Рогора. Ярость обреченных Злотников Роман
Я удивленно посмотрел на Эдрика:
— Что же нам делать в этом случае?
— Как что? Нам нужно как можно быстрее выходить к Львиным Вратам. Попробуем их обогнать.
— Но как же наши позиции южнее города? Мы ведь по-прежнему надежно заперли дорогу, без потерь враг не пройдет! А люди?! Мы не успеем собрать семьи мастеров, а…
— Аджей! — Герцог смотрит на меня словно на неразумного ребенка. — Ты же сам сказал — заурцы решили нас обойти. Что им наша засада у вагенбурга? Они сюда просто не пойдут! И да, Лецек придется сдать, хочешь ты того или нет. Город обречен. Времени собирать семьи беженцев у нас также нет. Более того, без нас им будет безопаснее, у заурцев одной лишь конницы осталось едва ли не втрое больше, чем у нас сейчас всех воинов. На марше они наверняка постараются нас перехватить, атаки будут тяжелыми… Всех, кто будет замедлять наше движение, придется бросить. Этот шаг будет единственно верным в сложившейся ситуации. Потому выступать нужно уже сейчас, крайний срок — завтра утром.
— Ведь мы хотели задержать их сколько сможем, измотать в оборонительных боях…
— И мы превосходно справились с задачей! Противник понес значительные потери, даже большие, чем я был готов предположить. То, что заурцы не сунулись к Лецеку, говорит в нашу пользу — они всерьез нас опасаются. И времени мы выиграли столько, сколько смогли, чего стоит их фланговый маневр с крюком в пару сотен верст! Однако теперь любое промедление грозит нам скорой гибелью.
— Что же, пусть так. Надеюсь, король уже получил ваше сообщение и собирает хоругви…
Серхио Алеман, лейтенант мушкетеров королевы Софии де Монтар.
Очередная дневная смена завершается буквально через полчаса. После меня ждет холостяцкая комната в гостинице, холодное вино с курицей и сыром и… И какая-нибудь доступная красоточка на пару часов — сегодня я совершенно точно хочу разделить ложе с женщиной. Надоело жить мечтами о недостижимой возлюбленной!
Уже ощущая во рту солоноватый, терпкий вкус выдержанного сыра и приятную сладость легкого вина, я преодолел треть привычного маршрута к очередному посту. Вдруг сзади по коридору раздались торопливые, энергичные шаги, практически бег — и, развернувшись, я оказался лицом к лицу с королевой.
Однако… Волосы Софии взлохмачены, в глазах лихорадочный блеск, грудь высоко вздымается в узком корсете в такт взволнованного, прерывистого дыхания:
— Серхио, началось!
Рефлекторно схватившись за рукоять шпаги, я внутренне похолодел от нехороших предчувствий.
— Что началось, моя госпожа?
Глаза Софии яростно сверкнули:
— Ракош, Серхио, ракош! Якуб арестовал магнатов, а верные им полковники уже подняли хоругви! У нас слишком мало времени, нужно быстрее привести сюда рогорцев! Бери княгиню, и скачите в северные казармы!!!
Всего две секунды я лихорадочно обдумываю слова Софии.
— Приказ! Нам нужен подписанный королем приказ! И оружие — в казармах подготовлен арсенал?!
— Нет! — Лицо королевы исказилось в крайней степени негодования. — Якуб оказался слишком глуп, чтобы поставить под собственное знамя дармовое войско! Так что вот мое письмо с личной подписью и деньги: здесь десять тысяч золотых крон!
Увесистый кошель перекочевал в мои руки.
— Небольшой арсенал есть прямо во дворце, также вы можете забрать оружие у охраны казарм. Но торопитесь, Серхио, важна каждая минута!
Кивнув, я со всех ног бросился к посту. Кажется, мне придется снять всю смену…
Великая княгиня, к моей вящей радости, находится в саду — и одна, в момент, когда я ворвался во внутренний дворик, перенятый от старых дворцов Халифата, она с книгой в руках вновь сидит у фонтана.
— Госпожа Лейра!!!
Мой взволнованный голос выдает охватившее меня возбуждение, и княгиня замечает это. Однако отвечает спокойно, едва ли не с насмешкой:
— В чем дело, Серхио? Во дворце пожар?
Игнорируя легкое ехидство в голосе женщины, я четко докладываю:
— Магнаты подняли ракош. Мятежные хоругви с минуты на минуту блокируют дворец. Если мы не успеем в северные казармы…
— Мне нужна проворная кобыла, шаровары — степнячка не опозорит себя ездой по-дамски! — и оружие: сабля, колчан со стрелами и композитный лук в саадаке. Надеюсь, вы найдете все очень быстро, это в интересах вашей госпожи… Да, и легкий кинжал, пожалуйста…
— Рауль! Распорядись! У тебя десять минут!
Город встретил нас небывалой для столицы тишиной — ни тебе привычных зевак на улицах, ни сшибающих с ног ароматов печеного мяса, ни легкой, беспечной музыки… Лишь свист бьющего в лицо ветра да конский хрип — вот и все сопровождающие нас звуки. Мы очень спешим. Лишь изредка до нашего слуха доносятся отдельные крики и отголоски коротких схваток — яростная брань, лязг железа, редкие выстрелы…
Нет, это не мятежные хоругви столкнулись со сторонниками короля — это всякая шваль, отбросы городского дна, промышляющие ночным разбоем, вылезли на поверхность, почуяв сладкий запах смуты… О, у подобных персонажей настоящий нюх на беспорядки и связанный с ними период бесконтрольности, уверен, многие из них успеют поживиться добром беззащитных мещан, прежде чем стража вновь приступит к защите граждан. Два подобных субчика неудачно для себя преградили нам дорогу — и были вмиг стоптаны разгоряченными скачкой конями. Ничего, окровавленные клинки в их руках развеяли любые сомнения, а значит, и нечего жалеть…
Но вот и ворота северных казарм — закрыты наглухо. Я не бывал здесь ранее, но уверен, что в более спокойное время вокруг было как-то поживее… Впрочем, нисколько не смущенный, я покидаю седло и со всей дури барабаню по калитке в воротах.
— Откройте! Именем короля — откройте!!!
Барабанить приходится не менее пяти минут. Потерявший терпение Рауль и вовсе разрядил самопал в воздух, за что получил от меня крепкий нагоняй. Впрочем, подчиненного я костерил, не прекращая ломиться в ворота.
Но вот во дворе послышались тяжелые, шаркающие шаги, а потом мы услышали сильный и очень раздраженный мужской голос:
— Кого там принесло?!
— Именем короля!!! Еще минута, и вы сами здесь попадете под стражу!!!
— Да? Ну так заходите, коли «именем короля»…
Игнорируя мстительно-зловещие нотки открывшего мне дверь крупного мужика лет пятидесяти, с совершенно седой бородой и багровым лицом любителя крепко выпить, я вваливаюсь в проем, чтобы тут же кубарем полететь вперед, попавшись на детскую подножку.
— Да как вы…
Закончить угрозу, равно как и оголить клинок, мне не дает острие шпаги, упершееся под кадык, еще два клинка болезненно впились в бок и в спину.
Ринувшегося за мной Рауля приголубили эфесом шпаги по затылку. Оставшиеся гвардейцы попытались было оголить самопалы, как сразу два десятка огнестрелов, высунутые наружу через незаметные до того бойницы, уставились на моих соратников. Да, под давлением таких «аргументов» вряд ли возможно оказать сопротивление…
Медленно встаю с колен, по-прежнему ощущая кожей жала клинков, еще медленнее, дабы не спровоцировать неулыбчивых тюремщиков, достаю из-под камзола письмо с печатью королевы и осторожно потряхиваю им в воздухе.
Довольно скалящийся бородач лишь презрительно бросил:
— Что это?!
Жестом показываю на горло, недовольный кивок встретившего меня тюремщика — и клинок чуть отступил, позволил мне более или менее свободно говорить:
— Сударь, я вижу, вы человек серьезный и готовы поднять руку даже на королевских гвардейцев. Но это еще не измена и не будет считаться ею, если мы придем к взаимопониманию. Я тотчас забуду сей досадный инцидент! За своих людей ручаюсь честью. Сейчас в моих руках королевское предписание и…
— Засунь в зад себе эту бумажонку и хорошенько ею там все протри. Ибо цена этой подделки столь мизерна, что ею может подтереться лишь столь жалкий самозванец-изменник! У меня есть приказ сейма арестовать любого, кто попытается проникнуть на территорию тюрьмы — и его никто не отменял! И не вправе отменить! Даже король, будь он неладен!
— Изменник здесь не я!!! У меня королев…
Вновь упершаяся в горло шпага на этот раз уже явственно царапнула кожу, проникая острием в плоть. Еще одно незначительное нажатие — и я гарантированно замолчу. На веки вечные.
— Эй, паны! — пронзил повисшую тишину звонкий голос княгини. — Десять тысяч золотых крон на круг прямо сейчас, если выдадите командира-изменника, тянущего всех вас на плаху! И сдадите оружие!
— Что?! — Бородач побагровел от ярости еще сильнее, хотя мне казалось, что подобное просто невозможно. — Заткните рот этой шлюхе!
— И по тысяче золотых каждому из первых десяти воинов, кто первым выполнит королевский приказ! Он подлинный, а сопровождающие меня люди действительно гвардейцы из конвоя королевы! Ну же, паны, что вы выберете?! Скорую плаху или звонкое золото вкупе с личной признательностью королевы?
— Убейте ее!!!
Охрана казарм, а попросту тюремщики, не спешат реагировать на гневный крик своего старшего и выполнять его команду. Его люди бездействуют, завороженные озвученной суммой, а может быть, и красотой Лейры: раскрасневшаяся от скачки, с разметавшимися по плечам густыми волосами, она столь грациозно держится в седле, что не оторвешь глаз. На мгновение я испытал прилив жгучей мужской ревности…
— Ах ты, тварь! Умри!!!
Бородач выхватил самопал. Взревев, сбиваю чуть отставшее от горла острие шпаги и рывком оказываюсь рядом со вскинувшим оружие лехом. Среагировав на звук, он начинает поворачиваться в мою сторону, не успев выстрелить, — и тут же валится наземь с насквозь пробитой узким кинжалом шеей.
В следующий миг кошель с золотом, вырванный из-под пояса, летит на брусчатку, тесемки не выдерживают удара, и сотня ярко сверкающих на солнце монет рассыпается под ногами стражи.
— Тысяча крон первому, кто выполнит королевский приказ!
Крик Лейры вкупе с золотым дождем наконец-то перевесил чашу весов, набранные в охрану казарм бойцы явно не из благородных смельчаков, до конца верных присяге и командиру, — а потому большинство бросается подбирать монеты. Мне же достаточно благодарной улыбки княгини, впрочем, еще неизвестно, кто кого сейчас спас…
— Жак, Лео, на ворота! Никого не впускать! Если появится крупный отряд, бегом за мной! Остальные — быстрее выпускайте пленников из казарм!
Сотня тюремщиков не оказала ровным счетом никакого сопротивления. Лишившись командира и смущенные поведением стражи у ворот, они молча выслушали громко зачитанный мной королевский приказ (ну и что, что подписан королевой, — разве он становится от этого менее «королевским»?), после чего разошлись, окрыленные обещаниями достойной награды. Рогорцы же, нежданно-негаданно обретшие свободу, не очень-то и уверенно выходят на узкий плац, зажатый между казармами. Многие щурятся на лучи уже не столь и яркого заходящего солнца. Меня неприятно удивило количество раненых и внешний вид бывших заключенных — одежда на них давно уже обносилась и истерлась. И даже самые здоровые из них имеют болезненный вид — людей явно недокармливали, причем продолжительный период. Внутренне холодея, я вдруг осознал, что если во дворце и есть небольшой арсенал, то запасов еды на такую прорву народа точно никто не делал…
— Госпожа… — негромко позвал я Лейру, несколько растерявшуюся перед лицом многочисленного воинства, большинство бойцов которого никогда ее не видели. А ведь какая-то их часть и вовсе не знает, кто она такая…
— Да, Серхио?
Княгиня повернула ко мне свое бледное лицо, ее глаза несколько расширились от волнения, а голос чуть дрожит. Хм, я не ошибся в своей оценке, хотя даже несколько странно, учитывая, какую выдержку Лейра продемонстрировала перед лицом тюремщиков.
— Позвольте, я обращусь к воинам и представлю вас?
Женщина колебалась, и потому я продолжил:
— План действий придется менять. Сейчас нужно вести людей к арсеналу и брать его штурмом, если потребуется. А после занимать ключевые позиции по городу — продовольственные склады, здание городского магистрата, дворец сейма, пороховые и оружейные мастерские… Для защиты дворца на первое время хватит и трех сотен стрельцов — вот их с собой и возьмете. Но в первую очередь — арсенал!
— Хорошо, Серхио, пусть будет так…
И вновь легкая, благодарная улыбка тронула губы женщины, заставив мое сердце усиленно забиться. Под влиянием момента я направил жеребца в гущу воинов, уже несколько пришедших в себя и с угрюмым ожиданием смотрящих в нашу сторону.
— Воины Рогоры! Доблестные и честные мужи, по воле воинской судьбы попавшие в плен… Ваш лидер, великий князь Торог, уже давно принял королевскую присягу — и с того момента вы не являетесь пленными, а значит, должны быть освобождены! Но устройство Республики таково, что королевский приказ должен быть подкреплен волей сейма, а влиятельные шляхтичи — магнаты — были против вашего своевременного освобождения. И теперь мы знаем почему!!! Они готовили восстание, ракош, и сегодня подняли его! Шляхта ставит в вину королю условия мирного договора с Рогорой! Его величество пошел на них, дабы замирить вашу родину и остановить поток крови, пролитый с обеих сторон! Но они хотят еще крови! Вашей крови, воины! Крови княгини Лейры и наследника престола Александра, сына великого князя Торога! Сама королева направила нас сюда, дабы успеть освободить вас, прежде чем бунтари перебили бы вас — безоружных!!! И мы успели! Теперь же я прошу вас взять в руки оружие и встать на защиту собственных жизней, жизни княгини и княжича и, наконец, законной королевской власти Республики! Так что скажете, воины? Готовы ли вы сражаться за правое дело?!
Мой голос пронзает тягостную, давящую тишину, однако никакого отклика у рогорцев моя речь не нашла. Несколько огорошенный, я позволил коню сделать несколько шагов назад от плотной стены явно недружелюбно настроенных воинов, и в этот миг вперед подалась княгиня.
— Защитники Волчьих Врат! Защитники Волчьих Врат!!! Есть ли здесь воины, кто плечом к плечу с моим мужем защищал крепость?!
— Есть!
— Да, госпожа, мы здесь! — раздаются в разных концах площади разобщенные крики воинов.
— Вы свидетели — крепость пала только тогда, когда оборонять ее уже не было никакой возможности! Когда шанса продержаться еще чуть-чуть просто не осталось — нас завалил бы в казематах следующий обстрел! Ведь так?!
— Верно!
— Все правда, госпожа!
Раскрасневшаяся, все более распаляющаяся Лейра продолжила:
— И ведь вы признаете меня — законную супругу Торога, мать его наследника!
— Признаем!
— Конечно!
— Мы помним тебя, госпожа!
— Так слушайте же меня и будьте свидетелями перед лицом прочих воинов: этот человек не врет вам! — Княгиня указала рукой в мою сторону. — У нас осталось совсем мало времени, ваши тюремщики были куплены бунтовщиками и ждали, когда мятежные хоругви войдут в казармы и перебьют вас всех!
— Твари!!!
— Бастарды!!!
— Клятвопреступники!!!
— Все верно, воины! — Княгиня чуть переждала, пока гневные крики освобожденных прервутся, и продолжила: — Король Якуб без числа нарушал свои слова и клятвы, он вел себя низко и недостойно не только монарха, но даже просто мужчины!!! Однако сейчас у нас нет выбора. Если мы и сумеем с боем вырваться из города, то сейм выберет нового короля, и тот пошлет вслед за нами лучших воинов, вплоть до крылатых гусар! На открытой местности нас разобьют, а вечно обороняться в вагенбурге мы не сможем…
Но сейчас большинство шляхты и горожан бездействуют, ожидая, когда незаконный мятеж приведет к власти нового короля. А пока есть старый, опасность для нас представляют лишь бунтовщики, вряд ли превосходящие нас числом, так разобьем их! А после, когда мы спасем Якуба и его власть в Республике, кто помешает нам потребовать лучших условий, вплоть для полной независимости Рогоры? И как король сумеет отказать, если его жизнь будут беречь ваши мечи?!
— Да!!!
Однако то, что происходит на моих глазах, вряд ли можно назвать иначе, как еще одним заговором мятежников… Впрочем, сейчас явно не до жиру…
— Господин лейтенант! Господин лейтенант!!! — В мою сторону галопом скачет Леонард. — Сюда следует хоругвь лехов!
Пару мгновений я лихорадочно размышлял, пока самые горячие из освобожденных не закричали нечто вроде «убьем их всех». Но я все же принял решение быстрее:
— Госпожа, с северной стороны должна быть калитка, берите с собой всех, с кем защищали Волчьи Врата, берите еще воинов — не менее трех сотен, и спешите во дворец. Рауль, пойдешь с княгиней!
Лейра, чье волнение выдают вновь расширившиеся глаза, поспешно кивнула. По-прежнему массирующий затылок Рауль также поспешно склонил голову в утвердительном жесте.
— Воины! Враг уже у ворот! Мне нужны добровольцы, не менее полусотни, мы задержим лехов в тюрьме и отступим. Оставшихся я прошу выбрать трех командиров! Один пойдет с княгиней, взяв с собой три сотни воинов, еще двое пусть делят людей пополам. Одному отряду следует двигаться к городскому арсеналу, второму — к оружейным мастерским. Берите их и вооружайтесь, вас поведут мои люди! И помните: вы действуете от лица короля, а значит, требуйте подчинения его именем, а уже после стремитесь в драку! Не грабьте горожан, не трогайте женщин, не нападайте на безоружных — люди должны понять, что вы дисциплинированное войско, верное монарху, а не разбойный сброд. Только в этом случае мы можем рассчитывать на поддержку Варшаны! Так что, будут добровольцы?!
Полсотни воинов набралось в считаные секунды. Я дал им ровно минуту вооружиться оставленными тюремщиками огнестрелами, после чего лично повел к воротам. И хотя более всего я хотел бы уйти вместе с княгиней, успех всего предприятия зависит от того, сколько продержится отряд, оставшийся прикрывать ретираду основных сил. А значит, мое место среди них…
— Откройте — или мы вышибем ворота!!!
Хм, как все знакомо… Что же, прежде чем драться, стоит поговорить — глядишь, выиграю еще время.
— Кто говорит?!
— Магнус?! Старый ты кусок дерьма! А ну, живо открывай, пока я не вынес сгнившие воротины твоей помойной дыры!!!
И ничего они не сгнившие… Жестом указав воинам на стрелковые позиции у бойниц, подхожу вплотную к калитке, что подпирает отчаянно бледный Жак.
— Я повторяю свой вопрос: кто говорит?!
За воротами, как кажется, раздался удивленный возглас:
— Говорит хорунжий Збыслав Кажайский! У меня приказ сейма занять тюрьму! Кто спрашивает?
— Спрашивает лейтенант королевской гвардии Серхио Алеман! И у меня есть приказ его величества никого сюда не впускать!
На минуту наша перекличка, что могла бы показаться забавной в иных условиях, прервалась — лехи что-то оживленно обсуждают. Я уже подумал, что они благоразумно отступят от опасного участка, но хорунжий вновь решил попытать счастья в переговорах:
— Пан лейтенант, предъявите ваш приказ!
Коротко усмехнувшись, с легкой издевкой в голосе бросаю в ответ:
— Учитывая, что это вы ломитесь в тюрьму, пан Збыслав, прошу вас предъявить ваш заверенный печатью сейма приказ!
Я знаю, что делаю: если король отважился арестовать основных заводил бунта, то возможность собрать сейм и отдавать приказы от его имени неосуществима сама по себе. Если только распоряжение не было подписано заранее — впрочем, я сильно в этом сомневаюсь.
— Не глупите, лейтенант, вы не в том положении, чтобы диктовать мне условия!
— Это почему же?!
— У меня в хоругви три с половиной сотни отчаянных рубак и два орудия, что разнесут ваши ворота в щепки! А сколько людей у вас?! Судя по имени, вы из свиты королевы, значит, с вами едва ли полсотни бойцов — и то вряд ли. Быть может, вы и смогли запугать старого борова Магнуса писулькой Якуба, но…
— То, о чем вы говорите, открытый мятеж. А раз так, я вынужден вас арестовать.
По сигналу стрельцы-рогорцы наконец-то прильнули к бойницам, нацелив огнестрелы на столпившихся у ворот шляхтичей. По моему приказу Жак распахнул калитку, наставив ствол самопала на говорившего со мной хорунжего — мужчину чуть старше средних лет, с рыжими вислыми усами и явственными залысинами у висков. Я жестом приказал ему подойти ко мне. Пан Збыслав, надувшись от гнева, медленно шагнул вперед…
— Вельможные паны, предложение распространяется не только на хорунжего! Все вместе! Только сабельки из ножен вынимаем и аккуратненько так на землю, на землю… И самопальчики туда же — ну конечно же кладем аккуратненько так, да… А шутить не стоит, боюсь, как бы у кого из моих стрельцов рука не дернулась…
Все проходит идеально — офицеров вместе с хорунжим, неосторожно сунувшихся под дула наших огнестрелов (в их оправдание можно отметить, что паны не знали о смене власти в тюрьме), я взял в заложники, разом обезглавив хоругвь, а заодно получив ценных пленников на обмен. Похоже, у меня действительно получится потянуть время…
Глава 4
Алпаслан — Аджей Руга.
Жаркие по-летнему дни постепенно сходят на нет, а ночи становятся все холоднее. Если при выходе из Лецека я маялся от духоты в своей крытой повозке (и от пыли, поднятой тысячей ног и копыт), то сейчас легкое беспокойство приносит ночная и утренняя прохлада.
Но это — легкое беспокойство. А вот настоящее, искреннее волнение связано с неотступно преследующим нас корпусом легкой конницы — многочисленных акынджи и делилер, чуть ли не каждый день пробующих атаковать войско склабинов.
Наше… И когда склабины стали «нашими», а акынджи и делилер врагами? И чего стоит пролитая кровь собратьев на моих руках и собственная рана, если вдуматься? Нередко я ловлю себя на мысли, что мог бы — да и хотел — вернуться в ряды войска Зауры, вновь надеть на себя синий кафтан ени чиры, скомандовать своим серденгетчи… Впрочем, а выжил ли кто из моих подчиненных в последней битве? Дело было очень жарким, судя по рассказу брата…
Но нет. В любом случае я уже не брошу отца. Да и Ренара…
При мыслях о девушке, сладко посапывающей рядом, меня вновь охватывает жгучий стыд — даже сейчас чувствую, как лицо горит, наливаясь кровью. Мои соотечественники — истинные соотечественники — сражаются, гибнут, прорываются к замку в предгорьях сквозь бесчисленные заслоны заурцев, отвечают контратаками на наскоки делилер, бьются на вылазках за провиантом. И гибнут… А я лежу тут с пустяковой раной, что никак не хочет закрыться из-за бесконечной тряски на ухабах, и бесстыдно наслаждаюсь всеми возможными благами, как лучшая еда или горячее, упругое тело влюбленной служанки…
Ренара… Сложно описать всю гамму чувств, что я испытал к своей первой женщине. Что тут говорить: ени чиры запрещено заводить семью, братья корпуса вне похода живут в казармах, где в бесчисленных тренировках развивают воинское искусство — и даже сама тема женщин никогда не всплывает в наших разговорах. За благочестием воинов следят младшие командиры, а за ними старшие — и никто во всем корпусе не имеет права взять жену. Таков древний устав корпуса, что своими корнями уходит к орденам странников-дерваши… Да, после взятия вражеских городов бывало, что кто-то из воинов пробовал взятую с боя женскую плоть — но ведь за это провинившегося ждет самое суровое наказание, вплоть до смерти. А я устава корпуса никогда не нарушал — ну, до встречи с отцом, разумеется…
И тут вдруг молодая красивая девушка, что неотступно за мной следит, ухаживает, протирает тело, касается своими бархатистыми пальцами моей кожи… Казалось, что на ней оставались ожоги — так она горела от одних лишь прикосновений девушки… Каждый миг вдыхать запах чистой женской кожи и чего-то еще, дурманяще сладкого и волнующего, заставляющего плоть бунтоваться, каждый раз чувствовать через легкую ткань жар ее молодого, крепкого и сильного тела… это была пытка. Сладостная пытка, окончания которой я, однако, нисколько не желал.
В конце концов, когда я почувствовал себя лучше, а Ренара очень низко склонилась надо мной, щекоча шелковистыми волосами кожу на груди, я не удержался и заключил девушку в объятия, а после нашел губами ее губы… Она не сопротивлялась поцелую… и не сопротивлялась тому, что случилось после.
Пережитое заставило испытать меня дикий, всеобъемлющий восторг — а чуть позже я понял, что и для девушки это также был первый раз. Вскоре же я осознал, что если сам подчинился сиюминутному порыву, мужским, практически животным инстинктам, то для Ренары все было гораздо сложнее — и замешано на сильных чувствах. Тут были и девичья симпатия, и чисто женская жалость к раненому, и долгое, тоскливое одиночество — служанка в баронском, а после и королевском доме стоит на голову выше простых смертных и в то же время настолько ниже его хозяев и близких к ним людей, что ее просто не замечают… По крайней мере, до момента, когда не захотят воспользоваться, но, как оказалось, у девушки бойцовский характер и она умеет за себя постоять. Я понял это некоторое время спустя, когда попытался овладеть ею еще раз.
Словом, я хотел этого невероятного наслаждения единением с женщиной, а Ренара хотела чувств, причем настоящих, искренних, неподдельных — чувств, которых я к ней не испытывал и не испытываю. И вот тут-то я впервые пошел на настоящую, сознательную низость, признавшись в любви, которой на деле нет, чтобы заполучить желаемое… По чести сказать, Ренара всем хороша — и красотой, и чувством юмора, она неплохая рассказчица, а житейский ум и твердая воля заставляют испытывать к ней уважение — но не любовь. По крайней мере, не то всеобъемлющее и всепоглощающее чувство, ради которого мой отец десять лет провел в степи, а после обрек себя на добровольное безбрачие.
Вскоре яркость эмоций от плотской близости с женщиной притупилась, дикий восторг сменился пресыщенным удовлетворением, а в груди появилась пустота — ибо я отчетливо осознал, что не люблю девушку, однако уже никуда от нее не денусь. На третий день нашей близости Ренара счастливо призналась, что у нее был самый активный период для зачатия и, учитывая, сколько времени мы провели в объятиях друг друга, вероятность беременности очень велика. Поначалу новость не вызвала у меня сильных эмоций, что насторожило девушку, и тут я увидел второе лицо своей любовницы — разгневанное, возмущенное. Чеканя каждое слово, она потребовала объяснений и ясности насчет будущего ребенка — и, признаться, я, воин, побывавшей не в одной схватке, несколько стушевался под неожиданным для себя напором, тут же пообещав, что признаю ребенка и дам ему имя своего рода. И только после осознал, что по местным обычаям это означает также обязательную женитьбу на матери малыша…
И обратного пути у меня нет — я не привык нарушать свое слово, да и от ребенка отворачиваться не собираюсь ни в коем случае: мне хватило собственного детства без родителей, чтобы понять, насколько это тяжело. Конечно, есть вероятность, что Ренара не понесет — но только в том случае, если кто-то из нас бесплоден. Однако я сильно сомневаюсь, что это так, более того, интуиция подсказывает мне, что в чреве сладко сопящей на моем плече женщины уже зарождается новая жизнь. И ведь эта мысль меня нисколько не пугает! Осознав, что я могу быть и наверняка стану отцом, я испытал прилив незнакомой до того нежности, неизведанного счастья, от которого щемит сердце. Так что я не откажусь от Ренары, равно как и от своих слов — надеюсь, что стерпится, слюбится, как гласит местная поговорка. И надеюсь, что никогда не встречу женщину, от одного вида которой мое сердце екнет, а в сознании пронесется — «вот она, твоя настоящая любовь».
Впрочем, сложившийся расклад совсем не плох для человека, большую часть сознательной жизни готовившегося провести ее в кругу собратьев ени чиры, сохраняя притом обет безбрачия, само по себе присутствие красивой девушки, страстно дарующей свою любовь. А если учитывать, что мы находимся на войне и каждый день подвергаем жизнь опасности, каждый час чувствуем опаляющее дыхание смерти — в таких обстоятельствах вероятность, что я когда-нибудь встречу «истинную любовь», крайне ничтожна. А вот рядом спит женщина, которая любовь действительно дарит — и дарит со страстью человека, не знающего, встретит ли закат следующего дня или нет… Женщина, которая родит мне малыша… Сына или дочку, не важно…
Испытывая несвойственную мне нежность, я мягко погладил спящую по шелковистым волосам, по бархатной коже оголенных плеч и отчетливо осознал: я никому ее не отдам!!! Никому!!! Любовь или не любовь — это моя женщина! И всякий, кто попытается взять ее, падет от моего клинка!!!
На короткое время успокоив себя мыслями о семейном будущем, я вновь не удержался от тяжелых дум о будущем настоящей кампании. О моменте, когда азепы или ени чиры прорвутся в обоз и мне действительно придется защищать Ренару с клинком в руках…
Примерно половину пути объединенное войско склабинов прошло относительно спокойно, практически не встречая разъездов акынджи. Первые сложности были связаны с добычей провианта в окрестностях, где не смогли толком убрать урожай из-за кипящих летом боев, а все запасы были давно уничтожены противоборствующими армиями. Кроме того, многие жители просто покинули насиженные места, пытаясь спастись бегством… Кто-то пытался прибиться к нам, но Бергарский распорядился брать лишь одиноких мужчин, имеющих хоть какие-то боевые навыки. Большая же часть пыталась пристать к нам с семьями, не понимая, почему единственное войско Рогоры бежит из страны, а не защищает ее землю и жителей. Другие потоки беженцев заполонили дороги, замедляя наше движение, — и практически везде было невозможно достать еды. Никто не продавал ее даже за золотые монеты, что само по себе разумно — во время голода золотом не наешься. Бергарский приказал забирать еду силой, и отчаявшиеся, обезумевшие от горя люди — в основном женщины и дети, лишившиеся мужей-кормильцев и практически последних запасов, — рвали на себе волосы, бросались на воинов, молили на коленях не отбирать последнее. Фуражиры из рогорцев возвращались с пустыми руками, не в силах забирать необходимое для армии продовольствие у селян, самих обреченных на голод. А когда начали посылать лехов, те обирали все до последнего, вопреки приказу Бергарского оставлять хоть что-то, а попутно грабили беженцев и поголовно насиловали приглянувшихся девок и баб, быстро скатываясь до уровня обычных мародеров.
В едином до того войске, сплоченном совместной битвой, начались брожения, практически вылившиеся в открытое противостояние. И лишь титаническими усилиями мой брат Аджей и герцог сумели обуздать разъярившихся воинов. Зачинщиков смуты поголовно казнили, невзирая на их мотивы и подоплеку событий. Однако после Бергарский приказал также вешать всех, кто ослушается приказа и хоть пальцем тронет кого-то из беженцев. После казни смутьянов он учинил расправу над наиболее провинившимися мародерами, не особенно-то и спешившими в драку. Дисциплина в обеих частях армии подтянулась.
Вообще, кое-какие запасы удалось подготовить еще в Лецеке, но дальновидный герцог всеми силами старался их экономить. И правильно сделал, ибо со второй половины пути отступающее войско склабинов обложили десятки разъездов акынджи — словно свора псов, загоняющих медведя. Конные отряды фуражиров были вынуждены пробиваться с боем сквозь заслоны заурцев, но всюду, куда они смогли добраться, они находили лишь пепелища и гниющие трупы… А после того как наш конный отряд в полторы сотни всадников окружили и подчистую истребили втрое превосходящие силы дели, Бергарский оставил даже попытки раздобыть провиант у местных.
Каким-то чудом сумевший пробиться к нам гонец из Львиных Врат принес черные вести: доскакавшие до крепости отряды заурцев напали на беженцев. Три сотни воинов степной стражи, коих мой брат отправил в свое время прикрыть исход мирных жителей, все до единого полегли в жестокой рубке. Уцелели лишь те стражи, кто патрулировал горный проход, защищая людей от бесчисленных атак горцев. А уничтожив последних защитников, орда акынджи и дели напала на сгрудившихся у прохода в горы беженцев, еще не успевших уйти. Гонец сказал, что там случилась настоящая бойня. Немногочисленный гарнизон крепости не отважился на вылазку, а открыть артиллерийский огонь лехи не решались, понимая, что заденут и мирных жителей. И лишь когда толпа хлынула в раскрытые ворота замка, а на ее плечах в крепость попытались ворваться акынджи, комендант приказал открыть огонь. Но ведь картечь выкашивала не только кавалеристов врага, но и пытающихся спастись людей…
А после заурцы начали терзать наше войско бесчисленными атаками. Первой была попытка ночного штурма — но наша армия каждую ночевку окружала стоянку вагенбургом, а секреты привычных бдеть стражей вовремя подняли тревогу — штурм был отбит залпами картечи и стрельцов.
Затем последовали засады на марше, Бергарский приказал прикрыть войско с флангов телегами вагенбурга, укрепив их борта сбитыми щитами с козырьком от стрел и бойницами для стрельцов. Впереди в полном боевом порядке вышагивает фаланга рогорцев под прикрытием стражей-лучников, а сзади держится вся конница и шесть телег с оставшейся в нашем распоряжении артиллерией. В середине же двигаются телеги с провиантом и ранеными. Таким образом войско преодолело еще треть пути до Львиных Врат, вот только скорость его движения упала на порядок. А между тем, судя по рассказу чудом захваченного языка, по параллельной дороге нас догоняет основная масса заурской пехоты. И похоже, они догонят нас раньше, чем мы достигнем спасительной крепости.
Аджей Корг, великий князь Рогоры.
Головная боль, вызванная постоянным недосыпанием и тяжелыми мыслями о происходящем в стране, а также сильнейшим страхом за семью, стала моей постоянной спутницей. Я уже практически не обращаю на нее внимания, разве что когда от боли особенно сильно сжимает виски и затылок — вот как сейчас…
— Ну что, великий князь, плохо наше дело!
Не перестаю удивляться Эдрику — ему все как с гуся вода! Свеж, подтянут, смотрит спокойно, говорит уверенно, словно не заурцы нас прижали, а мы заурцев. Непробиваемый!
— Не вижу поводов для веселья.
— Ну как же, мой дорогой, разве тебя не прельщает скорая надежда отмучиться на веки вечные?! И никаких тебе забот, никаких проблем…
Криво усмехнувшись черному юмору герцога, пытаюсь пошутить в ответ:
— А я бы еще помучился. Может, полегче станет и без ухода в иной мир?
Настала очередь Бергарского невесело усмехаться:
— Может быть, может быть… Например, если поклянемся в верности султану Селиму и дружно вступим в ени чиры… Ну а если говорить серьезно, то до Львиных Врат мы не дойдем. Нас перехватят как минимум за три дневных перехода.
— И что ты предлагаешь?
Эдрик внимательно смотрит мне в глаза:
— А ничего. Я не вижу решения в сложившейся ситуации. Это отступая от Барса, мы могли блокировать тракт словно пробка, используя рельеф местности ближе к Лецеку. Здесь же кругом пахотные поля… Да мы уже окружены их всадниками! Можно, конечно, выбрать место для последней битвы, встать лагерем на каком-нибудь холме и попытаться продать свои жизни подороже… Так ведь эти твари даже на штурм не пойдут, обложат батареями и валами и будут неторопливо расстреливать, пока сами на вылазку не двинемся — от отчаяния… Или пока не загнемся от голода — наверняка ведь знают, какая у нас ситуация с провиантом. Прорываться лишь конными я даже не предлагаю — во-первых, ты не бросишь своих людей, а во-вторых, ничего не получится: у заурцев порядка семи тысяч легких всадников и пять тысяч сипахов. И это против одной нашей! Мяукнуть не успеем — обложат всей массой и изрубят, как хоругвь пана Болеслава. — И вновь очень внимательный, проникновенный взгляд герцога, глаза в глаза. — Еще раз повторю: военного решения проблемы я не вижу. Не прорвемся мы, и все тут. Возможно, действительно стоит призадуматься о сдаче…
— Не смеши меня, Эдрик. Жизнь не стоит вечного бесчестья!.. А вот ответь мне на вопрос: где Якуб? Наложил в штаны от страха или все никак не может подняться с королевы?! Договаривается с сеймом?! Да гори оно все огнем!!! Для чего было принимать вассальную присягу, если сюзерен банально плюет на общую угрозу! Нет, не подумай плохого — но лучше уж ты был бы королем, тебя я хотя бы уважаю.
Глаза Бергарского странно блеснули, и в шатре повисла короткая пауза. Ее прервал герцог, с улыбкой склонив голову:
— Что касается сдачи — по крайней мере, ее стоило предложить. Как вариант. Впрочем, я и сам совершенно не уверен в этом выборе… Что касается помощи от короля — таковы реалии Республики, войско быстро не соберешь. И в нашей ситуации это означает одно — смерть.
Хм, если быть честным, я достаточно насмотрелся в лицо костлявой, и, возможно, мой последний час действительно настал…
Тупая боль вновь сковала виски, заставив склониться над разложенной на топчане картой. Погрустневший герцог продолжает предаваться наигранной браваде, а у меня вдруг забрезжила мысль…
— Но ведь заурцы стянули к нам не всю конницу? И не все же двенадцать тысяч неотступно преследуют нас?
— Ты серьезно?! — Эдрик отрицательно покачал головой. — Я же говорю, не пробьемся. Нагонят, обложат…
— Но ведь сейчас внезапным ударом мы можем прорвать кольцо окружения? Например, вечером, перед сном, когда заурцы потеряют бдительность?
— Ну допустим, — раздраженно машет рукой Бергарский. — Допустим. И что дальше?
— Взгляни на карту! Мы практически добрались до перекрестья дорог — новой, ведущей из Лецека, и полузаброшенной из графства Лагран. Прорыв конницы возможен — и заурцы, зевнув, бросятся догонять именно кавалерию, посчитав, что пехота так или иначе никуда не денется. Но наша кавалерия пойдет не по прямой, к горам, а сделает крюк, вроде как сбилась. — Показываю место на карте. — Мамлеки ведь ничего не заподозрят в азарте погони… А между тем пехота пройдет по старой дороге и встанет здесь. — Вновь указываю на карту. — За ночь кавалеристы сделают крюк и выйдут ровно к тому месту, где встанет пехота, увлекая за собой преследователей, а мы поставим вагенбург за лесом и будет ждать! Я знаю это место…
— Я тоже.
— Тем более! Кавалеристы выведут врага под картечь и залпы стрельцов, после чего мы ударим баталией, а всадники обратятся вспять и атакуют врага! Даже если проиграем, даже если мамлеки задавят нас числом, мы хотя бы дадим бой на своих условиях! И умрем не под диктовку врага, а действительно забрав как можно больше их жизней! Ну, как план, что скажешь?
Эдрик молчит, но ответ легко читается в его разом загоревшихся глазах.
Алгыз Чванар, баши акынджи.
Бока коня уже ходуном ходят, а на его губах появилась первая пена. Еще чуть-чуть проскакать, и животное падет!
Сцепив зубы от ярости, сотник всадников акынджи прилег на холку, стараясь распределить вес тела по хребту жеребца. Он любил его как родного, выходил еще с тех пор, когда Зураб — так Алгыз назвал своего боевого товарища — был несмышленым жеребенком. Чтобы осуществить свою мечту и хотя бы самому вырваться из-под бремени непосильных налогов, чтобы суметь в будущем заплатить калым за понравившуюся невесту, Алгыз еще в юношеские годы рвал жилы на полях местного сипаха, баши Ахмеда. Он старательно копил жалкие медные рупии, чтобы однажды купить коня — пропуск в мир всадников-акынджи…
Жеребенок достался им случайно — кормящую его мать укусила гюрза, и кобыла в одночасье издохла. Зураб был единственным слабым жеребенком в стаде господина Ахмеда и без матери оказался никому не нужен. Управляющий поместьем Ибрагим-ага был готов отдать его на скотобойню, но о том узнал Алгыз. Накопленных рупий едва ли хватило на выкуп жеребенка даже по цене мяса, но Ибрагим-ага сжалился над старательным юношей, поверившим в свою мечту, и продал за имевшиеся у того деньги.
Алгыз в буквальном смысле стал Зурабу матерью, выходил его, выкормил коровьим молоком, которое жеребчик поначалу отказывался пить — а ведь в многодетной семье Алгыза еды не хватало, и парень отдавал свою долю молока… Юноша находил окрепшему жеребчику самую сочную траву, заготавливал душистое сено — а заодно учился править им без седла, да так, чтобы конь подчинялся одному лишь движению наездника, одному лишь его слову… И когда Зураб вырос в крепкого вороного жеребца с лоснящейся шкурой, Алгыз воплотил свою мечту, став акынджи — видя старательность юноши, сам Ибрагим-ага поручился за него перед султанским чиновником.
Акынджи не были регулярной боевой кавалерией, списки вступивших в их ряды всадников хранились у местного акыджак-бея — назначенного султаном управителя провинции. В случае войны акынджи собирали по спискам, воины сами должны были обеспечить себя необходимым оружием: саблей, луком со стрелами, копьем, боевым хлыстом, кинжалом. В семье Алгыза хранилась старая дедовская сабля-шамшир[19] и наконечник копья, к которому юноша лично заточил древко. Также Алгыз сам сделал себе лук, и, хотя ему было далеко до боевого, композитного лука его предков, кочевников-заурцев, чиновники султана не придирались. Старый хлыст удалось выменять у ветерана-акынджи, жившего в их селении, а кинжал ему подарил Ибрагим-ага. Последние деньги ушли на старое, потертое седло…
Главное же, что всадников освобождали от налогов, давали кое-какие привилегии в торговле, и Алгыз в свои двадцать весен наконец-то смог зажить! Да еще как! Через два года он скопил необходимый калым и выкупил самую завидную в селе невесту, томную красавицу Айгуль, а уже следующей весной у них родился первый ребенок.
Раз в году акынджи собирали на военные учения, дабы всадники не забыли навыков боя. Что же, во всем старательный и целеустремленный Алгыз преуспел и в ратном деле, лучше всех научившись рубить лозу своей легкой дедовской саблей, точнее всех поражать соломенную мишень копьем. Командиры всадников отметили успехи юноши, и вскоре Алгыз стал десятником. А после первой военной кампании (взбунтовалась соседняя провинция) десятник дорос уже и до сотника-баши.
Восставшие воспротивились тяжелым налогам и самоуправству местного акыджак-бея. Разумом и душой Алгыз очень хорошо понимал этих людей, отчасти сочувствовал бунтовщикам… Но это не мешало ему топтать их копытами Зураба, пронзать копьем и яростно рубить шамширом.
Местные акынджи в большинстве своем остались верны султану, и многие из них погибли в самом начале бунта — когда озверевшие земляки внезапно пришли в их дома, желая поквитаться за зажиточность свободных от налогов всадников. Но и после расправы бунтовщики остались лишь слабо вооруженной и совершенно неорганизованной толпой, нацеленной на грабеж. И когда всадники акыджака Алгыза ударили по ней, толпа побежала, подставляя спины и головы под размашистые удары сабель…
Да, Алгыз был старателен везде и во всем — а потому вернулся домой не только сотником, но и счастливым владельцем еще трех коней, маленького стада баранов, трех мешков всякой полезной утвари, а сверх того — великолепного ковра настоящей аванской выделки. В саадаке, притороченном к новому, роскошному седлу, покоился композитный боевой лук, а дедовскую саблю сменил новый шамшир, с украшенной полудрагоценными каменьями рукоятью. Ждущая уже третьего ребенка Айгуль была в восторге — правда, лишь до того момента, когда довольный собой Алгыз выкупил еще одну невесту, совсем юную, но такую пылкую Захру… Жены не очень-то поладили, но Алгыз лишь посмеивался над домашними склоками — ведь стоило ему чуть повысить голос, как обе жены в испуге замолкали. Познавший вкус крови в бою Алгыз научился быть очень жестоким — конечно, только по необходимости.
И вот новая кампания, манящая сотника акынджи еще лучшими трофеями. Но пока время грабить еще не настало — Алгыз ясно осознавал, что во время похода за подобное по голове не погладят. Нет, добром они будут запасаться после, когда придет пора возвращаться домой. Домой… Как же далек дом, где Алгыза ждут две жены с пятью бойкими детишками… Прокормить их уже непросто, и сотнику будет нужно очень хорошо постараться, чтобы привезти в семью самое ценное…
Ну а пока он довольствовался белыми как горный снег телами девок-склабинок. Боевые законы заурцев восходят к древним временам и гласят, что на покоренных землях каждая женщина должна понести ребенка-заура — так новые провинции гораздо быстрее вольются в состав кочевий! И хотя кочевья давно превратились в настоящую империю, законы сохраняли свою непреложность. И старательный во всем Алгыз старался, как никогда старался, с ярым удовольствием вкладывая новую жизнь в упирающихся баб… Дуры, не понимают своего счастья!
Но земля склабинов дарила не только удовольствие, она несла в себе и настоящую опасность, баши Чванар понял это, когда несколько разъездов акынджи вырезали в степи недалеко от крепости, стоившей столько крови азепам и ени чиры… А после на его глазах была уничтожена целая тысяча всадников из рулимского акыджака! Настоящее избиение… Склабины очень хитры и опасны, они с яростью горных барсов дерутся за свою землю — куда там бунтовщикам, бежавшим от первой же атаки легких всадников!
И вот теперь вдруг эта ночная атака склабинской кавалерии, опрокинувшей разъезды акынджи и одним лихим ударом прорвавшей кольцо окружения! Внутренне Алгыз возносил хвалы кысмету — судьбе, что отвела его сотню от места прорыва окруженных. Последние яростно изрубили воинов, вставших у них на пути… Но если кысмет избавил баши Чванара от скорой гибели ночью, то теперь он испытывает прочность сотника многочасовой погоней, которую, кажется, не выдержит даже верный Зураб.
Но ведь уже светает… Небо посерело, а далеко на востоке зажглось первыми, еще робкими багровыми лучами… В иное время любящий и ценящий красоту Алгыз по достоинству оценил бы величие восхода, но сейчас… Сейчас он из последних сил преследовал уже вымотанного врага во главе своей сотни, в составе тысячи из своего акыджака, в составе практически целой тумены акынджи из центральных провинций султаната! А мятежников между тем всего одна тысяча, и, как бы они ни были храбры, одна против семи не выстоит!
Смутная тревога вдруг отвлекла Алгыза, заставив его посмотреть на запад, все еще скрытый чуть ли не в ночной тьме. И все же его острое зрение различило на лежащем справа холме шевеление многочисленных теней, едва заметных в густых сумерках.
Алгыз успел раскрыть рот, но не успел крикнуть: холм ожил вдруг сотнями вспышек, оглушительным громом разорвавших тишину наступающего рассвета. И вновь баши Чванару повезло — заряды картечи и залп огнестрелов ударили по колонне преследователей чуть впереди его сотни, безжалостно выкосив их ряды. От подножия холма отделилась еще одна густая цепь теней, неожиданно высоких и длинных… Внутренне холодея, Алгыз осознал, что это высокие копья, а следующая в его сторону цепь теней — это ровные ряды копьеносцев…
— Сотня! За мной! Вперед!!! Перебьем склабинских собак!
Баши Чванар определил для себя улепетывающих всадников противника более слабым врагом и повел сотню на них. Да вот только тысяча кавалеристов склабинов неожиданно развернулась в их сторону и галопом устремилась навстречу…
И вновь словно что-то ледяное коснулось спины сотника, но, превозмогая страх, он лишь яростнее закричал, да сильнее ударил пятками в бока верного Зураба. Вперед, только вперед!
Миг сшибки был страшен. Никогда еще Алгыз не сходился с равным по силе противником, и сейчас, скача навстречу граненым жалам вражеских пик, сотник впервые в жизни испытал дикий, животный ужас. Но баши Чванар не стал бы баши, не научившись бороться со страхом и владеть собой — и потому в момент сшибки он заученно сбил наконечник вражеского оружия щитом, отклонив смертоносное жало, а сам умело чиркнул отлично заточенным, листовидным наконечником копья по горлу противника. После чего на скаку уверенно всадил его в живот открывшегося справа всадника.
Бешено взревев, баши выхватил трофейный шамшир, описав над головой широкий полукруг. Как оказалось, склабинов можно бить — а уж рубакой Алгыз считал себя отменным, поэтому он не уклонился от схватки, а смело устремился навстречу следующему врагу.
Сабли сшиблись с оглушительным лязгом, и Чванар с удивлением ощутил тупую боль в кисти — склабин, как оказалось, вооружен более тяжелым кылычем с широкой елманью, а потому и удар его был сильнее. Но, понимая, в чем преимущество легкого шамшира, Алгыз тут же обрушил на врага серию быстрых рубящих ударов, верхом его атаки стал стремительный, секущий наискось в горло — и склабин свалился с коня, заливая все вокруг кровью, фонтаном бьющей из разваленной глотки. Алгыз яростно взревел, наслаждаясь победой, и тут же захрипел, насквозь прошитый колющим ударом кылыча, направленного рукой очередного врага. Валясь под ноги верного Зураба, баши успел обернуться назад — и с тоской понял, что он единственный из сотни продвинулся так далеко и что все его воины уже показали спину, как когда-то презренные мятежники…
Последним, что видел и чувствовал Алгыз, было прикосновение к лицу мягких губ Зураба, дарящего прощальную ласку любимому хозяину. Верный конь встал ровно над поверженным всадником, закрывая его от копыт жеребцов врага, и, уходя на ту сторону, баши Чванар испытал острую благодарность к столь преданному и верному другу и кысмету, позволившему провести последние мгновения не в одиночестве.
Эдрик Бергарский, командующий объединенной армией.
Глядя на то, как смело и яростно врубился в ряды акынджи смешанный отряд всадников, ведомый старым бароном Руга, как пикинеры-рогорцы под предводительством Аджея дружно ударили во фланг дрогнувшего врага, сметая все живое на своем пути, Эдрик вдруг почувствовал, что у него предательски щиплет в глазах. Это был их последний бой, последний подвиг в жизни — и Бергарский ощутил вдруг необыкновенную гордость, что сражается плечом к плечу с этими людьми. Что защищает с ними все срединные земли от единой опасности… Пусть даже об их последней битве никто не расскажет, они сумели дать ее на своих условиях, собирая обильную дань крови с возомнивших о себе невесть что заурцев! И это достойный повод гордиться собой!
Стрельцы ведут огонь как одержимые, давая в минуту не один-два, а целых три залпа! Не отстают от них и пушкари, остервенело заряжая орудия и посылая в гущу врага все новые бомбические ядра… Всего тысяча стражей и шляхтичей в безжалостной рубке теснят многочисленного противника с головы колонны, пикинеры остервенело колют с фланга… И вдруг заурцы дрогнули! Это невероятно, это против всех законов логики — но первые ряды акынджи дрогнули, сминая и смешивая ряды следующих позади воинов! А всадники Рогоры и Республики в едином порыве ударили сзади, беспощадно рубя показавшего спину врага… И колонна акынджи, зажатая с одной стороны их холмом, а с другой — густыми посадками, подалась назад, все быстрее и быстрее, сминая, топча в своих рядах смельчаков, желающих лицом к лицу сойтись с врагом. А в спину их рубят всадники барона Руга, посылают ядра пушкари Бергарского…
Для герцога все происходящее стало большой неожиданностью, в первые мгновения он просто растерялся: ведь семь тысяч всадников есть семь тысяч всадников — он даже представить себе не мог, что их удастся обратить в бегство, разбить! Гетман юга на полном серьезе ожидал, что утро этого дня станет последним в его жизни, что он умрет в окружении стрельцов и верных лехов-пешцев. Что их сотни станут последним рубежом, сдерживающим натиск врага…
А тут вдруг — победа! Да какая! В жизни Бергарского было много славных дел, одна Бороцкая битва чего стоит — но почему-то именно этот миг пересилил все пережитое прежде. Может, именно потому, что он впервые защищал свою землю от настоящего врага, а не убивал собратьев в междоусобных войнах?
Может быть…
Читать бесплатно другие книги:
