Великая Мечта Рубанов Андрей
– Хочешь – можем зайти в магазин. Возьмем водки. Согреешься и успокоишься.
– Я в порядке...
Юра напоминал тренера, участливо бубнящего подопечному боксеру советы в перерыве между раундами.
– Думаю, тебе хватит пяти минут... Ты же не собираешься там лясы точить... Повторим еще раз?
– Хватит.
– Нет, – упрямо возразил друг. – Повторим. Вламываешься, достаешь пушку – и погнал сходу: ты чего, Сережа, все на свете перепутал? Или за кого-то другого меня принял? Ты что, решил последнее у меня забрать? А ты знаешь, как называются такие движения? А ты знаешь, как называется тот, кто такие движения совершает? Может, знал раньше, но забыл? Клянусь – я тебе память освежу в любое время! Мозги твои прочищу! А если не прочищу, то вышибу! Могу – прямо сейчас! Не веришь – давай проверим! Чего ты глазами сверкаешь? Злишься? Так ты на себя злись! Ты же сам меня на край поставил! Ты сам меня к черте подвел! Над кем ты решил поглумиться – надо мной? Отвечаю – у тебя не получится! Ни у кого не получалось – и у тебя не получится! А теперь – сядь на жопу ровно, тихо будь и слушай сюда: не дай Бог я в ближайшие полгода тебя в поле зрения увижу, или твой голос в трубе услышу, или запах твой рядом учую, или твоих псов! А через полгода – я сам тебя найду. Долг – остается за мной. Я его признаю. Но отдавать начну – когда дела налажу. И буду отдавать частями. Так, как удобно мне, а не тебе... Я все сказал. Теперь – ухожу. А ты думай, в кого ты превратился и правильно ли ведешь себя с людьми... Если по нормальному рассудить, надо бы серьезно спросить с тебя – за твои корявые жлобские ходы, за гнилые разговоры, за предъявы козлиные, за жадность, за то, что мусоров на меня навел и жену побеспокоил, – да только добрый я, и не стану с тебя спрашивать. А ты цени. И на полгода, повторяю, испарись с моего горизонта... – Юра перевел дух и улыбнулся. – Примерно так. На весь наезд – меньше двух минут. Еще пару минут – на дорогу туда, и столько же – обратно. Итого, повторяю, пять-шесть минут, не больше. Коротко объяснишь дураку, что он дурак, – и прощайся. Иди, брат.
– Постой. У меня телефон звонит.
– Не бери трубку! – выкрикнул Юра. – Плохая примета.
– Это сын.
– Ладно. Иди. Я буду ждать тебя здесь.
– Папа, – сказал ребенок. – Ты ничего не забыл?
– В смысле?
– Значит, уже забыл...
– Что именно?
– Как «что»? Мы же сегодня вечером идем в кино... Ты обещал...
Как всегда в такие моменты, раскаленный лемех стыда развалил мою душу на составные части. Действительно, было. Утром. Наобещал, идиот, с три короба. И велосипед, и поход в кино. А раз обещал – надо сделать. У нас с сыном только так. У меня всегда со всеми только так.
– Обещал – значит, пойдем.
– Когда ты вернешься домой?
– Вечером.
– А какой фильм будем смотреть?
– Сам выберешь.
– Я бы посмотрел ужасы.
– Ужасы – стало быть, ужасы.
– А ты? Что хочешь посмотреть ты?
– Слушай, мне сейчас немного неудобно разговаривать. Я перезвоню тебе минут через пять, и мы договоримся обо всех деталях. Мама с нами пойдет?
– Не знаю. Надо спросить.
– Предлагаю пойти втроем. Организуй это. Семейный культпоход по полной программе. А после – все вместе сходим в ресторан и как следует поужинаем.
– Точно! Я закажу себе чипсы и мороженое.
– А я – большой кусок жареного мяса.
– Наверное, и я тоже буду мясо.
– Тебе давно пора начать есть мясо. Ты же мужчина.
– Только мама, наверное, с нами не пойдет. Она допоздна работает.
– Жаль. Придется идти вдвоем. Без мамы.
– Тогда пока, папа. Удачи тебе. Жду тебя вечером.
– Я перезвоню, сынок...
Пока я говорил, Юра не сводил с меня внимательного взгляда, и едва телефон был выключен, он упер ладонь в мою грудь.
– Не ходи никуда.
– Это еще почему?
– Ты не готов. Я сам пойду. А ты – стой здесь. Думай об ужасах и мясе.
Прежде чем я успел что-нибудь возразить, он подмигнул мне, широко улыбнулся, кинул в рот новую пластинку жвачки и легко взбежал по ступеням.
Подступы к парадному входу банка наверняка контролировались видеокамерами. Поэтому не стоило рисковать и в очередной раз поправлять проваливающийся в трусы пистолет. Пришлось идти навстречу своей судьбе слегка сутулясь, придерживая зловещий механизм мышцами живота.
6
Он вежливо поздоровался с охранником и показал пропуск.
– Как дела?
– Нормально, – вежливо ответил секьюрити. – А у вас?
– Не твое дело. Не болтай, а давай работай. Собеседник в черном был лет на десять старше Юры и счел нужным оскорбиться.
– А ты мне не груби, – покраснев, произнес он. – И не указывай.
Юра цыкнул зубом. Он чувствовал возбуждение и наслаждался сознанием того, что может, если только захочет, тут же, начиная со входа, инициировать процесс разрушения всей этой гнилой конторы, возглавляемой гнилым человеком. И чем большее отвращение овладевало им, тем обаятельнее делалась его улыбка.
– Что значит «не указывай»?! Надо будет – укажу, расскажу и на жопу посажу, понял? Где тут лифт?
– Сам найдешь! – с ненавистью бросил оппонент.
– Ладно. Будем искать.
Пошагал дальше. Развлекаясь, подставил плечо под проходящего мимо субтильного паренька в громко скрипящих ботинках – очевидно, одного из клиентов банка, – тот жалобно, несколько по-заячьи, вскрикнул и уронил свой кейс. Рассыпались какие-то бумажки, и Юра с наслаждением наступил в них. Развязно воскликнул:
– Извините! Случайно вышло.
– Осторожней надо быть!
– Спасибо за совет. Важные документы, да?
– А как вы думаете? – возопил клерк.
– Ага. Так ежели в твоем чемоданчике важные документы – держи покрепче свой чемоданчик!
Не найдя, что ответить, паренек упал на колени и стал подбирать испещренные синими оттисками печатей листы, а Юра стоял над ним, намереваясь перешагнуть и тем окончательно унизить незнакомца. Неизвестно, что бы еще натворил гость из прошлого, – но тут подоспел я. Регбийным приемом ударил корпусом в корпус. Его восемьдесят пять килограммов сопротивлялись, но мои шестьдесят пять обладали большей кинетической энергией. Он был весел, я же – разъярен, и тем победил. Схватил за локоть, оттащил, замахал оскорбленному клерку пятерней.
– Ради Бога... Умоляю... простите... Тяжелый день... Нервишки сдали...
На мое счастье, уже приглашающе раздвигались двери лифта. Из кабины совершало исход нечто стройное, юное, благоухающее, с талантливо подкрашенными пушистыми ресницами.
– Подожди, – друг едва не хохотал, – подожди! Смотри, какая девчонка!..
– Заткнись! Заткнись! – диким шепотом заорал я, и мы сбежали с места событий, оставляя за спиной недоуменные и возмущенные лица.
Сгинь, угомонись, исчезни. В подсознание, в могилу, в девяносто первый год.
Вошел в лифт. Конечно, на пятый этаж можно – и нужно, для общей тренировки, – подняться по лестнице, но силы вдруг покинули меня. По телу пробегала крупная дрожь. Ноги подгибались.
Надо было все же опохмелиться. Зря я пошел сухим на серьезный разговор.
Впрочем, это еще вопрос – надо ли идти сухим на серьезный разговор. Мне известны случаи, когда на серьезные разговоры люди приезжали капитально пьяными, либо обкуренными, или унюханными, или даже втертыми героином. Как правило, в бригаде, подъехавшей на стрелку, все, кроме одного, были трезвы, мрачны и помалкивали, зато последний – лидер и исполнитель распальцовки – мог употреблять кайф даже и прилюдно, в процессе беседы... И ничего – разговаривали. Кстати, очень серьезно. Это первое, а второе – самые серьезные разговоры, как известно, ведутся не в офисах, в рабочее время, а ближе к одиннадцати часам вечера, в отдельных кабинетах престижных ресторанов, под обильные возлияния «Чиваса» и «Хеннесси».
Сам я четыре года назад, в сладчайшем московском мае, однажды был вызван на чрезвычайно судьбоносную беседу. Базар шел, конкретно, за триста тысяч долларов. Тогда, как и теперь, это была весомая сумма. Имелся у меня старинный должничок, некогда друг и обожаемый компаньон, Михаил Николаевич Мороз, однажды растворившийся в тонком воздухе со всеми деньгами, – и вот его разыскали и привезли в Москву. Деньги стребовать.
Понятно, я разволновался, принял душ и облекся в лучшие одежды. Мне порекомендовали сидеть в определенный час в некоем баре некоего кинотеатра; далее прибудет человек и доставит меня к месту стрелки. Ладно, сел я в назначенном месте, оправил слегка болтающийся пиджачок, заказал зеленый чай и стал ждать. В моих карманах покоилось порядка шестидесяти или семидесяти рублей наличными российскими ассигнациями, то есть около трех долларов. А разговор предстоял за триста тысяч.
Прибыл гонец – ужасно адекватный пацан, весь на флегме. Он изучил меня бесцветными глазами наглухо аморального человека и произнес:
– Слушай, брат, тебя трясет.
– Волнуюсь, – совершенно честно признался я.
– Базар будет тяжелый, – сообщил адекватно-аморальный чувак. – Волноваться на таком тяжелом базаре – неправильно. Накати-ка граммов сто водки. Тебя отпустит. Реально рекомендую.
– Прости, братан, – ответил я мрачно. – Предпочту я на важный разговор приехать конкретно трезвым, чтобы глаза мои всякое мельчайшее движение ловили, а уши всякий незначительный звук фиксировали. И вообще, там вопрос за триста тонн, судьба моя решится. Подъехать на мероприятие будучи пьяным – значит, проявить неуважение к тем, кто все организовал...
Паренек помотрел на меня с интересом, которого я никогда не забуду, погрузил в свою машину и отвез на разговор, где должничок Михаил поспешно признал свою неправоту, обещал все вернуть, переночевал у хозяина дома, после чего опять скрылся. Что поделать – есть такой талант у человека. Убегать. К слову, до сих пор бегает...
Вслед мне в зеркальную кабину упругой рысью вбежал некто щуплый, превосходно одетый и сладко пахнущий. Теребя в холеных пальцах записную книжку, он прижимал к уху телефон наипоследнейшей модели и вещал плотным самоуверенным баритоном:
– А мне эти траблы – без мазы, ясно? Я хочу, чтобы ты всегда делал, как я тебе велю, ясно? А я тебе говорил реально вчера, что все форварды хеджируются по умолчанию! Иначе весь минус возьмешь на грудь, лично. Все, я отрубаюсь. Сейчас к боссу забегу – и на маникюр. Вечером у меня самолет. Но перед вылетом – я тебя наберу, и ты мне доложишь, как разрулил ситуацию!
– Горохов, – сказал я, – это ты, что ли?
– Я, – ответил Горохов после небольшой паузы. Зеркала в лифте имелись и на правой, и на левой стене, образуя, во взаимном отражении, бесконечную перспективу. В ней размножились двое: прилизанный банковский функционер в тонких очках и его визави с синяками на отекшей морде.
– Тебя и не узнать, – искренне произнес я.
– Тебя – тоже.
– Плохо выгляжу?
– Как-то ты... – Горохов замялся, – в лице прибавил.
– Опух, – объяснил я. – Алкогольная отечность. Бухаю.
– Это очень вредно.
– Послушай, а на каком языке ты только что разговаривал?
Бывший одноклассник улыбнулся особенной тонкой улыбкой, где в пропорциональных дозах смешивались самодовольство и гордость, слегка пригашенные очевидным переутомлением.
– На нашем, – ответил он.
– Значит, процвел, да?
– Возможно, – беззаботно ответил Горохов, опуская телефон в нагрудный карман рубахи с элегантностью, которой я не мог от него и ожидать. – Устаю, правда. Как собака. Работы – валом.
– А ты на маникюр пореже ходи.
– Нельзя. Внешний вид – все решает.
Лифт остановился, и мы вышли в коридор, но не расстались – глядели друг на друга, я – с удовольствием, Горохов – тоже.
– И солярий посещаешь?
Он обиделся.
– У меня натуральный океанский загар. Барбадос плюс Мадейра, по две недели там и там...
– Фитнес? – предположил я.
– По умолчанию. Два раза в неделю с личным тренером.
– Я рад за тебя, Горохов. Ты не представляешь, как я рад за тебя. Приятно хоть однажды встретить человека, у которого все хорошо.
– Не все, – аккуратно поправил одноклассник. – Но в целом – я доволен.
– И давно ты здесь?
– Пятнадцать лет. С тех самых пор, как на похоронах Юры ты меня познакомил с Сергеем Витальевичем.
– Почему я тебя здесь раньше не видел? Горохов повторил банкирскую улыбочку.
– Я – ветеран фирмы. Особо доверенное лицо. В основном – по командировкам...
– Хоть бы раз позвонил. За пятнадцать лет...
– Как-то не сложилось. Пойми, когда по четырнадцать часов в день говоришь по телефону, на личные звонки просто никаких сил не остается... К тому же, говорили, ты в тюрьме сидишь...
– Шесть лет как освободился. Одноклассник посерьезнел и даже понизил голос:
– Я знаю, что ты клиент банка и что у тебя тут ссуда висит... Но хозяин ненавидит, когда сотрудники с клиентами дружбу водят... Он человек тяжелый, для него главное – дело... А дружба, старые школьные связи – ему это все даже объяснить невозможно...
– Понимаю.
– Слушай, на самом деле я тебе очень и очень благодарен. За то, что помог с трудоустройством...
– Я здесь ни при чем. Ты Юру покойного благодари. А то в храм сходи, свечку поставь. Это он, мертвый, твою судьбу наладил...
Горохов сурово поджал губы. Сквозь идеальный барбадосский загар проступила бледность человека, вдруг посреди офисной беготни задумавшегося о вечных категориях.
– А ты зачем здесь? – осторожно спросил он. Я поправил ствол за поясом и тухло выдавил:
– По мелкому делу.
– Может, помощь нужна?
– Справлюсь. Ты к Сереже направляешься?
– Да.
– После меня будешь.
Бывший одноклассник поспешил кивнуть.
В приемной хозяина банка за столом референта сидела круглолицая, необычайно ухоженная женщина трудно определимого возраста – впрочем, не юная грация, а вполне себе тетка.
Подсмотрев краем глаза, я заметил, что она читает дешевый детектив в мягкой обложке.
– Вам назначено?
– Так точно.
Ее бедное на мимику лицо выдавало пристрастие к ботоксу.
Говорят, самые лучшие секретарши получаются из климактеричек. Такие не заводят на работе романов, равнодушны к лести и подкупу. Их интересует только собственное внутреннее состояние.
– А где Татьяна? – спросил я.
– Татьяна здесь больше не работает.
Лихо, – подумал я, вдохнул поглубже и, постаравшись усилием воли унять сердцебиение (не вышло; надо было все же опохмелиться), рванул на себя дверь.
Знаев стоял в геометрическом центре кабинета, сжимая в обеих ладонях по телефону. Оба звонили. Белки глаз банкира показались мне абсолютно красными. Волосы стояли дыбом.
Увидев меня, не удивился. Быстро спросил:
– Что у тебя с лицом?
– Спортивная травма.
– Зачем пришел?
Я оторопел.
– Как «зачем»? Долг отдать. Я ведь только вчера у тебя был...
– Вчера? – Знаев всерьез изумился. Движениями больших пальцев утихомирил верещащие аппаратики и сунул в карманы брюк. Подошел к компьютеру, потыкал пальцем в кнопки. На экране возникли некие сложные разноцветные таблицы.
Подсмотрев краем глаза, я понял, что банкир умеет организовывать личную рабочую информацию гораздо лучше меня.
– Действительно, – пробормотал он. – Ага, вот... Понял. Ты же мне должен...
– Ты вчера говорил – не тебе, а банку.
– Да, конечно. Вчера приходил... Должен мне... Или банку... Какая, блядь, разница... А я, представляешь, не помню. Ничего не помню. Приходится все записывать. Видимо, это от недосыпания...
– Мало спишь?
– Почти совсем не сплю. Устаю, как собака.
– Блажен бодрствующий.
Знаев посмотрел на меня с презрением.
– Может, и весь стих расскажешь?
– Нет.
Заимодавец чуть прикрыл воспаленные веки.
– Вот послушай, как звучит полный вариант: «Блажен бодрствующий и хранящий одежду свою, чтобы не ходить ему нагим и чтобы не увидели срамоты его».
Пора было действовать. Я расстегнул пальтуган. Сунул руку и достал из кармана ключи от машины. Протянул.
– Это тебе, Сергей. Автомобиль стоит в ста метрах отсюда. По переулку до первого поворота налево... Вот документы на машину.
– Ясно, – ответил великий заимодавец без эмоций. – Что еще?
– Ничего. Я пошел.
– Подожди. Неужели тебе нечего отдать, кроме последней машины?
– Последняя – у попа жена.
– Насколько я помню, у тебя есть компаньон. Почему он тебе не помог?
– У компаньона отпуск. Не стоит портить человеку отдых из-за ерунды. К тому же он в моей стройке никак не участвовал.
Пистолетик мой, давеча здорово остывший на уличном морозе и неприятно холодивший сквозь ткань рубахи живот, теперь нагрелся, я забыл о нем. Неловко повернулся, сделал излишне резкое, ненужное движение, и проклятая железяка с грохотом обрушилась на устланный ковром пол.
Мне стало стыдно. Я нагнулся и подобрал.
– Ого, – равнодушно произнес Знаев. – Ствол, да? Чего это ты в мирное время расхаживаешь с оружием?
– Думаешь, мы живем в мирное время?
Заимодавец грустно посмеялся.
– Ты прав. Какое, к черту, мирное время, если вокруг такие дела творятся?
Он подошел к стенному шкафу и сдвинул тонкую зеркальную дверь.
Подсмотрев краем глаза, я увидел циклопический, намертво вмурованный в стену сейф, и мне невыносимо захотелось полюбопытствовать о его содержимом, ибо, как всем известно, заглянуть в сейф – все равно что заглянуть в душу его хозяина.
– А мой ствол видел? – спросил банкир. Позвенев ключами, он едва не по пояс углубился в недра личного стального хранилища и извлек нечто огромное, сизо-серого цвета. Деловито пояснил:
– Стечкин. Отдали за долги. Чеченцы. Смотри: новье. В масле. Бьет очередями. Отдача такая, что двумя руками не удержишь...
– Там в комплекте должна быть кобура. Деревянная. Она же – приклад.
– Извини, я в мелочах не разбираюсь. Мое дело – деньги считать. А в живое я ни разу не стрелял...
Произнеся эту фразу, банкир, как мне показалось, с чрезмерным, настораживающе-подозрительным глубокомыслием взвесил в руке чеченский подарок и рассмотрел его со всех сторон. Его лицо сделалось очень хищным, почти ястребиным. Сухогубый рот обратился в тугой лук с сильно опущенными углами, глаза сузились, а взгляд сверкнул тускло-желтым, редко мною последнее время встречаемым блеском, и я подумал, что в живое Сергей Знаев, может, и не стрелял, но желание наверняка испытывал. И не раз.
Не зря среди банкиров так много заядлых охотников. Стоит только перелистать журнал «Медведь» – там они все, как на параде. Видимо, судьба профессионального заимодавца уже сама по себе предполагает определенную кровожадность.
– Наверное, – осторожно предположил я, – для стрельбы по живому у тебя имеются другие люди.
Банкир резко помрачнел.
– Есть, и много, – признался он, очевидно нехотя. Потом попросил: – Купи ствол. Недорого возьму.
Пришлось усмехнуться. А также – слегка возгордиться. За душой у меня был ломаный грош, а мой собеседник владел огромным капиталом, однако в данную конкретную минуту мы общались на равных и даже играли в игру: толстосум пытается что-то продать практически нищему старому приятелю. Оценив благородный душевный жест собеседника, я скромно пожал плечами:
– Прости, не куплю. Я ж – банкрот. Денег – нет.
– Тогда иди, банкрот, – отрезал Знаев. – Через семь минут ко мне нефтяники подъедут. Хотят семь лимонов грина кэшем. Я вот думаю – зачем им семь лимонов грина кэшем? Президенту, что ли, взятку дать решили? Очень темные люди. Боюсь я их. Но деньги выдам. Я ж банкир... А через полчаса – строители. Ты ведь в курсе, я магазин делаю. Большой продуктовый супермаркет. Эксклюзивный бренд! Знаешь, как звучит?
– Скажи.
– «Готовься к войне!» – продекламировал заимодавец. – Это будет название головного предприятия. Нравится? А? Готовься к войне! Концепция такая: продаем самые что ни на есть дешевые, кондовые товары. Тушенка, рыбные консервы, гречка, крупы, рафинад, соль, спички... То, что можно запасти впрок. То, что долго лежит и не портится. Сопутствующий товар – свечи, керосин. Возможно, что-то из медикаментов, если лицензию выбъем... Вся линейка – в этом роде. Этикетки – чисто под Совдепию. Цены – бросовые. Пойдем на демпинге! Расчет идет на нижние слои населения. На стариков, малоимущих. Они же сразу клюнут! Они сразу прибегут! Они все раскупят. Потому что войны боятся... Только эти гады не разрешают мне товарный знак зарегистрировать. Пытаются даже под статью подвести. Мол, не те настроения нагнетаешь среди граждан и все такое... В общем, там целая банда юристов орудует, а я только деньги отсчитывать успеваю... Но все равно своего добьюсь... Я за такую золотую идею любого сокрушу и раздавлю... Готовься к войне! Не бренд, а мечта!
– Мечта? – переспросил я. – Продуктовый супермаркет – это твоя мечта?
– Нет, конечно. Когда я начинал все это, – Знаев обвел руками свой кабинет, – я мечтал, что буду жить в Швейцарии, дышать чистым горным воздухом, а бизнесом управлять – по телефону.
– Так не бывает.
– Говорят, у некоторых получается.
– Надеюсь, и у тебя получится.
Знаев еще раз повертел в руках свой огромный пистолет, и я почти поверил, что безумный проект со скандально названным магазином – станет реальностью. Вдруг дикая парадоксальная идея пронзила меня снизу доверху, и я спросил:
– Слушай, а Юру не ты убил?
– Не я, – ответил банкир чрезвычайно спокойно. – Зачем мне было это делать? Мы с Юрой дружили. Еще и дела делали. Ступай себе. И больше такого вопроса мне не задавай...
Уже возле двери, стоя спиной к заимодавцу, я опять услышал его резкий голос:
– И, кстати, о твоей машине мне все известно. Ее – пробили. Еще вчера. Если ее быстро продать, банк выручит максимум девять тысяч. А ты задолжал – одиннадцать с копейками... Так что у нас с тобой еще не все закончено.
– У меня в офисе, – сказал я, не оборачиваясь, – есть хорошая мебель. Столы, кресла, шкафы, тумбы – все в отличном состоянии. А также три почти новых компьютера. А также телефонные аппараты, факс и копировальная машина. Как раз хватит, чтобы погасить остаток. Присылай людей. Только срочно. Прямо сейчас. Там, кроме тебя, еще претенденты имеются.
– Понял, – деловым тоном произнес миллионер. – Прямо сейчас. И не держи на меня зла, Андрей. Бизнес есть бизнес.
– Зло – это не член, чтобы его держать. Удачи тебе. Нефтяникам – привет.
Хотел было я его спросить про Горохова, но потом подумал, что если Знаев узнает, что Горохов – мой одноклассник, он, чего доброго, уволит человека. И не стал ломать парню жизнь. Пусть и дальше ходит на свой маникюр.
Потом шагал по коридорам банка, и было мне легко и хулиганисто. Всех проходящих мимо девчонок хотелось ущипнуть за туго обтянутые тканью попки, а мужчинам – отвесить пинка. Потом захохотать и убежать. Еле удерживался. После тюрьмы я вообще стал сдержанным.
Груз с моей души упал. Пусть заберут все. Пусть подавятся. И оставят меня в покое. Зато сегодня вечером я навещу старого школьного товарища, а потом пойду с сыном в кино.
Сегодня я иду с сыном в кино, ясно вам? А вы тут бегайте, сходите с ума и мастурбируйте на захеджированные форвардные контракты, на пистолеты, стреляющие очередями, на супермаркеты, подготавливающие людей к войне, на идеальный океанский загар, на маникюр, на лимоны грина кэшем, на нефтяников – на всю эту с понтом мечту, которая застит вам глаза...
Сердце, правда, стучало как-то не так, и немного кружилась голова. Безусловно, надо было опохмелиться. Но ничего, тщета все и пыль – сейчас выскочу в морозный февраль, вдоволь продышусь, немного успокоюсь, поймаю таксо – и поеду, наверное, в контору. Если я правильно понял великого заимодавца, то его ребята прибудут туда с минуты на минуту. Мне следует их опередить.
Бодрым малым в новеньких брюках выпрыгнул я из зеркальных дверей ссудно-кредитного учреждения, пробежал по превосходно очищенному от снега тротуару метров двадцать, и вдруг почувствовал: что-то не так. Мир вдруг стал враждебен. Я остановился. Ощутил в ногах сильную слабость.
Юры нигде не увидел. Да и не искал его.
Сердце колотилось, молотком ударяло в ребра.
Наивный призрак из прошлого всерьез думал, что я войду к обладателю нескольких миллионов долларов и стану размахивать у него перед носом игрушечным пугачом, в попытке разрешить проблему ценою в три копейки. Прости, Юра, сейчас так дела не делаются. Только ты не поймешь. Тебе – без малого двадцать один. Мне – без малого тридцать шесть. У тебя своя правота, у меня – своя. И если я вместо скандала и ругани пошел на попятную и отдал кредитору последнее свое ценное имущество – это вовсе не малодушие, а обыкновенные поминки по навсегда ушедшей молодости.
Я ведь знаю, зачем ты пришел ко мне, старый друг. Зачем пытаешься овладеть моей волей и лезешь на рожон. Ты появился, чтобы вместе со мной отметить эти поминки. Чтобы не было мне так горько и одиноко.