Неведомые дороги (сборник) Кунц Дин
Облака сдвинулись, закрыв солнце.
По телу Томми пробежала дрожь.
Оторвав, наконец, взгляд от тыквы, Френк спросил резчика: "Я дам вам, сколько захочу?"
– И получишь то, что дашь.
– Сколько бы я ни дал, фонарь будет мой?
– Да, но ты получишь то, что дашь, – отрубил старик.
Френк положил черную тыкву на землю, вытащил из кармана пригоршню мелочи. Улыбаясь, шагнул к старику, протягивая пятицентовик.
Резчик потянулся за монетой.
– Нет! – протестующе воскликнул Томми.
И Френк, и старик в изумлении уставились на него.
– Нет, Френк, это плохая тыква, – продолжил Томми. – Не покупай ее. Не приноси домой.
Мгновение Френк продолжал таращиться на Томми, словно не мог поверить своим ушам, потом расхохотался.
– Ты всегда был сосунком, но я и представить себе не мог, что ты можешь испугаться тыквы.
– Это плохая тыква, – стоял на своем Томми.
– Ты боишься темноты, боишься высоты, боишься тех, кто может жить в чулане, боишься половины мальчишек, которых встречаешь, а теперь вот испугался еще и тыквы, – Френк рассмеялся вновь, и в смехе его, помимо веселья, слышались презрение и отвращение.
Рассмеялся и старик, только веселья в его смехе не чувствовалось.
Томми пронзила ледяная стрела страха, и он подумал, что, может, он действительно сосунок, боящийся даже собственной тени? Может, у него проблемы с головой? Школьный психолог говорила, что он "слишком чувствительный". Его мать говорила, что у него "слишком богатое воображение", а его отец говорил, что ему "недостает практичности, что он – мечтатель". Может, все это правда и со временем он попадет в психиатрическую клинику, будет сидеть в комнате со стенами, обитыми поролоном, разговаривать с призраками и есть мух. Но, черт побери, при этом он знал, что черная тыква – зло.
– Эй, старик, – Френк отвернулся от Томми. – Вот пятицентовик. Я действительно могу купить на него этот фонарь?
– Я беру пятицентовик за свою работу, но тебе придется заплатить за саму тыкву человеку у ворот.
– Договорились, – кивнул Френк.
Резчик выхватил пятицентовик из руки Френка.
Томми снова пробрал озноб.
Френк наклонился, поднял тыкву. В этот самый момент солнце прорвалось сквозь облака. Колонна света упала на ту часть пустыря, где они стояли.
Только Томми увидел, что произошло в этот момент. Засверкали оранжевые бока тыкв, зеленый отсвет лег на пыль, блеснул металл стула, но солнечный свет не коснулся старика-резчика. Обошел его, оставив в тени. Такого просто не могло быть, но... старика словно окружала некая субстанция, которая отталкивала свет.
Томми ахнул.
Старик бросил на Томми грозный взгляд, будто был не человеком, а духом бури и мог в мгновение ока сбить мальчика с ног порывом ветра, залить дождем, испепелить молниями, оглушить громовыми раскатами. Мрачный огонь его янтарных глаз обещал боль и страдания.
Облака вновь скрыли солнце.
Старик подмигнул.
"Мы – покойники", – с тоской подумал Томми.
Стоящий с тыквой в руках Френк исподлобья глянул на старика, ожидая услышать, что обещание продать фонарь за пятицентовик – шутка.
– Я действительно могу взять эту тыкву?
– Сколько я могу повторять одно и то же?
– А сколько у вас ушло на нее времени? – спросил Френк.
– Около часа.
– И вы готовы работать за пятицентовик в час?
– Я работаю за удовольствие. Нравится мне вырезать из тыкв фонари, – и старик вновь подмигнул Томми.
– Вы что, слабоумный? – спросил Френк, обаятельно улыбаясь.
– Возможно. Возможно.
Френк пристально посмотрел на старика, казалось, ощутив малую толику того, что чувствовал Томми, пожал плечами и, держа перед собой черный фонарь, направился к тому месту, где его отец выбирал тыквы для большой вечеринки, намеченной на завтра.
Томми хотелось броситься вслед за Френком, убедить его вернуть черную тыкву, получив взамен пятицентовик.
– Послушай, – остановил его голос резчика, который вновь принялся за тыкву, что лежала у него на коленях.
Старик был такой костлявый, что Томми буквально слышал, как при каждом движении кости трутся друг о друга.
– Послушай меня, мальчик...
"Нет, – думал Томми. – Я не буду слушать. Я убегу. Убегу".
Однако неведомая сила, исходившая от старика, пригвоздила Томми к земле. Он просто не мог пошевелиться.
– Ночью, – янтарные глаза старика потемнели, – фонарь, который купил твой брат, превратится во что-то иное. Его челюсти смогут двигаться. Зубы станут острыми, как бритвы. Когда все уснут, он пройдется по твоему дому... и воздаст каждому по заслугам. К тебе он придет последнему. Как, по-твоему, чего ты заслуживаешь, Томми? Видишь, я знаю твое имя, хотя твой брат ни разу его не произнес. Что должна сделать с тобой черная тыква, Томми? А? Чего ты заслуживаешь?
– Кто вы? – еле выдавил из себя мальчик.
Но резчик только молча усмехнулся.
Внезапно ноги Томми отклеились от земли и он побежал.
Догнав Френка, попытался убедить его вернуть черную тыкву, но слова о том, что она таит в себе опасность, вызвали у брата лишь смех. Томми попытался выбить фонарь из рук Френка, но тот держал его крепко да еще так двинул Томми, что тот повалился на пирамиду тыкв. Френк вновь рассмеялся, больно наступил брату на ногу, когда тот попытался встать, и ушел.
Сквозь слезы, брызнувшие из глаз, Томми посмотрел на дальний угол пустыря и увидел, что резчик наблюдает за ним.
Старик помахал ему рукой.
С гулко бьющимся сердцем Томми захромал к выходу с пустыря, пытаясь найти способ убедить Френка в исходящей от тыквы опасности. Но Френк уже укладывал свою покупку на заднее сиденье "Кадиллака". Их отец заплатил и за фонарь, и за остальные выбранные тыквы. Томми опоздал.
Глава 2
Дома Френк отнес черную тыкву в свою спальню и поставил на стол в углу под постером Майкла Берримана в роли безумного убийцы в фильме "У холмов есть глаза".
Томми наблюдал, стоя у открытой двери.
В кладовке Френк нашел толстую ароматическую декоративную свечку и вставил ее в тыкву. Судя по размеру, свеча могла гореть как минимум двое суток. Страшась света, вспыхнувшего в глазах фонаря, Томми, однако, понаблюдал, как Френк ставит на место вырезанную "крышку" фонаря-тыквы. Мерцание света на зубах тыквы создавало иллюзию, что толстый язык непрерывно облизывает губы. А дыру-нос, прямо-таки как у прокаженного, словно заполнял желтоватый гной.
– Невероятно! – воскликнул Френк, отойдя на полшага и любуясь своим приобретением. – Старый пердун в своем деле гений!
Ароматическая свеча насыщала воздух ароматом роз.
И хотя Томми не помнил, где читал об этом, внезапно в голову пришла мысль о том, что аромат роз свидетельствует о присутствии душ умерших. Так что причина появления этого аромата не стала для него загадкой.
– Какого черта? – Френк поморщился. Поднял крышку фонаря, заглянул внутрь. Мерцающий оранжевый свет забегал по его лицу, искажая черты. – Свеча должна пахнуть лимоном. Никаких роз, ничего девчачьего.
В большой просторной кухне Лу и Кайл Сацман, мать и отец Томми, сидели за столом с мистером Хаузером, менеджером фирмы, которая специализировалась на обслуживании праздничных мероприятий. Они составляли меню для завтрашней хэллоуинской вечеринки, постоянно напоминая мистеру Хаузеру, что еду должно готовить из продуктов высшего качества.
Томми прошел за их спинами, надеясь остаться невидимым. Взял из холодильника банку "коки".
Теперь его отец и мать убеждали менеджера, что все должно "выглядеть впечатляюще": закуски, цветы, бар, униформа официантов, приготовленные блюда – все-все, все, дабы каждый гость понял, что находится в аристократическом доме.
Присутствия детей на вечеринке не предполагалось. Более того, Томми и Френку наказали не выходить из своих комнат и сидеть тихо: ни телевизора, ни стерео, никаких занятий, которыми они могли бы привлечь к себе внимание гостей.
И приглашенные состояли исключительно из спонсоров и партийных боссов, от благоволения которых зависела политическая карьера Кайла Сацмана. Он уже заседал в сенате штата Калифорния, но на выборах, до которых оставалась неделя, баллотировался в палату представителей Конгресса США. Так что этой вечеринкой он выражал свою признательность денежным мешкам и партийным чиновникам, которые обеспечили его номинацию прошлой весной. Дети, конечно, только мешались бы под ногами.
Собственно, родители Томми вспоминали о нем только в дни больших избирательных митингов, на пресс-конференциях и в первые минуты приемов по случаю победы на выборах. Томми это устраивало. Нравилось ему оставаться невидимкой. В тех же редких случаях, когда он попадался на глаза отцу или матери, они неизбежно критиковали все, что он говорил или делал, любое выражение его лица.
"Мистер Хаузер, – говорила Лу, – надеюсь, вы понимаете, что гости не должны принять большие креветки за маленьких лобстеров".
Пока явно нервничающий менеджер убеждал Лу, что качество их фирма гарантирует, Томми тихонько отошел от холодильника и взял два "милано" из коробки с пирожными.
– Наши гости – важные люди, – должно быть, в десятый раз сообщил менеджеру Кайл. – Влиятельные и утонченные, которые привыкли к самому лучшему.
В школе Томми учили, что политика – это сфера деятельности, которую выбирали многие просвещенные люди, чтобы служить обществу. Он знал, что все это чушь собачья. Его родители вечерами подолгу планировали политическую карьеру отца, но, подслушивая их разговоры, Томми не уловил ни единого слова насчет служения людям или улучшения общества. Да, конечно, на публике, с трибун, они говорили только об этом: "права трудящихся, голодные, бездомные"... но наедине – никогда. Вдали от чужих ушей речь шла исключительно о "спонсорской поддержке", "сокрушении оппозиции" или о том, чтобы "засунуть новый закон кому-то в задницу". А Сацманам и всем тем, в ком они видели "своих", политика нужна была для того, чтобы завоевать уважение, заработать деньги и, что самое главное, обрести власть.
Томми понимал, что людям нравилось, когда их уважают, поскольку его не уважал никто. И с деньгами ему все было ясно. А вот власть ставила его в тупик. Он никак не мог взять в толк, почему его отец и многие из тех, чьи имена звучали в их доме, тратят столько времени и усилий, чтобы добиться ее. Какое удовольствие можно получить от того, что ты приказываешь людям, говоришь им, что надо делать? А если ты отдашь неправильный приказ и тогда, выполняя его, кто-то получит травму, что-то сломает, а то и погибнет? И как можно рассчитывать на любовь людей, если они в твоей власти? Вот, к примеру, Томми находился во власти Френка, абсолютной власти, под его полным контролем... и ненавидел брата.
Иногда Томми казалось, что он единственный здравомыслящий человек в семье. А иногда, наоборот, что они все нормальные, а он – сумасшедший. В любом случае, здоровый или больной, Томми точно знал, что у него нет ничего общего с собственной семьей.
Когда он выскальзывал из кухни с банкой "коки" и двумя "милано", завернутыми в бумажную салфетку, его родители донимали мистера Хаузера вопросами о шампанском.
В коридоре второго этажа, у раскрытой двери в комнату Френка, Томми остановился, чтобы взглянуть на тыкву. Все ее отверстия светились изнутри.
– И что это мы несем? – спросил Френк, внезапно появившись на пороге. Схватил Томми за рубашку, втащил в комнату, захлопнул дверь, конфисковал пирожные и "коку". – Спасибо, сопляк. Я как раз подумал, что неплохо бы перекусить, – он прошел к столу и положил добычу на стол рядом с фонарем-тыквой.
Глубоко вдохнув, понимая, к чему приведут возражения, Томми сказал:
– Это мое.
Френк изобразил изумление.
– Неужели мой маленький брат – жадный обжора, который не знает, что нужно делиться с ближними?
– Отдай мне мои "коку" и пирожные.
Улыбка Френка превратилась в акулий оскал.
– Видит бог, дорогой братец, ты должен получить хороший урок. Жадных маленьких обжор надо выводить на путь исправления.
Томми мог бы уйти, оставить добычу Френку, спуститься на кухню за еще одной банкой "коки" и пирожными. Но он знал, что его жизнь, и без того нелегкая, станет куда хуже, если он безропотно подчинится, не предприняв попытки противостоять – пусть надежды на победу не было никакой – этому незнакомцу, который вроде бы приходился ему братом. Полная капитуляция могла только подтолкнуть Френка к новым издевательствам, которых и без того хватало.
– Мне нужны мои пирожные и "кока", – настаивал Томми, гадая, а стоит ли умирать за пирожные, даже если это "милано".
Френк бросился на него.
Они упали на пол, молотя друг друга кулаками, пинаясь, но стараясь производить как можно меньше шума – не хотели привлекать внимания родителей. Томми – потому что знал, что вину возложат на него. Френк был любимчиком Кайла и Лу и, соответственно, не мог сделать ничего плохого. Френк же хотел сохранить завязавшееся сражение в тайне, потому что отец тут же положил бы ему конец, не дав оттянуться по полной.
Во время драки Томми изредка бросал взгляд на фонарь, который словно наблюдал за ними со стола, и у него не осталось ни малейшего сомнения в том, что ухмылка тыквы делалась все шире и шире.
Наконец, Томми, избитого и обессиленного, загнали в угол. Оседлав брата, Френк влепил ему пару оплеух, от которых загудело в ушах, а потом начал срывать с Томми одежду.
– Нет! – прошептал Томми, который понял, что его не только побили, но и хотят унизить. – Нет, нет.
Из последних сил он попытался сопротивляться, но с него содрали рубашку, а потом сдернули до щиколоток джинсы и трусы. Потом поставили на ноги и то ли повели, то ли потащили к двери.
Френк распахнул дверь, вытолкнул Томми в коридор и крикнул: "Мария! Мария, пожалуйста, подойди сюда!"
Молодая мексиканка приходила к ним в дом дважды в неделю готовила, убиралась и гладила. В этот день она работала.
– Мария!
В ужасе от мысли, что служанка увидит его голым, Томми поднялся на ноги, схватился за джинсы, попытался одновременно бежать и надеть их, споткнулся, упал, вскочил вновь.
– Мария, где же ты? – Френк давился смехом.
Тяжело дыша, всхлипывая, Томми каким-то чудом успел нырнуть в свою комнату за секунду до того, как в коридоре появилась Мария. Привалился к закрытой двери, обеими руками держась за пояс джинсов и дрожа всем телом.
Глава 3
Родители отправились на очередное предвыборное мероприятие, так что Томми и Френк ужинали вдвоем подогрев запеканку из картофеля с овощами, оставленную Марией в холодильнике. Обычно обед с Френком не обходился без происшествий, но на этот раз прошел на удивление мирно. Поев, Френк погрузился в журнал с рецензиями на последние фильмы ужасов, с многочисленными фотографиями окровавленных и изувеченных тел. О Томми он, казалось, совершенно забыл.
Потом, когда Френк ушел в ванну, чтобы перед сном принять душ, Томми проскользнул в спальню брата, постоял у стола, пристально глядя на тыквенный фонарь. Злобный рот скалился. Узкие зрачки горели огнем.
Аромат роз наполнял комнату, но сквозь него пробивался другой запах, более слабый и далеко не столь приятный, который Томми не мог соотнести с чем-то определенным.
Мальчик почувствовал присутствие чего-то злого, даже на фоне того зла, которое всегда наполняло комнату Френка. И кровь застыла у него в жилах.
Внезапно он понял, что убийственный потенциал черной тыквы усиливается горящей свечой. Каким-то образом свет внутри тыквы оживлял ее, побуждал к действиям. Томми понятия не имел, как и откуда он может это знать, но у него не было ни малейших сомнений, что эту ночь он переживет, только если загасит свечу.
Он схватился на обрубок стебля, снял с фонаря крышку.
Свет не просто горел внутри тыквы, но полностью ее заполнял – жаркий, слепящий глаза.
Томми задул свечу.
Фонарь погас.
Томми сразу же стало легче.
Он поставил крышку на место.
И едва отпустил стебель, как свечка тут же загорелась.
В испуге он отпрыгнул назад.
Вырезанные зрачки, нос, рот светились.
– Нет, – прошептал Томми.
Снял крышку, вновь задул свечу.
На мгновение в тыкве воцарилась темнота. А потом, прямо у него на глазах, затеплился огонек.
С неохотой, жалобно пискнув, Томми сунул руку в тыкву, чтобы большим и указательным пальцами сжать фитиль. Он боялся, что тыква сожмется вокруг его запястья, отхватит ему руку, оставит с окровавленной культей. А может, будет держать, обгладывая с пальцев кожу и мясо, чтобы освободить, когда кисть станет такой же, как у скелета. Доведенный этими страхами чуть ли не до истерики, Томми тем не менее добрался до фитиля, сжал его, загасил огонек и выдернул руку, облегченно всхлипнув, благодарный тыкве за то, что она не сделала его калекой.
Опустил крышку и, услышав, как в примыкающей к комнате ванной выключили воду, поспешил в коридор. Френк мог взгреть его, если б застал в своей спальне. На пороге обернулся. Свеча горела снова.
Томми спустился на кухню, выбрал самый большой нож, отнес в свою комнату и спрятал под подушкой. Он точно знал, что этой ночью нож ему понадобится.
Глава 4
Родители вернулись домой перед самой полуночью. Томми сидел на кровати, его спальню освещал слабенький ночничок. Нож лежал под простыней, правая рука сжимала рукоятку.
Минут двадцать Томми слышал голоса родителей, звуки льющейся воды, скрип дверей. Их спальня и ванная находились в другом конце коридора, так что эти приглушенные звуки успокаивали. Обычные звуки повседневной жизни, и пока они наполняли дом, никакой фонарь, обратившийся в хищника, никому не мог причинить вреда.
Но скоро в дом возвратилась тишина.
Замерев, Томми ждал первого крика.
Он дал себе слово, что не заснет, но ему было только двенадцать, и длинный день вкупе со страхом, который не отпускал после встречи со стариком-резчиком, сделали свое дело. Привалившись спиной к подушкам, Томми заснул задолго до часа ночи...
...и что-то грохнуло, разбудив его.
Он мгновенно проснулся. Сев на кровати, нащупал нож и дрожащей рукой вцепился в рукоятку.
В первое мгновение ему показалось, что источник звука в его комнате, потом вновь услышал глухой удар и понял, что шум донесся из спальни Френка.
Отбросив простыню, Томми спустил ноги с кровати и замер в тревожном ожидании, вслушиваясь в тишину.
В какой-то момент вроде услышал, как Френк зовет его: "Том-м-м-м-ми!", – отчаянно и испуганно, с дальнего края огромного каньона. Но, возможно, ему лишь показалось, что услышал.
Тишина.
Ладони Томми стали мокрыми от пота. Он отложил большой нож, вытер руки о пижаму.
Тишина.
Он вновь взял нож, наклонился, достал из-под кровати фонарик, который держал там, но не включил. На цыпочках подошел к двери, прислушался к шагам в коридоре.
Ничего.
Внутренний голос убеждал его вернуться к кровати, лечь, укрыться с головой и забыть про то, что ему, возможно, послышалось. А еще лучше, залезть под кровать и надеяться, что там его не найдут. Но он знал, что это голос сосунка, и не решался искать спасения в трусости. Если черная тыква превратилась во что-то еще, если это что-то сейчас бродит по дому, на трусость оно отреагирует с не меньшей свирепостью, чем Френк.
"Господи, – взмолился Томми, – здесь, внизу, мальчик, который в Тебя верит, и он будет очень разочарован, если Ты, в этот самый момент, когда очень, очень, очень ему нужен, смотришь в другую сторону".
Томми осторожно повернул ручку и приоткрыл дверь. Увидел пустой коридор, освещенный лишь лунным светом, падающим в окно.
И распахнутую дверь в спальню Френка напротив, по другую сторону коридора.
Не включая фонарик, отчаянно надеясь, что его присутствие останется незамеченным, если он окутается темнотой, Томми подошел к комнате Френка и прислушался. Френк обычно храпел, но сегодня храпа Томми не слышал. Если тыквенный фонарь по-прежнему стоял на столе, свечка, должно быть, догорела, потому что отверстия в нем не светились.
Томми переступил порог.
Лунный свет вливался в окно, тени от листвы соседнего дерева, которое качал ветер, плясали на стекле. В спальне Томми не увидел ни одного четкого силуэта. Предметы непрерывно меняли форму и цвет, переходя от черного к темно-серому и обратно.
Томми отдалился от порога на шаг. Второй. Третий.
Его сердце билось так сильно, что подточило его решительность пребывать в темноте. Он включил фонарик и вздрогнул от испуга: так ярко блеснуло лезвие ножа.
Томми обвел спальню лучом и, к своему облегчению, не нашел изготовившегося к прыжку чудовища. Простыни кучей лежали на матрасе, и Томми пришлось подойти к кровати еще на шаг, прежде чем он понял, что под этой кучей Френка нет.
Отрубленная человеческая рука со сжатыми в кулак пальцами лежала на полу у прикроватного столика. Сначала Томми увидел ее в полумраке, рядом с лучом, потом направил на нее фонарь. Его глаза в ужасе раскрылись. Рука Френка. Никаких сомнений, потому что на одном из пальцев блестел серебряный перстень с черепом и скрещенными костями, которым Френк очень дорожил.
Возможно, причиной послужил посмертный нервный спазм, возможно, в доме действовала какая-то темная сила, но кулак внезапно разжался, пальцы раскрылись, как лепестки цветка. На ладони лежал блестящий пятицентовик.
Томми подавил крик, но не волны дрожи, которые пробегали по телу.
Пока он пытался найти путь к спасению, из дальнего конца коридора донесся пронзительный крик матери. Резко оборвался. Что-то разбилось.
Томми повернулся к двери. Знал, что должен бежать, пока еще есть возможность спастись, но его словно пригвоздило к месту, совсем как на пустыре, перед тем как старик рассказал ему, что глубокой ночью фонарь из тыквы превратится в нечто иное.
Он услышал крик отца.
Выстрел.
Вновь крик отца.
И этот крик резко оборвался.
Вновь наступила тишина.
Томми попытался поднять одну ногу, только одну, хотя бы на дюйм оторвать от пола, но напрасно. Он чувствовал, что на месте его держит не только страх, но и какое-то заклинание, не позволяющее ускользнуть от черной тыквы.
В дальнем конце коридора хлопнула дверь.
Послышались приближающиеся шаги. Тяжелые, пугающие.
Слезы брызнули из глаз Томми, потекли по щекам.
Половицы скрипели и стонали под огромным весом идущего по коридору.
С ужасом глядя на открытую дверь, словно она вела в ад, Томми увидел отблески оранжевого света. Свет становился ярче по мере того, как его источник, несомненно, свеча, приближался к комнатам братьев, соответственно, удаляясь от спальни родителей.
Тени и световые пятна гонялись друг за другом на ковре.
Тяжелые шаги замедлились. Остановились.
Чудище стояло в футе или двух от двери.
Томми шумно сглотнул, набрал в грудь достаточно воздуха, чтобы спросить: «Кто здесь?» – но, к своему изумлению, произнес совсем другие слова: «Ладно, черт бы тебя побрал, давай с этим покончим».
Возможно, годы, проведенные в доме Сацманов, основательно закалили его и снабдили здоровой дозой фатализма.
Чудище сдвинулось с места, заслонило собой дверной проем.
Тыква-фонарь стала его головой. Если в ней что-то изменилось, то в худшую сторону. Черно-оранжевая раскраска осталась, верхняя часть сузилась, нижняя, наоборот, расплющилась еще больше. Размерами голова не превосходила баскетбольный мяч. Глаза запали, прорезанные зрачки светились злобой, в носу пульсировал гной. Огромный рот растянулся от уха до уха, острые клыки темнели на фоне оранжевого света.
Тело под головой лишь отдаленно напоминало человеческое. Казалось, его сплели из перекрученных толстых корней и лиан. В чудище чувствовалась невероятная мощь, в дверном проеме возвышался колосс, джагернаут[15]. Несмотря на ужас, охвативший Томми, он не мог не почувствовать благоговейного трепета. И задался вопросом: то ли это тело выросло из головы-тыквы, то ли из плоти Френка, Лу и Кайла Сацманов.
Больше всего пугал Томми оранжевый свет внутри черепа. Там по-прежнему горела свеча. Ее мерцание ясно показывало, что голова пуста. Как чудище могло двигаться и думать без мозга? Тем более что в глазах читался злобный и демонический ум.
Чудище подняло толстую, узловатую, напоминающую лиану руку и нацелило палец-корень на Томми.
– Ты, – голос напоминал шум грязной воды, выплеснутой из ведра в унитаз.
Томми теперь больше изумляла не собственная неподвижность, а способность оставаться в вертикальном положении. Ноги стали ватными. Он не сомневался, что рухнет как подкошенный, если чудище шагнет к нему, но пока стоял с фонариком в одной руке и ножом в другой.
Нож. Какой от него прок? Даже самый острейший нож в мире не причинил бы вреда этому исчадию ада, и Томми разжал потные пальцы. Нож ударился об пол, пару раз подпрыгнул, застыл.
– Ты, – повторила черная тыква, и от голоса задрожали стены. – Твой злой брат получил то, что дал. Твоя мать получила то, что дала. Твой отец получил то, что дал. А чего заслуживаешь ты?
Говорить Томми не мог. Дрожал, молча плакал, каждый вдох давался ему с огромным трудом.
Черная тыква шагнула в комнату, нависла над ним, сверкая глазами.
Рост чудища превосходил семь футов, ему пришлось наклониться вперед, чтобы смотреть на мальчика. Черный дым вырывался из рта и провалившегося, как у прокаженного, носа.
Чудище продолжало тем же шепотом, от которого дрожали стекла:
– К сожалению, ты – слишком хорош, и у меня нет на тебя прав. Поэтому... Ты получаешь с этого момента то, что заслужил, – свободу.
Томми смотрел в хэллоуинскую образину, пытаясь осознать услышанное.
– Свободу, – повторило адово чудище. – Свободу от Френка, от Лу, от Кайла. Свободу расти и взрослеть, не чувствуя, как они топчут тебя. Свободу полностью реализовать все лучшее, что заложено в тебе... а сие означает, что мне никогда не удастся заполучить тебя.
Долгое время они стояли лицом к лицу, мальчик и чудовище, и, наконец, до Томми дошел смысл его слов. Утром он проснется в доме один. Ни родителей, ни брата не найдут. Куда они подевались, останется тайной. Никому не удастся ее разгадать. А он, Томми, будет жить с бабушкой и дедушкой. "Ты получаешь, что даешь".
– Но, возможно, – продолжила черная тыква, положив холодную руку на плечо Томми, – возможно, червоточина есть и в тебе, возможно, когда-нибудь ты ей поддашься, и тогда у меня появится шанс добраться до тебя. Кто же отказывается от десерта? – Широкая улыбка стала шире. – А теперь возвращайся в кровать и спи. Спи!
В ужасе и одновременно испытывая необъяснимую радость, Томми направился к двери. Оглянулся и увидел, что черная тыква по-прежнему с любопытством наблюдает за ним.
– Вы недоглядели, – Томми указал на пол рядом с прикроватным столиком.
Чудище нашло глазами отрезанную руку Френка.
– Ага! – выдохнуло оно, подхватило руку и сунуло в рот.
Ярко вспыхнул оранжевый свет в прорезях черной тыквы, словно прощаясь, очень ярко, а потом погас.
Мисс Аттила
Глава 1
В мороз и жару, под солнцем и дождем, многие сотни лет, зарывшись в плодородную лесную почву, оно ждало шанса начать новую жизнь. Собственно, оно и не умирало. Пребывало в спячке, при этом чутко контролируя окружающую территорию, засекая всех теплокровных животных, бродячих по окрестным лесам. Но для мониторинга, необходимого для поиска подходящего Хозяина среди теплокровных, требовалась лишь малая толика разума, тогда как остальная его часть вспоминала предыдущие жизни, которые оно вело на других мирах.
Лоси, медведи, барсуки, воробьи, бурундуки, зайцы, опоссумы, лисы, хорьки, кугуары, куропатки, забредающие с полей, собаки, жабы, хамелеоны, змеи, черви, пчелы, пауки, сороконожки пробегали, проходили, проползали достаточно близко, чтобы оно могло их захватить, если бы они подходили для намеченной цели. Некоторые, впрочем, и не были теплокровными, то есть не соответствовали одному из главных требований, предъявляемых к Хозяину. А те, в ком текла теплая кровь, млекопитающие и птицы, не проходили по другому важному условию: уровню развития мозга.
Оно не испытывало нетерпения. Миллионы миллионов лет оно находило Хозяев. И не сомневалось, что и на этой планете рано или поздно такая возможность обязательно представится, после чего начнется Покорение.
Глава 2
Джейми Уэтли влюбился в миссис Кэсуэлл. Природа одарила его талантом художника, и он заполнял страницы альбома рисунками женщины его мечты: миссис Кэсуэлл верхом на мустанге; миссис Кэсуэлл, укрощающая льва; миссис Кэсуэлл, стреляющая в атакующего носорога, огромного, как восемнадцатиколесный грузовик; миссис Кэсуэлл – Статуя свободы, высоко поднявшая руку с факелом. Джейми никогда не видел ее верхом на мустанге, укрощающей льва, стреляющей в носорога; не слышал, что она совершала все эти подвиги. И уж конечно, она ничем не напоминала Статую свободы (была гораздо красивее), но Джейми казалось, что во всех этих воображаемых сценах проявлялся истинный характер миссис Кэсуэлл.
Ему хотелось попросить миссис Кэсуэлл стать его женой, хотя уверенности, что у него есть шанс, не было. Во-первых, у нее прекрасное образование, а у него – нет. Она сияла красотой, он ничем не выделялся. Она весело смеялась и не лезла за словом в карман, он стеснялся и краснел по любому поводу. Отличала ее и уверенность в себе, нигде и никогда миссис Кэсуэлл не теряла головы, сразу брала ситуацию под контроль (вспомнить хотя бы пожар в прошлом сентябре, когда она практически в одиночку спасла школьное здание, не допустила его превращение в груду углей), тогда как Джейми тушевался при малейших трудностях. И потом, она уже была замужем, и Джейми частенько чувствовал себя виноватым, потому что желал ее мужу смерти. Но если в у него и появилась возможность жениться на миссис Кэсуэлл, самой большой проблемой стала бы разница в возрасте: она родилась на семнадцать лет раньше одиннадцатилетнего Джейми.
В тот воскресный вечер в конце октября Джейми сидел за столиком в своей маленькой спальне и вновь рисовал карандашом миссис Кэсуэлл – учительницу его шестого класса. На этот раз он изобразил ее в классной комнате, стоящей у стола в белых, как у ангела, одеждах. Она лучилась удивительным светом, и все дети, одноклассники Джейми, улыбались ей. Себя Джейми нарисовал во втором от двери ряду, за первой партой и... после короткого раздумья добавил маленькие сердечки, череда которых поднималась над ним, как белый пар поднимается над куском сухого льда.
Джейми Уэтли (его мать коротала время с бутылкой, а отец, автослесарь, часто оставался без работы из-за того же пристрастия к спиртному) раньше не жаловал школу, но в этом году влюбился в миссис Лауру Кэсуэлл. И теперь воскресные вечера всегда тянулись очень уж долго, потому что он никак не мог дождаться начала учебной недели.
Внизу его злобный, крепко набравшийся отец ругался с такой же пьяной матерью. На этот раз ссора вышла из-за денег, но причиной могли стать и приготовленный ею несъедобный обед, и его бесконечные подружки, и ее неряшливость в одежде, и его проигрыши в покер, и ее постоянные жалобы, и отсутствие в доме чипсов, и выбор телепрограммы для просмотра. Тонкие стены ветхого дома практически не глушили их голоса, но Джейми уже научился отключаться от них.
Он перешел к новому рисунку. На этот раз миссис Кэсуэлл стояла среди скал в сверкающих доспехах и лазерным мечом сражалась с инопланетным монстром.
Читать бесплатно другие книги:
