Зов пустоты

– Он без костыля. Глупо, костыль был хорошим прикрытием.

Лудивина собралась вылезти из машины, но Марк ее остановил:

– Подожди. Хочу убедиться в том, что никто кроме нас не сел ему на хвост.

– Ты о ком? О террористах?

– Вряд ли, учитывая то, какие меры предосторожности они принимают, чтобы оборвать все связи между собой и внешним миром. Но вдруг они послали сюда посредника, кто знает. Вдруг они раскрыли Ишама.

Увидев, что Ишам едет прочь на велосипеде, и его никто не преследует, Марк наконец завел машину и пристроился за ним.

Ишам почти сразу же заметил их и несколько раз обернулся, чтобы проверить.

– Ты уже понял, что это мы, останавливайся давай, – буркнул Марк и прибавил скорость, желая поравняться с велосипедистом.

Но тот вдруг резко вывернул руль влево и ударил по педалям, словно сумасшедший. Он промчался между двух бетонных блоков и ринулся прочь, к перпендикулярной улице, выходившей к крытой галерее, где заканчивалась дорога и начиналась пешеходная зона.

– Чертов придурок!

Марк резко затормозил, Лудивина выскочила из машины и кинулась вдогонку за Ишамом. Тот едва сумел увернуться и не врезаться в детскую коляску, он прибавил скорость и мчался к противоположному концу галереи. Лудивина на миг засомневалась: она знала, что при работе в подобных кварталах полицейским не рекомендуется преследовать подозреваемого, чтобы он случайно не попал под машину и тем самым не спровоцировал десятидневные беспорядки; но она решила, что велосипед – не мотоцикл и что ставки слишком высоки.

На параллельной улице слышался скрежет шин – это Марк пытался отыскать главную улицу квартала.

Лудивина бросилась к мусорному баку, вспрыгнула на него, чтобы взобраться на плоскую крышу галереи, вскрикнула от боли в ребрах. Она молниеносно промчалась по крышам, спрыгнула с другой стороны и рванула к уходившей вниз дорожке. Если Ишам решил сбежать, то на другом конце пешеходной улицы у него будет лишь два варианта: вернуться на парковку, где его встретит Марк, или поехать сюда.

Она увидела велосипед чуть впереди. Ишам притормозил, чтобы оглянуться, и Лудивина воспользовалась этим, чтобы сократить разделявшее их расстояние.

Едва заметив ее, он вновь ударил по педалям, набрал скорость и покатил к грунтовой дорожке.

Лудивина тщательно следила за каждым своим движением. Она касалась земли одними носками, строго контролировала дыхание, руки двигались в такт ногам – она скользила по улице, словно львица, преследующая добычу. Поначалу было непросто: ее тело все еще не оправилось от нападения, но, чуть согревшись от бега, оно словно расплавилось, и Лудивина свыклась с болью настолько, что смогла не обращать на нее внимания.

Ишам обернулся, с ужасом обнаружил погоню и как бешеный помчался вперед.

Но львица не сдавала позиций.

С каждой секундой она все больше отдалялась от него, и потому рассчитывала свой путь заранее, старалась как можно точнее откорректировать траекторию – чего не мог позволить себе Ишам, изо всех сил крутивший педали, мчавшийся куда глаза глядят, в последний миг объезжавший препятствия, тормозивший перед группой подростков, возвращавшихся из училища, или скользивший по грязной луже.

Лудивина неотступно следовала за ним. Она бежала чуть позади, не спуская с него глаз, глубоко, размеренно дыша.

Параллельной проезжей улицы здесь не было, и она задумалась о том, сумеет ли Марк их найти, но тут Ишам резко повернул и выехал на узкую парковку перед высоким и длинным зданием, по виду складом. Открылась дверь, из нее вышли с десяток человек, Ишама занесло прямо рядом с ними, так что они подпрыгнули от неожиданности. Он свалился с велосипеда, ринулся прямо на людей, растолкал их и вбежал в здание без окон.

Лудивина бросилась следом, сквозь группу людей, и оказалась на плохо освещенной лестнице. В полумраке она заметила наверху лестницы Ишама, тот едва переводил дыхание.

Она слышала, как неистово бьется сердце у нее в груди. Воздух начал обжигать легкие. Резко вздымавшиеся ребра разрывала боль.

«Не бросать начатое. Боль – лишь послание, которое можно игнорировать».

Морщась и обливаясь потом, она ворвалась в огромный, едва освещенный зал. Кинозал. По экрану побежали титры, публика – к счастью, малочисленная – уже начала двигаться к выходу, к ней.

Ишам мчался вниз, перепрыгивая через несколько ступенек.

Ему удалось немного оторваться.

Лудивина снова бросилась вперед, сосредоточившись на своих движениях. Она знала, что все дело в ритме, пусть невозможно быстром, но постоянном, и в равновесии дыхания. Она спортсменка, она выдержит, успокоила она себя.

Охранник с мусорным пакетом в руках показался в самом конце зала и сделал Ишаму знак, что ему туда нельзя, но беглец тут же отпихнул его и бросился за противопожарную дверь.

Лудивина выскочила в центральный коридор здания: бордовое ковровое покрытие на полу, бесконечная череда афиш к фильмам и номеров кинозалов. От усталости ее поле зрения сузилось, периферическое зрение почти отсутствовало, поэтому она принялась быстро вертеть головой. Вправо. Влево.

Дверь рядом с написанной на стене огромной цифрой 6 медленно закрывалась, плавно двигаясь на автоматических шарнирах.

«Там. Он может быть только там».

Она рванулась внутрь и оказалась в еще одном гигантском кинозале, где на экране показывали какой-то фильм.

В полутьме она едва различала сидящие, совершенно неподвижные силуэты – словно манекены.

На лестнице никого. Он не успел бы добежать до другого конца зала, до выходов возле экрана.

Он прячется?

Лудивина хотела крикнуть, потребовать, чтобы в зале включили свет, спросить у зрителей, не заметил ли кто человека, только что вбежавшего и севшего рядом, но тут же передумала, не желая сеять панику.

Она медленно пошла вниз по ступенькам, внимательно вглядываясь в темноту в поисках знакомой фигуры. Где же он?

Ее громкое дыхание раздражало зрителей, сидевших вблизи прохода, даже сильнее, чем то, что она шла мимо. Она слышала, как они недовольно ворчали.

Внезапно ее осенило: она на несколько секунд задержала дыхание и прислушалась.

Ничего.

Она снова сделала то же самое чуть ниже.

Сердце стучало у нее прямо в ушах.

И вдруг, когда она уже собиралась набрать полные легкие воздуха, она услышала отрывистое, приглушенное дыхание чуть поодаль, в ближайшем к ней ряду.

Ишам спрятал нос и рот, натянув повыше ворот толстовки: он пытался вести себя как можно тише.

Она подошла ближе, пытаясь опознать его по одному только звуку.

Отдельно сидящая фигура в ряду чуть ниже, лицом к экрану. Просто зритель?

Лудивина двинулась по ряду над ним.

Он резко вспрыгнул на кресло перед ним и с потрясающей, цирковой ловкостью пошел по рядам, прямо по спинкам кресел, вниз, к запасным выходам по бокам от экрана.

Лудивина взобралась на спинку кресла и пошла за ним, внимательно глядя под ноги, чтобы не оступиться и не упасть.

Он был очень близко, всего в трех рядах впереди.

Уже в двух.

Внезапно он оступился и нырнул между рядами головой вперед.

Лудивина прыгнула и приземлилась прямо на Ишама, лежавшего между рядами. Он попытался ее оттолкнуть.

Большая ошибка.

Она ухватилась за протянутую к ней руку, сжала ее, словно тисками, и одним сухим движением вывернула из сустава, вынудив Ишама покориться, понять, что иначе она сломает ему все кости, от локтя до ключицы.

Спустя три секунды он был в ее полной власти.

В зале слышались крики и ругань.

– Вот и все! – сообщила Лудивина, едва переводя дыхание. – Это новый эксперимент, спектакль прямо в зрительном зале. Надеюсь, вам понравилось.

Ишам у ее ног стонал от боли и ярости.

51

Зимним вечером сад Лудивины словно превращался в театр теней.

Здесь шел зловещий спектакль. В бледном свете луны на ночном ветру танцевали то скрюченные пальцы, то скелетоподобные, бестелесные конечности. Существа без головы. Без души. Узники собственных наваждений.

«Прямо как религиозные экстремисты».

Молодая женщина сидела в темноте, в кожаном кресле, закутавшись в плед до самых плеч. Она подумала, что слишком отдалась на волю метафоры. «Бедный сад…»

Ишам испугался за свою жизнь.

Не когда он пытался сбежать от Лудивины, а за два дня до этого, когда к нему домой заявились трое ваххабитов и сказали, что говорить с полицией нельзя, что никто не должен помогать полицейским. Имам погиб по вине полицейских, сказали они. После того как Марк и Лудивина расспросили Ишама, им стало ясно, что этих троих, в числе прочих, «приглашали» для беседы в штаб-квартиру ГУВБ в Леваллуа. Это были радикалы. Пока не совершившие ничего опасного, но точно не дружественно настроенные по отношению к французскому государству. Марк сомневался в том, что они были хоть как-то связаны с их расследованием: они запугивали точно такими же словами всех правоверных, ходивших в мечеть погибшего имама. Но допросы еще шли.

Ишам сбежал, потому что боялся всего и всех.

Марк легко его разговорил. Он хотел узнать имена всех, кто когда-то встречался с Фиссумом, а потом исчез.

Ишам назвал имена, удержавшиеся в его жалкой памяти, – с десяток завсегдатаев мечети, истово веровавших, но со временем отдалившихся от имама.

День клонился к вечеру. Марк завез Лудивину в казарму, по пути продиктовав список коллегам в Леваллуа. Это был странный день. Неприятное чувство собственной ненужности, того, что она лишь пассивно наблюдала за происходящим, слепо следовала за Марком вплоть до побега Ишама – когда ей наконец удалось взять инициативу в свои руки. Ей понравилась погоня. Адреналин. Никакого страха. Только действие. Каждый миг погони словно отпечатался у нее внутри. Следовало ли ей переживать из-за этого? Нет, ей так не казалось. Ей всегда нравилась оперативная работа…

Марк производил на нее странное впечатление. Эта его двойственность… Ей очень нравилось, что он был с ней предупредителен, что вел себя с ней так, словно они стояли на пороге серьезных отношений, хотя на деле они лишь начали узнавать друг друга. Но порой животное начало просыпалось в нем столь резко, что ей становилось не по себе, почти страшно. Плюшевый медвежонок вмиг обращался в холодную, расчетливую рептилию: было ясно, что на свет вот-вот появится хищный зверь и что, если придется, он выпустит когти и вцепится в шею при первой же возможности. Что это – профессиональная деформация? Метод работы, выбранный им, чтобы всегда добиваться своего? Она не понимала и не знала, что и думать.

Лудивина отчиталась перед полковником Жианом, обойдя молчанием не самые человеколюбивые методы, примененные Марком, затем заглянула в свой кабинет, чтобы наскоро обсудить все с Сеньоном и Гильемом.

Новая игрушка из киндер-сюрприза на этот раз ждала ее на ее рабочем столе. «Имейте в виду, если я поймаю этого шутника раньше, чем он сам явится ко мне с повинной, я ему целый год буду портить жизнь!» – притворно разъярилась она.

Теперь ее это даже забавляло. Она видела, что ее коллеги явно помогают автору этой затянувшейся детской шутки.

Они обменялись последними новостями, договорились назавтра вместе пообедать, и Лудивина отправилась домой, убеждая себя, что все в порядке, что ей нужно побыть одной, что только это и поможет ей забыть о нападении, что не стоит использовать других для того, чтобы сбежать от собственных проблем.

Она чувствовала себя на удивление спокойно. С момента ее освобождения прошло всего два дня, но она уже сумела пережить происшедшее с ней. Ни рыданий, ни приступов паранойи, ни ночных кошмаров. Редкие вспышки воспоминаний о стоящем над ней голом мужчине, пара слезинок, краткие мгновения стресса, но в целом ничего сверхъестественного – ей нужно было жить с этим дальше, нужно было свыкнуться.

«Все в порядке. Да. Именно поэтому ты сейчас одна дома, в темноте, сидишь лицом к террасе, чтобы не терять сад из виду… но все в порядке»

Мысли о расследовании занимали ее целиком, давали ей то, что ей было больше всего нужно: минуты без мыслей о пережитом.

Чей труп обнаружили в саду Антони Бриссона? В начале Лудивина решила, что этот человек мог быть хорошо знаком с убийцей с железной дороги. Убийство по личным мотивам. Начав свою кровавую охоту, Бриссон заодно свел и личные счеты. Но теперь она уже не была в этом уверена. Вскрытие провели днем, пока Лудивина разгуливала по предместьям Парижа вместе с Марком. Отчет прислали Марку на почту, они прочли его вместе, сидя в машине, склонившись над телефоном. Ничего невероятного. Лудивине запомнилось, что на изувеченной плоти лица обнаружили волокна ткани. Убийца уничтожил лицо жертвы, изуродовал его ударами тупого предмета, возможно кувалды, но перед этим накрыл лицо тканью. В процессе в плоть впечатались волокна ткани, которую убийца затем убрал. Он обработал труп негашеной известью и закопал.

«Если убийца стыдится того, что делает, он закрывает лицо жертвы. Так же поступают те, кто знаком с жертвой, кто не осмеливается смотреть, как она умирает. Антони Бриссон не любил убивать. Он делал это потому, что иначе было нельзя, потому что не хотел попасться, потому что хотел себя защитить. Новые друзья, правоверные, сделали его своим личным головорезом: они называли ему имя, но все же ему не нравилось убивать. То же верно и в случае с неопознанным трупом, Х. С ним тоже расправился Бриссон, сомнений быть не может. Он совершил убийство, потому что его попросили, но сделал это против своей воли – и потому накрыл жертве лицо. Он действовал из преданности. Он выполнял приказ силы, во много раз превосходящей его».

Так же было и в случае с посредником, Лораном Браком, и в случае с основным координатором, Фиссумом. С той лишь разницей, что Х был убит так, чтобы никто никогда не сумел его опознать.

«Потому что он мог привести прямо к террористической ячейке?»

Его ДНК расскажет нам о нем – если только он есть в наших базах данных.

«Нет, его там нет. Если они пошли на такие меры предосторожности, то уж точно не совершат столь грубую ошибку».

Есть еще что-то. Точно.

Ее внимание привлекло какое-то движение на улице, перед домом. Тень. Человек.

«Прямо у меня под окнами».

Сердце заколотилось. Где ее табельное оружие?

«Не в кобуре, нет, прямо здесь, рядом со мной».

Она и правда еще не совсем оправилась.

Зазвонил ее телефон. Марк.

– Алло?

– Я перед твоим домом.

– Ага.

Лудивина выдохнула с облегчением, но не испытала никакой радости.

– Один из парней, которых назвал Ишам, не выходит на связь.

– То есть?

– Мы не сумели его задержать, нигде не можем его найти. Понимаешь?

– Эм-м… Кажется, да.

– Это наш террорист номер один, Лудивина. Можно мне войти?

52

Абель Фремон.

Двадцать пять лет. Отец из Пикардии, мать из Алжира. Вырос в предместьях Парижа, в школе ничем не выделялся, судимостей нет, с местной преступностью тоже не связан, самый обычный парень, скромный, почти невидимый. Его засекли в интернете: он задавал вопросы, связанные с религией, на специальных, все более и более узконаправленных, форумах; он не защищал терроризм напрямую, но признавал, что не готов его осуждать. Его круг общения в Париже стоил ему дела под грифом S, но затем его след затерялся: он исчез из интернета и перестал встречаться с друзьями-ваххабитами из XVIII округа. И не случайно: он познакомился с имамом Фиссумом, мечеть которого находилась совсем рядом с его домом, и стал вести себя гораздо скромнее и осторожнее, так что ГУВБ только сейчас вновь вышла на его след. Один из двадцати тысяч человек, на которых в ГУВБ были заведены дела под грифом S и за которыми невозможно было вести постоянную слежку, внезапно всплыл на поверхность.

– Это свежий отчет, я его только что получил, – пояснил Марк, раскрыл лежавшую перед ним тонкую папку и выложил на стол фотографию.

Они пили чай в кухне у Лудивины, сидя на высоких табуретах за барной стойкой. Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть грубоватые черты лица парня на фотографии – настолько неприметного с виду, что ему наверняка легко будет затеряться в толпе студентов. Он может незаметно проникнуть куда угодно: жизнь старательно стирала с его лица всякие знаки отличия, пока наконец религия не одарила его яркими красками, о которых он так мечтал.

– У него хорошие родители, – рассказывал Марк. – Настолько хорошие, что от их поведения попахивает полным пофигизмом. В школе Абель не хватал звезд с неба, но все же как-то учился, не проявлял склонности ни к какому виду спорта, но все же ходил в спортивные секции, попробовал себя в разных профессиях, но нигде особенно не прижился. У него была пара приятелей в его районе, но настоящих друзей не было, иными словами, он все делал наполовину и просто ждал, пока жизнь пройдет мимо. Но вдруг он открыл для себя ислам: подслушал какой-то разговор на улице. Речь шла о религии его матери, его бабки и деда, которых он любил, так что он прислушался. Тот разговор его зацепил. Он, человек, не знавший, что делать со своей жизнью, внезапно понял, что ислам расскажет ему обо всем, даст ему ответ практически на все повседневные вопросы. И для него все стало гораздо проще. Лучше того, чем больше он отдавался религии, тем больше его уважали. Он знакомился с такими же людьми, как и он сам, и они не смотрели сквозь него. Как он мог отказаться от такого? Очень скоро он попал в струю и стал практиковать строгий ислам в точном соответствии со священными книгами, а его окружение окончательно превратило его в истого ваххабита.

– Готового в любой момент совершить теракт? – изумилась Лудивина.

Марк покрутил в руках чашку. Взглянул на девушку своими чистыми, честными глазами. Она поняла, что он готовится перейти к сути дела:

– Думаешь, сами террористы считают себя чудовищами? – спросил он. – Они называют себя «террористами», потому что им навязывают это определение, но в душе они ощущают себя истинными героями. Я приведу пример: ты смотрела «Звездные войны»?

– Фильмы? Да, но не все запомнила…

– Помнишь этих во всех смыслах положительных повстанцев, которые борются против Империи, захватившей власть во всей Галактике и стремящейся подчинить себе все живое? Наши террористы представляют себя такими же повстанцами. Империя – это западная цивилизация: она развращает человека и пытается его подчинить, обращаясь для этого к его порокам. Помнишь, как повстанцы взорвали гигантскую Звезду смерти, секретную базу своих противников, размером с целую планету? Террористы часто используют эту аналогию при вербовке, потому что знают, что «Звездные войны» популярны в молодежной среде. Ты еще не раз обнаружишь, что при необходимости они преспокойно используют нашу «нечестивую» культуру… Понятно, что на базе таких размеров, постоянно строящейся и перестраивающейся, жили и работали тысячи гражданских, многие с семьями, но повстанцы все равно не задумываясь взорвали ее. Это ключевой момент саги, настоящий праздник. Потому что цель гораздо важнее, чем все остальное. Потому что есть такое понятие, как «необходимые побочные потери». Террористы рассуждают точно так же. Гибнут грязные неверные, которые заслужили смерть, или невинные жертвы, которых ждет рай, где их будет вечно тешить Аллах.

Марк отхлебнул чаю и продолжил:

– С их точки зрения хорошие именно они, ведь именно их озаряет свет правды. Ну а мы – угнетатели. Они противостоят нашим империалистическим ценностям, которых более не разделяют или вообще никогда не разделяли. Если молодым людям представляют все именно в таком свете, очень многие загораются идеей стать героями, защитить правое дело. Им дают оружие, они оказываются в подполье, происходящее становится все более и более захватывающим. Вербовщики нащупывают их интересы: видеоигры, фильмы, реконструкция боев, образы доблести и отваги, щедро сдобренные духовностью, и в конце концов заполучают их, потому что – вот она, изюминка! – все их действия станут лишь шагом на пути к вечным райским наслаждениям.

– Какое умелое промывание мозгов, – выдохнула Лудивина.

– Лишь в некоторых случаях. Кто-то, наоборот, действует по собственным убеждениям. Все они вне всяких сомнений экстремисты, но не всеми манипулируют.

– И Абель, судя по тому, что ты мне рассказал, из числа вторых.

– По крайней мере, он был таким вначале. Вербовщики знают свое дело, они работают с эмоциями, а не с разумом, и все эти их подопытные кролики реагируют нутром, не мозгами. Они не анализируют, а лишь чувствуют: это и проще, и глубже, и к тому же у завербованных нет возможности пойти на попятный, по меньшей мере вначале. А потом многие уже просто не успевают остановиться. Им рассказывают об ужасах, которые терпят их братья-мусульмане в Сирии или в Ираке, показывают отлично сделанные, бьющие прямо в сердце пропагандистские фильмы, где страдают женщины и дети, которых уничтожают скоты из Коалиции: классические приемы, которые перемежаются чтением Корана, подтверждающего, что те, кто идет по пути, указанному Аллахом, всегда могут поступить правильно.

– Когда я смотрела новости после терактов, меня всякий раз изумляло, что многие террористы – французы. Для некоторых людей быть французом уже ничего не значит: они прежде всего мусульмане, религия одержала верх над национальной принадлежностью. Наша страна не смогла остаться для них на первом месте, не сумела создать истинную идентичность, построенную на общепринятых ценностях: получается, что наша страна, подобно многим другим, утратила самую суть того, что мы прежде называли патриотизмом.

– Все еще хуже, эти экстремисты ненавидят страну, в которой выросли. И хотя радикальные националисты не хотят даже слышать об этом, но, если ты испытываешь столь сильную ненависть к своей родине, в этом есть не только твоя вина: сама страна явно допустила какую-то грубую ошибку. Государство тоже несет ответственность. Да, растерянные молодые люди находят в исламе ответы, но дело еще и в том, что наши правительства слишком часто обращались с нами как с идиотами. Все то вранье, которым нас без конца пичкали американцы, чтобы вторгнуться в Ирак, чтобы скрыть свои провалы, те ужасы, которые они там творили… Их поддержали англичане и вообще все европейцы, Франция вторглась в Ливию, в Мали, то есть на мусульманские территории. Со временем все эти молодые люди оказались пленниками исламистской пропаганды, собственной непристроенности и своей родины, которую они ненавидят. Они борются за ислам, за спасение мусульман, против лжи, за светлое завтра.

Лудивина чувствовала себя подавленной. Безоружной перед стеной проблем такого масштаба. Она предпочла сосредоточиться на том, что могла сделать сама.

– И как же нам теперь быть? – поинтересовалась она.

– Наши службы проверяют все окружение Фиссума, стараются охватить его как можно шире и как можно глубже во времени. Я хочу заняться прежними сторонниками, которые затем отвернулись от имама: теми, кто сумел начать более «западную» жизнь, отказавшись от ваххабизма, и прежде всего теми, что пьет алкоголь, бывает на вечеринках…

– Для меня исламские террористы выглядят совсем иначе.

– Если мы говорим о тех, кто действует в одиночку, то они действительно с головой окунаются в религию. Но террористическая ячейка с точной задачей действует по-другому, особенно если она была создана уже давно. Она бросает все силы на подготовку к удару, которая порой занимает несколько лет, а ее члены, желая остаться незамеченными, практикуют такию. Изначально так называли искусство скрывать собственную веру, чтобы избежать наказания; сегодня это военная стратегия, призванная подорвать силы врага и допускающая, что для достижения конечной цели мусульманину, возможно, придется попрать все законы ислама. Во имя такии террористы могут курить, пить, встречаться с разными женщинами, и так далее, лишь бы их не поймали и лишь бы они в конце концов сумели совершить нечто куда более масштабное. Я уверен, что они прибегли к этой тактике, чтобы уйти от наших радаров или вообще на них не попадать.

– Ты считаешь, что никто из тех, кто сейчас сидит у вас в камерах, не имеет отношения к террористической ячейке?

– Почти уверен. Начиная с какого-то момента все стало слишком четко рассчитанным. Они все где-то там, на свободе. Они ждут сигнала.

– Ты знаешь, какова их цель?

– Не имею ни малейшего представления. До Рождества осталось меньше месяца, это было бы весьма символично, но мне кажется, все случится раньше. Обратный отсчет начался со смерти Лорана Брака, а с тех пор прошло уже три недели. Мне кажется, у нас осталось очень мало времени.

Лудивина накрыла ладонью руку Марка.

Этим вечером дом казался ей необычно холодным. Ей хотелось, чтобы Марк остался. Она могла себе это позволить: отношения с ним не были бегством, уже нет, напротив, они стали для нее прочной опорой, фундаментом, державшим ее на плаву.

– Ты можешь остаться на ночь?

Его лицо, принявшее суровое выражение, пока они обсуждали столь мрачные вопросы, вмиг преобразилось. Морщины разгладились, глаза засияли, губы разжались и сложились в полуулыбку.

Он кивнул и провел рукой по ее щеке.

«Обратный отсчет».

Лудивина гнала от себя эти слова. До конца ночи ей нужно было быть лишь собой, не думать о будущих жертвах.

У завтрашних призраков будет целая вечность на то, чтобы ее преследовать.

53

Фермерский дом стоял среди бескрайних полей. Из окон открывался полный обзор: ни единого препятствия на расстоянии в несколько сотен метров вокруг. Никто не сумел бы приблизиться к зданию даже тайком, не став живой мишенью для любого мало-мальски тренированного и ловкого стрелка.

Джинн легко нашел для себя идеальный дом. Подыскать жилье во французской сельской местности не составляло труда. Он занялся этим сам: он не мог доверить столь тонкую задачу посреднику, никто не должен был знать, где находится его база. Никто. Даже его собственные бойцы, ожидавшие его приказов.

Выбор места был крайне важен.

Джинну нужно было убежище. Но кроме того, он хотел оказаться подальше от города, от посторонних взглядов. В агентстве не стали вдаваться в подробности: они страшно обрадовались, одним махом получив арендную плату за полгода. Джинн умел притворяться, врать, располагать к себе людей: его этому учили, он занимался этим на протяжении долгих лет… Никто не сумел бы разгадать, кто он такой и что планирует. Такия во всем своем блеске. Джинн выдал себя за менеджера рок-группы, музыканты которой решили пожить с полгода в каком-нибудь тихом местечке и сочинить новый альбом.

Поля вокруг фермы играли ключевую роль в его плане: никто не должен был знать о том, что ему доставляли на дом.

Он сделал заказы через интернет, не встретив никаких трудностей. Азотнокислое удобрение с высоким содержанием азота: ничего подозрительного, во Франции каждый год производили и использовали миллионы тонн таких удобрений. Важно было не хранить в одном месте более тысячи двухсот пятидесяти тонн этого продукта – иначе пришлось бы заявить о них в мэрии, но Джинн оформил заказы у нескольких продавцов и неделю обустраивал амбар за главным домом, так что снаружи не было видно, что происходит внутри. Даже если властям когда-нибудь удастся объединить сведения обо всех сделанных им заказах, на это уйдет столько времени, что Джинна на ферме уже никто не застанет.

Мазут тоже привезли вовремя. Джинн попросил заполнить цистерну до краев – «чтобы точно хватило на зиму», сказал он доставщику.

Джинн заказал через интернет поилки для коров и установил их в амбаре, чтобы делать в них смесь.

Эту операцию мог бы произвести любой начинающий химик. Все дело в пропорциях: насытить, но не перелить. Нужно было залить мазутом шарики удобрения и оставить их в нем до образования густой массы.

Ничего сложного.

Взрывная мощность получившегося в результате продукта на двадцать пять процентов превышала мощность ТНТ; продукт был гораздо более стабильным, чем нитроглицерин, и относительно недорогим.

Случайно ли, нет ли, но смесь, изготовленная Джинном, была широко и давно известна. В 1947 году в порту Техас-Сити взорвался французский корабль, погибло пятьсот семьдесят шесть человек, более четырех тысяч получили ранения. Теракт в административном здании в Оклахома-Сити в 1995 году. Случайный взрыв на французском заводе AZF. И так далее…

Самая доступная из всех самодельных бомб. И самая опасная из них.

Взорвавшись, она раздерет в клочья тела и разбросает их ошметки на сотни метров. Тела мужчин, женщин, детей, без разбора, без колебаний. Огонь не знает жалости. Вот почему он так завораживал Джинна. Добрый гений или демон.

Он сам тоже не знал жалости. Не знал сострадания. Не колебался. Он сам был смертоносным огнем.

Все куффар, все неверные.

Они разрушают мир, извращают ценности, не питают ни малейшего почтения к творению, к человечеству. Миром правит культура неуважения, порнографии, обмана, излишеств, транжирства… Раньше миром правили мусульмане, любил повторять Аль-Казим, когда еще был жив. Они дали миру великое множество открытий, сделанных благодаря Аллаху. Но они отдалились от исконных принципов, от шариата, умма ослабела, ее раздробленность позволила Западу подчинить ее, захватить, поставить доллары на место Бога. Всего за столетие западный мир сумел заразить своим разложением весь земной шар. Вселенная вот-вот погрузится в хаос.

Каждое слово, произнесенное Аль-Казимом, навеки врезалось в память Джинна. Он знал, для чего и почему он все это делает.

Чтобы восстановить мусульманский закон. Чтобы вернуть своему народу былое величие.

Но прежде всего потому, что ему так велит Бог.

Этому научил его Аль-Казим: так было написано в книгах, такова была священная цель всякого правоверного мусульманина!

Как мусульманин, Джинн обязан насаждать исламский закон: это его долг, так начертано свыше. Ислам предполагает единственный вариант поведения – или-или. Фундаментализм не один из вариантов, а единственный вариант. Верить или не верить в Бога. Если в человеке живет вера, значит, он обязан слушать Его слова – все Его слова, не выбирая лишь те, что ему удобны. Слова Бога не выбирают. Умеренных мусульман не существует: они не правы, они заслуживают такое же наказание, что и другие неверные. Смерть.

Вот в чем Джинн каждый день черпал все новые и новые силы. Он знал, что его направляет Господь. Отныне все в его жизни имело смысл: даже худшие страдания были посланы, чтобы сделать его тем, кем он теперь стал.

Моджахедом.

Вынашивавшим свой план так давно, что он стал безупречным.

Джинн снял защитную маску, закрывавшую его лицо от токсичных паров. Оставалось изготовить детонаторы из примитивных мобильных телефонов: создать с помощью вибрирующих устройств роковой электрический ток. Ничего сложного. Главное – сосредоточиться.

Он оглядел амбар и поилки, заполненные смертоносной смесью. Вздрогнул от удовольствия, расплылся в улыбке.

Чтобы взорвать жилой дом, достаточно пяти-десяти килограммов. Он изготовил больше двух тонн.

54

Амфитеатр быстро опустел: студенты ринулись по проходам вниз, к кафедре, словно к сливному отверстию раковины, поглотившему все полученные за утро знания.

Профессор Хасан собрал свои вещи, лежавшие на столе, в луче видеопроектора, и выключил компьютер.

Марк и Лудивина представились и попросили уделить им несколько минут. Марк только что получил от ГУВБ новое уведомление в ответ на свои запросы. Ему выдали три имени: люди, когда-то близко общавшиеся с Фиссумом, известные своими радикальными или крайне строгими взглядами на ислам, но со временем отдалившиеся от имама. Первый сидел в тюрьме и должен был выйти лишь через несколько месяцев. Второй явно отошел от радикального исламизма, встретив любовь: он строил жизнь заново, в гармонии с исламом и со своей родиной. Он постоянно жил на острове Реюньон, и ГУВБ решила установить за ним усиленное наблюдение в случае, если он в ближайшее время прилетит во Францию. Третьим в списке оказался занятный молодой человек тридцати лет, прилежно учившийся в университете, но погрузившийся в ваххабизм, поскольку именно эта идеология пришлась на период его юности – точно так же в семидесятые годы двадцатого века все студенты бредили крайне левыми революционными идеями. Следователям, которые допрашивали его полтора года назад, он сообщил, что смог отойти от ваххабизма, поскольку тот не соответствовал его общим представлениям о культуре. Он возобновил учебу в университете Сержи-Понтуаз, по магистерской программе европейских и международных отношений, использовав для этого небольшое наследство, доставшееся ему после смерти родителей.

ГУВБ направила к его дому машину для тайной слежки, а Марк начал опрашивать его окружение. Он очень быстро пришел к выводу о том, что подозреваемый мало с кем общался, даже в самом университете: время от времени он говорил то с одним, то с другим студентом, но настоящих друзей не завел. Единственным человеком, который, казалось, знал его чуть лучше, был его преподаватель арабского языка, господин Хасан.

– Имя Муса Бакрани вам о чем-нибудь говорит? – спросил Марк.

Преподаватель обеспокоенно кивнул:

– Конечно. Очень хороший студент. У него неприятности?

– Как вам кажется, можно сказать, что он придерживается радикальных убеждений?

– Он? – изумился Хасан и едва не рассмеялся – настолько невероятным показалось ему это предположение. – Нет. Да, он спорщик, да, у него есть четкие убеждения, но он не радикал. Он вступает в беседу всякий раз, когда заходит речь о заезженных стереотипах или когда мы обсуждаем те или иные понятия фундаментализма. Я веду курс по культуре стран Персидского залива, он на него тоже ходит. Он человек страстный, но сдержанный, я в этом даже не сомневаюсь.

– Он говорит о религии на занятиях? – спросила Лудивина.

– Да, конечно. Эта тема его явно интересует, но он ею точно не одержим.

– То есть, по вашему мнению, господин Бакрани вряд ли мог оказаться по другую сторону идеологического барьера?

– Поймите…

Внезапно в глазах профессора промелькнула какая-то тревожная мысль, и он словно утратил толику уверенности в себе.

– О чем вы думаете? – тут же среагировала Лудивина.

– Эм-м… нет-нет, ни о чем, кое-что вспомнилось…

– Связанное с Бакрани? – не сдавался Марк.

– Да. Несколько месяцев назад мы обсуждали на занятиях теракты и роль, которую в них играет ислам.

– И? Он участвовал в разговоре?

– Я думаю, то был единственный раз, когда он вел себя довольно… как сказать? Закрыто. Да, именно так.

– Можете рассказать о той беседе подробнее? – попросила Лудивина.

– Я уже плохо помню, это был долгий разговор о последних терактах. Я говорил, что ислам не может снять с себя всякую ответственность и не провести собственное расследование, попросту заявив, что эти теракты не были делом рук мусульман, потому что мусульмане так себя не ведут.

Марк оперся рукой на стол и внимательно слушал.

– Бакрани не был с вами согласен? – спросил он.

– Вначале он ничего не сказал. Я продолжил объяснять. Террористы заявляют о том, что верят в Аллаха, любят его, подчиняются ему, а затем убивают. Фактически они используют свою веру для оправдания убийства. Не следует забывать про ИГИЛ и ему подобные структуры – «Аль-Каиду», «”Аль-Каиду” в странах исламского Магриба», и так далее, – чьи действия целиком основаны на Коране: их представители оправдывают свои бесчинства вырванными из контекста сурами Корана… Я считаю, что мусульманская община не может не видеть в этом проблему собственно ислама: по моему мнению, мусульманский мир должен осознать свою причастность, принять ее и ответить за происшедшее перед обществом. Если я ничего не путаю, Муса тогда молчал на протяжении всей дискуссии. Обычно он пылко участвует в беседах, но в тот раз промолчал. Это показалось мне странным.

– Вы думаете, дело было именно в теме? В ответственности мусульман за теракты и за рост исламистских настроений?

– Я в этом уверен. Но почему вы задаете мне все эти вопросы? Надеюсь, с ним ничего не случилось?

– У него хорошие оценки? – осведомилась Лудивина.

– Да, прекрасные. Я очень беспокоюсь. У него неприятности?

Лудивина поморщилась и шагнула к профессору:

– Сколько вы его уже не видели?

– Неделю.

Марк выпрямился:

Страницы: «« ... 1314151617181920 »»