Право учить. Повторение пройденного Иванова Вероника

Обнимаю девушку за плечи, одновременно избавляясь от узелков на завязках широкого ворота, вот так, ещё чуть-чуть… И рубашка последним вздохом присоединяется к вороху одежды на плотно утоптанной земле двора, а я немного отстраняюсь назад. Чтобы лучше видеть и девушку, и её опасную тайну.

Накр. Лучше, чем можно было ожидать и надеяться: по крайней мере, сия материя мне достаточно хорошо известна, и в отличие от вариации, встретившейся в плоти молодого шадда, не живая, а обычная. То есть вполне мёртвая. По моим меркам.

Разумеется, подобие разума присутствует, да ещё какое! Реагирующее на определённое слово, как я установил, шепнув: «Вода…» Поля, окружающие накр, сразу же ощетинились напряжением, готовые выполнить свою задачу по уничтожению. Кстати, каким именно образом?

Изучаю рисунок заклинания и разочарованно вздыхаю: гений повторяется. Опять блокировка узлов, только на сей раз Кружева Крови, а не Кружева Силы, и рядом с сердцем. Разумно, в общем-то. Если кровь не будет проходить через сердце, то не сможет совершить круг по телу, и оное умрёт. Просто, без затей; значит, так же просто должен поступать и я. Взгляну-ка на цепочки…

Угу. Повторяющиеся через равные промежутки отрезки, идущие от накра к сердцу девушки. Длинноваты, однако. Зачем надо было тянуть так далеко? Расположил бы заклинание прямо на груди… А, понял: видимо, мэнсьера более всего привлекала филейная часть возлюбленной, тогда нахождение напоминания в столь пикантном месте оправданно и не лишено остроумия. Ну кому-то шутка, а мне — упрощение задачи. Вот в этом, этом и этом месте…

Иглы Пустоты прошли через девичью плоть, раздвигая ткани, и вонзились в цепочки заклинания, разрывая их на безопасные для поглощения клочки. Накр заволновался, ощутив сжатие периметра своего влияния, но новая волна голодных язычков уже полностью отрезала подобие разума от управления, пожирая Узлы Кружева, один за другим… Уничтожить заклинание нетрудно. Важно правильно определить наиболее уязвимые участки и последовательность ударов по ним, а дальше всё идёт без долгих раздумий.

Когда накр окончательно лишился своей смертоносной начинки, он стал похож на большое родимое пятно, только гладкое, как камешек. Я жестом попросил у ближайшего из моряков нож и, как только мог аккуратно, подковырнул твёрдый тёмно-розовый комок.

Девушка вздрогнула, но не издала ни звука, хотя лезвие, прорезавшее кожу и мышцы, наверняка причинило ощутимую боль. А когда накр упал, прощально блеснув полированным боком в свете факелов, я, не оборачиваясь, сказал, громко и чётко:

— Надеюсь, это была единственная причина вашего молчания, почтенный?

Тишина, наступившая во дворе с той минуты, как я начал раздевать девушку, стала ещё мертвее, будто все присутствующие разом затаили дыхание. А потом раздался глухой удар о землю, и следом за ним — полный боли крик.

— Господин!

Девушка бросилась к упавшему мэнсьеру, обняла его и прижалась к старческой груди, забыв обо всём, начиная от собственной наготы и заканчивая десятками удивлённых взглядов.

— Господин, что с вами?

Он умирал, и остатка сил старику хватило только на то, чтобы дотронуться желтушно-бледной рукой до тёмных локонов растрепавшейся косы и прошептать:

— Всё хорошо, девочка моя… Теперь всё хорошо…

Короткий всхлип. Мгновение тишины. И — сдавленный плач.

Льюс, всё это время молчавший наравне с другими и внимательно наблюдавший за моими действиями, спросил:

— Что это было, Мастер?

Я выдохнул и повёл плечами, разминая уставшие мышцы:

— Очень мерзкая вещь, милорд. Злоумышленник, причастный к отравлению воды, обеспечил себе молчание и поддержку мэнсьера, поместив на тело дорогого ему человека заклинание, которое в случае необходимости убило бы девушку, тем самым нанося смертельный удар сердцу старика.

— Вы… уничтожили это заклинание?

— Да.

— Но… — Льюс недоверчиво нахмурился. — Насколько мне известно, Мастера не чародействуют.

— Верно. Я не умею творить волшбу. Но мне доступны пути, которыми её можно разрушать.

— Не причиняя вреда?

— Это как получится, милорд.

Черты осунувшегося лица Магайона слегка расслабились.

— Да, как получится… Но вы потерпели поражение, не так ли?

— Я уберёг от смерти юное создание. Это ли не победа? Старик понимал, что его дни сочтены, и умер, уверенный, что дорогой ему человек будет жить. Это поражение? Да, мы не узнали того, что требовалось, но никакое событие на свете не происходит зря, милорд. Мы с вами стали свидетелями силы любви, способной одержать верх над смертью. Разве такое знание не стоит цены, которую за него заплатили?

Льюс стоял, храня молчание. Может быть, насмешливое. Может быть, благоговейное. Какая разница? У меня на душе было тоскливо, потому что мои руки вновь оказались запятнаны кровью, хоть я и пальцем не дотронулся до своей жертвы.

Старик умер. Не от клинка или чар, а от взрыва чувств, подготовленного и исполненного неумёхой. Мной. Представляю, что он ощущал, когда я начал освобождать от одежды девушку. Наверное, в первые минуты мэнсьер решил, что мне стало известно его маленькое увлечение и состоится унизительное представление, во время которого прелестница узнает ласки многих и многих. Думается, этого уже достаточно, чтобы кровь закипела. А когда цель моих действий стала наконец понятна, старик жил одной надеждой: только бы мне удалось, только бы удалось… Немудрено, что благополучное завершение затеянного мной спектакля, вызвав облегчение и радость, унесло с собой последние жизненные силы. Надо было действовать иначе, надо было…

Ты права, драгоценная, — мне безразличен этот город и люди, живущие в нём.

«И ты снова лжёшь, любовь моя: безразличие не сжимает сердце и не перехватывает дыхание, оставляя на языке привкус горечи…»

Я убил старика.

«Отчасти да, не буду спорить… И всё же он умер благодарным, чувствуешь? Прислушайся…»

Я поднял голову, вглядываясь в небо, по которому крохотными бусинками рассыпались звёзды. Прислушаться? К чему?

И словно отвечая, воздух пришёл в движение, мимолётно лизнув мою щёку, колыхнув пламя факелов рядом со мной и прошелестев песчинками по двору: «Спасибо… Мастер…».

Это… Мне ведь почудилось, правда?

«Считай как хочешь, любовь моя…» — грустно разрешила Мантия, окутывая меня невидимым, но тёплым пледом Крыльев.

Как хочешь… Хм. Слишком заманчивое предложение. А если не хотеть? Ничего? Никогда?

Я прошёл мимо начинающих перешёптываться моряков, отыскал в одной из комнат непочатую бутылку и уединился с ней на балконе второго этажа. Не помню, о чём думал, но точно знаю: делать ничего не мог. Не было ни сил, ни желания. Были только ночь, густое терпкое вино, настороженная дремота города, затихшего в ожидании нового дня, и тупая боль в груди. Там, где рядом с сердцем томится в клетке плоти душа.

Кажется, в омут сна я канул уже в постели, куда меня уважительно перенесли.

Золотые нити волос скользят между пальцев, норовя уклониться от предписанного пути, и приходится слишком часто останавливаться, чтобы вернуть упрямиц обратно, в размеренные захваты крючка. Получается не очень-то ровное полотно, топорщащееся кончиками отдельных волосков, которые я не стал связывать между собой, добавляя в вязание новую порцию «пряжи», любезно отданной мне Юлеми с корыстной целью получить королевскую мантию для куклы. Королева по имени Пигалица… Курам на смех. Впрочем, чем такое имя хуже других? Временами я и своё ненавижу настолько, что готов от него отказаться.

Лежу, обложившись подушками для упора локтей, быстро устающих висеть в воздухе. Можно сказать, возлегаю, с царственным безразличием принимая редких посетителей. Уже третий день. Слава богам, Льюсу не до меня: город, лишившийся одного правителя, теперь приноравливался к твёрдой руке другого, и, думаю, довольно охотно, потому что герцог, помимо установления своей власти, принёс Вэлэссе избавление от беды, вызванной порченой водой. Конечно, какая-то часть горожан была больна основательно, но гораздо больше находились в той стадии отравления, когда справиться с болезнью могла, как и в случае Магайона, обыкновенная простуда, а уж обзавестись этим добром по жаре, до сих пор не покидающей город и окрестности, было легче лёгкого.

Господам Гарсену и Богорту тоже не найти часа-другого меня навестить: помогают герцогу в его нелёгком труде разделения всех подданных на здоровых, не очень здоровых и нездоровых совершенно. Где-то там же подвизается и Паллан, проявивший, как говорят, чудеса отваги при штурме резиденции покойного мэнсьера. В это верю без малейших сомнений, потому что, если мои предположения, основанные на подсказках Мантии, верны, милейший капитан вообще должен был костьми лечь, но не допустить, чтобы со мной случилось что-то нехорошее. Надо будет при встрече сказать «спасибо». И ему, и Ксаррону. Вот ведь гад! Сделал вид, что отправляет меня в неизвестность, а сам по пути всего следования понатыкал свои «глаза», «уши» и «руки». А я-то ещё удивлялся, когда меня отпустили без привычного уже эскорта найо! Зря удивлялся. Да, зверушкам требовалось уединение, потому что в небе вставала Ка-Йор, их ночное светило, во время округления которого многоликие оборотни буквально сходят с ума и сменяют формы одну за другой, при этом сгорая от влечения к себе подобному. Ну и пусть их развлекаются. Мне в любом случае было бы не справиться с двумя найо, только и думающими, как завалить друг друга в постель или что они понимают под «постелью».

Так что лежу в кровати и в одиночестве, от коего нисколько не страдаю. Даже наоборот, испытываю определённое удовольствие. Если есть на свете роскошь общения, то не менее драгоценна и возможность побыть наедине с собой. Ну почти наедине.

Правда, Мантия, надо отдать ей должное, не донимала меня разговорами и нравоучительными наставлениями. Первый день, потому что я в основном спал. А начиная со второго утра лишь изредка осведомлялась, каковы будут мои дальнейшие планы, на что получала один и тот же ответ. Какой? Поживём — увидим.

Створка двери беззвучно и очень медленно отползла на ширину пары ладоней от своего изначального, то бишь закрытого положения, после чего снова замерла. Прошло около минуты, но из коридора всё же послышалось тихое:

— Позволите войти, господин?

— Да, — буркнул я, наученный горьким опытом: местные слуги, даже если их отсылали прочь, добросовестно ныли под дверьми, пока меня не покидало терпение и в полёт не отправлялись предметы убранства занимаемой мной комнаты. Как я понимаю, до меня в ней проживал кто-то из не шибко любимых племянников мэнсьера, потому что уюта вокруг не наблюдалось. Впрочем, кровать есть, лежать на ней можно, и ладно.

Дверь раскрылась пошире, и в образовавшийся проход просочилась девушка, памятная мне с головы до ног по процессу извлечения накра.

Мариса, так её зовут. Но имя я узнал не от неё самой, а от одной из словоохотливых служанок, которая в какой-то момент утратила робость, неизменно охватывавшую всех, кто приближался к «самому Мастеру». Кретинизм… И как только Рогар терпит? Меня уже не просто коробит от всеобщего почитания, а почти трясёт.

Девушка поставила на столик рядом с кроватью кувшин, наполненный очередным травяным настоем: стараниями Богорта, единственного мага в городе, которому можно было доверять без опаски, меня потчевали этой гадостью с утра до вечера. Правда, и более существенную еду тоже приносили, но это питьё было обязательным. И единственным, потому что вина мне не давали. Подозреваю, из-за того, что герцогу в любой момент могли потребоваться мои услуги, а пьяный Мастер… В лучшем случае весело. В худшем… тоже скучно не будет.

Тугая коса уложена вокруг головы, рубашка застёгнута, несмотря на жару, складки юбок безупречно заглажены. Скромница, да и только. Хотя…

— Ты что-то хотела, милая?

Она кивнула, не поворачивая головы. Да и вообще, с момента появления в комнате девушка на меня не смотрела. Брезгует или боится? А может, не хочет выдать своей ненависти?

— Я слушаю.

— Господин, мне…

— Вот что, милая. Если будешь продолжать бормотать себе под нос, я ничего не услышу. Поэтому будь любезна подойти и присесть рядом со мной.

Она повела плечами, но протестовать не посмела и выполнила указания в точности. А когда подняла взгляд и увидела в моих руках вязание, удивлённо взмахнула ресницами:

— Вы…

— Вяжу. Это тебя удивляет?

— Нет, но…

— Неподходящее занятие для мужчины? А мне так не кажется. Ты думаешь иначе?

Мариса испуганно округлила агатовые глаза:

— Нет, господин, я вовсе не…

— Не думаешь? А вот это плохо, милая. Думать надо. Хотя бы изредка. Попробуй как-нибудь, вдруг понравится?

Она вдумалась в смысл моих слов и несмело улыбнулась, заслужив ответную улыбку.

— Вот так-то лучше! А теперь поговорим. Что тебя привело?

— Господин, вы…

Девушка снова погрустнела: видимо, предметом разговора была смерть её благодетеля.

— Я должен извиниться перед тобой.

— За что, господин? Чем я могла… — Теперь явный испуг появился и в звонком голосе.

— Ничем, милая. Это я совершил ошибку. Твой… Мэнсьер мог остаться в живых, если бы я действовал обдуманнее.

Мариса опустила голову. Тонкие пальцы сжались, сминая отутюженные складки верхней юбки.

— Честно говоря, мне только потом стала понятна собственная неосторожность. Дурак, признаю. И очень хотел бы вернуть всё обратно, но не могу.

— Не надо… обратно.

Какую чушь я несу?! Конечно, не надо!

— Прости, милая, я совершенно не слежу за своим языком. Тебе сейчас так тяжело, а тут ещё мои глупые откровения… Прости.

— Не вините себя, господин, — агатовые глаза снова смотрят на меня. — Вы… мы не думали, что можно спастись. Что я могу спастись.

Правильно, не думали. Да и мало какой маг смог бы вам помочь, разве что знаток накров, к тому же разбирающийся в строении человеческого тела. Вы даже не надеялись, вот что особенно печально. Если бы в ком-то из вас теплилась надежда, я бы это почувствовал и, возможно, вёл себя осмотрительнее… А, что обманываться? Таким же олухом и был бы, только сомневался бы больше.

— Ты любила его? Сильно?

Тень улыбки падает на искусанные тревогой губы.

— Как можно не любить своего отца, господин?

— Запросто. Я, например, к своему питаю… Что ты сказала? Отца?! Мэнсьер был твоим отцом?

— Да, господин. Вы этого не знали?

— К сожалению.

Откуда я мог знать? Пусть история любвеобильного старикана, заимевшего ребёнка от служанки, известна всему городу, но у меня просто не было времени её услышать! А ведь если бы знать заранее… Фрэлл!

Мариса удивлённо проводила взглядом вязание, которое полетело прочь.

— Я думала, вы знаете. Вы подошли прямо ко мне и…

С силой провожу ладонями по лицу и сцепляю их в замок. Вот же олух! Надо же так опростоволоситься… А уж какое впечатление произвёл, наверное, на зрителей, уверенных, что действую, обладая всей возможной и невозможной полнотой сведений… Мрак. Да, в Вэлэссе мне больше показываться не стоит. Прохода не дадут. Очевидцы расскажут своим знакомым, те своим, и дальше, дальше, дальше. Ах, какой замечательный Мастер! Ах, как легко он узнал тайну мэнсьера! Ах, как умело он… Тьфу.

— Не печальтесь, господин. — Девушка робко касается моего плеча. — Отец умер спокойно и счастливо. Если бы он успел, то поблагодарил бы вас.

— Он успел, — цежу сквозь зубы, и Мариса, к счастью, не разбирает слов.

Всё благостно и мило, так почему же у меня на душе тошно? Почему, глядя на беззащитный изгиб тонкой шеи, я вспоминаю шелест благодарности по песку двора и нахожу в нём насмешку?

Потому что кто-то оказался расчётливее меня.

И этот «кто-то» вовсе не мой противник.

Белобрысая малявка, именуемая Пресветлой Владычицей, твои проделки? Уверен, что да. Провела меня по нужной тропке и бросила прямо в сплетение событий, не позволив найти кончик нити! А если нет возможности распутать узлы, их приходится рвать — это всем известно. Вот и я… рванул. Фрэлл, ведь можно было избежать жертв! Мне бы хоть капельку времени… Хоть один лишний день. Разве многого прошу? Нет, нет и нет. Но не было ни минуты на раздумья: я попросту не мог медлить. Потому что яд, растворённый в воде и крови, не согласился бы обождать, пока соберусь с мыслями. Да, пожалуй, по-другому быть не могло. И на мне нет вины за смерть старика и волнения его юной дочери. Но почему тошно-то так?!

Впрочем, мои переживания мир не интересуют — я должен работать.

— Скажи мне, милая, как давно эта нехорошая штучка обосновалась на твоём теле?

Мариса вздрогнула, наверное, вспоминая прикосновение накра, и, немного помедлив (но вовсе не из стеснительности, а чтобы дать как можно более точный ответ), сообщила:

— В Праздник Середины Зимы.

— Как это произошло? Постарайся припомнить все подробности, хорошо?

— Да, господин.

Девушка сложила руки на коленях, как примерная ученица, и начала свой печальный рассказ:

— Отец… он никогда не выделял меня из прислуги. Конечно, все знали, но… Он не хотел, чтобы мне завидовали, и потому был так же строг, как и со всеми остальными. Но иногда он дарил мне подарки. Маленькие и совсем простые, вроде ленты для волос. Отец всегда сам их выбирал, и для меня они были дороже всего на свете. А в середину зимы… Отец уехал прямо перед праздником по каким-то делам, и я думала, что долго не увижу его, но утром, в самый канун, когда я проснулась, на подушке лежал маленький мешочек, а в нём — кулон на шнурке. То есть не кулон, а…

— И ты сразу его надела?

Мариса смущённо опустила взгляд:

— Да, господин. Я решила, что отец вернулся, и это — его подарок. А потом…

— Накр пришёл в движение, верно?

— Д-да, — невольно содрогнулась девушка. — Как паук, побежал по мне… И на каждой лапке — острые коготки. А когда остановился, эти когти впились в кожу и…

— Было больно?

— Я не сразу почувствовала, потому что…

— Тебе было страшно. Понимаю.

— Да, страшно… И стало немного трудно дышать. Грудь как сводило…

— Можешь не продолжать, если тебе не хочется, действие этого накра мне известно. И когда же мэнсьер узнал о случившемся?

— Отец уже знал. Из письма, — со скорбью в голосе ответила Мариса. — И часа не прошло, как он вернулся. А я…

Она замолчала, но картина зимнего утра накануне праздника и так стояла у меня перед глазами.

…Старик, бросивший все дела и заботы после известия о грозящей его последнему и самому любимому ребёнку опасности, задыхаясь и еле держась на ногах, распахивает дверь, вваливаясь в комнату. Но надежда, за которую он цеплялся на всём пути домой, надежда, что время ещё есть, что непоправимое не произошло… Надежда разлетается осколками, когда он видит в глазах девушки слёзы стыда и отчаяния. Старик сжимает дочь в объятиях, слушая её сдавленные рыдания, а сам не может даже дать волю своему горю, потому что этим только усилит боль. Нет, надо оставаться спокойным и твёрдым, только так. И искать способы избавиться от напасти. Искать, несмотря ни на что…

— Из письма, — задумчиво повторил я. — Ты знаешь, что в нём было написано?

Мало вероятности, конечно, но вдруг мэнсьер проговорился? В конце концов, их тайна была одной на двоих, и отец мог быть с дочерью предельно откровенен.

— Я пока не очень хорошо читаю, господин, хоть отец и желал, чтобы я научилась. Лучше, если вы сами прочтёте.

И под моим удивлённым взглядом девушка достала из рукава сложенный вчетверо листок.

Тоненький пергамент, хранящий тепло тела, к которому был прижат, развернулся и поведал мне много интересного. Признаюсь, я еле сдержался, чтобы не сразу углубиться в чтение, а для начала изучить вид и характер написания букв.

Магии в письме не ощущалось, да и, судя по всему, не должно было ощущаться, потому что ровные строчки вышли из-под пера человека, привыкшего писать бесстрастно и внимательно. Линии одинаковой толщины, равномерное нажатие, оставившее еле заметные ямочки на пергаменте, чётко выдержанный наклон — всё говорило о том, что писано сие произведение было под диктовку или с черновика, и не самим автором, а тем, кто зарабатывает себе на жизнь составлением документов и перепиской. Злоумышленник не хотел оставлять лишние следы? Браво! Хорошо, когда противник умён: умный человек редко совершает глупые ошибки, а вот попробуйте состязаться с дураком… Проиграете. Не верите? Ну-ну.

Что ж, несмотря на все ухищрения противной стороны, несколько деталей я уже знаю.

Первое. Я столкнулся с деяниями человека опытного и умелого, а значит, достаточно взрослого. К сорока годам или больше.

Второе. Он не лишён чувства юмора и любит доставлять людям страдания, то есть вполне нормален. Не относится к категории болезненно упёртых в одну-единственную идею, и это плюс. Для меня, поскольку фанатизм более сложен в понимании, чем простые человеческие мотивы.

Третье. Мой противник — искусный чародей, следовательно, не мог остаться незамеченным.

Скажете, мало? Не соглашусь. Очень и очень много. А теперь, собственно, приступим к чтению.

«Доброго здравия и благополучия почтенному господину и чадам его! Да пребудет дом ваш полной чашей, а вверенный вам город — садом, приносящим плоды! Осмелюсь отнять несколько мгновений вашего драгоценного времени, чтобы предупредить, предложить и предостеречь. Колодцы Вэлэссы постигла беда, и вода в них потеряла приятственный для языка вкус, но вблизи от города есть чудесный источник, способный удовлетворить потребности всех жителей. Только не советую вам самому пить из него, если желаете сохранить себя и свою жизнь в целости. Но совершенно не буду против, чтобы все прочие пользовались той водой. Понимаю, что как правитель города вы пожелаете уберечь людей от беды, и поэтому предпринял кое-какие действия в отношении одного из ваших детей. Самого любимого, разумеется! Думаю, девочка уже получила мой скромный подарок, и он занял подобающее ему место… Не советую пытаться его снять — не получится. Также не советую рассказывать кому-либо об этом письме и его содержании, потому что, как только ваши уста покинет хоть одно слово, связанное с моим маленьким секретом, ваша дочь умрёт, быстро и надёжно. Впрочем, если город вам важнее, чем одна юная жизнь, можете поступать как сочтёте нужным».

Простенько и понятно, не так ли? Этот негодяй мне уже нравится: изъясняется вежливо, почти ласково, но за каждой строкой чувствуется бесстрастная угроза. Мол, я вас предупредил, изложив все «за» и «против», теперь решайте сами, на свой страх и риск, а я, так и быть, посмотрю, что у вас получится. Без удовольствия, конечно, а только ради пополнения копилки наблюдений. Замечательный противник! Просто великолепный! Хотя бы потому, что я начинаю понимать, как к нему подступиться.

В открытое окно робко заглядывало утро, жаркое и мутное от марева, поднимающегося над не успевшей остыть за ночь и вновь нагревающейся в лучах беспощадного солнца землёй. Ни ветерка. Вот ведь подлость со стороны природы: ну да, месяц Первых Гроз уже начался, а там и лето не за горами, но где грозы-то? Хочу дождь. Очень хочу. Эй, небо, ты собираешься поплакать или нет? Смотри, если само не захочешь, я тебя до слёз доведу! Понятно?

Поговорив с небом, я отошёл от окна. По-моему, меня не услышали. Ну и пусть. Обещание дано и будет выполнено, а если оно кого-то не устраивает, претензии надо высказывать вовремя.

— Вижу, вы вернули себе силы, Мастер? — спросил появившийся на пороге комнаты Льюс.

Хорошо, что я копался в сумке, укладывая завершённое вязание: если бы у меня под рукой оказалось что-то, не представляющее ценности, оно отправилось бы прямиком в сторону открывающейся двери, потому что после разговора с Марисой моя персона стала почитаться слугами ещё больше и покоя от любопытствующих не стало совсем. А если учесть, что каждый норовил до меня дотронуться либо поклянчить помощи в решении своих проблем, ещё трёх дней мне хватило, чтобы озвереть. Совершенно.

Да я — просто старая развалина, если приходится так долго поправляться после не особенно какой активности… Хотя почему это «не особенно»? Много всего было сделано. Даже с лихвой. И без передышек, что представляет наибольшую опасность. А поскольку тратил я свои собственные силы, которые разрушением магии не очень-то и восстановишь, мне могли помочь только время и покой, потребные для того, чтобы Пряди Пространства, проходящие через меня, вернули моему телу утраченное. Печально, но факт: я не подлежу изменениям извне. С одной стороны, это ценное достоинство, а с другой — большое неудобство. Был бы как все, давно уже проглотил бы пару-тройку магических зелий и бегал как молодой олень! Хм. Ну и сравнение… Мне больше подходит другое животное, и тоже рогатое, помимо всего прочего. Хотя, после неоценимой помощи этого самого животного, носящего гордое имя «Пешка», надо признать, моё отношение к козлам существенно изменилось.

— Да, милорд. Простите, если доставил вам хлопоты.

— Вы оказали мне услугу, плату за которую я пока не могу себе представить, — серьёзно сказал герцог. — По сравнению с ней мелочи, стоящие нескольких монет, смешны и никчёмны. Вы спасли мне жизнь.

— Кстати, о жизни: как вы себя чувствуете, милорд?

— Вашими стараниями — прекрасно! Простуда почти прошла, а всё прочее…

— Позвольте мне самому взглянуть.

Я прижал палец к голубому ручейку на запястье Льюса. Тук, тук, тук. Ритм становится для нас общим, и алое Кружево предстаёт передо мной во всём великолепии.

Действительно, дела обстоят неплохо — бледных капель почти не осталось. Пройдёт ещё несколько дней, а ещё лучше — месяц, и кровь молодого человека вернёт себе свои прежние качества. Радостное известие, ничего не скажешь.

— Да, милорд, вы почти здоровы.

— Благодаря вам, — настойчиво повторил герцог, заставив меня устало вздохнуть:

— Не считайте себя обязанным.

— Но…

Я взглянул в серые глаза человека, мучительно выбирающего одну из двух манер поведения: господина или друга.

Очень знакомая картинка. Мой любимый выбор, который невозможно и сделать, и не сделать.

Искусство отношений — великое искусство. Качели. Положенная на стёсанный чурбак доска. Так весело поочерёдно взлетать вверх и возвращаться вниз, когда сердце от восторга прижимается к рёбрам… Но если один из двоих покидает качели, веселье уходит, и остаёшься на земле в ожидании и поисках нового партнёра.

Строить отношения — всё равно, что качаться на качелях. Необходима взаимосвязь, не обрывающаяся ни на мгновение. Необходимо знать, чем живёт и дышит тот, кто стоит напротив вас. Необходимо движение, попеременно меняющее вас местами. Не в реалиях жизни, а в ваших собственных глазах. Оказываться ниже или выше, но не ставить это в заслугу себе или в вину партнёру, очень трудно. Но если удаётся этому научиться, для понимания друг друга уже не понадобятся слова. Заманчиво? А как же! Только не следует забывать, что отношения — обоюдоострый клинок, способный ранить и вас, и того, что напротив, причём ранить одновременно и одинаково сильно.

Отношения между слугой и господином не менее сложны в исполнении, чем дружеские, кто бы и что бы ни утверждал по этому поводу. Эти две роли имеют слишком чёткие границы, чтобы пренебрежительно относиться к их совмещению. Как мозаика: каждый кусочек должен попасть на своё место, и только тогда взгляду открывается прекрасный рисунок. Если же попытаться втиснуть фрагмент туда, куда он не помещается, можно и сломать его края, и нанести непоправимый вред окружению. Господин отдаёт приказы, слуга их исполняет. Но это лишь одна сторона Зеркала, а ведь есть ещё две.

Господин и слуга должны заботиться друг о друге сильнее, чем это может быть заметно, и преданность одного не возникнет без верности другого, а черта между их правами обязана оставаться незыблемой, хотя обязанности по сути одни и те же: служить и защищать. И господину в этом смысле частенько приходится тяжелее, чем слуге. Поэтому я и не хочу заводить «придворных», предпочитая совмещать в себе и господские чудачества, и трудности слуг.

Перед Льюсом возникла примерно такая же проблема: хоть я с самого начала строго распределил наши роли, но последующими действиями слегка вышел за рамки своей. Совсем чуть-чуть, однако этого оказалось довольно, чтобы герцог почувствовал неладное и погрузился в сомнения. Да, Мастера стоят особняком в общей иерархии, но никакие заслуги не позволят им подняться на одну ступеньку с сильными мира сего. По очень простой причине — разница целей. Мастер никогда не преследует выгоду, ни собственную, ни чужую. Соответственно, и не извлекает её из удобных моментов, потому что не нуждается в ней. Посему, например, с точки зрения Мастера власть и её атрибуты — прах, не представляющий интереса. Но нельзя сказать, что они не пользуются властью. Пользуются, и ещё как! Вот только берут её взаймы и возвращают по первому требованию и с большими процентами. Так что Мастер — желанный гость в кругах власть имущих. Другое дело, его нелегко туда заманить.

Есть и ещё одно правило, соблюдаемое неукоснительно. Мастер не привносит в свои действия личную симпатию, а если не может удержаться, то старается свести её влияние до почти незаметной величины. Но Льюс наверняка почувствовал, что в этом деле у меня есть свой интерес, и немалый. Нехорошо. Стыдно. Попробовать выкрутиться? Но ни в коем случае не лгать!

— Я сделал то, что мог и должен был сделать, милорд. Если мне при этом удалось кому-то помочь, негоже требовать награду за случайное совпадение.

— Случайное?

Кажется, он разочарован. Почему? Я бы радовался, если б так легко отделался от долга.

— Вы хотите думать иначе? Не нужно. Фантазия — целительная вещь, но не стоит увлекаться лекарствами: можно заболеть и от них.

Герцог усмехнулся:

— Правду говорят: с Мастером бесполезно спорить.

— Разве мы спорим? Вы изложили свою точку зрения, я свою, спор же предполагает отстаивание уверенности. Вы уверены? Если да, можем и правда поспорить.

Улыбка Льюса стала печальнее и вместе с тем озорнее, остро напомнив мне его покойного младшего брата.

— Пожалуй, не будем тратить время зря, тем более что я пришёл не только затем, чтобы справиться о вашем самочувствии.

— Вот как? Немного обидно, милорд, впрочем, так и быть, эту обиду я переживу.

Герцог недоумённо сдвинул брови, но, оценив шутку, качнул головой:

— С вами нужно быть осторожнее в словах, Мастер!

— Не только со мной, милорд. Вообще, это полезное умение — правильно выбирать слова для выражения мыслей и намерений. Думается, вы им вполне владеете, просто позволяете себе слабину, если собеседник не представляет угрозы. Верно?

Льюс шумно выдохнул:

— Ну что с вами будешь делать? Всё-то вы знаете наперёд! Хотя… Если угадаете причину моего визита, клянусь — до конца жизни буду почитать вас как первого мудреца на свете.

Ответив на подмигивание хитрым прищуром, я лениво зевнул:

— Великий труд, можно подумать… Сто против одного, что «полоса отчуждения» снята и капитан Егерей Хигил ждёт не дождётся встречи со мной, чтобы доложить о своих достижениях и узнать мои. Ну как, угадал?

Потрясённое лицо Магайона было красноречивее слов, но он всё-таки нашёл в себе силы кивнуть.

— Не переживайте так, милорд, я просто выбрал из нескольких возможных причин самую правдоподобную и самую серьёзную. А это чародейство того рода, что доступно всем без исключения.

Если серые глаза и поверили мне, то не до конца. А ведь я сказал чистую правду и не прибегал к ухищрениям вроде того, чтобы прислушаться к эху Пространства с целью определить наличие действующих заклинаний. Просто предположил.

— Что ж, не будем заставлять капитана ждать, потому что это не в его и не в наших интересах. Но раз уж мы твёрдо отказались от спора, милорд, должен кое-что вам сказать. Я остался в пределах действия «полосы» не потому, что желал предупредить городские власти. Просто мне стало известно, что в городе находитесь вы.

Льюс сузил глаза, переваривая услышанное, потом его губы дрогнули, но я поспешил предупредить переход разговора на новый виток:

— Никаких вопросов, милорд!

Бородатый Егерь ожидал нас во внутреннем дворике резиденции мэнсьера, под сенью сливовых деревьев, которые благодаря щедрому поливу и тщательному уходу уже развернули свои кроны, надёжно защищая от палящего солнца, и дружно приступили к цветению. Лишь в нескольких местах дворика, там, где листва была недостаточно густой, мраморные плиты покрылись сыпью светлых пятнышек. Наверное, в пасмурную погоду это место выглядело мрачновато, но в час, когда приближался солнечный полдень, представлялось наиболее подходящим для времяпрепровождения.

Хигил, соблюдая этикет, ради следования которому даже полевая одежда была заменена более нарядной (в частности, имелась массивная перевязь, щедро украшенная полированными серебряными бляшками… впрочем, они скорее предназначались для пускания «зайчиков» в глаза врагу, нежели для услаждения взоров), коротко поклонился, когда мы с герцогом подошли к расставленным полукругом каменным скамьям.

— Вы так и не присели, капитан? — удивился Льюс.

Егерь, чуть недовольно поморщившись, ответил:

— У меня нет времени на отдых, милорд.

— Правильно! — подхватил я. — А сидение ведёт к расслаблению мышц, и потребуется снова вводить их в нужное напряжение, чтобы действовать по-прежнему эффективно! Рад вас видеть в добром здравии и в хорошем расположении духа, капитан.

— Не настолько хорошем, чтобы… — начал было Хигил, но осёкся, бросив короткий взгляд в сторону герцога.

— Полагаю, вы можете совершенно свободно говорить при его светлости: милорд Магайон не менее нас с вами заинтересован в полезных сведениях, поскольку город, который постигла беда, находится под его управлением.

Капитан взял настороженную паузу, но всё же согласился:

— Вы правы, Мастер. Потребуется вмешательство на всех уровнях.

— Поэтому не будем медлить. Итак, что вы можете сообщить?

Егерь куснул губу, забавно встопорщив усы.

— Все эти дни госпожа Нэния посвятила изучению…

— А кстати, где она? Думаю, ей было бы проще самой рассказать о своих находках и потерях, не так ли?

— Она… опаздывает, — чуть смутившись, ответил капитан.

— Я не опаздываю, я задерживаюсь! — весело поправила лекарка, быстрым шагом пересекая дворик. — Вечно вы путаете!

Круглые глаза Нэнии возбуждённо блестели, но в чертах лица прочно обосновалась тревога, из чего можно было заключить: есть и хорошие новости, и плохие. Как и Хигил, принарядившись для визита к герцогу, женщина сменила рабочую куртку на тугой корсаж, оттенявший талию, в другое время не слишком заметную, потому что широкими бёдрами лекарка похвастать не могла. Зато сейчас представала в весьма выигрышном свете, особенно подняв волосы вверх и заколов шпильками, оставив несколько прядей скользить по длинной шее. Льюс отдал должное этой женской уловке, проводив одну из прядей заинтересованным взглядом. Ой-ой-ой. Если Хигил не углядит, могу поспорить, Нэния испробует свои чары на молодом человеке, притягательном для неё не только титулом, но и цветом волос: почему-то брюнетки сходят с ума от блондинов, и наоборот. А если герцог всё правильно поймёт и подыграет, сказавшись ещё не совсем выздоровевшим, капитан точно останется с носом. Хмм… Заманчиво всё это пронаблюдать в действительности, а не в воображении, но, боюсь, меня снова отвлекут дела.

— Вы обворожительны, госпожа! — Кланяясь, я коснулся губами кончиков пальцев любезно поданной руки и шепнул: — Будьте осторожнее со своими играми.

Она услышала и улыбнулась ещё ослепительнее:

— А вы все так же изысканно вежливы, Мастер!

— Стараюсь изо всех сил, но мои потуги меркнут в сравнении с вашим очарованием.

Хигил кашлянул и правильно сделал, потому что обмен комплиментами грозил затянуться до неприличия: