Безмолвие девушек
Нестор выглядел оскорбленным.
– Каждый человек на счету.
– Нет, достаточно одного человека.
– Ни к чему сотрясать воздух, – произнес Агамемнон. – Нестор уже все сказал. – Он тяжело сел. – Итак… перейдем к главному. Много ли, по-вашему, он запросит?
Одиссей скривился – от боли или неприязни, сложно было сказать.
– Уговорить его будет непросто.
– Если вообще возможно, – добавил Нестор.
Агамемнон лишь отмахнулся.
– Вот на что я готов. – Он принялся перечислять, загибая пальцы. – Семь треножников, десять золотых слитков, двадцать медных котлов, дюжину жеребцов – один лучше другого – и семь девушек, которые достались мне, когда мы взяли Лесбос. – Он указал пальцем на Одиссея. – Мой залог…
Нестор сидел возле огня и крутил перстень на большом пальце. Помню, перстень был с рубином, таким крупным, что рука переливалась в алых отсветах. Наконец он поднял голову.
– А девушка?
– Да, само собой… девушка.
Все взоры устремились на меня, и я отступила в тень.
– Если она еще нужна ему, – заметил Одиссей. Он оглядел всех по очереди. – Полагаю, теперь она несколько подпорчена?
– Она уже досталась мне такой, – сухо ответил Агамемнон. – Я и пальцем ее не коснулся.
Нестор и Одиссей смерили меня взглядами. Я чувствовала, как кровь прихлынула к лицу, но продолжала смотреть себе под ноги.
– И ты готов поклясться в этом? – бесстрастно спросил Нестор.
– Разумеется.
Повисло молчание. В очаге треснуло полено, взметнув в воздух сноп искр.
– Хорошо, – произнес наконец Нестор.
– Нет, постой, – это еще не всё. Если… нет, не если – когда мы возьмем Трою, он сможет выбрать любую из моих дочерей. Я сделаю его своим зятем, во всем равным моему сыну. Теперь никто не скажет, что мне неведомо великодушие. Но, разумеется, это имеет свою цену. Взамен он признает мою власть и мое предводительство. Он должен подчиняться моим приказам.
– Это справедливо, – осторожно промолвил Одиссей. – Ты пойдешь сам?
– Нет, конечно, я не собираюсь ползать на коленях перед ублюдком. Отправлю… Ох, даже не знаю… Быть может, тебя.
– Ему необходимо осмотреть рану, – заметил Нестор.
– Брось, это просто царапина. Конечно, я пойду.
– Кто еще? – спросил Агамемнон. – Ты, Нестор?
– Нет, это не лучшая мысль. При мне ему придется держаться смиренно – сомневаюсь, что нам это нужно. Думаю, ему нужно немного повыступать, прежде чем он уступит. Если он уступит… Как насчет Аякса?
– Аякс? – переспросил Одиссей. – Он и трех слов вместе не свяжет.
– Это да, но Ахилл его уважает. Как воина. И они родичи.
– Это верно.
Агамемнон терял терпение.
– Значит, решено? – Он обвел всех взглядом.
– Необходимо осмотреть рану, – настаивал Нестор. – Кровь еще идет.
– Отлично, – сказал Агамемнон. – Может, если немного крови накапает на его ковры, он поймет, насколько все плохо.
– Он и так это понимает.
Я догадывалась, почему Нестор не хочет участвовать в посольстве. Он был слишком изворотлив и тщеславен, чтобы возглавлять миссию, обреченную на провал. Я даже не надеялась на иной исход. Возможность вернуться к Ахиллу казалась… Не знаю. Сказочной. Думаю, до того момента я не сознавала, как мне не хватало доброты Патрокла.
– Да, и девчонку, – сказал Агамемнон. – Возьмите ее с собой. – Он сложил ладони чашей и приложил к груди. – Пусть видит, чего он лишается.
Одиссей выдавил улыбку.
– Верно. Возможно, это переменит его решение.
– И скажи, что я ни разу… Ну ты знаешь.
– Не сношал ее?
– Но ничего сверх этого. Никаких извинений. – Агамемнон поднял палец. – Никаких извинений.
Нестор повернулся ко мне.
– Ступай, возьми накидку.
Я бросилась к женским хижинам в поисках Рицы. Она сидела на полу, набросив одеяло на плечи. Я встала у двери, до того переполошенная, что не могла вспомнить, зачем прибежала, и тупо озиралась. Пламя в лампе затрепетало на сквозняке, и по полу извивались блеклые тени.
Рица подняла на меня взгляд: в полумраке зрачки были большими и черными.
– Что случилось?
– Он отсылает меня обратно.
Едва я это произнесла, как принялась приглаживать волосы, покусывать губы и растирать щеки. Надела крепкие сандалии, более пригодные для прогулок вдоль пляжа, затем на четвереньках подобралась к сундуку в углу и на удачу достала лучшую свою накидку.
– Что происходит? – шепотом спросила Рица.
Я ответила также вполголоса:
– Они пытаются выкупить у Ахилла прощение, чтобы он снова сражался. Девушки с Лесбоса, – я кивнула на дальний угол, – это тоже часть выкупа. Только не говори им. Может, ничего и не выйдет.
Я завернулась в накидку так плотно, как матери пеленают младенцев, чтобы те перестали плакать. Снаружи послышались мужские голоса. Рица подтолкнула меня к двери.
– Иди, ступай.
Одиссей и Аякс стояли в десяти или пятнадцати шагах от нас. Одиссей, худой и темный, напоминал хорька; над ним, словно башня, возвышался крупный, светловолосый Аякс. С ними были глашатаи Агамемнона в церемониальных плащах цвета бычьей крови. Одиссей потешался над предположением, что Агамемнон не притрагивался ко мне.
– Я же не о пальцах его спрашивал, – посмеивался он. Затем, завидев меня, спросил отрывисто: – Где твоя вуаль?
Рица бросилась внутрь. Через минуту вернулась с длинной белой вуалью и набросила ее мне на голову и плечи. Я вспомнила Елену и содрогнулась. В окружении мужчин с факелами я, должно быть, выглядела как юная девушка, навсегда покидающая отчий дом. Но чувствовала себя покойницей, ведомой к погребальному костру. Я по-прежнему ни на что не надеялась. Огляделась, но ничего не видела из-за вуали, если только не смотрела себе под ноги.
Одиссей что-то достал из-под плаща.
– Вот, надень.
Я приподняла вуаль и увидела в его руках ожерелье из опалов: пять крупных камней, мутных на первый взгляд, но стоило Одиссею шевельнуть рукой, и в глубине их начало переливаться пламя. Сердце едва не выскочило у меня из груди. Это ожерелье принадлежало моей матери, отец подарил его ей в день свадьбы. Должно быть, Агамемнон взял его в свою долю из награбленного, когда пал Лирнесс. Я взяла ожерелье дрожащими пальцами и надела на шею. Рица подскочила, чтобы помочь с застежкой. Поначалу меня одолела слабость от потрясения – это было хуже, чем вид Мирона в тунике моего отца, – но потом я ощутила тепло камней на коже и почувствовала себя лучше. Как будто мама коснулась меня ладонью.
Мы двинулись в путь. Глашатаи со своими позолоченными посохами возглавляли шествие. Я шла позади, приподняв край вуали, чтобы видеть, куда ступаю. Оглянулась через плечо и увидела, что Рица стоит на ступенях и машет мне вслед. Но скоро она растворилась во мраке, и я больше не оглядывалась.
В стане Агамемнона песок, утоптанный множеством ног, стал черным, но вдоль берега он был чистый, плотный и сырой. Я смотрела вслед Одиссею и Аяксу, их следы сочились водой. Никто не оборачивался на меня, поэтому через какое-то время я подняла вуаль и окинула взглядом море. Выглянула луна, и на краткий миг, пока не набежали гонимые ветром облака, на водной глади проявилась дорожка света.
Глашатаи вышагивали величаво и статно. Я чувствовала нетерпение Одиссея: ему хотелось, чтобы это все поскорее осталось позади, чем бы «это все» ни обернулось. Сомневаюсь, что он верил в успех своей миссии. Он говорил с Аяксом, но я не разобрала о чем, – ветер срывал слова с его уст и уносил прочь. Слева гигантские волны разбивались о скалы, и белые брызги вздымались в воздух. Справа над крышами хижин разносилось пение троянцев. На удивление близко: казалось, они были в самом лагере. Я видела, как Одиссей и Аякс поворачивали головы в ту сторону, и их лица были остро очерчены и бледны в свете луны.
Стены вокруг стана Ахилла стали выше, и земля перед ними была утыкана острыми кольями. Если прежде стены служили только для разграничения территории мирмидонян на побережье, то теперь это были полноценные укрепления – и направленные не в сторону троянцев. Одиссей бросил взгляд на Аякса, словно говорил: «Вот видишь?» У ворот стояла стража, но это не стало препятствием: Одиссея и Аякса сразу узнали и пропустили.
Мы прошли внутрь. Этот миг был крайне волнителен для меня. В ночном воздухе разносилась музыка, Ахилл пел и играл на лире. И, как обычно, многие пленные женщины собрались на верандах и слушали. Я огляделась в поисках Ифис, но не увидела ее.
Когда мы подошли к жилищу Ахилла, Одиссей велел мне дожидаться снаружи. Они заспорили, как им следует войти. Глашатаи хотели церемонно пройти через главный вход, но Одиссей с ними не соглашался. Он хотел, чтобы это выглядело дружеским визитом, без условностей: как будто два друга решили заглянуть к нему… Глашатаи были возмущены, но Одиссей превосходил их по положению, и им пришлось уступить. Решение было принято: они пройдут к личному входу Ахилла, который вел прямо в его покои, а глашатаи останутся снаружи.
– Можете ждать у ворот или дожидаться, – сказал Одиссей. – Мне все равно. Но вы туда не войдете.
Я не знала, куда себя деть, и просто сидела на ступенях, спрятав от холода руки в складках туники. Слышала голос Ахилла, удивленный, но при этом учтивый и доброжелательный – быть может, немного настороженный, но, возможно, я все это надумала. Я надеялась услышать голос Патрокла, но знала, что он, как и всегда, предпочтет хранить молчание. Холодный ветер гулял между хижинами. Мне так хотелось разыскать Ифис, но я боялась, что в какой-то момент меня позовут. Я даже не сомневалась в этом.
Я огляделась. На веранде догорали несколько факелов, в воздухе витал запах говяжьего сала. Голоса за дверью нарастали. Мне хотелось спуститься к морю и, быть может, войти в воду, как я привыкла делать, пока жила здесь, но, конечно, я не осмелилась бы делать это теперь. Я просто сидела, как овца на привязи, с осознанием, что в этих стенах решалась моя судьба. Коснулась ожерелья на шее, один за другим перебирая камни, еще теплые, как яйца из-под несушки. Мысли унесли меня обратно в Лирнесс: я сидела на кровати в покоях матери и смотрела, как она наряжается к пиру. Наверное, повод был особенный – может, свадьба старшего брата, – потому что мама надела это ожерелье из опалов. Иногда, если она не спешила, то разрешала расчесать ей волосы…
Согревая себя теплом воспоминаний, я позабыла о своей участи. Потом дверь резко распахнулась, и Одиссей знаком велел мне войти.
22
Долгими часами Ахилл стоял на мачте своего корабля и следил за ходом битвы, исполненный одновременно раздражения и ликования. Как он и предполагал, ров стал для них настоящим бедствием: бой в буквальном смысле завяз, и воины скорее копошились в грязи. С тем же успехом можно было послать к Приаму гонца с вестью – не тревожься, старик, мы знаем, что нам не победить.
Что же, значит, – еда, вино, празднества?.. Еще чего. Вечерние трапезы походили скорее на тризны. Оказалось, что он не единственный наблюдал за битвами, но далеко не всех радовал возможный разгром греческого войска. Патрокл не произносил за вечер и двух слов. Вообще-то он никогда много не говорил, и могло показаться, что все оставалось по-прежнему… Но это было не так. Его молчание говорило громче любых слов.
После ужина Ахилл пытался завязать разговор, но, не дождавшись отклика, взялся за лиру. Как и всегда, с первых же нот он забылся в музыке. В очаге потрескивали поленья, мирно вздыхал пес, спящий возле ног Патрокла. Отзвучали последние ноты песни… Ахилл открыл было рот, но Патрокл вскинул руку. С веранды послышались шаги, шелест сандалий по доскам. Друзья переглянулись. Никто не заходил к ним в этот час – к ним вообще никто не приходил. Ахилл отложил лиру, и в следующий миг дверь распахнулась. Пламя факелов дрогнуло под порывом холодного воздуха, и тени заплясали по стенам. Собаки обнажили зубы и зарычали, но Патрокл узнал гостей, в нерешительности стоящих у порога, и произнес: «Свои!», и собаки неохотно, с утробным рычанием снова улеглись на пол.
Одиссей шагнул в свет факелов; следом за ним вошел Аякс. Одиссей – низкий и жилистый, Аякс – непомерно высокий, с веснушками вокруг носа, словно искусанный комарами. Он ухмыльнулся, обнажив неровные ряды крупных белых зубов.
– Проходите же. – Ахилл вскочил и стал пододвигать кресла поближе к очагу. – Садись, Аякс, а то голову расшибешь.
Патрокл захлопнул за ними дверь. Факелы снова разгорелись, перестали трепетать гобелены, и после приветственных слов Ахилла повисло неловкое молчание.
– Что-нибудь из еды? – спросил Ахилл, по-прежнему с улыбкой, но настороженно, словно мгновением раньше это был вовсе не он.
– Нет, благодарю, – ответил Аякс, потирая колени.
– Мне тоже ничего не нужно, – сказал Одиссей и осторожно опустился в кресло.
– Ты ранен, – заметил Ахилл.
– Царапина.
Ахилл взглянул на его руку, затем на лицо.
– Я бы так не сказал…
Он протянул руку, желая снять повязку, но Одиссей отмахнулся.
– Да это и в самом деле пустяки. – Он прикрыл раненую руку плащом. – Ты наблюдал за битвой?
– Время от времени.
– Они встали лагерем по другую сторону рва.
– В самом деле? Так близко?..
– Да их же слышно!
– Вот теперь, когда ты сказал, кажется, я действительно услышал голоса.
Патрокл разлил вино по чашам. Ахилл поднял свою, Одиссей и Аякс подняли свои… И никто не мог произнести тост.
Когда молчание стало затягиваться, Одиссей поставил чашу на стол.
– Брось, Ахилл, ты знаешь, зачем мы здесь.
– Боюсь, что нет. Ты умен, Одиссей, а мы с Аяксом всегда действуем наобум.
Услышав свое имя, Аякс вскинул голову, но так и не придумал, что сказать. Одиссей откинулся на спинку кресла – рана причиняла ему куда больше страданий, чем он пытался показать, – и натянуто рассмеялся.
– Ты, кажется, растолстел?
Ахилл пожал плечами.
– Это вряд ли.
– Уверен? – Одиссей ткнул себя в бок. – А по-моему, набрал полмеры, не меньше.
– Доспехи еще впору.
– Так ты их надеваешь? – Он бросил взгляд на Патрокла. – Что ж, вам, видно, по нраву тихая жизнь… Вид у вас очень довольный.
– А у тебя вид паршивый. Почему бы не перейти к сути?
– Я здесь по просьбе Агамемнона.
– Он ранен в обе ноги и не может ходить?
– А ты и вправду ждешь, что он явится сам?
– Да.
Одиссей покачал головой.
– Как ты можешь сидеть сложа руки, когда в нескольких сотнях шагов троянское войско готовится атаковать, – вот чего я не в силах понять. Хорошо, предположим, что ты не наблюдаешь за битвой – допустим, совесть тебе не позволяет, – но не говори мне, что не знаешь, каковы наши дела.
– Моя совесть в порядке, спасибо.
Патрокл подался вперед.
– Надеюсь…
Ахилл отмахнулся.
– Не тревожься, мы не ссоримся. Мы с Одиссеем через многое прошли и прекрасно понимаем друг друга. – Он перевел взгляд на Одиссея. – Ведь правда?
– Похоже на то.
Ахилл потянулся к чаше с вином.
– Продолжай, не держи в себе.
– Я пришел к тебе с предложением. В обмен на которое ты поведешь мирмидонян в бой завтра утром…
– Завтра утром?
– В полдень, возможно, будет поздно! Так ты хочешь выслушать, что тебе предлагают?
Прерываясь, чтобы перевести дух, Одиссей стал перечислять все дары, которые Агамемнон готов был преподнести: треножники, шелка, золото, коней, девушек… Ахилл внимательно слушал, но когда Одиссей закончил, он сидел с таким видом, словно ждал чего-то еще. Чего-то большего.
– Ну так что? – спросил Одиссей.
– Это всё?
– По-моему, это немало.
– Ничто из этого не стоит моей жизни.
Одиссей выглядел озадаченным.
– Да, я знаю… Но когда ты сражался ради вещей? Ты сражался ради славы, почестей…
– Только не теперь. У меня было время, чтобы поразмыслить, Одиссей. Это не моя война, я не хочу быть ее частью. Что сделали мне троянцы? Они не угоняли мой скот, не жгли моих полей, не забирали моих наград… Нет. Ничего – вот ответ. Они ничего мне не сделали.
– Брось, тебе же самому не терпится.
– Что? Прости, не понял – что мне не терпится?
– Вступить в бой. Ты сам знаешь, что жить без этого не можешь. Ты живешь войной.
– Люди меняются, Одиссей.
– Сомневаюсь. – Царь Итаки откинулся в кресле. На его верхней губе блестели капельки пота, он с трудом сдерживал гнев. – Ты согласился сражаться, ты вступил в войну… Ты дождаться не мог начала.
– Мне было семнадцать.
– Неважно. Ты согласился в этом участвовать – и не можешь теперь отступить просто потому, что переменил свое мнение. В этом нет благородства, Ахилл.
– Я отступил не потому, что переменил свое мнение. Он оскорбил меня. И не говори мне о благородстве, явившись сюда холуем Агамемнона.
Повисло молчание. Затем Патрокл прокашлялся.
– А Брисеида?
– Ах да!
Одиссей стал подниматься. Ахилл хотел помочь ему, но тот лишь отмахнулся. Шаткой поступью Одиссей подошел к двери, привалился к ней всем весом, чтобы открыть. И вновь заколыхалось пламя факелов, и тени заплясали по стенам. Несколько сказанных вполголоса слов, и вот он уже вернулся, а следом за ним – женщина, закутанная в вуаль, точно ожившая покойница. Одиссей ввел ее в круг света у очага и с изяществом фокусника сдернул с нее вуаль.
– Вот она!
Оторопелая, точно застигнутый врасплох кролик, Брисеида переводила взгляд с одного лица на другое. Ахилл стиснул чашу в руке, но ничего не сказал. Одиссей выглядел сбитым с толку – очевидно, он ожидал иной реакции, ведь этот миг был во всех смыслах переломным: награда Ахилла, девушка, проклятая девчонка, из-за которой все и началось, возвращена. С царским выкупом в придачу. Что еще ему нужно? И все-таки он сидит и ни слова не произносит.
Одиссей, сделав над собой усилие, продолжил:
– И он готов поклясться перед всем войском, что не притронулся к ней. Она жила нетронутой вместе с другими женщинами.
– Не притронулся к ней?
– Именно. И он готов поклясться в этом.
Ахилл поднялся и шагнул к Брисеиде. Они стояли так близко, что он чувствовал ее дыхание на своем лице, но она не смотрела на него. Ахилл тронул один из опалов – согретых ее теплом, – взвесил в ладони и стал поворачивать, пока в мутной глубине его не всколыхнулось пламя. Внезапно он выпустил камень, указательным пальцем коснулся ее подбородка и приподнял. Их взгляды встретились…
В следующий миг Ахилл повернулся к Одиссею.
– Скажи ему, что может трахать ее, пока не переломит ей хребет. Какое мне дело?
Брисеида зажала рот ладонью. Патрокл мгновенно оказался рядом, обнял ее за плечи и вывел из комнаты.
– Что ж, – произнес Одиссей с глубоким вздохом. – Возможно, идея была не из лучших, но хотя бы выслушай меня.
– Хочешь сказать, он обещает еще что-то?
– Когда мы возьмем Трою…
– Когда?
– Ты получишь двадцать девушек по своему выбору – за исключением Елены, конечно же, – семь укрепленных городов, золота и бронзы, сколько сможешь увезти на своих кораблях, и – нет, подожди – дочь Агамемнона в жены. Он сделает тебя своим зятем, во всем равным его собственному сыну…
– Постой. Чтобы я все правильно понял: я стану равным во всем его собственному сыну?
– Так он сказал.
– Равным во всем мальчишке пятнадцати лет, который и меча никогда не поднимал? – Ахилл подался вперед; теперь они с Одиссеем стояли почти вплотную. – Какая честь…
– И его дочь принесет немало приданого – а это превосходит все прочее. И не говори, что это не великодушно.
– Откуда же он все это возьмет?
– Полагаю, из своих сокровищниц.
– Да, но сколько из этого добыто в городах, которые я брал? В то время как он просиживал жирный зад и ничего не делал…
Одиссей опустился в кресло и потер глаза.
– Чего ты хочешь, Ахилл?
– Чтобы он явился. Сам.
– Этого не будет.
– Я хочу извинений. Чтобы он признал, что был не прав.
Одиссей повернулся к Аяксу.
– Пойдем, мы зря тратим время.
Он взял свой плащ и направился к двери. Но затем, словно мысль только теперь пришла ему в голову, развернулся и спросил:
– Это твой окончательный ответ? Или ты просто выжидаешь ради чего-то большего? Потому что если это так, то выкладывай, во имя богов, – у нас нет времени на эти игры.
– Я хочу извинений. Все предельно просто. И не так растратно.
– Значит, я могу вернуться и так ему передать?
– Думаю, можно передать вот еще что. Скажи ему: будь у меня выбор, жениться на его дочери или дохлой свинье, я выбрал бы свинью при любом раскладе. Вот, так уже лучше.
Одиссей уже открывал дверь, когда, вопреки всем ожиданиям, заговорил Аякс.
– Там погибают воины. Не враги, не троянцы, а твои соратники. Люди, которые смотрели на тебя, которые почитали тебя, – но тебе нет до них дела, ведь так? Тебе ни до чего нет дела, кроме собственной чести – и дурацких извинений. Они погибают, и ты, Ахилл, можешь помочь им, но не делаешь этого. Разве это достойно? – Он едва сдерживал слезы. – Я стыжусь такого родича. И мне стыдно, что я называл тебя своим другом.
Аякс схватил свой плащ и, утирая слезы и сопли, вышел во мрак ночи.
23
– Думаю, мне лучше вернуться, – сказал Патрокл.
Я молча кивнула. Он усадил меня за небольшой стол, и спустя пару минут я оправилась настолько, что смогла оглядеться. Тарелки после трапезы уже убрали и по полу разостлали свежий тростник, на столике в дальнем углу осталось несколько подносов и кувшинов с вином. Я обошла два длинных стола, заглянула в кувшины: в одном из них еще оставалось вино. Я наполнила себе чашу. Вино простояло слишком долго и было кисловатым, но еще годилось. Я пила долго и жадно, вытерла губы и снова наполнила чашу.
Все произошло так быстро… Введенная из полумрака в освещенную комнату, с сорванной вуалью, я стояла, неприкрытая, точно потаскуха на рыночной площади. Я как будто во второй раз оказалась на арене. И под конец этот пугающий миг близости, когда Ахилл заглянул мне в глаза, мы вдвоем остались в целом мире, и я поняла, что не смогу солгать ему.
Скажи ему, что может трахать ее, пока не переломит ей хребет.
Еще вина. Я отыскала еще один кувшин и вылила остатки себе в чашу. Хлопнула дверь, и я так и замерла с поднесенной ко рту чашей. Я ждала, что Одиссей сейчас придет за мной, но когда подошла к окну, то увидела Аякса – он расхаживал из стороны в сторону и молотил кулаком себе по ладони. Вышел Патрокл и пытался поговорить с ним, но тот лишь мотал головой и продолжал расхаживать. Через некоторое время Патрокл сдался и направился обратно. Он увидел меня стоящей у окна, взял чашу из моих рук и понюхал.
– Ух, боги… Тут есть кое-что получше.
Патрокл подошел к шкафчику и вернулся с кувшином вина – лучшего, какое у них было; я подавала его Ахиллу за ужином. Он наполнил две чаши и протянул одну мне. Мы сидели за маленьким столом, и наши взгляды блуждали по залу.
– Ты наливал мне вино в первую ночь, – промолвила я. – Я сидела в задней комнате, совсем перепуганная… – Я следила за ним краем глаза. – И понять не могла, почему ты делаешь это для рабыни.
– Ты знаешь, почему.
Должно быть, Патрокл имел в виду то время, когда он жил во дворце Пелея, без будущего, без друзей, без надежды. Я надеялась, что он имел в виду это – что-то иное оказалось бы слишком сложным для меня.
– Прости, – произнес Патрокл.
– За что? Ты ничего не сделал.
– Одиссею не следовало приводить тебя.
Да, все это могло бы разрешиться и без меня. Стало бы от этого лучше? Не исключено. Если б я не выдала себя взглядом, то, быть может, Ахилл поверил бы Агамемнону. Ведь он так много на себя брал: клятва перед лицом богов… Возможно, Ахилл решил бы, что Агамемнон не осмелится солгать.
Из комнаты по-прежнему доносились голоса.
– Что там происходит?
– Ну они еще разговаривают… Кажется, Одиссей собирался уходить, но так и не вышел.
Голоса стали приближаться. Появился Одиссей – он как будто постарел на многие годы.
– Я провожу вас до ворот, – сказал Патрокл.
– Не нужно, – отозвался Одиссей, отрывисто, пренебрежительно.
– Нет, Ахилл попросил бы меня об этом.
Одиссей шагнул ближе и, не скрывая презрения, спросил:
