Смерть эксперта-свидетеля Джеймс Филлис
Скупердяй, со злостью подумал Мэссингем, пулю пожалел и денег на ветеринара жалко стало. И сам поразился, что смерть какой-то неизвестной дворняги могла хоть на миг возмутить его больше, чем смерть Лорримера.
Мисс Истербрук подошла к раскрытой тетради для записей. Мужчины ждали. Нахмурившись, она произнесла:
– Странно. Эдвин всегда помечал время начала и окончания анализа и процедуру, которую при этом использовал. Он поставил свои инициалы под результатами исследований по делу Паско, которые провел Брэдли, но в тетради ничего нет. Хотя вполне очевидно, что он начал работать над делом об убийстве в меловом карьере. Последняя помета – пять сорок пять. А последняя запись не закончена. Кто-то, должно быть, вырвал правую страницу.
– А зачем это могло кому-то понадобиться, как по-вашему?
Она взглянула Дэлглишу прямо в глаза и спокойно ответила:
– Уничтожить свидетельства того, что Лорример делал, либо результаты анализа, или, возможно, указание на время, какое он на это потратил. Первые два предположения вряд ли имеют смысл. Вполне очевидно по аппарату, чем именно он был занят, а любой достаточно компетентный биолог мог бы продублировать его работу. Так что, скорее всего – третье.
Ее умный вид, следовательно, не был обманчив.
– Сколько времени ему понадобилось бы, чтобы проверить результаты по делу Паско? – спросил Дэлглиш.
– Не много. Фактически ведь он начал проверку еще до шести, как мне кажется, уже закончил, когда я уходила в шесть пятнадцать. Уходила я последней. Младшие сотрудники уже ушли. Они обычно не задерживаются на работе после шести. А я обычно задерживаюсь дольше, но мне нужно было переодеться к обеду.
– А его работа по делу о меловом карьере? Сколько времени могла она занять?
– Трудно сказать. Я думаю, он мог проработать до девяти или даже позже. Он определял группу крови по образцу крови жертвы и той, что на высохшем пятне, по системе АБО, и использовал электрофорез, чтобы идентифицировать гаптоглобины и ФГМ – энзимную фосфоглюкомутазу. Электрофорез – методика, позволяющая идентифицировать протеиновые и энзимные составляющие крови путем помещения образцов в гель на крахмале или агаре, через который затем пропускается электроток. Как видите, он фактически уже начал процедуру.
Дэлглиш был знаком с научными основами электрофореза, но не нашел нужным упоминать об этом. Раскрыв папку с делом о меловом карьере, он сказал:
– В деле ничего не записано.
– Он занес бы результаты в дело потом. Но начать анализ, не отметив деталей в тетради для записей, он не мог.
У стены стояли два мусорных ящика, крышка у каждого открывалась ножной педалью. Мэссингем открыл оба. Один, выстланный изнутри полиэтиленом, явно предназначался для лабораторного мусора и битого стекла. Другой – для использованной бумаги. Мэссингем поворошил содержимое бумажные салфетки и носовые платки, несколько разорванных конвертов, старая газета. Ничего похожего на вырванную страницу.
– Расскажите мне о Лорримере, – сказал Дэлглиш.
– Что вас интересует?
– Все, что могло бы пролить свет на это убийство. Почему кто-то невзлюбил его настолько, что решился проломить ему череп?
– Боюсь, тут я ничем не смогу вам помочь. Понятия не имею.
– А вам он нравился?
– Не особенно. Не могу сказать, что очень задумывалась над этим вопросом. Отношения у нас были вполне нормальные. Лорример был педант, во всем стремившийся добиться совершенства. Дураков он не терпел. Но с ним можно было нормально работать, если знать свое дело. А я знаю.
– Значит, вашу работу ему не было необходимости перепроверять. А как с теми, кто не знает своего дела?
– Об этом вам лучше спросить у них, коммандер.
– Он пользовался популярностью у своих сотрудников?
– Популярность! Какое отношение ко всему этому она имеет? Не думаю, что я пользуюсь здесь такой уж большой популярностью, но я ведь не живу в вечном страхе за свою жизнь.
Она помолчала с минуту, потом продолжала более примирительным тоном:
– Наверное, вам кажется, что я стремлюсь чему-то воспрепятствовать. Поверьте, это вовсе не так. Просто я ничем не могу вам помочь. Не имею ни малейшего понятия, кто мог это сделать и почему. Знаю только, что это – не я.
– Вы не замечали в нем никаких изменений в последнее время?
– Изменений? Вы имеете в виду его настроение? Или поведение? Пожалуй, нет. Правда, он производил впечатление человека, испытывающего какой-то стресс; но ведь он и был таким – одиноким, фанатичным, переутомленным. Только одна необычная вещь: он заинтересовался нашей новой сотрудницей – секретарем-регистратором, Брендой Придмор. Она миленькая, но, я бы сказала, вряд ли подходит ему по интеллектуальному уровню. Не думаю, что там могло быть что-нибудь серьезное, но это вызывало смешки в Лаборатории. Думаю, он пытался что-то кому-то доказать. Может быть – себе.
– Вы, разумеется, слышали о телефонном звонке к миссис Бидуэлл?
– Как мне представляется, уже вся Лаборатория об этом знает. Но если вы думаете, что ей звонила я, то вы ошибаетесь. Во всяком случае, я сообразила бы, что это не сработает.
– Как это – не сработает?
– Звонивший наверняка рассчитывал, что Лорримера-старшего вчера не было дома. Ведь он же не мог полагаться на то, что старик заметит отсутствие сына не вчера вечером, а только сегодня, когда Эдвин не принес ему утренний чай. Но так случилось, что он отправился спать вполне спокойно. Однако шутник не мог же знать, что так получится. В нормальных условиях Эдвина хватились бы значительно раньше.
– А что, были причины полагать, что вчера мистер Лорример-старший будет отсутствовать?
– Он должен был вчера днем лечь в больницу Адденбрука по поводу какого-то кожного заболевания. Кажется, весь Биологический отдел знал об этом. Старик довольно часто звонил сюда, беспокоился, как все устроится и сможет ли Эдвин освободиться и отвезти его в больницу. Вчера утром, после десяти, он позвонил и сообщил, что место для него так и не освободилось.
– Кто разговаривал с ним?
– Я. Телефон зазвонил в личном кабинете Эдвина, и взяла трубку. Эдвин еще не вернулся с аутопсии той девушки из мелового карьера. Я сообщила ему, как только он приехал.
– Кому еще вы сообщили?
– Когда я вышла из кабинета, мне кажется, я что-то такое сказала, вроде того, что старому Лорримеру в конце концов не придется ехать в больницу. Я не помню, какие точно слова произнесла. Но, по-моему, никто ничего не ответил, но вряд ли кто-нибудь обратил на это особое внимание.
Внезапно самообладание ее покинуло. Лицо залила краска, и она запнулась, словно ей впервые стало ясно, куда это все ведет. Мужчины спокойно ждали. Потом, рассердившись на себя, она воскликнула в неловкой попытке оправдаться:
– Извините, но не могу же я все помнить. Вам придется у них спросить. В тот момент казалось, что это не имеет значения, а я была очень занята. Все мы были очень заняты. Кажется, все были на своих местах, но я не могу с уверенноетью утверждать.
– Благодарю вас, – невозмутимо сказал Дэлглиш. – Ваша помощь была нам чрезвычайно полезна.
Глава 7
Миссис Бидуэлл оказалась у двери, как раз когда два санитара выносили тело Лорримера из Лаборатории. Судя по ее виду, ей было жаль, что трупа нет на месте, и она взирала на очерченный мелом силуэт на полу так, словно это была совершенно неадекватная замена чему-то весьма реальному и ценному. Переведя взгляд на исчезающий в дверях закрытый металлический контейнер, она сказала:
– Бедняга! Вот уж не думала, что его вынесут из его же Лаборатории ногами вперед. Правда, его не очень-то здесь любили. Только я не думаю, что это его так уж волнует – там, где он теперь. Это что, мой чехол? Вы, что ли его этим чехлом накрывали? – Она с подозрением рассматривала чехол, аккуратно сложенный на краю рабочего стола.
– Да, это чехол из лабораторной бельевой.
– Ну ладно. Только положите обратно, откуда взяли, хотя погодите-ка. Лучше его сразу в ящик с грязным бельем отправить. Но смотрите, чтоб ваши его с собой не увезли. И так в прачечной много белья пропадает.
– Почему его здесь не очень-то любили, миссис Бидуэлл?
– Так он же такой придира! А только я вам так скажу, придирой и надо быть, если хотите, чтоб работа шла. Ну, правда, я слыхала, что слишком уж он суетился – себе во вред. А в последнее время все хужее становился, тут уж и вопроса нет. И странный какой-то был. Нервенный. Вы, небось, не слыхали про подовчерашнюю неприятность в вистибуле? Ну так еще услышите. У инспектора Блейклока спросите. Как раз перед обеденным перерывом. Доктор Лорример им чуть не подрался с этой психованной – дочкой доктора Керрисона. Чуть ее за дверь не вытолкал. А она верещала – прям мороз по коже. Я как раз в зал вошла и увидала. Ну, думаю, папаше ее это вот как не понравится. Я так инспектору и сказала. Папаша-то по своим ребяткам прям с ума сходит. Так и сказала, мол, помяните мои слова: ежели доктор Лорример себя в руки не возьмет, у нас в Лаболатории убивство будет, как Бог свят. И мистеру Миддлмассу то же самое сказала.
– Миссис Бидуэлл, мне нужно, чтобы вы рассказали про телефонный звонок к вам сегодня утром. В какое время это было?
– Почти что в семь часов. Мы как раз завтрак ели, и я чай заваривала, чтоб нам по второй чашке выпить. Как раз чайник с кипятком в руке держала, а он возьми да и зазвони.
– И кто к телефону подошел?
– Да Бидуэлл. Телефон в передней, он встал и пошел – трубку взять. Ругался на чем свет стоит: он только за рыбу принялся, а остывшую он – Бидуэлл-то – ох как не любит. У нас всегда по четвергам рыба, потому как в среду вечером рыбный фургон из Или к нам сюда от «Маршалла»[16] приезжает.
– Ваш муж всегда сам трубку берет?
– Он всегда сам к телефону подходит. А ежели его дома нету, так я и не подхожу – пускай звонит. Не терплю я этих чертовых штук новомодных. И раньше не терпела. И не позволила бы его в дом внести, если б наша Шерли за установку не уплатила. Она-то теперь взамуж вышла и живет подальше, как к Майлденхоллу ехать. И ей очень уж по душе, что мы можем ей по телефону позвонить, коль она нам понадобится. Только пользы от этого телефона, как от козла молока! Даже и не услышишь, чего там кто-то тебе в трубку говорит. А как зазвонит, так душа заживо переворачивается, спаси Господи. Телеграммы эти да телефоны – терпеть их не могу!
– А кто в Лаборатории знает, что только ваш муж подходит к телефону?
– Да, похоже, почти что все. Все тут знают, что я до него и дотронуться боюсь. Чего уж тут секреты делать. Мы же все такие, как Господь нас создал, а некоторые малость и похуже будут. И стыдиться тут нечего.
– Разумеется, нечего. Я полагаю, ваш муж сейчас на работе?
– Еще бы! Он в имении у капитана Мэсси работает, «Йоменз Фарм» называется. На тракторе больше всего. Почти что двадцать лет уж, как там, или около того.
Дэлглиш чуть заметно кивнул Мэссингему, и инспектор выскользнул из комнаты потихоньку перекинуться словечком с сержантом Андерхиллом. Неплохо было бы проверить все это у самого Бидуэлла, пока память о телефонном разговоре еще свежа. А Дэлглиш продолжал:
– Что же случилось потом?
– Бидуэлл вернулся. Сказал, мне не надо с утра в Ла-болаторию ехать, потому как я миссис Шофилд в Лимингсе очень уж занадобилась. Я, мол, туда на велосипеде подъеду, а она потом меня вместе с велосипедом на машине домой подвезет. Велосипед-то у ее красного «ягуара» прям из заду торчать будет, я так подумала. Ну а еще подумала, немного вроде нахально с ее стороны, как я все ж таки тут утром должна быть. А только я против миссис Шофилд ничего не имею, и ежели я ей занадобилась, что ж тут задаваться, можно и потрафить. А Лаболатория может и подождать. Я Бидуэллу так и сказала, мол, я ж не могу в двух местах сразу быть. Чего сегодня не сделаешь, то до завтрева подождет.
– Вы утром здесь работаете каждый день?
– Кроме как по выходным. Около восьми тридцати приезжаю, чуть позже – чуть раньше, это без разницы. И работаю примерно до десяти. А потом опять к двенадцати возвращаюсь – может, кому из джентельментов ленч надо приготовить. Женчины, они-то в основном сами управляются. Потом посуду за всеми мою. Считай так, что в большинстве к полтретьему уже освобождаюсь. Только вы учтите – эта работа легкая. Скоби – он лаболаторный служитель, да я – мы за порядком в рабочих помещениях присматриваем, а всю тяжелую уборку – это которые по подряду, им полагается делать. Они приезжают только лишь по понедельникам и пятницам, с семи до девяти. Цельная машина набивается, из самого Или едут. Убирают главный вистибуль, лестницы все, натирку тяжелую – все делают. Инспектор Блейклок тогда пораньше приезжает, чтоб их впустить, а Скоби – он за ними присматривает. А только в большинстве даже и не видно, были они тут или не были. Личного-то интересу нет у них, понятно? Не то, что в старое-то время, когда я да еще две женчины из деревни всю уборку тут делали.
– Так что в нормальных условиях с чего бы вы начали, как только пришли, если бы это был такой же четверг, как все? Я хочу, чтобы вы как следует подумали, миссис Бидуэлл. Это может быть очень важно.
– Тут и думать нечего. То же бы и делала, чего кажный день делаю.
– А именно?
– Перво-наперво шляпку мою снимаю и пальто – в нижней раздевалке. Халат рабочий надеваю. Ведро половое беру, порошок, дезинфект еще – это из моей кладовки. Тувалеты мою – мужской и женский. Потом грязное белье проверяю и для прачечной пакую. Потом пыль в дирехторском кабинете вытираю и прибираю, потом – в Обчей канцелярии.
– Так, – сказал Дэлглиш. – Давайте обойдем помещения, хорошо?
Минуты через три небольшая, довольно забавная процессия шествовала вверх по лестнице. Миссис Бидуэлл, теперь облаченная в темно-синий рабочий халат, с пластмассовым ведром в одной руке и шваброй в другой, шла во главе. За ней следовали Мэссингем и Дэлглиш. Два туалета в глубине третьего этажа располагались напротив двери Отдела по исследованию документов. Они явно были построены там, где когда-то была элегантная спальня. Теперь же посредине этой бывшей спальни шел узкий проход, в конце которого виднелось единственное окно, забранное решеткой. Слева довольно убогая дверь вела в женскую уборную, справа, несколькими метрами дальше по коридору, точно такая же – в мужскую. Миссис Бидуэлл провела их в левую дверь. Помещение было гораздо больше, чем Дэлглиш мог ожидать. Скудный свет падал в комнату через единственное круглое окно с матовым стеклом во вращающейся раме, расположенное метрах в полутора от пола. Окно было открыто. Кабинок здесь было три. В передней комнате находились две умывальных раковины с контейнером для бумажных полотенец между ними, а слева от двери – длинный и узкий, крытый пластиком стол, очевидно, туалетный, с настенным зеркалом во всю его длину. Справа – укрепленный на стене инсинератор, ряд крюков для одежды, большая плетеная корзина для грязного белья и два весьма потрепанных плетеных стула.
– Здесь все выглядит, как обычно? – спросил Дэлглиш у миссис Бидуэлл.
Острые маленькие глазки миссис Бидуэлл зашарили по комнате. Двери трех кабинок были раскрыты, и она быстро проинспектировала их состояние.
– Не хуже и не лучше. Они прилично себя в тувалетах-то ведут, ничего не скажешь.
– А это окно? Оно обычно открыто?
– Зимой и летом, только в сильный холод закрывают. Другой-то вентиляции тут нету, так что понятно.
– Инсинератор выключен. Это нормально?
– Нормально. Последняя, которая уходит, выключает его на ночь. А утром я его опять включу.
Дэлглиш заглянул внутрь. Инсинератор был пуст, если не считать остатков угольного пепла. Адам, прошел к окну. Ночью в окно явно заливал дождь: на кафельном полу остались от него высохшие следы. Но даже внутренняя рама, куда дождь не мог достать, была удивительно чистой, а на подоконнике не видно было и следов пыли.
– Вы вчера протирали окно, миссис Бидуэлл? – спросил Дэлглиш.
– А как же! Я ж вам уже объясняла. Я кажное утро тувалеты мою. А уж я когда мою, так мою. Может, я уже начать могу?
– Боюсь, сегодня вам мыть не придется. Давайте сделаем вид, что вы тут уже закончили. Что теперь? Как насчет белья?
В корзине был только один халат, помеченный инициалами К. М. И. Миссис Бидуэлл сказала:
– В четверг я и не жду много грязного. Они как-то ухитряются с халатами всю неделю протянуть, бросают их в корзину только по пятницам, перед тем как по домам разъезжаются. А вот понедельник – это тяжелый день. Белье из прачечной получать да свежие халаты ложить. А тут, видно, мисс Истербрук чай пролила вчера. Вот уж на нее не похоже. Ох и придира мисс Истербрук, это уж точно. Не увидишь, чтоб она в заляпанном халате ходила, хоть тебе тут четверг, хоть пятница.
Значит, хоть один сотрудник Лаборатории да знал, что миссис Бидуэлл появится в лаборатории Биологического отдела рано утром, чтобы положить чистый белый халат. Интересно будет выяснить, кто из коллег присутствовал, когда у сверхопрятной мисс Истербрук произошла неприятность с чаем.
Мужская уборная, если не считать ряда писсуаров, мало чем отличалась от женской. Такое же круглое, открытое окно, то же отсутствие каких-либо следов на рамах и на подоконнике. Дэлглиш подтащил один из стульев к окну и, старательно избегая всяческого контакта с подоконником и самим окном, выглянул наружу. От этого окна до окна ниже этажом нужно было бы пролететь метра три и столько же – до окна первого этажа. В самом низу, вплоть до стены, шла вымощенная камнем терраса. Отсутствие мягкой земли, дождь, ночная тьма и добросовестная уборка миссис Бидуэлл – все это вместе означало, что, только если очень сильно повезет, им удастся отыскать хоть какие-то следы. Но худенькая – даже не слишком худенькая – женщина, уверенная в своих силах и с крепкими ногами, или худой и сильный мужчина, обладая крепкими нервами и хорошо перенося высоту, несомненно, могли бы вылезти через такое окно. Однако, если убийца был сотрудником Лаборатории, зачем рисковать собственной шеей, зная наверняка, что у Лорримера имеются ключи? Если же убийца пришел со стороны – как объяснить закрытую входную дверь, нетронутую сигнальную систему и тот факт, что сам Лорример скорее всего его и впустил?
Он перешел к умывальным раковинам. Ни одна из них не показалась ему особенно грязной, но у самого края той, что ближе всех к двери, он заметил пятно слизи, напоминающей овсяную кашу. Дэлглиш наклонился над раковиной пониже и принюхался. Обоняние у него было необычайно острое: он сразу почувствовал, что из отверстия слива доносится слабый, но знакомый и неприятный запах рвоты. Ошибки быть не могло – кого-то здесь вырвало.
А миссис Бидуэлл тем временем откинула крышку корзины с грязным бельем. И воскликнула:
– Ну и ну! Корзина-то пустая!
Дэлглиш и Мэссингем повернулись к ней. Дэлглиш спросил:
– Что вы рассчитывали здесь найти, миссис Бидуэлл? – Да мистера Миддлмасса халат белый, вот что!
Она бросилась прочь из комнаты. Дэлглиш и Мэссингем – за ней. Она распахнула дверь Отдела документов и заглянула в лабораторию. Потом снова закрыла дверь и опершись на нее спиной, воскликнула:
– Пропал! На крючке его нет! Так где он тогда? Где белый халат мистера Миддлмасса?
– Почему вы ожидали найти его в корзине, миссис Бидуэлл? – спросил Дэлглиш.
Черные глазки миссис Бидуэлл вдруг стали огромными и воровато забегали туда-сюда. Немного погодя она испуганно и одновременно с явным удовольствием произнесла:
– Почему, почему! Кровь на нем была, вот почему. Лорримера кровь!
Глава 8
Наконец они спустились по главной лестнице к кабинету директора. Из библиотеки доносился неровный гул голосов, приглушенный и прерывистый, словно на похоронах. У входной двери стоял констебль-детектив, отстраненно-бдительно наблюдавший за происходящим, как человек, которому платят за то, чтобы он с готовностью переносил скуку, но был также готов незамедлительно действовать, если – непостижимым образом – эта скука будет вдруг нарушена.
Хоуарт оставил кабинет незапертым, ключ торчал в двери. Дэлглишу показалось интересным, что директор предпочел ждать в библиотеке вместе со своими сотрудниками. Однако трудно было понять, хотел ли Хоуарт продемонстрировать коллегам свою солидарность с ними, или просто тактично признавал, что его кабинет одним из первых должен был ранним утром удостоиться внимания миссис Бидуэлл и поэтому представляет для Дэлглиша особый интерес. Но последнее соображение было бы слишком тонким. Вряд ли можно было поверить, что Хоуарт не входил в кабинет с того момента, как было обнаружено тело. Если нужно было что-то убрать из кабинета, больше всего возможностей сделать это имел именно он.
Дэлглиш был готов к тому, что кабинет может оказаться весьма впечатляющим, но не ожидал, что настолько. Лепнина сводчатого потолка была великолепна и поражала радостным буйством форм: венки, раковины, ленты, вьющиеся лозы смешивались друг с другом изощренно и в то же время в строгом порядке. Камин выложен белым и пестрым мрамором с изящным резным фризом, на котором резвились нимфы и играющие на флейтах пастушки; классической формы каминная полка завершалась открытым сандриком. Скорее всего, догадался Адам, этот совершенных пропорций салон оказался слишком мал и не только не мог быть перегорожен, но не сумел бы вместить хотя бы одну рабочую лабораторию. Это спасло его от судьбы большей части помещений в доме – несомненно, из соображений административного и научного удобства, а не из-за сентиментальной приверженности полковника Хоггата к присущему этой комнате совершенству форм. Обстановка в кабинете была новой, но стиль был избран такой, чтобы не слишком бросаться в глаза: удалось найти компромисс между бюрократической ортодоксальностью и современным функционализмом. Слева от камина стоял большой застекленный книжный шкаф, справа – шкаф для личных вещей и вешалка для верхней одежды. Меж двумя высокими окнами располагался прямоугольный стол для совещаний с четырьмя стульями того типа, что предназначается для высших государственных служащих. Рядом – стальной сейф с наборным замком. Директорский письменный стол, очень простой, того же дерева, что и стол для заседаний, стоял против двери. На нем, кроме толстого, в чернильных пятнах листа промокательной бумаги, помещалась деревянная подставка для книг с «Кратким оксфордским толковым словарем», «Сборником цитат», «Тезаурусом»[17] Роже и «Словарем современного английского языка» Фаулера. Несколько необычный подбор книг для ученого, занимающегося естественными науками. Рядом – три металлических подноса для бумаг: «Входящие», «Исходящие» и «На подпись». На подносе для «Исходящих» – две желтые папки, верхняя помечена «Часовня: предложения о передаче в Министерство по охране окружающей среды»; вторая – большая, старая и растрепанная, много раз подклеенная, с надписью: «Новая Лаборатория – введение в строй».
Дэлглиша поразили пустота и обезличенность этой комнаты. Совершенно очевидно, что ее заново отремонтировали и обставили к прибытию сюда Хоуарта. Бледный, серо-зеленый ковер и того же тона квадратный коврик под письменным столом еще не вытерлись, а темно-зеленые занавеси на окнах хранили строгие складки. Комнату украшала только одна картина, стоявшая на каминной полке, но зато оригинал: ранний Стэнли Спенсер – «Успение Богородицы». Полные, странно укороченные, в варикозных венах ноги в широких алых панталонах уплывали вверх от кружка воздетых, изуродованных тяжким трудом рук к приемной комиссии серафимов, изумленно взирающих вниз. Эксцентричный выбор, подумал Дэлглиш, совершенно неуместный ни по времени, ни по стилю. Картина была единственным предметом в комнате, если не считать книг на столе, отражавшим личные вкусы: вряд ли можно было предположить, что картина прислана правительственным агентством. Во всем остальном кабинет казался незавершенным, скудно обставленным помещением, подготовленным к приезду неизвестного лица и все еще ожидающим, что наконец-то приобретет отпечаток личных вкусов и характера его обитателя. Трудно было поверить, что Хоуарт проработал здесь почти целый год. Миссис Бидуэлл, плотно сжав маленький твердый рот и прищурив глаза, обозревала комнату с явным неодобрением.
– Здесь все выглядит так, как обычно? – спросил Дэлглиш.
– А как же! Как кажное утро. Тут и делать-то вроде нечего, верно? А только учтите, я тут и пыль вытираю, и столы полирую, и ковер пылесосю. Ну, он-то и сам аккуратный, беспорядка не устраивает, это я вам прямо скажу. Не такой, как старый доктор Макинтайр. Вот уж это был человек! Ну, конечно, беспорядок устраивал – сам черт ногу сломит! Вы бы на его стол с утречка посмотрели! А дыму табачного! Иногда в комнате просто ничего за дымом не видать. У него на столе такой еще красивый череп стоял – для трубок. Его выкопали, когда трубы для новой пристройки – Отдела транспортных средствов – прокладывали. Он в земле больше чем двести лет пролежал, доктор Мак рассказывал. И он мне трещину показал, ну прям как чашка треснутая, там, где ему голову проломили. Вот уж это убивство никто никогда так и не раскрыл. А я прям скучаю потому черепу. Такой он был красивый. А еще у него тут снимки были, он сам, и друзья евонные с универстета, и весла над головами скрестили, а еще – цветные, с Шотландского нагорья, такие мохнатые коровы в озере бултыхаются, а еще одна – его отец с собаками; и жены его снимок тоже был, умерла ведь, бедняжка; еще Венеция – большой такой снимок, с гондолами и иностранцами всякими, разнаряженными вовсю, и еще каликатура – док Мак в охотничьей шляпе и приятель евонный на земле лежит – убитый, а док Мак с увеличительной лупой ищет следы. Это друг его один нарисовал. Ох и смешная картина была, прям животики надорвешь! И так уж мне все эти картины тут нравились! – И она взглянула на Спенсерово «Успение» с явным отсутствием энтузиазма.
– И ничего необычного сегодня утром вы здесь, в этой комнате, не замечаете?
– Ну, я уж сказала – все, как кажный день. Да сами посмотрите – чистенько все, как с иголочки. Ну, конечно, днем-то все по-другому тут, когда он работает. Да только он все всегда вот так оставляет, вроде утром и возвращаться не собирается.
Больше узнавать у миссис Бидуэлл было нечего. Дэлглиш поблагодарил ее и сказал, что она сможет уйти домой, как только проверит в библиотеке – у сержанта Рейнольдса, все ли сведения о том, где она провела прошлый вечер, у него имеются. Объяснял он ей это с присущим ему тактом, но старался напрасно: миссис Бидуэлл ответила весело и совершенно беззлобно:
– Смысла нет это на меня вешать или на Бидуэлла моего. Мы с ним на деревенском концерте весь вечер пробыли… Пятый ряд к заду, а сидели – с одной стороны Джо Мэйчин, он у нас сторож церковный, а с другой – Билли Варне, церковный староста. Так и сидели, пока показ не кончился. Никто никуда с полспектакля украдкой не уходил, как некоторые.
– А кто уходил украдкой, миссис Бидуэлл?
– А вы у него сами спросите. В конце ряда сидел, прям перед нами, джентельмент, в котором кабинете мы, может, сейчас как раз и стоим. Может, вам с ним поговорить надо? Попросить его сюда зайтить?
В ее голосе звучала надежда, и она нетерпеливо поглядывала на дверь, как охотничий пес, настороживший уши в ожидании команды «Апорт!».
– Мы обязательно займемся этим, спасибо, миссис Бидуэлл. А если нам понадобится снова поговорить с вами, мы с вами свяжемся. Вы нам очень помогли.
– Я подумала, может, я им всем кофий сварю? До того как домой пойду? Вреда ведь от этого никому не будет, верно? Бесполезно было предупреждать ее, что не следует ничего говорить ни сотрудникам Лаборатории, ни тем более всей деревне. Дэлглиш ни минуты не сомневался, что подробности осмотра туалетов и новость о пропаже окровавленного халата станут вскоре известны всем и каждому. Но болльшого вреда он в этом не видел. Убийца, конечно же, должен понимать, что полиция немедленно заинтересуется тем, что, по всей видимости, мог означать ложный вызов миссис Бидуэлл по телефону этим утром. На этот раз он имел дело с людьми умными, весьма опытными – пусть и хуже – в расследовании уголовных преступлений, хорошо знакомыми с процедурой полицейского расследования и с правилами, которыми он обязан руководствоваться при каждом своем шаге. Он нисколько не сомневался, что большинство из тех, кто сейчас ждал его в библиотеке, мысленно отслеживают каждое его действие практически поминутно.
И среди них находится убийца. Либо те, кто его знает.
Глава 9
Суперинтендент Мерсер отобрал двух сержантов из своей команды по принципу контраста или, может быть, стремясь учесть любые предвзятости, какие Дэлглиш мог иметь в отношении возраста и опытности своих подчиненных. Сержант Рейнольде был близок к окончанию срока службы, крепкий, широкоплечий, с раздумчивой манерой речи – полицейский старой школы; он родился и вырос на Болотах, сержант Андерхилл, лишь недавно получивший повышение, выглядел так молодо, что вполне мог быть его сыном. Его открытое мальчишеское лицо было полно такого вымуштрованного идеализма, что Мэссингему показалось – он откуда-то его знает. Впрочем, он тут же заподозрил, что видел это лицо на обложке полицейской рекламной брошюры, призывающей «в ряды», но в интересах гармонического сотрудничества решил оправдать Андерхилла за недостаточностью улик.
Четверо полицейских расположились за столом заседаний в кабинете директора. Дэлглиш инструктировал свою команду перед началом предварительного опроса сотрудников. Как всегда, он остро ощущал угнетающе быстрое течение времени. Было уже больше одиннадцати, и ему не терпелось поскорее закончить в Лаборатории и увидеться с мистером Лорримером-старшим. Материальные ключи к убийству его сына могли находиться в Лаборатории; ключ к самому человеку находился вне ее пределов. Однако его слова, ни его тон этого нетерпения не выдавали.
– Начнем с предположения, что телефонный звонок миссис Бидуэлл и смерть Лорримера связаны меж собой. Это означает, что звонил либо сам убийца, либо его сообщник. Не будем пока делать выводы о том, какого пола был звонивший, – это мы выясним точно у Бидуэлла, но, всей вероятности, это могла быть женщина. Так же возможно, что этот кто-то знал, что мистер Лорример должен был лечь вчера в больницу, но не знал, что место для него освободилось. Если бы старик был дома, уловка вряд ли могла быть успешной. Как справедливо заметила мисс Истербрук, никто не мог рассчитывать, что старик рано отправится спать и до сегодняшнего утра – до самого открытия Лаборатории – не обнаружит, что его сын не вернулся домой.
Если предположить, что убийца не знал, что промахнулся в своих расчетах, – сказал Мэссингем, – он первым делом постарался бы прийти сюда как можно раньше утром. И конечно, если предположить, что этот звонок не был двойным блефом. Это был бы тонкий тактический ход – заставить нас зря потратить время, запутать расследование и отсечь подозрение от всех, кроме тех, кто явился рано.
Но для одного из подозреваемых это мог быть еще более тонкий тактический ход, думал Дэлглиш. Появление миссис Бидуэлл в доме Хоуарта рано утром в результате телефонного вызова дало самому директору повод для столь раннего приезда в Лабораторию. Интересно, когда Хоуарт обычно здесь появляется? Этот вопрос тоже необходимо задать.
– Мы начнем с предположения, что это не был блеф, – сказал он. – Что убийца или его сообщник позвонил по телефону, чтобы отсрочить появление миссис Бидуэлл в Лаборатории и обнаружение трупа. Что же тогда он надеялся сделать? Подложить какую-то улику или, наоборот, уничтожить? Привести в порядок что-то такое, что недосмотрел? Вытереть начисто деревянный молоток? Уничтожить все свидельства того, что он здесь делал вчера вечером? Вернуть ключи в карман убитого? Но больше всего возможностей сделать это было у Блейклока, а ему с самого начала и брать-то их было незачем. Звонок дал бы кому-то возможность вернуть на место запасные ключи – в этот сейф. Но ведь это было бы вполне возможно сделать и без того, чтобы миссис Бидуэлл опоздала на работу. И, разумеется, возможно, что так и было сделано. Заговорил Андерхилл:
– Но реально ли, сэр, что звонок был рассчитан на то, чтобы задержать миссис Бидуэлл и дать убийце возможность вернуть ключи на место? Предположительно миссис Бидуэлл могла явиться в Биологический отдел первой, чтобы разложить свежие халаты. Но убийца не мог рассчитывать на это с уверенностью. Инспектор Блейклок или Бренда Придмор вполне могли по какой-то при чине появиться там раньше.
Дэлглиш полагал, что на этот риск убийца тем не мене вполне мог пойти, считая, что дело стоит того. По собственному опыту он знал, что утренняя рутина в учреждениях меняется крайне редко. Если только в обязанности Блейклока и входила утренняя проверка системы сигнализации в Лаборатории – а это еще один вопрос, который необходимо задать, он и Бренда Придмор скорее всего сразу же принялись бы за свою обычную работу в Отделе регистрации. Если бы все шло, как обычно, именно миссис Бидуэлл и должна была обнаружить труп. Любой другой человек, появившийся в Лаборатории до нее, должен был бы найти для этого убедительное объяснение, если только он не сотрудник Биологического отдела.
– Странное дело с этим пропавшим халатом, сэр, – сказал Мэссингем. – Вряд ли его забрали или уничтожили для того, чтобы помешать нам выяснить обстоятельства драки Миддлмасса с Лорримером. Этот отнюдь не поучительный, но заинтриговавший всех незначительный эпизод в считанные минуты должен был стать достоянием всех и вся в Лаборатории. Миссис Бидуэлл не упустила бы такой возможности.
И Дэлглиш, и Мэссингем размышляли над тем, насколько описание ссоры, сделанное миссис Бидуэлл крайне драматично и выразительно, соответствовало действительности. Было совершенно ясно, что она появилась в Лаборатории уже после того, как удар был нанесен, и поэтому на самом деле видела совсем немного. Дэлглиш с неприятным чувством распознал в этом знакомый феномен: желание свидетельницы, сознающей недостаточность своих показаний, приукрасить их, насколько возможно, чтобы не разочаровать полицию, вместе с тем оставаясь, опять-таки насколько возможно, в пределах истины. Очищенная от украшений, фактическая суть сообщенного миссис Бидуэлл была разочаровывающе незначительна:
«Про чего они спорили-то, я не возьму на себя сказать, а только знаю, что про женчину и что доктор Лорример огорчался, потому как она мистеру Миддлмассу звонила. Дверь-то открыта была, и услыхала, когда в женский тувалет мимо них шла. Ну, я так скажу, она ему звонила свиданье назначить, а доктору Лорримеру это не по ндраву пришлось. Чтоб мущина да так побелел, как он, я и не видала никогда. Прям как смерть белый стал. И платок носовой к лицу прижал, а платок-то в крови весь, и глаза черные поверх платка сверкают. А мистер Миддлмасс весь, как индюк, красный. От стыда, думаю. Ну, скажу я вам, мы тут, у Хоггата, к такому непривычные, чтоб старший состав на кулачки бился. Когда джентельменты настоящие с кулаками друг на дружку лезут, тут уж точно женчина виноватая. И с убивством этим то же самое, это я вам говорю».
– Мы выслушаем версию Миддлмасса об этом происшествии, – сказал Дэлглиш. – А теперь я хотел бы сказать несколько слов собравшимся в библиотеке. Затем мы с инспектором Мэссингемом начнем предварительный опрос: Хоуарт, две женщины – Анджела Фоули и Бренда Придмор, Блейклок, Миддлмасс и все другие, у кого нет твердого алиби. Я хотел бы, сержант, чтобы вы взялись за организацию обычной процедуры. Нужно, чтобы кто-то один из руководящего состава присутствовал в каждом отделе, пока будет идти обыск. Только они могут сказать, не изменилось ли что-нибудь у них в Лаборатории со вчерашнего дня. Искать нужно – по всей вероятности, без большой надежды на успех – недостающую страницу из тетради Лорримера, любое свидетельство того, чем еще он был занят здесь вчера вечером, кроме работы над делом об убийстве в меловом карьере, любое свидетельство того, что случилось с пропавшим халатом. Нужно тщательно обследовать все здание, особенно возможные пути доступа внутрь и выхода отсюда. Ночной дождь – неприятность. Скорее всего окажется, что стены вымыты дождем начисто. Но все же могут обнаружиться доказательства того, что он выбрался через окно одного из туалетов.
Вам нужно будет послать пару людей во двор и на лужайку. Земля мягкая после дождя, и если убийца приехал на машине или на мотоцикле, могут остаться отпечатки покрышек. Все, что обнаружится, мы можем сопоставить по индексу шин прямо на месте, не надо тратить время на отсылку вещдоков в лабораторию Столпола. Прямо напротив входа в Лабораторию – автобусная остановка. Выясните, в какое время здесь проходит автобус. Всегда есть шанс, что кто-то из пассажиров или экипажа мог что-нибудь заметить.
Мне бы хотелось, чтобы сначала проверили здание Лаборатории, и как можно быстрее: сотрудникам надо дать возможность приступить к работе. У них на руках дело о недавнем убийстве, и мы не имеем права держать Лабораторию закрытой дольше, чем это совершенно необходимо. Мне бы хотелось, чтобы они получили доступ к рабочим местам не позже завтрашнего утра.
Далее. В первой раковине мужского туалета обнаружено пятно, похожее на остатки рвоты. Запах из слива все еще достаточно четкий. Нужно срочно отправить пробу в лабораторию Столпола. Возможно, потребуется отвинтить муфту, чтобы добраться до сифона и посмотреть, что там на дне. Нам нужно выяснить, кто последний пользовался вчера туалетом и заметил ли он пятно на раковине. Если никто не | признает, что его вырвало вчера днем или не сможет представить свидетеля, что его вырвало, надо будет выяснить, что каждый из них ел вечером. Может быть, вырвало Лорримера: нужно получить информацию о содержимом его желудка. Еще мне хотелось бы, чтобы образцы его крови и волос были оставлены и здесь, в Лаборатории. Но этим займется доктор Блэйн-Томсон.
Рейнольде спросил:
– Мы считаем критическое время от шести пятнадцати, когда его в последний раз видели живым, до полуночи?
– Пока – да. Когда я увижусь с его отцом и получу подтверждение, что он звонил домой в восемь сорок пять, мы сможем эти рамки сузить. А более точное представление о времени смерти получим, когда доктор Блэйн-Томсон проведет пост-мортем.[18] Однако, судя по характеру окоченения, доктор Керрисон вряд ли сильно ошибся.
Но доктор Керрисон и не должен был сильно ошибаться, если убийцей был он. Ригор мортис – трупное окоченение – вещь, как известно, весьма ненадежная, и если бы он хотел обеспечить себе алиби, достаточно было изменить время наступления смерти на целый час, не вызвав никаких подозрений. Если же расчет времени был точен, ему не понадобилось бы и часа. Он проявил разумную предусмотрительность, вызвав полицейского хирурга подтвердить правильность его расчета времени смерти. Но мог ли доктор Грин при всем своем опыте в деле освидетельствования трупов не согласиться с мнением судебного патанатома-консультанта, если это мнение не оказалось абсолютно неправильным? Если Керрисон и был виновен, он очень мало рисковал, вызвав сюда Грина. Дэлглиш поднялся на ноги: – Так, – сказал он. – Давайте начинать.
Глава 10
Дэлглиш не любил, чтобы на его предварительных неформальных опросах, кроме него, присутствовало несколько полицейских: достаточно было одного. Поэтому записи делал Мэссингем. Впрочем, вряд ли они были необходимы – Мэссингем знал, что память у Дэлглиша почти абсолютная. И все же он считал такую практику весьма полезной. Они сидели рядом за столом заседаний в кабинете директора, а Хоуарт – вероятно, не желая в своем собственном кабинете сидеть кроме как за собственным столом, – остался стоять, небрежно прислонясь спиной к камину. Время от времени Мэссингем незаметно приподнимал веки – взглянуть на четко вырезанный надменный профиль на фоне классического фриза. На столе лежали три связки ключей: одна – из кармана убитого, другая – врученная им Блейклоком и третья – та, которую доктор Хоуарт брал из своего сейфа, чтобы воспользоваться ключом от замка, соединенного с сигнальной системой охраны. Все связки были совершенно одинаковы: один ключ от английского замка, два сейфовых – от входной двери и один, меньшего размера, на простом железном кольце. Никаких обозначений на ключах не было, видимо, из соображений безопасности.
– Существуют только эти три связки, больше – нет? – спросил Дэлглиш.
– Есть еще одна – в полицейском участке в Гайз-Марше. Больше – нет. Я, разумеется, проверил у них сегодня утром, на месте ли ключи. Они по-прежнему в полиции, в сейфе, под присмотром дежурного офицера; к ним никто не прикасался. Полиция должна иметь у себя ключи на случай, если сработает сигнал тревоги. Вчера такого сигнала не было.
Дэлглиш уже знал от Мерсера, что ключи, хранящиеся в полиции, проверяли. Он спросил:
– А самый маленький ключ?
– Это от Хранилища вещдоков. Система такая: все прибывающие к нам вешдоки, пройдя регистрацию, поступают в хранилище и остаются там до тех пор, пока их не передадут главе соответствующего отдела. Он, под свою ответственность, должен вручить вешдоки соответствующему сотруднику. Кроме того, у нас хранятся вешдоки, которые уже исследованы и ждут, пока их заберет полиция, а также те, что фигурировали на судебном процессе и возвращены к нам для уничтожения. Эти последние в основном наркотики. Они уничтожаются в инсинераторе, в присутствии одного свидетеля из сотрудников Лаборатории и полицейского офицера, ведущего расследование этого дела. Хранилище вещдоков тоже подключено к Общей системе. А электронной сигнализации, однако, вполне очевидно, что нам нужен ключ для внутренней системы охраны, когда общая отключена.
– И все внутренние двери Лаборатории и дверь вашего кабинета вчера вечером были защищены, поскольку была включена система внутренней охраны? Это означает, что злоумышленник мог выйти отсюда незамеченным только через окно одного из туалетов верхнего этажа. Все другие окна либо зарешечены, либо подсоединены к системе охраны, не так ли?
– Верно. Он, кстати, и войти мог тем же путем, это-то нас больше всего и тревожит. Но взобраться туда было бы не так уж легко, и к тому же сигнал тревоги прошел бы тотчас же, как только он попытался бы открыть дверь любого из основных помещений Лаборатории. Вскоре после моего прибытия мы обсуждали вопрос о том, чтобы обеспечить сигнальной системой и окна в туалетных помещениях, но это показалось нам не столь необходимым. За все семьдесят с лишним лет существования Лаборатории здесь еще не было случаев взлома или непрошеных вторжений.
– Когда запирается Лаборатория, каков точно установленный порядок действий?
– Право запирать Лабораторию имели только два сотрудника по связям с полицией и Лорример – как заместитель начальника службы безопасности. Он или дежурный сотрудник по связям с полицией отвечали за то, чтобы в Лаборатории и близлежащих помещениях не осталось никого из сотрудников, чтобы все внутренние двери были закрыты до того, как включат внутреннюю систему охраны, и, наконец, чтобы входная дверь была заперта на ночь. Сигнальная система связи с полицией в Гайз-Марше включается независимо оттого, изнутри заперта входная дверь, или снаружи.
– А другие ключи, обнаруженные на трупе, три – в кожаном чехле и один отдельно? Вам знаком хотя бы один из них?
– Три в чехле мне незнакомы, но один из них – явно ключ от машины. Отдельный ключ очень похож на ключ от часовни Рена. Если это и так, я не знал, что у Лорримера он есть. Но большого значения это не имеет. Правда, насколько мне известно, существует лишь один ключ от часовни, и тот висит на доске для ключей в кабинете старшего сотрудника по связям с полицией. Замок в часовне простой, но нас это не особенно волнует: там ничего по-настоящему ценного не осталось. Иногда архитекторы или члены археологического общества приезжают, чтобы посмотреть часовню, и мы даем им ключ под расписку в книге Регистрационного отдела. Но мы не разрешаем им проходить в часовню по территории Лаборатории. Они должны пользоваться черным ходом, со стороны Гайз-Марш-роуд. Уборщики, которых мы вызываем по контракту, берут ключ раз в два месяца – провести уборку и проверить отопление: нам приходится поддерживать там определенную температуру, потому что лепнина потолка и прекрасная резьба по дереву этого требуют, и мисс Уиллард время от времени заходит туда – вытирать пыль. Когда ее отец был пастором в Чевишеме, он порой совершал службу в часовне; я полагаю, у нее сохранилось сентиментальное отношение к этому храму.
Мэссингем вышел и принес из кабинета главного инспектора Мартина ключ от часовни. Он был точно такой же. В небольшой записной книжке, висевшей вместе с ключом, Мэссингем обнаружил запись: в последний раз ключом пользовалась мисс Уиллард в понедельник, двадцать пятого октября.
Хоуарт сказал:
– Мы подумывали о передаче часовни в ведение Министерства по охране окружающей среды, после того как и Лаборатория переедет в новое здание. То, что приходится тратить часть наших фондов на отопление и ремонт часовни, – предмет постоянного раздражения для Министерства финансов. Я организовал при часовне струнный квартет, и двадцать шестого августа мы провели там концерт, но вообще-то она никак не используется. Я полагаю, вы захотите ее осмотреть, и сама по себе она стоит того. Прекрасный образец церковной архитектуры конца семнадцатого века, хотя на самом деле это не Рен, а Александр Форт ее построил. А Рен на него очень сильно влиял.
– Как складывались ваши отношения с Лорримером? – спросил вдруг Дэлглиш.
Хоуарт ответил ему совершенно спокойно:
– Не очень хорошо. Я уважал его как биолога, и, разумеется, у меня не было претензий ни к его работе, ни к его сотрудничеству со мной как директором Лаборатории. Узнать его поближе было нелегко, и я не считал его таким уж симпатичным человеком. Но он был, по всей вероятности, одним из самых уважаемых серологов в нашем ведомстве, и нам будет его очень недоставать. Если у него и были недостатки, то прежде всего – нежелание доверять кому-либо самостоятельную работу. У него в отделе было два сотрудника-серолога специально для определения групп жидкой крови и пятен, образцов слюны и спермы, но он непременно вел все исследования по убийствам сам. Помимо исследований по делам об убийстве и присутствия на судебных процессах и на местах преступлений, он довольно много преподавал: читал лекции на курсах следователей и на курсах полицейской подготовки.
Черновая тетрадь Лорримера лежала на столе. Дэлглиш подтолкнул ее к Хоуарту и спросил:
– Вы это раньше видели?
– Его черновую тетрадь? Да, думаю, видел: у него в отделе или у него в руках – когда он носил ее с собой. Он был скрупулезно аккуратен и не терпел записей на отдельных листках или клочках бумаги. Все имевшее хоть какое-то значение заносилось в эту тетрадь, а потом – в дело. Клэр Истербрук сказала мне, что здесь нет последней страницы.
– Поэтому-то нам особенно интересно знать, что именно он делал здесь вчера вечером, кроме исследования по делу об убийстве в меловом карьере. Он, конечно, мог пройти в любую из лабораторий других отделов?
– Да, если он отключил внутреннюю систему сигнализации. Насколько мне известно, обычно он, оставаясь последним в помещении, запирал входную дверь на английский замок и еще на засов. Внутренние двери он проверял и включал систему сигнализации, только когда уже совсем уходил. Ведь очень важно, чтобы система не сработала случайно.
– Был ли он достаточно компетентен, чтобы проводить исследования в каком-то другом отделе?
– Зависит оттого, что он хотел сделать. Разумеется, главным его занятием было опознание и определение групп биологических материалов: крови, пятен телесных выделений, исследование волокон, животных и растительных тканей. Но он был весьма компетентным ученым в области естественных наук вообще. Его интересы были очень широки – я имею в виду научные интересы. Судебные биологи, особенно в небольших научно-исследовательских лабораториях, какой наша Лаборатория до сих пор и являлась, обычно бывают эрудированны в самых разных областях науки. Но он вряд ли решился бы воспользоваться наиболее сложными из приборов в Отделе исследования орудий и инструментов, масс-спектрометром, например.
– А вы сами не имеете представления о том, что он мог делать?
– Ни малейшего. Я знаю, что он заходил сюда, в кабинет. Мне надо было отыскать фамилию хирурга-консультанта, дававшего свидетельские показания для защиты по одному из наших старых дел, и, уходя вчера вечером, я оставил медицинский справочник у себя на столе. Сегодня утром справочник стоял на месте в библиотеке. Мало что раздражало Лорримера больше, чем отсутствие библиотечных книг на месте. Но если он заходил в мой кабинет вчера вечером, то я не могу представить себе, что его целью было проверить, достаточно ли аккуратно я обращаюсь со справочниками.
Завершая беседу, Дэлглиш спросил его о том, где он был и что делал прошлым вечером.
– Играл на скрипке в деревенском концерте. Пастору необходимо было заполнить небольшую паузу – минут пять или чуть больше, и он спросил меня, не сыграет ли струнный квартет что-нибудь, как он выразился, коротенькое и веселое. Исполнителями были я, аптекарь, один из сотрудников Отдела исследования документов и машинистка из Общей канцелярии. Мисс Истербрук должна была бы исполнять партию первой виолончели, но она была приглашена на обед, и приглашение было для нее столь важным, что не пойти она не могла. Так что она не смогла принять участие в концерте. Мы исполняли «Дивертисмент» ре-бемоль Моцарта, третьим номером в программе.
И вы оставались там до конца концерта?
– Я собирался. Но получилось так, что в зале была невероятная духота, и перед самым антрактом в восемь тридцать я потихоньку вышел на свежий воздух. И не вернулся.
Дэлглиш спросил, что же он точно делал.
– Ничего. Я посидел на плоском надгробии минут двадцать. Потом ушел.
– Вы кого-нибудь видели? Кто-нибудь видел вас?
– Я видел «лошадку».[19] Насколько я знаю, это должен был быть Миддлмасс, заменивший главного инспектора Мартина. Он скакал и прыгал по кладбищу, вполне довольный собой – так мне показалось, – и даже пощелкал зубами на одного из ангелов на каком-то памятнике. Потом к нему присоединилась целая компания, отплясывавшая танец «моррис»: они прошли прямо через кладбище из паба «Простофиля». Зрелище было поразительное. Луна мчалась сквозь облака, а эти странные фигуры с позванивающими колокольчиками, в шляпах, украшенных еловыми ветками, двигались ко мне из темноты, средь клочьев поднимающегося от земли тумана… Казалось, идет какой-то экстравагантный фильм или балет, недоставало лишь музыки где-нибудь на заднем плане, не очень тонкой, второсортной, лучше всего – Стравинского. Я сидел на камне совершенно неподвижно, чуть поодаль, не думаю, что они меня заметили. Во всяком случае, я ничем не дал о себе знать. «Лошадка» присоединилась к ним, и все отправились в зал. Потом я услышал деревенскую скрипку. Кажется, я посидел там еще минут десять и ушел. Остаток вечера я бродил вдоль дамбы Лимингс-Дайк и вернулся домой около десяти часов. Моя сестра по отцу – Доменика – сможет это подтвердить.
Еще некоторое время они обсуждали, какие административные меры следует принять, чтобы помочь расследованию. Доктор Хоуарт сказал, что перейдет в кабинет мисс Фоули, освободив свой собственный для работы полиции. Возможности открыть Лабораторию в течение дня, к сожалению, не представится, но Дэлглиш выразил надежду, что работа сможет возобновиться не позднее завтрашнего утра. Прежде чем Хоуарт ушел, Дэлглиш задал ему еще один вопрос:
– Все, с кем я беседовал, с уважением относились к доктору Лорримеру как специалисту. Но что он был за человек? Что, например, вы знали о нем, кроме того, что он – судебный биолог?
Доктор Хоуарт холодно ответил:
– Ничего. Я и не думал, что мне следует знать что-то кроме того, что он – судебный биолог. А теперь, если у вас нет ко мне срочных вопросов, я должен позвонить в Организационный отдел – убедиться, что из-за волнений, вызванных его столь эффектным уходом, они не забудут прислать ему замену.
Глава 11
Юность способна быстро восстанавливать силы – как физические, так и душевные. Бренда Придмор скоро оправилась от шока, потрясшего ее, когда она обнаружила труп Лорримера. Она категорически отказалась отправиться домой и, к тому времени как Дэлглиш смог побеседовать с ней, была совершенно спокойна и, более того, очень хотела рассказать, как все произошло. С облаком пышных золотисто-каштановых волос и россыпью веснушек на загорелом от солнца и ветра лице, Бренда являла собой картину истинно сельского здоровья. Но в серых глазах ее светился ум, а рот был нежным и чувственным. Через стол она смотрела на Дэлглиша внимательно и напряженно, словно послушный ребенок, но без всякого страха. Адам понимал, что за свою коротенькую жизнь она привыкла, что мужчины относятся к ней с отеческой добротой, и теперь не сомневалась, что и эти незнакомые офицеры полиции отнесутся к ней точно так же. Отвечая на вопросы Дэлглиша, она подробно и точно описала все, что случилось с ней с момента ее приезда в Лабораторию в это утро, вплоть до обнаружения трупа. – Вы прикасались к нему?
– О нет! Я встала на колени и, мне кажется, протянула руку – пощупать его лицо. Больше ничего. Понимаете, я знала, что он уже умер.
– А потом?
– Не помню. Знаю, что бросилась вниз по лестнице, а инспектор Блейклок стоял внизу и смотрел вверх, на меня. Я не могла говорить, но я так думаю, что он по моему лицу догадался, что что-то случилось. Потом помню – я сидела на стуле у кабинета главного инспектора Мартина и смотрела на портрет полковника Хоггата. Потом совсем ничего не помню, а потом пришли доктор Хоуарт и миссис Бидуэлл.
– Вы не думаете, что кто-то мог пройти мимо вас и выйти из здания, пока вы там сидели?
– Вы хотите сказать – убийца? Не представляю даже, как он мог бы пройти. Конечно, я была не очень внимательна, только я же не в обмороке была, никаких таких глупостей со мной не случилось. Уверена, я б заметила, если б кто-нибудь через вестибюль прошел. А даже если б он мимо прокрался незамеченным, он бы прямо на доктора Хоуарта наскочил, верно ведь?
Дэлглиш расспросил ее о ее работе в Лаборатории, о том, хорошо ли она знала доктора Лорримера. С безыскусной доверчивостью она говорила и говорила о своей жизни, о коллегах, о своей увлекательной работе, об инспекторе Блейклоке, который был так добр к ней и который недавно потерял единственную дочь. И каждой своей фразой, не сознавая того, она говорила гораздо больше, чем ей самой было известно. И дело вовсе не в том, что она глупышка, думал Мэссингем, просто она честна и непосредственна. И впервые они услышали, что кто-то говорит о Лорримере с искренним расположением.
– Он всегда был так ужасно добр ко мне, хоть я и не работала в Биологическом отделе! Конечно, он был очень серьезный человек. И на нем такая большая ответственность лежала. Биологический – ужасно перегруженный отдел, и он должен был работать допоздна, почти что каждый вечер. Результаты все проверял, задолженности подгонял. Я так думаю, он расстраивался, что не его выбрали сменить доктора Мака. Только он мне этого никогда не говорил, – ну, просто не стал бы, верно ведь? – я же совсем молодая и должность у меня маленькая, а он слишком делу своему предан.
– А вы не думаете, что кто-то мог неправильно понять его интерес к вам и позавидовать, а то и приревновать? – спросил Дэлглиш.
– Приревновать доктора Лорримера из-за того, что он иногда задерживался у моей конторки – поговорить про мою работу? Из-за того, что был такой добрый ко мне? Но он же старый был! Это же просто глупо!
Склонившись над своими записями и пряча улыбку, Мэссингем сделал несколько быстрых – стаккато – штрихов карандашом и подумал, что, может, и впрямь – глупо.
Дэлглиш продолжал:
– Кажется, накануне его смерти тут произошла неприятность, когда в Лабораторию заходили дети доктора Керрисона? Вы тогда были в вестибюле?
– Вы имеете в виду, когда он вытолкал мисс Керрисон из зала? Знаете, на самом деле он ее не толкал, а только говорил с ней очень резко, это правда. Она пришла с маленьким братишкой, и они хотели подождать доктора Керрисона. А доктор Лорример посмотрел на них, ну, будто он их прямо ненавидит. Совсем на него не похоже. Я думаю, он какой-то ужасный стресс переживал. Может, у него предчувствие было, что он скоро умрет. А знаете, что он мне сказал, когда вещдоки по убийству в меловом карьере прибыли? Он сказал, только собственной смерти надо бояться. Правда ведь, необыкновенные слова, как вы думаете?
– Очень странные, – согласился Дэлглиш.
– И это мне еще одну вещь напоминает. Вы ведь сами сказали, что все может быть важно. Ну, ему очень странное письмо вчера утром пришло. Потому он и задержался у моей конторки, чтоб я могла передать ему личную почту. Но был только этот тонкий коричневый конверт с адресом печатными буквами – от руки написанными печатными буквами, заглавными! И его фамилия – больше ничего, – ничего не написали, ни «доктору», ни «главному биологу» – Странно, правда?
– И часто ему личные письма сюда приходили?
– О нет, на самом деле совсем не приходили. В шапке на лабораторной бумаге для писем указано, чтобы все сообщения адресовались на имя директора. Мы здесь занимаемся только получением вещдоков, а вся корреспонденция идет в Общую канцелярию, там ее сортируют. Мы только передаем личные письма, но их совсем немного.
Во время быстрого предварительного осмотра личного кабинета Лорримера, в котором царил безукоризненный порядок, Дэлглиш не обнаружил никакой личной корреспонденции. Он спросил, не знает ли мисс Придмор – может быть, доктор Лорример уходил домой в обеденный перерыв? Она ответила, что уходил. Следовательно, вполне возможно, что он унес письмо домой. Это могло означать многое, но могло и ничего не означать. Просто еще один мелкий факт, который необходимо расследовать.
Он поблагодарил Бренду Придмор и снова напомнил ей, что она должна прийти к нему, если вспомнит что-либо важное, какой бы мелочью это ни казалось. Бренда не привыкла ничего скрывать. Было совершенно очевидно – что-то с ней произошло. Она покраснела и опустила глаза. Эта метаморфоза – от открытой, радостной доверчивости к виноватому виду провинившейся школьницы – была и трогательна, и комична.
– Ну, что? – спросил Дэлглиш.
Она не произнесла ни слова, но заставила себя посмотреть ему прямо в глаза и покачала головой.
– Расследование убийства не бывает приятным. Как и в большинстве жизненных неприятностей, тут может иногда показаться, что легче всего не вмешиваться, держаться подальше от всей этой грязи. Но это невозможно. При расследовании убийства скрыть правду иногда означает то же, что солгать.
– А если человек просто передает информацию? Может, что-то очень личное, чего он не имеет права знать? И это бросит подозрение на кого-то, кто вовсе не виноват?
Дэлглиш очень мягко ответил:
– Вам надо только поверить нам. Постарайтесь поверить, хорошо?
Она кивнула и прошептала «да», но больше ничего не сказала. Он рассудил, что теперь не время настаивать и, отпустив Бренду, вызвал Анджелу Фоули.
Читать бесплатно другие книги:
