Взгляни на дом свой, путник! Штемлер Илья

– Кстати, вы справляете субботу? – прищурился израэлит.

– Шабат! – на иврите пояснил солдат.

– А как же! – с воодушевлением ответил я. – Каждую субботу не работаю.

– А говорите, что вы не иудей? – подозрительно промолвил израэлит.

– Н у… у нас вся страна таких иудеев. Даже двойных иудеев.

– То есть? – не понял израэлит.

– Мы не только в субботу, мы и в воскресенье не работаем. Мы вообще довольно часто ни черта не делаем, – ликовал я. – Мы в моей стране сплошь крутые иудеи.

Не знаю, чем закончился бы этот странный допрос, но раздался мелодичный звук зуммера и в пенал, что под щелью в стене, выпал мой паспорт и полоска бумаги с каким-то шифром. Израэлит пробежал глазами листок и, скомкав, сунул в карман. Видимо, все было в порядке, никаких подозрений. Приняв от меня необходимые данные сестры и ее домочадцев, израэлит ушел.

Через две недели сестра получила вызов. Кто помог? Тот израэлит или просто совпадение? Во всяком случае, серьезная контора.

Можно спросить: а при чем тут марокканские евреи?!

В 1965 году, в Марокко, в переводе с русского были опубликованы «Протоколы сионских мудрецов». В том самом 1965 году, когда Второй Ватиканский собор принял «Буллу о евреях и других нехристианских народах». Этот поистине исторический документ кардинальным образом пересмотрел двухтысячелетнюю легенду о том, что евреи распяли Христа. Хотя известно – Христа распяли римские воины по приказу римского наместника. Евреи же, а точнее члены синодриона, религиозного суда, принимали участие в судьбе своего соплеменника. Ибо то, что проповедовал Христос, являлось для кабаллистов величайшим кощунством – человек не может быть сыном Бога. Это главное, что не могло примирить старую религию с новой.

Так что папская Булла внесла ясность, а главное – логичность в бесконечный спор. Но папская Булла для короля Марокко не указ. Опубликовав «Протоколы», он спешил сорвать с марокканских евреев солидный куш, да и перед братьями-мусульманами не хотел посрамиться, пусть не думают, что мавр простоват. Вон в соседнем Алжире подсуетились еще в 1963 году, интернировав во Францию более ста тысяч своих иудеев. А он, король мавров, хоть и запоздал, но свое наверстает. После публикации «Протоколов» надо ждать народного гнева. Кто же потерпит, чтобы эти иудеи приносили в жертву своим дьявольским праздникам кровь мусульманских младенцев? И мало им желания завоевать Россию, они еще Марокко хотят заграбастать? Пусть убираются в свой Израиль, а добро оставят, и деньги, и ослов! Пусть убираются в чем есть. Несколько кровавых погромов подряд дали понять подданным короля, что тот не шутит. План удался. Марокканские евреи поднялись всем своим «соленным» миром…

Часть из них осела в Хайфе, привнеся на Землю обетованную уклад, нажитый многолетним общением с маврами.

Поэтому и улицы потемнели, приняв запущенный вид, и мухи у мусорного ящика потяжелели, и дома облупились.

К одному из таких домов мы и направились – я и Ленька. Надо было обойти зеленое, похожее на сарай, строение, а там перейти улицу. Тяжеловато тащить чемоданы, но Ленька уверял, что от остановки автобуса до дома расстояние небольшое. К тому же нас дома не ждали – сестра с мужем до трех часов в ульпане, сам Ленька закончил ульпан на прошлой неделе. Я собрался было расспросить про этот загадочный ульпан, но Ленька меня опередил.

– Наша «участковая» синагога. – Он указал на зеленое строение с решетками на окнах. – Сейчас тихо, вторник. Посмотришь, что здесь творится в субботу. Или в четверг… Сейчас только Ханина пересчитывает свечи, не упер ли кто вчера, в понедельник здесь тоже весело.

О Ханине я уже знал из писем: старуха-марокканка сдала им квартиру, вернее, две комнаты, в третьей жила сама. Глуховатая, набожная, известная во всей округе не только как «чокнутая», но и как мать миллионера. Настоящего миллионера, из Тель-Авива. Его роскошный перламутрового цвета «мерседес» нет-нет да и появляется на улице имени царя Соломона – сын навещает мать. С двумя телохранителями по пятам.

– А почему с телохранителями? – спросил я Леньку. – Мало в Израиле миллионеров, что ли?

– Не таких. Он хозяин игорных домов и притонов, – охотно пояснил Ленька – Видел бы ты его. Сверкает, как люстра. Марокканец, понимаешь. Говорят, у него бриллиантовые коронки на зубах. Правда, не улыбается, сучара.

– А мать сдает квартиру?

– Ну дак! Капитализьмь! – однако в голосе племянника не было порицания, наоборот. – А вот и наша красотка!

В распахнутых дверях синагоги появилось существо в желтой затертой кофте, зеленая длинная юбка прятала ноги, на голове то ли тюрбан, то ли платок, пестрый, распатланный.

– Ханина! – крикнул Ленька. – Это мой дядя!

Упрятанные в глубину набрякших кофейных век глаза старухи приветливо светились. Она что-то невнятно произнесла и сердечно повела рукой в сторону своего дома.

– Никто ее не понимает, – засмеялся Ленька. – Только мама… Ее схватили ночью, завернули в ковер и вывезли из Марокко. Старуха перепугалась, все языки перемешались в коктейль из арабского, испанского и иврита. Никто не понимает, а мама догадывается. Поэтому у нее с мамой дружба. Она разрешила тебе жить у нас. А меня старуха не уважает.

– Почему? – засмеялся я.

– Есть причина. Правда, временная, – серьезно ответил Ленька. – Постой, она что-то надумала…

Ханина нырнула в портик синагоги. Оставив чемодан, я с любопытством заглянул в распахнутые двери. Теперь я точно знал, в какой стороне отсюда находится Иерусалим, – противоположная стена от входа всегда возводилась «лицом» к Великому городу. Даже в такой задрипанной синагоге, как эта, марокканская. Четыре деревянные колонны делили помещение на несколько нефов. Убранство нефов отдаленно напоминало мавританский стиль. Да и сама бима – возвышение, с которого читают Писание, – вместе с ковчегом у восточной стены, где обычно хранят свитки Святого Завета, выглядели как-то по-мавритански. Семисвечник покрылся болотной патиной. Что же касается кружки для пожертвований, то она стояла на кривом табурете, сверкающая, точно лампа Аладдина…

Я вспомнил такую же кружку, точнее – железную коробку в Московской хоральной синагоге с тяжелым ржавым замком, дабы не искушать грехом посторонних. Тут же висело объявление – всякий, кто жертвует на синагогу деньги, должен требовать у старосты квитанцию. Еще я вспомнил кумачовый плакат с правой стороны над бимой Московской хоральной синагоги: «Боже! Храни родное Политбюро и Правительство нашей страны. Помоги им в делах их! Ибо деяния их во благо людей, земли. Да будут здравы они телом и духом. И куда бы они ни кинулись, им бы сопутствовала удача. Аминь!»

Помню, я прочел это, посмеялся, потом взгрустнул. Жалким и унизительным мне показалось это подобострастное пожелание. Что угодно, лишь бы спасти, лишь бы сохранить…

И сейчас я мысленно представил, как подобное пожелание было бы составлено в самом Израиле, например в этой невзрачной синагоге: «Боже! Раскрой свои глаза и покарай это сумасшедшее Правительство, которое забыло заветы отцов и занимается лишь собственными делишками. Особенно накажи ты этого дурака, министра абсорбции Ицхака Переса, который расселил эфиопских евреев среди нечестивых кибуцников. Что кибуцники могут дать чистым душам, нашим братьям-эфиопам? Они могут дать работу по субботам, голых девок и свинину!»

Поводом для подобного обращения к Богу была скандальная история. Израильские воздушные силы совершили операцию «Соломон»: в течение суток вывезли из охваченной войной Эфиопии девятнадцать тысяч евреев. Все было бы хорошо, только министр абсорбции Перес предложил разместить часть новых репатриантов по кибуцам, где, по мнению религиозных евреев, не очень следят за чистотой библейских законов. Религиозные деятели заявили протест. Тогда возмущенные кибуцники обрушились на министра по делам религии Ицхака Леви, обвиняя его в оскорблении их религиозных чувств. Вопрос стоял настолько остро, что привел к кризису кабинета министров. Вся страна в течение нескольких дней следила по телевизору за этими событиями: как министр абсорбции и министр религии, отпихивая друг друга от монитора, кричали с экрана телевизоров: «А ты кто такой?! – Нет, ты кто такой?!»

Потом выяснилось, что самолеты ВВС Израиля вместе с эфиопскими евреями завезли сутенера с четырнадцатью проститутками. Те поселились в шикарных гостиницах Элата и немедленно приступили к работе. Все бы ничего, но сутенер оказался неевреем, так же как и его сотрудницы. Разразился второй скандал: как нееврей мог попасть в самолет, да еще с коллективом. И второй скандал поглотил первый. Дело замяли…

Сопя и отдуваясь, в дверях синагоги появилась старуха-марокканка. Ее мягкое широкое лицо сияло улыбкой и расположением, а в руке атласно белела новая кипа – шапочка, которую носят религиозные евреи. Брезгливо обойдя Леньку, она поцеловала кипу и протянула ее мне.

Я поблагодарил за подарок, надел кипу и поднял чемодан.

– Вот баба-яга, – прошипел Ленька. – Такая фанатичка… Представляешь, террорист пырнул ножом ее внука в Беэр-Шеве. Специально прислали за ней машину. Отказалась ехать – суббота! Как тебе это нравится? – рассказывал Ленька мне в спину. – А кипа ничего, пасхальная. Шекелей на десять потянет… Знала бы она про тебя правду, в дом бы не пустила. Мама сказала, что ты настоящий еврей, она и согласилась.

– Ах, вот в чем дело! – догадался я. – Поэтому она тебя презирает?

– А ты думал! Лучше бы я был такой же бандюга, как ее сын, чем…

– Так когда же тебе сделают это обрезание?

– Раввинат назначил на шестое.

– Жаль. Я буду в Иерусалиме.

– Помолись за меня.

– Боишься?

– Возраст, понимаешь, – вздохнул двадцатилетний племянник. – Вот грудные дети – другое дело, у них сразу заживает… Отец моего товарища неделю лежал в больнице, орал на всю Хайфу…

– Так не делай! – перебил я. – Кто увидит?

– А когда пойду в армию? – ответил Ленька. – И вообще… Не такая и большая плата за жизнь в своей стране – кусочек крайней плоти.

– Считай, бесплатно, – согласился я.

Одолев лестничный пролет, мы наконец попали в квартиру, точнее, в две крохотные комнатки, которые занимала сестра с семейством; в третьей жила старая Ханина. К косяку каждой комнаты приколочена мезуза – прямоугольная коробочка с изречением из Торы. Верующий еврей, входя и выходя из комнаты, должен коснуться ладонью мезузы.

Меблировка, знакомая еще по бакинской квартире. Книжная секция, диван, шкаф… Новый телевизор, японский, купленный недавно со скидкой для репатриантов. Потолок невысокий, в протечках. На окнах выдвижные гофрированные жалюзи – отличная защита от любопытного солнышка. Крохотная кухня, газовая плита с баллонным питанием. Вот холодильник – да, в лучших мировых стандартах: объемный, с двумя морозильными камерами, со специальной секцией для приготовления мороженого, экономичный и, кстати, израильский.

Холодильник и телевизор – единственное, что еще напоминало о современной цивилизации, а так квартирка плохонькая. Но был один и весьма существенный плюс: дешевизна. Всего лишь за четыреста шекелей в месяц. Таких цен давно нет. Меньше пятисот долларов ни один хозяин и разговаривать не станет. Кстати, во время моего посещения страны доллар был равен двум с половиной шекелям. При этом старуха-марокканка – одна из немногих, кто заключил договор на аренду жилья в израильской валюте, обычно заключают в долларах – не дураки. Доллар есть доллар, а шекель падает. Так что семья сестры, считай, платит в месяц где-то сто семьдесят пять долларов. Очень большая удача! У большинства репатриантов квартплата «съедает» почти все свободные деньги, правда, и квартиры не чета сестринской – просторные, многокомнатные, в хорошем районе…

Немного пояснений. Семья каждого вновь прибывшего репатрианта имеет право на свою «корзину абсорбции». Иными словами – общий котел, куда входят суммы денег, выделенных государством на все: от приобретения электротоваров до затрат на питание, учебу, квартиру, медицинское обслуживание. Словом, на все необходимое… В зависимости от финансового состояния страны, от международного положения, от пожертвований всемирных еврейских организаций и частных лиц эта корзина меняется не только год от года, но и месяц от месяца. То растет, то падает. При этом наиболее крупные суммы выделяются на первые полгода, пока эмигранты не работают, пока учат язык в ульпанах. После окончания учебы корзина абсорбции тощает, но все равно вполне приличная сумма. Еще полгода. За это время, вооружившись мало-мальски языком, новый олим, как называют эмигрантов, должен найти себе работу. Сам или с помощью многочисленных бюро по трудоустройству… Если по истечении годичного срока работа не нашлась, корзина абсорбции заметно тощает – начинают давить экономические рычаги – шевелись, проявляй инициативу, действуй, не исключено, что скоро останешься с перевернутой корзиной…

Я еще вернусь к этой теме, она весьма глубока и обширна, рождает массу проблем – этических, моральных, психологических, финансовых. Единственное, на чем пока хочу остановиться, так это на квартирных делах.

При въезде в страну каждая отдельная семья получает свой паспорт теудат-оле. Большая или маленькая или вообще одинокий человек – каждой семье общий теудат-оле, оформленный на главу семьи, с фотографией и печатью. При этом на каждую семью выделяется определенная сумма для аренды квартиры – машканта. Таким образом, один теудат-оле имеет право на одну машканту. Не бог весть какая сумма, на одну машканту квартиру не осилишь, надо доплачивать. Другое дело, если в одной семье две или три машканты. Тогда да, тогда можно позволить снять приличную квартиру. И бывалые люди нашли способ, как заполучить на один теудат-оле две или три машканты. Еще в Союзе бывалые люди делают из одной семьи две или три, а то и больше. Фиктивно разводятся муж и жена, приезжают в Израиль – вот вам и два теудат-оле, стало быть, две машканты. Пройдет время, они сойдутся, живя уже в приличной квартире. Или, скажем, взрослые дети приезжают на Землю обетованную днем раньше своих разведенных родителей, получают в аэропорту свой теудат-оле, дожидаются родителей. В итоге – три машканты, а то и более. Можно снять не квартиру – дворец. Жить год и не тужить. А за год многое может измениться…

Бывало, что и за время «старта», готовясь к дальней дороге заблаговременно, вместо общей, «семейной» визы оформляют отдельные визы на каждого члена семьи – вот и дополнительная машканта. Не бесплатно, конечно, среди сотрудников ОВИРа тоже попадаются бывалые люди…

Моя сестра дала маху – втроем приехали на один теудат-оле. Хорошо, попалась старуха в желтой кофте и зеленой юбке. Такие вот дела! Кого тут осуждать? Люди хотят жить по-людски, но государство терпит финансовый урон. Государство, которое не такое уж и богатое, несущее бремя гигантских военных расходов, во многом зависимое от внешних субсидий и благотворительности. Государство, давшее приют гонимым и презираемым, разбросанным по всему миру. Как сказал Господь: «Я возьму сынов Израилевых из среды народов, меж которыми они находятся, и соберу их отовсюду, и приведу их в землю их, и очищу их пред глазами народов, и будут жить на земле, которую я дал рабу моему Иакову, на которой жили отцы их, там будут жить они и дети их, и дети детей их во веки».

Вновь я вспоминаю старую Ханину, вывезенную из Марокко в свернутом ковре. Не так уж она была и «чокнута», чтобы не видеть выгоды долларов. Наоборот – мудрая старая женщина поняла за свою долгую жизнь всю суетность помыслов людских перед фактом обретения Родины. Чем она могла помочь? Тем, что не станет теснить своих братьев и сестер. Ей не нужны доллары, ей достаточно и своих национальных денег, на которые тоже можно купить все, что нужно купить…

В сущности, те, кто заламывает крупную долларовую сумму за самое необходимое, – душат алию, пользуясь тем, что свободное государство не может вводить ограничения частного предпринимательства. А ведь именно новый приток репатриантов – новая алия – и есть живительная кровь страны. Впрочем, не только в этом мне видится досадная пробуксовка государственной машины. И видится не только мне – всем, и самим государственным деятелям. Они должны были предвидеть такой широкий поток эмиграции – ветер межнациональных распрей, который гуляет по миру, должен пожать бурю. Что нужно новому эмигранту? Жилье и работа! Правительство упрекает новых эмигрантов в том, что надо было вовремя приезжать. Еще два года назад сотни домов стояли пустыми, в ожидании олимов, не говоря уж о более раннем времени. А те, по израильским визам, сваливали кто в Америку, кто в Канаду. Каждую семью, решившую приехать в Израиль, встречали радушно – квартирой, подарками, льготами на приобретение автомобиля, на все. Но желающих было мало, и пустующие дома находили себе хозяев. Многие из них сейчас сдают те же квартиры по бешеным ценам, за доллары. Все надо делать вовремя!

– Все надо делать вовремя? – проговорил Ленька. – Все равно израильтяне считали бы, что русская алия самая привередливая. Знаешь, сколько сейчас здесь евреев из России? Только тех, кто приехал в последние годы, четыреста семьдесят тысяч. Еще немного – и количество перейдет в качество. Они не посмеют наши дома отдавать всяким проходимцам, имеющим и так три-четыре квартиры и спекулирующим на этом.

– Ваши дома? – проговорил я. – Что вы сделали для Израиля? Пока что Израиль делает для вас.

– Верно. Только если война… Тогда разницы не будет. А так они нас за людей не считают… Я два дня мыл посуду в ресторане, на пляже. Бесплатно!.. Он, видишь ли, меня проверял, как я мою посуду. Оказывается, плохо мою. Меня выгнал, взял другого, тоже из русских. И такую же устроил козу… Понимаешь, если он держит у себя работника несколько дней, то надо за него платить налог и вообще брать на работу.

– Ну… а вы что? – обескураженно проговорил я.

– Что мы? Ничего. Утерлись. У него такая свора кормится, ноги нам переломают. Еще и полицию вызовут… Понимаешь, в Союзе, когда меня кидали, я это сваливал на антисемитизм. А тут? Одни евреи. Сторож, хозяин, шофер, полицейский. Даже пес на улице и то принадлежит еврею…

Мне стало жаль своего племянника. Он показался мне сейчас совсем маленьким обиженным мальчиком…

– Везде кто-то кого-то обижает. В Швеции шведы шведов… Везде есть подлецы и хорошие люди… Конечно, здесь живут в основном евреи… А ты в стране только пять месяцев, еще многого не видел.

Ленька вскочил на ноги, заметался по комнате: привычка еще с детства, когда он нервничал.

– Я хочу жить только здесь. Я люблю эту страну. Сразу полюбил, как только приземлился самолет… И я хочу, чтобы она была не такой, как остальные страны… Понимаешь, я хочу, чтобы она вобрала самое лучшее, что есть в остальных странах. Приехали люди со всего мира, так почему они привезли с собой дерьмо, а не добро?

– Ну, просто ты столкнулся с негодяем, – возразил я. – Если бы все были такими, как тот хозяин ресторана, это государство не только погибло бы, оно бы и не возникло. Разве ты не знаешь историю этой страны? Какие люди его создавали. И в древности, и в наше время, после тысячелетий изгнания…

Я умолк; возможно, мои слова раздражали племянника – я говорил прописные истины.

– А где находится ульпан? – Я демонстративно перевел разговор.

– Мы проходили мимо. Недалеко от синагоги. В понедельник и четверг, когда идет служба, очень забавно находиться на улице. С одной стороны бородатые евреи в кипах и талесах ревут, как волы, славя Бога, с другой – бледнолицые и растерянные нувориши из ульпана писклявыми голосами повторяют слова на иврите. Хороший толчок! Лучше бы учредили государственным языком идиш. Как-никак почти немецкий…

Честно говоря, я тоже не раз задумывался над этим. Люди, стоящие у истоков государства, были выходцами из Европы. Им куда ближе идиш, чем древнееврейский иврит. На идише легче приобщаться к мировой цивилизации, ведь в основе лежит распространенный европейский язык…

Но отцы-учредители видели дальше. Им нужно было объединить диаспору, собрать рассеянных по свету своих братьев. Был понятен инструмент и механизм задачи. Язык-инструмент, религия-механизм! Религия жила в каждом еврее диаспоры, пусть неотчетливо, пусть даже совсем-совсем забытая, но жила. Благодаря врагам! Это враги уверяли мир, что евреи распяли Христа… А вот с языком сложнее. Язык ушел, исчез. Его место заняли другие языки, в зависимости от того государства, куда еврея забросила судьба. Именно отсутствие общего языка развалило нацию.

Нужна школа для всех репатриантов, независимо от того, из какой страны они прибыли. Школа, где должны взойти хотя бы навыки языка, где слух должен привыкнуть к звучанию слов. И в начале тысяча девятисотых годов был создан Комитет по делам языка. Впервые в истории человечества была поставлена задача воскрешения языка не ради научных изысканий, а для повседневной жизни современного государства. Но отнюдь не механического воскрешения – в подобном виде язык и так существовал как инструмент религии и как средство общения малочисленных людей, живущих на Ближнем Востоке и весьма далеких от цивилизации. Стало быть, иврит был почти мертвым, окостеневшим языком. Надо воскрешать язык в ином виде. Прошли тысячелетия, мир стал иным, языки всех народов мира модернизировались, изменились. И основатель Комитета Бен-Иегуда проделал огромную работу по модернизации языка. Оказывается, тысячелетия эволюции человечества можно свести до одной человеческой жизни, если эта жизнь наполнена страстью, талантом и любовью к своему народу. Это и доказал Бен-Иегуда своим трудом и трудом своих единомышленников. Древнему и новому государству был дан древний и новый язык. Невероятно, но это случилось…

Так появились ульпаны – школы изучения языка. Все репатрианты, независимо от возраста, могут посещать ульпаны. Пять месяцев бесплатной учебы. В классах сидят дети вместе с родителями, внуки вместе с дедами.

– Ну и что тебе дал ульпан? – спросил я Леньку.

– Я доволен. Учительница была в порядке, еврейка из Австралии.

– Из Австралии? – искренне удивился я. – Сумчатая, что ли?

– Почти, – не моргнув ответил Ленька. – Родители прятались от Гитлера. Ее везли в сумке от белья… В пятнадцать лет она сбежала от родителей. Вступила в Армию обороны, получила винтовку и стала командиром отделения. В пятнадцать лет… Стреляла в арабов, в англичан… Потом осушала болота, строила какой-то кибуц. Словом, повидала разного. – Ленька подмигнул мне и добавил: – Не то что мы, приехали на все готовое. – Он бросил на тахту подушку и плед. – Ложись, отдохни немного с дороги.

Я не возражал.

Раскинутый на холмах город казался белым наездником, оседлавшим верблюда. И тот, спасаясь от жары, присел в прохладное море.

Я заплыл за волнолом и теперь возвращался на берег, медленно раздвигая руками неподвижную воду. Никогда не думал, что Средиземное море такое соленое, точно раствор знаменитой английской соли.

Место, выбранное мной для купания, находилось в стороне от городского пляжа, где бдительные спасатели кричали в мегафон свободным пловцам: «Русски! Иди сюда!» Интересно, почему они уверены, что только «наши» не подчиняются правилам пляжа? Потом догадался – заплывают многие, а «иди сюда» – единственное, что я мог понять в тарабарщине слов.

Чтобы не волновать администрацию пляжа, я выбрал нейтральную зону. Но и тут не было покоя – ко мне на скорости приближался катер. А что, если он меня не видит, испуганно подумал я, снесет к чертовой матери башку!

Я стал махать руками и бить ногами воду, подымая брызги. Вскоре я понял, что катер направляется именно ко мне. Сбросив скорость, катер зарылся в воду. На носу, расставив широко ноги, стоял парень в военной форме. Да и сам катер был окрашен в защитный цвет.

Парень прокричал на иврите. Я ответил по-русски и помахал рукой: дескать, все в порядке, никаких проблем.

Сообразив, что я ни бельмеса не понимаю, парень обернулся и крикнул кому-то за спину. Вскоре на нос катера притопал какой-то малый, в такой же форме с закатанными рукавами. Круглое простодушное лицо его сияло.

– Шо такое, дядя? – крикнул он с украинским акцентом. – Куда ты плывешь – в Италию? Так это ешо далеко. Тут все такие рибки или только ты?

– Все в порядке, полковник! – проорал я в ответ. – Иди спать, я купаюсь.

– О… Так заплыть? Видно, ты очень перепачкался, дядя! А пока я – сержант Лазаревич, – ответил мне малый. – Мой совет, дядя: возвращайтесь к жене. Иначе вас могут сосватать акулы. Тут их до хрена.

Я обомлел.

– Слушай, сержант! – крикнул я в волнении. – Не бери меня на гоп-стоп! Какие акулы?

Мой испуг вызвал у сержанта Лазаревича жуткий приступ хохота. И он не замедлил поделиться с друзьями на иврите. Тотчас над бортом катера возникло несколько смеющихся рож. Один из них что-то крикнул сержанту.

– Лейтенант говорит, что акулы олимов не лопают, не бойся.

– Скажи своему лейтенанту, – ответил я, – что с такой машкантой олимы сами могут съесть акулу.

Ответ привел воинство в неописуемый восторг.

– Ладно, дядя, мы тебя до мола подстрахуем. А за мол акулы заплывают редко, – обрадовал меня сержант Лазаревич.

В панике я поплыл к волнолому.

Катер на небольшой скорости описывал вокруг меня кольца. А ребята умирали от смеха, глядя как я улепетываю, – они решили довести розыгрыш до конца. Впрочем, черт знает, может быть, и на самом деле тут водятся акулы?

Наконец я коснулся ладонью о горячий бок валуна, нащупал ногами удобный выступ и взобрался на мол. Катер взревел двигателем и, задрав нос, понесся в сторону моря, вызывая недовольство двух мальчиков-рыбаков, что сидели с удочкой на камне…

Не хватит ли мне на сегодня встреч с Армией обороны Израиля? Первая произошла днем. Я спускался уже знакомой улицей к морю. Справа, в кустах душистого олеандра и жасмина, прятались дома. Не столь обшарпанные, как в районе, где жила сестра, наоборот, ухоженные, с балконами, увитыми виноградом… Слева тянулась каменная ограда кладбища. Мне кладбище уже было знакомо, бродил я тут, разглядывая скромные надгробья. То были, в основном, воинские захоронения…

Но сегодня мое внимание привлекло скопление народа у главных ворот кладбища. Толпа людей стекала по аллее и особенно густела вокруг одной могилы. Множество военных, в парадной форме, с надвинутыми на лоб малиновыми беретами, девушки и парни. Некоторые, как обычно, выглядели расхристанно: с пилотками под ремнем на левом плече, небрежно висящий на боку автомат…

Я уже точно усвоил, что нет мало-мальски большого скопления народа, чтобы среди них не затесался еврей из России. Такого не бывает! И принялся рыскать глазами… Нашел! Как я их засекал, объяснить не могу, но интуиция меня не подводила.

– Что тут происходит? – проговорил я небрежно, как бы сам себе.

– Как – что? – охотно отозвался старик. – Собрались люди у могилы. Вы не видите?

– Вижу. Но вроде не совсем могила. Памятник стоит…

– Откуда вы приехали? – перебил старик. – Из Ленинграда? Конечно, откуда вам знать обычаи? Сегодня тридцать дней. Или вы, как гой, отмечаете сорок дней?!. Сегодня тридцать дней. Собрались друзья, знакомые. Родители. Вы видите? Отец и мать. А это, наверное, брат, я думаю.

У могилы, нежно касаясь локтя женщины в траурном платье, стоял высокий пожилой мужчина в очках. Рядом – мальчик с поникшим бледным лицом.

– Отчего он умер? – спросил я старика.

– Застрелился. Год прослужил в армии и застрелился.

Я с недоверием взглянул на старика. Разное я слышал об Армии обороны Израиля, но чтобы солдат застрелился? Неужели и здесь дедовщина? Ну и и у…

– Он застрелился от любви, – с укоризной проговорил старик. – Такой был парень. Орел! Застрелился из-за какой-то шиксы…

– Откуда вы знаете? – раздраженно оборвал я.

– Я откуда знаю? Мы же соседи… Ну, не совсем соседи, они живут через три остановки автобуса… Несчастные родители, несчастный отец. Имеет два магазина на улице Герцеля, самостоятельный человек. И такое горе…

Я ловил недвусмысленные взгляды окружающих. Кажется, старик сейчас станет первым лицом на панихиде.

Рядом с родителями покойного встал мужчина лет сорока, невысокий, кряжистый, широкоплечий. Темная в седых подпалинах борода прикрывала мощную грудь, падая на зеленый хлопок военной рубашки. Удивительное сходство со знаменитой фотографией Хемингуэя, если бы не черная кипа, прикрывающая крупную лобастую голову военного раввина. Три молодых солдата, с открытыми смелыми лицами израэлитов, встали позади раввина: двое с автоматами, у третьего в руках портфель.

Постояв в траурном молчании несколько минут, раввин, не глядя, занес руку назад и принял извлеченную из портфеля книгу. Чуть отстранясь, он коснулся губами обложки, раскрыл книгу и, кашлянув, начал читать заупокойную молитву – кадиш. В некоторых местах он умолкал, и толпа глухо одобряла: «Амэн!»…

Закончив читать, раввин захлопнул книгу, вновь коснулся губами обложки и, не оборачиваясь, занес за спину руку. Солдат принял книгу, поцеловал и спрятал в портфель.

Выдержав паузу, раввин глубоко втянул пряный, насыщенный жасмином воздух, и над кладбищем полились низкие чистые звуки траурного псалома. Он, оказывается, не только раввин, но кантор…

Лицо его побагровело, и на щеке четко проступил белесый шрам. Пел мужчина! И чувствовалось, что этот мужчина на своем веку повидал всякого… Голос низкий, словно гудок корабля, все тек и тек над кладбищем, густой, почти осязаемый, он набирал высоту. И было в этом пении столько трагизма, столько доброты и мудрости, что спазмы сдавили мне горло.

Пение закончилось.

Два солдата, что стояли позади раввина, вскинули автоматы, и тишину вспорол гром коротко прогрохотавшей дроби. Стая птиц с криком сорвалась с верхушки аллепской сосны…

И вновь тишина. Только ветерок донес слабый горклый запах пороха.

Старик повернул ко мне сияющее лицо с влажными от слез щеками.

– Ах, босяки, ах, молодцы, – негромко прошептал он.

К окнам домов, что стояли напротив кладбища, лепились перепуганные лица.

Я выбрался из молчаливой толпы и направился к морю. А мысли занимал один вопрос – что это за армия, торжественно поминающая своих самоубийц? Что это за армия, солдаты которой шатаются среди бела дня в расстегнутых до пупа гимнастерках, в обнимку с такими же воинами-девчонками, на гибких, скульптурных спинах которых висит тяжеленный рюкзак, а тонкие руки оттягивает автомат? Сколько раз, сидя в автобусе или в вагоне поезда, я отводил в сторону дуло небрежно оставленного автомата, пока владелец его, не обращая никакого внимания на окружающих, миловался со своей возлюбленной. Или просто читал книгу…

Изъездив всю страну вдоль и поперек, я никогда не видел казарм, только какие-то небольшие пикеты с электрической плиткой на перевернутом ящике да чайником с чашками вокруг. Где, наконец, та угрюмая военная техника, которая годами ползала по экранам телевизоров там, в Союзе…

Странная какая-то армия! А считается одной из самых грозных в мире. А по каким-то сложным расчетам, что включают территорию, количество населения, энергоемкость чего-то и что-то еще… самая результативная армия современности!

Чушь, выдумка… Армия ведь не просто вооруженная организация. Армия еще и традиции страны, ее история, ее дух, она создается годами. А какие традиции у народа, рассеянного по миру в течение тысячелетий, какая история у государства, если его история остановилась с момента завоевания Иудейского царства Вавилоном, за пять столетий до нашей эры? И началась первая диаспора… Какой дух может быть у народа, прошедшего античные и средневековые кровавые погромы везде, где он ни поселялся, прошедшего газовые камеры Освенцима…

И все же факты есть факты, никуда не денешься…

1948 год. Четырнадцатое мая. Полночь… Истек срок Британского мандата на Палестину, и в политическую карту мира вписывается новое государство – Израиль.

Через одиннадцать минут его признает Америка. Через три дня его признает Советский Союз и далее многие страны, кроме арабского Ближнего Востока, Кубы, Индии, Пакистана и Афганистана.

Декларация об установлении Государства Израиль гласит:

«Эрец-Исраэль был колыбелью еврейского народа. Здесь сформировалось духовное, религиозное и политическое самосознание евреев. Здесь евреи впервые создали государство, создали культурные ценности национального и мирового значения и дали миру Библию – вечную книгу книг.

После насильственного изгнания с родной земли народ продолжал сохранять веру в рассеянии и продолжал молиться и надеяться на возвращение и на восстановление своей политической свободы.

Право на свое государство является естественным правом еврейского народа быть хозяином собственной судьбы, так же как являются хозяевами собственной судьбы все другие нации в своем национальном государстве.

Государство Израиль будет открыто для еврейской эмиграции и возвращения изгнанников. Оно будет развиваться на благо всех граждан страны, оно будет построено на принципах свободы, справедливости и мира, как это представлялось израильским пророкам. Оно будет предоставлять полное равенство в общественных и политических правах всем своим гражданам, независимо от их религии, самосознания, языка, образования и культуры. Оно будет сохранять священные для всех религий места, следовать Хартии Объединенных Наций.

Мы протягиваем руку всем соседним государствам и их народам, предлагая мир и добрососедские отношения, и призываем их установить сотрудничество и взаимную помощь с суверенным еврейским народом, живущим на своей земле. Государство Израиль готово взять на себя часть общих задач для развития всего Ближнего Востока…»[1]

Ответная реакция не заставила долго ждать.

В том же сорок восьмом, в день провозглашения независимости страны, египетские, иракские, иорданские, ливанские и сирийские армии перешли в наступление. Египетские самолеты обрушили бомбы на Тель-Авив…

Привыкшие к многолетним осадам и грабежам разбросанных по всей Палестине беззащитных еврейских поселений, арабские лидеры не совсем представляли, с каким государством им придется теперь иметь общие границы. То, что произошло в 1948 году, явилось одним из самых героических эпизодов в еврейской истории. Дух легендарного племени Маккавеев, героический дух свободы, возродился через тысячелетия в критические дни существования народа, восставшего из пепла крематориев.

Ядро Армии обороны Израиля состояло из бывшей «Хаганы» – отрядов самообороны, защищавших еврейские поселения от нападений арабов. «Хагана» была создана за несколько десятилетий до событий сорок восьмого года. Ударные силы этих отрядов – «Пальмах» – в те времена славились особо смелыми операциями. А формирования наиболее непримиримых бойцов-мстителей, принявших неувядаемое имя Маккавеев, поражали своими героическими рейдами.

Итак, 1948 год. На стороне арабов все: огромное численное превосходство, удобные позиции, современная техника, английские советники. У евреев ничего, кроме яростной отваги, минимального вооружения, талантливых военных руководителей и понимания того, что поражение обернется гибелью государства, завещанного народу его пророками, гибелью народа.

И вскоре, после сражения при Мишмарга Эмек, объединенные арабские войска были разбиты, и в войне наступил перелом. Первая победа в истории евреев со времен восстания Бар-Кохбы против римлян. Это сражение известило о том, что никогда больше не повторится несправедливое и безнаказанное унижение целого народа на глазах всего мира. История показала, что евреям надо рассчитывать только на свои силы. Лозунг «Никогда больше во веки веков!» стал заповедью государства. И лишь вмешательство войск Организации Объединенных Наций прервало триумф юной израильской армии… Оправившись от шока поражения, арабские государства поставили своей священной целью стереть Израиль с лица земли. Перманентно возникали мелкие сражения, помеченные таким всплеском, как Синайская кампания 1956 года. И вновь сокрушительная победа израильтян…

Израиль не хочет воевать. Пилот израильских ВВС Эйби Натан прилетел в Порт-Саид, минуя мощную систему противовоздушной обороны Египта, чтобы передать президенту Насеру мирное предложение, которое подписали сто тысяч израильтян. Президент его не принимает, храбрый пилот оставляет петицию мэру Порт-Саида. Насер воспринял эту акцию как слабость Израиля. Он не верил Манифесту независимости демократического государства, для которого содружество является краеугольным камнем существования страны, завещанной пророками своему народу…

Череда мелких сражений и стычек продолжается.

Наступает 1967 год. Египетский президент заявляет, что основной целью правительства и его лично является уничтожение Израиля и всех его граждан. Король Иордании Хусейн передает свои войска в распоряжение египтян. Ирак заявляет: наша цель – стереть Израиль с карты мира…

По настоянию арабских государств из буферной зоны, созданной после Синайской войны, уходят войска ООН, их место занимают воины арабских генералов, славящих предстоящую священную войну против врагов ислама. Техника и войска объединенных арабских сил ждут приказа о начале наступления по всему фронту, от севера до юга…

Первого июня министром обороны Израиля назначается Моше Даян, «одноглазый Моисей», победитель Синайской кампании пятьдесят шестого года.

Пятого июня после захода солнца Израиль, опередив противника на несколько часов, наносит превентивный удар с воздуха и за три часа уничтожает 452 египетских самолета, не дав им даже подняться в воздух. То же самое происходит и на аэродромах всех союзнических войск.

Началась Шестидневная война! Израэлиты пошли в наступление по всему фронту. В Синайской пустыне, в местах, где пророк Моисей получил от Бога скрижали Великих Заветов, «одноглазый Моисей» демонстрирует миру свой гениальный военный талант. Происходит величайшая танковая битва, решившая исход войны.

За два дня армия Израиля вышла к Суэцкому каналу. Президент Насер позорно запросил отставку, ссылаясь на здоровье. Египтяне его отставки не приняли – некем было заменить, обычный финал диктаторского правления. Так ему, бедняге, и пришлось тянуть лямку поражения.

На другом театре военных действий израильтяне менее чем за три дня освободили всю оккупированную арабами территорию исторической Палестины к западу от реки Иордан, а в среду, 7 июня, древний Иерусалим, куда иорданцы не пускали евреев двадцать лет и в котором евреи подвергались унижениям две тысячи лет, был захвачен израильскими парашютистами…

Я видел подлинную фотографию, на которой изображена группа парашютистов после боя у Стены Плача, у Западной стены, чудом сохранившейся после разрушения древнего Храма. И не знаю человека, который, глядя на юные мужественные лица опаленных сражением воинов, не испытывал бы волнения, какой-то сопричастности. Описать это невозможно – их надо видеть…

Битва за Иерусалим была величайшим событием в еврейской истории. Со времен римского владычества, тысячелетиями, под Новый год евреи всего мира произносили заветные слова: «На будущий год в Иерусалиме».

В Иерусалиме, который стал знаменитым и священным именно благодаря иудаизму. Лишь потом он открыл себя как религиозная столица многих религий мира. Как Ветхий Завет, написанный еврейскими пророками на своем, древнееврейском языке, послужил основой Новому Завету и другим вероисповеданиям.

Шестидневная война закончилась триумфом.

Тысячи евреев всего мира, испытывая гордость за эту маленькую, героическую страну, решили эмигрировать в Израиль. У стен презираемой дотоле горожанами Московской хоральной синагоги тысячи молодых евреев собрались по поводу праздника Симхат Тора. Они плясали и пели еврейские песни вместе со своими друзьями – русскими, украинцами, людьми разных национальностей… Многие советские евреи стали активно добиваться разрешения на выезд в Израиль. И никакие репрессии не смогли их запугать. Под давлением мировой общественности Советское правительство вынуждено было признать право евреев на выезд, хотя и продолжало чинить им всякие препятствия…

А в 1973 году пришла следующая война. Война Судного дня! В тот год 6 октября выпадало на один из самых трагических праздников евреев Йом-Кипур, или Судный день. Если можно назвать праздником День поминовения усопших. Накануне, сразу же после захода солнца, ритуал запрещает что-либо делать кроме молитвы. Строгий пост должен тронуть душу молящегося еврея голодом и жаждой; дабы понять состояние усопшего, нельзя умываться, надевать кожаную обувь… Тому, кто соблюдает эти заветы, Бог дарует прощение. Но только в случае, если усопший сам простит кающегося – иудейский Бог не вмешивается в личные отношения между людьми. А как вымолить прощение у мертвых? Только усердной молитвой…

Такой день и выбрали Сирия с Египтом для начала войны.

Миллион солдат, 3300 танков и 950 самолетов, подкрепленные войсками Ирака и Иордании, начали наступление на страну, занятую усердной молитвой.

Заградительные войска Израиля сдерживали наступление вражеской армады, взяв на себя грех перед Богом и усопшими в бесчисленных трагедиях своих предков…

Придя в себя от шока неожиданного наступления арабов, войска Израиля – численностью в три раза меньшей, чем у арабов, – перешли в контрнаступление. И уже 16 октября передовые отряды израильтян пересекли Суэцкий канал и вступили на территорию Египта…

24 октября арабские государства с помощью ООН добиваются прекращения огня. В результате войны, за восемнадцать дней боев, израильтяне потеряли 2500 убитыми. В стране был объявлен траур. Настроение израильтян было подавлено, оказывается, не всегда победа радует…

И тут произошел, на мой взгляд, поразительный факт – возросла политическая изоляция Израиля от всего мира. Что это?! Зависть к успехам юного и дерзкого государства? На уровне элементарной человеческой зависти: ведь и политики, и военные прежде всего люди, и ничто человеческое им не чуждо. С другой стороны, арабы, имея в недрах своей земли Богом данную нефть, проявили бурную активность по дискредитации Израиля. Под страхом отлучения от нефтяных поставок перетянули на свою сторону многие страны, особенно страны третьего мира…

Под давлением этих двух факторов представление об израильском воине, как об особой новой форме воинского умения, стало тускнеть – вот, дескать, пропустили же на свою территорию противника, пусть даже в начале войны. Хотя есть примеры в истории войн, когда противник захватывает половину страны и даже столицу. Однако вопрос касался евреев, а значит, все примеры бессмысленны, как показала история.

Политическая изоляция привела к неприятным для страны последствиям, важнейшие из которых не экономическое бремя войны, когда надо восстанавливать запас оружия, не политическое – разрыв отношений со многими странами третьего мира, не возросшая финансовая зависимость от США, главное – снижение потока иммиграции, что бурно возросла после Шестидневной войны. Люди стали опасаться ехать в эту беспокойную часть нашей планеты. И еще правительства стран социалистического лагеря, основного «поставщика евреев», разорвав с Израилем дипломатические отношения, сократили выпуск людей.

Обменом 9000 египетских военнопленных на 240 израильтян и 400 сирийских солдат на 47 израильтян война Судного дня закончилась.

Ну а к войне в Персидском заливе Израиль не приступал, идя навстречу просьбам США и Советского Союза. Хотя страна к этому времени набрала, вероятно, еще более значительный потенциал.

Это и хорошо. В случае поражения Израиля многие бы в мире злорадно вздохнули. А в случае победы синдром зависти спаял бы на этот раз врагов как никогда, и вряд ли это прибавило бы израильтянам хорошего настроения…

…В полуподвальном помещении хайфского отделения банка «Дисконт» ядовито-яркий свет проявляет каждый уголок длинного коридора, куда выглядывают из своих ячеек бронированные дверцы сейфов с кодовыми замками.

Я сижу у стола дежурного инспектора Нахума, вытянув ноги и потягивая из морозной бутылки лимонад. Мой новый знакомый Нахум – седоголовый, ширококостный, крепко сбитый пятидесятилетний мужчина с мягким взглядом голубых глаз – выдает по требованию владельцев абонированных сейфов их добро.

Сейчас затишье, нет клиентов, и мы ведем разговор на понятном мне русском языке – Нахум приехал в Израиль из Вильнюса, лет тридцать назад…

– Я гостил в Америке, у сестры. Узнал о начале войны Судного дня, метнулся в аэропорт. Пассажирские самолеты в Израиль не летят. Помог один приятель, отправил меня на «толстой Мэри», транспортном военном самолете. На таких самолетах американцы поставляли запчасти к танкам, – рассказывает Нахум. – Сели на Кипре. А там полно наших ребят – война застала кого где. Кто был в Канаде, кто в Уругвае. Везде были у людей дела…

– И все спешили домой, воевать? – спросил я.

– А как же! Запас всегда в бою, говорил наш генерал, – продолжал Нахум. – Я ушел в запас после Шестидневной войны. Но автомат свой чистил раза два в месяц.

– Тебе оставили оружие? – удивился я.

– А как же! – Нахум вскинул голубые глаза. – Я вижу, ты, парень, ни черта не понял… Я тебе уже час прочищаю мозги: израильская армия – это не армия, понимаешь? Израильская армия – один большой кибуц, добровольное сообщество людей, у которых одно сердце на всех – своя страна. Ради нее солдат готов на все… В израильской армии действительную службу проходит пятнадцать процентов личного состава… Остальные восемьдесят пять – в запасе. Я, например, работаю в банке, кто-то водит автобус, кто-то сидит в своей лавке, продает апельсины. Понял? Но если прозвучит шофар войны… Шофар – это бараний рог, в него трубят, чтобы разбудить спящих в момент опасности… Слушай, этот самый Шафаревич ваш, что был диссидентом, потом стал антисемитом… Он сам не еврей? Типично ортодоксальная фамилия… Ну да ладно. Я о чем? Ах да… Так вот, как только сигнал боевой тревоги – все, кто в запасе, берут свое оружие и бегом в условное место… Это у вас, в России, в мирное время армия, как во время войны. Или боитесь, что, когда надо, не соберете никого? – Нахум засмеялся. – А у нас все при деле, нечего сидеть на шее страны. Необученная молодежь – да, пусть подучатся. А мы, ветераны, только сборы проходим, и то до пятидесяти трех лет… Кстати, новые репатрианты служат действительную службу не три года, как коренные ребята, а от четырех месяцев до двух с половиной лет. Смотря по семейным обстоятельствам. А те, кто приехал в Эрец после двадцати четырех лет, те в армии вообще не служат, только проходят трехмесячные сборы.

– Так, значит, ты прошел две войны? – желая польстить своему собеседнику, проговорил я. – И до кого ты дослужился?

– Слава богу, только до солдата, как говорила моя мама, – ответил Нахум. – Сам понимаешь, мама есть мама. В израильской армии офицеры во время боя идут впереди солдат, на пули. Даже генералы впереди войска. Такой у нас устав.

– Кстати, есть анекдот про устав израильской армии, – вставил я. – «Все, начиная от солдата и до полковника, чтобы не давали во время боя советы генералам! Иначе не получите орден!»

Нахум добродушно рассмеялся… В это время в дежурное помещение банка вошел очередной клиент – косопузый мужчина с жирным лицом и черными навыкате глазами. Под расстегнутым воротником на шее мужчины висел массивный золотой могендовид. Короткие пальцы были рассечены массивными золотыми перстнями.

– Шолом, Нахум! – произнес толстяк и добавил что-то на иврите.

– А… Костя, – ответил по-русски Нахум. – Шолом, шолом… Познакомься, Костя, мой приятель. Из Ленинграда. Книги пишет.

– Книги пишет, – повторил Костя. – Делом займись, парень, делом. – Во рту у Кости блеснули золотые россыпи. – В Израиле книг писать не надо, уже написали Тору. Хватит… Делом займись.

Я скованно ухмыльнулся. Неловко, когда на тебя прет хамство, сразу, в упор, словно пикирует.

– Будешь книги писать – будешь сидеть тут, в подвале, как мышь, охранять чужое богатство, как Нахум, – все наставлял толстяк. – Делом займешься – будешь как я: богатый еврей. Хорошо быть богатым евреем. Понимаешь, дорогой, в Дербенте, где я жил, когда говорили «еврей», все знали, что он богатый человек. И не ошибались. А здесь все евреи. Но не все богатые евреи. Поэтому подчеркиваю: я – богатый еврей.

Нахум добродушно подсмеивался. Почему он позволяет этому дикарю так разговаривать, хмуро думал я, он, поэт, автор нескольких детских книг и на русском, и на иврите? Я читал рецензии на его книги, где Нахума сравнивают с детским поэтом Квитко, погибшем в годы репрессий у нас в стране…

– Принес кое-что положить в свой сундук. – Костя достал из засаленного кармана золотую цепь с каким-то камнем. – Купил у араба. Хорошо заплатил, но вещь стоит того. А, Нахум?

Нахум взял цепь, покачал в ладони.

– Хорошая цепь. Тяжелая, – согласился Нахум и вернул владельцу. – Поздравляю.

– Сам не знаю, зачем купил, – буркнул неожиданно толстяк.

Я из вежливости кивнул.

Нахум раскрыл тетрадь, порыскал глазами и ткнул пальцем. Жирный Костя, оттопырив мизинец, расписался в указанном месте и, шаркая подошвами, пошел следом за Нахумом в хранилище.

– Код свой помнишь? – спросил через плечо Нахум.

– Более глупый вопрос ты задать не мог, Нахум? – проворчал толстяк с придыханием.

Вскоре Нахум вернулся, оставив клиента колдовать у своего сейфа – тайна вклада…

– О чем мы с тобой? – Нахум сел на свое место, нашпигованное какими-то кнопками сигнализации, под неусыпным оком небольшого телемонитора в потолке. – Ах да… Ты анекдот рассказал. Кстати, в израильской армии орденов нет. Ни медалей, ни орденов.

– То есть как нет? – удивился я.

– Во всех армиях мира – есть, а у нас нету… Только планки за участие в сражении. Одинаковые планки и у солдата, и у генерала. А орденов нет. Нам навеки дан один общий орден, Илья, это – наш Израиль. Понял? Вот так.