Одна из многих Токарева Виктория

— Вы же собирались показываться…

— Я думала: надо спеть…

— Вы не в консерваторию поступаете. Нужна кассета. Или диск. Стас, объясни…

Приблизился молодой мужик, бритый наголо, как новобранец. Он был одет в черное и белое, как официант.

— Шоу-бизнес — это две составляющие: шоу и бизнес. Бизнес — значит, бабло, в смысле деньги. Понятно?

Анжела кивнула.

— Чтобы заработать, надо собирать стадионы. А перед стадионами никто вживую не поет. Поют под фанеру. Поэтому интересно ваш голос послушать не вживую, а пропущенный сквозь технику.

— Техники нет, — сказала Анжела. — Могу спеть вживую.

— Ну пой… — разрешил маэстро.

Анжела запела с места в карьер:

— «Не отрекаются, любя… Ведь жизнь кончается не завтра… Я перестану ждать тебя, а ты придешь…»

Анжела вдруг забыла и замолчала. Вспомнила:

— «А ты придешь совсем внезапно…»

— Хватит, — сказал маэстро. — Раздевайся.

— Зачем? — не поняла Анжела.

— Можешь не раздеваться? Стас, объясни.

Стас снова приблизился к Анжеле. От него хорошо пахло, и смотрел он дружественно.

— Это тест, — разъяснил Стас. — Маэстро делит девушек на три категории: нормальные, дуры и бляди. Когда предлагают раздеваться, то дуры начинают рыдать, бляди раздеваются без разговоров, а нормальные спрашивают: «Зачем?» Вы — нормальная. Это хорошо.

— А можно, я дальше спою? — спросила Анжела.

Дальше мелодия получала развитие, шли верхние ноты, можно было показать возможности голоса.

— Не надо, — отверг маэстро. — Чужой репертуар. Песня старая, семидесятых годов. Со старьем стадионы не соберешь. Нужен новый шлягер. Совсем новый.

— А где его взять? — не поняла Анжела.

— Заказать хорошему композитору. Мелодия и слова.

— А слова тоже композитору?

— Вы откуда приехали?

— Из Мартыновки.

— Стас, объясни девушке, — устало попросил маэстро.

— Поэт и композитор — не проблема. Их как собак нерезаных. Главное — бабло!

— А сколько стоит песня?

— От пятисот до пятидесяти тысяч баксов. В среднем пять штук.

Анжела уже знала, что куски и штуки — это тысяча долларов. Пять штук — это пять тысяч. Астрономическая сумма. Чтобы заработать такие деньги, ее мать должна пасти коров лет двадцать.

— А кто должен платить композитору: вы или я? — уточнила Анжела.

— А как ты думаешь? — спросил маэстро устало.

— Если я сама куплю песню и сама буду ее петь, то зачем вы мне нужны? — не поняла Анжела.

— У вас в Мартыновке все такие? — опросил маэстро.

— А вы какие? — обиделась Анжела. — Ни о чем не думаете, кроме бабла. А есть еще таланты… И на стадионе собираются не одни бараны.

— Ты имеешь право на свое мнение, — сказал Стас. — Но высказывать его не обязательно.

— Вам можно, а мне нельзя? — спросила Анжела.

— Но ведь это ты к нам пришла, а не мы к тебе.

— Как пришла, так и уйду.

Анжела направилась к двери. Перед тем как выйти, обернулась:

— Мы еще увидимся, — пообещала она. — Вы еще за мной побегаете.

— Очень может быть, — согласился Стас. — Ведь жизнь кончается не завтра.

В комнате засмеялись.

Парень в дальнем углу продолжал свою медитацию, будто ничего не случилось. А меж тем случилось. Рухнула мечта. Разбилась о бабло.

Анжела вышла на улицу вместе с тортом. Торт уже не капал, а вытекал тонкой струйкой.

Анжела опустила коробку в мусорную урну. Выбросила девяносто шесть рублей, не считая надежды на счастье.

Вытерла руки одна об другую. Обе руки стали липкие.

«Хорошо тебе… — с обидой подумала об Алешке. — Сидишь в тюрьме, и ни о чем не надо думать. Делаешь, что прикажут. Ешь, что дадут. А тут крутись, как сучка на перевозе…»

Анжела вдруг остановилась посреди тротуара. Люди стали ее обходить, так как она стопорила движение.

Пора было возвращаться в Мартыновку, не сидеть же на шее у Киры Сергеевны. Но Кира Сергеевна не считала, что Анжела сидит на шее, скорее наоборот, поскольку вся домашняя работа выполнялась Анжелой. Анжела сочетала в себе кухарку, горничную, секретаря, курьера. При этом Анжела была легкая, не нагрузочная. У нее было молодое, без накипи, светлое, лазоревое и розовое биополе.

Никогда еще Кира Сергеевна не была так ухожена и обихожена. Она просыпалась каждое утро и спрашивала себя: «За что мне такое счастье?»

И Иннокентию было повеселее. Раньше он сидел один, как кот в пустом доме. А сейчас не один. По комнатам кто-то легко двигался, дышал, стукал и грюкал, а иногда пел. И эти звуки напоминали, что ты жив и живешь. А если вдруг помрешь в одночасье, то тоже не один. Кто-то подбежит и возьмет за руку, и проводит в мир иной. И даже заплачет над тобой. Это совсем другое, чем уйти в одиночестве и леденящем страхе, ступить на лестницу, идущую неведомо куда.

Был сын, но от сына — какое тепло? Своя жизнь. Как будто и не сын, а отдельный человек. Разумом понимаешь и помнишь, что был когда-то сладкий младенец, потом маленький мальчик — светлоглазый ангел. Но тот ангел и сегодняшний дядька — что между ними общего? Ничего.

Однажды к Кире Сергеевне зашла ее соседка — подруга. Они дружили по географическому фактору. Всю жизнь дома рядом.

— Розалия жива-здорова? — спросила Кира Сергеевна.

Розалия — мать подруги, девяностолетняя старуха. В прошлом врач. Кира Сергеевна считала, что старость имеет свои уровни, а именно: старость, дряхлость и несуразность. После девяноста лет начиналась несуразность. Однако Розалия была сухая, вполне подвижная, волосы в пучок, как у балерины.

— У Розалии альцгеймер. Как у Рейгана, — сообщила подруга. — Не помнит, как ее зовут. Кофту на ноги надевает, как рейтузы. Ищу ей человека.

— Обратись в агентство, — посоветовала Кира Сергеевна.

— Обратилась. Они прислали наркоманку.

— Зачем?

— А они сами не знали.

— Ужас, — отреагировала Кира Сергеевна.

— Еще какой ужас, — подтвердила подруга. — Мать полоумная, ничего не соображает. И рядом вторая полоумная. Могли вообще дом поджечь или затопить.

— А сколько стоит такая работа? — спросила Кира Сергеевна.

— Вообще пятьсот. Но я не могу столько платить. Я плачу четыреста.

— Рублей? — спросила Анжела.

Она стояла у плиты и следила за кофе. Кофе не должен закипать, но пенка должна подняться три раза. Значит, надо три раза снять турку с огня. Процесс несложный, но ответственный.

— Долларов, — ответила подруга. — На рубли щас никто не считает.

Анжела переглянулась с Кирой Сергеевной.

Как говорят на бюрократическом языке: вопрос был РЕШЕН.

Анжела поселилась в квартире Розалии Борисовны. Это была двухкомнатная камера в коврах, которые не столько украшали жилище, сколько служили пылесборниками.

Дом был блочный, душный, стены не дышали.

Розалия Борисовна все время искала свои грамоты и ордена. Когда-то ее награждали, и она хорошо это помнила. Розалия помнила события семидесятилетней давности, но то, что было вчера — забывала напрочь. Память ничего не записывала, должно быть, стерлось записывающее устройство.

Анжела безумно боялась, что бабка перепутает балконную дверь с входной дверью и выпадет с балкона, бедная.

Иногда у Розалии бывали вспышки ярости, и она кидалась в рукопашный бой. Анжела ловила ее сухие кулачки и крепко держала. Бабка вырывалась, как маленькая.

Бывали минуты и даже часы прозрения. Розалия становилась нежной и воспитанной, называла Анжелу «Котик». Однажды спросила:

— Котик, зачем ты со мной сидишь? Тебе надо на танцы ходить, свою жизнь устраивать. Тебе надо учиться, а не сидеть возле засохшего дерева.

— Я зарабатываю деньги, — сказала Анжела. — Я хочу купить песню.

— Что значит «купить»?

— Сейчас пишут на заказ.

— Зачем платить? Я могу подарить тебе слова. Я в молодости писала стихи.

Розалия подошла к книжным полкам, достала толстую тетрадь.

Это были конспекты по политэкономии. У бабки в голове все перемешалось.

На стене висел ее молодой портрет: на коричневом фоне — почти красавица, в белых одеждах, с пышными волосами. А вот — в белом медицинском халате, все волосы под шапочкой, улыбка во все лицо. Кто-то ее насмешил. Рядом — длиннолицый очкастый хирург с преувеличенно серьезным лицом. Он, наверное, и насмешил.

Анжела смотрела на прошлую жизнь, и невольно всплывал вопрос:

«А зачем все? Зачем вся эта красота, знания, метания любви, если в итоге — разжижение мозгов и не помнишь, как тебя зовут…»

Четыреста долларов в месяц оказались большой тратой для родственников, и Розалию определили в какой-то качественный интернат. Для Анжелы пришло освобождение, нельзя сказать, чтобы желанное. Анжела привязалась к Розалии. Все-таки бабушки нужны в природе, они делают жизнь более уютной, корневой и осмысленной. Ее собственная бабушка со стороны отца вошла в конфликт с Наташкой-алкашкой (что неудивительно) и отторгла внучку вместе с ее мамашей. А это очень жаль. Анжела любила бы ее изо всех сил — преданно и бескорыстно. Кровь не вода.

Привязанность к долларам тоже оказалась ощутимой. Это были ее первые большие деньги. С ними Анжела чувствовала себя увереннее, как с Алешкой на танцах. Никто не подойдет и не обидит.

Сто долларов из зарплаты Анжела отсылала матери. Наташка откладывала их «про черный день», не тратила на водку. Хотя, если разобраться, все ее дни были черными и серыми. Просто Наташка уважала деньги своей дочери, не тратила их на презренное зелье и в результате чаще оставалась трезвой.

Анжела вернулась к Кире Сергеевне.

Она работала по дому почти так же, как у Розалии, но бесплатно. Поэтому довольно скоро ноги привели ее в агентство, и агентша Таня присмотрела выгодное место: в коттедж к новым русским.

Коттедж — трехэтажный, кирпичный, с затейливой крышей, но располагался не в дачном поселке, а в простой деревне Мамыри и стоял среди покосившихся изб — один как дурак. Хвастливо высился, нескромно выделялся.

«Сожгут», — подумала Анжела, но вслух ничего не сказала.

В дальнейшем в Мамырях стали строиться и другие особняки, но это было много позже. Хозяева Анжелы были пионеры этих мест и очень долго пребывали в своем вызывающем одиночестве.

Хозяйку звали Диана. Определить ее возраст было невозможно: то ли тридцать, то ли шестьдесят. У нее не было ни одной морщины. Лицо — как яйцо. Разговаривала Диана, как чревовещатель, с абсолютно неподвижным лицом. Звуки исторгались из живота, а губы не двигались.

Анжела догадалась, что Диана сделала подтяжку и боялась новых морщин.

Диана не спросила, как зовут ее новую домработницу. Обходилась без имени. Анжела не обижалась. Перед ней стояла цель — сверкающая, как снега Килиманджаро. Где-то она слышала такое нарядное словосочетание: «снега Килиманджаро». Для этой цели надо было заработать пять тысяч долларов. Так что Диана для Анжелы тоже не имела имени. Диана — средство, как порошок для мытья посуды.

Иногда приезжала дочь Дианы по имени Яна. Она была старше Анжелы, но ненамного. От нее исходило непонятное сияние, как будто Яна спустилась с другой планеты. Инопланетянка.

Анжела стеснялась ее рассматривать, но однажды не выдержала и обратилась:

— Яна, вы такая красивая, можно я на вас посмотрю?

— Можно, — просто разрешила Яна.

Анжела откровенно рассматривала Яну и подозревала: мало быть красивой от природы. Надо еще окучивать красоту, как редкий цветок. Такая красота делается воспитанием, культурой, образованием, хорошими манерами.

— Все? — спросила Яна. — Я могу идти?

Анжела почувствовала, что у нее болят скулы. Оказывается, она все это время напряженно улыбалась.

Вечером Анжела рассматривала себя в зеркало. Все на месте, но общее впечатление — пустой стакан. Сосуд, в который ничего не налито.

Анжела стала читать книги. Книги Диана хранила в гараже. Половина гаража завалена книгами. То ли Диана их выбросила, то ли временно хранила.

Анжела вытаскивала без разбора и читала, читала. Времени было навалом. Хозяева приезжали только на выходные, пять дней пустых.

Однажды попался Лев Толстой. Одно предложение — семь строчек. Пока до конца дочитаешь — забудешь, что было в начале предложения.

Анжела все-таки дочитала «Анну Каренину», но не поняла: почему Анна кинулась под поезд… Вронский же не отказывался. Собирался жениться. Расписались бы, родили ребенка — вот тебе и женское счастье.

Поразмыслив, Анжела догадалась: Анна покончила с собой от безделья. У нее не было цели, не было снегов Килиманджаро, один только Вронский. Она ему надоела и себе надоела и не видела выхода…

Однажды попалась книжка без первой страницы. Анжела стала читать, и ей показалось, что это про нее, но очень тактично. Без хамства и высокомерия.

Анжела задумалась и долго не понимала: как это другой человек смог ухватить ее мысли?

Анжела решила узнать адрес писателя, прийти к нему домой и вымыть окна. Можно отпроситься у Дианы и съездить в Москву.

Диана выслушала Анжелу, посмотрела книгу и сказала, что никуда ездить не надо, поскольку автор умер сто три года назад, в 1904 году.

Анжела расстроилась, но ненадолго. Она поняла, что книги делятся не на «хорошие» и «плохие», а на свои и не свои. Как дети. Свои — нравятся, а не свои — оставляют равнодушной, хоть все вокруг заходятся от восторга. Например, Достоевский… ковыряется в душе, как в земле, и докапывается до червей, и выволакивает наружу. И рассматривает. Больное воображение.

А есть такие, которые пишут просто, как для дураков. Читается легко. А прочитал — и забыл. Все рассеялось, как сизый дым.

Однажды наткнулась на современного автора.

Герой — алкоголик, как родной папаша Васька. Анжеле казалось, что она читает про своего отца и даже познает его изнутри. Безбожная, грязная, пустая жизнь. А почему-то героя любишь и сердце щемит от сострадания.

Анжела решила найти автора, приехать к нему домой и приготовить обед.

Диана объяснила, что автор умер пять лет назад.

— Но он же молодой, — воскликнула Анжела. Она видела на обложке его фотографию.

— Ну и что? Молодые тоже умирают, — бесстрастно отозвалась Диана.

Диану не интересовало то, что происходит за границами ее жизни. Ей было интересно только то, что касается ее впрямую: еда, деньги, здоровье, секс. А то, что у других — это у других.

Анжелу не кормили. Ей платили зарплату за месяц плюс деньги на еду. Она должна была сама о себе беспокоиться.

Анжела бы побеспокоилась, но рядом не было магазинов. Ближайшая торговая палатка — на станции, четыре километра в один конец. Да и много ли унесешь в двух руках, без транспорта.

Хозяйка с мужем приезжали на громадной машине «лексус». Анжела не понимала: почему бы им не привезти мешок картошки на ее долю и канистру подсолнечного масла? Попросить хозяев Анжела не решалась, а сама Диана не догадывалась. А может, просто «не брала в голову», как говорили в Мартыновке.

Муж Дианы — бизнесмен с голой головой, явно моложе, приезжал для того, чтобы сходить в баню и поиграть в бильярд. Они на пару с Дианой играли в бильярд, двигаясь молча, со слюдяными глазами. Вот где скучища, никаких денег не захочешь.

Анжела предполагала, что где-то за стенами дома, отдельно друг от друга, у них шла основная, яркая жизнь. А здесь они отключались и отдыхали. Может быть, и так…

Работы у Анжелы было немного. Обслуживать хозяев два дня, а потом, когда уезжали, — убрать дом. Помещение было новое, не захламленное, мебели мало. Оставалась куча времени на чтение, на телевизор.

В середине дня гуляла по единственной улице деревни Мамыри.

Дома — развалюхи, некоторые крыши прогнулись внутрь, должно быть, сгнили балки. Старухи в байковых халатах сидели на лавочках. Собаки — на цепи.

Грубая бедность, граничащая с нищетой. Но старухи смотрели ясно и спокойно. Им хватало на жизнь.

Старухи жили с огорода. У них были экологически чистые овощи. У них были свои куры и яйца. Одежда — байковый халат. Лечение — лопухи на больные суставы.

Анжела потихоньку привыкала к своей жизни. Единственное, к чему не могла привыкнуть — к чувству голода. Постоянно хотелось есть.

Анжела похудела за месяц на четыре килограмма.

Раз в неделю полагался выходной.

Анжела ездила к Кире Сергеевне — отъедалась и отходила душой.

— Ты что, голодаешь? — заподозрила Кира Сергеевна. — Ты не просто бледная. Ты зеленая, как водоросль.

— Я сама питаюсь, — объяснила Анжела.

— Незаметно, чтобы ты питалась. Ты экономишь на еде?

— Магазины далеко…

— А они что, без машины? — спросила Кира Сергеевна.

— На машине. У них «лексус».

— Так они что, не могут подвезти тебе за твои деньги продукты?

Анжела пожала плечами.

— Они об этом не думают, — размышляла Кира Сергеевна. — Для них люди — мусор. Все. Больше ты к ним не вернешься.

Анжела позвонила Диане и сказала, что она не будет у нее работать.

— Почему? — удивилась Диана.

— Не хочу, — ответила Анжела.

— Странно…

Диане было странно: как это девчонка из Мартыновки, человеческий мусор, может что-то хотеть или не хотеть.

— Извините… — проговорила Анжела.

— Что ты извиняешься? — крикнула из кухни Кира Сергеевна. — Ты ей в рожу плюнь…

Но Анжела испытывала неловкость. Все-таки она нарушила договоренность. Соскочила раньше времени.

— Не проблема, — спокойно ответила Диана. — Нас меньше, чем вас.

Анжела не поняла: нас… вас… А потом догадалась. «Нас» — это про держателей денег. Про тех, что в коттеджах. А «вас» — это про тех, кто в лачугах и в Мартыновке. Бедных. Бедные устремляются к держателям с протянутой рукой. А держатели могут выбрать и отбраковать.

Анжела положила трубку. Передала разговор Кире Сергеевне.

— Чтоб она сгорела! — отреагировала Кира Сергеевна.

Через три дня позвонил знакомый милиционер из Мамырей и сообщил, что дом Дианы сгорел, идет расследование. Есть подозрение, что подожгли рабочие, которым Диана недоплатила. Узбеки. Гастарбайтеры. Бесправные рабы.

— И что теперь? — спросила Анжела.

— А ничего, — весело сказал милиционер. — Они ночью подожгли, никто не видел. Ане пойман — не вор.

Анжела решила не терять времени даром. Идти к поставленной цели, как ракетоноситель к Луне.

Цель — слова и музыка.

На слова она уже заработала у Розалии и Дианы. Значит, пора искать поэта-песенника.

— А давайте сами сочиним, — предложил Иннокентий. — И платить не надо.

— А что? Не боги горшки обсирают, — заметила Кира Сергеевна.

— Обжигают… — поправила Анжела.

Иннокентий взял листок бумаги, шариковую ручку, глубоко уселся в кресло и замер.

Через двадцать минут он предложил первый вариант:

— Гениально… — выдохнула Анжела.

Иннокентий воспрял. Его так давно никто не хвалил.

— А припев? — спросила Кира Сергеевна.

Ей всегда было мало. И вот так всю жизнь.

Кира Сергеевна позвонила знакомому композитору. Его звали Игорь.

— Нужна песня, — сказала Кира Сергеевна.

— Ни ноты без банкноты, — отозвался Игорь.

— Денег нет, — отрезала Кира Сергеевна. — Отдай что-нибудь из сундука.

— Из какого сундука? — не понял Игорь.

— То, что не пошло…

Игорь задумался.

— Это надо лично вам?

— Нет. Моей племяннице. А она тебе квартиру уберет. Золотые руки.

— Одну минуточку… — извинился Игорь.

Трубку взяла его жена Карина:

— Убрать квартиру — пятьдесят долларов. А песня стоит пять тысяч — вы че? — спросила Карина басом.

— Откуда у девочки из провинции пять тысяч?

— Пусть заработает. Не такие уж большие деньги.

— Для вас небольшие, — уточнила Кира Сергеевна. — Игорь эту песню за полчаса напишет.

— Может, и за полчаса напишет. Но кто будет оплачивать мансарду?

Мансарда — это голодная молодость. Художник Пикассо рисовал голубя мира одним росчерком пера и брал миллион. Он раскладывал эту сумму на всю голодную молодость.

Кира Сергеевна захотела сказать: «Но ведь Игорь не Пикассо». Однако зачем обижать человека. Она сказала:

— Мы ведь не на Западе. Мы живем в России.

— Мы давно уже не в России, — заметила Карина. И добавила: — Пусть твоя племянница заедет к нам и уберет квартиру. Я заплачу ей за уборку. Одно другому не мешает.

— Я записываю адрес, — сказала Кира Сергеевна и подвинула к себе блокнот.

В назначенное число Анжела поехала к композитору и убрала квартиру. Чистота бросалась в глаза. Было не просто чисто, а вызывающе чисто. Анжела постаралась.

Композитор оказался приятным и даже красивым. Лысина ему шла. Анжела подумала, что с волосами он был бы хуже. Волосы отвлекали бы от лица.

— Хотите чайку? — спросил композитор.

— Можно, — разрешила Анжела.

Они уселись за стол. Композитор вытащил хлеб, сыр «Рокфор» и колбасу.