Винляндия Пинчон Томас

Он подвёл её к окну поглядеть. Почти всю ночь они не спали, а теперь рассветало. Хотя улицы были неровны и круто вздёрнуты, сплошь заезды, и ниши с выступами, и ветвящиеся углы, все ракурсы, обыкновенно скрытые, на самом деле, были отчего-то ясно видны с такой высоты у этого одного окна — наивно, непосредственно, без теней, без тайников, каждый пробуждающийся спящий под открытым небом, пустой сосуд, потерянный ключ, бутылка, клочок бумаги в истории тёмной смены, коя только что отработала своё, — все повёрнуты точно к этим окнам, из которых Такэси и ДЛ смотрели на первых зевунов и копошителей, ныне начавших отсоединяться от публичных поверхностей…

— Они кажутся так близко… им нас видно?

— Это проделка — утреннего света! — Наблюдай они отсюда и дальше, пока вставало солнце, — увидели бы, как городок начинает меняться, углы всего — медленно вращаться, как вторгаются тени, отчего некоторые ракурсы выворачиваются наизнанку, ибо заново переустанавливаются «законы» перспективы, и потому к 9.00 утра или рядом дневная версия того, чему полагалось быть увиденным из особенного окна, целиком встала бы на место.

— Фумимота-сан, — ДЛ отвернувшись от окна, от свежезаполненных солнцем улиц внизу, — кое-кто из этой публики не очень хорошо выглядит.

— А чего ты ждала? Что с ними сделали — они это носят прямо на своих телах — записанным, чтобы — все видели!

— А если починить каждый оковалок, это восстановит утраченные члены, сотрёт шрамы, у людей членик опять заработает, так?

— Нет — и юность мы тоже не возвращаем! А чего — тебе и без этого не хватает — о чём мучиться совестью?

— Ну — одна дурацкая ошибка, и теперь я за неё расплачиваюсь всю оставшуюся жизнь.

— Только — всю оставшуюся мою, ангел мой! — как раз тут из безмятежного и солнечного океана кратко высунула перископ подлодка-убийца «Невыразимое», обозрела их судно, убедилась, что это не Корабль Любви, и сдала назад. Но они учились, оба-два, медленно, как предпринимать обманные маневры, и в тот миг таковой свёлся к походу по суровой путанице переулков и пустырей Теневого Ручья ради протяжённого завтрака и занятий очередного дня.

Шатко ввалился Орто Боб, на вид такой же ужасный, как ночь, которую он, должно быть, провёл, — желая ещё поговорить о деле. Во Вьетнаме его повредило, далеко не единственным образом, из списка коих он всегда тщательно — хотя, возможно, и всего лишь суеверно — исключал смерть. В его повестке дня на сведение счетов пунктов хватало и без того, а облегчение ни от единого не достигалось посредством обычных каналов.

— Нахуй деньги, ащето, — постановил Орто Боб, — вы мне с местью подсобите, лады?

— Согласись на деньги, — взмолился Такэси, — это легче. — К примеру, мстить кому? Орто Боб, горя желанием помочь, предоставил с полдюжины имён, которые Такэси уже начал пробивать по базам. — Постарайся войти и в моё положение, — сказал он, когда бывшая пехтура, которой по земному времени уже лет 28 или около того, сел и принялся поедать вафли с тарелки Такэси. — Количество памяти на чипе удваивается каждые полтора года! Нынешний уровень техники позволит лишь такое ускорение! — В традиционном кармическом регулировании, продолжал он, это иногда занимало века. Пульсом тяги была смерть — всё двигалось с той же скоростью, что и циклы рождения и смерти, но, оказалось, это медленно для стольких людей, что они, постепенно, образовали рыночную нишу. Возникла система отсрочек, займов у кармических фьючерсов. Смерть, в Современном Регулировании Кармы, из процесса изъята.

— Ыхко ыбэ гыуаыд!

— «Легко тебе…»

— Я понял! Не беспокойся — если это не получится — мы всегда можем вернуться к опции реинкарнации!

Одна официантка, не-танатоид, ездившая на работу из Винляндии, подошла с бульварной газеткой под названием «Метеор».

— Здорово у вас выходит, ребята, можно мне тут автограф? — На странице 3 был снимок Такэси и ДЛ, где-то снаружи ночью, оба одеты повседневно и выглядят параноиднее обычного.

— Этот фон — мне кажется, это — Сидней, Австралия! — пробормотал ДЛ Такэси. — А ты там — вообще была?

— Никогда — ты?

— He-а, может, у нас обоих — амнезия! А может, это — фотомонтаж! «Такэси Фумимота, обычно в тени, и — неопознанная помощница, на отдыхе — „Под Низом“»! Всегда моё любимое местоположение, — позволив взору, граучоподобно катнувшись, упокоиться, вполне надолго, на области её таза. Она мрачно улыбнулась.

Это насчёт лаборатории и отпечатка ноги, конечно — намеренный слив «Метеору» и кто знает, кому ещё. Такэси постарался не терять бодрости.

— По крайней мере, они — тебя не определили!

— Тебе доли мозга недостаёт, Такэси? Они пытаются выкурить нас, вот что тут хотят сказать, что меня особо прессовать не станут, если я просто сдам тебя, понял, подлый ты чурка-яп?

Он неистово заозирался, где тут ближайший наркотик, коим оказался недавно смешанный замороженный май-тай, оставленный без присмотра на ближайшем столике.

— Минуточку! — Она схватила его за руку посреди броска. — Эту дрянь на завтрак не пьют, там же может быть фраппе якудзы. — Оценив заботу ДЛ, Такэси потянулся к её ноге. — Но если вдуматься, валяй пей, я всё забываю, самоубийство у тебя раньше было стилем жизни.

Она имела в виду то, что он обычно называл своей «интересной работой с аэропланами» во время Второй мировой.

— Хотя по-честному, — продолжала она, — не могу вообразить тебя ни в чьих ВВС, тем паче у камикадзэ, которые, насколько я понимаю по учебникам истории, были довольно разборчивы в том, кто у них летает.

— Гляди бодрей! У нас будет — отличное приключение!

— Эта садовая голова, — уведомила она, — прямо сейчас может быть в каком-нибудь оптическом прицеле.

Он приподнял тёмные очки, вроде посерьёзнев.

— Втягивать тебя в неприятности — никогда не входило в мои планы, ДЛ-сан. Возможно, тебе уже стоит подумать — как из этого транслироваться напрочь, нэ?

Она провела рукой по волосам, особо поглядела на него.

— Не могу.

— Это чёрная дыра! Она отняла у меня тридцать лет жизни! Я не хочу, чтоб она — и тебя засосала!

— У меня работа такая — я не могу отступиться.

— Говоришь, как моя — бывшая жена! — Он огляделся, делая вид, что совсем сбрендил. — Домо комаримасьта![80] Что я натворил, опять женился и уже забыл об этом?

— Ты… — она ушам своим не верила, — горлопан и дурень. Сестра Рошелль плюс дипломированная Бригада Ориентальной Медицины вернули тебя из, блядь, мёртвых, недоумок, считаешь, они ходят и всем это бесплатно делают? Я твой счёт за лечение, умник, ты платишь тем, что каждый божий день у тебя в жизни есть я, та, кто некогда тебя убила, ничего, привязана к тебе узами обязательств превыше тех, что ты, позор для чуваков, придумавших гири, способен, похоже, себе представить.

Не дрогнув, Такэси, надеясь, что это не примут ни за что иное, сочтут лишь за тот компанейский жест, коий он и имел в виду, осциллировал глазными яблоками взад-вперёд между сисек ДЛ, которые приходились как раз на высоту его лица над уровнем моря.

— Прёшься, разве нет, Такэси. Мм, я так за тебя рада, знаешь, да в такие разы, девчонке хоть, я не знаю, все свои нидзеттские обеты забывай?

— Да, да?

— И убивай! — Несколько голов за соседними столиками повернулось в ожидании. Хотя проседание не входило в должностную инструкцию ДЛ, тем не менее, как же ей хотелось сейчас просто растечься жидкостью, расслабиться — но вместо, раз она тут с Такэси, никак не удавалось сесть и даже в фазу непыльного зеркала войти — непременно какой-нибудь сраный кризис снова высвистает её из прихожих ясности, опять сквозь множество уровней зловонных, паршиво освещённых, и-близко-не-по-строительному-кодексу состряпанных пространств, в одном из ассортимента коих непременно должен быть Такэси либо ситуация, которую он создал, а сам — гуру кармического регулирования — свалил куда-то заниматься тем, что воображает делами, она же, госпожа невидимости, будет страдать, но не станет, уже не стала, плакать по своей утраченной простоте — будет лишь желать её, как бессонный может вожделеть сладкого, крепкого сна.

Они вышли из ресторана и двинулись по длинной галерее, заплетённой лозами, средь незримых птиц и росы, что ещё лежала в тенях, к своему конференц-залу. Небольшая переносная табличка гласила: «ОТКРЫТАЯ КАРМОЛОГИЧЕСКАЯ КЛИНИКА, ЗАХОДИТЕ ПРЯМО ТАК, МОЖНО БЕЗ ЗПС». Такэси был в костюме и при галстуке, ДЛ в ги из шёлка-сырца, сшитой по мерке в «Аркаде Бёрлингтон» на Нэйтан-роуд в Цзюлуне. Работали они за длинным банкетным столом, установленным на низком помосте среди гигантских разноцветных домашних растений из пластмассы, вполне возможно — причуд отливщиков с других планет, ибо никто из их видевших вообще-то не состоянии был их определить, — и перед картой округа Винляндия во всю стену, по бокам охранявшейся флагами США и Калифорнии на подставках. Там же находились портативная грифельная доска, кофейник-кипятильник, микрофон и комбик. Такэси и ДЛ слушали, записывали на плёнку, задавали вопросы, делали заметки, стараясь производить впечатление неформальной весомости.

Сим утром их уже поджидали напарники по эвакуации Вато и Кровник, с которыми они познакомились на стоянке мотеля «Жимолость», среди ночи, когда те пригромыхали на низкой передаче в «заказно-люксовом» по имени «Mi Vida Loca»[81], в поисках подходящих агрегатов. Мальчики, когда Такэси и ДЛ возникли в лучах их фар, прикидывали «на глазок» машины на этой парковке, как оценщики на лесоповале проходят по участку, прикидывая, сколько тут выйдет досочных футов. Задача у них, казалось бы, довольно прямолинейная — просто выбрать, на предмет буксировки, в первую голову самые дорогие тачки. Но всё зависело, как быстренько бы пояснил любой из партнёров, от марки дорогой тачки — владелец «роллс-ройса», к примеру, понимает, как превратить докучливое предприятие по выкупу своего автомобиля в беспечное приключение, бодренько отслюнив все непомерные выплаты, включая и те, что придуманы не сходя с места, да и вбросив немало на чай. С другой же стороны, эвакуировать «мерседес», даже накоротко, — дело заведомо невыгодное. Никакой водитель «мерса» нипочём не заявится в «Буксировку В-и-К» в три часа ночи в настроении для веселья. Вато и Кровник недавно ездили на семинар в Приморский округ, на тамошний курорт, как раз по этой теме: «Межличностное программирование и проблемные буксируемые», — где далеко не один раз подчёркивалось, что у водителя «мерседеса» при выкупе своей реквизированной тачки манеры не лучше, чем когда он за её рулём, и первым делом он метит — по каперской традиции никогда не сигналить — без предупреждения ногой по яйцам.

— У-гу, — заверила ДЛ Вато, который, под впечатлением от её внешности, лопотал, себя не помня и без малейшего понятия, что он мелет.

— А иногда, — нить разговора теперь перехватил Кровник и замечания свои адресовал Такэси, — знаете, док, некоторые прекрасные агрегаты оказываются у нас на хранении, а хозяева за ними так и не являются. — Он рассмеялся притворно-безумно — так, что Такэси услышал в этом смехе «киай», сиречь парализующий противника вопль перед самым нападением на него, но Кровник лишь взял его за голову и принялся игриво крутить её взад-вперёд, как лимон на лимоновыжималке. — Нельзя ж допускать, чтоб такое у тебя вечно сидело, — уже спокойней, тоном до странности доверительным, — поэтому вешаем на него ценник, чтоб ушло побыстрей.

— «Него», — Такэси между прокрутками, — вы всё время повторяете «такое» и «оно».

— Скажем, вроде — я о «феррари», ничё?

— Вы говорите — о «феррари»?

— Я разве в подробностях? — Он отпихнул голову Такэси вбок, как пустую лимонную кожуру. — А дальш’ вы у меня и цену спырсите.

— Только без обид.

— Как в той команде, на которую я на прошлой неделе ставил, — вмешался Вато.

— Точняк! — Они поиграли в ладушки по-вьетнамски, весь набор под песенку из «2001: Космической одиссеи» (1968), исполнив «Дум, дум, дум» в гармонии, «ДАдахххх!» шлёпнувшись пятернями, «Дум, дум, дум, даДАXX!», крутнувшись на месте, шлёпнув друг по дружке ладонями за спиной и тому подобное, пока Такэси и ДЛ опирались на передние бамперы грузовика и глядели. Вато извлёк визитку, на которую Такэси рефлекторно обменял свою, «Сим в любое время даётся круглясуточный доступ к Предпочитаемому Списку „Буксировки В-и-К“, который мгновенно освежит ваши данные о марках, моделях, годах выпуска, состоянии, прибамбасах».

— А скажите-ка, док, — добавил Кровник, — нам ещё в это время ночи как-то спать хочется…

— Ещё бы! — вынимая горсть «белых брюликов». И ребятки продолжили крейсировать в ночи, ища своей буксируемой выгоды. Однако назавтра вдруг объявились в Кармологической клинике со сведениями о Вьетнаме в целом и Орто Бобе Дуланге в частности, с повестями о том, кто что огрёб в выгребной яме Таншоннята, пока летучие мыши гонялись наперехват за легендарными гигантскими москитами, что с воем вторгались в мир с раскалёнными границами, который, может, в последний миг, и узнавали, а обдолбанные мышеловцы забрасывали свои лини с крюками наверх во тьму… и кто лишь базлал, а кто что делал с некими офицерами, общими, казалось, у них на всех, и почему их завели не туда, и сколько их было, когда закатилось солнце, и сколько — когда оно взошло… что-то из всего было военными байками, что-то лишь счастливыми бреднями, а что-то обалделой безудержной уверенностью, коя предшествует говорению на языках, хотя ни Вато, ни Кровник до такого всё-таки не добрались.

По мере знакомства, пока мальчики постигали, что такое Касание Смерти, Приют Ниндзетт, Машина Пункутрон, весь год и день, — а со временем партнёрство продлилось и ещё на год и день, и прочая, — они оставались среди весьма немногих, кто не предлагал ДЛ и Такэси никаких бесплатных советов, хотя между ними их история бывала предметом оживлённого комментирования. Вато хотелось, чтобы она происходила в многосерийной комедии. Когда б ни поднималась тема, он подчёркнуто много над нею хохотал, стараясь возместить нехватку живой публики в студии.

— Мож’, там ‘сё не так, — возражал Кровник, — может, это такое Кино Недели, где у чувака неизлечимая болезнь.

— Не-е, мне во как нравится, что она ему всё рассказывает, а он ни разу ничего не проверяет, правда это или нет, пусть они себе и дальше, иголками его ебошат, током, всяким говном, питушта чё тут париться, верно, он же не знает, сколько времени ему осталось. А она ему не говорит… у неё настроения нет, к ней и на десять метров никто не подходит. Стволом ей пригрозить? А если проебёт всё и прикончит её, вот тогда у него проблемка что надо.

Такэси, на самом деле, пытался развлекаться этим весёленьким сценарием, хоть тот его и не очень развлекал, потому как он не мог не видеть, до чего тот притянут за уши. Что если — дикая и неразумная надежда — она всего лишь водила его за нос всё время, и таково её эксцентричное, даже прибабахнутое представление о флирте с ним? Почти всё время он не мог поверить, что она с ним и впрямь Это Сделала, потому что, даже заехав в такую даль, ему трудновато было верить в собственную смерть. Если она его убила, чего ж с ним тусить? А если нет, чего ради устраивать ему, человеку совершенно постороннему, вот это вот всё? Его неуклонно подвигало к тому, что, уже в сравнительной близости, он мог опознать как некое состояние буквально безмозглой радости. Ему не известен был ни единый способ испытывать такую радость и в то же время не терять рассудка. Он не был уверен, что не такова её подлинная миссия — сделать из его жизни коан, нерешаемую дзэнскую головоломку, которая отправит его с урчаньем в трансценденцию.

Время шло, то есть, а он постепенно недоумевал. Но спросить не мог — она б лишь уклонилась, отвернула голову и улыбнулась, не зловеще как-то, а полупрофессионально остекленев, как скрытное дитя, с тоскою — хотя лишь много лет спустя она ему рассказала о том, как воспользовалась этим, чтоб её пронесло — по Приюту, по гребню в тучах, высоким тёмным стенам, где могла бы свить ненадолго гнёздышко с другими — не увечными воробышками, а хищными птицами, трёпанными бурей, уставшими от охот, чтоб немного отдохнуть и восстановиться — с тоскою по горам, совсем как некогда раньше она романтически воображала про своего старого учителя Иносиро-сэнсэя. Вот что он ей уготовил — наследовать его собственной запутанности в мире, и теперь, с этой, вероятно, слабоумной кармологической разводкой Такэси, да и с прошлым заодно, и с преступлениями за завесой мира, с тысячью чёртовых арройо в глухомани времени, что мрачно тянулись в глубь суши от разухабистого побережья Сейчас.

Вато и Кровник сутулились на складных стульях, когда Такэси и ДЛ пришли открывать лавку, оба мычали туда-сюда друг другу в странном антифоне произвольной формы, иногда умолкая, а два с половиной такта погодя вновь подхватывая мелодию в аккурат вместе, латентно угрожающую, словно рой пчёл. То была знаменитая Тема Компании «Буксировка В-и-К», в чьей основе лежал гимн из Диснеева мультика «„Я Чип!“ — „Я Дейл“», первоначально исполнявшийся ансамблем бурундуков, так никогда толком и не достигшим ни обаяния, ни признания массами, как трио Росса Багдасаряна, Элвин, Саймон и Теодор. Во Вьетнаме Вато и Кровник преимущественно работали в автопарке, но время от времени приходилось выезжать и с колоннами. После рутинной, как предполагалось, прогулки по лесам, оказавшей до крайности тёмным и обременённым смертью переживанием, забредши как-то днём в цементный салон глубоко внутри комплекса Лонгбинь и смердя принципами, они открыли по пиву и уселись поглядеть Ящик. Какой-то офицер где-то вдалеке решил, что Диснеевы мультики будут для них развлечением в самый раз, догадка верная, пусть и причина вовсе не та. Остальные салонные отдыхающие нервно сторонились мальчиков, и тут на экране вспыхнули Чип-и-Дейл, а с ними и безошибочный всплеск узнавания. Прослушав Тему бурундукового дуэта пару раз, зафиксировав и стихи, и музыку, Кровник, повернувшись к Вато в рекламную паузу, спел:

— Я Кровник, — и Вато немедленно пискляво подтянул:

— Я Вато! — Вместе:

— Мы просто пара пиз-дох-бо-лов / Вы… — на чём возникло разногласие, Вато продолжал честный Диснеев текст:

— Вышли погулять, — а Кровник, продолжая вариации на его тему, предпочёл:

— Вышли жопы драть, — незамедлительно обернувшись к Вато: — Что это за херня, «погулять»?

— Ладно, ладно, будем петь «жопы драть», не вопрос. — Спев: — Я Вато…

По-прежнему в раздражении:

— Э, я Кровник…

— Мы просто пара… — в кой момент Вато злонамеренно спел «полоумных» вместо «пиздоболов». Оба оборвали и вперились друг в друга. За следующие несколько лет, пока они налаживали совместное предприятие, так случалось постоянно — иногда им удавалось перебраться с одного края песни на другой в совершенном согласии, но по большей части нет. Песня стала чем-то вроде доски объявлений их партнёрства, пространством, где они могли вывешивать эти вариации как свои заметки насчёт насущных вопросов или планов на день. Накануне вечером, к примеру, выехав на грузаче, Кровник пел: «И нажрёмся мы мусорной жрачки / Она точно на вкус как говно…» — имея в виду дебаты, не утихавшие всю неделю, насчёт того, куда вести третьего партнёра «Буксировки В-и-К», Тхи Ань Чань, обедать в её день рождения, чью дату Кровник, компанейская кумушка, обнаружил в её папке. Никто не спорил, что это станет приятным сюрпризом, но где им поесть? Китайские, японские, вьетнамские, тайские и полинезийские Кровник исключал.

— Не хочет она жрать эту парашу, она там парашу тока и ела, а обсобенно на своё деньрожденье, Кровник, — говорил Кровник.

— Ладно, Вато, — говорил Вато, — тогда как насчёт мексиканской, отведём её в «Тако Карахо»[82], начало в полдень, живые марьячи гуляют, горячие мексиканские антохиты[83]…

— Эй, да такую парашу, может, только ты жрать и способен… — Задача казалась невыполнимой — любой вариант едального заведения был чреват риском оскорбить, а ни тот, ни другой не желали навлекать на себя никаких проклятий типа Дамо-Драконьих, от женщины, коя нынче держала в изящных своих ручках все до единой финансовые детали В-и-К, включая множество интересных не только для ВНС[84], но также для организаций, что далеко не так жеманно относились к воровству. Хотя Вато и Кровник не жалели усилий и времени на отрицание этого, её боялись оба. В мае 75-го они нашли её в Пендлтоне, где она томилась с тысячами других, кто хлынул сюда после падения Сайгона, но совместная история у них уходила ещё глубже, к их ещё военным связям с легендарными операциями Гормана Пухха («Духа») с денежными переводами и пиастрами — там они купили себе место в такой нужный момент запутанной финансовой саги Духа, что у них возникла настойчивая метафизическая иллюзия, будто они свершили прямо-таки ангелическое вмешательство. Взамен они обрели доверие суеверного Пухха, куда, как выяснилось, включалось упоминание их в его завещании: им следовало принять на себя его обязательства в отношении Тхи Ань Чань.

— Не помню, чтоб мы этом вообще говорили, Вато.

— He-а, это мы только что, нет?

— Ну вот.

— Мы обязаны Пухху.

— Пухх был обязан ей. — Он раскошелился на её образование в одной из coles des Jeunes Filles[85] в Сайгоне, плюс небольшое денежное пособие, по причинам, о которых ходили лишь слухи. Одна история гласила, что он зажарил всю её семью и его мучила совесть, но ни то, ни другое на старину Духа как-то не походило. Несколько месяцев спустя, выйдя слишком близко не к той опушке, Горман словил кранты. На базе капеллан хранил его письмо для Вато и Кровника, в котором впервые и всплыло имя Тхи Ань Чань. Они выпили тёплой колы, сели, а над джунглями грохотали «фантомы», вертолётные лопасти взбивали влажную жару. Годы спустя, повзрослев и ДБР[86], она оказалась в Пендлтоне, в армейской палатке на 25 человек, вся профильтрованная, просто ждала, курила «Холодки» и слушала рок-н-ролл по AM. В условие их спонсорства, они наняли её своим бухгалтером, но вскоре, признав ценность, выделили ей равную долю в бизнесе. А теперь оба от неё так дёргались, что были готовы на что угодно, лишь бы её не расстраивать.

— Слышь, Кровник, — сказал Кровник Вато, — сука вьетнамская грит, хочет с тобой побеседовать.

— Ой-ёй, — буркнул Вато.

— Ты чё-то не то сделал?

Вато прикинул, должно быть тот бургер с картошкой, что он взял за пластик компании. В кабинете у неё он провёл десять минут, никаких звуков из-за двери не доносилось. Вышел Вато, тряся головой. Сталось так, что Кровник как раз оказался тут же.

— Ну, э-э, как ‘но, Кровник?

— Вот сука вьетнамская, знаешь чё, она вообще кой-чё, — ответил Вато.

— Эт’ ты мне гришь? Я и так знаю.

— Ага теперь, у неё и ствол какой-то, Вато.

— Ствол. Какой?

— «МАК-10» ки-комовский.

— Не бывает такого. Она им в тя тыкала?

— Кто его видел? Ты видел?

— Я не — а ты?

— Я видел, Вато.

В конце концов решили устроить праздничный обеденный перерыв в предприятии духовного питания высшей марки под названием «Есть ещё потрох», встал вопрос: кто будет её приглашать? Пришлось спорить полчаса, прежде чем договорились сделать это вместе. Но кто войдёт первым, когда она крикнет: «Войдите!»?

— Сука вьетнамская грит «Войдите», — пробормотал Кровник.

— Ну так и иди, — Вато шёпотом.

— Это что за срань ещё, «так и иди»?

— Кто там? — крикнула из-за двери женщина.

— Мы! — взверещал находчивый Вато.

— Шш-шш! Тя хто спаршивал?

— Так она ж, мужик…

Дверь открыла Тхи Ань Чань и вгляделась в их двоицу. Ки-комовского «МАКа-10» нигде не, по крайней мере, ни на какой случайный взгляд, наблюдалось. На ней был оленьего цвета комбез из рыхлого хлопка, аксессуаризированный различными оттенками красного — оправой очков, шарфиком, ремнём и замшевыми сапожками пастушки, что могли бы определить её в диапазон средней величины трёхзначных чисел. Красные дизайнерские заколки заглаживали ей волосы наверх, подальше от выразительного чела и висков, которые часто казались готовы выдать больше, нежели соглашались её экранированные глаза.

— А она ничего так, — высказался Вато Кровнику поздней тем же вечером, уже на дороге.

— Ты это в смысле?

— Ай, ну знаешь, сделала б чегонть с волосами, приоделась так, чтоб кожей посвечивать, ну?

Кровник, чья квота развлечений в тот месяц и близко не выбралась, позволил себе фыркнуть и полухмыкнуть.

— Счас опять себе на хуёк наступишь.

— Спасибо, и это мне за то, что послушный, всё делаю, как мне в терапии велели, старайся по тотальному честнаку со старым своим однополчанином и срали-вали. Мы всё это уже проходили, знашь, я опять могу.

— И не раз, — согласился Кровник.

— Всмысь, я никогда ничему не учусь, ты про это?

Когда грузовик их прибыл к заезду на автостраду, они полноформатно ссорились.

— Глаза разуй, Вато, там был автобус «Грейхаунда»…

— Видел, Кровник.

На них вякало радио. Вато его вывел на динамики и в носу, и в корме, и Кровника, по обыкновению удивлённого, корёжило децибелами, а грузовик вилял по своей полосе туда-сюда.

— Надо так громко?

Вато потянулся к ручке, и тут радио как раз грохотнуло:

— Привет, мальчики, — так, что — с обычным уровнем громкости — могло бы считаться женским голосом.

Вато окаменел.

— Это она! Сука вьетнамская!

— Вато и Кровник, Вато и Кровник, вы где, приём, пожалуйста?

— Мм, и впрямь на неё похоже, ту, про которую ты думаешь, так чего б тебе не взять и не снять трубку.

То был срочный вызов из Теневого Ручья. Танатоиды. «Буксировка В-и-К» была почти что одинока на этом участке 101-й в своём желании эвакуировать транспортные средства, связанные с танатоидами и, неизбежно, танатоидными историями. Сегодняшнее съехало вечером с края дороги на склоне и теперь сидело на верхушке яблони в саду под нею.

— Мы праль’на едем? — сделал вид, будто спрашивает напарника Вато.

— Ты штурман, сам мне скажи. — Поэтому Вато подчёркнуто изобразил, как достаёт карту округа из её бардачка, растрясает её хрусткими перкуссиями.

Немного погодя:

— Ниччё не вижу, что это?

— Ночь это, вот что, — ответил Кровник. — Желе-О-мозглый.

— Эй! Я плафон зажгу, ничего?

— Хм. Тебе ж карту читать, так лампочку для карты и зажги.

— Она сильно под торпедой, от неё круг света слишком маленький, в нём увидеть что-то — надо карту по дюйму двигать, и вот поэтому, отвечая на твой вопрос, я не хочу зажигать, никакую лампочку для карты.

— Я тебе скажу, Кровник, чего я не хочу — оказаться в каком-нибудь таком неконтролируемом пространстве, на котором меньше света, чем то пространство, в котором я, понимаешь меня, а так и произойдёт, если ты зажжёшь этот плафон…

— Эгей! Ты мне одно скажи — где у нас фонарик, ничё? Я его возьму. Где он, тут его нету.

— Он в рундуке с электрооборудованием, где и положено.

— В заду кузова.

— Так электрический же, нет?

То была рекреационная свара. К сему времени они совместным делом занимались уже года два и неплохо выучили дороги Винляндии, чтоб ездить по ним в емноте, что время от времени и приходилось делать — карты же обычно бывали реквизитом, когда Вато и Кровник рыскали повсюду, пригородные проезды, песчаные и травянистые дорожки, кошмары из грязи, разъезженные до оврагов. Они перебирались через оползни, цепляли снасти за деревья, выволакивали лебёдкой транспорта на стоимость целых арестплощадок, от крутых мартышек — первых моделей «порше», выехавших на небольшие бездорожные разминки, — до франтоватых рыболовецких фургонов, щеголяющих фресками с форелью в четыре краски и позывными систем ПР[87] блестящими наклейками с буквенно-цифровыми символами. В лесу они всякого навидались, а в особенности — вдоль Седьмой реки, чьё поименование вслух, в определённых тавернах округи, становилось причиной незамедлительного колбасокачения из заведения, да и менее формальных санкций уже на парковке.

Они съехали с трассы на Северную Спунер и двинули по Речному проезду. Едва миновав огни Винляндии, река возвращала себе старую форму, становилась тем, чем всегда и была для юроков, рекой призраков. У всего было имя — у мест для рыбалки и силков, у желудёвых угодий, скальных порогов на реке, валунов на берегах, рощ и отдельных деревьев с собственными именами, родники, омуты, луга, всё живое, у всего свой дух. Многих юроки называли воге, существами вроде людей, но мельче, которые жили тут, когда явились первые люди. Перед их наплывом воге отступили. Кое-кто удалился физически, навсегда, на восток, за горы, или сбился вместе в гигантских секвойных лодках, тяня в унисон песнопения о выселенье и изгнанье, тая по мере того, как их уносило всё дальше в море, безрадостно даже для ушей новоприбывших, потерянно. Другие воге, сочтя невозможным уйти, вместо этого слились с чертами пейзажа, оставшись в сознании, помня времена получше, умея сожалеть и, с теченьем времён года, чувствовать что-то ещё, пока юроки поколениями сидели на них, ловили из них рыбу, отдыхали под их сенью, а они сами учились любить и врастать всё глубже в нюансы ветра и света, равно как в землетрясения и затмения, и в громадные зимние бури, что с рёвом налетали, одна за другой, из Аляскинского залива.

Для юроков, всегда считавших свою реку исключительной, следовать по ней от океана было ещё и странствием сквозь царство за непосредственным. В уголках среди скал скользили туманные присутствия, в узких ущельях слышимо густели каплющие папоротники, полузримые птицы кричали едва ль не человечьим голосом, тропы без предупреждения вдруг начинали опускаться в землю, к Цорреку, миру мёртвых. Вато и Кровник, на кого, как на парней городских, можно подумать, всё это наводило бы жуть, вместо этого приникли ко всему этому так, словно вернулись из какой-то собственной ссылки. Хиппи, с которыми они беседовали, говорили, что это, наверно, реинкарнация — что это побережье, этот водораздел, священно и магично, а воге на самом деле — морские свиньи, оставившие свой мир людям, у чьих рук та же самая пятипалая костная структура, что и у их плавников, ништяк, и скрывшиеся под океаном, прямо возле самого мыса Патрика в Гумбольдте, ждут и смотрят, как там у людей с их миром. И если мы начнём слишком всё проёбывать, добавляли некоторые местные информаторы, они вернутся, научат нас правильно жить, спасут нас…

Сад, который искали Вато и Кровник, располагался на другом берегу Теневого ручья, что означало обычный трудный переезд по руинам старого моста УОР[88], где почему-то, загадочным образом, для движения всегда была открыта хотя бы одна полоса. Иногда за ночь пропадали целые пролёты, словно их снесло по течению на понтонах, — вечно требовались объезды, направления коих грубо малевались из баллончиков на кусках стены или оконных щитах из фанеры, тем же колючим шрифтом, что и граффити уличных банд. Там вечно работали бригады, круглосуточно. Сегодня вечером Вато и Кровнику пришлось дожидаться, пока по собственным колеям укатанной земли взад-вперёд не поскрежещет грузовик, выше крыши заваленный битым бетоном и ржавым стальным прутом. Виднелись фигуры в робах, а иногда и касках, неизменно мелкими группами, может, Инженерные войска, толком никто не знал. С публикой они не взаимодействовали, даже как сигнальщики. Водителям самим оставалось решать, насколько безопасно ехать дальше. Кровник потихоньку двигал керогазом вперёд, мимо треугольных прорех в покрытии, где, сквозь грубую плетёнку арматурных прутьев, внизу виднелась река полночной синевы. Работы не прекращались с урагана 64-го, когда Седьмая, накатив гребнем, унесла часть моста. Изломанные силуэты высились в небо с тех самых пор.

Наконец форсировав безопасно, они включили все свои ходовые огни, воткнули кассету Бернарда Херрманна и поехали по долине Теневого ручья под эту музыку из «Психопата» (1960) для-ночных-покатушек, пока не отыскали сад и, при помощи осветительных прожекторов, «тоёту» на дереве. У них на глазах передняя дверца отворилась, и начал выбираться водитель, от чего машина дико закачалась, посыпались яблоки.

— Вы б полегче, пока мы вам стремянку не нашли, — окликнул его Вато.

— Не важно, я танатоид.

— Наша страховка. А машина как?

— Схвачена. — Под чем он имел в виду материальную, трёхмерную и не подверженную необъяснимым исчезновениям между Теневым ручьём и площадкой «В-и-К», чем знамениты танатоидные транспортные средства — машины, возвращённые, по соображениям дорожной кармы, из Полноты, — к вящей озадаченности партнёров. Садовую лестницу они нашли в сарае, и водитель вскоре спустился, складская модель волосатика конца шестидесятых, габаритами с тяжёлого форварда, но юмора недодали.

— В общем, я паломник, — представился он, — у которого десять лет по вашему времени ушло лишь на то, чтоб досюда добраться. Вся сеть жужжит, типа, «некоторое время», историями про этого регулировщика кармы, что работает в Теневом Ручье и на самом деле добивается результатов? Я приехал его просить взяться за мой случай.

— Мы его знаем, Кровник, с удовольствием докатим вас в город.

— Сатэ[89]… ваш дружок — он где-то тут? — Такэси щурясь по всему конференц-залу.

— Нет, — Вато, судя по звуку, немного нервно, — подумали, что сперва лучше уточнить.

— Ему вот в чём трудно расколоться, — сказал Кровник, — что ты его уже знаешь, ДЛ, его подстрелили в переулке на пляже в округе Трасеро[90] десять лет назад?

Она знала.

— Ай, — отлично она знала, — ёпть. — Вот, значит, и первые цыплята полетели, скоро небеса потемнят целые эскадрильи кур, и все на Домашний Насест, которого, быть может, больше и не существует.

— Драп Атман. Мда. Бедный ебучка Драп. Может, я зря не прикидывала, когда он явится.

— Упоминал какую-то твою старую подружайку, — сказал Кровник.

— Он по-прежнему в натуре обижен, — добавил Вато, — винит её в том, что случилось.

Прерия всё это слушала, в свою очередь, от ДЛ в солнцезалитой кухне Приюта Куноити.

— Моя мама убила парня? — Она дрожала, чуть ли не от возбуждения, но главным образом от страха.

— Драп сказал, пистолет был у кого-то другого, но он знал, что всё подстроила Френези.

— С чего бы ей? Он кто был?

— Мы все как бы вместе бегали сколько-то, в Трасеро там, Колледж сёрфа? Драп был, можно сказать, революционером студгородка. Но ещё ходил крепкий слух, он работал на другую сторону.

— А вы у него спросили, на чьей он стороне? Сейчас-то он вам может сказать, нет? зачем ему теперь врать?

Такэси прыснул. ДЛ ответила:

— Боюсь, оно работает не так… но ценю, что тебе это важно. Разница же в том, на чьей стороне ей бы пришлось быть…

— Вы как-то очень стараетесь чего-то не сказать, ДЛ. Сперва говорите, что она сбегает от моего папы с этим федеральным мегауродом, а теперь — что она помогла кого-то убить? Неужели все про это знают, а я просто тупая детка, которой сообщат в последнюю очередь?

— Ты это со своим отцом и Сашей обсуди. Я лишь потому тебе говорю, что если факты сопоставишь…

— Получится слово «мама»?

— Прерия, она работала на Бирка.

Но пацанка пропустила не больше полутора тактов, после чего:

— Да ну? бляху носила, карточку с полномочиями?

— Она была независимый подрядчик. Они все такие были, есть… Чтоб, если её спалят, Дядя мог всё отрицать.

— А мне зачем это знать? какая разница?

— Бирк тобой занялся, прикидываю, знать такое — довольно настоятельная потребность. Прерия? Ладно тебе.

— Хорошо, но вы не против, если я секундочку всё переварю, а кроме того, мне уже пора идти к ужину накрывать? Кто-нибудь из вас случаем не знает, что есть в «Разнообразном батоне»?

ДЛ спустила её с крючка.

— Думала, УОС[91] всё конфисковало.

Сегодня вечером или никогда, если говорить о Прерии. Все «Разнообразные батоны», сложенные штабелем в дальней нише морозильника, засветились, мягким сине-зелёным, вроде ночничка для всей остальной замороженной еды, не, как некогда предполагали, безопасно мёртвые, отнюдь, лишь, необычайно, спят… и-или, быть может, лишь делают вид, что спят — гааххх! Как и у всех на кухне, у Прерии имелся порог того, сколько она могла провести в том зловещем морозильнике, пока её в менее явно населённый призраками мир не отправит далеко не только термометрический озноб, с топотом всех пульсов.

— Ладно — мне там нужна бригада, выносим все эти «Разнообразные батоны», потом голосуем, безопасно ли их есть, — возвысив голос, — поэтому будь тут, будь крут, а не то страхи ждут! Ат лична! Герхард, Сестра Мэри Ширелла, миссис Ло Финто, близняшки, вперёд на свет, ребята, — и шагнув вовнутрь под музыку по радио, коей как раз случилось быть темой из «Охотников за привидениями» (1984), они отправились в поход. Но вскоре после вспыхнул спор касаемо нравственности нарушения микросреды морозильника.

— Биолюминесценция — это жизнь, — высказались близняшки торопливым перебоем, — а всякая жизнь священна.

— Никогда не ешь то, что светится, — объявила миссис Ло Финто, итальянская мать семейства, коя не только готовить не умела, но и вообще-то страдала клинической кучинофобией, сиречь боязнью кухонь, и наряд её тут входил в курс лечения. Они стояли в ознобе морозильника, под закраинной электролампочкой, в бирюзовом сиянье, предоставленном «Разнообразными батонами», и параллельно собачились, а в итоге вынесли образец на кухню.

— При дневном свете не так уж плохо и смотрится, — отметил Герхард, когда работа привстала и все собрались вокруг загадочного продукта питания.

— Это потому что не видно, как оно светится, балбес.

— У племён Средней Азии традиция поедать люминесцентные плесени — духовная практика…

— Но у плесени тоже есть права!

Прерия на несколько секунд мельком углядела, насколько угнетающе долго всё это может затянуться, до чего неубедительным, времязатратным, а также недуховным оно всё равно выйдет, и тут знакомое ей касание заставило её обернуться и увидеть ДЛ, всю закостюмленную, с какими-то принадлежностями в руках, в спешке.

— Вот твой рюкзак. «Мине пора», как всегда говаривали «Люди короля», и тебе пора тоже.

— Но… — девочка показав рукой на кухню, лица, уже ставшие знакомыми, все трапезы, ещё не продуманные, и простое сообщение ДЛ, что всё это — уже старая видеоплёнка. Выдвигаясь наружу и по душистой колоннаде в лозах, Прерия услышала биенье вертолётов, больше одного, неподалёку сверху, зависли, ждут. Что за хуйня?

Они вновь вошли в главное здание, уже бегом — глубже, в коридоры, вниз по пролётам гулко звенящих металлических лестниц. Такэси к ним пристроился у винного погреба Приюта, по меньшей мере из четырёх карманов костюма торчали бутылки.

— Мародёрствуешь? — приостановилась уточнить ДЛ.

— Несколько случайных винтажей, меня — время поджимало!

— Пить, разумеется, невозможно, тебе главное само по себе спереть, верно же, Такэси.

— Да ты глянь, Веснушка! Во — «Луи Мартини» 71-го года, нэ? Легенда! А вот это — что-то французское!

— Эм-м, вы, ребята…

— Ворота заперты, — доложила ДЛ, — прикидываю, на каждые минуты по полторы с болторезом, кроме того в воздухе три «хьюи-кобры», АРССы[92], гранатомёты, пулемёты Гэтлинга, все дела.

Они прибыли к пасти очень большого грузового лифта, протиснулись внутрь и погнали рушиться с закладкой ушей к преисподней, пожилые флуоресцентные лампы жужжали и мигали, пока ловители не схватились как раз в тот миг, когда, казалось, уже слишком поздно, и они, гулко грохнув, остановились и вышли в тоннель, глубоко под землёй, который и повёл их под ручейным руслом, а потом медленно полмили в гору, где они наконец вышли на залитую ярким солнцем местность, где в отдалении слышались назойливые моторы автоколонны и лопасти вертолётов, слившиеся в старательный рёв, который с таким же успехом мог оказаться ещё одним клочком земли, на коем застройщик растит кондоминии.

«Транс-ам» они нашли под камуфляжной сеткой среди ольх и выехали оттуда по старым лесоповальным дорогам, зигзагами к «Ай-5», Такэси сверялся с картами, ДЛ вела, распевая

а Прерия сжалась в комок позади, держась из последних сил, желая им всем проснуться чем-нибудь поблагожелательней и стать разными людьми, просто-напросто семьёй в семейной же машине, без проблем, которые нельзя решить получасом острот и рекламных пауз, на пути к приятственным выходным на каком-нибудь пляже.

Они дули к Л.А., курсом обратно к амбару, лишь полувидимые и почти, по чьему угодно мнению, незаметные, ибо Мануэль и его автоалхимическая бригада из «Покрасочно-кузовных работ „Нуль отсветки“» в Санта-Розе измыслила лак собственного изготовления с кристаллической микроструктурой, способный менять коэффициент преломления, поэтому если даже за ними наблюдали, «транс-ам» было бы легко, за исключением пары переливчатых кромок, принять за пустое шоссе.

Если Прерия рассчитывала на контору частного сыскаря, как в старом кино, убогую и колоритную, сегодня та ей не светила. Апартамент фумимоты располагался в типичном для Л.А. делово-торговом комплексе небоскрёбов, стоявшем на куске бывшего участка кинокомпании. Пространство, некогда выделенное притворству, как считали, утилизировала серьёзная деятельность Мира Реальности. Тут во множестве клепали стародавние конские оперы — кое-какие она видела, в субботу утром по Ящику, — но где раньше катились дилижансы и грохотали копытами поисковые отряды, теперь в крохотные телефонные микрофоны, не больше «М-и-М», романтически шептали об эмиссиях и фьючерсах биржевые маклеры, заявлялись толпы, одетые впечатлять, и затоваривались, и сидели в отделанных плиткой патио, обедали, а в вышине, над головами их заключались сделки в конторах законников, которые были законны не всегда и высоту эту делили с городскими соколами, что охотились на голубей в гулких призмах солнца и тени внизу.

У Прерии по-прежнему не было ни малейшего представления о том, чем должна быть «регулировка кармы», но впервые ей начало мститься достоверным, что Такэси, пусть и не то, за что себя выдаёт, по меньшей мере может оказаться не только тем носокрутом и глазоцапом, коим представляется. Внутри было множество компьютерных терминалов, факсимильных аппаратов, широкополосных приёмопередатчиков, не говоря уж о разбросанных повсюду компонентах, печатных схемах, лазерных блоках, микросхем с двухрядным расположением выводов, дисководов, блоков бесперебойного питания и тестового оборудования…

— Хайтековый Рай, — глаза на пол-лица.

— А вот и первая промашка, — сказала ДЛ.

По большей части это просто реквизит, чтоб старина Пошлум тут хорошо выглядел.

— Прошу тебя, — Такэси помавая пультом ДУ с ладонь размером. — Что мы можем тебе предложить? — Вкатился маленький робот-холодильник, с двумя круглыми видеоэкранами бок о бок, на каждом по мультику глаза, что время от времени блуждали и моргали, а вместо рта динамик в форме улыбки, из которого неслось синтетическое попурри рефрижераторных мелодий, включая «Зимнюю страну чудес», «Пусть валит снег» и «Очень холодное сердце». Остановившись перед Прерией, урча и разминая маленькие электромоторы, он перечислил своё содержимое.