Вечность Шекли Роберт

40

ГРЕЙС

Бесконечный день наконец завершился, когда Сэм вернулся домой с пиццей и неуверенной улыбкой. За едой он пересказал мне все, о чем они говорили с Кенигом. Мы сидели по-турецки на полу в его комнате, включив настольную лампу и рождественскую гирлянду и поставив посередине между нами коробку с пиццей. Настольная лампа стояла рядом с наклонной стеной, плавно переходившей в скат крыши, и стена так преломляла свет, что комната казалась теплой и похожей на пещеру. Сэм включил магнитолу у кровати, и негромкий хрипловатый голос что-то пел под аккомпанемент фортепиано.

Сэм принялся пересказывать мне все события этого дня, каждый раз проводя пальцами по полу туда-сюда, как будто хотел убрать с дороги предыдущий пункт, прежде чем приступать к следующему. Все шло наперекосяк, я была в полной растерянности, но не могла не думать о том, как мне нравится смотреть на него в этом тусклом желтом свете. Он был уже не тем нежным мальчиком, каким я его встретила, но его угловатое лицо, быстрые жесты, манера в задумчивости закусывать нижнюю губу — до чего же я все это любила.

Сэм спросил меня, что я думаю.

— О чем?

— Обо всем. Что будем делать?

Его вера в мою способность разложить все по полочкам просто поражала. Столько всего навалилось сразу: Кениг, раскрывший тайну волков, переселение, ставшее возможным, мысль о том, чтобы доверить наши судьбы человеку, который был едва нам знаком. Разве есть уверенность, что он сохранит нашу тайну?

— Чтобы ответить на этот вопрос, мне нужен еще кусок пиццы, — отозвалась я. — Коул будет есть?

— Он сказал, что решил поголодать, — ответил Сэм. — Я не стал спрашивать зачем. Вид у него был вполне довольный.

Я стащила сырную корочку; Сэм забрал остальное. Я вздохнула. Мысль о том, чтобы покинуть Пограничный лес, пугала.

— Думаю, не обязательно перебираться туда насовсем. На полуостров, я имею в виду. Может, потом мы придумаем что-нибудь получше, когда утихнет вся эта шумиха с отстрелом.

— Для начала нужно всех отловить.

Он закрыл коробку и принялся водить пальцем по логотипу на крышке.

— А Кениг не обещал помочь тебе разобраться с обвинением? Ну, в похищении меня? Он явно в курсе, что меня никто не похищал и не убивал, — сказала я. — Может, у него есть какие-нибудь мысли, как тебя оправдать?

Я не знаю. Он ничего не говорил. Я постаралась скрыть раздражение; на самом деле я злилась не на него.

— А тебе не кажется, что это важно?

— Наверное, я об этом догадываюсь. Но у волков есть всего две недели. О моем добром имени можно будет позаботиться и потом. Не думаю, что полицейские что-то на меня накопают, — сказал Сэм.

Впрочем, на меня он не смотрел.

— Я думала, тебя больше не подозревают. — Я нахмурилась. — Кениг же в курсе.

— Кениг в курсе. Но остальные-то нет. Не может же он сказать им, что я не виноват.

— Сэм!

Он пожал плечами, избегая моего взгляда.

— Сейчас я ничего не могу с этим сделать.

Мне больно было думать о том, как его допрашивали в полицейском участке. При мысли о том, что мои родители могли посчитать его способным причинить мне зло, становилось еще хуже. А уж мысль о том, что он может предстать перед судом за убийство, попросту не укладывалась в голове.

Внезапно меня посетила идея.

— Нужно связаться с моими родителями. — Мне вспомнился наш сегодняшний разговор с Изабел. — Или с Рейчел. Или еще с кем-нибудь. Нужно дать кому-то знать, что я жива. Нет мертвой Грейс — нет убийства.

— И твои родители все поймут и простят, — кивнул Сэм.

— Я не знаю, что они будут делать, Сэм! Но не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как ты… как тебя сажают в тюрьму! — Я смяла салфетку и в сердцах швырнула в коробку. Мы и так уже чуть не потеряли друг друга, не хватало только, чтобы теперь еще оказались разлучены по милости чьих-то дурацких измышлений, а не непреодолимых обстоятельств. Да еще и Сэм сидел с виноватым видом, как будто считал себя в самом деле ответственным за мою предполагаемую гибель. — Может, у меня и ужасные родители, но это еще ужасней. Сэм посмотрел на меня.

— Ты им доверяешь?

— Сэм, ну не убьют же они меня, в конце-то концов! — рявкнула я.

И осеклась, прижав к щекам ладони.

В лице Сэма ничего не изменилось. Только салфетка, которую он очень аккуратно рвал на части, застыла в руках.

Теперь я спрятала в ладонях все лицо целиком. Я не могла заставить себя взглянуть на него.

— Прости, Сэм, — выдохнула я. — Прости, пожалуйста.

Перед глазами у меня стояло его застывшее лицо, остановившийся волчий взгляд.

Скрипнула половица — он поднялся. Я отвела руки от лица.

— Пожалуйста, не уходи, — прошептала я. — Прости меня, пожалуйста.

— Я купил тебе подарок, — сказал Сэм. — Он остался в машине. Я схожу за ним.

Он потрепал меня по макушке и бесшумно вышел, закрыв за собой дверь.

Когда он вернулся с платьем, я все еще чувствовала себя последней свиньей. Пока я вытаскивала подарок, Сэм сидел передо мной на коленях, точно кающийся грешник, и напряженно вглядывался в мое лицо. Сначала я почему-то решила, что в пакете откровенное белье, и когда обнаружила там миленький сарафанчик, почему-то испытала облегчение и разочарование одновременно. В последнее время я сама с трудом разбиралась в своих эмоциях.

Я разгладила легкий материал рукой, глядя на тонкие лямочки. Это был наряд для жаркого беззаботного лета, до которого было еще очень далеко. Я вскинула глаза на Сэма и увидела, что он кусает губы, наблюдая за моей реакцией.

— Ты такой милый, — сказала я, чувствуя себя недостойной дрянью. — Ты не обязан был ничего мне покупать. Мне приятно думать, что ты думаешь обо мне, когда мы не вместе. — Я погладила его по щеке. Он повернул голову и поцеловал мою ладонь; от прикосновения его губ внутри у меня что-то сжалось. — Я пойду примерю? — севшим голосом спросила я.

В ванной я несколько долгих минут соображала, как оно надевается, хотя в этом не было ничего сложного. Я не привыкла носить платья и теперь казалась себе просто голой. Я забралась на край ванной, чтобы посмотреться в зеркало, и попыталась представить, что побудило Сэма взглянуть на это платье и сказать себе: «Надо взять его для Грейс». Он подумал, что оно мне понравится? Или решил, что оно выглядит сексуально? Или хотел сделать мне подарок и купил первое попавшееся на глаза? Я и сама не понимала, какая мне разница, попросил ли он у продавщицы что-нибудь такое, что понравится его девушке, или увидел на вешалке и представил, как оно будет выглядеть на мне.

Собственное отражение в зеркале показалось мне похожим на студентку, уверенную в себе и симпатичную. Хорошо знающую, как лучше себя подать. Я разгладила юбку; ткань липла к ногам и щекотала их. Тонкий материал обрисовывал очертания груди. Внезапно мне показалось чрезвычайно важным скорее вернуться в комнату и показаться Сэму. Чтобы он посмотрел на меня и прикоснулся ко мне.

Но когда я вернулась и переступила порог, меня охватила внезапная робость. Сэм сидел на полу с закрытыми глазами, прислонившись спиной к кровати, и слушал музыку. Казалось, мысли его бродили где-то далеко, но едва я прикрыла за собой дверь, как он открыл глаза. Я скорчила рожицу, спрятала руки за спину.

— Ну, что скажешь?

Он поднялся на ноги.

— Ого.

— Я только не смогла сама справиться с завязками на спине.

Сэм перевел дыхание и приблизился ко мне. Сердце у меня отчего-то отчаянно колотилось. Он взялся за концы завязок и завел их за спину, но вместо того, чтобы завязать, вдруг отпустил. Его руки скользнули по моей спине вверх. Сквозь тонкую ткань я чувствовала исходящий от его ладоней жар, как будто между ними и моей кожей ничего не было. Он уткнулся мне в шею. Я слышала, как он дышит, размеренно, напряженно.

— Ну как, тебе нравится? — прошептала я.

В следующий миг мы уже целовались — как не целовались давным-давно, как будто это было депо жизни и смерти. На мгновение я пожалела о том, что ела пиццу, но потом сообразила, что Сэм тоже ее ел. Его руки скользнули к моим бедрам, сминая легкую ткань, стирая все мои сомнения. Одного этого, одних его горячих ладоней, обжигающих мои бедра сквозь платье, оказалось достаточно, чтобы внутри все скрутилось в узел, тугой до боли. У меня вырвался вздох.

— Я могу перестать, если ты не готова, — сказал он.

— Нет, — ответила я — Не останавливайся.

Перебравшись на кровать, мы продолжили целоваться. Его прикосновения были бережными и осторожными, как в первый раз, как будто он не мог вспомнить, какую форму я имела прежде, и заново восстанавливал ее в памяти на ощупь. Он гладил мои лопатки под легкой тканью. Проводил ладонью по плечам. Его пальцы повторяли очертания моей груди под платьем.

Я закрыла глаза. У нас было немало забот, требовавших внимания, но сейчас я могла думать лишь о моих бедрах и о пальцах Сэма, ласкающих их под юбкой, взбивающих воздушную ткань вокруг моих ног, точно летние облака. Когда я открыла глаза, вокруг взметнулись сотни теней. Каждая из них была Сэмом или мной; не разберешь, кто есть кто.

41

КОУЛ

Новый состав получился натуральной отравой.

Уже за полночь я вышел на улицу. За порогом было черным-черно, но я прислушался, желая убедиться, что в темноте никто не скрывается. Живот сводило от голода; ощущение было мучительным, но в чем-то и радующим. Весомое доказательство того, что я делаю дело. Голодание до предела обострило все чувства, я ощущал себя натянутой до дрожи пружиной. В этом был этакий мазохистский кайф. Блокнот с записями я положил на крыльцо, чтобы Сэм знал, куда я ушел, если мне не доведется вернуться. Лес полнился шорохами. Он не спал, даже когда спали все остальные.

Я приставил иглу к запястью с внутренней стороны и закрыл глаза.

Сердце уже трепыхалось, как кролик, попавший в силок.

Жидкость в шприце была бесцветной, как слюна, и прозрачной, как ложь. Очутившись в моих венах, она обернулась бритвами и песком, огнем и ртутью. Кто-то как будто полосовал ножом каждый позвонок в моем хребте. Ровно двадцать три секунды я гадал, неужели на этот раз все-таки допрыгался, еще одиннадцать секунд до меня доходило, что, возможно, все-таки нет. Следующие три секунды я жалел, что не остался в постели. Итого оставалось еще две секунды на то, чтобы выругаться про себя.

Я выскочил из своего человеческого тела, сбросив кожу так стремительно, что почувствовал, как она слетает с костей. Сердце взорвалось и разлетелось на куски. В вышине водили хороводы и сходились в одну точку звезды. Я пытался ухватиться за крыльцо, за стену, за землю — за что угодно, лишь бы оно было неподвижным. Блокнот слетел со ступеньки, я кувырком покатился следом за ним, а в следующий миг уже бежал куда-то.

Нашел. Я нашел состав, при помощи которого собирался вернуть Бека обратно.

Даже в волчьем обличье я исцелялся: суставы срастались обратно, кожа вдоль хребта затягивалась, клетки обновлялись с каждым моим размашистым скачком. Я представлял собой невероятный механизм. Волчье тело, в котором я был заключен, поддерживало во мне жизнь, но в то же время крало человеческие мысли.

«Ты — Коул Сен-Клер».

Кому-то из нас необходимо было сохранить способность мыслить по-человечески, если мы хотели переселить стаю. Необходимо было по меньшей мере оставить достаточно памяти, чтобы собрать волков в одно место, согнать в кучу. Должен был найтись способ заставить волчий мозг помнить простую задачу.

«Коул Сен-Клер».

Я пытался удержать в мозгу эту мысль. Я хотел ее удержать. Что толку добиться превращения, подчинить себе волка всего на несколько мгновений, если не выходит насладиться своим торжеством?

«Коул».

Я слышал все, что мог мне сказать этот лес. Ветер свистел в ушах. Лапы уверенно несли меня сквозь валежник и колючие заросли, когти клацали по выступающим острым камням. Земля пошла под уклон, образуя ров, и я одним скачком перемахнул через него. Не успев приземлиться, я понял, что не один. Еще полдюжины волков взмыли в воздух вместе со мной, серые тени в ночной темноте. Запах рассказал мне все о каждом, куда более надежный признак, чем имя. Моя стая. Окруженный сородичами, я чувствовал себя защищенным, уверенным, неуязвимым. Под ухом игриво щелкали челюсти, мелькали образы, передаваемые от одного к другому: ров, превращающийся в овраг; поле, изобилующее кроликами; небо, черное и бескрайнее, раскинувшееся над головой.

Лицо Сэма Рота.

Я заколебался.

Образы мелькали туда-сюда; теперь, когда основная часть стаи убежала вперед, улавливать их стало труднее. Мысли становились тем более бессвязными, чем сильнее я пытался удержать в сознании концепцию лица и имени.

«Сэм Рот».

Я перешел на шаг. Образ и слова крутились в голове, пока не утратили всякую связь друг с другом. Один из волков повернул обратно и ткнул меня мордой, я огрызнулся, но понял, что не хочу драться. Другой волк лизнул меня в морду, подтверждая главенство, о котором я и так уже начинал догадываться. Через миг я снова огрызнулся на него, чтобы не шумел. Я бесшумно вернулся обратно по собственным следам, опустив морду к земле и навострив уши. Я и сам не до конца понимал, что ищу.

«Сэм Рот».

Медленно и настороженно я пробирался сквозь ночной лес, пытаясь отыскать объяснение образу человеческого лица, который подкинули мне извне.

Шерсть на загривке вдруг почему-то встала дыбом.

В следующее мгновение на меня обрушилась неожиданная тяжесть.

Белая волчица сомкнула зубы на моем загривке, пока я пытался восстановить равновесие. Она застала меня врасплох, но хватка у нее была не слишком крепкая, так что я, зарычав, стряхнул ее. Мы принялись кружить на полусогнутых лапах. Она навострила уши, прислушиваясь к моим движениям: в темноте я был неразличим. Для меня же ее белая шкура была как зияющая рана. Всем своим видом она демонстрировала агрессию, и запаха страха я не улавливал. Впрочем, она была не очень крупной. Она отступит, а если и нет, борьба не будет долгой.

Я ее недооценил.

Когда она набросилась во второй раз, то обхватила лапами мой загривок, как будто хотела обнять, и вцепилась зубами в уязвимое место под челюстью. Я позволил ей повалить меня на спину и наподдал под брюхо задними лапами. Это ослабило ее хватку всего лишь на миг. Она действовала стремительно, четко и бесстрашно. Следующей ее целью было мое ухо, и я сперва почувствовал, как меня обдало жаром, а лишь потом понял, что потекла кровь. Я вырвался из ее зубов, в клочья раздирая шкуру. Мы бросились друг на друга. Вцепившись ей в горло, я принялся трепать ее, изо всех сил стискивая челюсти. Она ускользнула из моего захвата, как вода.

Теперь она вцепилась мне в висок, зубы проскребли по кости. Она оказалась более хваткой, и это перевесило все остальное.

Острая боль пронзила глаз.

В отчаянии я отступил, пытаясь освободиться от нее, пока она не разодрала мне морду и не лишила глаза. Я не думал о гордости. Заскулив, я прижал уши, демонстрируя повиновение, но ее это не интересовало. Она издала рык, пробуравивший мне череп. Мой глаз грозил лопнуть от этой вибрации, если она не проткнула его раньше.

Ее зубы были уже совсем близко. Поджилки у меня тряслись. Я готовился к боли.

Внезапно она взвизгнула и выпустила меня. Я попятился, затряс головой. Половина морды у меня была в крови, глаз готов был вылезти из орбиты от боли. Белая волчица покорно припала к земле перед крупным серым волком. Чуть позади возвышался черный волк; уши у него стояли торчком. Это вернулась стая.

Серый обернулся ко мне, и я увидел, как уши белой, прижатые в знак повиновения, мгновенно встали торчком. Стоило ему отвернуться от нее, как она вся обратилась в непокорство. Всем своим видом она, казалось, говорила: «Я сдаюсь, но только пока ты смотришь». Ее немигающий взгляд был устремлен на меня. Это была угроза, теперь я понимал это. Она давала мне понять, что мое место в стае ниже ее собственного, а если я с этим не согласен, то в один прекрасный день мне придется снова с ней драться. Только тогда рядом может не оказаться стаи.

Я не готов был отступать.

Я ответил ей таким же взглядом.

Серый сделал несколько шагов в мою сторону, на ходу передавая мне образы моей разорванной морды. Потом аккуратно обнюхал мое ухо. Он был насторожен: от меня все меньше и меньше пахло волком и все больше и больше — тем, кем я становился, когда не был волком. Мое непостижимое тело спешило исцелить раны и вернуть человеческий облик. Чтобы удержать меня в теле волка, было недостаточно холодно.

Белая пристально смотрела на меня.

Времени почти не оставалось. В сознании снова все начинало плыть.

Серый позади меня зарычал, и я вздрогнул, но потом понял, что этот рык адресован белой. Он отступил в сторону, все еще рыча. Теперь рычал и черный волк. Белая попятилась назад. Шаг, другой. Волки расступались вокруг меня.

Все мое тело пронзила дрожь, отозвавшаяся острой болью под глазом. Я превращался в человека. Серый волк — Бек — зарычал на белую волчицу, тесня ее прочь.

Они спасали меня.

Белая волчица встретилась со мной взглядом в последний раз. В этой стычке.

42

ИЗАБЕЛ

Все выходные я прождала звонка Грейс и приглашения в дом Бека и лишь в понедельник наконец сообразила: она, скорее всего, ждет, когда я, по своему обыкновению, заявлюсь без приглашения. К этому времени как раз прибыла посылка с опасными игрушками для Коула, и я решила, что могу завезти ее и заодно повидаться с Грейс. Тогда это не будет выглядеть, как будто я приехала специально, чтобы увидеть Коула. Я всегда знала, что для меня хорошо, даже если это мне не нравилось.

Дверь открыл Коул, без рубашки и слегка вспотевший. Вид у него был такой, как будто он пытался производить раскопки голыми руками. Под левым глазом темнел синяк. На лице сияла улыбка, широкая и добродушная. Выглядело это восхитительно, несмотря на то что он явно забыл с утра причесаться, а из одежды на нем были только спортивные брюки. Все-таки присутствовало в Коуле что-то бесспорно театральное, даже в самых обыденных декорациях.

— Доброе утро, — поздоровался он и сощурился на солнце. — Да тут прямо настоящая Миннесота вокруг. А я и не подозревал.

День был изумительный, один из тех погожих весенних деньков, которые в Миннесоте запросто могли выдаться в промежутке как между неделями лютой стужи, так и посреди летней жары. В воздухе пахло самшитом, который там и сям произрастал вокруг дома.

— Утро давно закончилось, — сообщила я. — Твое барахло в машине. Ты не сказал, какое тебе нужно седативное средство, поэтому я купила самое убойное, что удалось найти.

Коул потер грудь грязной пятерней и вытянул шею, как будто ожидал увидеть с крыльца, что я привезла.

— До чего же хорошо ты меня знаешь. Заходи. Я только что сварил прорву кофе. Ночка у меня выдалась — не приведи господи.

В гостиной грохотала музыка; трудно было поверить, что Грейс находится где-то рядом.

— Я еще подумаю, зайти или нет, — заявила я. Коул галантно рассмеялся, как будто я решила покапризничать, и босиком пошел через лужайку к моему джипу.

— На заднем сиденье или на переднем?

— На самом дальнем.

Коробка была не такая уж и большая, я вполне могла бы и сама ее принести, но предпочла смотреть, как ее тащит Коул.

— Пойдем в мою мастерскую, милашка, — сказал Коул.

Я пошла за ним в дом. Внутри было прохладнее, чем на улице, и пахло паленым. Музыка гремела так, что дрожали стены; мне пришлось перекрикивать ее, чтобы Коул услышал.

— А где Сэм с Грейс?

— Ринго укатил куда-то на своей машине несколько часов тому назад. Грейс, видимо, с ним. Я не знаю, куда они поехали.

— И ты даже не спросил?

— Мы с ним вообще-то не женаты, — сообщил Коул и с усмешкой добавил: — Пока что.

Он ногой закрыл за собой дверь, поскольку обе руки были заняты коробкой, и распорядился:

— На кухню.

Под рев музыки я двинулась на кухню. Там паленым пахло еще сильнее. Выглядела кухня как после стихийного бедствия. Все горизонтальные поверхности были завалены стаканами, маркерами, шприцами, книгами. Надорванный пакет с сахаром скособочился, демонстрируя содержимое. Шкафчики были увешаны фотографиями волков Мерси-Фоллз в их человеческом обличье. Я очень старалась ни к чему не прикасаться.

— Что сгорело? — осведомилась я.

— Мой мозг. — Коул пристроил коробку на последний свободный пятачок по соседству с микроволновкой. — Прости за разгром. У нас сегодня на обед амитриптилин[10].

— А Сэм в курсе, что ты устроил у него на кухне нарколабораторию?

— Высочайшее соизволение Сэма Рота получено, да. Выпьешь кофе перед тем, как идти со мной ставить капкан?

Под подошвами моих сапог скрипел сахар.

— По-моему, я не говорила, что куда-то с тобой иду.

Коул внимательно осмотрел кружку изнутри, потом налил в нее кофе и поставил передо мной.

— Я читаю между строк. Сахар? Молоко?

— Ты что, под кайфом? Почему ты никогда не носишь рубашку?

— Я сплю голышом, — сообщил Коул и бухнул мне в кофе и сахар, и молоко. — Потом постепенно одеваюсь. Зря ты не зашла час назад.

Я бросила на него испепеляющий взгляд.

— Сообщаю также, что не под кайфом, — как ни в чем не бывало продолжал он. — Твой вопрос оскорбил меня до глубины души.

Оскорбленным он не выглядел.

Я сделала глоток кофе. Не так уж и противно.

— И над чем же ты на самом деле тут химичишь?

— Над чем-то, что не угробило бы Бека. — Он каким-то образом умудрялся смотреть на реактивы с видом одновременно пренебрежительным и собственническим. — Знаешь, что было бы здорово? Если бы ты сегодня вечером помогла мне попасть в химическую лабораторию при вашей школе.

— Ты хочешь сказать, пробраться тайком?

— Я хочу сказать, что мне нужен микроскоп. В лаборатории из «лего» и пластилина много научных открытий не сделаешь. Мне нужно настоящее оборудование.

Я внимательно посмотрела на него. Этому Коулу, энергичному и уверенному, трудно было сопротивляться. Я нахмурилась.

— Я не стану помогать тебе пробираться тайком в мою школу.

— Ну и пожалуйста. Отдавай тогда обратно мой кофе.

Я не сознавала, как сильно мне приходилось повышать голос, чтобы перекричать музыку, пока в промежутке между двумя песнями не наступила тишина и я не смогла говорить тише.

— Было ваше — стало наше, — отрезала я, повторяя слова, которые он сказал мне в книжном магазине. — Впрочем, я могла бы помочь тебе попасть в клинику, где работает моя мама.

— Ну ты лихая, — сказал он.

— Понятия не имею, что это значит.

— Я тоже. Сэм на днях так сказал. Мне понравилось, как это звучит.

В этом был весь Коул. Он встречал что-то такое, чего до конца не понимал, но что ему нравилось, и присваивал это себе.

Я порылась в своей миниатюрной сумочке.

— У меня есть для тебя еще кое-что.

Я протянула ему маленький железный «мустанг», черный и блестящий.

Коул взял его, поставил на ладонь и замер. Я и не знала, что он умеет быть совершенно неподвижным.

— Зуб даю, у него пробег будет побольше, чем у моего настоящего, — произнес он наконец.

Он покатил машинку вдоль края столешницы, негромко изображая шум двигателя. Добравшись до конца кухонного «островка», он вздернул ее в воздух.

— Только не проси у меня покататься на ней, все равно не дам, — сказал он.

— Я плохо смотрюсь в черной машине, — отозвалась я.

Коул неожиданно протянул руку и ухватил меня за талию. От удивления я распахнула глаза.

— Ты хорошо смотришься где угодно. На все сто, Изабел Калперер.

Он принялся пританцовывать. В следующее мгновение я тоже уже танцевала вместе с ним. Этот Коул был еще более убедителен, чем предыдущий. Это была его улыбка в физическом ее воплощении, состоящая из его рук, обнимающих меня, и его длинного тела, прижатого к моему. Я любила танцевать, но всегда делала это осознанно, контролировала движения тела. Сейчас же, когда грохотала музыка и со мной танцевал Коул, все, кроме музыки, исчезло, стало невидимым. Я сама стала невидимой. Мои бедра превратились в рокочущие басы. Руки на плечах Коула стали переливами синтезатора. Тело переплавилось в зубодробительный пульсирующий ритм.

Мысли были как вспышки между волнами музыки.

волна:

моя рука на животе Коула

волна:

наши бедра, притиснутые друг к другу

волна:

смех Коула

волна:

мы, превратившиеся в единое целое.

Я понимала, что Коул так гениально танцует, потому что это его работа, но менее поразительным от этого он не становился. И потом, он не пытался быть поразительным отдельно от меня — каждое движение его тела было направлено на то, чтобы мы двигались согласованно. В этом танце не было выпячивания его «я», только музыка и наши тела.

Когда дорожка закончилась, Коул отстранился от меня, тяжело дыша. На лице у него играла слабая полуулыбка. Я не понимала, как он смог остановиться. Мне хотелось танцевать, пока я не рухну от изнеможения. Хотелось сливаться с ним, пока никакая сила не сможет больше растащить нас обратно.

— Ты — наркотик, — выдохнула я.

— Уж кто бы говорил.

43

СЭМ

Грейс чувствовала себя в человеческом обличье более уверенно, и мы решились совершить вылазку из дома. Пока я бегал в долларовый магазинчик за носками и футболками для нее, она пряталась в машине. Я даже отважился заскочить кое за какими продуктами, список которых она мне набросала. Эти бытовые мелочи, создававшие иллюзию нормальной жизни, доставляли мне огромную радость. Омрачало ее только сознание того, что Грейс заперта в машине, официально объявленная пропавшей без вести, а я привязан к Пограничному лесу, все так же неотделимый от стаи, и оба мы узники в доме Бека, ожидающие смягчения приговора.

Мы отвезли покупки домой, а из списка Грейс я сложил журавлика и подвесил под потолком рядом с остальными. Он рвался к окну, подгоняемый воздушным потоком из вентиляционного отверстия, но когда я подтолкнул его плечом, оказалось, что длины веревочки хватило лишь на то, чтобы перепутаться с ниткой от соседнего журавлика.

— Я хочу повидаться с Рейчел, — сказала Грейс.

— Ладно.

Я взял ключи от машины.

К бывшей школе Грейс мы подъехали задолго до того, как закончились занятия, и долго сидели молча, ожидая звонка. Как только он прозвенел, Грейс юркнула на заднее сиденье, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза.

Было что-то зловещее и пугающее в том, чтобы сидеть у школы, глядя, как из нее группками выходят старшеклассники и отправляются на остановку ждать автобусов. Они шли по двое, по трое. Все вокруг было цветное, яркое: кислотных оттенков сумки у них на плечах, разноцветные рубашки с девизами команд, сочная зеленая листва на деревьях у стоянки. Окна в машине были закрыты, поэтому разговоров я не слышал, но и без звука все было понятно, так выразительно вскидывались в воздух руки, соприкасались плечи, запрокидывались от смеха головы. Слова тут были излишни, эти молодые люди вполне могли бы научиться общаться без них, если бы согласились молчать достаточно долго.

Я взглянул на часы на приборной панели. Мы стояли тут всего несколько минут, а казалось, что целую вечность. День выдался чудесный, куда более похожий на летний, чем на весенний. На голубом небе не было ни облачка, оно казалось невозможно высоким и далеким. Старшеклассники все продолжали и продолжали выходить из школы. Пока что мы не увидели ни одного знакомого лица. Мне вспомнилось, как я ждал на этой стоянке Грейс, давным-давно, когда мне еще приходилось прятаться от холода.

Я чувствовал себя неизмеримо старше их всех. Это были выпускные классы, так что тут вполне могли быть и мои ровесники, но это не укладывалось у меня в голове. Я не представлял себя одним из этих ребят, которые с рюкзаками на плечах ждали автобус или шли к своим машинам. Мне казалось, я никогда не был таким юным. Может, существовала где-то альтернативная вселенная, в которой Сэм Рот никогда не встречал волков, не терял родителей, никуда не уезжал из Дулута? Каким вырос бы этот Сэм, который ходил в школу, просыпался в рождественское утро, предвкушая подарки, целовал маму в день выпуска? Была бы у этого Сэма без шрамов на запястье гитара, девушка, счастливая жизнь?

У меня было такое чувство, будто я подсматриваю в замочную скважину. Мне захотелось уехать.

И тут я увидел Рейчел, в прямом коричневом платье и фиолетовых гольфах в полоску. Она решительно шагала к дальнему концу парковки. Одна. Я опустил стекло, чувствуя себя героем какого-нибудь детектива про маньяка-убийцу. «Парень окликнул ее из машины. Она подошла поближе; ей было известно, что полиция подозревает его в убийствах, но он всегда казался безобидным…»

— Рейчел! — окликнул я.

Глаза у нее расширились; ей не сразу удалось придать лицу более приветливое выражение. Она остановилась шагах в десяти от машины в позе пай-девочки.

— Привет! — поздоровалась она.

В глазах у нее застыла то ли настороженность, то ли печаль.

— У тебя есть минутка? Надо поговорить.

Рейчел оглянулась на школу, потом на меня.

— Ну да.

Ближе она так и не подошла. Это меня задело. Кроме того, это означало, что говорить придется громко, а этого мне совсем не хотелось.