Не доверяйте кошкам! Легардинье Жиль

37

Глядя, как мы шагаем рядом в этот погожий воскресный день, нас вполне можно принять за супружескую пару. Причем за давно женатую пару, поскольку мы уже не держимся за руки. И пускай только случайные прохожие могут подумать, что мы с Риком вместе, моя радость вовсе не меркнет, так как это наш первый выход в свет.

Надеюсь, я ничего не испорчу: вчерашний девичник закончился после двух часов ночи, а утром я работала в булочной, поэтому не очень хорошо соображаю.

Я счастлива, что иду на концерт с Риком. Фраза будет еще правдивее, если вы уберете из нее «что иду на концерт». Он надел элегантную темно-серую рубашку и безукоризненно отглаженные льняные брюки. Секретный агент должен уметь гладить. Я же долго выбирала платье и в итоге остановилась тоже на темно-сером, с рисунком. Теперь люди будут думать, что мы живем вместе, еще и потому, что наши наряды так хорошо сочетаются.

Легкий ветерок ласкает мое лицо, я чувствую себя прекрасно. Мне хочется взять Рика за руку, но, боюсь, это будет неуместно. В конце концов, мы просто соседи, знакомые, один из которых начинает без памяти влюбляться в другого, при этом спрашивая себя, с чем же все-таки связаны его таинственные забеги. Вчера вечером я ничего не рассказала девчонкам, но Софи едва не вывалила на них всю мою историю. Мне удалось ее остановить, пригрозив, что тогда все узнают о ее разрыве с Патрисом. Конечно, я бы этого не сделала, но зато она быстро успокоилась.

Перед входом в собор мы попадаем в толпу зрителей. Большие плакаты возвещают о событии: «Пятый праздник музыки» под шефством пианистки-виртуоза Аманды Бернштейн. Этот фестиваль довольно известен, но я никогда на нем не была. Отчасти потому, что благодаря Дидье не слушала ничего, кроме его ничтожных песен.

Мне очень интересно посмотреть, на что способны наши юные дарования. Мероприятие спонсируется мэрией, областью и знаменитыми мастерскими Шарля Дебрей. Это известная марка дорогой кожгалантереи, заводы которой обеспечивают городу определенную славу.

Нарядно одетая публика устремляется в собор Сен-Жюльен, переполненный как по большим праздникам. Проходя под входным портиком, я держусь рядом с Риком и закрываю глаза. Невольно вспоминаю о предстоящей свадьбе Сары и думаю о нас. Хочу ли я замуж?

Внутри царит прохлада. Рик увлекает меня к первым рядам.

— Думаю, найдется два местечка для нас…

Прямо перед алтарем ждет своего часа черный рояль. Солнечный свет, окрашенный витражами, заполняет пространство и проецирует их узоры на каменные колонны, возвышающиеся до самого свода. Шаги и приглушенные голоса сотен человек усиливают ощущение важности предстоящей церемонии. Я замечаю нескольких клиентов банка, а также многих посетителей булочной. Присутствует даже господин Пинг, хозяин китайской кулинарии.

Постепенно люди рассаживаются по своим местам. Появляется господин мэр, в зале наступает тишина.

— Добрый вечер, благодарю вас за то, что вы снова пришли на наш фестиваль. Сегодня вам покажут свое мастерство финалисты отборочных туров, проходивших в течение года. После их выступлений мы объявим имя того или той, кто получит главный приз. Одни из вас пришли послушать юные дарования нашего города, другие хотят насладиться игрой великой Аманды Бернштейн, которая оказала нам честь своим присутствием, но всех нас собрала здесь любовь к музыке и искусству, бла-бла-бла…

Рик внимательно слушает речь. Я украдкой разглядываю его профиль, руки, которые он положил на колени ладонями вниз.

— …А теперь я передаю слово нашей щедрой меценатке мадам Албан Дебрей.

Зрители аплодируют. Появляется мадам Дебрей, единственная внучка и наследница основателя престижной марки, — то, что принято называть выдающейся личностью. Дамские сумочки и чемоданы, изобретенные ее знаменитыми отцом и дедом, известны во всем мире и раскупаются нарасхват по запредельным ценам. Исключительная кожа, оригинальная форма, узнаваемая среди других, но главное — маркетинг среди звезд и коронованных особ, который убеждает тысячи женщин, что без сумочки «Шарль Дебрей» нельзя прослыть элегантной. Мадам размашистым шагом выходит на сцену, задрапированная в длинное красное платье с бриллиантовым украшением. Ее невозможно не заметить. Она хорошо держится, представительно выглядит и никогда не упускает случая выставить напоказ последнюю модель сумочки, продолжающей приносить ей деньги и славу…

— Добро пожаловать на фестиваль! — начинает она.

Мадам Дебрей говорит о творчестве, таланте, волнении, и все думают, что речь идет о музыке, но она не может обойти молчанием свои мастерские. Мне очень нравится, что она поддерживает подобные мероприятия, но я не совсем понимаю, зачем она это делает — чтобы дать шанс ребятишкам или чтобы потешить свое тщеславие.

Рик тоже внимательно ее слушает. Я бы даже сказала, еще внимательнее, чем мэра. Он пристально смотрит на нее, замерев, наклонившись вперед, стиснув ладонями колени.

Она заканчивает свою речь, пожелав удачи юным артистам, и предлагает начать этот вечер выступлением Аманды Бернштейн.

Аплодисменты. На сцену выходит маленькая женщина, одетая в нечто, похожее на двойную штору. Она даже не смотрит в сторону зала. Похожая на привидение, скользящее по мраморному полу, она под приветственные возгласы добирается до рояля. И как только поднимает руки, шум сразу смолкает. Слышатся первые ноты. Дебюсси. Необязательно разбираться в музыке, чтобы попасть под ее очарование. Так действует на нас любое искусство. Оно затрагивает нашу душу. Пальцы пианистки бегают по клавишам, связывая звуки и рождая мелодию, которая разливается по собору. Нас несколько сотен, но ничто не разрушает охватившую всех магию. Все-таки странные существа — люди. Как подумаешь, сколько потребовалось таланта, умения, труда, чтобы мы могли услышать эту композицию, сыгранную на этом инструменте, в этом месте, этой маленькой женщиной… Просто кружится голова. Сколько веков усилий и страстей, чтобы все собравшиеся здесь и каждый по отдельности, погрузившись в свои собственные переживания, могли испытать единое волнующее чувство. Музыка всегда на меня так действует.

Рик слушает, но как будто чем-то недоволен. Невозможно спросить его, дотронуться до него. До последней ноты Аманды публика сидит, затаив дыхание, очарованная волшебными звуками. Мне кажется, что я первая начинаю аплодировать. При этом вскакиваю с места так быстро, что сама пугаюсь: вдруг исполнение еще не закончено, а я, словно варвар, прерываю чудо своей бурной радостью. Кошмар длится микросекунду. Слава богу, я всего лишь первая, и произведение окончено. Маленькая женщина, великая пианистка уходит, даже не взглянув на нас. Но мы ей прощаем. Ее пальцы подарили нам то, в чем отказали ее глаза.

Затем настает черед юных финалистов. Им будет непросто выступать после Аманды Бернштейн. Четыре пианиста и одна флейтистка. Признаюсь, я отдаю чуть большее предпочтение роялю. Флейтистка открывает бал. Вивальди, аранжировка для флейты. Высокие ноты, кажется, могут пройти сквозь каменные стены, настолько они тонкие. Против всякого ожидания, мне понравилось.

Первый пианист усаживается за рояль, ему всего четырнадцать лет. Он выбрал для исполнения джазовую композицию, и в нем действительно чувствуется талант. Публика очарована. Второй музыкант, едва ли чуть старше, предлагает нам Шопена, которого исполняет с блестящим мастерством. Третьей выходит девочка по имени Роман, которая играет очень хорошо, несмотря на несколько неуверенных нот. Произведения следуют друг за другом, они совершенно разные. Когда за рояль садится четвертая и последняя пианистка, я не верю своим глазами. Это одна из дочерей господина Пинга. Ее зовут Лола. Она единственная из всех здоровается с публикой. Время позднее, и все уже думают о скором вручении приза и о своих дальнейших планах. Однако, когда Лола начинает играть, публика замирает. Это Рахманинов. Считается, что ребенку ее возраста этот композитор не по силам. Отрывок сам по себе роскошный, но что она с ним делает — это просто божественно. Она его модулирует, проживает, усмиряет. Ее маленькие пальчики порхают над клавишами. Истинный момент благодати. Она не выглядит ни серьезной, как два мальчика, ни чопорной, как другая девочка. Она просто счастлива. Точно так же она играла бы и у себя дома, и перед стотысячной аудиторией — наедине со своим роялем. А нам всего лишь повезло быть свидетелями ее таланта и наслаждаться эмоциями, которые дарит нам ее исполнение.

Когда прозвучали последние аккорды, Лола получила больше аплодисментов и криков «браво!», чем сама Аманда Бернштейн. Публика словно наэлектризована игрой этой робкой малышки, которая, откланявшись, поспешила вернуться к своим родителям.

Под крики «браво!», которые не хотят смолкать, вновь появляется господин мэр. Он приглашает присоединиться к себе мадам Дебрей. Показывает конверт, в котором скрывается имя победителя:

— Вот и настал момент истины. Думаю, все согласятся со мной, что награды достойны все исполнители, но, поскольку нужно выбрать одного, жюри долго совещалось и сейчас готово огласить имя будущей знаменитости нашего города.

В глубине души я уверена, что победила Лола. Остальные тоже были хороши, но она, без всякого сомнения, превзошла всех.

Мэр протягивает конверт улыбающейся мадам Дебрей. Она распечатывает его и достает лист бумаги. С широкой улыбкой объявляет:

— С удовольствием называю имя победителя: это мадемуазель Роман Дебрей!

Публика в ступоре. Мэр начинает аплодировать, но его никто не поддерживает. И только когда девочка выходит за наградой, люди встречают ее овацией. Ей аплодируют даже Лола, ее брат, сестра и родители. Я в шоке. Правильно ли я расслышала? Роман Дебрей? Родственница мадам Дебрей? Если это так, тогда мы присутствуем при позорном событии. Все счастье, которое подарили нам эти дети, осквернено тем, что сейчас произошло. Для Лолы это не конкурс, а верх несправедливости.

По дороге домой я просто киплю от ярости. Рик старается меня успокоить, но, поскольку он пытается найти им оправдание, я начинаю злиться и на него тоже.

— Как это — Роман, возможно, всегда выступала лучше, чем сегодня? Ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты слышал малышку Лолу?

Я уязвлена, возмущена, разгневана тем, что девочка, подарившая всем такие эмоции, не вознаграждена по заслугам. И почему? Потому что Роман — родственница известной особы, а Лола — дочь безвестного китайского торговца, от еды которого мы все хоть раз да пострадали? Это недопустимо.

Сейчас, когда я об этом вспоминаю, мне кажется, что Рик растерялся от моего гнева. Он впервые видел меня такой. Но, по правде говоря, в тот вечер мне на это было наплевать. Просто хотелось, чтобы он разделил со мной мое возмущение, казавшееся вполне естественным после публичного оскорбления талантливого человека.

Мне потребовалось несколько часов, чтобы хоть как-то успокоиться. Я все рассказала по телефону маме, потом папе, а затем Софи. Лишь гораздо позже я осознала, что, подтасовав результаты, организаторы конкурса не только незаслуженно обидели одаренную девочку, но и невольно высветили во мне ту грань характера, которая могла разрушить мои отношения с Риком. И тут я испугалась.

38

Я знаю, как проведу свой последний день в банке — в ожидании малейших признаков жизни от Рика. Минуту за минутой. Мне плохо. Учитывая состояние, в котором я была вчера, и то, как мало я для него значу, я перебрала все варианты, включая худшие. Возможно, он больше не захочет со мной разговаривать. И в следующий раз, когда мы встретимся, просто отвернется. У меня скрутило живот так, что невозможно дышать. Что мне делать? Позвонить ему? Извиниться? И все же я уверена, что вчера была допущена несправедливость. Столько вопросов. Зачем он вообще позвал меня на этот концерт?

Сегодня утром я должна полить огород мадам Рудан. Поднимаясь по лестнице, прохожу мимо двери Рика, замедляя шаг. Он так близко и так далеко. Из квартиры не доносится ни звука. С трудом заставляю себя идти дальше. Мне невыносимо грустно.

В квартире мадам Рудан ненамного тише, чем в ее присутствии. Я наполняю лейку и пересекаю комнату. Открываю окно, спугнув несколько птиц. Перешагиваю через ограждение. Методично поливаю грядку за грядкой. Хожу взад-вперед, словно робот. Весь участок плоской крыши покрыт толстым слоем земли, которую она, должно быть, приносила несколько месяцев. Сколько раз ей приходилось поднимать наверх тяжеленную сумку на колесиках, чтобы обустроить свой тайный огород? Я осторожно обхожу кустики клубники, чтобы полить растущие за ними помидоры. Случайно обернувшись, обнаруживаю, что стою на самом краю крыши. Под ногами — пустота, и лишь тремя этажами ниже виднеется дворик соседнего дома. В глазах темнеет, голова начинает кружиться. Я возвращаюсь к окну, решив сделать перерыв. Проверяю свой мобильный. По-прежнему ничего. Где же ты, Рик?

Мысль о том, что я могу его потерять, помогает мне понять, насколько важно его присутствие в моей жизни. Если убрать его из моего уравнения, в результате получится ноль. Этот парень ни о чем меня не просил, не сделал первого шага навстречу и даже не дал понять, что у нас может быть какое-то совместное будущее. Я сама, как последняя идиотка, прилепилась к нему. Сама как безумная, под воздействием эмоций, которые он во мне вызывает, послала, выражаясь словами Софи, «свою жизнь ко всем чертям».

Буду ли я получать удовольствие от работы в булочной, если Рика не станет в моей жизни? Не знаю. Что дает мне желание двигаться дальше, становиться лучше? Это я знаю. Внезапный страх от мысли, что я все построила на пустоте и двигаюсь над пропастью, просто парализует меня. Я больше не хочу ничего пробовать, не хочу рисковать. Мне хочется, чтобы все стало, как раньше. До него. Снова ходить в банк, делать, что мне велят, а в конце дня спокойно убирать свои вещи в ящик стола. Ни на что не надеяться, чтобы никогда не испытывать разочарования.

Я собираю урожай: два помидора и несколько ягод клубники. Отнесу их мадам Рудан. Съедающая ее болезнь гораздо серьезнее моих переживаний. Хотя мне кажется, что ее недуг, возможно, родился из боли, подобной той, что сейчас испытываю я. Счастливые люди меньше болеют.

После обеда мне удалось встретиться с доктором Жолио. Хоть он и крупного телосложения, вид у него далеко не цветущий. Если снять с него халат, а самого доктора положить на носилки, он вполне может сойти за одного из своих пациентов в тяжелой стадии заболевания.

— Присаживайтесь, мадам, — говорит он мне, занимая место за своим столом.

«Мадам»? Неужели отсутствие Рика так быстро меня состарило?

— Мадам Рудан — ваша тетя, так ведь?

— Совершенно верно, доктор.

— Буду с вами честен: анализы у нее плохие. Метастазы распространяются, затронута печень. Общепринятые методы лечения в ее возрасте могут принести столько же вреда организму, сколько сами раковые очаги.

Я подавлена. Доктор наверняка привык сообщать о подобных диагнозах родственникам, но каждый, кто сидит перед ним, слышит это в первый раз. Он продолжает:

— Мы решили пока не сообщать вашей тете о том, как далеко зашла ее болезнь. Но если пожелаете, мы можем это сделать, либо возьмите это на себя. Выбор за вами. Я считаю, что лучше будет ее не волновать, просто делать все необходимое.

— По вашим прогнозам, сколько ей осталось?

— На этот вопрос никогда не бывает точного ответа. Некоторые виды лечения могут замедлить течение болезни. Ситуация может стабилизироваться. Но может и быстро прогрессировать. Через несколько дней мы сделаем повторные анализы, тогда сможем уже говорить о тенденции развития болезни.

— При самом плохом раскладе сколько она проживет?

Вопрос слишком прямой, но я должна знать.

— Мне очень жаль, но у меня нет для вас ответа.

— Она страдает?

— Судя по ее словам и по нашему опыту, боли у нее только начинаются. Но, опять же, боль для каждого человека — понятие относительное.

— Чем же можно ей помочь?

— Ваша тетя из тех людей, у кого под скромной внешностью скрываются сильный характер и яркая индивидуальность. Могу дать вам совет: не меняйте ничего в вашем поведении с ней.

— Она задавала вам вопросы о своем состоянии?

— Медсестры считают, что она догадывается о тяжести болезни. Но я все же думаю, что волновать ее не стоит.

— Спасибо, доктор. Пойду ее проведаю.

— Хорошо. Да, чуть не забыл: мы перевели ее в отдельную палату. Там ей будет комфортнее.

Отделение, куда перевели мадам Рудан, еще более спокойное, чем предыдущее. Прежде чем зайти в палату, я передала медсестрам одежду и туалетные принадлежности, которые купила накануне. Кроме того, я договорилась, чтобы ей принесли телевизор. На стук в дверь мне отвечает слабый голос. Я осторожно заглядываю в палату:

— Здравствуйте, мадам Рудан.

— Жюли! Но ведь неделя еще не прошла?

— Нет, но помидоры созрели… И сегодня у меня выходной.

Она с трудом выпрямляется на кровати. Я открываю перед ней коробку.

— О, да тут еще и клубника! — восклицает мадам Рудан.

Закрыв глаза, она вдыхает легкий аромат ягод.

— Скоро поспеет и другой сорт. Ваш огород восхитителен.

— Я рада, что ты ухаживаешь за ним.

Я сажусь на стул рядом с кроватью.

— Значит, вас перевели в более спокойную палату.

— Да, но там мне очень нравилось. Соседка, правда, не отличалась любезностью, зато был телевизор.

— Не волнуйтесь, вам поставят здесь телевизор, самое позднее завтра утром.

— Это правда?

— Абсолютная.

— И не нужно будет ничего платить?

— Нет, мадам Рудан. Не беспокойтесь.

Я меняю тему:

— Как вы себя чувствуете?

— Аппетита нет, но это, может быть, потому, что я здесь ничего не делаю. Лучше расскажи, как у тебя дела.

И я принялась рассказывать о работе в булочной, о покупателях. И даже о Рике. Как ни странно, на душе стало легче, словно я поговорила со своей бабушкой. В результате мне удалось осмыслить наши отношения, понять, что я на самом деле чувствую. Мадам Рудан выглядела счастливой, лицо ее оживилось. Я провела с ней больше часа, пока не заметила, что она устала. Тогда я оставила ее, пообещав вернуться не позднее следующего понедельника. Когда я уходила, она захотела меня поцеловать. Я с удовольствием согласилась. И для нее, и для себя. В моем нынешнем состоянии малейшее проявление любви помогает мне прожить следующую четверть часа.

39

Я никак не ожидала, что с сегодняшнего дня начну работать самостоятельно. У меня больше нет поддержки. Врач Ванессы запретил ей работать. Мадам Бержеро расстроена, но не слишком. Я сама поднимаю жалюзи, открываю дверь. На тротуаре меня приветствует Мохаммед. Я выхожу на улицу, чтобы перекинуться с ним парой слов.

— Ну что, все в порядке? — спрашивает он. — Принята на работу?

— Да, и я рада. Теперь помогу вам наладить отношения с мадам Бержеро.

— Не беспокойся об этом. Хочу тебе открыть один маленький секрет: иногда я ставлю ящики перед булочной специально, чтобы она вышла. Иначе мы бы никогда не общались. Она хорошая женщина, но поговорить с ней можно, только купив у нее хлеба или раздразнив ее…

Я смотрю на Мохаммеда круглыми глазами. Он хитро улыбается и говорит:

— А теперь беги работать, к вам уже вошел покупатель.

Каждому времени дня соответствует своя публика. Сначала заходят те, кто открывает магазины, за ними следуют идущие на работу, а уже после них — родители, чьи дети еще не пошли в школу. Единственное, о чем я сожалею, — это о том, что сама не забегаю больше сюда по пути в банк, чтобы купить круассан. Целая гора круассанов постоянно лежит теперь передо мной, но мне их почему-то уже не хочется.

Воспользовавшись моментом, когда в магазине нет покупателей, ко мне подходит мадам Бержеро.

— Почему ты все время смотришь на улицу? Боишься, что покупатели не придут?

«Нет, боюсь, что Рик больше не придет. Надеюсь хотя бы увидеть, как он пройдет мимо. Я жду только этого. Конечно, это ничего не изменит, поскольку я не смогу побежать за ним, но станет как минимум понятно, что он не переехал».

Хозяйка булочной улыбается:

— Не волнуйся, ты будешь на высоте.

Я знаю, что она говорит о работе, но мне хочется слышать в этих словах ободрение своим чувствам к Рику. Она продолжает:

— Теперь, когда Ванесса ушла, нам нужно подумать, как без нее организовать работу. Мой халат можешь оставить себе. И если ты чувствуешь себя способной рассчитываться с покупателями, можешь попробовать. Но будь внимательна, это дело серьезное. Помни, что ты не одна здесь работаешь: наша булочная кормит восемь человек.

«Забавно звучит — булочная кормит…»

После небольшой паузы мадам Бержеро добавляет:

— Хотя физически нам будет сложнее вдвоем, в личном плане я довольна, что Ванессы с нами больше нет. Она не очень хорошо тебя приняла и даже начала грубить сотрудникам.

Уперев руки в бока, она рассматривает меня в своем халате:

— Если бы мне сказали, что однажды ты придешь сюда работать, я бы ни за что не поверила. Я ведь знала тебя еще малышкой. Помнишь, как-то раз я тебя отругала?

«Еще бы, у меня до сих пор мурашки по коже бегают. Вы думаете, почему я теперь здороваюсь со всеми, когда куда-нибудь прихожу?»

— Да, помню.

— Сколько тебе было лет?

В магазин входит покупательница. Я не сразу ее узнала. Это продавщица книг. Очаровательная женщина. Мадам Бержеро выходит из-за прилавка, чтобы чмокнуть ее в щечку.

— Ну что, Натали, как отдохнули?

— Я сделала все, как ты мне советовала, но Тео в переходном возрасте стал совершенно неуправляем. Находил разные предлоги, чтобы сбежать от меня. За два дня завел себе подружку, представляешь?

Удивительно, как сильно меняются люди, когда видишь их в непривычной обстановке. Для меня продавщица книг всегда была дамой воспитанной, сдержанной, которая даст вам совет, только если вы ее об этом попросите. Я видела, с каким неподдельным воодушевлением она рассказывает и о произведениях классиков, и о кулинарных книгах. Сейчас же нетрудно было догадаться, что за сегодняшней наигранной безмятежностью скрывается любящая и, видимо, не очень счастливая женщина…

— Я уже не знаю, что делать, — грустно говорит она. — Когда я хочу с ним поговорить, он меня отталкивает, но когда я ему нужна, то должна явиться немедленно.

— В пятнадцать лет с детьми всегда сложно. Нужно дать ему время. Он пытается найти свое место, пытается понять, кто он. Тео — хороший мальчик. Он успокоится.

— Если бы только в доме был отец…

Ее зовут мадам Боманн, и я помню, что она была одной из первых, кто произвел на меня впечатление. Я тогда училась в пятом классе и пришла в ее магазин, чтобы купить «Британик» Расина, который мы изучали в школе. Мне совсем этого не хотелось. Заметив мой насупленный вид, она открыла книгу и прочла несколько фраз, играя, как настоящая актриса. Это было так необычно, таинственно. Вряд ли она это помнит. Сегодня она меня даже не узнала.

Она уходит с тремя багетами, песочным печеньем и мини-пиццами, которые наверняка проглотит Тео, перед тем как отправится жить своей жизнью. Когда мадам Боманн пересекла улицу, хозяйка булочной произнесла слова, которые я никогда не забуду:

— Знаешь, Жюли, глядя на то, как страдают матери, когда от них отдаляются их малыши, я говорю себе, что, может, и не так страшно, что у меня нет детей.

Я знаю, что она так не думает. На самом деле она имеет в виду совершенно другое. Что никогда нельзя терять надежду, несмотря на возможные разочарования. Что нужно испытать в жизни все, не боясь боли, и нужно научиться отдавать все, рискуя остаться ни с чем. Все, что стоит попробовать в жизни, неминуемо подвергает вас опасности. Если бы Рик прошел в эту минуту мимо, я бы приняла это как знак, и мой моральный дух резко бы поднялся. Но я напрасно напрягаю глаза, вглядываясь в прохожих, — я вижу только незнакомцев.

Внезапно я замечаю Мохаммеда, который, подмигнув мне, ставит свой рекламный щит к краю нашей витрины. Я улыбаюсь ему. Мадам Бержеро возвращается из задних помещений магазина. Ее датчики вторжения начинают мигать, и она заводится с пол-оборота.

— Нет, вы только на него посмотрите! Такое ощущение, что он это делает нарочно. Пойду скажу ему пару слов.

Она торопливо выходит из зала. Я вижу их, но не слышу. Очередная война между Франсуазой и Мохаммедом. Раньше меня это расстраивало, но теперь я нахожу их трогательными. Интересно, она догадывается о маленькой хитрости своего соседа?

У мадам Бержеро есть одна привычка, которая мне очень нравится: она часто сравнивает людей с пирожными или с венской сдобой. Один похож на эклер, другая — на горбушку. Жюльен — милый, как сдобный хлеб, а Ванесса была тортом. То же самое применимо и к ней самой. Видя, как она ссорится с Мохаммедом, я лучше понимаю ее сущность: под хлебной коркой всегда есть мякиш.

40

Прошли часы, дни. Вы не представляете себе мое состояние. Я даже не могу больше надевать рубашку Рика: мне кажется, что она меня отвергает. Он не забегал купить хлеба, ни разу даже просто не прошел мимо булочной. Я уверена, что он меня избегает. Где он? Может, он ползком пробирается мимо магазина по тротуару, чтобы я его не заметила? Или огибает квартал и выходит на улицу с другой стороны, лишь бы не встретиться со мной? А если он повесился на своем новом водонагревателе, потому что я была настолько отвратительной в тот вечер после концерта, что он впал в отчаяние? Каким бы ни был ответ, во всем виновата я.

Завтра воскресенье, то есть ровно неделя с нашей последней встречи. Я решилась отправить ему эсэмэску. Опыта у меня маловато, и чем меньше слов, тем для меня сложнее, особенно если это предназначено Рику. Хорошенько все обдумав — в течение двух ночей, — я написала: «Надеюсь, у тебя все хорошо. Надеюсь также скоро тебя увидеть. Целую. Жюли». Софи снова поднимет меня на смех, потому что я пишу слова целиком и ставлю знаки препинания, но я плохо представляю себя отправляющей послание типа: «Ты где скучаю позвони жужу». Этот прогресс цивилизации мне еще не по зубам.

Мне пришлось заново набирать свое сообщение, поскольку я так волновалась, что нечаянно нажала на «Удалить». Может, это знак?.. С тех пор я нахожусь в режиме ожидания. Телефон на виброзвонке лежит в моем заднем кармане. Как только моя попа завибрирует, я буду надеяться, что это Рик. Разве кому такое расскажешь?

А пока я полностью погрузилась в работу. Я превратилась в королеву тарталеток, в эксперта по не слишком поджаристым багетам. Каждое утро примерно в одиннадцать пятнадцать появляется мое испытание дня: месье Калан. Николя прав: он и вправду скверадкий. Он даже грязнусный: грязный и гнусный. Подозреваю, что он моется всего раз в неделю, в пятницу вечером, поскольку сегодня на нем хоть и отвратительная, но не очень грязная рубашка и волосы не такие сальные. Ванессы здесь больше нет, поэтому его мишенью стала я. Думаю, он специально приходит, когда собирается очередь. Так он может слушать других и изливать на них свою желчь.

В среду одной даме, которая не знала, какое пирожное выбрать, он выдал: «Тот, кто знает других, — мудр; тот, кто знает себя, — просвещен».

Но самое неприятное было вчера. В магазин зашла беременная женщина с большим животом, которую все, разумеется, пропускали без очереди. Но когда она поравнялась с месье Каланом, он осадил ее: «Сожалею, но я пришел раньше вас. Терпение — основа всякой мудрости».

«Однажды моя рука доберется до основы твоей крысиной морды», — сказала я себе. Но этот вредный старик — единственный неприятный момент в моих трудовых буднях, который просто нужно переждать.

После обеда я узнала новость, которая почти подняла мой упавший дух. К сожалению, она не связана с Риком. Но зато несомненно укрепляет веру в человечество. Одна из покупательниц рассказала нам, что некий Кевин Голла, молодой менеджер с неприятными длинными зубами, который живет в доме Ксавье, уехал добровольцем на три недели в Африку, помогать рыть колодцы. Это довольно неожиданно для такого самодовольного парня, но в людях всегда нужно видеть хорошее. В жизни всякое бывает.

От Рика по-прежнему нет ответа. От Ксавье, кстати, тоже никаких новостей. С моей везучестью не удивлюсь, если они уже живут вместе.

Вечером я закрыла дверь булочной и опустила штору, предварительно выждав несколько секунд: вдруг сами знаете кто примчится в последний момент. Прошла через пекарню и лабораторию, чтобы со всеми попрощаться. Мне не хотелось задерживаться, потому что я пообещала себе сделать одну вещь, с которой и так слишком долго тянула.

Я поднялась по улице до китайской кулинарии. Сделала глубокий вдох и толкнула дверь.

— Добрый вечер. Давненько вас не было! — приветствует меня господин Пинг со своим неподражаемым азиатским акцентом.

— Как поживаете?

— Хорошо, а вы? Я узнал, что вы работаете в булочной. Это хорошее место. К тому же ваша красота будет привлекать всех парней округи, и выручка резко подскочит вверх!

«Мне достаточно одного, чтобы сразу все подскочило…»

— Спасибо, вы очень любезны.

— Что для вас приготовить? Вам с собой?

— Я хотела бы взять весенние рулеты и равиоли с креветками.

— Отличный выбор.

— Господин Пинг, в прошлое воскресенье я была в соборе и хочу вам сказать, что ваша дочь меня просто покорила. Лола замечательно играла. И мне очень жаль, что ей не досталась награда, которую она заслужила.

Он замирает на месте. Медленно поднимает голову. Привычная улыбка исчезает с его лица. Он оглядывается по сторонам, наклоняется ко мне и тихо произносит:

— Вы первая говорите мне об этом. Вы даже представить себе не можете…

Он не заканчивает фразу. И у него больше нет никакого акцента. Он жестом приглашает меня следовать за ним. Мы проходим за штору из бисера. У лестницы, ведущей на второй этаж, он кричит: