Время прощать Марч Миа

Глава 15

Выглядела и пахла Итальянская пекарня волшебно, ты словно переносился в Рим и входил в pasticceria[2]. Заведение специализировалось на итальянских пирожных – канноли с рикоттой, с желтым и шоколадным кремом, посыпанные кусочками шоколада, маленьких пирожках, посыпанных сахарной пудрой, слойках с кремом, пирожках с омаром и «наполеоне».

При виде Маттео в зеленой футболке и джинсах, сидящего в кафе за круглым столиком с чашкой эспрессо и маленькой тарелочкой печенья, Кэт почувствовала себя невероятно счастливой. Когда открыла дверь, над ней звякнул колокольчик. Маттео улыбнулся и встал. Его отец Алонцо стоял за прилавком. Ростом он не уступал своему высокому сыну, но более плотный, в его темных редеющих волосах проступала седина.

– Значит, это и есть моя очаровательная конкурентка, – провозгласил Алонцо, выходя из-за прилавка, и с улыбкой на добром лице взял Кэт за обе руки. – Очень приятно познакомиться, готов поучиться у вас.

Как он любезен.

– Я польщена, что вы считаете мои маффины хорошими, мистер Виола. Вся моя семья обожает ваши канноли. Обычно мы не покупаем выпечку, едим только мое, но ради ваших канноли и тирамису делаем исключение. Мой юный племянник думал, что предает меня, покупая на деньги, заработанные прогулками с собакой, ваши канноли.

Он несколько дней ими восхищался.

Упомянув о Чарли, Кэт с тревогой вспомнила о Джун, которая этим утром не встала с постели. Когда вчера вечером Кэт вернулась домой от Оливера, то застала двоюродных сестер сидящими на кровати Джун. Глаза у Джун покраснели от слез. Изабел показала Кэт некролог.

Этим утром Кэт слышала, как Джун плачет, но лежала она лицом к стене и не повернулась. Когда Кэт услышала, что Чарли вышел из своей комнаты с обычным утренним приветствием «Эй, на палубе!», она сказала Джун, что проводит Чарли в школу и скажет мальчику, что у мамы разболелась голова. Изабел позвонила в «Букс бразерс» сообщить, что Джун чувствует себя плохо и не выйдет сегодня на работу. Когда Кэт вернулась, проводив Чарли, Джун все так же лежала на кровати лицом к стене.

Кэт прилегла рядом и погладила сестру по спине, предложила Джун любимые ею сконы с кусочками корицы и белым шоколадом, которые испекла рано утром. Но Джун едва покачала головой.

– Мне просто нужно побыть одной, – сказала она.

Кэт передала это Изабел, которая с утра тоже много раз поднималась в спальню.

Изабел сказала, что приглядит за сестрой, поэтому Кэт отправилась на условленную встречу в Итальянскую пекарню.

– Жаль, что вы не можете познакомиться с моей женой, матерью Маттео. Она сегодня ухаживает за приболевшей маленькой племянницей. Но я уверен, скоро у вас будет возможность с ней увидеться. – Алонцо повернулся к сыну. – Приготовь-ка для юной леди эспрессо, а я пока проверю, все ли готово на кухне.

Однако несколько мгновений Маттео не двигался. Он во все глаза смотрел на ее кольцо.

– Похоже, вас можно поздравить.

Кэт глянула на кольцо – изумительный бриллиант сверкал на ее пальце в красивой старинной оправе – и выдавила что-то вроде благодарственной улыбки.

– Мне не терпится оказаться на кухне. Здесь потрясающе пахнет. Как чудесно, что ваш отец нашел время дать мне урок, – пробормотала она сбивчиво.

Кэт видела, что Маттео за ней наблюдает, ждет разъяснений. Но что она могла сказать о кольце?

«Я сказала „да“, но не уверена? Я точно не понимаю, почему не уверена? Моя мать уверена и заставила меня почувствовать себя увереннее, но я смотрю на тебя, оглядываюсь здесь, в заведении моей мечты, и гадаю…»

– Хотите эспрессо? – спросил Маттео, не сводя с нее своих темных глаз.

«Интересно, о чем он думает?» – спросила себя Кэт.

Она не знала Маттео настолько хорошо, чтобы догадаться о его мыслях по выражению лица. От кофе она отказалась, и Маттео пригласил ее на кухню.

В большой кухне Алонцо стоял за старым деревянным фермерским столом, на котором были разложены тесто, завернутое в пленку, миски, все необходимое для приготовления канноли. Маттео встал в дверях, прислонившись к косяку. Прихлебывал эспрессо и наблюдал за Кэт.

– Расскажите, как вы решили стать пекарем, открыть собственную pasticceria, – попросила Кэт, вставая рядом с Алонцо и взглядом охватывая разложенные перед ней приспособления и ингредиенты.

В мисках разного размера лежало все – от муки и сахара до сыра рикотта. Они договорились, что сегодня Алонцо даст ей урок, а на следующей неделе Алонцо и Франческа придут в гостиницу, чтобы поучиться печь маффины.

– Решил? – переспросил Алонцо, пока она просеивала муку на большую деревянную доску. – Это происходит помимо нашей воли, не так ли? Тебя тянет на кухню, к плите. Я уже ребенком пеки продавал в деревне пирожные и хлеб. А теперь, во время отпуска, мы с женой путешествуем, ищем новые – как это вы говорите? – сногсшибательные рецепты хлеба и пирожных, благодаря чему мы узнаем что-то новое, чему-то научимся.

«Какая вдохновляющая мысль!» – подумала Кэт.

– Звучит чудесно. Мне бы хотелось поездить по миру, перепробовать все пирожные. А когда найду такое, что сведет меня с ума, поступлю в ученики к этому мастеру.

– Очень здравое желание. Вы молоды, можете поехать. К примеру, с мужем в свадебное путешествие. – Он кивнул на кольцо.

Снова Кэт посмотрела на кольцо, потом на Маттео. Тот дернул плечом и ушел в переднее помещение.

«Маттео разочарован, – сообразила Кэт. – Вероятно, планировал пригласить меня погулять после мастер-класса по приготовлению канноли».

От этой мысли Кэт прошиб озноб. Она попыталась представить, на что может быть похоже свидание с Маттео – с парнем, который вырос в семье иммигрантов и мог много рассказать о своей семье и родственниках. С парнем, который учился в медицинской школе в Нью-Йорке, вернулся домой на время ординатуры, чтобы быть поближе к родителям, пока отец проходил химиотерапию. С парнем, побывавшим в пятнадцати странах. С парнем, который мог бы шептать ей на ухо всевозможные романтические слова по-итальянски.

«Это внешнее, – напомнила она себе. – Я его романтизирую. Я даже толком его не знаю».

Ее первый настоящий бойфренд, которого в шестнадцать лет она считала умным, искушенным и якобы светским, оказался до такой степени ограниченным, что Кэт удивилась, пока наконец не осознала, что подлинная совместимость, влечение друг к другу и любовь имеют мало общего со списком талантов. Другой парень, который всех называл «чувак», ездил по стране за «U2», летом делал бизнес на стрижке газонов, а зимой орудовал видавшей виды снегоуборочной машиной, знал о политике и истории больше любого известного ей человека.

«Люди могут удивлять. И я не позволю, чтобы меня ослепило звучное итальянское имя и хирургические штаны. Или обалденный брюшной пресс и экзотически красивое лицо. Уже ослепили, конечно, – призналась она себе, – но я не поддамся. Оливер заслуживает лучшего».

– Я уже дал этому тесту выстояться положенный час, – сообщил Алонцо. – Я не знал, сколько у вас времени, поэтому не хотел тратить его на ожидание.

Рецепт он записал на листке бумаги и объяснил, как замешивал крутое тесто. Затем шаг за шагом показал, как пользоваться формой, как жарить трубочки для канноли до золотисто-коричневого цвета, всего пару минут, и как заполнять их смесью крема, рикотты и сахара. Они сделали несколько видов начинок, окунули концы некоторых канноли в растопленный шоколад, посыпали шоколадной крошкой.

Кэт было так хорошо, что она совсем забыла о кольце. И о Маттео. Пока он не вернулся в кухню за образцом ее работы. Алонцо отлучился обслужить покупателей, и внезапно на кухне стало тесно от слишком близко стоящего Маттео. Кэт чувствовала запах его мыла. Она следила, как он подносит трубочку к своим слишком уж сексуальным губам и откусывает.

– Perfetto, – произнес Маттео. – Идеально.

С улыбкой она тоже попробовала.

«Хорошо. Не так, как у Алонцо Виолы, но все равно хорошо».

– У тебя на губе немного крема и сахарной пудры, – прошептал Маттео, не сводя глаз с ее рта. – Я бы помог тебе убрать их, но кольцо не позволяет.

Что-то внутри у нее ослабло, хрупкий барьер, который и не мог устоять, сколько бы она ни твердила себе, что Маттео просто красивый парень, отец которого может научить ее печь настоящие канноли. Ей понравилось, что он уважает ее помолвку. Даже если в эту самую минуту именно Кэт была повинна в неуважении к столь знаменательному событию.

Маттео откусил еще от канноли.

– Я восторгаюсь тем, что ты полностью отдалась уроку. Вижу твою страсть, то, как серьезно ты относишься к пекарскому делу. Однажды у тебя будет своя пекарня, не сомневаюсь.

– Это моя мечта, – призналась Кэт, оглядываясь вокруг. – Эта плита, эти серебряные миски, этот просеиватель для муки… Это место. Однажды. – Она положила свою трубочку. – Сейчас же все так… непрочно.

– Кроме этого. – Он выразительно смотрел на кольцо.

– Даже это, – прошептала она так тихо, что не поняла, произнесла ли это вслух.

– О? – серьезно удивился он.

Кэт уставилась на просеиватель для муки.

– Сейчас все приводит меня в смятение. Моя мама… Она… ты знаешь, что с ней. Я не способна думать. Не могу… не знаю, как отношусь к тем или иным ситуациям, событиям, людям. Чувствую себя просто…

– Чувствуешь просто – что? – Он накрыл ее руку ладонью.

Его ладонь была сильной, теплой.

– Как на дороге с односторонним движением, наверное. – Она воздела руки вверх, немедленно пожалев о потере контакта с его кожей.

– На дороге с односторонним движением куда? Ты имеешь в виду свою нынешнюю жизнь?

Кэт повернулась к нему.

– Да, именно это я имею в виду. Свою нынешнюю жизнь. Жизнь, которая не изменится. Ничего не изменится. Я выйду за парня, с которым познакомилась в пять лет. Испеку свою стомиллионную лепешку и маффин для гостиницы. Раз в год стану ездить на отдых в Париж, в Рим или куда-нибудь еще, где всегда хотела побывать. А потом буду возвращаться домой, к жизни, которая навсегда для меня установлена.

– Установлена? Кем?

Она перестала мерить кухню шагами.

– Кем? – Ха. Кем – это правильно. – Обстоятельствами. Я думала пойти в колледж, но знала, что хочу открыть свою пекарню, поэтому решила, что буду заниматься своим ремеслом, печь для гостиницы. Так я и поступила. А поскольку моя мать всегда была здесь одна, моя жизнь и помощь всегда казались правильным поступком.

– Значит, жизнь, которая больше не кажется тебе правильной, установила ты сама. Ты же знаешь, что можешь изменить свою жизнь, не так ли? Человек сам кузнец своего счастья, как говорится.

– Но сейчас моя мать умирает, Маттео. И ее самое большое желание – увидеть меня пристроенной и счастливой, замужем за парнем, которого мой отец любил как собственного сына. И я не уверена, что не хочу выходить за Оливера. Он – золото, как говорит моя подруга Лиззи. И это правда. Просто я не уверена, что готова остепениться. Я хочу увидеть Париж, поесть тапас в Испании. Я хочу побывать на земле, где была ферма Исака Динесена[3] в Африке. Мечтаю попробовать все пирожные в Париже и поучиться у таких мастеров, как твой отец. Но это нереально.

– Это еще почему? Тебе двадцать пять лет, Кэт Если ты не соберешься объехать мир, познакомиться с новыми людьми и пережить приключение сейчас, то когда?

– Моя мать умирает. А Оливер сделал мне предложение, и я согласилась. Моя свадьба в «Трех капитанах» успокоит ее сердце.

Маттео задумчиво посмотрел на Кэт.

– Мне кажется, ее сердце умиротворится, если ты будешь счастлива. Но как бы и куда бы ни привела тебя жизнь, Кэт, я рад, что познакомился с тобой.

Слезы так близко подступили к глазам Кэт, что она отвернулась и усилием воли заставила себя не плакать.

– Полагаю, свадьба уже скоро…

Кэт повернулась к нему, пораженная, что Маттео затронул эту тему. Выходит, он понимает.

– Мы назначили торжество на ноябрь, примерно на День благодарения. Это любимый праздник моей матери. Она занята проработкой деталей… когда есть силы. Это не слишком большая нагрузка для нее – беготня по свадебным салонам и фирмам по выездному обслуживанию, чтобы попробовать стейк на ребрышке?

– Ей потребуется самой судить о том, что она может. Если почувствует слабость, то просто отдохнет. Но если желает планировать твою свадьбу, вероятно, это ей и нужно: радостная цель, красивый жизненный цикл, новое начало. Если только за этим кроются настоящие причины.

Настоящие причины? Настоящее и не настоящее настолько смешалось в голове, что Кэт уже не отличала одно от другого. И новое начало… Почему мысли о браке с Оливером, о жизни в Бутбей-Харборе, об управлении гостиницей и даже об открытии в центре города своей пекарни кажутся чем-то несовместимым? Отчаянно засосало под ложечкой.

– Мне лучше вернуться в гостиницу. – Ей требовалось выйти на воздух. – Спасибо, что устроил это совершенно особое утро, Маттео. Я никогда его не забуду.

Кэт начала собирать миски, чтобы отнести в раковину, но Маттео остановил ее, впился взглядом своих темных глаз в ее глаза.

– Ты наша гостья.

– Спасибо тебе. За все.

Он улыбнулся, и Кэт поспешно прошла мимо него из кухни. Прочь от этого лица, этого тела и завораживающего голоса.

Несколько минут Кэт рассыпалась в благодарностях перед Алонцо. Тот крепко обнял ее и вручил коробку пирожных для семьи, включая кое-что «экстраособое» для Лолли.

Ей одновременно хотелось и остаться, и удрать.

Днем Кэт отвезла Лолли в больницу для анализа на подсчет форменных элементов крови. Изабел почти не отходила от Джун, которая ради Чарли встала с постели, но была настолько потрясена, что едва разговаривала. Кэт предложила встретить Чарли на остановке школьного автобуса, но Джун сказала, что сходит сама, что не видела милого лица Чарли со вчерашнего вечера.

Кэт пошла с ней, не нарушая молчания сестры во время короткой прогулки – не спрашивая, ничего не утверждая. Когда они вернулись домой, Джун исчезла в спальне. Кэт рассказала обо всем Лолли, которая медленно поднялась наверх, в комнату в мансарде, где провела с Джун не меньше получаса, прежде чем Кэт увидела через маленькое кухонное окошко, как Джун помогает ее матери спускаться по задней лестнице.

«Джун выглядит получше, – подумалось Кэт. – Что бы Лолли ни сказала, это явно помогло».

Пока медсестра входила и выходила из палаты в ходе проверки всех жизненно важных органов Лолли, сама Лолли, отдыхая в мягком кресле, медленно листала свадебный журнал. Даже переворачивание страниц, казалось, отнимает у нее силы.

– О, Кэт, взгляни на это.

Кэт придвинула стул поближе к матери и посмотрела на фотографию. Невеста в красивом, простом свадебном платье, как раз в таком, которое остановило бы Кэт у витрин свадебных салонов. Белое атласное платье без рукавов, длиной до середины икры, неуловимо отсылало к моде пятидесятых годов. Бледно-бледно-голубые ленточки шли по линии талии, поднятой, как в начале девятнадцатого века, под грудь. Платье предназначалось для свадьбы в Мэне под открытым небом.

«Я могла бы представить себя в таком платье. Могла бы», – задумалась Кэт.

– Идеально, мама. Ты ведь всегда знала мой стиль, – произнесла она вслух.

– Ты естественная. Любишь простоту. Никакого беспорядка и суеты.

«Тем не менее я усложняю свою жизнь», – молча возразила Кэт.

Глаза у Лолли остекленели, она поднесла руку ко рту и жестом попросила Кэт подать «миску для рвоты», как она ее называла. Кэт невыносимо было видеть мучения матери, причиняемые тем, что, как считалось, ей помогает.

«Как она выдержит второй сеанс химиотерапии на следующей неделе, когда до сих пор не отошла после первого?»

Закончив, Лолли откинулась в кресле. Ее лицо блестело от пота. Кэт сбегала в туалет на другой стороне коридора, принесла влажную ткань и обтерла лоб и щеки матери, провела ладонью по макушке, приглаживая выбившиеся из косы потные пряди волос. Пучок светлых, с проседью волос остался в руке Кэт, и она расплакалась.

– Все нормально, Кэт, – успокаивающее произнесла Лолли. – Это то, что происходит. То, чего ожидают. Что я ненавижу, так это сюрпризы.

Кэт смотрела на волосы, которые держала в руке.

– Я люблю тебя, мама, – проговорила она, сама удивившись. И несомненно удивив мать.

Лолли взяла Кэт за руку.

«Скоро я ее потеряю, – паниковала мысленно Кэт. – Надо куда-нибудь уйти, уединиться и просто поплакать, излить страх и неуверенность».

Но она не могла плакать в туалете и огорчать мать.

Лолли достала из своей огромной сумки пакетик с пшеничными крекерами, ее любимым средством от тошноты.

– Кэт, не принесешь мне чаю со льдом? С двумя ломтиками лимона. И с одной ложкой сахара.

– Сейчас принесу, – обрадовалась Кэт поручению.

По пути она забежала в комнату отдыха и поплакала там, потом помчалась в кафетерий. Но, спеша по коридору, увидела у одной из палат Маттео, изучающего закрепленные на клипборде записи. Кэт остановилась не в состоянии унять поток слез.

– Кэт? С твоей мамой все в порядке?

– Она такая слабая, бледная, ее тошнит. У меня в руке остался пучок ее волос. – Кэт сообразила, что так и держит его в руке и сжала ладонь. – Это невыносимо. Невыносимо.

Она расплакалась, и Маттео, взяв ее за руку, повел к стульям в коридоре.

«Мама в таком состоянии выбирает платья и туфли и думает о закусках. И это единственное, что доставляет ей сейчас радость», – размышляла Кэт.

Маттео жестом предложил Кэт сесть, потом сел рядом сам, не выпуская руки девушки.

– Постарайся запомнить: побочные эффекты от химиотерапии временные, сейчас химия необходима твоей маме.

– Я не представляла, что это будет так. Думала, химия улучшит ее самочувствие. А маме только хуже. Для меня это невыносимо.

Маттео наклонился к Кэт и забрал у нее волосы Лолли, завернул в салфетку, которую достал из кармана.

– Это побочный эффект. – Он встал и выбросил сверток в маленькую мусорную корзину в конце ряда стульев. – Но это помогает продлить ей жизнь.

– Все равно ужасно.

Его темные глаза светились таким сочувствием, полны были такого сострадания, что Кэт захотелось прильнуть к нему.

– Я знаю, что ты чувствуешь, Кэт. Помню, как проходил через это, когда болел мой отец. Когда ты видишь, что горячо любимый человек страдает, когда чувствуешь свою беспомощность, единственный способ пережить это – опираться на друзей, родных, на всех, кто дает тебе силы.

– Ничего, что я опираюсь на тебя?

– Ты даже не представляешь, насколько ничего. – Телефон у Маттео завибрировал, и он проверил вызов. – Послушай, сегодня мы узнаем, как скорректировать вливание на следующей неделе. Это очень поможет. – Телефон завибрировал снова. – Мне нужно идти, Кэт. Но звони мне в любое время дня и ночи. Поняла?

– Поняла, – ответила она, с удивлением ощущая прилив сил.

«Я смогу принести маме чай со льдом, оставаться с ней, а не расклеиваться и ухудшать тем самым ее самочувствие».

Она провожала Маттео взглядом, пока он не скрылся за углом.

– А я и не подозревал, что вы настолько близки с врачом твоей матери.

Кэт вздрогнула – перед ней стоял Оливер, разгневанный и смущенный. Кэт вскочила с пылающими щеками. Он пристально смотрел на нее, в его голубых глазах смешались злость и обида.

– Я пришел, потому что вчера вечером ты беспокоилась о сегодняшних анализах. Говорила, что тебе нужно быть сильной ради матери, особенно когда Джун тоже нужна поддержка. Я пришел поддержать тебя. Но похоже, ты нашла другую опору.

«Только не это», – взмолилась молча Кэт.

– Оливер, я сблизилась с Маттео… доктором Виолой за последние несколько недель, и когда вышла из маминой палаты, я расплакалась, и он подвел меня к этим стульям, чтобы поговорить.

Он держал меня за руку, потому что… – Она замолчала, понимая, что сказанное сейчас не будет ложью.

– Потому что…

– Потому что он стал хорошим другом.

– Знаешь, Кэт, я стоял там и наблюдал за вами с того момента, как твой «хороший друг» Маттео подвел тебя сюда… за руку. Я видел, как ты на него смотрела. Как он на тебя смотрел. Поэтому не лги мне в лицо.

– Оливер, я не…

– Ты спишь с ним?

– Оливер!

– Ты спишь с ним? – повторил он. Медленно. С яростью.

– Нет.

– Скажи мне прямо сейчас, Кэт. Ты хочешь вернуть кольцо? Я прошу тебя сказать правду.

Она на мгновение опустила голову, уставилась на колени, заставляя ум, сердце сказать ей, что она чувствует.

– Нет, – ответила она.

«И мне придется положиться на то, что это правда, что глубоко в душе, вопреки всему, я все же хочу выйти замуж за Оливера Тейта».

На лице Оливера отразилось облегчение.

– Я не хочу усложнять жизнь именно сейчас, Кэт. Я знаю, тебе сейчас очень тяжело. Знаю, что должен дать тебе серьезную отсрочку. Но если ты что-то мне говоришь, я намерен этому верить. Хорошо? Это и есть любовь и доверие.

Она кивнула.

– Мне нужно принести маме чай со льдом, – робко взглянула на Оливера Кэт. – Я приеду сегодня вечером, ладно? Мы еще поговорим.

Он тоже кивнул и обнял ее, и Кэт чувствовала на себе его взгляд, пока спешила по коридору к лифтам.

На следующее утро Кэт и Лолли отправились в «Прекрасные невесты», элегантный маленький салон в центре города, на встречу с владелицей Клер Уигнолл. Лолли позвонила Клер, когда они вернулись из больницы, и рассказала о фотографии, которую они видели в журнале «Невесты побережья», имевшемся в салоне у Клер. Именно этого платья у нее не было, но имелись два очень похожих.

«Маскарад. Иллюзия. Сказка». – Эти мысли поразили Кэт, когда она вошла в магазинчик.

На стенах висели фотографии настоящих невест в платьях от «Прекрасных невест». В помещении стояли наряженные манекены с фатой на голове. Клер поздоровалась с Лолли и Кэт, поздравила Кэт, повосторгалась кольцом, затем провела их в примерочную, где стоял диванчик для двоих. На двери примерочной висели два платья.

– Лолли, садитесь сюда. – Клер жестом пригласила Лолли на стоящий лицом к двери диванчик с обивкой из абрикосового плюша. – Кэт, заходи в примерочную, надевай платье и выходи, когда будешь готова. Там уже есть и миленькие атласные туфли твоего размера.

Лолли с улыбкой села.

– Мне не терпится увидеть тебя в свадебном платье.

Кэт улыбнулась в ответ, но сердце у нее застучало быстрее. Стоя там, щупая пластиковый чехол первого платья, она поняла, что не хочет его примерять. И второе тоже. Вообще никакое. Считается, что при первом посещении свадебного салона таких чувств быть не должно. Несколько месяцев назад, когда Лиззи только-только обручилась, она заставила Кэт посмотреть подряд два выпуска «Найди свое платье», телевизионного реалити-шоу о знаменитом свадебном салоне в Нью-Йорке. Ей полагается испытывать такие же чувства, какие испытывали те невесты. Волнение. Надежду найти подходящее платье. Предполагалось, это станет важным, волшебным моментом в ее жизни.

Прошлым вечером она пошла к Оливеру, как обещала, но он не стал допытываться о ее чувствах, вспоминать о том, что она держалась за руки с ординатором из группы врачей ее матери, а повел себя в своей классической манере: проявил доброту. Не потребовал объяснить, просто открыл дверь, обнял и прижал к себе, что Кэт и требовалось: объятие от лучшего и самого старого друга. Они сходили в центр города за мороженым и лизали друг у друга шербет, затем вернулись домой к Оливеру, и он занимался с ней любовью, как всегда, страстно.

Этим утром Лолли, чьи голубые глаза сияли, а щеки порозовели по сравнению с предыдущим днем, сказала дочери о договоренности со свадебным салоном. Кэт испытала то же ощущение равновесия мира, как раньше. Это было противоядие для рака Лолли: химия лишала Лолли сил, помолвка Кэт укрепляла ее.

Но теперь, стоя среди всей этой белизны, среди всех этих платьев, символизирующих вечность, будущее, обеты, она уже не была столь уверена, что ей следует принимать решение даже о длине платья, не говоря уже об остатке своей жизни.

«Притворись, что у тебя мигрень, – подумала Кэт. – Внезапно почувствуй слабость и ухватись за дверь. Просто выберись из этого магазина».

Вот только что здесь сидела на абрикосовом диванчике ее мать, потерявшая двадцать килограммов по сравнению с серединой августа. На бледном исхудалом лице Лолли Уэллер, совсем неромантичной женщины, застыло выражение неподдельного счастья.

Лолли ахнула, и Кэт резко повернулась, держась за ручку двери.

– О, Кэт, посмотри на эту фату, – проговорила Лолли, осторожно поднимаясь и направляясь к бюсту на старинном столе. Фата была короткая, венок представлял собой очаровательное сочетание крохотных белых морских звезд и бутонов роз. – Какое совершенство. Кэт, ты видишь морские звезды?

Ее отец коллекционировал морские звезды. Всех видов. От тяжелых серебряных пресс-папье до вылепленных из папье-маше, которые Кэт делала в начальной школе на каждый День отца.

– Красивая, – согласилась Кэт, вспоминая о маленьких золотых морских звездах филигранной работы, купленных отцом на «тот день, когда ты проколешь себе уши». Кэт умоляла мать позволить проколоть их в тот же день, и Лолли уступила. Кэт носила те серьги постоянно, они висели в ее ушах и сейчас.

«Ты что-то пытаешься мне сказать, вселенная?» – мысленно обратилась к потолку Кэт.