Конец всех песен Муркок Майкл

— Джеггет! — воскликнула Амелия Ундервуд, приподнимаясь с кресла. Это все его заговор.

— Почему Джеггет должен делать «заговор»? — удивилась Железная Орхидея. — Какой интерес у него к твоему мужу, моя дорогая?

— Никакого, кроме тех сторон, которые касаются меня, — она повернулась к расстроенному Джереку. — И тебя, Джерек. Это продолжение его планов на наш счет. Он думает, что когда Гарольд исчезнет, я соглашусь… — она помедлила, — принять тебя.

— Но он оставил свои планы относительно нас. Он сам сказал нам об этом Амелия.

— В одном аспекте.

Железная Орхидея мягко вмешалась: — Я думаю, ты подозреваешь Джеггета в слишком большой хитрости, Амелия. В конце концов, он целиком занят гораздо большим делом. Почему он должен себя вести как ты предполагаешь?

— Это единственный вопрос, на который у меня нет готового ответа, Амелия приложила ладонь ко лбу.

Раздался стук в переднюю дверь. Джерек вскочил, чтобы ответить, обрадовавшись отсрочки, но это был его отец, весь в пышных одеждах лимонно-желтого цвета, со спокойными и ироничными чертами лица.

— Доброе утро, мой мальчик.

Лорд Джеггет Канарии вошел в гостиную и, казалось, заполнил ее всю. Он поклонился всем присутствующим, которые уставились на него.

— Я помешал? Я пришел сказать вам сэр, — обратился он к путешественнику во времени, — что кристалл затвердел удовлетворительно. Вы можете отправиться утром как хотели.

— С Гарольдом, инспектором Спрингером и всеми остальными! — почти выкрикнула Амелия.

— А, вы знаете.

— Мы знаем все… — она раскраснелась, глаза сверкнули, — кроме того, почему вы организовали это!

— Путешественник во времени любезно предложил транспортировать джентльменов назад в их собственное время. Это их последний шанс. Другого не появиться.

— Вы сделали наверняка, Лорд Джеггет, чтобы они захотели уехать. Это возмутительное видение!

— Боюсь, что я не понимаю вас, прекрасная Амелия, — Лорд Джеггет вопросительно посмотрел на Джерека.

Амелия села на диванчик сжав зубы.

— Нам кажется, — лояльно ответил Джерек своему отцу, — что вы имеете отношение к недавнему видению Гарольда Ундервуда, в котором ему явился Бог в горящем шаре и приказал вернуться в 1896 год с миссией предостеречь мир от грядущего ужаса.

— Видение? — улыбнулся Джеггет. — Но его сочтут сумасшедшим, если он попытается сделать это. И они все так настроены?

— Все! — со злостью пробормотала Амелия.

— Ему не поверят, конечно, — Джеггет рассуждал, как если бы известие было новым для него.

— Конечно, — сказала Амелия. — И, таким образом, они не смогут повлиять на будущее. Или, если на них подействует эффект Морфейла, будет слишком поздно возвращаться сюда. Этот мир будет закрыт для них. Вы все рассчитали превосходно, Лорд Джеггет.

— Почему я должен был сделать это?

— Может быть, для того, чтобы я наверняка осталась с Джереком?

— Но вы уже с ним, моя дорогая, — последовало невинное удивление.

— Вы знаете, что я имею в виду, Лорд Джеггет.

— Вы тревожитесь за безопасность вашего мужа, если он вернется?

— Я думаю, его жизнь вряд ли измениться. То же самое нельзя сказать для бедного инспектора Спрингера и его людей, но даже тогда, учитывая, что уже произошло с ними, я не особенно боюсь. Вполне вероятно, это лучшее, что могло случиться. Но я возражаю против вашего вмешательства в вопросы… такие деликатные.

— Вы слишком много мне приписываете, Амелия.

— Думаю, нет.

— Тем не менее, если вы считаете, что лучше держать Гарольда Ундервуда и полицейских в городе, я уверен, что путешественника во времени можно отговорить…

— Вы знаете, что слишком поздно. Гарольд и остальные не хотят ничего другого, кроме возвращения.

— Тогда почему вы так расстроены? — Вмешался Джерек.

— Двуличный родитель, если вы автор всего этого… если вы сыграли Бога, как предполагает Амелия… тогда будьте откровенны с нами…

— Вы моя семья. Вы все мои доверенные. Правдивость, допускаю, не является моим достоинством. Я не склонен хвастаться или отрицать обвинение. Боюсь, это не в моей натуре. И привычка старого путешественника во времени тоже. Если Гарольд Ундервуд испытал видение в городе, и это была не их галлюцинация, — а вы должны согласиться, что город нашпигован ими — тогда кто оспаривает, что он видел Бога!

— О, это явное богохульство!

— Не совсем так, — пробормотал путешественник во времени, — в словах Лорда Джеггета есть смысл.

— Это были вы, сэр, кто первый обвинил его в игре в Бога!

— О, я был расстроен. Позднее Лорд Джеггет оказал мне значительную помощь.

— Это вы говорили.

Только Железная Орхидея сидела молча на своем месте, наблюдая происходящее со спокойным интересом.

— Джеггет, — сказал Джерек с отчаянием, — вы категорически отрицаете…

— Я сказал тебе, мой мальчик, я категорически отрицаю, я не способен на такое. Думаю, что это своего рода гордость, — Лорд в желтом пожал плечами. — Мы все люди.

— Вы кажетесь более, чем, — обвинила Амелия.

— Перестаньте милая леди. Вы перевозбуждены. Вопрос явно не стоит… — путешественник во времени беспомощно помахал руками.

— Мой приход, кажется, создал некоторое напряжение, — сказал Лорд Джеггет. — Я остановился только для того, чтобы забрать свою жену и путешественника во времени, а также посмотреть, как вы устроились, Амелия…

— Со мной будет все в порядке, сэр, если я буду идти своим собственным путем, без вашей помощи!

— Амелия! — взмолился Джерек, — не нужно так!

— Вы успокойте меня, так? — ее глаза сверкнули на всех них.

Они отступили назад. Лорд Джеггет Канарии заскользил к двери, сопровождаемый женой и его гостем.

— Макиавелли! — закричала она ему вслед. — Всюду суете свой нос! О, чудовище, принарядившийся Тьмы!

Он дошел до двери и огляделся, его глаза стали серьезными на мгновение.

— Вы оказываете слишком большую честь, мадам. Я только поправляю равновесие, где могу.

— Вы признаете свое участие в этом?

Но он уже отвернулся, и воротник спрятал его лицо. Выйдя наружу, он поплыл к поджидавшему его огромному лебедю. Она наблюдала из окна, тяжело дыша, даже Джереку не давая своей руки.

Он попытался извинить своего отца.

— Таков путь Джеггета. Он хочет только добра…

— Он может судить?

— Я думаю, ты обидела его чувства, Амелия.

— Я обидела его? Ого! — она сложила руки под вздымающейся грудью. Он из всех делает глупцов!

— Зачем ему это? Зачем ему, как ты говоришь, играть Бога?

Она наблюдала за лебедем, пока он не исчез в бледно-голубом небе.

— Возможно он не знает сам, — сказала она мягко.

— Гарольда можно остановить, так сказал Джеггет.

Она покачала головой и двинулась назад в комнату. Автоматически она стала собирать чашки и ставить их на поднос.

— Он будет счастлив в 1896 году, никаких сомнений. Теперь, во всяком случае, и у него есть миссия, есть долг, требующий исполнения, как считает он. Я завидую ему.

Джерек понял ее мысль.

— Мы отправимся искать семена сегодня. Как планировали. Какие-нибудь цветы?

Она пожала плечами.

— Гарольд верит, что спасает мир. Джеггет верит в то же самое. Боюсь, что выращивание цветов не удовлетворит мои импульсы. Я не могу жить, Джерек, если не чувствую, что моя жизнь приносит пользу.

— Я люблю тебя! — это было все, что он мог ответить.

— Но ты не нуждаешься во мне, мой дорогой, она поставила поднос и подошла к нему. Он обнял ее.

— Нуждаетесь? — сказал он. — В каком смысле?

— Я женщина. Я старалась измениться, но безуспешно. Я просто замаскировала себя, и ты сразу же понял это. Гарольд нуждается во мне. Мой мир нуждается во мне. Ты знаешь, миссионерская работа. Я не была бездеятельной в Бромли, Джерек!

— Уверен, что не была, Амелия, дорогая.

— Если только у меня нет чего-нибудь важного, чтобы оправдать свое существование…

— Ничего нет более важного, чем ты сама, Амелия.

— О, я понимаю философию, которая утверждает это, Джерек…

— Я не говорил философски, я констатировал факт, Амелия. Ты — все, что мне дорого в моей жизни.

— Ты очень добр.

— Добр? Это правда!

— Я чувствую то же самое к тебе, как ты знаешь, мой дорогой. Я не люблю Гарольда. Я вижу, что нет. Но у него есть определенные слабости, которые могут быть уравновешены моей силой. Что-то во мне было удовлетворено раньше, что не удовлетворяется больше. По-своему, в самой твоей уверенности, твоей невинности, ты сильный…

— У тебя есть… как это… характер?… который отсутствует у меня.

— Ты свободен. У тебя есть концепция свободы настолько огромной, что я едва начинаю ощущать ее. Ты был воспитан в убеждении, что нет ничего невозможного, и твой опыт подтверждает это. Я была воспитана, что почти все невозможно, что жизнь — это страдание, а не радость.

— Но если я имею свободу, Амелия, ты имеешь совесть. Я даю тебе мою свободу. В обмен ты даешь мне свою совесть, — он говорил серьезно. — Разве это не так?

Она посмотрела ему в лицо.

— Возможно, — она вернулась к своим чашкам, подняв поднос. Джерек вскочил, чтобы открыть дверь. — Но хочет ли этот мир того, что мы вместе сможем дать ему?

— Он может нуждаться в нас больше, чем осознает.

Она взглянула на него, когда он последовал за ней в кухню.

— Тогда, Джерек Корнелиан, я подозреваю, что ты унаследовал хитроумие своего отца.

— Я не понимаю этого.

— Ты способен состряпать самые убедительные аргументы применительно к случаю. Ты намеренно пытаешься успокоить меня.

— Я изложил только то, что было у меня на уме.

Она задумчиво мыла чайные чашки, протягивая чистые ему. Не зная что делать с ними, он лишал их веса, так что они и поплыли к потолку и колыхались под ним.

— Возможно, мой дорогой.

— Особенно это с самого начала я искал в тебе, ты помнишь.

Она улыбнулась.

— Правда.

— Значит в сочетании мы что-то даем миру.

— Нет, — сказала она, — этот мир не нуждается во мне. Зачем я ему?

— Давать ему содержание.

— Ты говоришь только об искусстве.

— Содержание очень важно для него, без этого внешняя сторона быстро теряет смысл.

— Ты видишь мораль только в искусстве? — она поискала чашки, заметила их у потолка и вздохнула.

— Содержание картины заключается в ее значении.

— А не в предмете изображения?

— Думаю нет. Мораль дает смысл жизни. Во всяком случае форму.

— Содержание это не форма?

— Без содержания форма пуста.

— Я не понял тебя. Я не привык спорить в таких терминах.

Они вернулись в гостиную, но она направилась в сад. Он пошел за ней. Воздух наполнял сладкий запах множества цветов. Она недавно добавила насекомых, нескольких птиц, поющих на деревьях и кустах.

Было тепло, солнце расслабило их обоих. Они пошли, держась за руки, по тропинке между розовыми клумбами, как гуляли в их первые дни вместе. Он вспомнил как она исчезла из его рук, когда он был готов поцеловать ее. Он выкинул из головы дурные предчувствия.

— Что, если бы эти кусты были без листьев, — сказал он, — если у роз не было бы запаха, у насекомых цвета. Они были бы неудовлетворительными, а?

— Они были бы незаконченными. Хотя есть современная школа живописи… была такая школа, в мое время… которая делала из этого достоинство. Они, кажется, назывались флейтистами, я не уверена…

— Возможно, отсутствие чего-то, должно было тоже что-то говорить, Амелия.

— Не думаю, чтобы художники, стремились к этому. Они утверждали, что нужно рисовать только то, что видит глаз. И, я уверена, это невротическая теория в искусстве.

— Вот! Неужели ты лишишь этот мир своего здравого смысла? Позволишь ему стать невротическим?

— Я считала его таким, когда впервые пришла сюда. Теперь я поняла что-то, и что является невротическим в сложном обществе, может абсолютно здоровым в примитивном. И во многих аспектах, должна сказать, твое общество имеет много общего с теми, которые наши путешественники встретили, когда впервые высадились на островах южного моря. Чтобы быть грешником, человек должен знать, что это такое. Это моя ноша, Джерек, а не твоя. Хотя ты, кажется, просишь возложить ее на себя. Ты видишь, я не совсем эгоистка, я немного делаю добро.

— Ты придаешь смысл моей жизни. Она не имела бы его без тебя, — они стояли у фонтана, наблюдая за золотыми рыбками. На поверхности воды были даже насекомые, чтобы кормить их.

Он издал короткий смешок.

— Ты можешь великолепно спорить, когда хочешь, но ты не можешь изменить мои чувства так быстро. Я уже сама пыталась изменить их за тебя. Ничего не получилось. Я должна тщательно обдумать мои намерения.

— Ты считаешь меня нахальным из-за моих ухаживаний за тобой, в то время как твой муж все еще в нашем мире?

— Я не смотрела на это подобным образом, — она нахмурилась отодвинулась от него и пошла вокруг пруда, по ее платью бегали солнечные зайчики, отраженные от воды. — Я считаю тебя серьезным, насколько это возможно для тебя.

Они стояли на противоположных сторонах пруда, рассматривая друг друга. Ее красота, ее каштановые волосы, ее серые глаза, твердый рот — все казалось более желанным, чем когда-либо.

— Я хочу только почитать тебя, — сказал он опуская глаза.

— Ты уже делаешь это, мой дорогой.

— Я привязан к тебе, только к тебе. Если хочешь, мы можем попытаться вернуться в 1896 год.

— Ты будешь там несчастен.

— Нет, если ты будешь рядом, Амелия.

— Ты не знаешь мой мир, Джерек. Он способен исказить самое благородное намерение, неправильно истолковать прекраснейшие эмоции. Ты будешь разрушен и я тоже, видя такого, как ты, преобразованным.

— Тогда, какой будет ответ?

— Я должна подумать, — сказала она. — Дай мне поразмышлять одной, некоторое время, мой дорогой.

Он согласился с ее желанием и зашагал к дому, подавляя мысль о том, что он никогда не увидит ее снова, отбрасывая страх, что ее отберут у него, как было однажды, говоря себе, что это просто ассоциация, и что обстоятельства изменились. «Но насколько радикально, — подумал он, изменились они?»

Он достиг дома, закрыл за собой дверь и начал бродить из комнаты в комнату, избегая только ее апартаментов, в которых он никогда не бывал, хотя испытывал глубокое любопытство и часто подавлял чувство исследовать их.

Ему пришла в голову мысль, когда он вошел в свою спальню и лег на постель в одежде, что, возможно, эти новые чувства были новыми только для него. Джерек был уверен, что Джеггет знал подобные чувства в прошлом, они сделали его таким, какой он есть. Он смутно припомнил слова Амелии о том, что сын это отец, не раненый миром. Не стал ли он более похож на Джеггета? Мысли от предыдущей ночи вернулись к нему, но он прогнал их прочь. Вскоре он уснул.

Джерек проснулся от звука ее шагов, когда она медленно поднималась вверх по лестнице. Ему показалось, что она помедлила перед ее дверью, прежде чем открыть свою дверь и войти в свою комнату. Он полежал еще немного, возможно надеясь что она вернется, затем встал и сделал себе новую одежду: свободную блузу и длинную темно-зеленую куртку. Он покинул комнату и встал на площадке, слушая, как она движется по ту сторону стенки.

— Амелия?

Ответа не было.

— Я скоро вернусь, дорогая, — окликнул он.

Ее голос был приглушенным.

— Куда ты направился?

— Никуда.

Он опустился и пошел через кухню в сад, в дальнем конце которого обычно он держал свой локомотив. Он забрался в него, чувствуя некоторую тоску по более простым дням до того, как он встретил Амелию на вечеринке у Герцога Королев. Не жалел ли он о встречи? Нет.

Локомотив, пыхтя, поднялся в небо. Джерек заметил, как странно выглядят две соседствующие сцены — домик под черепичной крышей с садом и озером крови. Они скорее противостояли друг другу, чем контрастировали. Джерек подумал, не будет ли она возражать, если он уничтожит озеро, но решил не вмешиваться.

Он плыл над прозрачными пурпурными дворцами и башнями, над колышущимися горами непонятного назначения, над коллекцией лежащих гигантских фигур, явно целиком из мела, над полузаконченным лесом и под грозовой тучей, молнии которой, по его мнению, были явно преувеличены. Мысли Джерека постоянно возвращались к городу, возможно, потому, что там работал Лорд Джеггет и Няня или потому, что там находился человек, остающийся его соперником, по крайней мере, до следующего утра. У него не было желания посетить кого-либо из друзей, чья компания обычно доставляла ему удовольствие. Джерек подумал было отправиться к дождливым скалам Монгрова, но тот ничем не мог помочь ему. Возможно, подумал он, ему надо выбрать место и сделать что-нибудь, в обычной манере, чем позволять ему продолжать создавать неразрешимые эмоциональные дилеммы. Он как раз решил, что попытается построить репродукцию морского берега Палеозоя, и нашел подходящее место, когда услышал над собой голос Епископа Касла.

Епископ летел в колеснице, колеса которой вращались, сверкая пламенем, но в остальном сделанной из обыкновенной бронзы, золота и платины. Его шапка возвышалась над краем колесницы.

— Я так рад видеть тебя, Джерек. Я хотел поздравить тебя — то есть Амелию, фактически — с вчерашней вечеринкой.

— Я скажу ей, полный энтузиазма Епископ!

— Амелия не с тобой?

— Амелия осталась дома.

— Жалко. Но ты должен посмотреть это, Джерек. Я не знаю, это затевает Браннарт, но скажу, ничего хорошего в этом нет для него. Ты не хочешь ненадолго развлечься?

— Очень хочу.

— Тогда следуй за мной.

Колесница повернула на север, и Джерек послушно направил локомотив ей вслед. Через некоторое время Епископ Касл засмеялся и закричал, показывая на землю.

— Смотри, смотри!

Джерек не увидел ничего, кроме участка иссохшей, неиспользованной земли. Затем закружилась пыль, и появился конический объект с вращающейся наружной оболочкой. Вращение прекратилось и из корпуса вылез человек. Несмотря на то, что на нем было одето дыхательное оборудование и он нес большой мешок, в человеке легко можно было узнать Браннарта Морфейла по его горбу и деформированной ноге. Он повернулся, как если бы хотел приказать другим пассажирам конуса не выходить, но ряд маленьких фигур уже выскочил оттуда и стояли, держа руки на бедрах и оглядываясь вокруг через поблескивающие очки. Это был капитан Мабберс и останки его экипажа. Он жестикулировал Браннарту, дергая его за локоть несколько раз. Мокрые шлепающие звуки, слышны были даже там, где парили над ними Джерек и Епископ Касл.

Наконец, после спора, все забрались назад в конус. Оболочка стала вращаться, и конус исчез. Епископ Касл был вне себя от смеха. Но Джерек не видел, что его так развеселило.

— Они делают это уже четыре часа, насколько я знаю! — хрипел Епископ. — Машина появляется, останавливается. Они вылезают, спорят и снова залезают назад. Все то же самое. Подожди.

Джерек подошел и, точно взметнулась пыль, вновь появился конус. Браннарт и затем капитан Мабберс и его люди вышли из него, поискали глазами, поспорили и вернулись в корабль. Каждое движение повторилось вновь.

— Что происходит, Епископ? — спросил Джерек, когда утихла следующая волна смеха.

— Очевидно, какая-то петля времени. Я удивился, что задумал Браннарт. Он работал вместе с Латами… Предложив взять их назад в период, когда космический корабль и они сами… и сам космос — все еще существовали, если они помогут ему. Он взял с меня клятву, никому не говорить, но сейчас это не имеет значения…

— Что он задумал? — в смятении Джерек осознал, что не предупредил Джеггета о том, что видел.

— О, он говорил не очень определенно. Хотел каким-то образом помешать Джеггету. Вернуться назад во времени и изменить события.

— Тогда что случилось с ними теперь?

— Разве это не очевидно? Хо-хо-хо!

— Не для меня.

— Он стал жертвой своего же закона, пойман какой-то особенно неприятной версией эффекта Морфейла. Он определенно прибывает в прошлое, но только затем, чтобы сейчас же вернуться в настоящее. Я полагаю, так будет продолжаться вечно. Замкнутый круг…

— Мы не должны попытаться спасти его?

— Только Джеггет достаточно квалифицирован сделать это, Джерек. Если мы попытаемся помочь, мы тоже сможем оказаться в петле.

Джерек понаблюдал как конус появился в третий раз, и фигуры выполнили установившийся ритуал. Он попытался засмеяться, но не смог найти картину такой же забавной, какой ее нашел его друг.

— Интересно, знал ли Джеггет об этом? — продолжал Епископ Касл. — И поймал ли он Браннарта в такую ситуацию? Что за красивая месть, а?

Все, казалось, подозревали его отца в каких-то кознях. Тем не менее Джерек был не в настроении защищать сегодня Джеггета снова.

Епископ Касл подвел колесницу ближе к локомотиву Джерека.

— Между прочим, Джерек, ты видел последнее произведение Доктора Велоспиона? Оно называется «История мира в миниатюре» — вся история человечества от начала до конца, все делается крошечными репродукциями на невероятной скорости, которая может быть снижена, чтобы рассмотреть детали любого тысячелетия. Весь цикл длится целую неделю!

— Это напоминает работу Джеггета, не правда ли?

— Разве? Что ж, Велоспион всегда считал себя соперником Джеггета и, возможно, надеется занять его место сейчас, Инкардинал, между прочим, был оживлен и потерял интерес к внешности козла. Он стал своего рода левиафаном в собственном озере, копии озера Амелии. Ладно, прости меня, мне нужно поторопиться. Другие захотят посмотреть на это.

Вращающийся конус появился в четвертый раз, из него вышел Браннарт и латы. Епископ Касл улетел, Джерек спустился ближе. Он все еще не мог понять их.

— Хрунг! — кричал капитан Мабберс.

— Феркит! — отвечал Браннарт Морфейл.

Произошел обмен ударами, затем они исчезли в машине.

Джерек подумал не отправиться ли ему в замок Канарии и не рассказать ли Лорду Джеггету, что случилось, но зрелище произвело на него слишком гнетущее впечатление, и он не захотел второй встречи с отцом и матерью сегодня. Он решил вернуться с новостями к Амелии.

Были уже почти сумерки, когда он направил локомотив домой. Темнота наступила казалось быстрее, чем обычно, и ему пришлось искать дом уже под беззвездным и безлунным небом по единственному огоньку, горевшему в единственном окошке.

К его удивлению, когда он приземлился, окно оказалось его собственным, а не Амелии. Он не помнил, чтобы оставлял там свет. Он чувствовал тревогу, когда вошел в дом и взбежал вверх по лестнице.

— Амелия! Амелия! — ответа не было.

Озадаченный, он открыл свою дверь и вошел. Лампа горела тускло, но света было достаточно, чтобы видеть Амелию, занявшую постель, ее лицо было отвернуто от него, большое соболиное покрывало было плотно обернуто вокруг ее тела так, что виднелась только голова.

— Амелия?

Она повернулась, хотя он понял, что она не спит. Ему ничего не оставалось, как только ждать.

В конце концов, она заговорила тихим дрожащим голосом:

— Как женщина, я всегда буду твоя.

— Мы… Это женитьба?

Она посмотрела на него, в ее глазах были слезы, выражение лица серьезное.

Он встал коленями на постель, взял в руки ее голову и по целовал глаза. Она конвульсивно дернулась, и он подумал, что потревожил ее, пока не догадался, что она хочет освободиться от покрывала, обнять и прижать его руками, будто боясь упасть. Он обнял ее голые плечи, погладил щеку, испытывая ощущение одновременно неистовое и нежное — ощущение, которого никогда не испытывал раньше. Запах ее тела был теплым и сладким.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Я буду любить тебя вечность, мой дорогой, — ответила она. — Верь мне.

— Я верю.

Ее слова казались несколько странными, и старое предчувствие беды возникло и исчезло в нем. Он поцеловал ее. Она судорожно вздохнула, и ее руки оказались у него под блузой, он почувствовал ее ногти на своем теле. Джерек поцеловал ее в плечо. Она прижала его к себе.

— Это все, что я могу дать тебе… — казалось, она плакала.

Коснувшись кольца власти, он уничтожил свою одежду, вытирая слезы на ее глазах и целуя дрожащее плечо, пока, наконец, не откинул покрывало и не прижался к ней телом.

— Лампа, — сказала она.