Одна из многих Токарева Виктория

— Телка — это девушка, — объяснил Савраскин. — Ты вообще откуда приехала?

— Не хочу я быть телкой.

— Соглашайся. Лучше три минуты у гения, чем главная роль у козла.

— А кто козел?

— Да все козлы. Не видишь?

— А кто гений?

— Я, кто же…

Савраскин снимал мюзикл, современный «Гиперболоид инженера Гарина».

Суперталантливый мерзавец изобретает орудие массового поражения. Планета на грани уничтожения. Мерзавец любит прекрасную Изабеллу, супертелку. Изабелла должна уничтожить мерзавца, но у них любовь. Что важнее: любовь или вся остальная планета?

Проблема выбора.

Савраскин курил пачку за пачкой. Вращал глазами, но работал с вдохновением. Ему было интересно снимать. Актерам интересно сниматься. А из этого следовало, что зрителям будет интересно смотреть.

Лето выдалось жаркое.

Уехать из Москвы было нельзя. Шли съемки.

День был наполнен и переполнен: уроки вокала, уроки танца, спортивный зал, тренажеры, диета.

К концу дня Анжела выматывалась, как лошадь на бегах. С нее сходило три пота.

Москва оплывала от жары.

— А почему бы нам не купить дачу? — спросил однажды Николай.

— У тебя есть дача, — напомнила Анжела.

— У меня есть, а у нас нет.

Николай дал задание связаться с риелторами, но риелторы не понадобились.

Лучший друг Николая разорился и, чтобы спасти бизнес, продавал свою дачу. Просил недорого — всего миллион. Столько и вложил. Продавал по себестоимости, без навара. Торопился.

Николай долго не раздумывал и недолго тоже не раздумывал. Он хорошо знал эту дачу, она была ему по душе.

Оформил на Анжелу. В случае развода с женой эта дача не должна фигурировать как собственность Николая. Он вывел дачу из-под наследства. Поехали смотреть новое имение.

Анжела увидела зеленый деревянный забор, зеленые с белым ворота, и ей показалось, что она здесь уже жила.

Открыли ворота. В глубине стоял дом, скрытый зеленью. Куст жасмина скрывал от глаз крыльцо. Этот куст тоже показался родным, как близкий родственник.

Анжела поняла, что приехала на СВОЕ место.

Дачу оставили вместе с мебелью и посудой. Анжела хотела другую мебель, не такую авангардную, но хозяин сказал, что ему некуда ее девать. Не выкидывать же. Оставили как есть.

Наташка-алкашка тут же переехала на дачу. Развела натуральное хозяйство.

В загоне, двигая носами, сидели кролики. По траве бродили несколько кур и коза. Коза была молодая и чистенькая. Анжела повесила ей на шею маленький колокольчик.

В Наташкины планы входило развести сад и огород. Работа на земле была привычной для нее. Наташка как будто не выезжала из Мартыновки. В жизни вроде бы все изменилось, но ничего не изменилось. Та же земля, только хуже. Глина. Соседи — скучные люди в отличие от Мартыновки. Не пьют, песен не горланят. Сидят за заборами и смотрят телевизор. Зато не надо уголь покупать, корячиться с печным отоплением.

Из Мартыновки хлынули гости, дом превратился в проходной двор. Но Анжела не возражала. Мать не выносила скуки, ей нужно было общение.

Наташка продолжала пить, но не каждый день, как раньше, а короткими запоями. Три дня на запой, три дня — на выход и три недели перерыв. Врачи называли — ремиссия.

Ремиссия в три недели — это можно только мечтать. Окончательного выздоровления врачи не обещали и кодировать тоже не советовали.

Кодирование — это внедрение в святая святых. Личность меняется, и часто не в лучшую сторону. Пусть Наташка остается такой, как есть: работящей, веселой и доброй. Это лучше, чем трезвой, мрачной и жадной.

Были мысли позвать сюда Ваську. Работали бы вместе, семейной парой.

Ваське эта идея не нравилась. Он не хотел за забор, как в тюрьму. Но было ясно, что выбора у него нет. И Наташка ждала, когда ее бывший муж дозреет, как зеленый помидор.

Елена позавтракала и отправилась в парикмахерскую. Последние пять лет она ходила в один и тот же модный салон на Арбате.

У нее была постоянная парикмахерша Таня, которая встречала Елену как родную. Она мыла волосы шелковыми шампунями, потом лечила их, чем-то сдабривала, втирала в кожу головы какие-то смеси. Потом шло мелирование, стрижка и укладка. Далее Елену отводили в соседний кабинет, к массажисту-корейцу. Массажист нажимал на точки, ставил вакуумную банку. После таких манипуляций у Елены открывались глаза, как будто она просыпалась и видела окружающее новым, улучшенным зрением. Пробивалась дополнительная энергия. Хотелось жить и куда-то устремляться.

В последний раз кореец оказался занят, к нему была очередь из двух человек. Таня усадила Елену на стул и ласково представила:

— Это Леночка Гуськова. Жена банкира Гуськова.

— У банкира Гуськова другая жена, — заметила рыжая лахудра, молодая и холеная.

Парикмахерша Таня сделала вид, что не услышала, тихо убралась.

Елена села на стул и решила не отвечать. Сидела и думала: неужели людям нравится хамить прямо в лицо? Хотя некоторым нравится. Не хватает адреналинчика. А когда нахамишь, в кровь поступает доза, как инъекция.

Елена влезла в сумку, достала паспорт, открыла на нужной странице.

Сунула лахудре под нос.

— Вот, — сказала Елена. — Здесь обозначено, что Гуськов мой муж. Законный. А кого он ебет, это меня не касается.

Елена бросила паспорт обратно в сумку, но сидеть возле лахудры больше не могла. Она встала и пошла к выходу.

На улице стоял мороз.

Шофер Сергей сидел в серебристом джипе и читал «Аргументы и факты». По его расчетам, хозяйка должна была выйти через полтора часа. Но Елена появилась раньше времени. Вся в слезах.

Сергей вышел из машины, открыл ей дверь. Елена села на заднее сиденье, забилась в угол и затихла.

— Домой? — спросил Сергей.

Елена не ответила.

Сергей сел за руль и тронул машину. Обычно после парикмахерской они заезжали в магазин «Эскада». Елена любила прикупить что-нибудь новенькое: кофточку или брючки, или то и другое. Потом шел магазин «Стокманн». Там покупалась рыба — тунец, которая одновременно являлась мясом, что-то вроде китового мяса, которое одновременно — рыба. Но сейчас ни рыба, ни мясо ее не интересовали. Она сидела в углу и плакала.

Сергей поехал домой.

У подъезда он помог Елене Михайловне сойти. Потом раскрыл багажник, вытащил люстру, купленную сегодня утром по дороге в парикмахерскую.

Сергей взвалил коробку на плечо.

Елена давно хотела такую люстру — сочетание хрусталя и круглого абажура. Сочетание тридцатых годов и шестидесятых.

Такой абажур висит низко и дает ровный свет над столом. Так и видится: за большим круглым столом — полная семья, три поколения: дедушки-бабушки, дети, внуки.

Абажур есть, стол есть и три поколения тоже есть, но все врозь и никогда не собираются вместе.

Елена будет сидеть за столом одна-одинешенька, в крайнем случае пригласит подругу, тоже брошенку. Будут выпивать и делать вид, что все хорошо. А ничего хорошего.

Елена в глубине души ждала, что Николай вернется. Но время шло. Их жизни разъезжались, как льдины в океане, и расстояние становилось все шире. Уже не перепрыгнешь. И посторонние люди знают. Это самое обидное.

Мало ли что творится внутри семьи, главное — сохранить лицо. А то, что произошло в парикмахерской, — это потеря лица. Вернее, это лицо, в которое плюнули.

Есть старинная песня: «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят…» Люди жестоки, как звери. Знакомая врач рассказывала, что они подсаживали больных норок в клетки к здоровым. Это нужно было для опыта. Здоровые накидывались на больного зверька и добивали. А люди… У них те же инстинкты.

Благополучные подруги упивались превосходством, дескать: «я счастливее тебя…» А пораженки радовались пополнением в своих рядах: «Мне плохо, пусть тебе тоже будет плохо. Чем ты лучше?»

Елена разделась, повесила шубу на плечики. Ушла в спальню.

— Сделай мне чай, — попросила Сережу.

Новая домработница была выходная.

Сережа пошел на кухню и заварил китайский зеленый чай. Когда он внес чашку в спальню, Елена спала.

Он поставил чашку на тумбочку. Стоял и смотрел.

Сергей — офицер-отставник. Когда-то плавал на подводной лодке. Это была тяжелая служба. Был случай, когда солдат не выдержал замкнутого пространства, сошел с ума и пытался потопить лодку. Но лодка устроена так, что один человек не в состоянии сделать это.

Служба была тяжелая, но она закаляла людей. Они становились частью непотопляемого механизма. Однажды… не хотелось вспоминать. В общем, стало ясно, что впереди мучительная смерть от удушья. Тогда они встали в круг, солдаты и офицеры, положили руки друг другу на плечи и стали ждать конца, чувствуя близость и тепло друг друга. Поддерживали в буквальном смысле слова, и вдруг пришло спасение. Именно «вдруг». Они даже не смогли обрадоваться. Радость уже не проникала в сумеречное сознание.

Сергей ушел в отставку, не дождавшись пятидесяти лет. Это была не столько отставка, сколько отбраковка. У него развилась клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства. Не мог ездить в лифте и спускаться в метро.

На работу к банкиру Гуськову попал по случаю. Работал шофером, выполнял всякие поручения. Был главным куда пошлют.

Сергею это нравилось. Он с удовольствием валил на участке сухие деревья. Весной и осенью сгребал листья и складывал их в большие полиэтиленовые мешки. Чистил крыши. Закупал картошку в соседней деревне.

У Гуськовых работал охранник — чеченец Мовлади. Его все звали Володька. На Володьке были две овчарки — немецкая и кавказская. Он их кормил и выгуливал. Все остальное время сидел на своем балконе, как на вышке, и высматривал: кто идет и куда.

У Володьки в ауле осталась жена с тремя детьми. Он ездил к ней раз в год, отвозил деньги, заделывал нового ребенка — и обратно в Россию.

Сергей — вдовец. Жена умерла рано, в тридцать лет.

Сергей спрашивал у врача:

— Как же так? Она такая молодая, такая красивая…

— Рак косит всех, и молодых, и красивых, и даже детей.

— И ничего нельзя сделать?

— Пока ничего, — скорбно отвечал врач.

— А Бог куда смотрит?

Врач не отвечал на этот вопрос. Может быть, Бог отвлекся и не углядел. А может, Бог не для этого. Он запускает людей для жизни, а дальше барахтайся в одиночку.

Жена умирала в больнице. Однажды ей показалось: если она отсюда убежит, то выздоровеет.

— Забери меня отсюда, — просила она.

— Врач не разрешает, — объяснял Сергей.

— А ты укради.

Он взял ее на руки, закутал в байковое больничное одеяло. И унес.

Хоронил весь военный городок.

Если бы сегодняшние богатые знали, что такое военный городок… Лестничные марши с облупленными стенами, соответствующими рисунками. Семьи офицеров.

Что видела его жена Тамара? И что видит жена Гуськова Елена.

У Елены — дорогие парикмахерские, салоны красоты, продукты — в шведском магазине «Стокманн», одежда в «Эскадо».

Он, Сергей, ничего не дал своей жене, кроме любви. А Елена имеет все, кроме любви. И что же? Если нет любви, то ничего и не надо.

Жизнь сама по себе, не освещенная светом любви, — это та же подводная лодка, покачивающаяся в холоде и мраке.

Сергей взял чашку с чаем и стал пить. Елена открыла глаза и долго смотрела на Сергея. Видимо, не понимала, что он здесь делает.

— Я могу идти? — спросил Сергей.

— Может, повесишь люстру? — попросила Елена.

Рабочий день Сергея кончился. Она не имела права его задерживать. Но не хотела оставаться одна.

— А че не повесить? — отозвался Сергей и стал распаковывать люстру.

Елена перебралась в кресло, накрылась пледом, смотрела, как он трудится. Чужой труд завораживал.

Кот Мурзик улегся на коробку. Мурзик любил коробки.

Кот прищурил глаза. Наслаждался покоем.

Через час люстра висела — круглая и сверкающая, как НЛО. Модернизированный абажур.

Абажур над столом. Кот. Мужчина и женщина средних лет.

Время остановилось и никуда не двигалось. И не надо.

Близился юбилей. Елене исполнялось пятьдесят лет.

Она заказала столик в дорогом ресторане. Позвала дочь с мужем, подруг. Это называется: родных и близких. Набралось восемь человек. Однако никто не пришел. У дочери заболел ребенок. Подруга упала и подвернула ногу. Сбежавший муж Николай улетел в Париж.

Елена сидела в ресторане в одиночестве и смотрела на накрытый стол. Чего там только не было… Одной не съесть. Отменить заказ нельзя.

Елена вышла к машине и пригласила телохранителя Мовлади. Сегодня он подменял Сергея. Сергей уехал на чью-то свадьбу в город Нижний Новгород. Мовлади прекрасно водил машину, а Сергей ловко управлялся с собаками. Они были взаимозаменяемы.

Мовлади оглядел стол. Стояли закуски, которых он раньше никогда не ел; например, сырая рыба, завернутая в рис. Он опасался есть такую еду, от сырой рыбы бывают глисты. Но есть хотелось.

Мовлади какое-то время воевал. Но война затянулась. Надоело скитаться в горах, спать на сырой земле. Дома все разрушено, работы нет. А в Москве все строится. Богатым людям нужна охрана. Чеченцы — прирожденные воины. Говорят, даже царица Екатерина держала охрану из чеченцев.

— Хочешь руки вымыть? — спросила хозяйка.

— Зачем? — не понял Мовлади.

— За стол не садятся с грязными руками, — объяснила Лена.

— Но я же не руками буду есть, а вилкой, — возразил Мовлади.

— Как хочешь…

Мовлади стал есть. Елена смотрела на столб его шеи. Лицо обтянуто молодостью. Волосы русые, а глаза светлые. Среди чеченцев встречаются такие — светловолосые и светлоглазые.

Николай взял его в охрану, потому что чеченцы — люди войны. Они военные по призванию. Но Елена подозревала, что чеченцы — люди любви. А иначе зачем нужен такой размах рук, такие трепетные ноздри.

— Сколько тебе лет? — спросила Елена.

— Двадцать шесть, — ответил Мовлади.

— А мне знаешь сколько?

— Не знаю.

— Пятьдесят.

— Моей маме пятьдесят, — простодушно заметил Мовлади.

— А кто лучше выглядит, она или я?

— Она, — сказал Мовлади. — Мама толстая.

— Разве лучше быть толстой?

— Для старухи лучше. У худых кожа висит.

— А у меня разве висит?

Мовлади повернул лицо к хозяйке, откровенно рассматривал. Глаза накрашенные, губы накрашенные и даже щеки — и те накрашенные.

— Зачем спрашиваешь? — не понял Мовлади. — Когда у женщины есть внуки, она должна высматривать внуков. А иначе зачем она живет?

— Дикий ты человек, — сказала Елена. — Значит, мужчина может иметь молодую, а женщина — нет?

— Мужчина берет женщину для продолжения потомства. Рожать должна сильная и молодая.

— Значит, ты рассматриваешь женщину как корову? Но бывает еще кое-что…

Мовлади промолчал.

— Давай выпьем, — предложила Елена.

— Я не могу, — отказался Мовлади. — Я за рулем.

— Мы такси возьмем.

— Хозяин будет недоволен.

— А мы ему не скажем.

— Все равно не могу. Дело чести.

— Я твоя хозяйка. Будешь делать то, что я скажу.

— А хозяин где? — не понял Мовлади.

— Ушел к другой. К молодой.

— Надо было привести ее в дом. Младшая жена. Аллах разрешает.

— А меня куда?

— Здесь же, на хозяйстве. Старшая жена.

— Он меня бросил.

— Бросать — грех. Аллах запрещает. Твои братья должны его наказать.

— Жизнь накажет, — пообещала Елена. Разлила коньяк по рюмкам.

Среди ночи Елена открыла глаза.

Рядом с ней спал молодой чеченец, взгромоздив на нее тяжелую ногу.

О! Как давно не было у нее ничего подобного. Какое счастье ощущать рядом живого и теплого человека.

— Я люблю тебя, — проговорила Елена, и в этот момент она была честна.

— А? — Мовлади проснулся. Открыл ясные очи. — Что?

Он закинул руки за голову. От подмышек пошел запах лошадиной мочи — не противный, немножко травяной, но очень острый.

— Поди в ванную, — попросила Елена. — От тебя воняет.

— А? — снова спросил Мовлади. — Чем воняет?

— Лошадью.

— Я с лошади три года не слезал…

Мовлади поднялся и зашлепал в ванную. Раздался шум падающей воды. Потом шум смолк.

Мовлади явился в первозданном виде — невысокий, гибкий, как артист балета. Его кожа была гладкая, безволосая и даже на вид горячая.

Из памяти выплыли стихи Новеллы Матвеевой:

Елена позвонила Николаю и сказала:

— Надо поговорить. Приезжай.

— Я в Париже, — объяснил Николай.

— Я не могу ждать.

— Ну говори сейчас.

— Дай мне отдельное содержание, — потребовала Елена.

— Ты хочешь развестись? — уточнил Николай.

— Нет. Я хочу иметь свой собственный счет и быть самостоятельной. Я не хочу от тебя зависеть.

— Не завись, — разрешил Николай.

— Ты держатель денег, поэтому ты хамишь и ведешь себя как хочешь. Я тоже хочу быть держателем денег.

— Этого не будет, — отрезал Николай.

— Почему?

— Потому что я хочу тобой манипулировать.

— Зачем? — не поняла Елена.

— Ты — часть меня. Мое прошлое. Я хочу иметь это при себе.

— Но у тебя же есть Фрося Бурлакова.

— Фрося — это Фрося, а ты — это ты.

— Чтоб ты пропал! — крикнула Елена. Бросила трубку.

Николай стоял и слушал короткие гудки.

Есть время разбрасывать камни. А есть время собирать камни.

У Николая — наоборот.

Первую часть жизни он собирал камни, в смысле — деньги. Он радовался первым деньгам, боялся их тратить, копил, жадничал. Сказывались голодное детство и нищая юность.

Однажды тетка Рая попросила в долг четыреста рублей. Николай уже работал, деньги были, но он не дал.

Тетка Рая любила его, маленького. Воспитывала как могла, поскольку родная мать была постоянно занята на работе.

Мать работала портнихой в ателье по две смены. Маленький Коля рос, как лопух при дороге, и если бы не тетка, стал бы Колька уличным шпаной со всеми последствиями.

Тетка Рая кормила, проверяла уроки, а если во дворе обижали — шла и разбиралась с обидчиком. Случалось, била морду — в тех случаях, когда слова не действовали.

И вот он пожалел постаревшей тетке четыреста рублей.

А тетка возьми да умри. Умерла тетя Рая.

Николай на похоронах плакал от стыда. И потом плакал.

Настало время, когда денег стало больше, чем он мог потратить. Вот тут бы и взять тетку на крыло. А поздно…

Николай стал тратить направо и налево. Замаливал грех. Он даже любил, когда у него просили.

Просили многие, особенно люди творческих профессий: певцы — на альбом, поэты — на юбилей, артисты — на зубы.

Николай никогда не отказывал просящему, но уважать переставал.

В начале съемок Савраскину казалось, что на него рухнул дом и он никогда не выберется из-под завала. Но — глаза боятся, руки делают. Фильм продвигался вперед — медленно, но верно, и уже стали видны просветы. Кира Сергеевна посмотрела материал и сказала:

— Настоящее народное кино. Ты усадишь перед телевизором всю страну.

Анжела промелькнула в фильме два раза: один раз в воде, другой раз — в дыму. Оба раза — голая.