Смерть эксперта-свидетеля Джеймс Филлис

Глава 12

В противоположность безыскусной доверчивости Бренды Придмор Анджела Фоули взирала на них вежливым, но совершенно непроницаемым взглядом. Внешность этой молодой женщины была совершенно необычной: округлое, сужающееся к подбородку лицо, с необычайно широким и слишком высоким лбом, легкие и тонкие, как у ребенка, волосы цвета спелой ржи зачесаны назад и заплетены в тугую косу, короной венчающую голову. Глаза – небольшие, с косым разрезом и так глубоко сидящие, что Дэлглишу трудно было определить, какого же они цвета. Маленький рот над острым подбородком необщительно сжат. На Анджеле было платье из тонкой, желтовато-коричневой шерсти, а поверх – открытая по бокам, вязанная замысловатым узором безрукавка. На ногах – низкие шнурованные сапожки. Тщательно продуманный стиль создавал просто-таки экзотический контраст с ортодоксальной миловидностью Бренды и ее аккуратным, вручную вязаным ансамблем из блузки и жакета.

Если она и была расстроена насильственной смертью двоюродного брата, ей прекрасно удавалось скрывать свое горе. Она рассказала, что работает секретарем директора, уже пять лет – сначала у доктора Макинтайра, теперь у доктора Хоуарта. До этого она работала машинисткой-стенографисткой в Общей канцелярии, поступив в Лабораторию Хоггата прямо из школы. Ей двадцать семь лет. Раньше она снимала однокомнатную квартиру в Или, но два года назад поселилась в Спрогговом коттедже вместе с подругой. Весь вчерашний день они провели вдвоем. Эдвин Лорример и его отец были ее единственными родственниками, но они виделись друг с другом очень редко. Родственные отношения в их семье, пояснила она так, будто это было вполне естественно в этом мире, никогда не были близкими.

– Следовательно, вам мало что известно о его личных делах? О его завещании, например?

– Нет, ничего не известно. Когда наша бабушка оставила все деньги ему и нас пригласили в контору поверенного, Эдвин сказал, что сделает меня своей наследницей. Но я думаю, он тогда просто испытывал комплекс вины из-за того, что я не была упомянута в завещании. Полагаю, его слова ничего не означали. И кроме того, он мог просто передумать.

– А вы помните, сколько оставила ваша бабушка? Она помолчала с минуту. Будто рассчитывает, подумал Дэлглиш, чтО прозвучит менее подозрительно – заявление, что она знает, или – что совершенно не в курсе? Потом сказала:

– Кажется, около тридцати тысяч. Не знаю, сколько там теперь.

Он кратко, но весьма тщательно опросил ее о событиях сегодняшнего утра. У нее с подругой была машина – «мини», но Анджела обычно ездила на работу на велосипеде. Так же она приехала и сегодня, в свое обычное время, без чего-то девять, и с удивлением увидела, что доктор Хоуарт и миссис Бидуэлл едут на машине прямо перед ней. Дверь открыла Бренда Придмор. Инспектор Блейклок спускался по лестнице. Именно он и сообщил об убийстве. Все оставались в зале вестибюля, пока доктор Хоуарт ходил в Биологический отдел. Инспектор Блейклок по телефону вызвал полицию и доктора Керрисона. Когда доктор Хоуарт вернулся вниз, он попросил ее пойти вместе с инспектором Блейклоком и проверить ключи. Из всего штата Лаборатории только она и директор знают комбинацию цифр сейфового замка в его кабинете. Директор остался в вестибюле, по-видимому, чтобы поговорить с Брендой Придмор. Ключи были на месте – в ящике сейфа, и они с инспектором Блейклоком там их и оставили. Она снова набрала шифр, заперла шкаф и вернулась в зал.

Доктор Хоуарт прошел к себе в кабинет – звонить в Министерство внутренних дел, сказав сотрудникам, чтобы они подождали в зале вестибюля. Потом, когда прибыли полицейские, доктор Хоуарт вместе с ней поехал на своей машине к мистеру Лорримеру-старшему сообщить о случившемся. Там он оставил ее со стариком, а сам вернулся в Лабораторию. А она позвонила подруге. Вместе с мисс Моусон они пробыли там до тех пор, пока, примерно через час, не приехали жена пастора – миссис Суоффилд и полицейский констебль.

– Что же вы делали в Коттедже за мельницей?

– Приготовила чай и отнесла его дядюшке. Мисс Моусон почти все время была на кухне, мыла после него посуду. В кухне было не очень-то прибрано, полно немытой посуды со вчерашнего дня.

– И как, по-вашему, ваш дядюшка?

– Обеспокоен и немного сердит из-за того, что его бросили одного. Мне кажется, он еще не понял, что Эдвин умер.

Казалось, дальнейшие расспросы мало что могут дать. Насколько она знала, у ее кузена не было врагов. Она и представления не имела, кто мог его убить. Ее голос – высокий и довольно монотонный, похожий на голос маленькой девочки, – заставлял предположить, что все происходящее не очень-то ее волнует. Она не высказывала ни сожалений, не предположений, отвечала на все вопросы совершенно спокойно, безразличным тоном. Дэлглиш мог бы быть просто случайным посетителем, стремящимся удовлетворить свое любопытство, разузнав подробности каждодневной лабораторной рутины. Он почувствовал к ней инстинктивную антипатию. Скрыть ее было совсем не трудно, но ему самому это показалось интересным: впервые за много лет человек, подозреваемый в убийстве, вызвал у него такую непосредственную физическую реакцию. Однако ему хотелось бы разобраться: действительно ли он рассмотрел в ее глубоко сидящих скрытных глазах пренебрежение, даже презрение, или это ему показалось из-за овладевшего им предубеждения? Он много бы дал, чтобы узнать, какие мысли роятся за этим высоким, чуть шишковатым лбом.

Когда она вышла, Мэссингем сказал:

– Странно, что доктор Хоуарт послал с Блейклоком именно ее проверить ключи. Он, должно быть, сразу понял, какое значение они могут иметь. Доступ в Лабораторию – главный вопрос в этом деле. Почему же он сам не пошел проверять? Он же знал комбинацию цифр?

– Слишком горд, чтобы пригласить с собой свидетеля, и слишком умен, чтобы пойти без него. К тому же мог решить, что важнее остаться, присмотреть за всем в вестибюле. Во всяком случае, он позаботился о том, чтобы Анджелу Фоули сопровождали. Одну ее он ведь не послал. Ну, давайте посмотрим, что нам Блейклок по этому поводу скажет.

Глава 13

Как и доктор Хоуарт, инспектор Блейклок предпочел не садиться. Он стоял по стойке «смирно» по ту сторону стола, лицом к Дэлглишу, как солдат, нарушивший дисциплину. Дэлглиш прекрасно понимал, что нечего и пытаться убеждать его, чтобы он чувствовал себя свободнее. Впервые Блейклок познакомился с тем, как следует отвечать на допросе, когда был еще младшим полицейским и выступал свидетелем на судебных процессах. Он сообщал только ту информацию, которую от него требовали, не больше и не меньше; глаза его были устремлены в одну точку, сантиметрах в тридцати над правым плечом Дэлглиша. Когда не дрогнувшим, лишенным выражения голосом он назвал свои имя и фамилию, Дэлглиш прямо-таки ждал, что он вот-вот протянет правую руку, чтобы положить ее на Библию, и произнесет клятву.

В ответ на вопросы Дэлглиша он подробно описал все, что делал с момента выезда из дома в Или и после прибытия в Лабораторию. Его рассказ о том, как был обнаружен труп, совпадал с тем, что рассказала им Бренда Придмор. Как только он увидел ее лицо, когда она спускалась вниз по лестнице, он сразу понял – что-то случилось, и бросился наверх, в Биологический отдел. Не стал ждать, пока она что-нибудь скажет. Дверь была открыта, и свет включен. Он описал положение тела с такой точностью, словно застывшие контуры трупа отпечатались на сетчатке его глаз. Он тотчас же понял, что Лорример мертв. Он не прикасался к мертвому, только – совершенно инстинктивно – пощупал рукой в кармане его халата: убедился, что ключи на месте.

– Когда вы приехали сегодня утром в Лабораторию, вы, прежде чем войти, подождали, пока мисс Придмор подойдет к вам. Почему? – спросил Дэлглиш.

– Я увидел, как она вышла из-за угла нашего здания, после того как отвела на место велосипед. Подумал, что вежливо будет подождать ее, сэр. И мне не пришлось бы потом снова отпирать дверь, чтобы ее впустить.

– А все три замка и система охраны были в полном порядке?

– Да, сэр.

– Вы делаете общий проверочный обход здания сразу по прибытии?

– Нет, сэр. Конечно, если б я обнаружил непорядок с каким-то из замков или на панели сигнальной системы, я сразу же пошел бы с проверкой. Но все было в порядке.

– Вы сказали, что телефонный звонок мистера Лорримера-старшего был для вас неожиданностью. Разве вы не заметили машины доктора Лорримера, когда приехали утром на работу?

– Нет, сэр. Старший научный состав пользуется гаражом в самом конце здания.

– Почему вы послали мисс Придмор выяснить, здесь ли доктор Лорример?

– Я не посылал, сэр. Она выскользнула под конторкой прежде, чем я успел ее задержать.

– Значит, вы почувствовали, что что-то произошло?

– На самом деле – нет, сэр. Я никак не ожидал, что она его там найдет. Но кажется, мне на минуту пришло в голову, что, возможно, ему стало плохо.

– Что за человек был доктор Лорример, инспектор?

– Он был главным биологом, сэр.

– Это я знаю. Я спрашиваю, что он был за человек – как человек, как сотрудник?

– По-настоящему-то я его не знал, сэр. Он не из тех был, кто у конторки поболтать останавливается. Но отношения у меня с ним были нормальные. Он был хорошим судебным экспертом.

– Мне говорили, что он проявлял интерес к Бренде Придмор. Разве это не означает, что он время от времени останавливался у конторки – поболтать?

– Не больше чем на несколько минут, сэр. Он любил время от времени поговорить с девочкой. Да ведь все любят. Приятно, что у нас в Лаборатории такое молоденькое существо появилось. Она хорошенькая, очень старается, и энтузиазма у нее – хоть отбавляй. Я думаю, доктор Лорример хотел как-то ее подбодрить.

– Не более того, инспектор?

– Нет, сэр, – невозмутимо ответил Блейклок. Потом Дэлглиш расспросил его о том, где он был и что делал накануне вечером. Блейклок сказал, что вместе с женой они купили билеты на деревенский концерт, хоть жене и не очень хотелось туда идти – голова сильно болела. У нее бывают головные боли на почве синусита, они ее иногда просто выводят из строя. Но Блейклоки все-таки были на первой части программы и ушли в перерыве из-за этой самой головной боли. Он вел машину. Домой, в Или, они приехали примерно без четверти десять. Они с женой живут в современном бунгало на окраине города. Соседей поблизости нет, и он не думает, что кто-то мог заметить, когда они вернулись. Дэлглиш сказал:

– Впечатление такое, что никто не хотел остаться на вторую часть концерта. Прямо какое-то всеобщее нежелание. Зачем же вам надо было ехать туда, раз ваша жена плохо себя чувствовала?

– Доктор Макинтайр – это наш бывший директор, сэр, – любил, чтобы сотрудники Лаборатории принимали участие в деревенских мероприятиях, и главный инспектор Мартин тоже так считает. Вот я и купил билеты, а жена решила, раз они куплены, надо ими воспользоваться. Надеялась, может, на концерте забудет про свою боль головную. Но первая часть была довольно шумная, так что ей только хуже стало.

– Вы заезжали за ней домой или встретились прямо здесь?

– Она приехала пораньше, автобусом, сэр, и провела день с миссис Дин, женой священника. Они – давние друзья. Я заехал за женой после работы, в шесть часов. Перед концертом поужинали там, рыбу с жареной картошкой ели.

– Вы всегда уходите в это время?

– Да, сэр.

– Кто же запирает Лабораторию, если ученые задерживаются после того, как вы ушли?

– Я всегда проверяю, кто остался, сэр. Если продолжают работать младшие научные сотрудники, тогда приходится задержаться, пока они не закончат. Но это не очень обычно, сэр. У доктора Хоуарта тоже есть ключи, он, если задерживается, сам систему сигнализации проверяет и запирает Лабораторию.

– А доктор Лорример часто оставался на работе после вашего ухода?

– Три-четыре вечера в неделю, сэр. Но я никогда не беспокоился, если он должен был запирать. Он был очень добросовестный.

– Он впустил бы кого-нибудь в помещение, если оставался один?

– Нет, сэр, только если кого из сотрудников Лаборатории, тогда могло быть. Или кто из полиции. Но тогда он полицейского должен был знать в лицо. Он никого бы не впустил без дела. Доктор Лорример очень строгий был к тем, у кого в Лабораторию допуска не было.

– Поэтому он и попытался позавчера силой выставить мисс Керрисон отсюда?

Инспектор Блейклок ни на мгновение не утратил выдержки:

– Я не сказал бы, что он ее силой выставил, сэр. Он девочку и пальцем не тронул.

– Вы не могли бы точно описать мне, что на самом деле произошло, инспектор?

– Мисс Керрисон с младшим братишкой пришли встретить отца. В то утро доктор Керрисон читал лекцию на подготовительных курсах инспекторов. Я предложил мисс Керрисон посидеть на стуле, подождать, но тут как раз доктор Лорример спустился к нам – проверить, прибыл ли деревянный молоток, который надо было исследовать. Увидел детей и спросил, довольно повелительно, что они тут делают. И сказал, что судебно-медицинская лаборатория – не место для детей. Мисс Керрисон ответила, что не собирается уходить, так что он подошел к ней, вроде хотел ее выставить. Он был очень бледный, прямо белый, очень странно выглядел, так мне показалось. Он ее пальцем не тронул, но она, видно, испугалась, что тронет. Я думаю, она очень нервная, сэр. Она как завизжит, как закричит: «Я вас ненавижу, ненавижу!» Доктор Лорример пошел наверх, а Бренда стала успокаивать девочку.

– И мисс Керрисон с младшим братом ушла, не дождавшись отца?

– Да, сэр. Доктор Керрисон спустился минут через пятнадцать, и я сообщил ему, что дети приходили за ним, но уже ушли.

– Вы рассказали ему об этом инциденте?

– Нет, сэр.

– Такое поведение типично для доктора Лорримера?

– Нет, сэр. Но в последние несколько недель он не очень хорошо выглядел. Думаю, он какое-то нервное напряжение переживал.

– А вы не знаете, что вызвало это напряжение?

– Нет, сэр.

– У него враги были?

– Мне это неизвестно, сэр.

– Так что вы не представляете, кто мог бы желать ему смерти?

– Нет, сэр.

– После того как обнаружили труп доктора Лорримера, доктор Хоуарт послал вас вместе с мисс Фоули проверить, на месте ли его связка ключей. Не можете ли вы точно описать, что именно вы и мисс Фоули делали у сейфа?

– Мисс Фоули открыла сейф. Только она и директор знают комбинацию цифр.

– Вы наблюдали?

– Да, сэр, но я не запомнил шифр. Я наблюдал, как она поворачивает диск и устанавливает цифры.

– А потом?

– Она вытащила металлический ящичек и открыла. Он не был заперт. Ключи были в ящичке.

– Вы внимательно следили за ней все время, инспектор? Вы абсолютно уверены, что мисс Фоули не могла незаметно для вас вернуть ключи в ящик?

– Нет, сэр. Это было бы совершенно невозможно.

– И последнее, инспектор. Когда вы пошли наверх, туда, где находился труп, мисс Придмор оставалась в вестибюле одна. Она сказала мне, что совершенно уверена, что в то время никто не мог выскользнуть из Лаборатории. Вам в голову такая возможность не приходила?

– Что он мог пробыть здесь всю ночь, сэр? Да. Но он не мог прятаться в комнате главного сотрудника по связям с полицией, иначе я увидел бы его, когда зашел туда выключить систему внутренней сигнализации. Это помещение – самое близкое к входной двери. Еще, я думаю, он мог бы скрываться в кабинете директора, но не могу представить, как он мог пройти через вестибюль и отпереть входную дверь незаметно для мисс Придмор, хоть она и была в состоянии шока. Дверь ведь не была открыта, ему надо было бы отпереть английский замок.

– А вы совершенно уверены, что ваша связка ключей постоянно была при вас вчера вечером?

– Совершенно уверен, сэр.

– Благодарю вас, инспектор. Пока это все. Попросите сюда мистера Миддлмасса, будьте добры.

Глава 14

Завотделом по исследованию документов вошел в кабинет легкой, уверенной походкой. Без всякого приглашения, он удобно устроился в директорском кресле, закинув одну длинную ногу на колено другой, и смотрел на Дэлглиша, вопросительно приподняв бровь, словно гость, не ожидающий от хозяина ничего, кроме надоедной скуки, но из вежливости не желающий этого никак выказать. На нем были свободные брюки из коричневого вельвета, бежевый, из тонкой шерсти свитер с высоким горлом, пурпурного цвета носки и мягкие кожаные башмаки без шнуровки. От всего этого веяло этакой небрежной неофициальностью, но Дэлглиш отметил, что брюки были от хорошего портного, свитер – из дорогого кашемира, а башмаки шиты на заказ. Он бросил взгляд на объяснительную записку, где Миддлмасс изложил, что он делал и где был накануне вечером, после семи. В отличие от коллег Миддлмасс писал пером, а не шариковой ручкой, почерк – изящный, с наклоном вправо, буквы удлиненные и узкие. В результате получилось нечто весьма декоративное, но совершенно неразборчивое. Такого почерка Дэлглиш от него совершенно не ожидал.

– Прежде чем мы займемся вот этим, не могли бы вы рассказать мне о вашей ссоре с Лорримером? – сказал он.

– Вы имеете в виду мою версию происшедшего в противоположность предложенной миссис Бидуэлл?

– Я имею в виду правду, в противоположность досужим предположениям.

– Эпизод получился не особенно поучительный, и я не могу сказать, что тут есть чем похвастать. Но большого значения он не имеет. Я как раз занимался делом об убийстве в меловом карьере, когда услышал, что Лорример выходит из умывалки. У меня было к нему личное дело, и я хотел сказать ему пару слов по этому поводу. Я окликнул его и попросил зайти. Мы поговорили, повздорили, он замахнулся, а я отреагировал, дав ему по носу. Кровь из носа весьма эффектно залила мой халат. Я извинился. Он ушел.

– Из-за чего же вы повздорили? Из-за женщины?

– Ну, это-то вряд ли, коммандер, не с Лорримером же из-за женщины вздорить! Я думаю, Лорример знал, что существуют люди двух разных полов, но вряд ли одобрял такое разделение. Вопрос был частный, не очень значительный. О том, что случилось пару лет назад. Не имеющий отношения к нашей Лаборатории.

– Итак, создается некая картина: вы занимаетесь исследованием вешдока по делу об убийстве; вещдок явно очень важный, раз вы сами решили им заняться; однако вы не настолько поглощены исследованием, чтобы не слышать шагов за дверью. Вы даже узнали шаги Лорримера. Момент кажется вам вполне подходящим, чтобы попросить его зайти и обсудить что-то такое, что случилось пару лет назад, что-то такое, о чем вы вполне могли не вспоминать все это время, но что теперь настолько раздражает вас обоих, что вы готовы сбить друг друга с ног.

– В такой трактовке это звучит весьма эксцентрично.

– В такой трактовке это звучит абсурдно.

– Ну, я думаю, это и было в каком-то смысле абсурдно. Речь шла о кузене моей жены, о Питере Энналзе. Он окончил школу с двумя аттестатами повышенного уровня по естественным наукам и вроде бы очень хотел поступить в наше ведомство. Обратился ко мне за советом, и я подсказал ему, что надо делать. В результате он был принят младшим научным к Лорримеру, он тогда работал в Южной лаборатории. Получилось не очень удачно. Не думаю, что тут целиком вина Лорримера, но он не умеет работать с молодыми сотрудниками. В конце концов карьера Энналза рухнула, невеста от него отказалась, и с ним приключилось то, что обиняком обозначается как нервный срыв. Он утопился. Слухи о том, что происходило в Южной лаборатории, дошли и до нас. Наше ведомство ведь не такое уж большое, а слухами земля полнится. Я не очень хорошо знал мальчика, но моя жена его любила. Я не виню Лорримера в смерти Питера. Самоубийца всегда сам повинен в самоуничтожении. Но моя жена считает, что Лорример мог бы больше сделать, чтобы ему помочь. Вчера я позвонил домой, чтобы предупредить ее, что вернусь поздно, и наш разговор напомнил мне, что я давно собирался побеседовать с Лорримером о Питере. Так совпало, что я услышал его шаги. Я позвал его, и дело кончилось тем, что миссис Бидуэлл, вне всякого сомнения, весьма картинно вам изобразила. Не сомневаюсь, что миссис Билуэлл ищет женщину в основе всякого спора между мужчинами. И если она и вправду говорила о женщине и о телефонном звонке, то женщина эта была моя жена, а звонок – тот, о котором я вам уже поведал.

Это звучит вполне правдоподобно, подумал Дэлглиш. Вполне может быть даже, что это правда. Историю про Питера Энналза надо проверить. Еще одна задача, хоть в истинности этой истории и трудно усомниться, а у них и так полно нерешенных задач и время поджимает. Но Миддлмасс говорил, используя настоящее время: «Лорример не умеет работать с молодыми сотрудниками». Нет ли молодых сотрудников поближе, чем в Южной, пострадавших по вине Лорримера? Однако Дэлглиш решил пока оставить этот вопрос. Пол Миддлмасс – человек умный. Прежде чем он сделает официальное заявление, у него будет время поразмышлять над тем, как скажется на его карьере подпись, поставленная подложными показаниями.

– Судя по этой вашей записке, вы исполняли роль «лошадки» в танце «моррис» на вчерашнем деревенском концерте, – сказал Дэлглиш. – Несмотря на это, вы заявляете, что не можете назвать никого, кто бы за вас поручился. Очевидно, что и исполнители танца, и зрители видели гордо дефилирующую «лошадку», но не могли видеть внутри этого костюма вас. Но разве там, в клубе, не было никого, когда вы пришли или когда уходили?

– Из тех, кто меня видел, – никого, кто бы меня узнал. Неприятно, но тут уж ничего не попишешь. Все это получилось довольно странно. Обычно я не принимаю участия в сельских ритуалах, и деревенские концерты вовсе не мой идеал развлечений. Это амплуа нашего сотрудника по связям с полицией, главного инспектора Мартана. Но ему неожиданно представилась возможность поехать в США, и он попросил меня его заменить. Мы примерно одного размера, и я думаю, он счел, что костюм будет мне впору. Ему нужен был кто-то широкоплечий и достаточно сильный, чтобы выдержать вес лошадиной головы. А я был ему обязан: он очень тактично замолвил за меня словечко одному из своих коллег, когда дорожный патруль поймал меня на превышении скорости примерно месяц назад. Так что я никак не мог ему отказать. На прошлой неделе я был на репетиции, и все, что от меня требовалось, – это, как вы выразились, гордо дефилировать впереди, а то и прыгать вокруг исполнителей, когда они закончат свою часть, щелкать челюстями в сторону аудитории, размахивать хвостом и, в общем, строить из себя идиота. Но это вряд ли имело значение, поскольку никто не мог меня узнать. У меня не было намерения просидеть весь вечер на этом концерте, поэтому я попросил руководителя труппы – это Боб Готобед – позвонить мне из клуба минут за пятнадцать до того, как придет наш черед выступать. Мы должны были появиться после антракта, и они рассчитали, что это будет примерно в восемь тридцать. Концерт, как вам, вероятно, уже сказали, начался в семь тридцать.

– И вы оставались в лаборатории своего отдела и работали, пока вам не позвонили?

– Совершенно верно. Мой младший научный сотрудник выходил купить мне пару сандвичей с мясом и чатни, я съел их прямо за рабочим столом. Боб позвонил в восемь пятнадцать и сказал, что все идет чуть быстрее, чем планировали, и что мне лучше бы явиться туда сразу. Все уже надели костюмы и собирались отправиться в «Простофилю» – выпить пива. У клуба лицензии нет, так что все, что зрители могут получить в антракте, – это кофе и чай: их члены Союза матерей разносят. Я вышел из Лаборатории примерно в восемь двадцать – так мне кажется.

– У вас здесь сказано, что Лорример в это время был жив, насколько вы можете судить.

– Мы же знаем, что он был жив двадцатью пятью минутами позже, если его отец не ошибся насчет того телефонного звонка. Но на самом деле у меня такое впечатление, что я его видел. Я вышел через парадное – это ведь единственный выход, но мне пришлось пройти за дом, к гаражам, чтобы вывести машину. В Биологическом отделе горел свет, и я увидел, как кто-то в белом халате быстро прошел мимо окна. Я не мог бы поклясться, что это был Лорример. Я могу только сказать, что в тот момент мне и в голову не пришло, что это может быть не он. И я, разумеется, знал, что он должен был находиться в Лаборатории. На нем лежала обязанность запирать здание, и он был невероятно педантичен в отношении систем безопасности. Он ни за что бы не ушел, не проверив отделы, все до одного, в том числе и Отдел исследования документов.

– А как была заперта входная дверь?

– На английский замок и один засов. Как я и ожидал. Я вышел и захлопнул ее за собой.

– Что произошло, когда вы приехали в клуб?

– Чтобы это объяснить, мне придется описать его архитектурные особенности. Клуб был построен пять лет назад, за очень небольшую цену деревенским подрядчиком, и комитет решил сэкономить деньги, отказавшись нанять архитектора. Они просто объяснили этому парню, что им нужно прямоугольное здание со сценой, двумя артистическими уборными и туалетами в одном конце, а фойе, раздевалка и помещение для буфета пусть будут в другом. Клуб построил Гарри Готобед вместе с сыновьями. Гарри – столп местной церкви и образцовый нонконформист,[20] отличающийся незыблемыми моральными устоями. Он не принимает театра – ни профессионального, ни самодеятельного, и я думаю, им не так-то легко было уговорить его построить сцену. Но он решительно не желал, чтобы мужская и женская артистические уборные сообщались между собой, и не сделал между ними ни коридора, ни двери. В результате мы теперь имеем сцену с двумя комнатами позади нее, каждая комната снабжена отдельным туалетом. Из каждой комнаты – выход на кладбище, и в каждой – отдельная дверь на сцену. Но за сценой нет практически никакого общего пространства. В результате мужчины одеваются в правой уборной и входят на сцену справа, а женщины – в левой и входят с левой стороны. Все, кому нужно войти с противоположной стороны, должны прямо в костюмах мчаться через кладбище, иногда и под дождем, и, если удастся не поскользнуться, не сломать ногу и не свалиться в открытую могилу, в конце концов совершить триумфальный, хотя и несколько подмоченный, выход на сцену с нужной стороны.

Он вдруг откинулся назад и неудержимо расхохотался. Потом взял себя в руки и сказал:

– Прошу прощения – дурной вкус! Просто я вспомнил прошлогоднее представление драмкружка. Они выбрали одну из этих устаревших семейных комедий, в которых герои проводят б?льшую часть времени в вечерних туалетах, занимаясь модной болтовней. Молоденькая Брайди Корриган, продавщица из универмага, играла горничную. Она как раз мчалась через кладбище, и ей примерещилось, что она видит призрак старой Мэгги Готобед. Она влетела на сцену с воплем, в сбившемся набок чепце, но роль свою помнила настолько, что смогла выдохнуть: «Ох, Пресвятая Богородица, кушать подано!» Послушные зову, остальные действующие лица повалили со сцены: мужчины – в одну сторону, женщины – в другую. Должен сказать, наш клуб весьма успешно добавляет интереса любой постановке!

– Следовательно, вы пошли в правую уборную?

– Совершенно верно. Беспорядок там ужасный. Исполнителям приходится вешать там свою верхнюю одежду, не только хранить костюмы. Там имеется целый ряд крючков для одежды, посередине комнаты – длинный стол; на стене не очень большое зеркало, гримироваться одновременно могут лишь два человека. Единственная раковина с рукомойником находится в туалете. Ну, впрочем, вы же, несомненно, осмотрите это все сами. Вчера вечером там царил невообразимый хаос: пальто, театральные костюмы, коробки и всяческий реквизит горой навалены на столе, сползают на пол. Костюм «лошадки» висел на одном из крючков, так что я сразу его надел.

– И там никого не было, когда вы пришли?

– В самой комнате – никого, но я слышал, что кто-то есть в туалете. Я знал, что б?льшая часть труппы отправилась в «Простофилю». Когда я влез в костюм, дверь туалета отворилась и оттуда вышел Гарри Спрогг, он тоже член труппы. Он уже надел свой костюм.

Мэссингем записал имя и фамилию: Гарри Спрогг. Дэлглиш спросил:

– Вы разговаривали?

– Я – нет. Он сказал, что очень рад, что я успел вовремя и что все ребята – в «Простофиле». И что он как раз идет, чтоб их оттуда выковырять. Он – единственный трезвенник во всей этой компании, думаю, поэтому он с ними и не пошел. Он ушел, а я вышел за ним следом на кладбище.

– Так ничего ему и не сказав?

– Не помню, чтобы я что-то сказал. Мы пробыли вместе каких-нибудь пару секунд. Я вышел за ним, потому что в уборной было душно, там просто воняло. Да и костюм был очень тяжелый и жаркий. Я подумал, лучше подождать на воздухе, и прямо там и присоединюсь к ребятам из труппы, когда они пойдут через кладбище из бара. Так я и сделал.

– Больше вы никого не видели?

– Нет, но это не значит, что там никого не было. Поле зрения несколько ограничено, когда у тебя на плечах лошадиная голова. Если бы кто-нибудь стоял там, на кладбище, неподвижно, я вполне мог его не заметить. Я и не ожидал никого там увидеть.

– Сколько же времени вы там пробыли?

– Не больше пяти минут. Я подефилировал там немного и попробовал пощелкать челюстями и помахать хвостом.

Выглядел, наверное, совершенным идиотом, если кто-нибудь за мной наблюдал. Там есть один особенно отвратительный памятник – мраморный ангел: на лице его написано тошнотворнейшее благочестие, а рука указует вверх. Я попрыгал пару раз вокруг него и пощелкал челюстями в его ослиное лицо. Бог знает, с чего вдруг! Возможно, лунный свет и само это место так на меня подействовали. Тут я увидел, что ребята из труппы вышли из «Простофили» и идут через кладбище, и присоединился к ним.

– А тогда вы что-нибудь сказали?

– Может, и сказал «добрый вечер» или «привет!». Впрочем, не думаю. Все равно они мой голос не узнали бы из-под этой головы. Я поднял правое копыто, шутливо выразив свое почтение, и потащился за ними следом. Мы вошли в артистическую все вместе. Слышно было, как в зале рассаживаются по местам зрители. Потом помощник режиссера просунул в дверь голову и сказал: «Давайте, мальчики!» Шестеро танцоров отправились на сцену, и я услышал, как заиграла скрипка, затопали ноги, зазвенели колокольчики. Потом мелодия изменилась, и это было сигналом мне – присоединиться к ним и исполнить свой номер. В частности, мне надо было спуститься по ступенькам со сцены в зал и порезвиться среди публики. Кажется, получилось неплохо, если судить по тому, как визжали девицы. Но если вы намереваетесь спросить у меня, узнал ли меня кто-нибудь, я на вашем месте не стал бы утруждаться. Не представляю себе, как меня могли бы узнать.

– Ну, а после представления?

– А после представления меня никто не видел. Мы повалили со сцены вниз, в артистическую, но аплодисменты не стихали. Тут я с некоторым ужасом осознал, что какие-то остолопы в публике кричат «бис!». Ребятам в зеленом не требовалось повторять приглашение: они бросились вверх по ступенькам с такой поспешностью, словно они – страдающие от жажды землекопы, которым только что сообщили, что бар открыт. Я же счел, что мой договор с Биллом Мартином ограничивался одним выступлением и не включал исполнения на «бис» и что я достаточно повалял дурака в этот вечер. Так что, когда заиграла скрипка и ноги снова затопали, я выкарабкался из костюма, повесил его на крючок и убрался прочь. Насколько я могу судить, никто не видел, как я уходил, и на стоянке не было никого, кто видел, как я отпирал свою машину. Когда я вернулся домой, не было еще и десяти; моя жена может это подтвердить, если вас это интересует. Но я думаю, это вам не интересно.

– Было бы лучше, если бы вы могли отыскать кого-то, кто подтвердил бы, где вы находились с восьми сорока пяти до полуночи.

– Понимаю. Досадно, не правда ли? Но если бы я знал, что кто-то предполагает убить Лорримера как раз в этот вечер, я очень постарался бы не надеть лошадиную маску до самого выхода на сцену. Жаль, что эта голова такая огромная. Она держится, как вы вскоре сможете убедиться, на плечах исполнителя и фактически не касается ни его головы, ни лица. Если бы касалась, можно было бы отыскать волосок или какое-то иное биологическое доказательство, что маска действительно была на мне. И отпечатки пальцев тоже не помогут: я брал ее в руки на репетиции и, кроме меня, ее трогали и многие другие. Весь этот инцидент только лишний раз доказывает, как глупо поддаваться добрым порывам. Если бы только я тогда же сказал Биллу, куда он может отправляться с этой своей трижды клятой «лошадкой», я был бы дома, и еще до восьми, буквально изнывая от жажды, отправился в «Герб Пэнтона», где и провел бы весь вечер, устроив себе замечательно уютное алиби.

Дэлглиш закончил беседу, спросив Мэссингема о пропавшем белом халате.

– Он сильно отличается по фасону. У меня дома таких халатов примерно полдюжины – они достались мне от отца. Другие пять – здесь, в бельевой, если хотите, можете на них взглянуть. Они приталены, шиты из очень плотного полотна, застегиваются до самого горла, пуговицы – металлические, с гербом Стоматологического корпуса Королевских вооруженных сил. Да, еще – на них нет карманов. Мой старик полагал, что карманы негигиеничны.

Мэссингем подумал, что убийца мог счесть халат с пятнами крови Лорримера весьма полезной защитной одеждой. Миддлмасс, словно откликаясь на его мысль, сказал:

– Если халат отыщется, не думаю, что я мог бы с уверенностью сказать, какие пятна остались от нашей стычки. Помню, там было одно – сантиметров так девять на пять, на правом плече, но могли быть и другие. Впрочем, серологи, по всей вероятности, смогут дать вам представление о сравнительном возрасте этих пятен.

Если халат когда-нибудь отыщется, думал Дэлглиш. Совсем его уничтожить было бы нелегко. Но убийца, если это он его забрал, имел в своем распоряжении всю ночь, чтобы избавиться от этой улики.

– А вы бросили этот халат в корзину для белья, ту, что в мужском туалете, сразу же после ссоры?

– Я имел в виду это сделать, но потом передумал. Пятно было не очень большое, а рукава вообще совершенно чистые. Я снова его надел и бросил в корзину, уже когда умывался перед уходом из Лаборатории.

– Вы помните, каким из умывальников пользовались?

– Первым, ближайшим к двери.

– Раковина была чистой?

Если Миддлмасс и был удивлен вопросом, ему удалось это скрыть.

– Насколько это возможно после целого дня использования. Я умываюсь очень интенсивно, так что, когда я закончил, раковина была вымыта дочиста. И я тоже.

В воображении Мэссингема с потрясающей яркостью возникла картина: Миддлмасс, в забрызганном кровью халате, низко склоняется над раковиной; оба крана включены на полную мощность, вода, закручиваясь воронкой, с громким бульканьем устремляется в слив. Она окрашена в розовый цвет кровью Лорримера. Но как же быть с расчетом времени? Если Лорример-старший действительно разговаривал с сыном в восемь сорок пять, Миддлмасс должен быть вне подозрений, хотя бы на первую часть вечера. Тут он представил себе другую сцену: распростертое тело Лорримера; пронзительный звонок телефона. Рука Миддлмасса в резиновой перчатке медленно поднимает трубку. Но мог ли старик Лорример и вправду принять чужой голос за голос собственного сына?

Когда завотделом по исследованию документов ушел, Мэссингем сказал:

– Есть по крайней мере один человек, способный подтвердить его рассказ. Доктор Хоуарт видел «лошадку», скакавшую на кладбище вокруг памятника с ангелом. Вряд ли сегодня утром у них была возможность вместе сочинить эту историю. Не представляю, как иначе Хоуарт мог бы об этом узнать.

– Если только они не сочинили ее вчера на кладбище. Или если это Хоуарт, а не Миддлмасс был в костюме «лошадки».

Глава 15

– Я его не любил и боялся, но я его не убивал. Я знаю – все будут думать, что это я, но это неправда. Я не мог бы никого убить – ни животное, ни тем более человека.

Клиффорд Брэдли довольно стойко выдержал долгое ожидание допроса. Он отвечал вполне связно. Пытался держаться с достоинством. Но вместе с ним в кабинет вошел всепоглощающий едкий страх, а это чувство гораздо труднее скрыть, чем какое бы то ни было другое. Все его тело трепетало и подергивалось, беспокойные руки сжимались и разжимались на коленях, губы дрожали, перепуганные глаза моргали почти непрестанно. Он и вообще-то выглядел не очень внушительно, а страх сделал его просто жалким. Настоящего убийцы из него никак не могло получиться, думал Мэссингем. Приглядываясь к нему, он ощутил вдруг инстинктивное чувство стыда, какое испытывает здоровый человек в присутствии больного. Совсем нетрудно было представить себе, как Брэдли склоняется над умывальной раковиной в туалете, исторгая из себя вместе со рвотой весь свой ужас и вину. Гораздо труднее было представить, как он вырывает страницу из черновой тетради Лорримера, уничтожает белый, залитый кровью халат, организует утренний звонок по телефону к миссис Бидуэлл.

– Никто вас не обвиняет, – мягко сказал Дэлглиш. – Вы достаточно осведомлены о правилах ведения опроса, чтобы понимать, что мы не стали бы вот так беседовать с вами, если бы я собирался сделать вам предупреждение о том, что ваши слова могут быть использованы против вас.[21] Вы утверждаете, что не вы его убили. Есть ли у вас какие-то соображения, кто мог это сделать?

– Нет. Откуда мне знать? Я ничего о нем не знаю. Знаю только, что вчера вечером был дома, с женой. К нам теща приезжала, мы вместе ужинали. Потом я проводил ее на автобус, который в Или идет в семь сорок пять. Потом пошел прямо домой и был дома весь вечер. Теща позвонила примерно в девять часов, чтобы сказать, что добралась до дома нормально. Она не со мной говорила – я был в ванной. Жена ей об этом сказала. Но Сью может это все подтвердить: весь вечер я был дома, только вот ее мать на автобус провожал.

Брэдли признал, что ему не было известно о том, что поступление мистера Лорримера-старшего в госпиталь было отложено. Кажется, он был в умывалке, когда тот звонил. Но он ничего не знал и о раннем звонке по телефону миссис Бидуэлл, о пропавшей странице из тетради Лорримера, так же как и об исчезнувшем халате Пола Миддлмасса. Когда его спросили, что он ел на ужин, он ответил: консервированное мясо с рисом и зеленым горошком, приправленное карри. Потом – торт.

– Домашний, – пояснил он, как бы оправдываясь, – из черствого хлеба, с кремом.

Мэссингема чуть не передернуло, когда он записывал эта подробности. Он был рад, когда Дэлглиш сказал, что Брэдли может идти. Впечатление было такое, что в теперешнем его состоянии больше ничего важного от него узнать нельзя. Впрочем, больше ничего важного нельзя было узнать и от кого бы то ни было еще в Лаборатории. Мэссингему не терпелось увидеть дом Лорримера, встретиться с его ближайшим родственником.

Но прежде чем они ушли, явился сержант Рейнольдс с докладом. Он с трудом сдерживал волнение, прорывавшееся в его голосе:

– Мы обнаружили следы шин, сэр. Примерно на полпути по въездной аллее, в кустах. Мне представляется, они довольно свежие. Мы их огородили до приезда фотографа, потом сделаем гипсовый слепок. Трудно с уверенностью сказать, пока мы с индексом шин не сверились, но похоже, это две задние покрышки, одна – «данлоп», другая – «семперит». Довольно необычная комбинация. Должна помочь нам машину найти.

Как жаль, думал Дэлглиш, что суперинтендент Мерсер отпустил фотографов. Впрочем, чего же удивляться? При теперешнем количестве работы у полиции вряд ли было бы оправданным задерживать сотрудников на неопределенное время. Хорошо хоть специалисты по отпечаткам пальцев все еще тут. Он спросил:

– А вы смогли связаться с мистером Бидуэллом?

– Капитан Мэсси говорит, Бидуэлл на пятиполье, сахарную свеклу копает. Он ему скажет, что вы его повидать хотите, как только он на снедки придет.

– На что?

– На снедки, сэр. Это перерыв, чтоб перекусить, в пол-одиннадцатого или в одиннадцать, его так в наших местах называют.

– Приятно сознавать, что капитан Мэсси понимает, что убийство имеет приоритет даже над полевыми работами.

– Они здорово подзадержались с пятипольем, сэр, но капитан Мэсси позаботится, чтоб он сегодня днем явился в полицейский участок в Гайз-Марше, как только работу закончат.

– Ну, если не явится, придется вам его оттуда силком вытаскивать, даже если для этого потребуется трактор у капитана Мэсси одолжить. Теперь я поговорю с ведущими научными сотрудниками прямо в библиотеке, объясню им, что мне нужно, чтобы они присутствовали в своих отделах, когда вы будете проводить обыск помещений. Остальные могут идти домой. Я им скажу, что мы надеемся закончить обыск к концу дня, и Лаборатория откроется уже завтра утром. Мы с инспектором Мэссингемом повидаем отца доктора Лорримера в Коттедже за мельницей. Если что-то прояснится, вы сможете связаться с нами там или по радиотелефону из Гайз-Марша.

Не прошло и десяти минут, как Мэссингем за рулем полицейского «ровера» мчал их к Коттеджу за мельницей.

Книга третья

Человек ищущий

Глава 1

Коттедж располагался в трех километрах к западу от деревни, там, где дорога Пигготс-роуд пересекала Тенпенни-лейн и шла вверх так плавно и незаметно, что Дэлглишу трудно было поверить, что они поднялись довольно высоко, пока, выйдя из машины на травянистой обочине и оглянувшись назад, он не увидел деревню, растянувшуюся вдоль дороги, внизу под ними. Неспокойное, словно написанное кистью художника небо; сменяющие друг друга массивы кучевых облаков, то белых, то серых, а то и пурпурных на фоне бледной лазури далеко в вышине; лучи солнца, пробивающиеся меж облаками, высвечивая то одно поле, то другое, сверкающие на крышах и стеклах окон, – все это делало деревню похожей на пограничный аванпост, изолированный от всего мира, но приветливый, процветающий и вполне благополучный. Насильственная смерть могла; укрываться где-то к востоку, в черных почвах Болот, но уж никак не под этими опрятными, уютно-домашними крышами. Лаборатория Хоггата пряталась за зеленым поясом древесных крон, но ее новое здание было легко распознаваемо: его бетонные балки, канавы и недостроенные стены выглядели, как аккуратный раскоп давно ушедшего в землю древнего города.

Коттедж за мельницей – приземистый кирпичный дом с белым, облицованным деревом фасадом и закругленной крышей с видневшимися позади нее белыми мельничными крыльями – отделялся от дороги широким рвом. Дощатый мостик и беленая калитка вели к дорожке и по ней – к входной двери, запертой на щеколду. Первое впечатление – пустоты и унылой заброшенности – создавалось, по всей видимости, тем, что дом стоял в значительном отдалении от другого жилья, что стены его и окна были голы, ничем не украшены. Однако при более внимательном взгляде впечатление это оказалось иллюзорным. Сад перед домом зарос, выглядел по-осеннему неприбранным, но розы на двух круглых клумбах по сторонам дорожки были тщательно ухожены. Дорожка усыпана гравием, сорняки на ней тщательно выполоты, двери и окна блистают свежей краской. Метрах в десяти от калитки через ров Проложены две широкие, прочные доски – въезд в выложенный каменными плитами двор и к кирпичному гаражу.

Там; рядом с полицейской машиной, уже стоял старый, замызганный «мини». Судя по тому, что на заднем сиденье Дэлглиш заметил пачку приходских журналов, еще одну пачку, поменьше, похоже – программок концерта, и растрепанный букет из хризантем и осенних листьев, он заключил, что пастор или скорее всего его жена находится уже в доме. Может быть, заехала по пути в церковь, собираясь помочь прихожанкам украсить храм, хотя четверг – вряд ли обычный день для подобных занятий. Едва он отвлекся от разглядывания пасторского автомобиля, дверь коттеджа отворилась и какая-то женщина заторопилась к ним по дорожке. Ни один человек, родившийся и выросший в пасторской семье, не усомнился бы ни на минуту, что перед ним – миссис Суоффилд. Она и вправду являла собой прототип жены деревенского пастора: полногрудая, улыбчивая и энергичная, пышущая слегка пугающей уверенностью человека, способного с первого взгляда распознать в собеседнике авторитет и компетентность и немедленно их использовать. На ней была юбка из твида, а поверх юбки – хлопчатобумажный, в цветочек, передник; ручной вязки ансамбль из блузки и жакета, уличные туфли на толстой подошве и ажурные, вязанные из шерсти чулки. Фетровая шляпа с мягкими полями и круглой плоской тульей, пронзенной стальной шляпной булавкой, была бескомпромиссно надвинута на широкий лоб.

– Доброе утро. Доброе утро. Вы – коммандер Дэлглиш, а вы – инспектор Мэссингем. Я – Уинифред Суоффилд. Входите, пожалуйста. Старый джентльмен – наверху, переодевается. Он настоял, что ему следует надеть костюм, когда узнал, что вы к нему едете, хоть я и уверяла его, что в этом вовсе нет необходимости. Через минуту он уже спустится сюда. В фасадной гостиной будет лучше всего, я так думаю, а вы? А это – констебль Дэвис, впрочем, вы все про него знаете сами, правда? Он говорит, его сюда послали присмотреть, чтоб никто в комнату доктора Лорримера не заходил и чтоб посетители старого джентльмена не беспокоили. Ну, пока что у нас тут никого не было, кроме одного газетчика, ну да я быстро от него отделалась, так что все в порядке. Но констебль, представляете, очень помог мне на кухне. Я должна приготовить поесть мистеру Лорримеру. Только суп и омлет – боюсь, не очень-то густо для ленча, но в кладовой больше ничего нет, одни консервы, а они ему еще как потом пригодятся. Не люблю выезжать из пасторского дома, нагруженная продуктами, будто какая-нибудь благотворительница времен королевы Виктории. Саймон и я – мы хотели, чтоб он сразу к нам переехал, но он, кажется, не очень хочет уезжать отсюда, да и, по правде, нельзя же принуждать людей, особенно таких старых! А может, так даже лучше. Саймон ведь в постели лежит, с гриппом, поэтому-то его здесь и нет, не хватает еще, чтобы старый джентльмен этот грипп подхватил. Но мы же не можем допустить, чтоб он здесь один на ночь остался. Я думала, он захочет, чтоб его племянница, Анджела Фоули, здесь побыла, но он говорит – нет. Так что я надеюсь, что Милли Готобед из «Простофили» сможет здесь сегодня поночевать, а об этом нам придется завтра подумать. Но я не должна отнимать у вас время, толкуя о собственных заботах.

К концу этого потока речи Дэлглиш и Мэссингем оказались в фасадной гостиной. Услышав их шаги в узкой передней, констебль Дэвис появился из двери, ведущей, по всей вероятности, в кухню, встал по стойке «смирно» и четко отдал честь. Залившись краской, он взглянул на Дэлглиша глазами, полными мольбы, смешанной с некоторой дозой отчаяния, и снова исчез. Сквозь дверь сочился аппетитный запах домашнего супа.

В душной гостиной сильно пахло табаком, и, хотя мебели в комнате было вполне достаточно, она казалась безрадостной и неуютной, напоминая хранилище старых вещей – свидетелей старения и нехитрых старческих утех. Камин был забран щитом; старомодный газовый обогреватель, шипя, испускал жаркие волны в сторону обтянутого рытым плюшем дивана, на спинке которого ясно просматривались два сальных пятна от бесчисленных голов, когда-то здесь покоившихся. Был здесь и квадратный дубовый стол с круглыми точеными ножками и под стать ему четыре стула с дерматиновыми сиденьями; а у стены, напротив окон, стоял массивный сервант с растрескавшимися остатками давно разбитых чайных сервизов. На подсервантнике – две бутылки пива «Гиннес» и немытый стакан. Справа от камина помещалось глубокое, с высокой спинкой кресло, а рядом с ним – плетеный столик с дряхлой лампой, под ней кисет с табаком и пепельница с изображением Брайтонского пирса. Здесь же разложена шашечная доска с выставленными шашками, захватанная, со следами пролитой пищи. В нише, слева от камина, расположился большой телевизор. Над ним – пара книжных полок, заполненных популярными романами в одинаковых обложках и одного размера – издания Клуба любителей книги, к которому когда-то, видимо, не очень долго, принадлежал мистер Лорример-старший. Выглядели они так, будто кто-то склеил их все вместе, не прочитав и даже не раскрыв.

Дэлглиш и Мэссингем сели на диван. Миссис Суоффилд присела на краешек кресла, выпрямив спину, и ободряюще им улыбалась, привнося в безрадостный неуют этой комнаты успокаивающую атмосферу домашнего очага, только что сваренного варенья, хорошо организованной воскресной школы и многочисленных женских хоровых капелл, исполняющих «Иерусалим» Блейка. В ее присутствии оба они сразу же почувствовали себя как дома. Каждый из них в своей жизни, хоть эти жизни так разительно отличались одна от другой, уже встречал женщин, подобных ей. И дело вовсе не в том, думал Дэлглиш, что ей незаметны измятые и оборванные края человеческого существования. Просто она готова недрогнувшей рукой их отгладить и там, где требуется, подшить и подлатать.

– Ну, как он, миссис Суоффилд? – спросил Дэлглиш.

– На удивление хорошо. Он не перестает говорить о сыне в настоящем времени, что, конечно, тяжело слышать. Но мне кажется, он вполне четко понимает, что Эдвин умер. Я вовсе не имею в виду, что старый мистер Лорример страдает старческим слабоумием. Ни в коей мере. Но иногда очень трудно понять, чтО такие старые люди на самом деле чувствуют. Естественно, он, должно быть, пережил ужасный шок. Кошмар, не правда ли? Я думаю, какой-нибудь преступник из этих лондонских банд вломился в Лабораторию, чтобы завладеть каким-нибудь из вещественных доказательств. В деревне говорят, что нет следов взлома. Но ведь настоящий взломщик, если уж решит, может влезть куда угодно, так все говорят. Я знаю, сколько отец Грегори пережил из-за взломов в храме Святой Марии в Гайз-Марше. Ящик с пожертвованиями взламывали целых два раза, и две подушечки для преклонения колен стащили – те самые, что члены Союза матерей специально вышивали к пятидесятилетию Союза. Ума не приложу, зачем они кому-то понадобились. К счастью, здесь у нас ничего такого не случалось. Саймон ни за что не захотел бы запирать церковь. Наша деревня всегда была такой законопослушной. Тем страшнее для нас всех это убийство.

Дэлглиш нисколько не удивился, что в деревне уже знают, что взлома в Лаборатории не было. Скорее всего кто-то из сотрудников, получив разрешение позвонить домой, предупредить, что не придет к ленчу, горел желанием сообщить волнующую новость и был не очень-то сдержан. Но пытаться отыскать виновного не имело смысла. Он по опыту знал, что в деревне новости распространяются как бы осмотическим путем,[22] слова будто просачиваются из одной среды в другую, и надо обладать недюжинной решительностью, чтобы дерзнуть остановить процесс или выяснить, где берет начало эта загадочная диффузия. Миссис Суоффилд, как всякая пасторская жена, несомненно, узнала об этом одной из первых.

– Жаль, что мисс Фоули и ее дядюшка, кажется, не очень ладят, – сказал Дэлглиш. – Если бы он мог некоторое время пожить у нее, это помогло бы разрешить вашу теперешнюю проблему. Я так понял, что она была здесь вместе с подругой, когда вы приехали сюда сегодня утром?

– Да, они были вместе. Доктор Хоуарт сам приехал вместе с Анджелой – сообщить о том, что произошло. Я считаю, это очень чутко с его стороны. Потом оставил ее здесь, а сам вернулся в Лабораторию. Он не хотел надолго отлучаться, что совершенно естественно. Думаю, Анджела позвонила подруге, и та тотчас же приехала. Потом прибыл констебль, а вскоре за ним и я. Анджеле и мисс Моусон не имело смысла дольше здесь оставаться, да и доктор Хоуарт беспокоился, чтобы большинство сотрудников были в Лаборатории к вашему приезду.

– А других родственников или близких друзей у него нет, вы не знаете?

– Думаю, нет. Они почти ни с кем не общались. Старый мистер Лорример не ходит в церковь и участия в деревенских делах не принимает, так что мы с Саймоном не очень хорошо с ним знакомы. Я знаю, многие думают, что священник должен стучаться во все двери и людей в церковь вытаскивать, но Саймон вовсе не считает, что это какую-то пользу может принести, и я должна сказать, что, на мой взгляд, он совершенно прав. Конечно, сам доктор Лорример посещал храм Святой Марии в Гайз-Марше. Отец Грегори мог бы вам больше о нем рассказать, хоть я и не думаю, что сын больше принимал участия в жизни храма, чем отец. Он обычно мисс Уиллард в церковь подвозил, заезжал за ней в Старый пасторский дом. Может, с ней тоже стоит поговорить, хоть и не похоже, что они так уж дружны были. Я думаю, он подвозил ее в церковь, потому что отец Грегори его просил, не по собственному желанию. Она странная женщина, вряд ли подходит, чтобы за детьми смотреть, я бы так сказала. Но вот идет тот, с кем вы на самом деле должны поговорить.

Смерть, подумал Дэлглиш, стирает семейное сходство так же, как уничтожает личность: между мертвыми и живыми нет ни сходства, ни связи. Человек, вошедший в комнату, чуть шаркающей походкой, держался совершенно прямо. Когда-то он, должно быть, был того же роста, что и его сын. В поредевших седых волосах, зачесанных назад с высокого лба, все еще виднелись черные, как у сына, пряди; слезящиеся глаза в морщинистых веках были такими же темными. Но в нем не было никакого сходства с застывшим на полу Лаборатории телом. Смерть, навсегда разлучившая их, лишила их этого сходства.

Миссис Суоффилд представила всех друг другу, и ее ободряющий голос звучал так громко и решительно, словно она разговаривала с глухими. Затем она весьма тактично испарилась, пробормотав что-то про суп и кухню.

Мэссингем вскочил было – помочь старику сесть в кресло, но тот отстранил его резким движением плохо гнущейся руки. Помедлив, поколебавшись, как будто гостиная была местом, ему совершенно незнакомым, он осторожно опустился в потертое кресло с высокой спинкой, справа от камина, что скорее всего и было его обычным местом. Оттуда он теперь смотрел на Дэлглиша, не отводя глаз. Сидя вот так, совершенно прямо, в темно-синем старомодном костюме, дурно сшитом, пропахшем нафталином и к тому же свободно висевшем на его усохшем теле, старик казался чуть ли не гротескно трогательным, но все же не лишенным достоинства.

Интересно, почему он побеспокоился переодеться, думал Дэлглиш. Было ли это данью уважения погибшему сыну, необходимостью придать некую форму своему горю, или вызвано лишь волнением, желанием чем-то занять себя? А может быть, просто атавистической убежденностью, что раз к тебе едут представители власти, следует выказать им должное уважение и тем снискать их благосклонность?

Дэлглишу припомнились похороны молодого полицейского детектива, погибшего при исполнении служебных обязанностей. Тогда его до глубины души тронули не красота и звучность заупокойной службы, даже не малолетние дети, шедшие, держась за руки, за гробом отца. Почти невыносимо трогательными показались ему поминки в маленьком ведомственном доме: тщательно продуманное угощение – домашние блюда, приготовленные вдовой для коллег и друзей умершего мужа, выпивка, на которую были потрачены с трудом собранные деньги. Может быть, это принесло ей утешение тогда, а потом умеряло боль воспоминаний. Может быть, и старому мистеру Лорримеру стало немного легче оттого, что он побеспокоился переодеться.

Устроившись чуть поодаль от Дэлглиша на комковатом диване, Мэссингем раскрыл свой блокнот. Слава Богу, старик довольно спокоен. Никогда ведь не знаешь, как родственники отреагируют. Насколько он знал, у Дэлглиша была репутация человека, который прекрасно умеет обращаться с убитыми горем. Соболезнования, которые он приносил, были не слишком пространными, может быть, чуть официальными, но они по крайней мере всегда звучали вполне искренне. Он считал само собой разумеющимся, что семья убитого будет охотно сотрудничать с полицией, но из чувства справедливости, а не ради возмездия. Он не поощрял использования той необычайной психологической взаимозависимости, которая придавала сил как детективу, так и родственникам жертвы и которую так легко – и так опасно – было эксплуатировать. Он не давал никаких особенных обещаний, никогда не пытался запугать слабых и не потворствовал сентиментальным. И все таки, кажется, не бывает случая, чтобы он им пришелся не по душе, думал Мэссингем. Бог их знает почему. Временами он бывает так невозмутим, что начинаешь сомневаться – не чуждо ли ему все человеческое. Мэссингем видел, что, хоть Дэлглиш и встал, когда старый Лорример вошел в гостиную, не сделал ни малейшего движения, чтобы помочь старику усесться в кресло. Бросив беглый взгляд на лицо шефа, он заметил лишь обычное выражение отстраненного, созерцательного интереса. Может ли хоть что-то вызвать у него мгновенное чувство жалости, думал Мэссингем, и если может, то что? Ему вспомнилось другое дело, которое они расследовали вместе год назад, когда сам он был всего лишь сержантом, – убийство ребенка. Дэлглиш смотрел на родителей точно так же – спокойно и оценивающе. Но целый месяц, пока дело не было раскрыто, он работал по восемнадцать часов в сутки. А в новой книге его стихов появилось поразительное стихотворение об убитом ребенке, о котором ни один из сотрудников Скотленд-Ярда не отваживался его автору и слова сказать. Даже те, кто заявлял, что в стихотворении им все понятно.

– Как миссис Суоффилд объяснила вам, – начал Дэлглиш, – моя фамилия – Дэлглиш, а это инспектор Мэссингем. Надеюсь, доктор Хоуарт предупредил вас, что мы приедем? Я очень сожалею о вашем сыне. Как вы себя чувствуете? Сможете ли ответить на несколько вопросов?

Мистер Лорример мотнул головой в сторону кухни:

– А что она там делает?

Голос его, хотя и высокого тембра и с признаками старческой сварливости, был на удивление сильным для такого старого человека.

– Миссис Суоффилд? Кажется, готовит суп.

– Видимо, она взяла лук и морковь из ящика для овощей. Мне кажется, запахло морковью. А Эдвин знает – я не люблю морковь в супе.

– Он сам для вас всегда готовил?

– Он сам всегда готовит, если не выезжает на место преступления. Я не очень много ем в середине дня, но он всегда оставляет какую-нибудь еду, чтобы я мог себе разогреть: вчерашнее жаркое или, может, рыбу в соусе. А сегодня утром он ничего не оставил, потому что не пришел домой вчера вечером. Пришлось самому готовить завтрак. Мне хотелось бекон поджарить, но я подумал, может, он ему вечером понадобится, лучше я его на вечер оставлю. Он вечером яичницу с беконом жарит, если поздно задерживается.

– Мистер Лорример, как вы думаете, почему кому-то надо было убить вашего сына? У него были враги? – спросил Дэлглиш.

– Откуда у него враги? Он ни с кем не был знаком, только с коллегами из Лаборатории. А в Лаборатории его все очень уважают. Он мне сам это говорил. Зачем кто-то захотел бы причинить ему вред? Эдвин жил своей работой. Старик произнес последнюю фразу так, будто сам это выражение придумал и очень им гордился.

– Вы ведь вчера вечером звонили ему на работу? В какое время это было?

– Это было без четверти девять. У меня телик погас. Он не мигал, и зигзаги на экране не появлялись, как это иногда бывает. Эдвин показал мне, какую ручку сзади крутить, если так. А он просто погас. Сначала оставался маленький кружок света посередине, а потом и он погас. Я не мог посмотреть вечерние новости, поэтому позвонил Эдвину, попросил его вызвать мастера. Мы в рассрочку телик берем, так что они в любое время должны мастера присылать. Только у них вечно отговорки находятся. Прошлый месяц я им звонил, так они два дня никого не присылали.

– Вы можете вспомнить, что вам сказал ваш сын?

– Он сказал, что бесполезно звонить им поздно вечером. Он это сделает утром – первым делом, до того как на работу уедет. Но конечно, так и не сделал. Домой не пришел. И он до сих пор не в порядке. А я не люблю сам звонить. Это Эдвин всегда такими вещами занимается. Как вы думаете, миссис Суоффилд могла бы позвонить им?

– Я в этом совершенно уверен. Когда вы ему позвонили, он не сказал, что ждет посетителя?

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Пророчества говорили о нем задолго до его рождения. Сын славянской княжны и варяжского воина, он был...
Казалось бы, жизнь Веры в Праге сложилась куда более удачно, чем у многих ее соотечественниц, приеха...
Эта книга повествует о древних временах, когда пришла к закату первая цивилизация Кельриона. Власть ...
Бойтесь фею, добро замышляющую! Она не остановится ни перед чем, чтобы осчастливить свою крестницу. ...
Этот мир расколот надвое....