Время прощать Марч Миа

– Что?

– Я ему написала, и он приезжает.

– Ты ему написала, и он приезжает… – повторила Лолли. – Харрисон приезжает сюда?

Кэт кивнула и собралась с духом.

– Он знает про рак?

– Он знает, мама.

– Харрисон приезжает?

Голубые глаза Лолли наполнились слезами. Прикрыв ладонью рот, она отвернулась к окну. Перед уходом Джун раздвинула шторы – стоял серый с моросящим дождем день.

Кэт затаила дыхание. Мать вполне могла разругать ее за то, что она связалась с ним без ее ведома, совала нос в дела Лолли, и посетовать, что зря разоткровенничалась с дочерью.

– Ты поможешь мне хорошо выглядеть?

Кэт с облегчением выдохнула.

– Ты всегда хорошо выглядишь, мама. Но я помогу тебе выглядеть ослепительно.

Улыбка Лолли пришла откуда-то из глубины ее души, и Кэт поняла, что поступила правильно.

Харрисон Ферри напомнил Кэт Пирса Броснана: так мог выглядеть его старший брат, занимающийся преподавательской деятельностью. Лет шестидесяти, довольно красивый, высокий и стройный, с темными волосами, почти полностью поседевшими. Он походил одновременно и на важную персону, и на морского капитана. Вошел с красивым букетом фиолетовых ирисов. Кэт не слишком много думала о любви между своей матерью и этим мужчиной пятнадцать лет назад, о том, как они встречались, пока отец возил Кэт на ярмарки штата, как повез своих детей муж Мэрил Стрип в «Мостах округа Мэдисон». Ее мать любила этого человека, а остальное не важно.

Лолли попросила Кэт привести Харрисона к ней в комнату, когда он приедет, чтобы они могли побыть наедине. За последние несколько часов Изабел, Джун и Кэт хлопотали вокруг Лолли, показывая ей на выбор разные шарфы, слегка подкрасив лицо – чуть-чуть пудры и немножко искусственного загара на щеки, провели по ресницам коричневой тушью, подвели специальной пудрой для бровей поредевшие брови, самая малость ее любимых духов «Шанель № 19». Специально украшать комнату не требовалось, они делали это последние несколько недель: всегда свежие цветы, самое красивое постельное белье, напоминающее Лолли о ее любимом Атлантическом океане, и веселые произведения искусства на стенах, в том числе несколько взятых в рамку оригиналов Чарли Нэша, возраст семь лет.

Кэт оставила Харрисона в гостиной со стаканом «Пеллегрино» и метнулась в комнату Лолли. Плотно закрыв за собой дверь, она сообщила:

– Он здесь, мама.

Лолли втянула воздух.

– Я готова.

Кэт кивнула и вернулась в гостиную.

– Лолли у себя в комнате, – сказала она Харрисону – Последнее время ей трудно передвигаться по дому.

С букетом в руке он последовал за Кэт по коридору. Она оставила его у двери и, зайдя за угол, ждала с бьющимся в горле сердцем.

Она услышала, как тихонько ахнула ее мать, прошептала: «Харрисон», а затем расплакалась. Джун не сомневалась, что Харрисон Ферри сел на кровать и обнял Лолли.

Харрисон приезжал каждый вечер. Привозя Лолли книги, цветы, шоколад и особый телескоп, чтобы она могла наблюдать за звездами, не вставая с постели. Он планировал на выходные остаться в гостинице – с Лолли. Кэт волновалась, что Харрисон мог быть женат, иметь детей, хотя отнюдь не желала ему одиночества. Но оказалось, он разведен – женился через год после того, как они с Лолли расстались навсегда, но брак продлился недолго. Присутствие Харрисона было счастьем для ее матери. На лице Лолли часто появлялось то же самое блаженное выражение, что у Джун и Изабел.

Блаженное счастье – это хорошо.

В двенадцать тридцать Кэт отпустила дневную сиделку на обед и принесла поднос с французским луковым супом и сандвичами с жареным луком и помидорами для себя и матери.

Лолли выдвинула ящик прикроватного столика и достала оттуда конверт.

– Кэт, у меня есть кое-что для тебя. Подарок.

– Мама, ты не должна ничего мне дарить. Ты уже отдала мне все.

– Открой его.

Внутри лежал билет на самолет в один конец до Парижа. С открытой датой. На имя Кэт.

Кэт уставилась на билет.

«В один конец».

– Я наблюдала за тобой, Кэт. И слушала… внимательно. Мы не всегда были близки, но я тебя знаю. Я знаю тебя и люблю. Все, чего я для тебя хочу, все, чего я действительно для тебя хочу, чтобы ты была счастлива.

Кэт с нежностью обняла мать, не в силах сдержать слез.

– О, мама…

– Я не говорю тебе, как поступить. Мне важно только, чтобы ты была счастлива. Означает ли это поехать в Париж одной на год – может, навсегда, – или выйти замуж за Оливера, или познакомиться поближе с тем красивым доктором Виолой… выбор за тобой. Но это решай ты, в свое время, на своих условиях. Ни на чьих больше. Особенно не на моих.

«Спасибо, спасибо, спасибо».

– Я люблю тебя, мама. – Кэт снова обняла мать.

– Только пообещай мне, Кэт…

– Все, что угодно.

– Пообещай не сожалеть. Сожаления – это самое худшее, что ты можешь взять с собой в конце.

Любовь к матери настолько переполняла Кэт, что она лишилась слов. Просто сидела и держала Лолли за руку.

– Обещаю, мама, – наконец произнесла она. – Никаких сожалений, что бы ни произошло.

«Потому что сама буду принимать решения и уважать их», – добавила Кэт про себя.

– Твой отец так гордился бы тобой.

Кэт легла рядом с матерью, держа ее за руку, в душе у нее впервые за долгое время воцарился мир.

Кэт всегда была чемпионом сна. Могла спать под стрекот газонокосилок, а стрижка газонов происходила обычно на заре. Она спала, когда гости – ранние пташки пили чай на заднем дворе и взволнованно обсуждали планы на день. Спала под пение цикад и шум душа, под храп Изабел, под щелканье компьютерной мыши, пока Джун искала отца Чарли.

Но в последнее время Кэт просыпалась среди ночи – не в холодном поту или от чего-то подобного, – сама не зная, что ее разбудило. А потом думала об Оливере, в ее голове снова и снова звучало: «Так ты хочешь выйти за меня замуж?» Потом она видела сексуальное лицо Маттео, слышала его приглашение приехать в Нью-Йорк и разобраться с их отношениями.

Шел второй час ночи. Устав ворочаться, Кэт тихонько, чтобы не разбудить двоюродных сестер, встала с кровати и спустилась в гостиную. Взяла с полки роман и журнал «Реально просто», но в итоге уселась на пуф перед телевизором и стала переключать каналы. Ничто не привлекло ее внимания. Она порылась в материнской коллекции видеофильмов и наткнулась на «Джули и Джулию» в разделе Сьюзан Сарандон.

«Джули и Джулия». Кэт перевернула коробку и прочла анонс. Как она пропустила этот фильм, когда он вышел несколько лет назад? Мэрил Стрип в роли молодой Джулии Чайлд в Париже учится готовить в «Ле Кордон Блё». Джули Пауэлл, молодая, замужняя и эмоционально потерянная в Нью-Йорке, ищущая чего-то. И решившая приготовить все до одного пятьсот с лишним рецептов Джулии Чайлд из ее книги «Осваивая искусство французской кухни». Фильм основан на двух подлинных историях.

Сердце у Кэт подпрыгнуло. Идеальное кино для этого вечера. Она сходила на кухню приготовить чайник чая и взять лимонный кекс из стоящей на рабочем столе коробки с надписью «СЪЕШЬ МЕНЯ», затем устроилась в гостиной на своем пуфе.

Внезапно она оказалась в Париже конца сороковых – начала пятидесятых годов с Джулией Чайлд, которая без всякой подготовки поступила в прославленную кулинарную школу и вскоре овладела искусством французской кухни с ее «открытием души и духа». В очередной раз Мэрил Стрип настолько живо представила свою героиню, Джулию Чайлд, что Кэт забыла, что перед ней Мэрил Стрип, забыла, что смотрит кино.

Она пребывала вместе с Джулией в Париже, городе света, городе мечты. Там, где Кэт хотела находиться больше всего. Например, замужества. Например, жизни в Бутбей-Харборе – в обозримом будущем, в любом случае. В глубине души она все же верила, что ее мать была бы в равной мере счастлива, если бы Кэт уехала и осуществила свою мечту или вышла замуж за парня, который находился рядом с ней с пяти лет. Ее мать искренне хотела, чтобы дочь выбрала свое будущее только на основе верного решения. Теперь Кэт точно это знала.

Ее пробил озноб, когда муж Джулии Пауэлл ободрял супругу, мол, она может взяться за этот большой проект, что она может повторить все до единого рецепты из шедевра Джулии – французской кулинарной книги, все пятьсот двадцать четыре – за год, потому что она, как все остальные, должна с чего-то начать, потому что «Джулия Чайлд не всегда была Джулией Чайлд». Эти слова могли бы принадлежать Оливеру.

«Значит ли это, что Оливер пожелает мне счастливого пути? Или надо пригласить его с собой?»

Одно Кэт поняла: лучшая фраза в фильме принадлежала Мэрил Стрип. Джулия Чайлд сказала мужу в начале своего обучения, что ему стоило бы увидеть, как мужчины в учебной аудитории смотрят на нее, когда она делает ошибку за ошибкой – потому что они еще не знают, что она бесстрашна.

Бесстрашна. Вот какой хотела быть Кэт. Ей нравилась та часть ее натуры, которая не стала зацикливаться на признании матери о той ночи, когда погиб отец. Она радовалась, что проявила характер, написав Харрисону Ферри, не представляя, кто он и к чему приведет ее письмо. Это был старт в нужном направлении, следование за своим сердцем, а не за страхом.

В два сорок пять Кэт поднялась наверх и, юркнув в постель, уснула с мыслями о переворачивании блинов подкидыванием в знаменитой французской школе кондитеров.

Октябрь начался блестяще – с яркого солнца и идеальной дневной температуры – шестидесяти шести градусов[6]. День предстал настолько совершенным, словно сошел с открытки, что даже поездка Лолли в больницу для сдачи анализов не испортила Кэт настроения. Прошло два дня, как мать подарила ей билет в Париж с открытой датой, и хотя Кэт не приняла решения, тревога улеглась. Последние два дня она даже спала до семи утра, не в последнюю очередь из-за того, что мать находилась в хорошем расположении духа, поскольку ее сердце, разум и душа пребывали в мире, и Кэт, с ее тайным билетом в один конец, спрятанным под матрасом, впервые за долгое время чувствовала себя беззаботной.

Пока медсестра брала у Лолли анализы, Кэт отлучилась за горячим чаем из кафетерия. И увидела Маттео. Он вышел в коридор с группой врачей и, заметив Кэт, улыбнулся и помахал ей рукой. У Кэт, как обычно, засосало под ложечкой.

– Я иду за чаем для нас с Лолли, – сообщила она. – У тебя есть минутка?

Кэт довольно давно не видела Маттео. Звонил он часто, и они быстро пообедали на прошлой неделе в больнице, когда она объяснила, что ей придется перенести урок для его отца по выпечке маффинов, пока мать немного не окрепнет. Но в остальном Кэт избегала и Маттео, и Оливера. Оливер понять этого не мог и слал короткие сердитые сообщения типа «Последнее время совсем тебя не понимаю», а Маттео оставлял голосовые сообщения с рассказами о лейкоцитах, сообщения, которые становились все более техническими и все менее личными. Может, он тоже отдалялся от нее.

Оказалось, она ошиблась.

– В последнее время я очень много думал о тебе, Кэт, – признался Маттео, когда она подставила большую чашку с пакетиком чая «Эрл Грей» под струю кипятка. – Пытался держаться в стороне, потому что знал: тебе нужно принять решение о… замужестве, – наконец произнес он. – Но мне кажется, наши чувства подлинные.

«Нет», – поняла она сейчас.

Маттео всколыхнул в ее душе что-то до кристальной чистоты прояснившее – она не должна ни за кого выходить замуж и не должна ни с кем убегать в Нью-Йорк. Маттео, с зовом Европы в голосе, разбудил в ней глубинное желание сделать то, что она всегда боялась сделать. Покинуть Бутбей-Харбор. Проделать путь через Париж, Рим и Барселону, взять уроки у мастера пекарского дела. Решить для себя, кто она такая и кого полюбит.

Глядя на шевелящиеся губы Маттео, на губы, которые так часто разглядывала, не в силах отвести глаз, страстно желая поцеловать, Кэт осознала, что он как Клинт Иствуд в «Мостах округа Мэдисон»: без подлинного понимания или заботы просит ее оставить то, что она оставила бы. У нее не было мужа и детей, конечно, и она знала, что мать скоро уйдет. Но другой мужчина – неравноценное приобретение.

Ей требовалось расправить крылья и взлететь. И может, тогда она будет готова вернуться и выйти за Оливера… если он примет. Или окажется в Нью-Йорке, готовая поцеловать итальянские губы Маттео.

Но пока Кэт Уэллер – сама по себе.

Кэт села на диван в коттедже Оливера и приготовилась сказать, что не готова выйти за него замуж, вообще ни за кого, но не смогла издать ни звука. Одно дело пудрить мозги себе, вести себя как бестолковая, противоречивая идиотка, и совсем другое – обидеть Оливера, который был ее лучшим другом, сколько она себя помнила.

– У меня для тебя кое-что есть. – Он встал, подошел к письменному столу под окном, протянул ей листок бумаги.

– Что это?

– Прочти.

Она глянула текст и ахнула. Это оказалась оплаченная онлайн квитанция на шестинедельный курс в известной кулинарной школе в Париже. Начало занятий: четвертое января.

– Есть причина, по которой люди прибегают к старому клише, что это, мол, судьба и все такое, – вздохнул Оливер. – Может, мы в конце концов будем вместе, может, нет. Возможно, ты не вернешься из Парижа или вернешься с французским мужем или приедешь, готовая остепениться, и я буду здесь. А может, я встречу другую. Не знаю, Кэт. Я только уверен, что тебе стоит поехать в Париж и поучиться в какой-нибудь необычайной пекарне. Я понял, ты не готова к замужеству. И знаю, что люблю тебя и что мне нужно тебя отпустить.

«Оливер желает мне счастливого пути. Совсем как я представляла. Ничего себе!» – изумилась про себя Кэт.

– Боже, Оливер, ты такой преданный друг, как сказал мой отец, когда мне было десять лет.

Он взял ее за руки.

– Потому что я твой лучший друг, Кэт. Возможно, я только им всегда был и ошибался, требуя твоей любви, когда в действительности ты всегда любила меня как друга. Я сделал тебе предложение в самый трудный для тебя момент, я знаю.

– Оливер, я…

Он покачал головой.

– Поезжай в Париж. Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя здесь. – Он положил руку на сердце. – Всегда любил, всегда буду любить.

– Я тоже, – прошептала она, порывисто его обнимая.

Вечером в пятницу, когда полная луна стояла так низко в небе, что Кэт видела ее сияющий диск в кухонное окно, она вывела инициалы по краю шоколадного слоеного торта – «Л» – Лолли, «И» – Изабел, «Д» – Джун, «Ч» – Чарли, «К» – Кэт и «П» – Перл. Кэт внесла торт в комнату Лолли, где все собрались на киновечер.

– Это «П» для меня? – спросила Перл со своего стула у дальнего края кровати Лолли.

– Конечно, – ответила Кэт, отрезая кусок Перл с белой буквой и подавая тарелку. – Ведь ты часть нашей семьи, разве нет?

Перл просияла.

– А твой кавалер присоединится к нам, тетя Лолли? – спросила Изабел, пристраивая на коленях тарелку со своим «И».

Лолли покраснела.

– Нет. Он собирается приехать попозже, часов в десять. Я так взволнована встречей с ним! Боже мой, как я счастлива, что он снова появился в моей жизни.

Со счастливыми улыбками Кэт и ее двоюродные сестры переглянулись.

Лолли направила пульт на телевизор и нажала на «play».

– Я так волнуюсь, что снова увижу «Из Африки». Это мой любимый фильм всех времен. Столько фраз взволновали меня во время первого просмотра, что я думала, никогда больше не смогу его посмотреть. Но сейчас готова.

– Я тоже его люблю, – кивнула Перл. – И по-моему, нет более красивого мужчины, чем Роберт Редфорд в этом фильме. Он великолепен.

Когда благоговейное повествование Мэрил Стрип началось – «У меня была ферма в Африке», – все затихли и сосредоточились на экране. Мэрил играла реально существовавшую Карен Бликсен, богатую женщину, титулованный муж которой купил на ее деньги кофейную плантацию в Африке, а потом предал ее. В итоге Мэрил полюбила эту ферму, вложив в нее так много своей души и полюбив человека, еще более независимого, чем сама. Но она попросила у Роберта Редфорда больше, чем он готов был дать, и чтобы быть честной перед собой, вынуждена была от него отказаться. В конце она теряет почти все: свою ферму, свою большую любовь. Но никогда, никогда – самоуважение.

Просмотрев три четверти фильма, Лолли нажала на паузу. Вытерла глаза.

– Это была фраза, над которой я думала много лет. Когда после всех испытаний, после всех потерь Мэрил говорит, что, когда уже думает, будто не вынесет еще одного мгновения боли, она вспоминает, как хорошо все было когда-то, а когда уверена, что ни секунды больше не выдержит, она переживает еще одну секунду и понимает, что выдержит все, что угодно. – Улыбка Лолли касалась чего-то далекого. – Это правда.

И она снова нажала на «play».

– Я вся в слезах, – шмыгнула носом Джун.

– Я тоже. – Изабел засмеялась и вытащила салфетку из коробки, которую подала ей Джун.

Кэт, держа мать за руку, обратила внимание, что не одна она сидела неподвижно, забыв о поп-корне, едва дыша, когда Мэрил Стрип, разбивая себе сердце, сказала Роберту Редфорду – такому красивому, как и говорила Перл, – что ей недостаточно того, что предлагает он.

– О Боже, нажмите на паузу. – Изабел села прямо. – «Я узнала, что есть вещи, которые стоит иметь, но за них приходится дорого платить, и я хочу быть одной из них», – повторила она слова Мэрил Стрип. – Я запишу это и буду носить в своем бумажнике.

В ту минуту Кэт поняла: ее двойственность все это время касалась не замужества или жизни в Бутбей-Харборе. В глубине души она была двойственна по отношению к себе самой, к своей сути, не могла разобраться, чего стоит.

«У меня есть билет на самолет. Есть квитанция о зачислении на курсы кондитеров. Я имею семью. И должна стать личностью, то есть собой».

Три дня спустя Лолли умерла во сне. Кэт проснулась в четыре часа утра в кресле, прохладный воздух надувал тюлевые занавески. Она встала закрыть окно, потом подошла проверить мать и сама не поняла, как осознала, что Лолли ушла, что она не просто спит. Лолли лежала неподвижно, совершенно неподвижно.

Кэт встала у ее кровати на колени и прочитала молитву, затем, плача, поднялась в мансарду и разбудила двоюродных сестер.

На похоронах Перл произнесла прекрасную прощальную речь, а потом своим приятным сопрано медленно запела «S.O.S.» группы «ABBA», которую пела в «Мамма миа!» Мэрил Стрип. Это было так трогательно, что Кэт невольно стала шепотом подпевать. Джун и Изабел, сидящие по бокам, взяли ее за руки и прошептали песню вместе с ней.

Когда в основном все разъехались по домам, Кэт, Изабел и Джун собрались в гостиной, чтобы зажечь свечу в память о Лолли. «Часы», «Вечер», «Джулия» и «Железная леди» лежали на телевизоре, отложенные на выбор для просмотра этим вечером, хотя ни одна из девушек не была уверена, что они смогут посмотреть здесь фильм с Мэрил Стрип без Лолли. Во всяком случае, пока не смогут.

На стене, справа от телевизора, Кэт повесила подарок, который она и двоюродные сестры преподнесли Лолли за два дня до ее смерти – картину, написанную по их заказу с фотографии, которую Лолли сделала в сентябре: Изабел, Джун и Кэт на переднем крыльце гостиницы. Три новых капитана, вместе дома.