не запрещено. Я только говорю, что она выходила за тебя замуж, зная все издержки твоей работы. Поэтому оправдание измены этими издержками или обвинения в твой адрес на их основании не выдерживает никакой критики.

— Она вышла замуж за сукиного сына и стала ему изменять — думаю, так сформулировать будет правильнее.

— Ладно, влюбилась в другого. В жизни все случается. Но это ее трудность. Обвинять тебя в своих трудностях нечестно.

Теперь он смотрел ей в лицо.

— Откуда ты знаешь, что она обвиняла в чем-то меня?

— Да у тебя все на лице написано, красавчик. Или я не права?

— Права. — Он глотнул еще вина.

— А ты ей это позволил.

— Я ее любил.

Ее чудесные глаза наполнились сочувствием, она погладила его по щеке, взъерошила волосы.

— Бедный Нейт! Значит, она разбила твое сердце и дала пинка… Что случилось?

— Я понимал, что у нас проблемы. Но не придавал этому значения, так что я сам виноват. Думал, все само образуется. А надо было что-то делать!

— Надо было… Мог бы… Если бы да кабы.

Он усмехнулся:

— А ты, оказывается, строгая.

Она нагнулась и поцеловала его.

— А ты, значит, не придавал значения трещинам во льду? И что дальше?

— Дальше трещины расходятся все шире. Я думал, возьму отпуск, поедем куда-нибудь, начнем все сначала, Но она не согласилась. Я хотел детей. Мы говорили об этом до брака, но потом она к этой идее охладела. Мы из-за этого часто ссорились. Это не только ее вина, Мег.

— Вина никогда не лежит на одном человеке.

— Однажды прихожу домой. День выдался тяжелый, пришлось заниматься делом об убийстве женщины и двоих детей — один подонок выпустил очередь из автомобиля. Она меня ждет. И объявляет, что хочет развестись, что ей надоело сидеть и часами ждать, когда я соизволю прийти с работы. Надоело, что ее желания и планы отодвинуты на второй план, что я думаю только о себе, и все в таком роде. Слово за слово — выясняется, что она любит другого — не кого иного, как нашего вонючего адвоката, — и встречается с ним уже несколько месяцев. Вот она все это, мне вываливает. Говорит, в духовном смысле она уже давно одинока, я плюю на ее потребности и желания и считаю, что ее планы могут быть отменены по мановению палочки. Поскольку меня все равно никогда нет дома, она хочет, чтобы я ушел совсем. И вещи мои она уже предусмотрительно уложила.

— И что ты сделал?

— Ушел. После ужасного дня на работе с этим бессмысленным убийством двадцатишестилетней женщины и ее детей и часового скандала с Рейчел я и сам был просто мертвый. Я сел в машину, поколесил по округе и в конце концов завалился к напарнику. Несколько ночей спал у него на диване.

С точки зрения Мег, спать на диванчике у друзей должна была жена Нейта. Но она комментировать не стала.

— А потом?

— Она прислала мне бумаги, я поехал поговорить. Но Рейчел уже приняла решение и ясно дала это понять. Она не хотела больше быть моей женой. Мы разделим имущество и разойдемся. Я все равно женат на работе, жена для меня — незаслуженная роскошь. Так она мне сказала. Вот и все.

— Не думаю, что это все. После такого удара человек твоего склада, конечно, может какое-то время потосковать, но потом начинает злиться. Почему с тобой этого не произошло?

— А кто сказал, что я не злился? — Он встал, поставил бокал и подошел к очагу. — Понимаешь, тот год у меня вообще был очень тяжелый. Длинный, несчастливый год. О предстоящем разводе узнала моя мать — начался чистый цирк. Она на меня накатила, как бульдозер.

— Почему?

— Ей нравилась Рейчел. И потом — она никогда не одобряла моей профессии. Мой отец погиб при исполнении, когда мне было семнадцать; она с этим так и не смирилась. Впрочем, роль жены полицейского ей вполне удавалась. Но роль полицейской вдовы оказалась не по плечу. И она так и не простила меня за то, что я пошел по его стопам. Вбила себе в голову, что Рейчел и семейная жизнь меня переменят. Этого не произошло, а виноват, по ее мнению, я один. Я все разрушил. Вот это меня здорово взбесило, и на какое-то время я просто ушел с головой в работу и перестал общаться с людьми.

— А потом?

Он отвернулся от окна и снова сел.

— Рейчел вышла замуж. Уж не знаю, почему это меня так задело, но я был просто убит. И это, наверное, было видно. Мой напарник Джек повел меня в кабак. Джек был человек семейный. Он-то каждый день шел домой, к жене и детям, а я в такой заднице. Но он мой напарник, и он повел меня пить пиво, чтобы я мог и поплакаться в жилетку. Он должен был быть дома с женой, а не шататься со мной по кабакам посреди ночи. Но он домой не пошел. И вот мы с ним выходим из кабака и видим: на улице идет разборка из-за наркотиков. Дилер и клиент что-то не поделили. Один открывает пальбу, мы за ним. Бежим по переулку, я ранен.

— Эти шрамы на твоей ноге и боку…

— Я падаю с дыркой в ноге, но кричу Джеку, что все в порядке. По мобильному запрашиваю подкрепление, А тем временем парень стреляет в Джека. Попадает в грудь, в живот. Я не могу ему помочь. Не могу, а убийца тем временем возвращается. Совсем одурелый, под кайфом. Настолько, что вместо того, чтобы бежать, возвращается ко мне и снова стреляет. К счастью, легкая царапина. Под ребрами. И я успеваю разрядить в него ствол. Я этого не помню, мне потом рассказали. Я помню, как пополз к Джеку, как он умирал на моих глазах. Помню, какими глазами он на меня смотрел, как схватил за руку и произнес мое имя — в смысле: «Вот незадача!» Потом произнес имя жены — когда понял, что умирает. Я все это помню. Каждую ночь вспоминаю.

— И винишь себя?

— Он не должен был там быть.

— Я это вижу иначе. — Ей хотелось прижать его к себе, утешить, как ребенка. Но она сдержалась, просто села рядом и положила руку ему на колено. — Любое решение для человека — это шаг вперед. Тебя бы тоже там не было, если бы дома тебя ждала жена. Так что с таким же успехом ты можешь обвинять и того мужика, к которому она ушла.

Или парня, который его застрелил, потому что ведь это он на самом деле виноват, и ты это знаешь.

— Все это понятно. И все это я слышал много раз. Это никак не меняет того, что я чувствую. Накатить может в любой момент — и в три часа ночи, и в три часа дня. Абсолютно в любое время.

Почему бы ей и этого не рассказать, раз уж на то пошло? Рассказать все, а там — будь что будет.

— Понимаешь, Мег, я попал в яму, большую, черную, страшную. Я пытаюсь из нее выбраться, иногда мне это вроде бы удается, я почти долезаю до края. Потом будто что-то тянет меня назад, и я опять оказываюсь на дне.

— Лечился?

— Управление посылало.

— Таблетки пил?

Он поерзал.

— Не люблю я их.

— Химия повышает качество жизни, — усмехнулась Мег. Нейт даже не улыбнулся.

— Я от них становлюсь нервным, дерганым, сам не свой. Если пить таблетки, я не смогу работать, а если не работать — зачем тогда пить таблетки? Но в Балтиморе я оставаться не мог. Невыносимо стало изо дня в день видеть повторение одного и то же — труп, дело об убийстве, доведение до конца дел, начатых еще вместе с Джеком. Видеть кого-то за его столом. Знать, что он оставил жену и детей, которые его любили, — а если бы на его месте был я, то сирот бы не было.

— И ты приехал сюда?

— Чтобы скрыться с глаз людских. Но произошло неожиданное. Я увидел эти горы. И северное сияние.

По улыбке на ее лице Нейт догадался, что Мег его понимает. Больше ничего можно было не говорить. Именно поэтому он добавил:

— И еще я увидел тебя. Абсолютно то же восприятие. И мне захотелось вернуться к жизни. Не знаю, как пойдет дальше и устраиваю ли я тебя вообще. Я ведь не подарок.

— А я не люблю, когда результат известен заранее. Давай посмотрим, что получится.

— Мне пора.

— Я разве сказала, что программа исчерпана? Слушай, что мы сейчас с тобой будем делать. Мы выйдем на улицу и покувыркаемся в горячей ванне, а потом вернемся сюда и еще раз порезвимся голышом.

— На улицу? Будем лежать в ванне на двадцатиградусном морозе?

— Не совсем в ванне. Не дрейфь, шеф Бэрк, надо закаляться. И получить заряд энергии. — «А еще — смыть с себя эту тоску», — подумала она.

— Заряд энергии мы можем получить, не вылезая из постели.

Но она уже откатилась в сторону.

— Тебе понравится, — пообещала она и потянула его за собой.

И оказалась права: ему понравилось. Лютый мороз в сочетании с горячей водой, ни с чем не сравнимое чувство, когда ты голышом лежишь под россыпью звезд на черном небе, озаренном северным сиянием, его волшебным, живым огнем.

Над водой клубился пар, лайки носились как сумасшедшие. Единственное, что пугало, — как по морозу добежать до дому и не заработать после такой процедуры сердечный приступ.

— И часто ты так?

— В неделю раза по два. Способствует правильному кровообращению.

— Еще бы!

Нейт запрокинул голову. Насколько хватало глаз, небо озаряли всполохи.

— Бог ты мой! Тебе это никогда не надоедает? Можно к этому привыкнуть?

Она погрузилась в воду и запрокинула голову, ощущая на лице дыхание морозного воздуха, в то время как распаренное тело горело огнем.

— Привыкнуть можно, со временем у тебя развивается собственническое чувство. Как если бы это сияние принадлежало мне одной, а я лишь пускаю на него посмотреть, кого захочу. Я, что ни ночь, выхожу на улицу, просто полюбоваться. Вокруг ни души, тишина… Да, в такие минуты сияние принадлежит мне одной.

Сегодня цветовая гамма на небе была другой: лавандовые блики соседствовали с завихрениями темно-синего цвета и отдельными всполохами красного. Мег выбрала для музыкального сопровождения Мишель Бранч, которая страстным голосом пела о том, как свет разрывает мглу.

В волнении он нашел в воде ее руку и сплел с ней пальцы.

— Это какое-то чудо, — прошептал он.

— Я тоже так думаю.

Он впитывал в себя это сияние и эту музыку.

— Ты будешь смеяться, если я в тебя влюблюсь?

Она помолчала.

— Не знаю. Все может быть.

— Все может быть. Для меня это откровение: не думал, что у меня в душе остались силы, чтобы двигаться в этом направлении.

— Я бы сказала, у тебя в душе еще очень много сил. С другой стороны, не уверена, есть ли у меня самой силы, чтобы двигаться навстречу.

Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Надеюсь, мы это узнаем.

— А может, лучше тебе сейчас наслаждаться этим мигом, получать от него удовольствие? Проживи сначала его.

— А ты живешь так?

Красный оттенок стал гуще, теперь он доминировал над мягким, нежным лавандовым.

— Да!

— Не верю. Нельзя вести бизнес, никак не планируя будущее.

Она пожала плечами, вода в ванне покрылась рябью.

— Бизнес бизнесом, а жизнь — жизнью.

— Но не для таких, как ты и я. Работа и есть жизнь. Это наша проблема. Или наше достоинство.

Мег внимательно посмотрела на Нейта.

— Философия для горячей ванны.

Обоих заставил насторожиться собачий лай в лесу.

— Они всегда так?

— Нет. Может, загнали лису или лося. — Но расслабилась Мег, только когда собаки успокоились. — Для медведя еще рано. А вообще-то мои Рок и Булл с любым зверем справятся. Я их сейчас домой загоню.

Он захватил пару кусков мяса. Собаки знают его, так что волноваться не о чем. Но осторожность не помешает. И за домом он следил из-за деревьев тоже из предосторожности.

Как относиться к тому, что полицейский и дочь его давнего друга резвятся в горячей ванне, он пока не решил. Может, это и хорошо. Если у них роман — будут заняты друг другом.

О полицейском он был невысокого мнения. Незначительный тип, ему бы только пьяных подбирать да улаживать ссоры. Беспокоиться не о чем.

Но он давно уже успокоился — все быльем поросло. И выкинул эту историю из головы, это было не с ним. Или вовсе не было.

И ведь столько лет не было причин волноваться. А теперь вот есть. Ну да ладно, он сумеет разобраться, он стал старше, выдержаннее, осторожнее.

Надо только подчистить концы. Если придется и Мег Гэллоуэй убирать — жаль. Но он должен себя обезопасить.

Пожалуй, лучше это не откладывать.

Он вскинул на плечо ружье и оставил собак доедать мясо.

Он хорошо подготовился. Он стоял в темном кабинете и думал только о том, не забыл ли чего. Надо будет поговорить, конечно. Это будет правильно, по совести. А он — совестливый человек.

И все же находиться здесь ночью рискованно. Увидят — придумывай потом объяснения.

Он уже давно не предпринимал ничего рискованного. С тех самых пор, как перестал ходить в горы и жить со вкусом. Сейчас, оказавшись в опасной ситуации, он вновь ощутил забытый вкус возбуждения.

Вот почему его когда-то звали Дартом. За безрассудство и склонность к риску. Эта склонность и толкнула его на убийство друга.

Но то был другой человек, напомнил он себе. Он давно вылепил себя заново. То, что он сейчас задумал, он делает не для удовольствия или из азарта. Он делает это для того, чтобы защитить чистого человека, которым он стал.

У него есть на это право.

Когда его старый друг вошел через заднюю дверь, он невозмутимо ждал. С ледяным спокойствием.

Увидев его за своим столом, Макс Хоубейкер вздрогнул.

— Как ты сюда попал?

— Ничего удивительного, ты часто оставляешь заднюю дверь незапертой. — Он поднялся. Движения были медленными, расслабленными. — Не мог же я ждать тебя на улице. Меня могли увидеть.

— Ну, ладно. — Макс снял куртку, швырнул в сторону. — Это какое-то безумие — встречаться в редакции посреди ночи. Мог бы домой к нам приехать.

— Там Кэрри услышит. Ты же ей об этом ничего не говорил. Сам поклялся.

— Не говорил. — Макс провел ладонью по лицу. — Матерь божья, ты же говорил, он сорвался. Ты сказал, у него помутился рассудок, и он перерезал страховку. И упал в пропасть.

— Я помню, что я тогда говорил, не мог же я сказать тебе правду. И без того было страшно, донесешь или нет? Ты же был ранен, когда я вернулся, ты вообще уже бредил. Я спас тебе жизнь, Макс. Я помог тебе спуститься.

— Но…

— Я спас тебе жизнь, ты не забыл?

— Конечно, не забыл.

— Я тебе все объясню. Достань-ка бутылку. Надо горло промочить.

— Столько лет! Столько лет прошло, и он все это время был там. Ужас какой! — Ему и впрямь требовалось выпить. Он схватил две кружки, потом достал из ящика стола бутылку виски «Пэддиз». — Что мне теперь делать? Что я должен думать?

— Он хотел меня убить. До сих пор не верится. — На секунду он и сам поверил своим словам.

— Пэт? Пэт хотел тебя убить?

— А ты вспомни Люка. Покорителя небес. Чем больше выкурит — тем сильней крыша едет. Пэт дошел до точки. Как на вершину поднялись — ему спрыгнуть вздумалось, чуть нас обоих не угробил.

— О боже! О боже!

— Он потом сказал — пошутил. Но я-то видел, что это не так. Мы спускались, висели на веревке, и тут он вытащил нож. Господи, аж вспомнить страшно. Пилит мою веревку, а сам хохочет. С трудом удалось удержаться. Я пошел один.

— Не верю. — Макс выпил виски, налил еще. — Я в это не верю.

— Я сам не верил, когда все происходило. Он сошел с ума. Наркота, разреженный воздух — не знаю, что еще. Я нашел пещеру. Я был в панике. И в ярости. Он меня догнал.

— Почему ты мне об этом раньше не рассказывал?

— Боялся, ты не поверишь. Я выбрал самый простой выход из положения. Ты бы сделал то же самое.

— Не знаю, не знаю. — Макс взъерошил редеющие волосы.

— И ты тоже выбрал самое простое. Когда ты думал, что он упал, ты был согласен держать язык за зубами. Не говорить ничего и никому. Патрик Гэллоуэй исчез, подробности неизвестны. И дело с концом.

— Не знаю, зачем я тогда согласился.

— Три тысячи оказались весьма кстати для твоей газеты, не правда ли?

Макс опустил голову и уставился в стакан.

— Наверное, зря я тогда у тебя на поводу пошел. Зря. Мне просто хотелось все это забыть. Начать свое дело. Я ведь Пэта, по сути дела, близко-то и не знал. А тут он погиб. Изменить ничего было нельзя, и мне показалось — неважно, скажем мы об этом или нет. А ты, ты все твердил, что, если мы скажем, что были в горах втроем и он погиб, начнется расследование.

— И началось бы. Всплыли бы наркотики, и ты это знаешь, Макс. Ты же не хотел снова сесть за наркоту? И чтобы полиция стала допытываться, не повинен ли ты — или я — в его смерти. Он умер, и это факт, так ведь?