Тишина в Хановер-клоуз Перри Энн
— Далси Мэббат, камеристка.
— Как пишется ее имя, сэр?
— Не трудитесь. Она мертва. Выпала из окна.
Глаза констебля широко раскрылись, и он впервые поднял взгляд на Питта.
— Как это случилось, сэр?
Стоит ли рассказывать обо всем констеблю? А что, если никто больше не придет, а его визит — всего лишь формальность, чтобы заполнить необходимые бумаги? Тогда это единственный шанс. Нужно попытаться.
— Думаю, кто-то подслушал, как она рассказывает мне о женщине в пурпурном платье. — Питт наблюдал за лицом констебля. — Дверь в библиотеку была открыта.
— Вы хотите сказать, что ее вытолкнули? — осторожно спросил констебль.
— Да.
Констебль надолго задумался.
— Но эта женщина в розовом — шлюха, мистер Питт. Кому она нужна? Джентльмены имеют обыкновение развлекаться, это всем известно. И если кто-то теряет осторожность, это дело семейное, не так ли?
— Она была не просто проституткой, — серьезно сказал Питт, с трудом сдерживая гнев. Как убедить этого круглолицего констебля, что эта весьма распространенная и довольно мерзкая трагедия связана с заговором и государственной изменой?
— Да, сэр? — Глаза констебля слегка прищурились.
— Дело в том, что из Министерства иностранных дел, из департамента, в котором до своей смерти работал Роберт Йорк, пропали секретные документы.
Констебль заморгал.
— Вы хотите сказать, что это он их взял, сэр?
— He знаю. Там также служат Феликс Эшерсон и Гаррард Данвер и, естественно, многие другие. Но мне доподлинно известно, что серебряная ваза и первое издание книги, которые были якобы украдены в ночь убийства, не появлялись ни у одного лондонского скупщика краденого, и ни один преступник в городе ничего не знает ни об этих предметах, ни об убийце.
— Вы уверены, сэр? — В голосе констебля явно проступало сомнение.
— Уверен! Как вы думаете, чем я занимался все последние недели, черт возьми?
— Понятно. — Констебль облизнул карандаш, но так и не придумал, что записать.
— Ничего вам не понятно! — сердито сказал Питт. — И мне тоже. За исключением того, что Роберта Йорка убили, Далси выпала из окна, а женщине в пурпурном платье, которую видели в Хановер-клоуз, свернули шею в публичном доме в Севен-Дайалс — перед самым моим приходом.
— И вы по-прежнему утверждаете, что этого не делали? — Теперь на лице констебля не было скепсиса; скорее он хотел услышать подтверждение.
— Утверждаю.
Констебль не стал больше ничего спрашивать и ушел; на его грубоватом лице застыло задумчивое выражение.
Дни тянулись нескончаемой мрачной чередой. Казалось, в Стил никогда не бывает света. Даже двор для прогулок был узким, с такими высоким стенами, что туда почти не проникали солнечные лучи, и когда Питт оказывался там — во время изнурительной «муштры» или на прогулке вместе с десятками других несчастных, дурно пахнущих заключенных, — то ему казалось, что тьма, подобно плесени, заползает ему в мозг. Мир за тюремными стенами сделался далеким, как сказка в детской книжке.
Постепенно, сам того не замечая, Томас стал присматриваться к товарищам по несчастью. Айрмонгер, мужчина среднего возраста с мучнистым лицом, обвинялся в производстве незаконного аборта. Он решительно отвергал обвинение, не рассчитывая, что ему поверят. Он явно разбирался в медицине и вызывал некоторое сочувствие. Он умел лечить небольшие раны, полученные во время самого худшего из всех наказаний, которое называлось «коленчатый вал», когда провинившемуся приходилось вращать рукоятку, соединенную с барабаном, наполненным песком. Инерция массивного барабана истязала мышцы даже сильнее, чем «муштра». Айрмонгер также помогал советом и проявлял сочувствие к тем, кто вернулся после «топчака».
Еще один обитатель камеры — Хаскинс, тот самый задира, с которым подрался Питт. Глуповатый мужчина, все немногочисленные достижения в жизни которого были добыты силой; ему выказывали уважение, но за спиной вышучивали. Красивый и общительный парень по фамилии Росс жил на содержании у проституток, а в тюрьму попал за какую-то глупую кражу. Он не стыдился ни того ни другого занятия: первое удовлетворяло потребности, а во втором случае он лишь использовал подвернувшуюся возможность. Понятия добра и зла, за исключением личной верности, были ему незнакомы. Несмотря ни на что, Питт испытывал к нему симпатию.
Он также обратил внимание на Гудмена, маленького, необыкновенно жадного человечка, зато превосходного рассказчика, хотя все его истории, скорее всего, были ложью. Гудмен сидел за растрату имущества тестя и, как и все остальные, заявлял о своей невиновности, причем отрицал не столько факт, сколько его неприемлемость с точки зрения морали. Его маленькое, похожее на мордочку хорька лицо пылало негодованием. С другой стороны, его буйное воображение и образованность делали его приемлемым собеседником — в тех редких случаях, когда им разрешали разговаривать, — и помогали развеять разъедающую мозг скуку.
Были и другие: Уилсон, не умевший сдерживать свою ярость и выплескивавший ее на всех; Вуд, невежественный и обозленный на весь мир, в котором ему не нашлось места; толстый Моллой, который почти всю жизнь провел в тюрьме и боялся большого мира, хотя непрерывно мечтал о нем; жалкий и щуплый Реборн с опущенными уголками глаз и рта, который воровал просто потому, что не мог заработать себе на жизнь.
Поначалу Питт ненавидел их всех, считая неотъемлемой частью тюрьмы и всего, что ограничивало его свободу, олицетворением уродства и безысходности этого места. Затем к нему пришло понимание — через мелочи быта, через проблески страдания. В первые дни эти происшествия казались банальными, скользили по поверхности его сознания, в лучшем случае вызывая лишь раздражение, поскольку он не желал расходовать на сокамерников никаких чувств, в том числе сострадания.
Но затем глупая и бессмысленная трагедия, случившаяся с Реборном, вырвала Питта из пучины жалости к самому себе. Реборн был никчемным, глуповатым маленьким человечком, казалось, не приспособленным к этому жестокому миру. Гордился он только одним: несмотря на неразборчивость в связях и воровство, никогда не лгал, даже ради того, чтобы избежать наказания. Реборн то и дело хвастался этим, но никто не обращал на него внимания; это было утомительно, но все считали, что он безобиден и не претендует ни на чью территорию. По молчаливому соглашению никто не мучил Реборна. Он играл роль домашнего животного.
Случилось вот что. Пока Питт страдал от унижения, от постоянного холода, голода, эмоционального одиночества и страхов, которые с каждым днем проявлялись все сильнее, у надзирателя пропали часы, и по какому-то недоразумению в краже обвинили Реборна. Он клялся, что не брал часы, но надзиратель, не знавший Реборна, не верил ему. Беднягу перевели в одиночную камеру. Реборн очень боялся одиночества, у него в голове просто не было мыслей, которыми можно заполнить тишину, грозившую уничтожить его. Когда за ним пришли, он набросился на охрану, и в этом он был уж точно виновен. О краже забыли, и теперь его обвиняли в нападении на надзирателя. Реборна поместили в одиночную камеру, растерянного, повторяющего, что он не брал часы.
Ночью, лежа на своей койке и дрожа от холода, Питт слышал, как плачет Реборн, иногда вскрикивая: «Я этого не делал! Скажите им, что я этого не делал!» Иногда слова разобрать было невозможно, только неразборчивое бормотание, тонувшее в темноте.
Он был маленьким, слабым человеком, и у него отняли то, чем он гордился. Его единственное достоинство заключалось в том, что все знали: он никогда не лжет. И вот теперь ему не поверили. Одиночество Реборна было бездонным, как сама смерть, и ему не за что было ухватиться. Он не мог либо не хотел есть.
Через неделю его отправили в Вифлеемскую королевскую больницу для умалишенных, где он вскоре и умер.
По непонятной причине этот случай произвел тяжелое впечатление на остальных заключенных. Пока Реборн был жив, его терпели и немного презирали, понимая, что его честность — единственный огонек во мраке одиночества и глупости, печать индивидуальности в безымянном море. У него не было ни силы духа, ни других достоинств. А слабости подводили его так часто, что все о них знали.
Когда Реборна увели, остальные испытали что-то вроде гнева, на этот раз не имевшего отношения к эгоизму. Судьба Реборна подвела их к жалости, насколько это было возможно.
Инцидент потряс Питта. Он приказывал себе забыть о Реборне, но крики бедняги звучали у него в ушах, а перед глазами всплывало глупое лицо с печальными глазами, сморщенное от страха, со следами слез.
Жалость к самому себе превратилась в злость. Ненависть к сокамерникам исчезла, и он — к собственному удивлению — забывал, иногда надолго, о пропасти, которая разделяла его и их, и чувствовал лишь общую боль.
По ночам, лежа без сна и дрожа от холода, Питт перебирал в голове все возможные варианты. Поговорить о собственном деле не с кем, но думать ему никто не запретит.
Совершенно очевидно, что главное — это государственная измена. Но кто шпион? Сначала Питт подозревал Роберта Йорка, которого соблазнила Пурпурная, возможно, с помощью кого-то еще. Но после смерти Далси — гибель девушки Питт считал убийством — круг подозреваемых сузился: это либо кто-то из дома Йорков, либо Данверы или Эшерсоны, которые также связаны с Министерством иностранных дел.
Теперь убили и саму Пурпурную. Но кто? Неизвестный шпион, боявшийся, что Питт найдет ее и она вольно или невольно его выдаст?
Томас ничего не понимал. Бессмыслица какая-то. Если такой человек действительно существовал, таинственный и неизвестный, то он не мог иметь отношение к убийству Далси. Это должен быть тот, с кем Питт уже встречался, кого допрашивал. Далси убили потому, что она видела Пурпурную — иной причины быть не могло. Это подтверждалось тем фактом, что сама Пурпурная погибла тогда, когда стало ясно, что Питт обязательно ее найдет.
Но почему убили Роберта Йорка? Может быть, он что-то знал, что-то видел или слышал? Или сделал нечто такое, что могло выдать предателя?
Не исключено, что в дом действительно залез вор, которого узнал Роберт Йорк, когда застал на месте преступления. Возможно, попытки Пурпурной соблазнить его оказались тщетными, и она отправила вместо себя вора? Но кто этот вор? Человек, знавший Роберта, достаточно сильный и опытный — и хладнокровный, чтобы убить его одним ударом, даже несмотря на то, что Роберт мог ожидать нападения. Как бы то ни было, если ты посреди ночи застаешь грабителя у себя в доме, узнаёшь его и догадываешься о его намерениях, то должен понимать, что он не позволит тебе разоблачить его.
Джулиан Данвер или даже Гаррард Данвер, хоть он в два раза старше Йорка, или Феликс Эшерсон? Пирса Йорка Питт даже не рассматривал, поскольку ему не нужно объяснять присутствие в собственной библиотеке — в любое время, даже ночью.
Но Данверы и Эшерсон служили в Министерстве иностранных дел. Нелепо предполагать, что они будут красть секреты у Роберта Йорка…
Питт лежал без сна, прислушиваясь уже к знакомым звукам: заключенные ворочались во сне, кашляли, стонали, ругались. Издалека доносился чей-то плач, исполненный тоски и отчаяния.
Мысль Питта топталась на месте. Фрагменты никак не складывались в цельную картину. Кто такая Пурпурная? — размышлял он, проваливаясь в сон. Все упирается в нее.
Утром возвращалась серая действительность, заглушая все чувства. Питт мог отвлечься от звуков, не обращать внимания на вездесущий холод, но у него не получалось игнорировать ужасный запах, который проникал внутрь с каждым вдохом, вызывая спазмы в горле и позывы к рвоте.
Чтобы думать, нужен покой.
С наступлением темноты снова приходила иллюзия одиночества, и мозг начинал биться над загадкой. Питт рассматривал ее с разных сторон, но не находил удовлетворительного ответа. По-прежнему наиболее правдоподобной выглядела версия, что Роберт Йорк кому-то помешал, а убили его за то, что он что-то знал. Далси и Пурпурную — тоже. Но что именно?
Констебль вернулся. На этот раз он был серьезнее и не упоминал о Балларате.
— Значит, это была горничная, Далси, которая первой рассказала вам о женщине в розовом, мистер Питт? — Нахмурившись, констебль заглянул в блокнот, потом снова поднял голову. — Как вы нашли ее в Севен-Дайалс?
— Пришлось потрудиться, — бесстрастно ответил Питт. — Я ходил по улицам, расспрашивая торговцев, цветочниц, продавцов сэндвичей, швейцаров в театрах, проституток.
Констебль медленно покачал головой.
— Должно быть, заняло много времени. А другого способа не было? Никто ничего не знал?
— Никто ничего не рассказывал, за исключением мисс Аделины Данвер, а она видела женщину мельком, на лестничной площадке, при свете газовой лампы.
— Это тетя Джулиана Данвера?
— Да. Естественно, мисс Данвер не знала, где ее найти.
Констебль скривился.
— Я могу это проверить, мистер Питт.
— Хорошо, только, ради бога, будьте осторожны! Последний человек, который рассказывал полиции, что видел Пурпурную, сразу же после этого выпал из окна и разбился насмерть.
Констебль несколько секунд сидел молча, потом принялся грызть карандаш.
— Как вы думаете, мистер Питт, кто была та женщина, которую вы называете Пурпурной?
Питт откинулся на спинку деревянного стула.
— Не знаю. Она была красивой. Все, кто ее видел, говорили о шике, элегантности и о лице, которое западает в память. Феликс Эшерсон признался, что из его департамента в Министерстве иностранных дел, где также служил Роберт Йорк, пропали документы.
Констебль вытащил изо рта кончик карандаша. На нем остались следы зубов.
— Мистер Балларат в это не верит, мистер Питт. Он навел справки, не привлекая внимания, в разных местах, и ему ответили, что ничего из пропавшего использовано не было. Иначе они бы знали.
— Эти документы не обязательно использовать сразу же.
Питт чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Балларат не желает верить в предательство; он боится сообщить начальству что-либо неприятное, пугающее, ставящее под сомнение не только их компетентность, но и честь. Он боится их гнева, необходимости искать аргументы, чтобы убедить их, показать, что вина будет возложена на них. Балларат жаждет одобрения власть имущих, и его честолюбивые планы, связанные с положением в обществе, простираются гораздо дальше финансов или карьеры. Он любит комфорт, любит командовать, но не обладает мужеством, необходимым для реальной власти. Опасности, зависть, враждебность — эту цену он не готов платить. Ему поручили доказать, что государственной измены не было, а если и была, то дело успешно замяли, и ее раскрытие теперь означало полный провал.
Констебль пристально смотрел на Питта; он снова принялся энергично грызть карандаш.
— Я в этом плохо разбираюсь, сэр. Но все это мне кажется малость неправдоподобным. Подозреваю, что мужчинам могут нравиться всякие женщины — как и разная еда, но по мне так она была самой обыкновенной: темные волосы, смуглая кожа, малость бледная лично я предпочитаю, чтобы кровь с молоком. Не скажешь, что страшная, но ничего такого, и не особенно фигуристая. Я бы ее красавицей не назвал.
— У нее был шик. — Питт пытался найти слова, чтобы описать этому простому, честному парню утонченность Пурпурной. — Внутренняя сила. Возможно, ум.
— Прошу прощения, мистер Питт, но она больше похожа на горничную, что потеряла место и оказалась на улице.
— Она была куртизанкой. — Питт посмотрел в открытое, растерянное лицо констебля. — Очень дорогой проституткой, которая сама выбирает клиентов — немного — и запрашивает очень высокую цену.
Констебль пожал плечами.
— Как знаете, мистер Питт. Но только я вам вот что скажу: в свое время она мыла полы, и не один раз. По рукам и коленям сразу видно. Я точно знаю — видел много женщин с такими мозолями.
Питт недоверчиво смотрел на него.
— Вы ошибаетесь!
— Нет, мистер Питт. Я внимательно осмотрел ее, бедняжку. Это моя работа, и я ей обучен. Однако мы не знаем ее имени. — На его лице промелькнула тень сострадания. — Пока не знаем, если уж на то пошло.
В голове Томаса постепенно формировалась новая догадка: что, если он нашел не настоящую Пурпурную, а кого-то другого, беспомощную жертву, которую подкинули, чтобы обмануть его? Что, если все это было специально подстроено, чтобы избавиться от него, отправить туда, где он сидит теперь — беспомощный, погребенный заживо? Кто-то убил эту несчастную женщину, чтобы обезвредить Питта. Кто-то наблюдал за ним, рассчитывал время, чтобы он пришел туда, и его застали около трупа, тогда как настоящая Пурпурная жива! Знает ли об этом Балларат? Может быть, он намеренно защищает ее, отстраняясь от дела, притворяясь, что верит очевидному, что Питт виновен?
Неужели коррупция и предательство проникли так высоко?
Нет, Томас не мог поверить, что Балларат делает это сознательно. Он ограничен и лишен воображения. У него не хватит смелости играть в такие рискованные игры. Он самодоволен, равнодушен и труслив, он карьерист, но в то же время он англичанин до мозга костей. В своем упрямстве он скорее умрет, чем пойдет на предательство. Империя составляла предмет его гордости и восхищения. Нет, Балларата используют.
Но кто?
— С вами все в порядке, мистер Питт? — с тревогой спросил констебль. — У вас ужасный вид… какой-то убитый.
— Вы уверены насчет мозолей? — Пит говорил медленно, пытаясь скрыть свое отчаяние. — А как насчет лица? Оно было красивым? Вы можете вообразить, что когда-то в нем была грация и сила?
Констебль медленно покачал головой.
— Трудно сказать, мистер Питт.
— Кости! — Питт в нетерпении наклонился вперед. — Я знаю о вздутии трупов, о посинении. Но кости остаются. Я сам не помню… — Он ждал, впившись взглядом в лицо констебля.
— Насчет мозолей я уверен, — рассудительно ответил констебль. — И, насколько мне помнится, сэр, она была более или менее обыкновенной. Довольно смазливой, непростой, как вы могли бы сказать, но и ничего особенного. А в чем дело, мистер Питт? О чем вы подумали?
— Это была не Пурпурная, констебль, а бедное существо, которое одели в ее платье и убили, чтобы устранить меня. Пурпурная жива.
— Боже милосердный! — констебль медленно выдохнул. Скепсис в его тоне почти пропал, на простом, круглом лице осталась лишь тень сомнения. — Что я должен делать, мистер Питт?
— Не знаю, констебль. Да поможет нам Бог. Понятия не имею.
Глава 12
Мысли у Шарлотты текли в том же направлении, что и у Питта, хотя знать она, конечно, этого не могла. Начала она с того, что Томас говорит правду. Он не скрывал своих поисков Пурпурной и после тяжелой полицейской работы нашел того, кто привел его в дом в Севен-Дайалс, причем появился там в тот момент, когда женщина лежала со сломанной шеей, и создавалось впечатление, что это он ее убил.
Это просто совпадение, или убийца специально подстроил такую смерть, чтобы одновременно заставить замолчать Пурпурную и избавиться от Питта? Рука судьбы — или гения?
Что такого могла знать Пурпурная, если пошла на огромный риск и убила Далси, лишь бы не подпустить к ней Питта? Совершенно очевидно, что это убийство по своему характеру более импульсивное и опасное. Значит, причина должна быть серьезной: правда о смерти Роберта Йорка или личность шпиона. Если это не одно и то же.
Скорее всего, Пурпурная была любовницей Йорка, обманом или женскими чарами выманивавшая у него секреты, которые передавала своему хозяину. Затем они с Робертом поссорились, и он угрожал раскрыть правду. И тогда либо Пурпурная, либо ее хозяин убили Роберта, чтобы обезопасить себя.
Но почему тогда убили саму Пурпурную? Она сожалела о смерти Роберта? Или для нее самой убийство стало неожиданностью? А может, она по-своему любила Роберта? Судя по всему, он был красив, элегантен и умен и, по всей видимости, обладал сдержанным характером, что могло сделать его необычайно привлекательным для женщин. Не исключено, что Пурпурная испугалась и стала опасна для своего хозяина. Или этот неизвестный человек узнал, что Далси рассказала Питту о Пурпурной, и попытался избавиться от всех, кто мог навести на его след?
Сердце снова наполнилось отчаянием. Убийцей может быть любой! Невозможно сказать, кто разбил окно в библиотеке и убил Роберта Йорка. В дом в районе Севен-Дайалс мог прийти кто угодно, узнай он, что Пурпурная там.
Но вытолкнуть Далси из окна могли только члены трех семей. Шарлотта встречалась с ними, сидела рядом, вежливо разговаривала, а один из них виновен в медленном, сознательном, законодательно оформленном убийстве Питта…
Шарлотта вскочила со стула, стоявшего рядом с кухонной плитой. Уже стемнело. Грейси давно ушла спать в свою комнату наверху. Сегодня Шарлотта уже ничего не сможет сделать. Она тщательно перебрала все факты и гипотезы и пришла к неутешительному выводу: одними размышлениями загадку не разрешить.
К мужу ее пустят только через четыре дня. Просить Балларата о помощи бесполезно, но можно обратиться к тому, кто расследует дело, — к констеблю, который допрашивал владельца борделя и видел тело Пурпурной. И еще она должна вернуться в Хановер-клоуз, потому что ответ можно найти только там; нужно лишь нащупать конец нити и размотать ее.
Шарлотта была измучена тревогой и тяжелой домашней работой, которую теперь приходилось выполнять самой, но спала все равно плохо и встала еще до рассвета, серого и холодного. В семь она была уже на кухне и сама растопила печь. Когда четверть часа спустя появилась Грейси, чайник уже кипел. Девушка открыла было рот, собираясь запротестовать, но, увидев бледное лицо Шарлотты, передумала.
Поздним утром Шарлотта быстрым шагом шла под освещенными холодным солнцем голыми ветвями деревьев по краю Грин-Парк; она искала констебля Мэйбери. Дежурный полисмен в участке на Боу-стрит сообщил ей, что смерть женщины в розовом расследует Мэйбери. Он сделал это с явной неохотой, но у него не было никакого желания иметь дело с женской истерикой в полицейском участке. Он ненавидел скандалы, а по раскрасневшемуся лицу Шарлотты и ее блестящим глазам понял, что в случае отказа громкой сцены избежать не удастся.
Шарлотта увидела фигуру в высокой шапке и синем плаще, когда полисмен вышел с улицы Полумесяца на Пиккадилли. Она бросилась через дорогу, не обращая внимания на приближающиеся экипажи и ругань кучеров, и догнала его, задыхаясь от бега.
— Констебль!
Полицейский остановился.
— Слушаю, мэм? С вами все в порядке, мэм?
— Да. Вы констебль Мэйбери?
Он выглядел озадаченным. Его круглое лицо сморщилось.
— Да, мэм.
— Я миссис Питт. Миссис Томас Питт.
— О. — На его лице отразились противоречивые чувства: смущение, затем сочувствие, затем желание сказать что-нибудь утешительное. — Я вчера видел мистера Питта. Он выглядит неплохо, учитывая обстоятельства. — В глазах констебля мелькнуло сомнение. Но виноватым он Питта явно не считал.
К Шарлотте вернулось мужество. В вину Томаса просто невозможно поверить. Возможно, облегчение, читавшееся на лице констебля, означало, что они на одной стороне.
— Констебль… Вы ведь расследуете смерть женщины в розовом? Что вы о ней знаете? Как ее звали? Где она была до того, как поселилась в Севен-Дайалс?
Он слегка покачал головой, но глаз не отвел.
— Мы ничего о ней не знаем, мэм. Женщина переехала в Севен-Дайалс всего за три дня до того, как ее убили, и назвалась Мэри Смит; раньше о ней никто не слышал. Она ничего не рассказывала, а ее не спрашивали. В такой профессии не принято разговаривать. Но понимаете, в чем дело, мэм: мистер Питт сказал, что она «куртизанка», очень дорогая проститутка, которая сама выбирает себе клиентов. Однако когда я увидел тело… Прошу прощения, мэм, за такие подробности… Так вот, у женщины из Севен-Дайалс на руках и коленях были мозоли. Не так чтобы сильные, но я их узнал. Не похоже, чтобы она жила в роскоши. Думаю, мистер Питт ошибается.
— Не может быть! — Шарлотта растерялась. Она ожидала чего угодно, только не этого. — Женщина была необыкновенно красивой! Да, очень необычной, но красивой. Все это замечали. Грациозной, яркой, стильной. Она никак не могла скрести полы!
— Вы ошибаетесь, мэм. — Констебль стоял на своем. — Может, у нее был характер — не могу сказать, потому что не видел ее живой. Но на вид она совсем обыкновенная. И кожа никакая не особенная — темноватая. Волосы у нее были хорошие, если вам нравится черный цвет, и она была худой. Я бы даже сказал, тощей. Нет, мэм, прошу прощения, но я ее видел, и она самая обыкновенная.
Шарлотта замерла неподвижно. Экипаж проехал совсем близко от тротуара, и поток воздуха едва не сорвал с нее шляпку. Значит, та женщина не Пурпурная. Кого-то другого убили, чтобы сбить Питта и всех остальных со следа. Почему Томас нашел ее сразу после смерти и был арестован? Что это: случайное совпадение или часть хитрого плана?
Затем в голову Шарлотте пришла ошеломляющая идея. Ужасная, возможно, безумная и, несомненно, опасная, — но ничего другого, похоже, не оставалось.
— Спасибо, констебль Мэйбери, — вслух сказала она. — Большое вам спасибо. Пожалуйста, передайте мистеру Питту, что я люблю его… если вам позволят. И прошу вас, не упоминайте о нашем разговоре. Это лишь растревожит его.
— Хорошо, мэм, если вы этого хотите.
— Да, хочу. Благодарю вас. — Она повернулась и быстрым шагом пошла к ближайшей остановке омнибуса. Новая идея не выходила у нее из головы. Нет, нужно придумать что-то другое, более разумное и безопасное — но что? Ждать уже нечего. Не осталось ни свидетелей, которых можно допросить, ни улик, которые можно вытащить, как кролика из шляпы, чтобы вынудить преступника сознаться. Единственный выход — сильно напугать человека, так, что он сам выдаст себя. А другого способа, чем тот, что обретал форму в ее голове, Шарлотта придумать не могла.
Она поехала не домой, а в квартиру Джека Рэдли в районе Сент-Джеймского парка. Шарлотта здесь никогда не была, но знала адрес по письмам. Джек старался проводить дома как можно меньше времени, предпочитая гостить в роскошных городских особняках. Это было приятнее, а также менее обременительно для его финансов. Однако он обещал, что его всегда можно будет разыскать, пока не закончатся неприятности, и Шарлотта без колебаний поехала к нему.
Дом нельзя было назвать второсортным, да и адрес не относился к тем, которых обычно стесняются. Шарлотта обратилась к швейцару в холле, и он, лишь слегка нахмурившись, сообщил, что квартира мистера Рэдли на третьем этаже, а лестница находится слева.
От подъема на третий этаж устали ноги, но ее усилия были вознаграждены не сразу, поскольку квартира Джека находилась в глубине дома. Шарлотта постучала в дверь. Если он ушел, то должен был оставить записку. Она несколько минут в нетерпении переступала с ноги на ногу и уже собиралась подергать за ручку, когда дверь наконец открылась.
— Шарлотта! — Похоже, Джек испугался от неожиданности, но быстро взял себя в руки и пригласил войти.
У нее даже не возникло желания толком оглядеться. Несколько недель назад она сгорала бы от любопытства — дом человека может многое рассказать о нем, — но теперь у нее не было ни времени, ни сил. Шарлотта уже давно не сомневалась в Джеке. Отметила лишь, что комнаты обставлены со вкусом, но невелики по размеру. Ей самой приходилось экономить, и она видела, когда это вынуждены делать другие.
— Ну? — спросил Джек.
— Я только что виделась с констеблем, который расследует смерть Пурпурной.
Лицо Рэдли помрачнело.
— Как это понимать — «только что»?
— Я его нашла. — Шарлотта не стала вдаваться в подробности. — На углу улицы Полумесяца. Но это не важно. Он описал тело убитой женщины. Джек, я уверена, что это не она. Ее просто сделали похожей, но на самом деле это просто какая-то бедняжка в розовом платье…
— Постойте! Почему?
— Руки, а главное, колени.
На лице Джека отразилось удивление; было похоже, что он вот-вот расхохочется.
— Мозоли, — решительно заявила Шарлотта. — От мытья полов. Но это значит, Джек, что настоящая Пурпурная жива! И у меня есть идея. Невероятная, даже глупая, я понимаю… но я всю голову сломала и не смогла придумать ничего другого. Мне нужна ваша помощь. Мы должны снова нанести визит к Йоркам, когда там будут Данверы, и чем скорее, тем лучше. Времени осталось ужасно мало.
С лица Джека исчезли остатки веселья. Дату судебных слушаний еще не назначили, но ждать осталось недолго, и Рэдли никогда не пытался убедить Шарлотту в обратном. Он стал абсолютно серьезным.
— Что еще?
— Я должна знать о визите заранее, как минимум за два дня, чтобы подготовиться.
— Как именно подготовиться?
Шарлотта колебалась, не зная, стоит ли ему рассказывать. Он не одобрит.
— Вы ведете себя глупо! — вдруг взорвался он. — Как я могу вам помочь, если не знаю, что вы задумали? Мозги есть не только у вас, и переживаете не вы одна.
Шарлотта вздрогнула, как от пощечины, и уже хотела возмутиться, но поняла, что Джек прав. Как ни больно это сознавать. И одиночество, навалившееся на нее после ареста Питта, вдруг отступило.
— Данверы регулярно ужинают у них. В следующий раз я оденусь так же, как Пурпурная, и назначу свидание каждому из мужчин, которые у нас под подозрением, — объяснила Шарлотта. — В ночь убийства Далси в доме были только Пирс Йорк, Данверы и Феликс Эшерсон. Начну с Данверов, потому что тетя Аделина видела Пурпурную в их доме.
Джек был потрясен. Он долго молчал, пытаясь придумать что-нибудь получше. В голову ничего не приходило, и он с сомнением произнес:
— Но вы на нее не похожи — если судить по описаниям.
— Я встречусь с ними в оранжерее, — возразила она. — Там довольно темно, а на мне будет платье того же цвета и черный парик. Надеюсь, я смогу ввести их в заблуждение и посмотреть на их реакцию. — Шарлотта описывала свой план, который ей самой казался актом отчаяния; она понимала, что шансы невелики, и ее надежда, и без того слабая, постепенно таяла. Она вздохнула. — Если меня разоблачат — это будет тоже доказательством.
Почувствовав панику Шарлотты, Джек ласково погладил ее по руке.
— Это может быть опасно, — предупредил он.
Шарлотта жаждала опасности, бодрящей и крепкой, как вино, предвещающей близкую победу. Придет только тот, кто знает Пурпурную, а если ей будут угрожать насилием, значит, она подобралась к истине.
— Знаю. — Ее охватило волнение. — Но там будете вы. И Эмили. Мне нужна ее помощь. Я все придумала: платье и парик я сложу в сумку и отдам Эмили, а после ужина пожалуюсь на головокружение и пойду прилечь. Эмили будет «приглядывать» за мной, так что я смогу незаметно проскользнуть в ее комнату и переодеться. Потом она скажет, когда можно спускаться в оранжерею — по ее словам, у Йорков большая оранжерея — на свидание.
— Вы многое оставляете на волю случая, — с тревогой заметил Джек.
— А у вас есть лучшее предложение?
— Нет, — признался он после недолгих колебаний. — Я сделаю все возможное, чтобы удержать остальных в гостиной. Заведу какой-нибудь увлекательный разговор. — Он слабо улыбнулся. — Ради всего святого, обещайте мне, что если почувствуете хоть малейшую опасность, то закричите. Я серьезно, Шарлотта.
— Обещаю. — Ее смех звучал немного истерично. — Хотя мне будет совсем непросто объяснить, что я делаю в их оранжерее в этом ужасном платье и черном парике и кричу что есть сил, когда должна лежать наверху.
— Придется мне сказать, что вы сошли с ума, — согласился Рэдли, криво усмехнувшись. — Но все же лучше, чем быть мертвой — этот человек, кто бы он ни был, уже убил троих.
Шарлотта перестала смеяться; горло вдруг сжали спазмы, к глазам подступили слезы.
— А может, и четверых — с Томасом.
Свидания Шарлотта назначила с помощью писем, постаравшись, чтобы они были немногословными. Естественно, без подписи. Она понятия не имела, какой у Пурпурной почерк и как ее зовут. Письма были написаны на дорогой бумаге и содержали лишь указания времени и места. Шарлотта не стала запечатывать письма в конверты, а просто перевязала каждое широкой лентой ярко-розового, почти ядовитого цвета. Ничего лучшего ей в голову не пришло.
Эмили написала своему банкиру, и тот выдал деньги, чтобы Шарлотта могла купить платье и парик, и Джек отвез их в Хановер-клоуз, на этот раз переодевшись угольщиком и притащив мешок с углем на кухню. Как он это устроил, Шарлотта не знала, но она была слишком занята, чтобы спрашивать.
В тот вечер она надела очень простое платье, дымчато-серое с белым, предусмотрительно подогнанное камеристкой Эмили. Шарлотте, с ее смуглой кожей и темно-рыжими волосами, оно шло меньше, чем белокурой и румяной Эмили, но у платья имелось главное на данный момент достоинство — его было очень легко снимать и надевать. Прическу она сделала самую скромную, чтобы волосы могли поместиться под парик без необходимости вытаскивать многочисленные шпильки. Результат получился не самый лучший, но тут уж ничего не поделаешь. У Джека хватило такта воздержаться от комментариев, хотя на его лице отразилось легкое удивление, правда, быстро сменившееся улыбкой. Он подмигнул Шарлотте.
В Хановер-клоуз они прибыли с опозданием на несколько минут, как того требовали приличия, и вышли из экипажа на покрытый льдом тротуар. Взяв Джека под руку, Шарлотта поднялась на крыльцо и вошла в ярко освещенный холл. Когда дверь закрылась за ее спиной, ее на мгновение охватила паника, но она заставила себя вспомнить о Питте и поздоровалась с несколько преувеличенным энтузиазмом:
— Добрый вечер, миссис Йорк. Вы так добры, что нас пригласили.
— Добрый вечер, мисс Барнаби. — Голос Лоретты не выражал особой радости. — Надеюсь, вы в добром здравии? Как вы переносите нашу городскую зиму?
Шарлотта вовремя вспомнила, что после ужина должна сказаться больной.
— Я нахожу ее… — Она тщательно подбирала слова. — Несколько непривычной. Ходить по улицам здесь не очень приятно, а снег так быстро становится грязным.
Брови Лоретты взлетели вверх.
— Неужели? Я не хожу пешком.
— Это очень полезно для здоровья. — Шарлотта едва сдерживала улыбку.
В гостиной у камина стояла Вероника в чрезвычайно красивом черно-белом платье; вид у нее был явно увереннее, чем во время их последней встречи. Она, похоже, с искренней радостью приветствовала Шарлотту — особенно после того, как увидела ее крайне невыразительное серое платье.
После обычного обмена приветствиями Шарлотта убедилась, что присутствуют все, кого требовал ее план. Харриет выглядела бледной; тетя Аделина надела неудачное платье ярко-коричневого цвета, отчего ее глаза выглядели еще более испуганными; на Лоретте было розовое платье нежно-розового цвета с расшитым жемчугом лифом, оригинальное и в то же время необыкновенно женственное. Но главное, что собрались все мужчины. Джулиан Данвер улыбался, открыто и искренне, а Гаррард Данвер выглядел элегантнее, более утонченным, чем сын. Он был остроумным и, как показалось Шарлотте, более оригинальным. Пирс Йорк лучился доброжелательностью — результат долгой практики, а также осознания своих привилегий и обязанностей, которые накладывают эти привилегии. Хорошие манеры были для него так же естественны, как привычка рано вставать или есть с тарелки. Их ему привили еще в раннем детстве, и теперь они были безупречны.
С помощью Джека Шарлотта включилась в светскую беседу, которая обычно предшествует ужину. Сам обед оказался ничем не примечательным: разговор перескакивал с одного малозначащего предмета на другой. Компания была несколько странной: четыре незамужние женщины и трое неженатых мужчин, в том числе Гаррард Данвер, который никак не мог питать нежные чувства к дочери или сестре, а также, по всей видимости, к Веронике, которая скоро станет его невесткой. Он был на двадцать пять лет старше Шарлотты, и поэтому их вряд ли можно было считать подходящей парой, даже если у него и возникала мысль о повторном браке. А Джека, разумеется, считали ее кузеном и, следовательно, тоже неподходящим кандидатом.
Однако Лоретта была искусной хозяйкой. В этот вечер она использовала весь свой шарм и самообладание, чтобы одновременно направлять разговор и дать другим проявить себя. Если она старалась больше обычного и если ее пальцы, сжимавшие ножку бокала, внезапно белели, то причиной тому была невестка, которая постоянно давала ей поводы для беспокойства. Естественно, Вероника волновалась, и винить ее в этом было нельзя — в такой важный момент ей простительны признаки истерики, упрямства или скрытой ревности, которые не красят никого и которые так явственно проступили сквозь хрупкую оболочку в кажущейся безопасности ее спальни.
Поскольку компания была небольшой, а ужин затянулся дольше обычного, Джек предложил не разделяться, а всем вместе пройти в гостиную. Свою роль он играл превосходно — на Шарлотту даже не взглянул.
Теперь, когда пришло время действовать, Шарлотта осознала нелепость ситуации. Должен найтись другой, лучший способ. У нее ничего не выйдет — ее быстро раскусят, и Джеку останется лишь объявить ее сумасшедшей. Ухаживая за больной теткой, она повредилась умом!
— Мисс Барнаби, с вами все в порядке? — Голос Джулиана доносился словно сквозь вату.
— Я… прошу прощения? — пробормотала Шарлотта.
— Элизабет, вы нездоровы? — Лицо Вероники было озабоченным.
Шарлотта едва удержалась от смеха. Желаемый эффект был достигнут без всяких усилий. Она услышала свой голос, автоматически отвечавший:
— У меня немного кружится голова. Если я поднимусь наверх и полчаса полежу, все пройдет. Мне просто нужно отдохнуть. Ничего страшного.
— Вы уверены? Хотите, я посижу с вами? — предложила Вероника.
— Нет, пожалуйста… Я буду чувствовать себя еще больше виноватой, если лишу вас общества. Если только ваша камеристка… — Не слишком ли это бесхитростно? Все смотрели на нее — возможно, они уже догадались. И вообще, можно ли себя так вести?
— Разумеется, — согласилась Вероника, и Шарлотта испытала такое облегчение, что кровь снова прилила к лицу и захотелось смеяться. Ее примут за истеричку! Нужно скорее уходить из гостиной наверх.
— Я позову Амелию, — сказала Вероника, направляясь к звонку. — Вы уверены?
— О да! — громко ответила Шарлотта. — Совершенно уверена!
Пять минут спустя она уже была в маленькой холодной спальне Эмили на чердаке. Посмотрев на сестру, Шарлотта поморщилась и принялась раздеваться. Эмили подала ей яркое платье насыщенного темно-вишневого оттенка.
— О боже, — Шарлотта закрыла глаза.
— Давай, — поторопила ее Эмили. — Одевайся. Ты уже все решила, так что нечего сомневаться.
Шарлотта натянула платье.
— Пурпурная должна быть необыкновенной женщиной, чтобы выглядеть в этом неотразимо. Застегни меня. Скорее, у меня всего двадцать минут до встречи в оранжерее. Где парик?
Эмили застегнула платье и протянула парик. Потребовалось несколько минут, чтобы должным образом надеть его, а также наложить на щеки румяна, которые Шарлотта принесла с собой. Эмили отступила и окинула сестру критическим взглядом.
— Знаешь, не так плохо, — с явным удивлением произнесла она. — Если честно, ты выглядишь довольно смело. И ярко.
— Спасибо, — язвительно поблагодарила Шарлотта, но руки у нее дрожали, голос срывался.
Сестра пристально посмотрела на нее, но не стала спрашивать, не отказалась ли она от своего намерения.
— Ладно, — уже тверже сказала Шарлотта. — Посмотри, нет ли кого в коридоре. Очень не хочется столкнуться на лестнице с горничной.
Эмили открыла дверь, выглянула и спустилась на несколько ступенек — Шарлотта слышала, как скрипнули деревянные планки, — затем вернулась.