Попс Козлов Владимир

— Обижаешь. За билет платить мне не надо — я и сам с усам. Просто давно уже в Питер хочу — выезд туда не скоро, а сам город люблю…

— Хочешь — поехали. Только не устраивай того, что было в «эрке», ладно?

— Ладно, окей. Решили. Там бы тоже все было нормально, если б не эти уроды. Они сами хотели трабла, ты понял?

— Мое дело сказать.

— Все, сказал. Ну что, скоро там твое пиво? Ладно, я подойду, подвалю только к одному кенту.

По соседней дорожке бассейна непрерывно плавает девушка в розовой шапке. С другой стороны от меня — старуха. Она не плавает, а просто ходит взад и вперед, держась за металлический поручень.

Из мужской раздевалки выходят два высоких парня. У одного вместо ноги — черный пластиковый протез. Он садится на бортик, отстегивает протез, кладет рядом. Нога у него ампутирована выше колена. Парень, соскальзывает с бортика в воду. Второй прыгает вслед за ним на дорожку, где старая тетка.

Парень без ноги плывет мне навстречу. На плече у него татуировка — тигр, оскаливший пасть. Наверно, спецназ, Чечня. Пошел ли бы я воевать, если бы началась война — не где-то в Чечне, а ближе? Или попытался бы откосить? Не знаю. А вообще — странно: по всей стране мирная жизнь, а на Кавказе столько лет продолжается фиг знает что. И любой, кто туда попадает, может уже не вернуться. А здесь чуваки такого же возраста тусуются в клубах, ходят на дискотеки, бухают, трахаются, жрут наркотики, и им, в сущности, насрать на Чечню, на то, что кто-то там погибает, кто-то теряет ногу. Все хорошо, все правильно, так и надо… А всякие уроды-политики спекулируют на этой теме: одни говорят, что надо вывести войска, другие — что нужен более жесткий контроль.

Супермаркет «Рамстор». Клык подкатывает тележку, мы встаем в очередь к кассе. Подходят два чувака с литровой бутылкой водки «Флагман», большой кока-колой и коробкой чипсов «Pringles». Один — в синей куртке и кепке, второй — в черном пальто.

— Пацаны, извините, вы не пропустите нас? — спрашивает чувак в кепке. — А то на поезд опаздываем…

Клык хмуро смотрит на них.

— Мы тоже, вообще-то, на поезд…

— А во сколько у вас?

— В час сорок четыре, — говорю я.

— А у нас в час семнадцать.

— Ладно, проходите.

Чуваки протискиваются к кассе, кладут свои покупки на ленту.

— У вас сидячка, да? — спрашивает чувак в пальто. — Не завидую.

— А какая разница? — говорит Клык. — Один хер — всю ночь бухать, да?

На улице нас ждут Леха, Курт, Валя, Влад и Алина — подруга Курта. Мы распределяем пакеты с «рамсторовским» крокодилом и спускаемся в переход.

У входа в Ленинградский вокзал толчется народ. Напротив, на парапете подземного перехода, сидят алкаши и бомжи. У «шестерки» с табличкой «скупка, золото, мобильные» мент пьет из банки фанту. Светится окна гостиницы «Ленинградская». Мы проходим в высокую деревянную дверь.

Идем по вагону, ищем свои места. Вагон комфортабельный, с большими широкими креслами, по два вместе, и еще одно через проход.

— Мажорный поезд, однако, — говорит Курт. — Такие вагоны, наверно, в «Невском экспрессе» — который доходит за три часа, а билеты охерительно дорогие. Почему тогда наши билеты — почти как в обычной сидячке?

— Вагонов, по ходу, не хватает, — говорит Клык. — Я в таких не ездил ни разу. Сколько в Питере был на выездах — всегда задроченный старый вагон, сиденья дубовые, спинки ни хера не откидываются. Но это все ерунда — никто не спит, один хер. А те, кто и хочет — не могут: мы не даем!

Наши места — одно за одним, на одиночных сиденьях.

— Ну и как мы будем бухать? — спрашивает Клык.

— А мы тебя официантом поставим, — говорю я. — Будешь ходить по проходу и всем наливать. Как ты насчет этого?

— Положительно. Только если я — виночерпий, то никому ничего не останется, можете не рассчитывать.

— Знаете что? — говорит Курт. — Надо в тамбур загрузиться — будем курить заодно…

— А как быть тем, кто не курит? — спрашивает Валя.

— Кайфовать от пассивного курения. — Клык ухмыляется. — Максимум кайфа — от пассивного куренья, и максимум вреда тоже.

Я сажусь на последнее кресло, передо мной — Валя, Леха, Курт, Алина и Клык.

Через проход — седой бородатый мужик, похожий на Санта-Клауса, с ним крашенная блондинка под сорок. Перед ними — две мужеподобных девушки в кепках-бейсболках, перед обеими на столике по бутылке пива «Старопрамен».

Света в тамбуре нет. Его освещают мелькающие за окнами фонари. Я лью водку в пластиковые стаканы. Курт подсвечивает мне зажигалкой.

— Ну, за первую гастроль, — говорю я. — Чтобы все у нас было супер.

Мы чокаемся.

Дверь из вагона открывается. Выходят бородатый мужик с подругой.

— Ой, сколько вас тут много… — Мужик улыбается. — А чего вы, ребята, здесь пьете? Мы в вагоне пьем, а сюда только курить выходим… — Он щелкает зажигалкой, прикуривает себе и подруге. Красноватое пламя освещает лица.

— Нам здесь, по ходу, удобнее, — отвечает Клык.

— Ну, вы смотрите, как вам удобно… Это не наезд, вы не подумайте. Наоборот, я говорю, как лучше, комфортнее. А что в этих поездах всегда пьют, — это факт. Русскому человеку путешествие из Москвы в Петербург всегда трудно давалось… Надо его чем-то скрасить…

— Не плачь, Мишутка, алкоголизм — не шутка, — негромко напевает Алина.

— Шутка, — говорит мужик. — В том-то и дело, что шутка. Такого понятия нет вообще — «алкоголизм». Это врачи придумали, чтобы к ним больше народу ходило — кодироваться там и так далее. Заговор, короче. «Дело врачей».

Леха дремлет, сидя на корточках. Алина давно ушла спать. Я и Валя, прижавшись носами к стеклу, наблюдаем пейзаж: какой-то поселок, в нем несколько пятиэтажек и много одноэтажных деревянных домов.

Курт и Клык спорят.

— Говно твой «Сектор газа», — говорит Курт. — Это не панк, а профанация. Не, даже не профанация… Спекуляция это, вот что. Дебильные тексты. Для идиотов. А панка там… Одна форма. Только и всего… Потому что это — сильная форма… Она для всех. Все понимают. И у кого две извилины, и интел… интеллектуалы…

— Зато «Сектор» — это весело, прикольно. Я, блядь, ненавижу русский рок. Там одни понты… Выебон, короче… Все серьезно — просто пиздец… Кинчевы, Шевчуки, говнюки…

— Я от них не особо… в восторге. Но там вообще идея… Что-то говорят… А «Сектор» твой… Один тупизм.

— Ни хера не тупизм. Это прикольно, а не тупизм… Нормальная музыка.

— Ну, если нормальная, то хорошо. Не хочу говорить… про это.

— Ну и молчи, я не заставляю… Ладно, типа, по домам? Мне еще линзы снять…

Дергаю дверь туалета — открыто. Я и Валя заходим, хватаясь за раковину, чтоб не упасть. Оба — упитые в сопли.

Я закрываю дверь изнутри. Мы целуемся. Я опускаю стекло — залетает морозный воздух. Мимо пролетает переезд с красной моргающей красной лампой. У шлагбаума стоит фургон.

Я сую руку Вале под юбку. Она говорит:

— Подожди… Надо выбрать… место, короче. Что, стоя, да?

— Давай стоя. Не на унитаз же садиться.

— Окно закрой… Холодно.

За окном — пасмурно и светло. Поезд катится мимо серых заборов, заводских корпусов с разбитыми стеклами, груд металлолома. На заборе выведено красной краской: «метизы 485-24-19». Наша тусовка вся еще спит, кроме Лехи — он читает книгу, обернутую газетой. Бородатый мужик спит, голова на плече подруги. Мужеподобные девушки спят, прижавшись друг к другу. У меня — жесткий бодун. Осталась, правда, бутылка портвейна — похмелиться, когда приедем.

Перрон. Два мента смотрят на нас, но не ничего не говорят.

— Пошли завтракать в «Кошкин дом», — предлагает Алина. — Здесь рядом — нормально и недорого. Нас, правда, не пустили, когда мы прошлым летом здесь были.

— Из-за чего не пустили? — спрашиваю я.

— Из-за внешнего вида. Грязные джинсы с булавками. Но это фигня. Мы взяли пива, чипсов, сели на травке — еще и лучше… Правда, сейчас так не сделаешь, погода не та…

Сидим у стола, едим блины. Клык спрашивает:

— Кто-нибудь хочет составить компанию?

Он достает из кармана «чекушку» водки, вертит в руках.

— Когда ты успел затариться? — спрашиваю я. — Спрячь ее, а то выгонят на фиг.

— Кто нас выгонит? Э, ты что? Вы — панки, а я фанатовец! Мы всех на хуй пошлем!

— Ладно, потише. Хочешь — бухай, но не ори.

— Ну и буду бухать! А что здесь такого? Выезд есть выезд, Питер есть Питер. Трезвым здесь быть западло.

На желтом облезлом заборе — большая афиша концерта Добрынина.

— Интересно, кто на такое говно еще ходит? — говорю я.

— Дофига кто, — отвечает Валя. — Те, кому пятьдесят или около того. Они другой музыки никогда не слышали — кроме Добрынина и Магомаева…

— Не, на Муслима ты не гони, — говорит Курт. — Он в шестидесятые годы такие твисты бомбил. Не зря Летов говорит, что слушает эстраду шестидесятых…

— Давайте ему глаза выколем, — предлагает Алина.

— А есть чем? — спрашивает Курт.

— Ручкой обычной хотя бы.

Выходим на Невский.

— Кто-нибудь знает, как идти? — спрашиваю я.

— А какой адрес? — отзывается Алина. — Я здесь была много раз, центр более-менее знаю.

— Московский проспект, 10–12. Метро Сенная площадь.

— Короче, нам до Набережной Фонтанки, потом налево. Можно, конечно, и на метро, но зачем? Времени ведь еще дофига, да?

— Времени еще доху-у-у-я-а! — орет Клык.

Он вытаскивает из кармана «чекушку», допивает, ставит бутылку на тротуар.

Подходим к набережной Фонтанки. Впереди Клык грузит Леху:

— Не, Питер — заебись. Классный город — мне нравится, охуеть. Взял бы и переехал. Только мне тогда что, за «Зенит» фанатеть? Не, за «Зенит» фанатеть я не буду. А еще мне нравится, что ментов здесь мало — меньше намного, чем у нас. И черножопых тоже. В Москве иду по району — одни только эти, а в Питере — не особо. Может, здесь, типа, климат хуевый, холодно им…

Клык останавливается.

— Надо, короче, поссать в Неву.

— Это не Нева, — говорит Леха. — Это — Фонтанка.

— Что Нева, что Фонтанка — один хуй, — говорит Клык, расстегивает джинсы и просовывает член в решетку набережной.

Я и Валя проходим мимо, остальные все уже впереди.

— Заберут идиота в милицию, — говорит Валя.

— Не заберут. К сожалению. — Я усмехаюсь. — Он прав — здесь ментов действительно мало.

Леха ведет Клыка, держа за руку — его развезло. Влад тащит Лехины тарелки. Клык останавливается, достает сигареты, сует одну в рот, ищет зажигалку, находит, щелкает. Он водит зажигалкой перед носом, пытаясь зажечь сигарету.

— Ну у тебя и друг, — говорит Валя. — Знала бы — не поехала бы…

— Он не друг, а просто приятель. И ехать он сам напросился, я не звал его. Если бы знал — точно не взял бы.

— Александр, подойди, пожалуйста! — кричит Леха. — Тут пиплы пообщаться хотят.

Я оборачиваюсь. Два крепких паренька лет по двадцать разговаривают с Клыком и Лехой. Я иду к ним.

— …Приезжаете, бля, из своей Москвы и засераете наш город, — говорит один из парней. — Ну-ка покажите документы. Мы в милиции работаем — счас заберем вас…

— А вы сами не покажете документы? — спрашиваю я.

— А ты что, тоже с ними?

— Да, мы все вместе.

— Ладно, забирайте его и валите. Но еще раз увидим — будут проблемы.

Рядом с клубом — овощной рынок. Черноволосые смуглые парни таскают по лужам ящики с яблоками и бананами. На грязном снегу валяются капустные листья и раздавленные помидоры. У входа в клуб несколько человек пьют пиво. Курт, Алина и Влад стоят чуть в стороне.

— Что, закрыто? — спрашиваю я.

Курт кивает.

— Ну, наверно, пора похмелиться, — говорю я и достаю из рюкзака портвейн.

Курт срывает пробку ключом. Валя пьет первой, потом Алина, после нее — я. Внутри резко теплеет, бодун отступает.

До начала концерта — десять минут. В клубе — человек двадцать пять, не больше. Серый, организатор концерта, говорит Курту и мне:

— Короче, получилась херня. В том смысле, что концерт начинается в восемь — так на афишах. А в реале начать придется в семь. А то не все успеют сыграть.

— А можно тогда, чтобы мы — не первые? — спрашиваю я.

— Нельзя, парни. Я реально говорю. Сами поймите — здесь никто вас не знает. Придется рубиться сначала. Я это Курту сразу сказал. Я никого не кидаю, стараюсь все честно…

— Это была наша последняя песня, — говорю я в микрофон. — Группа «Угроза жизни» из Москвы…

Раздаются жидкие хлопки — это стоящие перед сценой Валя, Алина, Клык и Влад. Остальной публике — ее сейчас в клубе человек пятьдесят — до нас дела нет. Народ общается, попивая пиво у стойки бара.

— Не, заебись вы дали, — говорит Клык. — Показали этим питерцам, да? Дали просраться… Вот что значит — приехали простые московские парни…

Я не отвечаю.

— Будем слушать остальные группы? — спрашивает Валя.

Я кручу головой.

— На фиг. Нас не слушали — и мы не будем. Лучше по Питеру пошататься.

— Как хочешь. Я бы еще осталась… Надо только от твоего приятеля отделаться. — Она кивает головой в сторону Клыка. Он базарит с двумя парнями, они кивают, улыбаются. — Не хочу, чтобы он с нами ходил.

— Отделаемся, не бойся. Он пока вроде здесь остается. Билет на поезд — у него, дорогу на вокзал найдет.

На улице — сумерки. Грузчики овощного рынка исчезли. Капустных листьев и раздавленных помидоров стало больше. Грязь под ногами начинает подмерзать.

— Сколько у нас до поезда? — спрашивает Курт.

Я отвечаю:

— Около трех часов.

— Тогда мы с Алей смотаемся в одно место, здесь у нас знакомый живет… С утра дозвониться пытаюсь — не берет трубу. Но это почти рядом, две станции метро. Значит, встретимся на вокзале…

— Где?

— Вокзал — такой же, как в Москве. Значит, в начале, у входа.

— Ладно, договорились. Пока.

— Пока.

Курт и Алина идут к метро. Мы стоим на площади. Люди тусуются у кафе и магазинов.

— Что будем делать? — спрашивает Валя. — Может, зайти куда-нибудь, выпить чаю?

— Пошли, — говорю я. — Вон такое кафе, как мы утром были.

Сидим в «Кошкином доме», пьем чай. Влад и Валя жуют блины. Я есть не хочу, никогда не ем после концертов.

Влад, прожевав, говорит:

— Питер — бедный город. Это сразу заметно: люди гораздо беднее одеты, чем в Москве. И сам город в таком состоянии — сколько обшарпанных, облезлых домов. И никто их не реставрирует… Правильно говорят: все деньги — в Москве.

— Ну и хер на деньги, — говорю я. — Зато обстановка какая, атмосфера… Ощущение здесь совсем другое…

— И вообще, Питер — культурный город, интеллигентный. Не то, что жлобская эта Москва, — помогает мне Валя.

— Ну вот, давайте сразу все обсерать. Москва у вас жлобская, Питер — интеллигентный… Москва тоже разная, и люди там разные живут. Но я четко вижу, что Питеру до Москвы далеко. Несмотря на всю культуру, это сейчас — провинция, и надо смотреть правде в глаза.

— Ладно, хорошо, посмотрим в глаза, — говорю я. — Ну а ты, Леха, что ты нам скажешь?

Леха смотрит по очереди на всех на нас, улыбается, убирает волосы с глаз.

— А ничего я, пиплы, насчет этого не скажу. Мне и в Москве не то, чтобы сильно плохо, и в Питере тоже нормально.

— Главное — внутренняя гармония? — спрашивает Валя.

— Вот-вот, именно так. Золотые слова.

— Че это вы меня кинули в этом сраном клубе, а? — орет Клык. — Он стоит у вагона, курит. В руке — бутылка пива «Невское». Чуть в стороне курят Курт и Алина.

— Ты же там, вроде, друзей нашел, — говорю я. — С кем-то затусовался…

— Таких друзей — за жопу и в музей. Вы че, какие друзья? Так перетер с кентами немного, потом выпили по три капли, и я пошел вас искать. Три раза этот ебаный клуб облазил — и бесполезно, вы уже уебали.

— Ты б позвонил, — говорит Алина.

— Как я вам позвоню? Мой сотовый разрядился.

Плацкартный вагон. Мы занимаем четыре полки у туалета, две боковые напротив и одну в следующем отсеке — она достается Клыку. Напротив него — невысокий парень в черном свитере. Клык сразу же жмет парню руку — знакомится.

Разливаю портвейн по стаканам, ставлю бутылку под сиденье «боковушки». Алина и Валя уже спят на своих полках.

— Ну, за то, чтобы еще в Питер поиграть, — говорит Курт.

Мы чокаемся.

Клык разговаривает с соседом. Они уже раздавили поллитровую бутылку коньяка. Клык говорит:

— Так заебали хачи — просто пиздец. Не Москва, а какой-то Кавказ. Правильно говорят — «Россия для русских»…

— Не, ты подожди, — перебивает сосед. — Это лозунг неправильный. Ты подумай — за годы «совка» все перемешалось. Вот ты мне скажи — ты что, стопроцентный русский?

— Нет. Если так смотреть, то я не русский вообще. Мать у меня с Украины, а отец — белорус. Но живут в России…

— Ну вот, видишь? И что получается — ты тогда тоже не русский?

— А кто я тогда? Не, ты подожди — я говорю, что хачей надо прессануть. Не обязательно пиздить там или что… Просто сделать жесткие правила — чтобы все по закону. А то прописываются по двадцать человек в одну квартиру…

— Редкий по идиотизму лозунг — «Россия для русских», — говорю я.

— Но для таких, как твой Клык, он работает… — Курт кивает на Клыка и его соседа.

— Какой он мой? Я с ним общаюсь постольку поскольку. Съездил с нами раз — больше не поедет.

— Нет, по-своему, я их понимаю. Тех, кто не любит хачей. Возьми хотя бы этнический криминал. Сколько таких группировок в Москве, еще с советских времен? Но это — проблема не нации, а властей, которые эту фигню допустили…

— Знаете, это как-то неправильно, нехорошо, — говорит Леха. — Как это можно ненавидеть человека за цвет кожи, или за цвет глаз? Ведь все люди, в сущности, братья, разве нет? Даже те, которые слушают разную музыку, читают разные книги…

Катер тащит за собой парашют, на нем болтаются сразу двое. Я и мама лежим в шезлонгах и смотрим на море. Мы — в Египте, в Шарм-эль-Шейхе. Маме предложили горящие путевки — с вылетом на следующий день. Она позвонила мне — хочу ли я? Сначала я думал отказаться, потом решил — почему бы и нет? Еще утром мы были в холодной Москве, а сейчас — плюс двадцать семь и теплое море.

— Я в Шереметьево видела Кузнецова, — говорит мама. — Он не узнал меня — и хорошо. Мерзейший тип. Из правительства Москвы, какая-то мелкая сошка. Я, когда работала в отделе выставок, занималась их делегацией. Тогда решалось, где будет проходить крупная международная выставка, и Москва подавала заявку. Очень тогда он достал нас, все его ненавидели. Сразу все вспомнилось… Неудивительно, кстати, что Москва тогда проиграла. Другие города готовились долго, а эти все думали, как бюджетные деньги получше украсть. Ну и додумались…

— Представляю, с какими уродами тебе общаться приходится…

— Привыкла уже. Причем давно. Когда понимаешь, что некуда больше податься, что уже за сорок… Не в школу же возвращаться…

Катер, тянувший парашют, останавливается. Слышны крики — жуткие, дикие. Люди на пляже смотрят на катер.

Я спрашиваю по-английски у дядьки в соседнем шезлонге — он явно нерусского вида:

— Вы не видели, что там случилось?

Он отвечает с акцентом — наверное, немец:

— Катер зацепил ныряльщика с трубкой.

Крики стихают. Кого-то вытаскивают из воды на катер. Катер плывет к берегу.

Я слезаю с шезлонга, иду к воде. Она совсем не холодная, можно купаться. Я захожу по пояс, окунаюсь, проплываю метров пять, поворачиваюсь, смотрю на пляжи и торчащие за ними отели. Над нашим болтаются флаги: российский, немецкий, британский и какие-то еще — я их не знаю.

Ужин. Мы сидим за столом. Пожилая женщина — левая рука на перевязи, в правой — тарелка с нарезанными кусками апельсинов — спрашивает:

— Здесь свободно?

Мама кивает. Женщина садится, к ней подбегает пацан лет пяти — видно, внук. Он забирается на стул рядом, дает старухе стакан. Она берет здоровой рукой кусок апельсина, выжимает в стакан сок. Сок брызгает, попадает мне на майку.

— Представляете, даже свежевыжатого сока у них нет, — говорит женщина. — А обещали, что будет хороший отель. Вот и верь всяким этим турфирмам.

Я торопливо засовываю в себя кусок курицы, запиваю водой.

— В холле буду ждать, — говорю я маме и встаю из-за стола.

Я и мама сидим на открытой веранде кафе. Кафе — на холме, внизу — улицы. По ним бродят толпы туристов. Мы пьем свежевыжатый апельсиновый сок.

На соседней скамейке — толпа русских туристов.

— Нет, Египет — явно не моя страна, — говорит тетка в черной майке «Sexy Always». — Арабский сервис — это нечто… Я просто в шоке. Зашли сегодня в бар здесь рядом…

— У них баров нет, они вообще не пьют, — перебивает полный мужик с редкой челкой на лбу.

— Ну, не бар… Не знаю, как называется. Чай они пьют там — свой красный чай. Каркаде, да? Так все грязно, так жутко. И сами арабы… Они какие-то… Вроде и чисто одеты, но что-то в них есть неприятное… Даже воняют они, как будто не моются. Я бы здесь жить вообще не смогла. Они еще на другом этапе развития, на более низком…

— А мы были здесь рядом, в «Хард-рок кафе», — говорит тетка помоложе, со светлыми волосами. — Цены — просто обалдеть, как в Москве, даже выше. Сидят какие-то идиоты — может, американцы, не знаю. Пьют пиво. И музыка — ихняя, тупая играет.

— Арабская? — спрашивает мужик.

— Нет, американская.

Из колонок гремит арабская музыка. Официант в черных джинсах и белой рубашке спрашивает у меня по-английски:

— Ты умеешь танец живота?

— Нет. А ты?

— Конечно.

Он забирается на парапет веранды, крутит животом и задницей.

— Попробуй, — говорит он. — Это несложно.

— Нет, спасибо.

Официант спрыгивает вниз, бежит принимать заказ.

Мама ставит стакан на низкий столик, спрашивает:

— Как твои вообще дела?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, как… Что у тебя с музыкой, что с твоей девушкой, какие отношения? Ты давно уже ничего не рассказывал…

— Нечего рассказывать особенно. Ничего не происходит. Отношения как отношения. Трудно пока что-то сказать. С музыкой? Съездили в Питер, все было в кайф. Но слушать никто нас не слушал, я тебе говорил уже…