Взгляни на дом свой, путник! Штемлер Илья
– Ахабатын хейр, – ответил хозяин и вежливо добавил: – Сах ол, лап яхши-ям.[3]
Обменявшись ритуальным вежливым приветствием, хозяин разглядывал меня с пытливым вниманием темно-кофейных глаз. Мальчишка убежал исправлять упущенное, а я, подчиняясь приглашению, опустился в продранное кресло, что стояло среди разбросанных антикварных вещей. Чего только тут не было: бронза, картины, хрусталь, серебро, кожа, какие-то плетеные предметы, фарфоровые вазы и статуэтки…
– Гость чем-то интересуется? – спросил хозяин.
– Нет. Услышал знакомую речь, зашел, – ответил я, смекнув, что хозяин по национальности, видимо, турок, а турецкий язык мало чем отличается от азербайджанского, одна языковая группа.
Узнав, что я долго жил в Баку, хозяин оживился – в Баку у него жили какие-то родственники, и он подумывал наладить деловые контакты. Многие в Израиле пытаются наладить деловое сотрудничество, и особенно с Азербайджаном – может быть, из-за нефти.
Гостеприимство мусульман было мне знакомо с детства, и турок своим радушием подтверждал суру Корана о том, что гость в дом мусульманина послан Аллахом.
Турок запер лавку и пригласил меня подняться выше на этаж, быть его гостем. Случайное знакомство, как ни странно, меня затягивало. Извинившись, хозяин оставил меня в комнате: надо было дать распоряжения домашним…
Комната была обставлена с традиционной мусульманской аскетичностью. Ничего лишнего. Открытая ниша с аккуратно сложенными цветастыми тюфяками, посудой. На полу ковер. В углу кувшин из серебра. На подоконнике книги, дощечки для письма – письменный стол, как и вообще стол, в доме мусульманина не обязателен. В другом углу комнаты молитвенный коврик – вероятно, в той стороне и находится Мекка, подобно тому, как евреи молятся, обратив лицо в сторону Иерусалима…
В узком окне рисовался тонкий контур минарета.
– Это Белая мечеть, – пояснил вошедший хозяин. – Ее построили на месте старой синагоги.
– Другого места не нашли? – съязвил я.
Хозяин засмеялся.
– Наша жизнь подобна синусоиде: то евреи наверху, то арабы. Сейчас – евреи.
– Однако они не строят синагогу на руинах мечети. Строить на руинах, подобно победителю, что утверждает свою победу, насилуя женщин побежденных…
Турок кивнул и объявил, что в его роду было немало евреев, но сам он мусульманин.
– Ничего странного, – продолжал хозяин. – Вы помните притчу о пророке Мухаммеде? Как он путешествовал по небесным сферам? Архангел Гавриил знакомил пророка с его родственниками. На первом небе их встретил праотец Адам. На втором небе – Иоанн, на третьем небе Мухаммеда приветствовал Иосиф, на четвертом – Енох, на пятом – Аарон, на шестом – Моисей, на седьмом – сам Авраам, прародитель евреев. И наконец, выше седьмого неба Мухаммед встретил Лотосовое дерево рядом с престолом Аллаха, который и утвердил Мухаммеда своим пророком и наместником на земле… Об этом ночном путешествии мусульманские богословы написали тома с массой подробностей. Вообще-то, если бы не ваши пророки, мусульманам пришлось бы в день молиться пятьдесят раз, как первоначально завещал Аллах. Именно по совету Моисея Мухаммед упросил Аллаха сократить число молитв до пяти… Извините, но я должен оставить вас наедине со своими мыслями, – учтиво завершил хозяин.
А из приоткрытого окна уже доносился тонкий голос муэдзина Белой мечети. Муэдзин призывал правоверных к исполнению полуденной молитвы – икинди.
Хозяин провел ладонями по лицу, достал из ниши глиняный черепок, отошел к коврику и опустился на колени. Он склонял и выпрямлял туловище, касался ладонями пола, опускался ниц, касаясь лбом глиняного черепка, что олицетворял священный камень Каабу. Закатывал глаза и тихо приговаривал: «Аллах акбар».
Сколько раз в те далекие годы я наблюдал за свершением намаза. В Баку неподалеку от моего дома взметнула свои два минарета весьма почитаемая на Среднем Востоке мечеть Таза-Пир, и мы, мальчишки, играли во дворе мечети в свои детские игры…
Благословенные времена! У детей моего поколения не было национальных вопросов. Все ребята, кроме общего, русского языка, знали язык соседей и считали его своим. Так продолжалось годами в моем прекрасном городе на берегу Каспийского моря. Даже в позорное время пятьдесят третьего года, когда коварно обманутая страна содрогалась от «злодеяний» врачей-убийц, когда в далеких северных городах евреев вышвыривали из автобусов, избивали на улицах, увольняли с работы, мстя за своих любимых вождей, в моем мудром городе Баку я, студент второго курса, достаточно взрослый молодой человек, не ощутил на себе даже косого взгляда – так глубоко были заложены традиции межнационального братства.
И какой вирус поразил в наше время тех самых людей, моих старых товарищей-друзей, которые вдруг вспомнили, что, оказывается, мир состоит из «наших» и «не наших»?!
Хозяин закончил намаз, поднялся с колен, встряхнул коврик, спрятал глиняный черепок и вернулся ко мне.
Подушка, на которой я восседал, была жесткой, и я пытался найти удобную позу. Мальчик, которого турок распекал в магазине, принес поднос с двумя грушевидными стаканами – «армуди», мелко наколотым сахаром и сухим печеньем. Словно я и не покидал свой город с уютной чайханой на берегу Каспийского моря.
– Почему я не переехал в Турцию? – переспросил меня хозяин. – Не буду говорить о себе, просто мусульманин моего достатка – человек не богатый, имеющий свое маленькое дело… Знаете, почтенный, лучше, чем в Израиле, нам нигде не будет. Ни в Турции, ни в Египте. Особенно сейчас, когда население страны ищет компромиссы с арабским населением. Ведь бунтуют в основном мальчишки. Бросают камни, сеют раздор. Серьезные люди в этом не участвуют, серьезные люди понимают преимущества такой страны, как Израиль. – Хозяин немного помолчал. – Дело это сложное, ведь надо соблюдать и принципы ислама. А ислам – довольно жестокая религия. Пророк Мухаммед был великий человек, но добился всего не прощением и пониманием, а непримиримостью и жестокостью. Может быть, в те времена так и надо было поступать, но в наше время такой подход не дает результатов. А Мухаммед считал, что все методы хороши для утверждения ислама – и убеждения, и сила, и коварство… Взять хотя бы историю Мухаммеда и его ученика Али. Когда враги решили убить Мухаммеда, тот оставил на своем ложе Али, покрыв его своим зеленым плащом, чтобы запутать врагов. Понимаю, Мухаммед спасал себя для дела ислама. Но он мог бежать не один, а взять с собой и Али, не приносить его в жертву. Слава Аллаху, убийства не случилось. Но все же… я эту суру не понимаю.
– А вы – еретик, – вставил я.
– Нет. Мне бы хотелось, чтобы поступки человека, которого я высоко ценю, не вызывали в моем сердце… смущения.
Хозяин умолк, помешивая ложечкой в стакане, он выжидал, когда гость первым коснется стакана.
Давно я не пробовал такого вкусного чая. Густой, он вязал язык и нёбо особым ароматом. Хорошая хозяйка у этого турка: на Востоке принято судить о достоинстве женщины и по тому, как она справляется с чаем.
– Вы, почтеннейший, изволили сказать, что арабам живется не так уж и плохо в этой стране, – заметил я в традиционно восточном уважительном стиле.
Турок кивнул, возвращая стакан на ковер.
– В таком случае, как вы относитесь к вопросу о возвращении земель, которыми овладел Израиль в Шестидневной войне?
– Отрицательно! – ответил хозяин. – Ни в коем случае. Это будет началом конца Государства Израиль. Нащупав слабину, объединенные арабские силы примутся разваливать Израиль с новой энергией. Тогда или конец Израилю, или конец всему миру, учитывая атомный потенциал страны, приговоренной к уничтожению. Понимаете, Израиль возник из ничего, на голом месте. Это самая невероятная фантазия двадцатого века, хотя исторически она и оправданна. У Израиля есть много достоинств и один существенный недостаток. Его достоинства – моральная сила народа, инженерная и деловая мысль, воинская доблесть и искусство полководцев. Но один недостаток может перечеркнуть все достоинства: слабая дипломатия. В стране нет мудрых дипломатов. Они в основном дилетанты: отставные военные, бизнесмены или даже, простите меня, террористы – в суровые годы рождения государства ничем не брезговали, все было оправданно. Потому и методы дипломатии отражают прошлую профессию этих дипломатов. В начале возникновения государства – да, были дипломаты. И Голда Меир, и Бен-Гурион, и Вейцман… Они тоже не считали себя чистыми дипломатами, а больше политиками, но талант дипломатический у них был… Скажите мне, почему Киссинджер, скажем, не стал дипломатическим лидером Израиля? Этот великий дипломат! Разве Израилю он не нужен? А ему предлагали. Но он видел недоброжелательность тех, кто засел в правительстве и думал в основном о своем кресле. С ними Киссинджеру не хотелось иметь дела, он и отказался. А я уверен, что Киссинджер давно бы решил проблему Палестины. Вернул бы всех палестинцев, построил им дома, дал работу… К примеру, те же друзы. Арабы! А живут интересами Израиля, даже в армии служат. И с палестинцами могло быть такое. Надо показать сущность арабских лидеров, их корыстные интересы. Если завтра наступит мир, палестинцы сразу увидят, что их лидеры ни к чему не способны. Самое большее, на что они способны, – раздувать костер войны и греться у этого костра… Так что жаль, что у Израиля нет мудрых дипломатов. И вообще, у меня много претензий к правительству. Правительство, которое озабочено своим престижем и выгодами больше, чем выгодами страны, рубит сук, на котором сидит.
Мне нравился турок, нравилась его неторопливая, полная восточного достоинства речь, нравилось, что ему удобно жить в Израиле, а ведь он был мусульманин, представитель народа, враждующего долгие годы с израильтянами. Здравомыслящий человек с дипломом Каирского университета, он много лет работал инженером, а теперь, в связи с болезнью, принял дела своего отца – антикварную лавку.
Радушный турок проводил меня до самой базилики Благовещения, что внешним видом напоминала скорее средневековую крепость, чем храм: окна-бойницы в глухой светло-кофейной стене, гладкая башня – не уцепишься. С расчетом на появление врагов. Позолоченная крипта над гротом, в котором Мария впервые услышала от архангела Гавриила благую весть о скором материнстве. Архангел произнес два дивных слова, что стали основой многих великих музыкальных творений, стихов и картин. Архангел промолвил: «Аве, Мария»… На каменной паперти храма мальчик, на потеху туристам, демонстрировал собачку: по какому-то знаку собачка выдавала точную порцию тявканья, и мальчик обходил немногочисленных зевак с пустой банкой…
Неподалеку от Белой мечети, где сограждане, по преданию, пытались наказать Христа – сбросить его в пропасть, возвышалась небольшая церковь Мадонны Страха. Место, где Божья Матерь испытала ужас, узнав о гневе горожан на ее сына…
Мы бродили по закоулкам Назарета. Я пытался проведать больше о святых местах, но турок, кроме обзорной информации, ничего выдать не мог… Вот Коптская церковь, вот Маронитская. Вот Капелла Христовой трапезной… Как и большинство обитателей города, он не интересовался историей сооружений по той причине, что они всю жизнь перед глазами, это туристы всюду суют свой нос, интересуются.
– А это Верхняя церковь… Загляните. Производит впечатление. – Турок сердечно попрощался со мной, оставив листочек с фамилиями его бакинских родственников и свой адрес.
Верхняя церковь и впрямь впечатляла своими витражами на библейские сюжеты. Центральная мозаика представляла триумф всепобеждающего учения Христа – чудеса, которые творил Сын Божий, избавляя людей от всяких напастей, наставляя их на путь истины.
В церкви было мало народу, и, казалось, деревянные скамьи на узорном паркете пола склонились в молитвенном экстазе, окруженные ожившими персонажами, что в стародавние времена бродили по улочкам славного Назарета.
Автобус обогнул скалу и вскинул на подъем свою лобастую башку. Ветровое стекло во всю ширь вобрало часть Иудейской горной гряды, гребень которой белой кипенью венчали дома.
Мы поднимались в Иерусалим…
Возникла сумасбродная идея – покинуть автобус и продолжать путь, как бесчисленные пилигримы, пешком. Но пачки книг, что припечатались тяжестью к полу автобуса, остужали порыв. Ах, эта непроходящая череда каких-то расчетливых дел, от которых, как правило, ничего не остается ни душе, ни телу! Первый раз в жизни я приближался к священному месту Земли людей – Иерусалиму, а дух был отягощен заботами мелкими и суетными. Надо их отсечь. Надо погрузиться в другое состояние, подобающее моменту, – состояние экстаза и трепета.
Я таращил глаза на окружающий ландшафт, пытаясь распознать в немом рисунке вздыбленных холмов исторические названия. Где они? Лысая гора, Масличная… Гребни холмов, подобно тому, первому, что я увидел, были покрыты кипенью белых домов, словно пчелиные соты. Где-то в распадке виднелись строения, пронзенные минаретом; наверняка это арабский район. Я еще не знал, что мои глаза приняли Бейт-Лехем, или, по-привычному, Вифлеем, деревушку, где родился Сын Божий… В растерянности я не знал, куда обратить взор, и крутил головой, вызывая неудовольствие соседей.
Кто-то за спиной произнес по-русски, что светлая часовенка в глубине аккуратно подстриженных деревьев – склеп, где похоронен Шота Руставели. Там постоянно живут два послушника-грузина, передавая эпитимью из поколения в поколение. Пока я пытался разглядеть повнимательнее могилу великого поэта, автобус резво ушел вперед, оставив меня вновь с зачарованной непросвещенностью. Прекрасный повод для необузданной фантазии, но… в тесных рамках сведений о святом городе, что на протяжении жизни впитывала память. Особенно постарался Михаил Афанасьевич Булгаков. Рисунок города растаял. Возник Понтий Пилат со своим «белым плащом с кровавым подбоем», вышедший «шаркающей кавалерийской походкой ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колонаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого…». Забегая вперед, скажу, что искал я этот дворец, но не нашел. Неподалеку от здания научного центра лежат развалины сооружений, которые по возрасту относятся к правлению царя Ирода. Того самого царя, что в вероломстве мог посоперничать с самим безумным Калигулой. Боясь за трон, он пришил не только родного дядю, но и жену, и двух собственных сыновей, благо их было, кажется, пятеро. Считать царские жертвы – дело бессмысленное, издержки профессии.
Там, где искушенный взгляд замечал отметину истории, мой взор просто фиксировал какое-то сооружение, зато навязчиво запоминал обычные бытовые картинки. Прекрасное одностороннее шоссе, бензоколонки, дорожную полицию, светофоры, разбитую военную технику – ее оставили и берегли, как память о войне, как назидание врагам… Улицы, улицы. Дома. Магазины, магазины. И всюду автомобили. Пешеходы, пешеходы… Отсюда, с «империала» двухъярусного автобуса, все видится несколько иначе, чем из окна обычного автомобиля. Кажется, что ты паришь на небольшой высоте.
И когда автобус причалил к замызганному гейту Центрального автовокзала, я почувствовал облегчение: кончилась изнурительная дорожная мука неудовлетворенного любопытства, начинается привычная суета современного города, пусть даже этот город «Ерушалаим»…
Вначале надо определиться с ночлегом, надо разыскать родственников, напроситься на постой. С этим намерением я затесался в шуструю толпу вокзального люда, полагая, что она и вынесет туда, куда надо. Меня уже не тревожило, что в живот упирался ствол автомата солдатика, идущего впереди в обнимку с девушкой. Я мог сделать шаг в сторону, тогда попадал под прицел автомата спутницы этого солдатика. Да и в спину мне упирался приклад автомата другого солдата. Так я шел под конвоем веселых парней, вперемежку с бородатыми датишниками в черных шляпах и лапсердаках, с деловыми кейсами в руках. Датишниками называют клерикалов. От слова «дат», что означает «религия»…
Улица перед вокзалом похожа на все привокзальные улицы. Тут и арабско-ивритская разноголосица, и скорая еда: пита с разнообразной начинкой, соки, шашлыки, всевозможные товары – от колготок до шляп. Тут же продают асимоны – жетоны для телефона-автомата: круглые плошки с отверстием в центре. Как раз то, что мне требовалось.
Выбрав будку поукромнее, я забрался в нее со всеми причиндалами и тут, сквозь стекло двери, увидел широкое голубое полотнище, что подпоясывало фронтон огромного современного здания, похожего на Кремлевский Дворец съездов. «XV Международная книжная ярмарка!»… В такое везение трудно поверить: дворец Беньяней-Аума, куда я и стремился, находится, оказывается, напротив автовокзала! Отложив телефонные дела, я покинул будку.
Цель, к которой я стремился на книжной ярмарке, являлась авантюрой чистой воды. Я привез в Израиль сотню своих книг в надежде продать их какой-нибудь книжной лавке. Но страна классического бюрократизма ставила передо мной препоны. Владельцы лавок хоть и лица частные, но всецело зависят от муниципалитета, что обкладывает лавки налогом. И по какому-то сложному пересчету на руки я мог получить не более четырех-пяти шекелей за книгу. Маловато. Стоило тащить с собой из Ленинграда такую поклажу! Одна надежда на ярмарку, открытие которой совпало с моим приездом. Возник план, осуществление которого и было приурочено мною к первому приезду в город царя Давида, основателя Иерусалима. И сегодня, по истечении трех тысяч лет, я тащил по улице этого города свой походный рюкзак, набитый книгами и напоминающий здоровенную ряху с флюсом во все стороны. В подземном переходе на меня спикировал какой-то полоумный еврей с двумя кипами на немытой башке – черной и синей. «Дважды еврей» ухватил мой рюкзак, назойливо предлагая такелажные услуги. За десять шекелей он готов оттаранить мою поклажу аж до самого Господа. В ответ я заметил, что за десять шекелей я и сам донесу до Господа свой рюкзак плюс его самого, дикого еврея. Рытое оспой лицо скривилось презрительной усмешкой.
– А, русски, – проговорил он и исчез, точно фантом.
Слава Господу, хоть тут маленькая польза от моей далекой страны… Покинув переход, я вновь увидел вихлявую фигуру «дважды еврея». Широким шагом он нес какую-то сумку. Позади спешила сухонькая старушка. Она что-то вопила, пытаясь стукнуть носильщика зонтиком по кумполу, что спрятался под двумя кипами – черной и синей. «Ничего себе, сервис по-иерусалимски, – подумал я. – Кажется, меня здесь ждут веселенькие приключения».
В служебном холле дворца строгие мальчики встречали всех обычным гостеприимством: рентгеновская установка, досмотр каждого пакета, собаки, специально натасканные на пластиковые бомбы…
Обратная сторона бюрократизма – полное равнодушие. Предъявив свой «серпастый-молоткастый», я прошел как гость ярмарки, без подробных выяснений, аккредитован я или нет. Все-таки мудрую книгу сочинили Ильф с Петровым – локоть Остапа Бендера, твердый, точно булава, толкал меня в спину и вел по комнатам, где регистрировались аккредитованные гости ярмарки. Мне вручили нагрудный знак, что давал право входа в славный дворец в любое время суток, без особого досмотра. Меня угостили гамбургером и вручили бутыль апельсинового сока. Обласканный и сытый, я поволок рюкзак в зал, озираясь, в ожидании минуты, когда меня прогонят взашей.
Демонстрационный зал напоминал трюм гигантского корабля во время погрузки. Всюду что-то свинчивали, крепили, возводили. Кое-где все уже собрали. Книги сверкали лаком обложек, шрифтом названий, рисунками оформлений. Они ждали открытия, ждали своих покупателей. Книги стояли на стеллажах, точно экзотические птицы со всех частей света. Искусство, архитектура, кино, театр. Поэзия, проза, литературоведение. Альбомы, плакаты. Рисунки, макеты, цветные экраны компьютеров… Все это искрилось, манило, ласкалось, призывало, требовало купить, ознакомиться, заключить контракт, просто подержать в руках. Десятки стран мира представляли свою продукцию. И главными, конечно, были павильоны хозяев ярмарки. Я и не предполагал, что в Израиле, этой малюсенькой стране, такая мощная полиграфия.
Бесчисленные стенды: от предметов, связанных с письменным трудом, до многочисленных альбомов по искусству, что, как известно, требует высшего полиграфического пилотажа. Особенно контрастно смотрелась продукция советской полиграфии – убого, бледно, второпях.
Черт возьми, ведь у нас могут издавать превосходные книги. Куда же они подевались? Впрочем, если богатейшая в мире страна живет полуголодной жизнью, то задавать вопрос о книгах бестактно… Или я предвзято сужу? Может быть, меня раздражает какая-то конструктивная прямолинейность многих изданий, что мешает воспринимать даже удачную полиграфию? Скажем, если это видовой альбом, то непременно с какими-то картинными успехами в сельском хозяйстве и промышленности, с непременным набором гениев всех времен и народов, ведущих босоногую ватагу граждан в светлое будущее. А ведь столько изменилось в стране. Вероятно, книги заказывали еще в те времена, а выполнили их сейчас…
Вот, написал и посовестился. Печатники из Белоруссии выставили нестыдную экспозицию, особенно по детской литературе. Издательство «Искусство» тоже постаралось. А великолепные книги издательств «Художественная литература» и «Советский писатель» предлагали посредники – русскоязычные магазины Израиля. Закупленная через «Международную книгу», продукция наших известных издательств притягивала к себе покупателя, точно светильник ночных мотыльков. А ведь эти книги могли украсить советские павильоны, изменить их суховатый облик…
Я бродил по залам выставки, обдумывая свою авантюру.
Можно было уплатить пятьсот долларов, купить место и продавать свой товар, как подобает порядочному коммерсанту. Но пятьсот долларов!
Нередко поступки обретают решительность благодаря какому-то внешнему толчку. Воистину меня по залам водила сама судьба. Водила и привела!
У павильона Швейцарии я замер, испытывая некоторое замешательство и слабость в ногах. На стенде крупной издательской фирмы «Диагенос» я узрел… свой роман «Поезд», непривычно звучащий – «Дер цуг». Вот так номер! Едва переведя дух, я обратился к администратору павильона, молодому швейцарцу, с разъяснением, что имею к этой красиво изданной книге самое прямое отношение. И фотография на черном супере моя. Швейцарец сверил фотографию с оригиналом, кивнул головой: он очень рад видеть писателя, чья книга пользуется сейчас в Швейцарии популярностью. Тем не менее книгу продать он не может, книга выставлена по каким-то деловым соображениям. В конце ярмарки – другое дело, если у меня найдется тридцать девять швейцарских франков или их израильский эквивалент.
Встреча со своей книгой придала решительности поступкам. Много ли писателей шастают сейчас по ярмарке, чьи книги демонстрирует известное издательство Цюриха?!
Столик, складной, удобный, я обнаружил у входа в кафе, там же прихватил и стул. Все это оттащил к белорусскому павильону издательства «Юнацтво» – все же свои ребята. На оборотной стороне какого-то плаката намалевал призыв покупать книги с автографом у живого писателя из России. И дело двинулось на зависть официальным делегациям. Особенно я запомнил пожилого покупателя в отличном костюме. Оказалось, что он сын знаменитого Болеславского, владельца крупнейшего магазина русскоязычных книг. Я продал почти шестьдесят экземпляров, что и явилось серьезной поддержкой в задуманном путешествии по Земле обетованной.
Самое удивительное, что в обстановке тщательного контроля, среди агентов службы безопасности и сквозном досмотре, мой сиротский столик с намалеванным плакатом не привлекал внимания администрации ярмарки. Лишь однажды подошел парень в комбинезоне и с телефонным аппаратом в торбе. Парень поинтересовался, не я ли потребовал установить телефон. Ну просто контора «Рога и копыта»…
Возникали встречи со старыми читателями, они помнили меня по журналу «Юность» и удивлялись, что я еще жив. Вспоминали мой роман «Гроссмейстерский балл» начала шестидесятых годов – того самого благословенного времени оттепели, позволившей многим выбраться из России не оглядываясь. Не без кокетства я ссылался на название романа: дескать, именно оно запало в память, а не содержание. Нет, горячо разубеждали ватики, по тем временам роман был довольно острым, привлекал внимание. Подходили и знакомые, даже товарищи по школе. Как нас раскидала судьба, бывших мальчиков и девочек!
«Девочка» смотрела на меня вскинув глаза. Она была маленького роста, а темное бесформенное платье скрадывало некоторую возрастную полноту. Глаза ее улыбались, освещая милое лицо…
– Неужели ты меня не помнишь? – тормошила она мою память. – Мы когда-то жили по соседству. Меня зовут Рая. Слушай, плюнь на свою ярмарку, поехали завтра на Мертвое море. У меня машина.
С этим предложением я вернулся вечером к двоюродной сестре, семья которой приютила меня в Иерусалиме.
– А у тебя есть оружие? Нет? Тогда поезжайте на Мертвое море новой дорогой, – советовал добряк Изя, муж сестры. – Без оружия по старой дороге ехать опасно, она проходит по территориям.
Термин «территории» уже вошел в мое понятие о стране – это места, где проживали арабы. И где израильтянам-евреям появляться небезопасно.
– Скоро вы с оружием будете ходить в туалет, – буркнул я.
– Таки да, – подхватил Изя, отдуваясь: он только что вернулся из супермаркета с продуктами на неделю. – Ирония судьбы! Закон Книги запрещает евреям носить оружие. А в стране практически нет мужчины, не думающем об оружии. Закон жизни. Фима, где ты носишь пистолет? – обратился Изя к сыну.
Фима – мальчик, который двадцать лет назад лежал с соской в коляске на бакинском бульваре у неистового Каспия, – улыбался широкой улыбкой сильного мужчины. Наклонившись, он достал упрятанный где-то у ботинка пистолет. Я изумился: почему так далеко?
– Так мне удобно, дядя.
– У него реакция кошки, – подтвердила мать Фимы, моя двоюродная сестра Фаина. – Их так тренируют в армии.
С уважением я смотрел на своего племянника, майора Армии обороны Израиля. А то, что он может, несмотря на внешнюю фундаментальность, перемахнуть разом лестничный марш из двадцати ступенек, я уже видел. Но пистолет в ботинке?
– Не совсем в ботинке. Просто кобура крепится поверх лодыжки, – терпеливо вразумил Фима. – Дядя, вы приехали в Израиль. В страну Господа Бога и нестандартных решений.
Пристыженный, я умолк. В этой семье я испытывал робость, несмотря на родственное радушие и королевские условия моего гостевания – отдельная комната с видом на Вифлеем, родину царя Давида и место рождения Христа.
– В Вифлеем я тебе тоже не советую ехать, – наставлял добряк Изя. – Территории. Там недавно мерзавцы кокнули какую-то англичанку-туристку. И англичане даже не пикнули. Не то что Израиль. За каждого своего гражданина мы готовы объявить войну, не говоря уж о карательных экспедициях.
– И правильно, – вставила Фаина. – Не трогайте нас. Мы живем на своей земле. Записано в Свитках Мертвого моря, им чуть ли не пять тысяч лет. Живите с нами в мире. И нам будет хорошо, и вам. Во всяком случае, простой араб живет у нас лучше, чем в своей Арабии. И дом есть, и работа.
Я помалкивал. Накануне мы вдоволь поговорили, вот я и оробел. Речь шла о социализме. Я рассказывал, до чего довела идея социализма такую богатейшую страну, как Россия. Не будь этой идеи, Россия давно бы обрела блага, которыми славится цивилизованный мир.
– Швеция тем не менее – тоже страна социалистических идей, – буркнул Изя. – И вообще, мне больше по душе Израиль социалистический, чем Израиль капиталистический. Я работаю сейчас на государственном, а вернее, на профсоюзном заводе, считай, в сфере социалистической. Мне гарантируют всё: и медицину, и пенсию, и отпуск. Привозят на работу и увозят с работы… И думаешь, наш стиль работы отличается от России? Те же перекуры, те же планы, тот же бардак. Правда, мы не пьем во время работы водку, тем, вероятно, и достигаем приличных результатов, не то что в России. И многих это устраивает. Конечно, заработок меньше, чем у капиталиста. Но всех денег не заработаешь. А на приличный жизненный уровень нам хватает. А капиталист? Завтра он тебя вышвырнет на улицу, и ты не пикнешь. Никакой профсоюз не поможет…
– Но сам ты… капиталист, – вставил я. – Ты купил три квартиры и сдаешь их в аренду.
– Капиталист, – согласился Изя. – В сфере собственного труда меня устраивает социализм, в сфере собственных интересов – капитализм. Я свободен в своих проявлениях, потому что живу в свободной стране. Как мне выгодно, так и живу. И любой так может жить, если он способен так жить. Свободная страна! А те, кто не способен, требуют уравниловки, бунтуют. Вместо того чтобы работать, они завидуют и злятся. Отсюда и все несчастья.
– Но, насколько мне известно, бунтовали и на вашем заводе, узнав, что его хотят приватизировать, – вставил я.
– Конечно. Я же сказал – нам не нужен капитализм, – засмеялся Изя, – мы сами хотим быть капиталистами.
– В каждом человеке дьявол борется с ангелом, – заметила рассудительная Фаина. – Я с содроганием вспоминаю Баку. Сколько унижений претерпела из-за этого пятого пункта в паспорте. Но я люблю Баку, своих друзей, мне все равно, какой они национальности.
– Все ясно, – отрезал майор Армии обороны, мой двоюродный племянник Фимочка. – Поедете старой дорогой на Мертвое море – возьмите мой пистолет, дядя, не помешает.
– У него нет прав на оружие, – вставила Фаина.
– Такую бумагу можно выправить в два счета, – пояснил Изя.
– Мы поедем новой дорогой, – сказал я.
И мы поехали новой дорогой. В объезд арабского городка – это составляло километров сорок…
Солнце опустилось с небес и расплескалось на необозримых холмах и распадках Иудейской пустыни. И песчаные скалы, точно клыки на обожженном лике земли по обе стороны от шоссе, широкого, масляно-черного и твердого. Я специально выходил из машины, проверял – солнце его не брало.
– Не хнычь, – говорила мне Рая. – Рулить будешь на обратном пути, хотя я никому не доверяю машину.
– И даже бывшему таксисту? – канючил я. – Рая, мне не нужна любовь, мне не нужны слова и хороший ужин вдвоем с блондинкой. Мне нужно порулить хотя бы полчаса, как доза наркотика наркоману.
– Понимаю. Только на обратном пути, – твердо ответила Рая. – Я тоже автомобилеманка. Потерпи… Итак, я приехала из Ленинграда, с папой, мамой и собакой. Го д назад.
– И уже купила такую шикарную машину? – усомнился я.
– Судьба. И все из-за собаки. Перед таможней я надела на шею фамильное колье. Не очень броское, но дорогое, старинное. Во время досмотра пес строил такие уморительные рожи, что вся таможня сбежалась поглазеть. Так они и прохлопали мое колье. Невероятно, но факт! Теперь мы с тобой шпарим на этом колье по Иудейской пустыне к Мертвому морю.
– Молодец пес, – одобрил я. – Надеюсь, ты купила ему колбаску в подарок?
– Мой пес питается лучше тебя в твоем Ленинграде, – подхватила Рая. – Знаешь, я безумно рада, что уехала. Иногда так скучаю по городу, по друзьям, а как вспомню этих антисемитов, задыхаюсь… Этих «патриотов» на Невском проспекте у Гостиного Двора. Петушатся, красуются, болваны, стариков пугают. Знают, что никто им не даст в морду. Их бы сюда на одну минуту, к нашим мальчикам.
Пусть даже где-нибудь на нейтральной территории, на каких-нибудь Галапагосских островах. Один на один. Тогда бы я посмотрела на этих храбрецов. Зла не хватает, честное слово. А то все: «Евреи виноваты, евреи!» Сукины сыны! Лодыри и демагоги. Ворье несчастное. Стукачи и филеры…
Я слушал Раю вполуха. Вспомнилась сценка на Невском. В разгар войны в Персидском заливе, у стенда с портретом Саддама Хусейна. Стройный парень в черной куртке разъяснял прохожим – дескать, молодец иракский вождь. Дело не в Кувейте, дело в Израиле… Слушал я тогда витийство чернокурточника и удивлялся. Верят не верят, а ведь слушают подлеца. Взрослые люди! Верят, что Саддам – внебрачный сын Гитлера, а тот, известное дело, знал, как с евреями обходиться. Что Ельцин – не кто иной, как Ельцер. К тому же Борис – типичное еврейское имя Борух. И Сахаров вовсе не Сахаров, а Цукерман. Что же касается Солженицына, то наконец-то установлено, что он не Солженицер, как думали раньше, а русский, свой. Это евреи пустили утку, что он Солженицер, хотели прикарманить великого писателя. И вообще, ребята, бдите! Намечайте адресок, чтобы события не застали вас врасплох. Что ухватите – то ваше!
Слушал я его, слушал. В спор вступать бессмысленно. О чем спорить? О чем?! А ведь статья есть о разжигании межнациональной розни. Тот подлец ничего не боится, стоит спокойно, точно у себя дома.
– Так он специально и поставлен, – заключила Рая, выслушав мой рассказ – Когда народ поднимется смести эту шваль, в очередной раз все свалят на евреев, разыграв еврейскую карту… Самое удивительное: они кричат, что все евреи должны покинуть матушку Русь, убраться в свой Израиль. И в то же время осуждают сионистов за те же самые лозунги. Сумасшедший дом! А народ слушает и не удосужится сопоставить, проанализировать. Ну?!
Элементарные вещи! Два плюс два! Или все это побоку, когда вступает зоология, а?
Шоссе заметно шло под уклон – Мертвое море лежит на четыреста метров ниже уровня океана. Еще известно, что эти места самые малообитаемые на земле, даже скорпионы тут не особенно жируют. Атмосферное давление самое высокое в мире, а содержание кислорода в воздухе на пятнадцать процентов выше обычного. Ад, что и говорить; как только солдатики тут выдерживают, подумал я, подъезжая к патрульному домику. Солдат нехотя отвел взгляд от телевизора, оглядел наш автомобиль и поднял шлагбаум. Что они тут охраняют, непонятно…
У развилки дороги Рая вывернула руль.
– Вначале мы заглянем в Массаду, – решительно объявила она. – Смотреть так смотреть!
Я принял предложение с охотой: еще бы, побывать в крепости Массада! Когда израильский воин приносит присягу в верности Родине, он непременно помянет крепость: «Клянусь, что Массада не падет второй раз!»
Скала, на которой раскинулось одно из древнейших оборонительных сооружений мира, царственно вздыбилась среди сурового и прекрасного пейзажа Иудейской пустыни над лазурной гладью моря. Каменные бастионы, подобно ликам стариков, изрезаны глубокими морщинами. Эти арки, пропилеи, колонны видели еще царя Ирода, дворец которого и являлся оплотом крепости. Ирод Великий соорудил крепость, скрываясь не только от строптивых подданных, но и от коварной царицы Клеопатры…
Археологи поработали на славу, явив двадцатому веку многочисленные сооружения древнего форта, представив не только внешний вид, но и многое из внутреннего убранства. Массада не просто древняя крепость, Массада – символ, давший народу в тысячелетиях изгнания сохранить веру в возрождение.
Три года римский легион под командованием Флавия Сильвы держал осаду крепости, в которой, после разгрома восстания и разрушения Второго Храма, нашли прибежище последние зелоты – борцы против римского владычества. И когда римлянам удалось наконец прорваться в крепость, они увидели девятьсот шестьдесят трупов людей, покончивших жизнь самоубийством, не желая достаться врагам. Как писал историк Иосиф Флавий: «Так, лаская и прижимая к груди жен, поднимая на руках детей, целуя их в последний раз, они приводили в исполнение клятву погибнуть, но не стать рабами своих врагов. Они разбились на группы по десять человек, где каждый подставлял горло товарищу по борьбе. И последний, бросив взгляд на тела добровольно убиенных – не нуждается ли еще кто в его помощи, – собрав последние силы, всадил клинок в свое тело и упал рядом с товарищами».
Именно после покорения крепости началась многовековая диаспора евреев по всему свету – Массада служила точкой отсчета начала испытаний, посланных Господом своему народу, дабы народ доказал муками и смертями преданность Господу.
Я бродил по пустым улочкам крепости, стоял у перил видовой площадки над бездной, где угадывались очертания лагеря римского легиона. Видел рампу-дорогу, что три года упрямо сооружали римляне, поднимаясь в поднебесье, к крепостным стенам..
Постепенно мое сознание заполняло восприятие неописуемой красоты и величественности пейзажа. Необыкновенной силы энергию источал необозримый ландшафт – через синюю спину Мертвого моря до Голанской гряды, уплывающей в сторону Иордании. Казалось, эти пески, холмы, скалы, пропасти и расщелины, что миллионы лет впитывали энергию Солнца, сейчас являли мне свою затаенную силу. Не только мертвую пустыню, космический аккумулятор энергии, но и картину судеб человеческих, впитавшихся в эту землю.
Из крепости мы ехали молча.
Море, на котором люди принимали процедуры – иначе не назовешь пребывание в воде, на поверхности которой можно лежать, читая газету, – на меня это море после посещения крепости не произвело впечатления. И солевые глыбы, что торчали из воды, и люди, перепачканные целебной грязью, точно дети, играющие в негров…
– Интересно, чем они смоют грязь? – Я оглядывал голый берег.
– Привозят с собой нормальную воду в канистрах, – ответила Рая. – Кстати, тут есть прекрасные пляжи. С бассейнами, с банановыми рощами и попугаями. Но за деньги. Люди приезжают с болезнями кожи, лечат невралгию, радикулит… Ты будешь купаться?
– А как же! – ответил я без энтузиазма.
Трудно представить воду, которая не принимает, а выталкивает. Сделав несколько брезгливых шагов, я мечтал лишь об окончании этого испытания. Повернувшись, словно ложка в густом тесте, я сел на воду, потом завалился на спину. От толчка тело слегка погрузилось в масляную воду и в следующее мгновение распласталось на поверхности. И все-таки вода. И все-таки прохладно. Осторожно, точно пробуя кипяток, я кончиком языка коснулся губ.
– Ну и как? – крикнула с берега Рая.
– Как? Ты целовала когда-нибудь пачку соли? Нет? Такое же ощущение. – Я хлопнул ладонью по воде. Брызги тяжелые, словно капельки ртути…
Возвращаясь, я пересел за руль автомобиля, мечтая поскорее добраться домой и залезть в ванну.
– Когда я была последний раз в этих местах, дул хамсин. По морю гуляли настоящие волны, с белыми гривами, – произнесла Рая. – Ты знаешь, что такое хамсин?
Я слышал о хамсине, ветре пустынь. Как-то, выйдя из дома в Хайфе, я обратил внимание, что все автомобили покрыты налетом пыли, словно год стояли немытыми. Мне пояснили, что ночью прошел хамсин. Иной раз его можешь и не заметить, как замечаешь обычный ветер. Только с неба падает мелкий порошок, песчаная пыль.
– Да, нескучный кусочек земли выбрали наши предки, – вздохнул я, провожая взглядом стеклянную кабину подвесной канатной дороги, что тянулась к берегу моря из крепости Массада. В окнах вагончика виднелись лица туристов.
– Отличный кусочек земли, – с вызовом ответила Рая. – Мне нравится. И никакой другой мне не нужен. Ты понимаешь, это Святая земля! Вся! И Галилея, и Самария, и Иудея… От красоты гор, лесов и снежной вершины Хермона до красоты пустыни Негев, до сказки Красного моря и белого города Элата. Одна земля!
Боковым зрением я видел ее вдохновенное, горячее лицо. Глаза блестели, а волосы, черные, смоляные, падали на невысокий лоб. Вероятно, так выглядели женщины зелотов, ненавистный взгляд которых обжигал римлян с высоты древней цитадели.
– Отличная земля, – кивнул я, салютуя сжатым кулаком смуглым и сильным парням-воинам, покидая контрольную зону.
Автомобиль мягко шел на подъем, обгоняя попутные машины. Ветер скорости холодил лицо, забираясь под ворот рубашки. Рая рассказывала, что поступила на какие-то курсы бизнеса в Иерусалимский университет, думает открыть свое дело…
Торжественное чувство сопричастности к событиям, что происходили на этой земле тысячу лет назад, не покидало меня. Клыки обветренных скал, иссеченные морщинами холмы и пронзительно-синее небо с красным солнцем над головой.
Из-за поворота дороги показались первые строения. Черт возьми, кажется, их я не приметил, когда ехали к морю. Строения приближались. Вот сверкнула на солнце игла минарета.
– Туши свет! – азартно воскликнула Рая. – Ты проскочил поворот на новую дорогу. Спешим в гости к арабам.
– Что же делать? Поворачивать обратно?
– Ни в коем случае! – решила Рая. – Мы на своей земле. Надо закрыть наглухо окна. Пальнуть, может, и не пальнут, но камни швырнуть могут. И газуй!
«Тойота» влетела в городок. Белые невысокие дома с плоскими крышами. У колодца женщины с кувшинами. Мужчины сидят на корточках в проемах дверей, перебирая четки.
Автомобиль с желтым номерным знаком привлекал внимание. Обычно тут ездят с синими номерами – цвет арабских поселений Израиля. Кто-то показывает на нас рукой. Мальчишки сзывают друг друга, галдят…
– Гони по главной улице. Лучше быть на виду, – советует Рая. – Они боятся своих стукачей.
И тут из-за поворота я увидел зад военно-патрульной машины.
– Уф, – с облегчением вздохнула Рая. – Свои.
Дуло крупнокалиберного пулемета смотрело в радиатор нашего автомобиля. Свесив ноги в тяжелых ботинках, солдат разваливал кожуру апельсина.
Я сбросил скорость – патрульный джип плелся шагом осла. Солдат что-то прокричал. Рая опустила стекло и высунулась наружу.
– Какого черта вас занесло на территории? – интересовался солдат.
– Прозевали новую дорогу, – ответила Рая. – Мы поедем за вами.
– Валяйте, – разрешил солдат и пихнул за щеку дольку апельсина.
Рая опустилась на место. «Тойота» тянулась за джипом на второй передаче, то и дело подвывая включенным вентилятором, охлаждающим двигатель.
– По-моему, они уснули за рулем, – проворчал я. – Вояки с апельсинами.
Рая возмущенно всплеснула руками. Я не встречал в Израиле человека, который стерпел бы даже самую безобидную колкость по отношению к своим воинам.
– Тсс, – цыкнул я. – Автомобиль твой. А перегрев двигателя – не самый лучший режим.
Это подействовало. Рая вновь высунулась в окно.
– Эй, я вижу, вы не очень любите быструю езду! – крикнула она.
– Мы на работе, – ответил солдат – Если вам не терпится, езжайте спокойно: арабы знают, что в городе патруль.
– Жми! – приказала Рая. – Арабы не будут баловаться. Они знают, что наши мальчики не шутят.
– О’кей! – Я помахал солдату рукой и переключил скорость.
Резво взяв с места, «Тойота» обогнала джип. Через несколько минут мы выскочили из города, а спустя полчаса уже подъезжали к Дамасским воротам Старого города.
Стараясь избегать банальных сравнений, не могу удержаться: народу у Дамасских ворот было точно сельдей в бочке. Люди лепились вплотную друг к другу. Как они перемещались, уму непостижимо. Что-то продавали, что-то покупали. Общий гул пронзали отдельные выкрики…
– Здесь на прошлой неделе убили двух шведских туристок, – сказала Рая. – Говорят, они так и стояли, мертвые. Толпа расступилась, они и упали. Представляешь?
Представить это мне было сложно.
– За что? Они же христиане! – обескураженно проговорил я.
– За это тоже убивают, – ответила Рая. – Вообще тут прикончить человека, что плюнуть. Фанатики!
– И евреи не ягнята, – буркнул я.
– В бою – да, – быстро ответила Рая. – А так, в толпе… Конечно, случается, ничего не скажу. Но за это судят всей страной, месяцами пишут в газетах… Возьми покойного Меира Кахане: раввин с автоматом, непреклонный сторонник полного изгнания арабов со всех территорий. А много ли у него было почитателей? Если сравнить с почитателями арабского фундаментализма – капля в море.
Обсуждать с израильтянами арабские проблемы не просто. Возможно, оттого, что их повседневность, подобная жизни на передовой, имеет свою правду, не подвластную никакой логике. Они поставили свою судьбу на карту. Как выбраться из этого лабиринта, никому не известно. Настораживает то, что из драматизма конфликта, из его человеческой трагедии ситуация перешла в плоскость каких-то бытовых перипетий. Она, как ноющий зуб, уже перестает будоражить и лишь иногда, при скачке – взрыве в школе или той резне, что учинил мерзавец над четырьмя пожилыми женщинами на остановке автобуса, – зубная боль становится острой, и ты готов лезть на стенку. Подобное состояние может длиться десятки лет…
Удивляет Иерусалим. Кажется, что нет груза тысячелетий – вся история города перед глазами.
За тысячу лет до нашей эры царь Давид завоевал город Иерусалим – один из городов-вассалов египетского фараона, названного Урсалим, где испокон веков проживали евреи. И возвел на горе Мориах алтарь Господу Богу как символ союза между Богом и Его народом. Сын Давида Соломон избирает место, где отец соорудил алтарь для строительства Первого Храма. И Храм простоял почти пятьсот лет, до вторжения вавилонян. Царь Навуходоносор разрушает Храм и пленяет евреев. Такова история первой диаспоры. Через полстолетия персидский царь Кир Великий покоряет Вавилон и возвращает евреев на Землю обетованную. Здесь они приступают к строительству Второго Храма. За триста лет до нашей эры на эту землю приходит Александр Македонский, начинается период эллинизации страны. В еврейскую культуру проникают языческие идеи, зреет смута, которая в конечном счете выливается в восстание Маккавеев и изгнание греков. Счастливые победители с трепетом ворвались в свой Храм. Рядом с амвоном люди увидели сосуд со священным маслом для меноры. Масла было очень мало, едва на один день. Но Господь распорядился иначе – масла хватило на восемь дней. И эти восемь дней приняты как радостный праздник Хануку – в память о чуде, празднике героизма Маккавеев. С тех пор Хануку – Праздник огней – отмечают евреи мира с двадцать пятого дня месяца кислов по иудейскому календарю. Восемь дней радости и ликования.
Но недолго евреи ликовали. Римские легионы Помпея покоряют Иерусалим, присоединив к Империи еврейское государство, а Римский сенат назначает царем еврейского государства Ирода Великого. В царствование Ирода Великого Иерусалим обретает великолепие – расширяется Храм. После смерти правителя еврейское царство – Галилею, Самарию, Иудею, Голаны и пустыню Негев – делят дети царя. Иерусалим достается младшему сыну царя – Ироду Антипе. В его правление происходит величайшее событие – распятие Иисуса Христа по приказу римского прокуратора Понтия Пилата римскими легионерами.
Начинается новая эра в развитии человечества.
На волнения евреев в семидесятых годах новой эры римский император Тит отвечает разрушением Второго Храма. А спустя шестьдесят лет наступает пик волнений – восстание евреев во главе с Бар Кохбой. Император Адриан подавляет восстание и практически стирает Иерусалим с лица земли, воздвигнув на том же месте новый город – Аэлит Капитолийский, куда вход евреям запрещен. Диаспора времен вавилонян обретает новую волну, на этот раз более фундаментальную и, казалось, вечную…
Аэлит Капитолийский – Иерусалим – живет своей жизнью.
В IX веке с принятием христианства императором Константином начинается византийская эпоха великого города. А Гроб Господень в центре Иерусалима – сердце всего христианского мира.
Персы во главе с султаном Хасровом разрушают Гробницу, а затем султан Омар довершает завоевание Иерусалима. В течение четырех столетий Иерусалим считается исламским городом, носит название Эль-Кудс – Священный. История мусульман утверждает, что пророк Мухаммед вознесся в небо с долины Храма, где и воздвигнута мечеть Эль-Акса… С 1099 года начинаются Крестовые походы для освобождения святых мест от неверных. Был взят Иерусалим и восстановлен Гроб Господень…
Потом появляются воины Саладина. Потом христиане. И вновь – турки-мамелюки…
Иерусалим хиреет, в середине XIX века его население не превышает и одиннадцати тысяч человек.
После Крымской войны возрождается интерес к Святой земле. В 1860 году возникают первые еврейские кварталы за пределами Старого города, и к 1915 году еврейское население Иерусалима достигает ста тысяч человек.
После войны за независимость 1948 года Организация Объединенных Наций делит Иерусалим на два сектора – еврейский и арабский, при этом Старый город и все святые места евреев переходят Иордании, а современная часть – Израилю.
Иерусалим разделен стеной на долгие девятнадцать лет.
Пятого июня 1967 года иорданская артиллерия открывает огонь по еврейской части города. Однако через двое суток еврейские войска захватывают весь арабский сектор.
Правительство Израиля объявляет Иерусалим – историческую родину евреев – целиком принадлежащим Израилю. На протяжении двух тысяч лет евреи давали друг другу клятву: «На следующий год – в Иерусалиме!»…
Предсказания пророков, записанные в священных книгах, сбылись.
«Тойота», подвывая двигателем, ползет в гору, к церкви Марии Магдалины. Улица сужается, не проехать. Мы вылезаем из автомобиля. В невысокой каменной стене – калитка, в проеме которой стоят два араба – мужчина и мальчик. Смотрят на нас без всякой вражды и без особого любопытства, никак не смотрят. Рядом с калиткой мраморная доска: «Гефсиманский сад».
Это Гефсиманский сад?! Я ошалело смотрю на Раю. Та пожимает плечами, она тоже тут впервые. Арабы важно кивают: мол, все правильно, Гефсиманский сад. Можно зайти. И бесплатно…
Я перешагиваю через порог. Черт возьми, и впрямь сад, вернее, садик. За низкой металлической оградкой разбит цветник среди деревьев. По земле вытянулись уже привычные глазу резиновые жгуты, из которых капает вода, – знаменитое изобретение израильтян – капельное орошение, получившее мировую известность своей экономичностью и результатом…
Где-то здесь среди этих деревьев беседовал Иисус с учениками, предчувствуя скорую смерть. Именно сюда пришел Иуда с легионерами, метя своим поцелуем обреченного Учителя. Именно отсюда стражники увели Иисуса к последнему судилищу и кресту. Но где, где, где? Я жадно всматривался в ничем не примечательный поначалу сад. Тот случай, когда воображение гораздо богаче реальности. И мое сознание проникается другой мыслью: Гефсиманский сад и не может быть иным. Он прост, без затей. Так же прост, как и жизнь Иисуса. Это потом люди отметили каждый след этого человека помпезными сооружениями, воздвигая памятники скорее себе, чем ему. А сад? Сад и есть сад, не разукрасишь колоннами. И эти кусты среди цветов тамариска, роз и орхидей. И восемь древних оливковых деревьев с темно-коричневой морщинистой корой, словно шкурой старого слона. Считают, что эти деревья помнят Иисуса Христа… украшают гербы государств, принявших участие в возведении церкви. Перед алтарем, на полу, лежал терновый венок из кованого железа, на шипах венка перед чашей сидели два литых ворона в ожидании добычи. Цветные витражи отображали все, что происходило по соседству в Гефсиманском саду: поцелуй Иуды, арест Иисуса, распятие на кресте…
Резкие возгласы с улицы отвлекли мое внимание. Покинув церковь, я увидел, что Рая спорит с парнем-арабом. То т требовал деньги за то, что присматривал за автомобилем.
– Я тебя просила об этом?! – восклицает Рая. – Да или нет?
– Нет, не просила, – отвечал араб. – Но я присматривал, тут бросают камни.
– А раз не просила, то и нечего требовать денег. – Рая решительно села за руль. – Ишь, хитрый какой!
Уверившись в непреклонности Раи, араб распахнул куртку. На внутренней стороне куртки были навешаны бусы, кольца, часы, брелоки и прочая дребедень. И недорого. Чтобы утешить араба, я купил какую-то безделицу.
– Зачем тебе эта дешевка? – проворчала Рая.
– Чтобы сохранить стекла твоего лимузина, – ответил я. – К чему рисковать?
– Ну и ладно… По домам? По домам…
Ночь раскатала над Иерусалимом темный бархатный полог, изъеденный звездами, точно молью. Казалось, только что крона деревьев на тихой улочке Аль-Фаси удерживала дневной свет, и уже ночь.
– Совсем темно. Как будешь добираться? – спросил приятель, ленинградский поэт, назову его Соломон Маркович, ибо нет в моем письме портретного сходства с оригиналом, а поэт – человек обидчивый.
– Доберусь, не потеряюсь, – успокоил я Соломона Марковича. – Я рад, что ты неплохо себя чувствуешь.
– О, трудно сравнить, – подхватил приятель. – Ты ведь знаешь, каким я уезжал из Питера. Врачи не давали гарантии даже на один день. А здесь… Может быть, воздух?
И он вновь принялся рассказывать о том, как его встретили в Тель-Авиве, в аэропорту. Подогнали «скорую» со специальным подъемником к двери самолета. В медпункте аэропорта провели полное обследование. Переправили в больницу, где продержали три дня…
– Впервые за шестьдесят пять лет я перестал себя чувствовать евреем, – закончил Соломон Maркович.
–?!