Рогора. Ярость обреченных Злотников Роман

Глава 5

Аджей Корг, великий князь Рогоры.

Окрестности замка встретили нас жутким смрадом сотен разлагающихся трупов, он чувствовался уже за несколько верст от места бойни. Комендант крепости — в черепной коробке которого мозгов вряд ли больше, чем у самой тупой курицы, а сердце явно позаимствовано у самого трусливого зайца — не обеспокоился захоронением погибших. И дело тут не в человеколюбии или сердечном участии — что мертвым до наших чувств? — а в банальной необходимости: тысячи неубранных трупов гарантированно вызовут чуму.

Но беженцев не похоронили сразу, а теперь посылать людей убирать их тела уже поздно — разложение идет полным ходом, и безопасно для себя похоронить их уже невозможно. Сжечь такое количество трупов не представляется возможным все по тем же причинам — да и леса мы столько не нарубим в окрестностях.

Другими словами, оборона Львиных Врат становится теперь довольно проблематичным предприятием.

Нет, на самом деле я немного придираюсь. Если вдуматься, даже когда заурцы отошли от стен крепости, их разъезды все время были рядом. А учитывая огромное число погибших, убирать их пришлось бы большим количеством малых групп, уязвимых для атаки даже десятка акынджи. Но и когда заурцы бросили все силы против нас, в крепости о том не знали, вероятность того, что это лишь военная хитрость, и враг жаждет выманить защитников, а после ворваться в замок на их плечах, была действительно высока.

Но, проезжая между телами посеченных, тронутых разложением женщин, детей, стариков — мужчин среди павших практически не видно, — я чувствую, как горло сжимает свирепая, звериная ярость — да так, что трудно дышать. К ней прибавляется острый стыд, давящее на плечи чувство вины — хотя, казалось бы, к случившейся здесь бойне я, да и весь наш отряд, никакого отношения не имею. Более того, умом я понимаю, что все зависящее от нас, все, что было в человеческих силах, мы сделали.

И в то же время меня не покидает чувство, что, если бы все мы увидели результаты «подвигов» акынджи до последней битвы, в прошлом бою сражались бы как минимум в два раза яростнее… И это, как ни странно, и вызывает разочарование и горечь — что, имея возможность как следует поквитаться с выродками, устроившими такое, мы не использовали ее в полной мере…

И опять мои мысли возвращаются к коменданту, которого я подсознательно использую в качестве громоотвода, переводя на него сдавившие сердце боль и ярость. Ведь мог же он открыть артиллерийский огонь гораздо раньше, мог! Пусть и зацепил бы тех же беженцев, что находились на предельной дистанции огня орудий, но ведь их всех и так посекли саблями, покололи копьями да затоптали конями! И не только их, а еще сотни людей, которых гнали практически до самых стен! К чему это малодушие, если, своими руками погубив сотню беженцев, гарнизон мог бы спасти целую тысячу, чьими телами теперь завалены все подходы к замку?! И на месте коменданта, ясно осознавая, что неубранные трупы могут привести к эпидемии, я бы приказал убрать как минимум всех тех, кто лежит в той же самой простреливаемой со стен зоне. А за ее пределами вполне можно было бы организовать разведку да уточнить, куда же делись акынджи…

Распаляясь все сильнее, я кладу ладонь на рукоять сабли, предвкушая скорую встречу с идиотом, поставленным во главе ключевого в Рогоре замка — и ведь поставленного идиотом наверняка не меньшим! И может быть, после нее тиски ярости наконец-то отпустят мое горло — ведь буквально же нечем дышать…

Эх, подумать только — успел бы Когорд заключить союз с ругами, пусть и ценой потери независимости Рогоры, и этой гетакомбы здесь не было бы, факт! Базилевс наверняка сумел бы верно оценить степень заурской угрозы, и сейчас в крепости нас встречала бы ругская рать. Да, видно, мой гонец не сумел совершить невозможное и добраться до Ругии степью… Хотя я на это и не рассчитывал — а все же жаль. Многое могло бы сложиться иначе.

Комендант своим видом нисколько меня не разочаровал — уже преклонных лет, высокий и сухой как жердь, с серыми блеклыми глазами и лицом матерого сухаря с навечно застывшим на нем брезгливым выражением. Он тут же бросился навстречу Эдрику, стоило нам миновать внешние ворота. Я же взялся за хлыст и покрепче стиснул рукоять, предвкушая, как исхожу им его тупую голову и рабски склоненную спину. Рубить пока рано, не поймут — по крайней мере, пока не объясню, почему считаю действия командира гарнизона заслуживающими смертной казни.

— Господин герцог! Господин гер…

Огненный взгляд Бергарского, разделяющего, судя по всему, мои мысли и чувства — а выводы об эпидемии напрашиваются сами собой, — прожег коменданта. Но, осекшись, он тут же продолжил:

— Прибыл гонец из южного гетманства: двадцатитысячный корпус ругов, весь полк правой руки[20] целиком, вторгся с востока в гетманство. Остановить их некем и нечем, а потому руги беспрепятственно следуют к началу горного прохода. Их глашатаи на каждом углу трубят, что вторглись они ради оказания помощи своему союзнику, правителю Рогоры, и что теперь гетманство будет поделено между ним и державой ругов.

Непродолжительная немая сцена, в течение которой я лихорадочно обдумываю сложившуюся ситуацию, одновременно поражаясь тому, как быстро, однако, исполнились мои потаенные желания! Полк правой руки — это войска пограничного рубежа, украины Ругии, граничащей с Республикой. И учитывая, что Республика на деле является серьезной угрозой благодаря своей тяжелой кавалерии, отрядам отлично подготовленных наемников и многочисленной артиллерии, в полк зачисляют воинов, качественно не уступающих силам вероятного противника. В нем служат панцирные витязи из наиболее обеспеченных дворян, конные и пешие стрельцы, многочисленные и опасные огненным боем, умелые пушкари с большим количеством орудий. Кроме того, руги создают в граничащих с Республикой областях полки нового строя, а именно: солдатские мушкетеро-пикинерские и дворянские рейтарские — на манер ландскнехтов срединных земель. Они пока немногочисленны и не сыграют в битве решающую роль, однако стоит все же понимать, что это не наемники, а регулярная армия. Основные силы корпуса прикрывает многочисленная кавалерия легких витязей, из дворян победнее. Последние закалены в стычках со степняками, инициативны и умелы в бою, способны драться как в рассеянном строю, так и наносить тяжелые удары в сомкнутом. Их посменно отправляют на границу со степью, в так называемый сторожевой полк, где всадники оттачивают боевое искусство. Да, в лобовой сшибке они не противник шляхетской панцирной кавалерии или тем паче гусарам. Но ведь у легкой конницы другие задачи, да и та же битва в Сердце гор ярко продемонстрировала, что наличие доспехов на всаднике не определяет исход сражения.

Но качество подготовки и многочисленность противника сейчас вторичны для размышлений — основная проблема заключается в оброненной фразе сухаря о первопричине вторжения: «Оказание помощи союзнику, правителю Рогоры».

Эдрик неторопливо так и грозно разворачивается в мою сторону. М-да, огонь в его глазах мне точно ничего хорошего не предвещает, вон рука уже рефлекторно сжала рукоять шпаги… Не дожидаясь, пока разразится буря, я обезоруживающе улыбаюсь и непринужденно расстегиваю пояс, удерживающий саблю и кинжал.

— Поговорим?

— Это правда?! — Не столько вошедший, сколько вбежавший в покои коменданта Эдрик кипит от возмущения.

Что же, мне понятно его состояние — в прошлую кампанию я тоже нередко кипел от переполняющих меня чувств, когда лехи умудрялись удивить нас очередным вывертом или подлостью… И кстати, практически все их ходы так или иначе были связаны именно с гетманом юга.

— Да, это правда.

Эдрик аж задохнулся от негодования, но я предупредил его следующую вспышку гнева:

— И чего удивляться? Мы были врагами, готовились драться до конца. А любая помощь против врага к месту, так что в нашем с покойным Когордом выборе нет ничего предательского. Точнее, в его выборе — когда вы предложили королю обмен на Торога, он подготовил послание к ругам на случай, если лехи вновь предадут. Кстати, вы ведь так и поступили, не забыл?! А после, когда мы с остатками армии отступали от Львиных Врат, я также послал к базилевсу Феодору своего гонца. Удивляет другое: предложение Когорда должен был передать его старый друг Ларг, но он в момент битвы находился в замке, командовал гарнизоном. Практически все защитники пали вместе с ним в день пленения короля и нашего разгрома. Я был уверен, что послание Ларг передать не успел. Что же касается моего гонца — путь через горы и Львиные Врата для него был заказан, оставалась лишь практически непроходимая дорога через каменные пустоши, а после по границе южного гетманства и кочевий торхов… Не попытаться привлечь внимание ругов к нашему противостоянию я не мог и потому отправил послание базилевсу, однако был практически уверен, что до адресата оно не дойдет.

— Видимо, ты ошибся, — скорее устало, чем угрожающе, произнес Эдрик. — Твой гонец совершил свой подвиг и доставил послание.

— Все верно. И по возвращении его ждет достойная награда.

Бергарский посмотрел мне в глаза:

— Таков твой выбор, Аджей?! Хочешь забрать гетманство на пару с ругами? Память крови[21] в тебе проснулась? А ты не забыл, сколько сейчас воинов у тебя, а сколько…

— Таков наш выбор, Эдрик! — Перебив герцога, я тут же бросился в наступление: — Послушай, я ведь неплохо тебя узнал. Как и ты меня, надеюсь. И не забывай, что я вырос в Республике и знаю ее реалии. Твой подъем перед войной с Рогорой был самой высокой вершиной, что ты когда-либо достиг и достигнешь на службе у Якуба. Тебя вернули из ссылки лишь потому, что ты оказался нужен, потому, что брат королевы не смог разбить наше войско в битве у Каменного предела. Королю нужны были твои умения, твой опыт, знания, авторитет, твоя слава и популярность в армии, наконец! Но ведь все это время ты был ему опасен! Ибо любовь к тебе и почитание и в гвардии, и среди шляхтичей создают реальную угрозу его власти, такая поддержка вполне могла даровать тебе королевскую мантию! Думаешь, интрига покойного Разивилла была столь совершенна, что все, в том числе король, поверили, будто бы герой Бороцкой битвы столь бездарно погорел на воровстве военного имущества? Да любому думающему шляхтичу ясно как белый день, что ты не столь мелочен и глуп, чтобы обворовывать войско — главную свою опору. Но Якуб использовал обвинение как повод отдалить тебя как можно дальше от столицы. Думаешь, теперь в ваших отношениях что-то изменится? Да я свою жизнь готов поставить на кон, что, как только ты станешь не нужен, тебя вновь «поймают» на воровстве или другом преступлении, после чего спрячут — до следующей войны.

Обычно в таких случаях претендента на престол может поддержать сейм. Но никто из магнатов не протянет тебе руку, никто! Во-первых, ты чужак, выскочка фрязь, ты не просто не шляхтич со старинной лехской родословной, ты вовсе не лех! Во-вторых, никто не забудет тебе и не простит, как ты ограничил права сейма в пользу королевской власти, как ты прижал этих напыщенных и гордых индюков будучи председателем их совета. Эти люди просто не умеют прощать подобные плюхи.

И наконец, в-третьих, что вытекает из во-первых и во-вторых: магнаты никогда не допустят выбора короля с сильной волей, кто способен добиться ограничения их власти и стать истинно державным монархом. Ты, в отличие от представителей старых шляхетских семей, собравшихся в сейме, не берешь в расчет соблюдение неписаных границ, зон влияния, давно распределенных между ними. Не станешь соблюдать давно заключенных договоров о признании их же свобод… Так что итоговый вывод таков: ты опасен и действующему королю и сейму, и по окончании войны у тебя не останется ни единого шанса взойти на престол — тебя тут же схарчат общими усилиями!

— И ты думаешь, — Эдрик изучающе смотрит мне прямо в глаза, — что сейчас у меня этот шанс есть?

— Если бы не нападение заурцев, его бы точно не было. Потому что потерь войны с Когордом и личных поражений, — я позволил себе кривую усмешку, — тебе не простят уже как полководцу. Наверняка твоя популярность в армии сейчас гораздо ниже, чем перед началом войны. Но вторжение мамлеков… Это уже прямая угроза непосредственно Республике и жизням ее людей. Шляхтичи сплотятся — и сплотятся вокруг подлинного знамени, военного лидера, единственного, под чьим началом способны отстоять родную землю. Эдрик, сейчас твой единственный шанс стать королем, и королем державным, а не марионеткой, пляшущей под дудку сейма.

Да, судя по глазам герцога, я вытащил из глубин его души самое сокровенное.

— И как ты себе это представляешь, Аджей? Провозгласить себя истинным королем Республики?

— А почему нет?

В устремленных на меня глазах Бергарского плещется изумление пополам с пренебрежением.

— Именно так и стоит поступить, Эдрик. Непростые времена требуют непростых решений. Ты же посылал гонца к королю, как только мы узнали о приближении заурцев? И предлагал ему наш план оборонительной войны? Так ведь в случае, если бы Якуб решился вести людей на помощь, он уже был здесь. А судя по докладу коменданта, даже в гетманстве нет никаких войсковых контингентов Республики — иначе руги не шли бы к развалинам Волчьих Врат победным маршем. Значит, король проигнорировал угрозу вторжения мамлеков в Республику, бросил всех вас на верную гибель — чем не повод провозгласить себя лидером?

— Допустим. — Взгляд Бергарского стал колюче-острым. — А что будем решать с ругами?

— Угроза вторжения Заурского султаната не надуманна, захватив Рогору и горный проход, они вполне могут развить наступление на все срединные земли. И первой жертвой станет Республика… Между тем, как только ты объявляешь себя королем, я тут же принимаю твой протекторат во главе Новой Рогоры, государства, которое вберет в себя земли древнего княжества, что влились в Республику после принятия подданства и «защиты» лехов. С ругами, я уверен, мы сумеем договориться — они разумные люди и ясно осознают опасность со стороны мамлеков. А раз так, вряд ли захотят иметь с подобным врагом общую границу — собственно, еще одну… Кстати, как и Республика. Создание пограничного государства, целью которого будет освобождение своих земель из-под власти Зауры — разве это не окажется на руку обоим государствам? Новая Рогора примет протекторат и Ругии и Республики — до того момента, пока последняя пядь моей земли не будет возвращена королевству. Все вместе мы заключим оборонительный союз, направленный против султаната, и договоримся о ненападении. Как только мы заключим соглашение с ругами, ты сможешь взять сотен пять лучших всадников и скакать в Варшану — где, с одной стороны, призовешь подняться против общего врага, угрожающего каждому шляхтичу и кмету, а с другой — обвинишь в бездействии короля и магнатов. Оборонительный союз с ругами и возникновение нового государства на пути заурцев можно будет подать в самом выгодном свете — и, если гусария поддержит тебя, дело в шляпе. А гусары, как я думаю, не забыли еще человека, ведущего их в битву на Бороцком поле!

На этот раз Эдрик даже не пытался сдержать охватившие его чувства — восторг и жажда действий написаны на его лице. Кажется, герцог нацелился на корону…

— Что будем делать с крепостью?

— Запасов в замке нет, под стенами его гниет несколько тысяч трупов. Мы все погибнем, защищая Львиные Врата. Думаю, стоит забрать сколько сможем крепостных орудий и все запасы пороха, а замок сжечь. Отступим к полевым укреплениям, что остались после осады Волчьих Врат, и там закрепимся. Думаю, командование войском стоит передать моему отцу, а самим поспешить навстречу ругам с предложением о союзе. При условии создания новой державы часть земли южного гетманства можно смело отдать им в качестве стимула — никто и не заметит.

Герцог согласно кивнул:

— Что же, разумно… Как ты там говорил о создании Новой Рогоры? Королевство? Так ты тоже, выходит, «ваше величество»?

— От «вашего величества» слышу!

Громкий мужской смех огласил комендантские покои.

Серхио Алеман, лейтенант мушкетеров королевы Софии де Монтар.

Приклад тяжелого огнестрела крепко уперт в плечо, мушка наведена практически под срез толстенного дуба, растущего шагах в ста двадцати от дворцовой стены. Н-да, когда я думал, что удержать королевскую резиденцию будет совсем несложно силами всего трех сотен бойцов, я как-то совсем забыл об истинных размерах дворцового комплекса. А заодно и о том, что Вандубар, центральный парк Варшаны, подходит к одной из его стен.

Окультуренный кусок древнего леса, превращенный в великолепный парк, стал отличным укрытием для атакующих — ведь любое старое дерево служит надежной защитой стрельцам противника… Но сейчас-то я точно знаю, что за этим деревом укрылся стрелец-бунтовщик, перезаряжающий свой огнестрел, и жду его появления, предельно расслабив тело и стараясь не сбить ритм сердца.

— Верные присяге…

За деревом наконец-то обозначилось какое-то шевеление.

— …Острые клинки! — тихонько мурлыкаю себе под нос слова гаскарского марша, начав мягко тянуть за спусковой крючок.

— Реют наши стяги…

Враг показался из-за дуба — ровно в том месте, куда я и целился. Палец продолжает движение — и курок падает с легким щелчком, высекая искру и подпаляя порох на полке. Спустя мгновение огнестрел громыхнул выстрелом, крепко толкнув прикладом в плечо.

— Повержены враги!

Противник валится назад с простреленной грудью, я же, спрятавшись под окном, ставшим теперь бойницей, лихорадочно перезаряжаю оружие. Конечно, сравнение с бойницей весьма условно — но набитые землей корзины, уложенные на полированный подоконник из ценной древесины, дополнили импровизированное укрепление, отлично защищая от пуль и ищущего взгляда врага. Мне же для стрельбы достаточно узкой щели, что я специально оставил между продолговатыми корзинами.

— Зашевелились! Зашевелились, гады!

Заполошный крик Жака излишен — всем стрелкам и так видно, что из глубины парка потянулась очередная волна атакующих. Умывшись кровью в прошлый приступ, они оставили у стен дворца лишь с полсотни стрельцов, отвлекающих нас беспокоящим огнем, да иногда попадающих в цель. Убитый мной лех до того попал точно в глаз Раулю, делящему со мной «бойницу»… А теперь новая атака мятежников, сделавших правильные выводы из прошлого штурма.

Да, некогда настоящий, боевой замок лехских королей перестроен, его каменные стены превратились в дворцовые корпуса, а ров осушен, засыпан, и сверху уложена брусчатка. Но именно эта ровная площадка по всему периметру корпусов отгорожена от внешнего мира крепкой чугунной оградой, с толстенными, высокими прутьями, заостренными сверху. Казалось бы, чисто декоративное, несерьезное укрепление, но по сути своей не уступает, а, скорее, даже превосходит гиштанские рогатки. Конечно, при должном усердии и трудолюбии оно будет легко преодолено — но не под частым огнем из окон дворца… Между тем лидеры ракоша, несмотря на долгую и тщательную подготовку вооруженного бунта, даже не задумались запастись артиллерией — а действительно, для чего им пушки, какие твердыни брать? — уповая на малочисленность сторонников короля и легкий штурм дворца. Но немного просчитались… Их первая атака закончилась еще при попытке перелезть через ограду, результатом которой стали сотни неубранных трупов, у нее же и оставшихся.

Но выводы лехи сделали — на этот раз пошедшие на штурм несут в руках десятки разнокалиберных лестниц, с помощью которых вполне возможно преодолеть и ограду, и подняться к окнам… В зале тихо раздаются слова до боли знакомой песенки:

— Так, парни, не раскисаем! — Приходится кричать, чтобы приободрить людей, а то некоторые уже начали тихонечко напевать песню висельников. — Вы гвардейцы или кто? Разве мы допустим, чтобы эта свора мятежников прорвалась во дворец сквозь наши ряды?! Нет?! Так заряжай огнестрелы и готовьсь к залпу!

Ничто не отвлекает от тоски лучше, чем старая добрая зарядка оружия.

— Цельсь!

Вместе со всеми высовываюсь в свою «амбразуру», снизу тут же бьет гораздо более дружный залп стрельцов, прикрывающих атаку врага. На этот раз их огонь предельно точен — рядом я слышу короткие вскрики боли. Посланная в меня пуля ударила в корзину совсем рядом с головой и оторвала кусок прута, царапнувшего висок. Но это ничего…

— Огонь!

«Бойницы» оживают где одним, где двумя выстрелами, выкашивая первый ряд атакующих, только-только добежавших до ограды. Так, кажется, еще на пару залпов нас хватит.

— Перезаряжай!

Трясущимися от напряжения руками взвожу курок, насыпаю порох в ствол, забиваю в него пулю, снаряжаю пороховую полку… Готово.

— Цельсь!

Приставив к ограде короткие лестницы, лехи сноровисто взбираются по ним и тут же спрыгивают вниз с нашей стороны. Для дополнительной страховки они набросали на острые наконечники прутьев какое-то тряпье. И тут же через ограду перекидываются более высокие лестницы, предназначенные для штурма. Но самое же дрянное — сквозь прутья в нас целятся уже десятки стрелков… Все это промелькнуло перед глазами в одно мгновение.

— Огонь!!!

Стреляю уже не целясь, просто направив ствол вниз, в сторону противника, — и тут же ныряю за корзины. Судя по толчкам, отдавшим в спину, в мою «бойницу» ударило как минимум три пули. А я становлюсь завидной мишенью!

— Перезаряжай!

Десяток-другой секунд уходит на изготовку огнестрела к следующему залпу. К этому моменту стальные крючья лестницы — и когда успели приковать? — цепляются за подоконник. Сейчас полезут…

— Гранаты к бою!

Пока я сноровисто, не показываясь в окне, перебегаю к ящику, плотно набитому небольшими, практически идеально круглыми чугунными бомбами, в голове в очередной раз промелькнула самодовольная мысль — как же я тогда угадал с арсеналом! Не разори его рогорцы, и чем бы мы сейчас встречали штурм бунтовщиков? А чем враг смог бы ответить?! В узком зале, обустроенном в бывшей крепостной стене, подрыв всего одной гранаты будет фатален для всех обороняющихся…

Подпаляю запал в специально разожженном и до того накрытом стеклянным колпаком светильнике, стоящем на полке справа, и со всех ног бросаюсь к своей «бойнице». Но голова первого противника уже показалась над уложенными на подоконнике корзинами…

— Бей!

Граната улетает в распахнутое окно, проскочив рядом с головой леха, который рефлекторно уклонился, и я тут же вырываю из-за пояса заранее взведенный колесцовый самопал. Противник также вскидывает руку с зажатым в ней самопалом, но я опережаю его на долю секунды. В закрытом пространстве выстрел бьет неожиданно оглушительно, и с трех метров я не промахиваюсь — враг беззвучно падает с простреленной головой.

Ругнувшись — вторую гранату подпалить не успел! — бросаюсь к изготовленному к бою огнестрелу, оставшемуся стоять слева у «бойницы». Прижавшись к стене меж окон, поднимаю оружие — одновременно с рывком вверх по лестнице очередного противника. Сцепив зубы — пристрелить не успеваю — направляю ствол ниже и разряжаю его в карабкающегося по соседней лестнице врага.

Окажись в руках атаковавшего меня леха шпага, и моя жизнь закончилась бы одним точным уколом. Но сабельный удар я встречаю ложем вскинутого огнестрела — и тут же рывком вправо «стряхиваю» его вниз. Противник открывается на мгновение и пропускает тяжелый удар стального ствола в живот.

Отбрасываю разряженный огнестрел и с шагом вперед выхватываю кинжал, одновременно прихватив леха за шею, в следующее мгновение узкое стальное жало вонзается в его живот.

Толкаю тело врага вперед, и шпага со свистом покидает ножны. Шаг вперед, отточенный укол — и клинок прошивает грудину взобравшегося на корзины бунтовщика.

Его товарища, соскочившего с подоконника чуть раньше, с успехом встретил Жак, разрядив в лицо самопал.

Положение спасла сотня мечников-рогорцев, пришедших на помощь, когда лехи уже оттеснили нас от окон и все быстрее заполняли зал, застеленный дымом и пропахший кислым запахом сгоревшего пороха — и свежей крови. Но именно благодаря повисшей в зале плотной дымке лехи пропустили момент атаки — и вскоре были смяты безудержным натиском рогорцев. Н-да, если бы не союзники, три жалких десятка моих бойцов давно были бы смяты. Впрочем, все равно больше половины их нашли сегодня свой конец…

— Ну что, вовремя мы, Серега?!

Это рогорцы так коверкают мое имя. Хотя почему коверкают? Скорее, произносят на свой манер. А данный конкретный рогорец, бритоголовый гигант с бугрящимися мышцами, еще и белозубо скалится, будто и не было сейчас жаркой схватки. Эх, мне бы как Велеславу — чтобы все как с гуся вода…

Велеслав выбился в командиры еще в самый первый день ракоша. Это он с десятком таких же отчаянных рубак бросился вперед лишь с клинками в руках, выбив стражей арсенала из узкой входной калитки. Увы, переговоры с моими людьми зашли в тупик — хотя именно благодаря им и была открыта та самая калитка.

Рогорцы потеряли при штурме не менее шести десятков воинов — зато отлично вооружились и экипировались, нагрузив все изъятые в округе повозки и телеги бочонками с порохом и гранатами, а также прихватив с собой инструмент для отлива пуль. Когда же к еще далеко не полностью разоренному арсеналу приблизилась лехская хоругвь, Велеслав приказал, нисколько не колеблясь, подорвать оставшиеся запасы пороха. Взрывная волна от грянувшего взрыва смела крыши с окрестных домов, а начавшийся пожар терзал кирпичный остов арсенала еще два дня, уничтожив заодно весь квартал.

Силы рогорцев были поделены натрое — и своих людей Велеслав также отвел ко дворцу, вооружив заодно и товарищей. Оставив в замке часть бойцов, он и командир воинов, сопровождавших княгиню, некий Эдрод, совершили дерзкий налет на продуктовые склады, в тот момент практически никем не охраняемые. Полковники взбунтовавшихся хоругвей явно не ожидали, что в городе объявится третья сила, которая примет сторону короля, а потому вначале действовали нерешительно, с оглядкой, что позволило рогорцам с мизерными потерями провернуть обе боевые операции.

А вот третья часть отряда попала в серьезный переплет. Нет, оружейные мастерские они заняли практически без потерь и вооружились, пусть не так, как разорившие арсенал воины, но вооружились — и вполне неплохо. По крайней мере, на три с половиной сотни бойцов пришлась чуть ли не сотня стрелков. Однако мои люди-проводники имели приказ вести рогорцев к дворцу сейма, дабы его занять, — что и было сделано.

Н-да, ведь это была именно моя ошибка. Непозволительно и необдуманно распылять силы в подобной ситуации. Короче говоря, именно дворец сейма должен был стать оплотом бунтовщиков по первоначальному замыслу, этаким символом защиты свобод всей шляхты (хотя пользуются ими лишь магнаты, но не суть). И все равно лехи поначалу проворонили атаку рогорцев, растерялись, уступили дворец… Но ненадолго. Осознав, кто именно является их противником и на что посягнул, самые инициативные командиры мятежников тут же бросили людей на штурм, кровавый и страшный. Бой длился весь вечер и всю ночь, Велеслав и Эдрод пытались прорваться к своим на помощь, да где там… сами едва смогли отступить. Совершенно неподготовленный к обороне дворец сейма и замком-то никогда не был, даже в глубокой древности — и стал ловушкой для занявших его рогорцев и моих людей. Как только у них кончились пули и порох, лехи неудержимым валом ворвались в здание и устроили резню — пленных не брали. Впрочем, судя по информации от захваченных уже при штурме королевского замка языков, рогорцы в плен и не сдавались, рубились яростно, до последнего. Какая-то часть воинов, осознав безвыходность положения, сумела зажечь огонь в нескольких залах, вскоре переросший в большой пожар. Отбить здание лехи успели, а вот потушить все быстрее разгорающееся пламя уже не смогли — и до сотни их сгинуло в огне, навсегда упокоившись в обугленном символе шляхетских свобод.

На фоне столь шумных событий в первый же день ракоша как-то теряются еще два, гораздо менее масштабных. Во-первых, благодаря захвату офицеров хоругви, подступившей к северным казармам, мы сумели избежать штурма, вынудив пана Збыслава приказать своим людям отступить. Сделал он это не просто так, долго не соглашался… Но обещание скорой расправы вкупе с данным мной словом чести, что хорунжего с офицерами отпустят, коль он согласится на выдвинутые мной условия, убедили упрямца. Так что штурма удалось избежать, и я вывез из казарм полторы сотни измученных голодом и ранами рогорцев, которые не могли даже двигаться без посторонней помощи. И хотя это и лишние едоки, бросить их мне не позволила совесть, да и банальная воинская солидарность. К слову, как оказалось, Велеслав и не ждал от меня другого, на полном серьезе оставив людей под мою ответственность! Что, впрочем, не помешало рогорцам всерьез меня зауважать.

Ну а во-вторых… Во-вторых, к дворцу отступил король в сопровождении хоругви герцога Золота. Н-да, его появление в замке… Скажем так, оно было встречено весьма прохладно. А уж учитывая, что Якуб с испугу решил брать всех горлом, то есть перешел на спесивый начальственный рык, да наорал на встретившую его Софию, на самом деле выигравшую ему же время… Короче, и так ненавидимый рогорцами, он чуть ли не подписал себе приговор. Ситуацию спасла княгиня, не преминувшая, впрочем, показать, кто есть кто на самом деле… Да уж, ее едкую, полную презрения речь не один я запомнил надолго.

— Ваше величество, не знаю, как в Республике, а в Рогоре не принято поносить свою супругу на глазах сотен людей. По ту сторону Каменного предела даже бытует поговорка: не выноси сор из избы. А между тем любой другой мужчина на вашем месте благодарил бы свою супругу за столь ценную помощь. Быть может, вы не осознали, — к презрению вперемешку с ядом в голосе Лейры добавились весьма угрожающие нотки, — но сегодня София де Монтар, королева Республики, спасла ваш престол!

Казалось бы, короткая речь, остановившая супружескую ссору — ну это если забыть, что супруги являются монархами не последней в срединных землях державы! — но на деле Лейра сказала гораздо больше. И в словах про необходимость благодарности был замаскирован отсыл к реальной спасительнице положения, а упоминание престола — предупреждение и призыв считаться с человеком, в чьих руках он сейчас на самом деле находится.

Да уж, попал Якуб в переплет… Захваченные им магнаты не дали нам никакого преимущества — ибо большинство их сторонников, как оказалось, преследуют в начавшемся ракоше собственные цели. Хотя цель-то у всех одна — упрочнить свое положение и влияние своего рода, вот только почетных и сладких мест на всех явно не хватает… А потому полковники ведут себя независимо, справедливо полагая, что король не решится претворить в жизнь угрозу казнить захваченных бунтовщиков. Ибо тем самым он лишится последней страховки, а кроме того, настроит против себя всю без исключения шляхту. Ну или им (увы, в том числе и королю) так кажется. Но даже если Якуб решится для острастки умертвить магнатов, никто не станет их особо оплакивать. Учитывая же, что ситуация может полярно измениться, его величество если и не лебезит, то уж точно старается предоставить пленникам лучшие условия проживания!

При всем при том реальной силой, а значит, и властью во дворце обладает княгиня. Причем ситуация сложилась крайне непростой для обеих сторон — Якуб фактически сам находится в заложниках у людей, чьим врагом, и врагом, надо признать, бесчестным, был совсем недавно. Одно слово Лейры — и его мгновенно растерзают. В то же время без короля, как символа законной власти, рогорцы превратятся из защитников истинного правителя в опасных для всей Республики врагов, коих рано или поздно — а скорее, все же рано — уничтожат. Почему, скорее, рано? Да потому, что на стороне бунтовщиков сейчас сражаются самые верные и решительные сторонники магнатов. Между тем в их тылу уже поднимаются хоругви сторонников короля — хотя вернее сказать, врагов или недругов магнатов, желающих поквитаться за старые обиды, или авантюристов, рассчитывающих на победу законного правителя. Ведь за ней неизменно последует передел собственности участников ракоша — в пользу лоялистов… Но если короля не станет и дворец окажется в руках лишь рогорцев, то все сомнения и личные обиды будут тут же отброшены, шляхта сплотится против «истинных» мятежников. Причем в этом случае в руки возьмет оружие самая многочисленная группа дворян — воздерживающиеся, что сейчас спокойно и бездеятельно ждет, чья сторона возьмет верх.

Потому при всей своей неприязни и даже ненависти к Якубу Лейра не просто вынуждена с ним считаться, но также и строить нормальные деловые отношения. Ведь в случае победы княгиня рассчитывает изменить условия протектората Рогоры, а главное, вместе с ребенком вырваться из золотой клетки… Но пока получается не очень, король и княгиня чересчур горды и ненавидят друг друга — зато с королевой Лейра сошлась довольно близко. И в отличие от людей герцога Золота, неизменно находящихся рядом с монархом, София посчитала необходимым направить треть своей гвардии на помощь рогорцам. И, конечно, их возглавил я — что является не черной неблагодарностью, а, скорее, наоборот, заботой о верном человеке. Пусть королева и подставила меня под вражеские пули и клинки, но спрятала от гнева Якуба, на службе которого я формально нахожусь и чей приказ фактически нарушил по воле его супруги. Но с Софией-то король ничего не сделает — по крайней мере, пока та ходит в лучших подругах всевластной княгини, — а вот отыграться на основном исполнителе вполне может. И плевать, что без рогорцев его уже давно низвели бы, ненависть к недавним врагам и попранная гордость затмевают здравый рассудок. Вот такие вот невеселые дела…

— Не кисни, ванзеец, отбились же!

— Сегодня да… Но наши силы тают.

Велеслав чуть помрачнел лицом, но лишь на мгновение:

— С такими потерями лехи кончатся быстрее! Выстоим!

На оптимистичные слова рогорца я отвечаю вымученной улыбкой.

— Будем надеяться. В конце концов, за всю историю Республики еще не было такого, чтобы бунтовщики осадили короля в его собственном дворце, а тот столь долго защищался. Время работает на нас, герцог Алькар и наемники с каждым днем все ближе… Прорвемся!

— А я тебе что говорю! Эх, Серега, как отобьемся, так погуляем на славу!

Н-да, мой жизнерадостный друг, боюсь, как бы после победы нас всех не объявили государственными преступниками и настоящими виновниками начавшихся боев.

Глава 6

Князь Ромоданский, воевода полка правой руки.

Воевода полка правой руки — одна из высших должностей ругской армии. И Григорий Романович Ромоданский всю жизнь двигался к ней, начав свой путь далеко не князем и даже не сотником витязей, а всего лишь рядовым воином из мелкопоместной дворянской семьи. Родительских средств не хватило даже на тяжелый доспех, как старшему брату, так что свою службу будущий полководец начал легким всадником на южном порубежье. И чего только не пришлось ему пережить за свою очень долгую и крайне насыщенную воинскую судьбу!

Высокий и от природы физически мощный (а уж данную от рождения силу будущий ратник развивал с малых лет), Григорий обращал на себя взгляды не только молодых вдовиц, но и внимание командиров, что позволило ему в скором времени стать десятником. А уже во главе десятка он совершил свой первый подвиг.

Возвращаясь из степного поиска, дозор Григория внезапно натолкнулся на отряд торхов. Видать, кочевники сумели просочиться через разъезды витязей и захватили богатый полон из не успевших спрятаться селян. Воины обоих отрядов увидели друг друга одновременно — вот только торхов была целая сотня, а в дозоре лишь десять ратников… И все же Ромоданский без раздумий бросил их в бой, посчитав, что лучше с честью погибнуть, чем безвольно смотреть, как угоняют в степь детишек да баб.

И такова была ярость удара ругских ратников, сознательно пошедших на смерть, что торхи дрогнули. Не последнюю роль сыграл сам Григорий, срубивший обоих батыров бея и пополам, до самого седла разваливший знаменосца с бунчуком. Предводитель торхов, неосторожно сунувшийся вперед — а чего бояться всего десятка ратников? — в страхе бежал от клинка великана-руга, сразившего телохранителей, а за ним потянулась вся сотня. Видать, решили, что за малым отрядом врага следуют более крупные силы, раз сам бей улепетывает! В итоге полон ратники отбили, потеряв лишь трех своих бойцов — и порубив в отместку три десятка бегущих кочевников, разом потерявших всю свою свирепость!

Этот бой стал началом стремительного взлета Ромоданского — за десятком отличившемуся витязю доверили и сотню, ставшую в скором времени самой боевой на всей линии. Да и что говорить, когда сотник сам хват! Не умеющий жалеть себя Григорий не жалел и никого вокруг, а с детства приученный отцом к постоянным тренировкам, он все соки выжал из своих людей, но сделал из них действительно лучших рубак! И когда заполыхало на северной границе, когда свеи вероломно напали на торговые поселения и немногочисленные крепости у студеного моря, воевода ертаула — сторожевого полка — в числе лучших людей направил в походную рать и сотню Ромоданского.

Здесь, на севере, Григорий вскоре стал известен не менее, чем на южном порубежье. Еще по приграничью склонный к самостоятельным действиям, Ромоданский предложил воеводам использовать сотни легких всадников для беспокоящих, «клюющих» ударов, на что и получил полное добро.

Его отряд свеи прозвали «призраками», ибо сотня Григория атаковала всегда внезапно, в капусту рубила своих жертв и успевала уйти прежде, чем на помощь врагу поспеет подкрепление. Впрочем, пару раз его ратники устроили грамотные засады и целиком истребили конные отряды свеев, отважившихся на погоню. С тех пор никто этим неблагодарным делом особо не увлекался, а многочисленная, но не очень поворотливая армия северян оказалась, по сути, парализована из-за неспособности обеспечить себя фуражом и провиантом. Отряды добытчиков практически всегда поголовно истреблялись «призраками», коих на деле было не менее двух тысяч… Но самым известным сотником среди их командиров стал Ромоданский.

Свеев удалось потеснить даже без решающего сражения — их полководцы не решились испытывать судьбу в схватке, когда солдаты с месяц голодали… А Григорий получил неожиданное предложение — стать командиром впервые создаваемого в Ругском царстве рейтарского полка. Успевший оценить боевые качества свейских рейтар непосредственно в схватке и выделив для себя все их преимущества и недостатки, Ромоданский легко дал согласие. Да, прощаться с боевыми товарищами было ой как непросто — но в будущем воеводе впервые заговорило тщеславие и желание подняться выше, гораздо выше нынешнего положения. Рейтарский же полк, набираемый исключительно из витязей, давал молодому еще полковнику (уже полковнику!) широкие возможности для личного роста.

Полк был готов уже через год — и на маневрах, организованных специально для базилевса, продемонстрировал великолепную выучку и слаженность действий. Где интуитивно, где используя древний опыт обучения латных всадников, ныне практически забытый, Ромоданский сумел подготовить рейтар, ни по боевым качествам, ни по слаженности действий ничем не уступающих свеям. Пригодилось ведь детское увлечение сказаниями о древних катафрактах Востока… Базилевс пожаловал молодого полковника шубой со своего плеча — и назначением в действующую армию: заурцы вновь предприняли попытку пойти в наступление на юге.

Эта война была скорой, но крайне кровопролитной. Могучая армия мамлеков легко прорвалась сквозь приграничные укрепления, неприступные для торхов, и устремилась вглубь страны. Молодой еще базилевс Феодор, не имея времени собрать все дворянское ополчение, лично двинул навстречу врагу самые боеспособные полки, базирующиеся рядом со столицей, по пути вбирая в войско всех способных держать оружие в руках. Но все равно на момент столкновения его рать раза в полтора уступала численности войска заурцев, вобрав в себя дворян лишь большого и передового полков.

Битва была кровавой. Враг несколько раз накатывал на ряды вооруженных пиками крестьян и стройные порядки стрельцов — и всякий раз откатывался назад, чередуя атаки на флангах. А потом заурцы ударили прямо в центр ругской рати — ударили массой панцирной конницы, сипахов, нацелив их на реющий стяг базилевса… Бронированный клин кавалерии мамлеков рассеял пешцев, протаранил строй стрельцов и устремился к холму, где расположилась ставка Феодора… И у самого его подножия врубился в ряды единственного доступного резерва государя — рейтарский полк Ромоданского.

Сеча была жуткой, заурцы рубились бешено, лезли вперед, не считаясь с потерями. Сам полковник, искусный и могучий воин, был фактически изрублен саблями и уцелел лишь благодаря прочности доспехов да верному коню, после смерти прикрывшему своим телом наездника. Но пока рейтары героически гибли у самой ставки, государь атаковал сипахов латными витязями, сняв их с обоих флангов. Двойная атака смешала ряды мамлеков, что привело к победе — ведь была уничтожена ударная сила заурцев. А наполовину задавленного, наполовину изрубленного защитника государя извлекли из-под коня уже вечером — и базилевс тут же, на поле боя, даровал еле пришедшему в себя Ромоданскому титул князя. Высший титул в иерархии царства!

Непродолжительное время новоиспеченный князь обитал при дворе, однако даже воздух во дворце базилевса был пропитан лизоблюдством и показным верноподданничеством. Прямой по натуре, привыкший к простому, пусть и грубому, зато честному обращению воинов, Григорий Ромоданский быстро затосковал. И мудрый не по годам базилевс, пусть и не без сожаления, отпустил верного воина в приграничье, назначив воеводой сторожевого полка.

Три года новоиспеченный воевода восстанавливал порушенное порубежье, налаживая систему разъездов, отстраивая городки и возводя новые остроги. Опыта и организаторских способностей воеводе хватало, и своему преемнику Ромоданский сдал южный рубеж еще более прочным, чем до вторжения заурцев.

Действия рейтар в битве у Молоховой горы — сражении, где отличился Григорий Романович, — были высоко оценены базилевсом. И хотя остатки его полка расформировали, по прошествии трех лет государь приказал создать сразу несколько подразделений — и не только рейтар, но и пикинеров и мушкетеров, названных впоследствии полками нового строя. Кандидат для отладки службы в новообразованных подразделениях уже давно себя зарекомендовал… Таким образом, князь Ромоданский получил новое назначение, на этот раз помощником воеводы полка правой руки, в составе которого формировались новые части.

И вновь по прошествии двух лет государь отметил успехи князя, прочно закрепив за ним звание собственного любимчика. Но Григорий Романович действительно ни разу не подвел доверия базилевса, и полки нового строя не стали исключением — эти подразделения продемонстрировали высокую степень выучки и профессионализма офицеров и солдат.

Что же, князя ждало новое назначение — на этот раз он стал воеводой полка правой руки, командиром западной, граничащей с Республикой украины. Опытный порубежник, начинавший свой путь простым всадником, Ромоданский с удвоенной энергией приступил к налаживанию службы. При нем была введена привычная на юге дымовая сигнализация и налажена система патрулей, гораздо больше, чем при предшественниках, тратилось времени на обучение гарнизонов и расквартированных по городкам частей, строились новые крепости и обновлялись старые укрепления. А три лета назад в Республике началось восстание рогорцев — и вся западная граница с того момента жила в сиюминутной готовности к выступлению. Но приказ идти на помощь добившемуся независимости королевству государь отдал лишь два с половиной месяца назад.

Пожалуй, этот поход стал самым сложным испытанием в жизни князя. Никогда до этого он не собирал под свою руку столь огромные силы в единый кулак, никогда еще не был ответственен за многие тысячи воинских жизней. Одно дело налаживать службу на укрепленном десятком крепостей кордоне, протянувшемся на сотни верст, и совсем другое — брать под свое начало всех его защитников, рискуя в случае неудачи оставить Родину без защиты.

Ну а кроме моральных терзаний и смутного волнения, что может и не справиться, на Григория Романовича обрушилось множество неизвестных ему ранее проблем.

Начать нужно с простого — двадцать тысяч воинов потребно ежедневно кормить и поить, и желательно хотя бы относительно свежими продуктами (не хватало еще эпидемий). Тянуть за собой гигантский обоз непрактично — продукты могут и пропасть, а скорость движения армии падает до скорости самой медленной и скрипучей обозной телеги, — а грабить местных жителей, настраивая население против себя, не только неправильно и бесчестно, но и государь строго запретил. В итоге пришлось идти на компромисс, выделив обозу сильное охранение и бросив вперед летучие отряды легких витязей — захватывать близлежащие продовольственные склады, расположенные в более-менее крупных городах и городках. И на местах у населения еду не отбирать, а скупать, пусть и по дешевке, излишки провианта. Решение в данной ситуации далеко не самое глупое, вот только обратной его стороной стало сокращение войска на целую четверть!

Другой проблемой стали вдруг участившиеся случаи насилия над населением, мародерство, грабежи и даже дезертирство. Никогда еще Ромоданский не сталкивался с подобными проблемами — привык, что на границе ратники служат честно, селян не обижают. А тут вдруг такое… Нет, людей тоже можно понять — паны никогда не отличались кротким нравом и во время войн могли запросто спалить захваченную деревню… вместе с жителями. Или поставить вдоль дорог колья с насаженными на них ратниками, попавшими в плен, или по пьяни изнасиловать девок и баб, а потом жестоко их порубить… Это можно понять по-человечески — то, что загорелись поместья и давно уже обветшавшие замки шляхтичей. Да только вкусившие плоть беззащитных панночек и вдоволь пограбившие барское добро вчерашние честные ратники начали запросто грабить и нищих кметов, без всяких раздумий задирать подолы простых девок и баб… Понятно, что мужья и отцы пробовали заступиться — так ведь с косой и вилами, да плотницким топором против огнестрелов и сабель много не навоюешь! Но ведь были же потери и среди ругов. А озлобившиеся, вкусившие невинной крови воины, с пугающей скоростью терявшие человеческий облик, мстили селянам, сжигая деревни, где кметы посмели оказать сопротивление. А попутно и грабили их — не пропадать же добру! За немногими потерявшими над собой контроль потянулись и остальные вои…

Словом, князю пришлось на деле убедиться, что дисциплина в походе — вещь первостепенная и архиважная. Еще никогда ему не приходилось проливать кровь своих же — но, когда потребовалось, Григорий Ромоданский пошел на это без колебаний. Мародеров и грабителей ждала позорная смерть в петле, но на время похода князь позволил им принять более достойную — от клинков своих же товарищей. Причем, хорошенько подумав и взвесив все «за» и «против», палачами воевода назначил самых отличившихся при грабежах, заводил и стихийных вождей, пообещав не лишать живота взамен позорной работы. Многие, правда, отказались, но были и те, кто решил купить свою жизнь казнями товарищей. Да, было и такое… Правда, никто из них не дожил до следующего утра, бесследно сгинув прямо в расположении частей, и никто уже не дознавался об их исчезновении. Князю было важно показать ратникам, насколько гнилая душа у тех, кто поднимает руку на безоружных, и вызвать у служилых не столько страх перед расправой, сколько отвращение и ненависть к таким людям. У него получилось — воев проняло, и дальнейших случаев насилия над мирным населением удалось избежать. Вот только особо отличившиеся отряды и вовсе предпочли дезертировать, и, чтобы не разлагать собственный тыл, Ромоданский был вынужден выделить летучие сотни витязей для истребления новоиспеченных разбойников — вчерашних соратников.

А между тем легкая кавалерия была нужна воеводе как воздух! Ибо, вторгаясь в чужую землю, князь более всего уделял внимание разведке — для него было важно без исключения все. И расположение населенных пунктов, и наличие у противника еще не до конца обветшалых укреплений, способных послужить в бою. Легкие разъезды должны были обнаруживать и истреблять шляхетские хоругви, но главное — не пропустить момента сближения с королевским войском.

Вот только вместо армии Якуба забравшиеся вглубь герцогства разведчики встретили тысячи рогорских беженцев, из уст в уста передающих одну и ту же страшную весть: Рогора пала под клинками заурцев, султанат завладел землями по ту сторону Каменного предела!

Ошарашенный новостями князь срочно отправил гонцов к базилевсу, прося инструкций в связи с изменившейся в корне ситуацией. Григорий Романович был уверен в необходимости дипломатических шагов — ведь теперь, учитывая заурскую угрозу, Республика автоматически получала статус наиболее вероятного союзника! А разоренная Рогора, наоборот, теряла всякую союзническую ценность.

Между тем останавливаться воевода не стал и, приняв в расчет многочисленность выступившей заурской армии, поспешил закупорить проход в горы. Не имея права заключать перемирие от собственного имени, князь был вынужден направить на север крупный заслон, закрепившийся на удобном для обороны берегу Влатвы. Шесть тысяч пешцев при полусотне орудий и две тысячи легких всадников-витязей увел за собой товарищ воеводы, родовитый, но оттого не менее разумный и боевой воевода Андрей Шеян. Так что за тыл Григорий Романович не беспокоился, а вот его собственное войско, увы, в значительной степени ослабло. Четыре тысячи панцирной конницы — рейтар и латных витязей, семь стрелецких приказов по пятьсот воинов в каждом, солдатский мушкетеро-пикинерский полк в полторы тысячи бойцов, да пушкарей пять сотен на семьдесят орудий — вот, собственно, и все силы. Некоторые молодые воины пугались, когда слышали рассказы беженцев об огромной, затмившей горизонт армии врага, но сам князь знал, насколько велики глаза у страха, а потому справедливо оценивал силы заурцев максимум тысяч в сорок воинов. Вчетверо более, чем у него, но воевода занял оставшиеся от летней кампании полевые укрепления рогорцев, перестроенные лехами для обороны горного прохода. Их было нетрудно чуть обновить да расчистить, и Григорий Романович был убежден, что на этой позиции отобьется и от более могучего врага. Хватило бы продовольствия…

Несмотря на собственную бережливость и рачительность, князь отдал половину обоза беженцам. Впрочем, почему отдал? Честно продал. Ибо среди бегущих от врага жителей ему встретились жены бунтаря короля и его наследника — между прочим, мать и дочь. А с ними оказался и золотой запас Рогоры, вывезенный по приказу принесшего присягу лехам «великого князя». Как же у них все запутанно… Впрочем, когда и где в смутные времена было иначе?

Так вот сей золотой запас и должен был быть потрачен на закупку провианта! Так что Григорий Романович, реально оценивая возможность «потрясти» еще лехских кметов, успевших собрать хороший урожай — заплатив к тому же полновесными золотыми и серебряными монетами, — решил помочь бедствующим. Не забывая, впрочем, о себе и нуждах войска.

И вот уже пять дней, как его рать встала непреодолимой стеной, заняв многочисленные укрепления у развалин Волчьих Врат. Князь ждал врага со дня на день, отправив сквозь горный проход многочисленные разъезды, но сегодня они вернулись — и не одни, а с весьма необычными гостями.

Вся жизнь, а в особенности события последних дней пролетели перед глазами воеводы за несколько мгновений. Да, Григорию Романовичу нравилось вспоминать себя молодым — высоким, статным, могучим, грозой торхов и любимцем сдобных вдовушек, мечтавших провести хотя бы ночь с настоящим богатырем… Но, увы, все в прошлом. Битва у Молоховой горы разделила жизнь князя на «до» и «после». Ибо теперь многочисленные ранения дают о себе знать, с каждым днем все сильнее мучая некогда крепкого мужчину.

Голова князя полностью облысела, а тело без привычных физических нагрузок сильно раздобрело и стало рыхлым. Да, сдал бывший ратник, и очень сильно сдал… Но как же иначе, если на правой руке осталось всего три пальца, что с трудом держат саблю, а левая так вообще усохла после сечи? Как иначе, если ходит воевода всерьез хромая на левую ногу и не может даже ровно встать, скашиваясь набок? Одно счастье, что в седле физические недуги не так уж и сильно бросаются в глаза — но как быть с болями во всем теле, особенно усиливающимися в непогоду?

Григорий Романович с грустной улыбкой поставил рог с хмельным медом на столешницу. Да, он мучается, и содержимое сего сосуда давно стало одним из немногих средств, что притупляют боль. Но ведь он жив! Он жив — а многие побывавшие с ним в бесчисленных схватках давно уже легли в землю. А князь живет и даже радуется жизни — особенно своей златовласой красавице жене Ксении и маленькому комочку счастья, их доченьке Миле, любимице воеводы… Да и государь не обделяет его ни вниманием, ни уважением, а уж как возвысился род Ромоданских! И ведь может статься, уже ранней весной появится наследник — по крайней мере, повитухи, осмотревшие жену перед самым отбытием князя, уверяли счастливых супругов, что родится мальчик…

Эх, лишь бы доверие государя не предать, лишь бы воев как можно больше в сече сберечь! Да врага злого, заклятого положить в землю у этих самых гор!

— Зови!

Пора. Откинувшись на спинку прочного походного кресла, Григорий Романович приготовился встречать гостей. Украдкой протерев лысину от обильно выступившего пота — что вы хотели, вес да обильное питие! — он постарался придать лицу самое величественное выражение.

Вошедшие в княжий шатер довольно занятны. Старший, высокий и чуть суховатый мужчина с широкими плечами и узловатыми, жилистыми руками, смотрит уверенно, держится независимо и даже слегка высокомерно. Его серые глаза напоминают две льдины, и даже воеводе стало не по себе, когда он поймал на себе их взгляд. Впрочем, виду Григорий Романович не подал и с удовлетворением про себя отметил, что этот «гость» старше его годами.

Второй же — молодой мужчина, крепкий, с загорелым, обветренным лицом и прямым, честным взглядом, левая рука перевязана. В уголках его рта угадывается дружелюбная улыбка, но он также держится независимо, впрочем, и без лишнего самомнения.

Обоих роднит ощущение внутренней силы, заключенной в телах и ищущей выхода. Хотя внешне — простые воины в обычной походной, легкой и практичной одежде, но даже без намека на какие-либо изыски. Да и рукояти их клинков, потертые от частого использования, явно не походят на инкрустированные самоцветами рукояти парадных сабель и шпаг. И тем не менее оба вошедших представились королями! Молодой — Рогоры, а старый — самой Республики. Только вот монарх последней пока еще борется за власть в охваченной усобицей Варшане (свежие донесения от разведчиков!) и здесь быть никак не может. Да и короля Рогоры — первого и последнего! — недавно казнили в столице как опасного бунтаря… Или он умер в темнице? Впрочем, не все ли равно?

— Кто вы?!

Первым ответил старый:

— Я Эдрик Бергарский, в прошлом герцог и гетман юга, ныне провозглашенный войском король Республики. Думаю, Григорий Романович, вы должны были о мне слышать…

— Я Аджей Корг, провозглашенный королем Когордом наследник, единственный уцелевший на сегодняшний день. После смерти в бою Торога Корга принял титул великого князя, но теперь присягнул новому королю Республики — и сам провозглашен королем Рогоры! — подхватил молодой спутник Бергарского.

Да уж, про героя Бороцкой битвы воевода полка правой руки был наслышан — и наслышан немало. А сколько тревог было связано с его назначением гетманом юга! Особенно когда последний мобилизовал шляхту и привел в свои земли многочисленные отряды ландскнехтов! Нет, Григорий Романович был уверен, что эти силы копятся именно для вторжения в Рогору, но полностью исключать возможность нападения на царство было нельзя. А уж когда гетман повел наемников в сторону рубежа князя, а после неожиданно пропал у отрогов Каменного предела, тогда и вовсе весь полк был приведен в состояние полной боевой готовности. Да уж, заставил герцог воеводу поволноваться!

— Что, решили воспользоваться ситуацией? Еще один ракош?

Лицо Бергарского мгновенно заострилось, а взгляд из ледяного стал ищущим, колючим.

— Что значит «еще один»?

— Ну как же. — Воевода позволил себе чуть расслабиться, безмолвно пережив еще один приступ боли. — Вы не знаете? В Варшане кипят бои, королевский дворец в осаде, мятежники бросают все силы на его штурм, пока брат королевы, герцог Алькар, спешит к столице с очередной кондоттой ландскнехтов.

— Это шанс…

Молодой «король» произнес эти два слова чуть слышно, но услышали все. И, судя по раздражению, промелькнувшему в глазах Бергарского, он явно недоволен отсутствием выдержки у вассала.

— Господин князь, вы знаете, что за нами по пятам следует войско Заурского султаната?

— А как вы думаете, что я здесь позабыл со своей ратью?! Сколько их?

— На момент вторжения было порядка сорока тысяч воинов. Сейчас чуть менее двадцати пяти.

— Это что же, — в глазах воеводы отразилось недоверие, — вы хотите сказать, что заурцы потеряли порядка пятнадцати тысяч воинов в боях с вами?!

— Быть может, даже более, — разом кивнули оба «короля».

— Хм… — Пальцы князя поочередно опускаются на дерево подлокотника, выдавая охватившую его озабоченность. — Ну а сколько людей осталось у вас?

Мужчины переглянулись, но слово вновь взял Бергарский, как старший в паре и гораздо более искушенный в подобных разговорах:

— Чуть меньше тысячи конницы, в основном легкой, тысяча стрелков, столько же пикинеров-рогорцев, да порядка трех тысяч простых пешцев с клинковым оружием. Шесть легких орудий и десять средних крепостных с самодельными лафетами. За исключением гарнизона Львиных Врат, все имеют изрядный боевой опыт.

— То есть около четырех с половиной тысяч закаленных в боях воинов и полутора тысяч середнячков… Это не так и мало, учитывая наши условия. Встретим их здесь и похороним все планы заурцев на прорыв!

Старший «король» грустно покачал головой:

— Боюсь, не получится.

Григорий Романович удивленно вскинул брови:

— Почему же? В каком смысле не получится?

— Не получится встретить врага здесь. Сколько дней вы уже стоите на этом рубеже?

— Пять дней. Но я не понимаю…

Бергарский с нажимом произнес:

— Придется уйти. Летом крепость пытались брать и положили под ее стенами около шести тысяч воинов, которых после в большой спешке захоронили — уже хорошенько разложившихся. А поскольку земля здесь каменистая, а подвоза леса толком организовать не смогли, сейчас вся эта масса гниющих тел покоится в катакомбах под развалинами замка… Вы же понимаете, что раскормленные человечиной крысы в конечном счете выйдут к людским кострам, принеся с собой «черную смерть»?

— Твою же!.. — Лицо воеводы исказилось от гневного изумления. — Да как такое могли допустить?!

— Слишком спешили, — зло и хлестко отрезал Бергарский. — А теперь стоит поспешить и нам убраться отсюда как можно дальше! И да, князь, прежде чем мы обсудим совместные действия против заурцев, я хотел бы решить вопрос о признания вами моего титула!

— Я не уполномочен на подобные шаги, — спокойно ответил воевода, — и не уверен, что и государь поддержит очередного республиканского бунтовщика…

— С какой целью вы пришли сюда? — На этот раз Григория Романовича перебил Аджей. — Базилевс отправил вас завоевывать южное гетманство или принял подданство Рогоры по просьбе короля Когорда? Или моей просьбе!