Взгляни на дом свой, путник! Штемлер Илья

Еще запомнил я рабочую столовую. Разнообразный и недорогой ассортимент, на пятьдесят процентов оплачиваемый заводом… У буфетной стойки я собрал свою питу: плоскую лепешку, надрез в которой набивают всевозможной начинкой – овощной, мясной, фруктовой. Сели за стол, придвинули банки с соком, и Арон поведал историю завода.

Несколько лет назад завод представлял собой хиреющее предприятие. Выпускали военно-полевые палатки, рюкзаки и какую-то металлическую арматуру. И впоследствии был продан за бесценок. Новый хозяин подбирал себе технического руководителя, иными словами, главного инженера. Среди претендентов, пришедших по объявлению, оказался молодой человек из России, из Новосибирска, по фамилии Левин. В трикотажной бобочке, худой, несчастный, обремененный семьей, типичный еврей-неудачник. После часового собеседования Левина пригласили на завод и предложили отправиться на стажировку в Америку и Швецию.

По возвращении хозяин положил Левину приличный оклад и полную свободу действий, а сам уехал из страны – специально, чтобы не вмешиваться…

– Теперь ты понял, каких людей вытуривает ваша Россия, – заключил Арон. – Ты бы посмотрел сегодня на того Левина. Внешне такой же обормот, в своей бобочке… Когда он идет по заводу во главе специалистов, кажется, что солидные граждане гонятся за городским сумасшедшим, смех просто. Но каким уважением этот сумасшедший пользуется на заводе! Да что на заводе – в деловых кругах страны…

Я вспомнил о другой судьбе.

Уютный и светлый городок Херцлия славился многими своими жителями, большинство которых принадлежало к израильскому истеблишменту. Среди них Хаим Фангер слыл весьма заметной фигурой. Его дом на берегу моря вознесся на три этажа, с солярием, сауной, бассейном, лимонным садом. На человека, который до семьдесят третьего года жил в районе Антоколес славного города Вильнюса в коммунальной квартире с четырьмя соседями, дворец в Херцлии не сваливается случайно. Канули в прошлое годы пребывания на Земле обетованной, когда небо казалось с овчинку. Чем только он не занимался! Был и таксистом, и почтальоном, и ассенизатором, и страховым агентом, а главное – безработным. Потом судьба свела его с владельцем мастерской в Тель-Авиве, где ремонтировали комнатные обогреватели. Сообразительный и рукастый Хаим оказался в мастерской не последним человеком. И вскоре стал совладельцем, дальше – больше. Короче! Нет сегодня дома в Израиле, на крыше которого не стоит солнечный коллектор, нагревающий воду в баках. Эти баки изготовляет фирма Хаима Фангера, бывшего вильнюсского служащего, и его сына…

Мы сидели в дубовой гостиной, широкие окна которой вбирали Средиземное море. И лишь лохматые пальмы смазывали иллюзию корабля. Господин Фангер, смуглый, подвижный, не по годам стройный, в строгом вечернем блейзере, попыхивал старой трубкой с позолоченной головой тролля.

– Я прожил жизнь, молодой человек, кое-чего добился в итоге. И думаю, что Израиль – страна не для того, чтобы тут просто жили евреи, вернее, не только для этого. Кусочек нашей земли точно небольшая сцена, где актеры – евреи. А спектакль рассказывает о том, на что вообще способен человек в труднейших условиях, если он понимает, что деваться некуда. Актеры! Со всеми плюсами и минусами еврейского характера. Но видите ли… Не каждый может играть в спектакле. Нужен талант или хотя бы способности, понимаете, нет? Кто может быть режиссером такого спектакля? Сам Господь Бог! Да, именно Он. Понимаете, нет?

Я кивнул: понимаю, слушаю внимательно.

– В чем состоит задача такого режиссера? В том, чтобы убедить зрителя в возможности жить по-человечески, если взяться за ум. Даже при ограниченных возможностях… Мы ведь довольно бедная страна. Только наши враги кричат, что мы купили весь мир. На самом деле мы живем в долг. И в какой еще долг! Понимаете, нет? Если пересчитать на душу населения наши расходы, то трудно поверить, что государство еще дышит… Показать всему миру, как при таких трудностях, в сплошном окружении врагов, можно сохранять достоинство, и есть задача такого режиссера, как Господь Бог. Понимаете, нет?

Трубка без присмотра погасла, и Фангер поднес к макушке тролля изящную зажигалку. Втягивая щеки и скосив глаза, он следил, как занимается жар, а раскочегарив, блаженно прикрыл веки. Вкусный дым вирджинского табака поглотил настоянный на лимонах вечерний воздух.

– Да, в Израиле много богатых людей, но сама страна довольно бедная. Можно, конечно, ужесточить налоговую систему, но это не выход из положения, – произнес наконец Хаим Фангер. – В демократической стране рост налогов первым делом душит среднего предпринимателя, а это для Израиля самоубийство. Поэтому своим грандиозным спектаклем мы должны встревожить наконец души зрителя. Внушить им, что сцена и зрительный зал, в сущности, есть общий мир. И не надо завидовать актерам, их красоте, талантам, голосам. Все это результат изнурительной, неимоверно трудной работы. Не мешайте своей завистью актерам, им и так нелегко. Но главное, есть пример. Понимаете, нет?

– Не знаю, – протянул я. – Мне не кажется, что Израиль такая уж бедная страна…

– Я ведь сказал: идет спектакль. Понимаете? Спектакль. Во всемирно известном театре, с блестящими актерами и гениальным режиссером. Разве можно при этом иметь плохое впечатление? Да никогда в жизни! Поэтому вам и не кажется. А возьмите в руки счеты и прикиньте, сколько стоят декорации, зарплата актерам, всякие там фигли-мигли, как охрана театра, обслуживающий персонал. Слава богу, хоть режиссеру платить не надо, он на общественных началах… И увидите, что театр существует только за счет дотации. Понимаете, нет?

– Ну и что? – пожал я плечами.

– Что «ну и что»? – засмеялся Фангер. – Тут есть одна тайна. Едва вы покинете театр, этот искусственный мир, вы почувствуете такую пустоту, такую потерю, что, перефразируя Вольтера, можно сказать: «Не было бы Израиля, надо было бы его выдумать!»

– Не знаю. Арабы наверняка так не думают. Да и многие в этом мире.

– Думают! – вскричал Фангер. – Думают. Я вам открою еще одну тайну. Для арабов существование Израиля – дар Божий. Не будь Израиля, они бы давно перегрызли друг друга. Им надо беречь Израиль. Иначе крышка всему арабскому миру. А если рассуждать шире – всему человечеству надо беречь евреев. Иначе что? Вселенское самосожжение.

– Перегрызут друг друга! – в тон воскликнул я.

– Правильно! – захохотал Фангер. – Теперь я понимаю, что вы все поняли. Чтобы сохранить человечество, Господь должен держать при себе евреев и Государство Израиль так долго, пока самому не надоест свой спектакль. Тогда сам Режиссер опустит занавес и закроет театр. И это будет что?

– Конец света! – вновь вскричал я.

– Правильно! Слушайте, почему вы не переезжаете сюда совсем? Вы ведь сообразительный человек. Ну, помыкаетесь первое время, может быть, и поищете потолще веревку, но потом встанете на ноги…

Вечер мы закончили в бильярдной.

Господин Фангер выиграл у меня дуплетом три шара.

Вот какие воспоминания вдруг пробудились во мне по дороге в Акко.

И кто только, кроме меня, не стремился в Акко! От крестоносцев до Бонапарта. Но если первые овладели Акко с огромным трудом, то Бонапарт во время Египетского похода превратил город в опорный пункт обороны против Сирии…

Я же въехал в Акко без каких-либо сложностей, всего лишь за четыре шекеля, уплетая апельсин и озабоченный лишь тем, куда девать кожуру. Благо сидящая рядом монашка поднялась с места и, шагнув к водителю, опустила банку из-под сока в специальный ящик. Последовав ее примеру, я успокоился, продолжая лицезреть места, по которым не раз маршировали воины фараонов, турецкие янычары и многие иные знаменитые воинства былого.

После столпотворения автовокзала Хайфы местный казался тихим приютом. Поглазев на витрины привокзальных лавчонок, я отправился в город на розыск приятеля, ленинградского писателя В. Т., который приехал в Акко с милой молодой женой Ольгой. И в основном подлечить сердце по настоянию ленинградских врачей. Я готовился к тому, что увижу сейчас хмурого подавленного человека, а встретил ироничного, по-хасидски лукавого бородача. И стан как-то выпрямился, и глаза блестели. В своей жокейской кепке с длинным козырьком приятель напоминал мне американского фермера.

– Ну молодец, ну симулянт! – Я тряс его прохладную руку. – Это ты должен был меня навещать, а не я тебя.

– Мы оба тут должны навещать друг друга, – со значением ответил приятель. – Рад приветствовать тебя в Акко!

Мы не часто виделись в Ленинграде, даже редко виделись. Приятель «воскрешал» в художественной форме исторические легенды, и делал это ловко и увлекательно.

– Представляю, какой ты получаешь кайф, живя сейчас в Акко.

– О да! – кивнул он. – Верно сказал, именно кайф. Жить в городе, который досчитывает четвертое тысячелетие, не каждому удается.

– Странное название – Акко.

– Вроде клички попугая, – согласился приятель. – Ну, что там у нас на обед?

Все буднично – салат, селедка, борщ, кисло-сладкое жаркое, фрукты. По желанию пиво, или вино, или сок…

Я осматривал кухню. Ничего особенного, обычная ленинградская кухня в «хрущевском» доме. И сама квартирка под стать. Впечатление, словно я в новостройках начала шестидесятых годов, еще в подъезде обнаружилось это сходство.

– И за это шестьсот долларов в месяц?

– Мне еще повезло, – ответил приятель. – Жизнь в Израиле – довольно дорогая штука. И материально, и морально. Все-таки это Восток, знаешь. А мы с тобой люди европейские.

– Или европейские азиаты, – буркнул я.

– Акко, вероятно, наиболее восточный город в этой стране. Тут арабские кварталы сохранились в таком виде, словно еще находятся под властью Саладина. Мечети, бани, караван-сараи – все в приличном состоянии…

Долго рассиживаться за столом не хотелось, я торопил приятеля, ссылаясь на то, что к вечеру надо поспеть в Кармиэль, место незнакомое, и вваливаться к дяде поздновато – неудобно.

И отобедав, мы – я, приятель и его жена Оля – отправились прошвырнуться в старую часть города, к зубчатым крепостным стенам.

Кстати, за свою долгую жизнь Акко не раз менял название. Город был Ака для греков, Птолемадо для Птолемея Филадельфа, при римлянах – Колония Клавдия, при крестоносцах – Сайта-Иоанна. И лишь в 1948 году, к концу Британского мандата над Палестиной, город обрел свое первозданное библейское имя – Акко.

В то же время каждое название города – это целая эпоха, оставляющая свои отметины, на что и обратил мое внимание приятель-дока.

– Видишь, высечен на камне крест, а ниже треугольник, – толкнул он меня в бок у сторожевой башни на одном из морских бастионов. – Это знак крестоносцев. Когда генуэзский флот отбил город у арабов в ходе Первого крестового похода, так сказать, первого вливания европейской крови в жилы Востока…

Я благодарно переводил взгляд с древних крепостных сооружений на вдохновенное лицо приятеля, зарытое в венок, составленный из бороды, усов, бровей и курчавого руна над бледным лбом.

– Ты здорово вписался в местный пейзаж своим обликом, – заметил я. – Монах-францисканец, только одет теплее.

Приятель улыбался улыбкой застенчивого еврейского интеллигента и теребил пуговицу шерстяного жилета, наличие которого в такую жаркую погоду казалось не менее чем странность.

– Как здоровье, ваше священство? – добавил я.

– О здоровье потом. А ты не теряй время, смотри вокруг. Вернешься под свое серое голодное небо и будешь жалеть, что не все вобрал в далеком Акко… Так вот, Саладин отвоевал город у крестоносцев. Потом его крепко побил Ричард Львиное Сердце. И тут отлично повеселились тевтонские и тамплиерские ребята. Рыцари учредили столицу Восточного Латинского королевства. Понаехали деловые люди из Генуи, Венеции, Марселя, понастроили торговые конторы. Пока их не прихватили мамелюки. Разграбили и почти стерли с лица земли город. Так он простоял заброшенным лет пятьсот…

– Того и следовало ждать, – вставила Ольга. – Если Восток обнажает меч, то полный разор…

– Ну это не только восточная манера. Крестоносцы, скажем, тоже принесли немалый разор странам Востока. Конечно, восточные народы большие фундаменталисты. И тем не менее впоследствии Акко посчастливилось с Эль-Язаром, албанским авантюристом. Тот сколотил себе царство от Триполи до Дамаска. Жестокий был властелин. И в то же время одержимый градостроитель. Влюбленный в Акко, он собирал тут все, что могли его люди растащить окрест. Сколько он распотрошил дворцов римско-византийской эпохи – и все, чтобы украсить Акко. Поэтому многие мечети и здешние караван-сараи украшают фризы и колонны тех разграбленных зданий. И самое удивительное, что эклектика превратилась в органический стиль…

Так, слушая путеводные лекции приятеля, мы бродили по Акко.

Мечеть Эль-Язар меня удивила – над кровлей Зала крестоносцев взвился тонкий минарет, увенчанный зеленым куполом. Турецкие бани с гигантскими чашами, в которых, казалось, могут одновременно плескаться десятки людей… Но самое впечатляющее – Цитадель крестоносцев. Просторное подземное сооружение являло собой анфиладу залов в готическом стиле с главным залом «криптой», где в рыцарские времена проводили турниры, военные советы под сводом, увенчанным эмблемой Франции – лилией… Кстати, эта эмблема была заимствована у исламских гербов, ее внес в свою геральдику еще в начале нашей эры халиф Саладин…

Улицы, шириной в один разлет раскинутых рук, влекли в колодезную сырую глубину. От каменных стен домов несмотря на жару веяло морской прохладой. Множество лавочников, вывалив свое добро прямо на цементные плиты мостовых, казалось, оставили его без присмотра. Но стоило чуть сдержать шаг, как мгновенно появлялся продавец-араб, от которого не так просто было отвязаться… Особенно тягостная сложилась ситуация в лавке старьевщика неподалеку от караван-сарая Хан-эль-Умдан. Прямоугольная площадь, забранная двухъярусными галереями в мавританском стиле, напомнила мне Пласа-Майор в Мадриде. Ну точно…

Увлекшись, мы всей хорошей компанией вступили на какую-то барахолку, где сгрудились старые телевизоры, велосипеды, холодильники, детали автомобилей, банки с красками, трикотаж… Владелец богатства, небритый араб в кепке и с золотыми зубами, повис на нас тяжелой колодой. Быстрыми глазами он усекал любую вещь, на которой неосторожно задерживался наш взгляд, и тотчас предпринимал попытку всучить ее нам, сбрасывая цену до неправдоподобия. И не было конца его лавчонке, словно мы попали в лабиринт… Спасибо Ольге: схитрив, она купила какую-то безделицу за полшекеля, тем самым вызволив нас из плена.

Очутившись на набережной, мы особенно оценили прелесть свободы. Море поблескивало сквозь ребра корабельных мачт. Яхты, подобно декоративным рыбкам, лепились к бордюру пристани, точно их подманили кормом. Столики кафе яркими красками живописали набережную. У парапета дремали лошади, запряженные в карнавальные средневековые кареты. Мы присели в «холодке» за столик, что таился под развесистой сосной. Появился официант-негритенок. В белоснежном жокейском наряде он выглядел уморительно со своей серьезной и услужливой физиономией.

– Эфиопские евреи придают Израилю облик колониальной страны, – произнес приятель, заказывая какой-то диковинный напиток. – Чувствую себя рабовладельцем.

– О да! – со значением подхватила Ольга.

Мы рассмеялись. Она действительно трудилась «как на плантации» – с раннего утра занятия в ульпане, потом несколько часов «бебиситтерства» – посиделки с чужим ребенком, потом какие-то курсы, потом собственное хозяйство. И так каждый день. Благо сегодня пятница, после полудня наступает благословенное время субботы…

– Любовь – страшный омут, – изрек я, ехидно повязав взглядом приятеля и его молодую супругу.

– Именно, – отозвалась Ольга. – Что я Израилю, что мне Израиль. А все он! Быть женой еврея – это не только любовь, но и миссия, жертвоприношение.

– Верно, – довольно подхватил приятель. – Какого черта евреи тащат сюда своих русских жен. И наоборот.

– Нет, серьезно. Быть женой закомплексованного человека – это памятник себе при жизни. И еще этот теплый гарусный жилет. Скажите, может нормальный человек носить в такую теплынь шерстяной жилет?

– Может, – решил приятель, обволакивая нас мягкой улыбкой не очень здорового человека. Он не сердился на жену, зная истину их отношений.

– Так как все-таки твое здоровье? – с маниакальным участием повторил я свой вопрос.

Приятель поморщился:

– Лучше поговорим об израильской медицине. Лучшей в мире медицине. Здесь могут все – от трансплантации органов и целых полостей человеческого организма до создания банка крови, – и, заметив удивленный изгиб моих бровей, повторил: – Да-да. Банка крови.

– Ничего особенного, – фыркнула Ольга. – Банк крови! Консервируют донорскую кровь. Что тут особенного? По телевизору прошла передача, настоящее шоу. Какая-то хасидка рожала каждый год по ребенку, обладая редчайшей кровью с особыми антителами, присущими только ее организму. У нее отбирали кровь в промежутках между родами, накапливали, а во время очередных родов возвращали.

– Ну и что тут особенного? – не понял я. – Обыкновенное донорство.

– В том-то и дело, – подхватила Ольга. – Подняли такой шум, словно остальной мир все еще сидит на деревьях.

– Молчи, женщина! – шутливо прикрикнул приятель. – Знаешь, если бы не моя русская жена, я понятия бы не имел, что такое Израиль.

– Неправда, я полюбила эту страну, – всерьез произнесла Ольга. – Но многого не могу принять. Или я не понимаю, или слишком привыкла к нашим российским традициям.

– Вообще для нашего брата тут многое не понятно, – согласился приятель. – В той же медицине. Скажем приезжает «скорая помощь», но… без врача. Только полицейский и санитар. Видите ли, время врача дорого стоит, врачу невыгодно тратить его на дорогу. Дальше. За вызов «скорой» надо заплатить восемьдесят шекелей, помимо страховки, из своего кармана. Лишний раз и не вызовешь. Далее. Прибыв в больницу, даже по «скорой», можно несколько дней пролежать, дожидаясь осмотра врача… Опять им некогда.

– Точно как у нас, – вставила Ольга.

– Да, но это же Израиль. Государство врачей и скрипачей.

– И фирмачей, – вновь вступила Ольга. – Любые медицинские процедуры стоят больших денег.

– Зато все на уровне. – Мне стало обидно за Израиль. – А хорошо вас лечили в России бесплатно?

– В России снимают кардиограмму в любой поликлинике. И бесплатно, – перекинулся на сторону своей родины приятель. – А здесь я пролежал в больнице пять дней, пока мне сняли кардиограмму, хоть и поступал как кардиобольной. Кстати, не в каждой поликлинике могут снять кардиограмму, нет аппаратуры. И вообще в больницу прямиком не попасть – только через поликлинику…

– В России теперь тоже так, – вершила справедливость Ольга. – Больница получает от поликлиники деньги за каждого больного.

– Вообще-то говоря, мне не повезло с больничной кассой, – продолжил приятель. – Тут система медицинского страхования, как во всех порядочных странах. Понятное дело: современная медицина – наука и промышленность, а это стоит денег. Не так-то просто попасть в богатую больничную кассу, скажем в «Маккаби». Там даже поликлиники хороши, не говоря уж о больницах. А мне не повезло, я попал в кассу «Гистадрут», там все на порядок ниже, больница – настоящий постоялый двор. Кстати, люди лежат в коридорах. Но не протестуют, привыкли – эмигранты из России.

– Надо постараться попасть в «Маккаби», – сказала Ольга. – Не так просто, надо найти покровителя. А еще лучше – частные клиники, там вообще… Наглядный пример достижений социализма и капитализма. Гистадрутовские больницы – результат соцреализма.

– Тем не менее операции там делают не хуже, чем в капиталистических больницах, – вставил приятель. – И самые сложные. Техника везде на высоте. Но жалуются, что не хватает врачей.

– Врачей у них не хватает! – проворчал я. – Из одной России приехали десятки тысяч врачей. И каких врачей… Так ведь не подпускают и близко к больницам, боятся конкуренции. Придумали такие экзамены. Мало им ришайона, подтверждающего советский диплом. И что люди месяцами ждут этот злосчастный ришайон? Говорят в министерстве мешками лежат запросы о выдаче ришайонов, компьютеры не справляются.

Если оторваться от заманчивой перспективы коммерческой медицины с точки зрения личного обогащения отдельных ее представителей – преуспевающих врачей, ученых, промышленников, работающих с медицинской аппаратурой, то медицина в Израиле теряет свое еврейское начало. Волна секуляризма размывает гранитные берега веры, и с этим ничего нельзя поделать.

Евреи диаспоры, полагая, что Израиль как государство является оплотом классического еврейского мышления, сложившегося на протяжении тысячелетий, не представляют, что они теперь имеют дело с государством, во многих своих проявлениях светским и только светским. И если государство хочет выжить в суровой конкурентной борьбе, оно и должно быть светским. А всплеск религиозного самосознания, как единственная форма существования еврейства, – это заблуждение. И заблуждение опасное. И не надо полагать, что понятие мицвы, то есть богоугодной благотворительности, должно быть основой израильского здравоохранения. Это заблуждение. За все надо платить. Ибо труд врача, как и каждый иной труд, должен оцениваться. Только государство, которое не выделяет своих профессионалов, может бахвалиться тем, что что-то в этом государстве не стоит денег. Во всяком случае, человечество еще не доросло до того, чтобы такое бахвальство представило истинную сущность строя. И вряд ли доживет до подобного состояния в обозримом будущем. Россия, скажем, в советское время пыталась преподнести бесплатную медицину как достижение общественного строя, но на деле это была липа и вранье. И все это видели… Так почему же Израиль надо разглядывать сквозь те же искаженные очки?

«Ах, как хочется. Все-таки Израиль, страна избранного Богом народа», – сюсюкает кое-кто. Нет! Только тогда Израиль будет несокрушим, если он на основе своей еврейской ментальности построит новое государство. Истории оставьте Историю. Пришел Новый человек. Да, его ум пленяет великая история его народа, но тем не менее он уже не тот еврей, которого описывал Шолом-Алейхем, – еврей, вызывающий жалость. А жалость не лучшая форма отношений между людьми, жалость унижает человека, делает его существом второго сорта. Человека возвеличивает достоинство, равенство среди равных. И этого добились евреи, пройдя через испытания и создав светское государство…

Мы долго еще ходили по Акко, обсуждая разные проблемы, но все равно так или иначе возвращаясь к волнующей нас теме – возрождению из пыли рассеяния. Более увлекательную тему для еврея трудно представить, как, впрочем, и для любого другого народа. Удивительно, как загораются глаза собеседников, когда затрагивается история их народа – малого и большого. Помнится, с каким азартом рассказывал геолог-китаец, которого я повстречал в сельской гостинице провинции Каобанг в Северном Вьетнаме в далеком семьдесят третьем году. Как в его устах сверхъестественные мифические события превращались в реальные, вполне осязаемые эпизоды. Слава богу, у меня хватало интуиции не ставить под сомнение эти истории, иначе я нажил бы себе лютого врага в добряке-китайце. И то, что вызывает понимание, высказанное устами представителя «большого» народа, должно быть более объяснимо в устах представителя «малого» народа. Это неистребимо и вечно до тех пор, пока существуют национальные различия, то есть навеки. Осуждать подобное, а тем более презирать – все равно что заниматься самобичеванием. Глубоко несчастен тот, кто этого не осознает…

– И все-таки, черт побери, – повысил я голос, – что-то будут они делать с твоим сердцем? Или ты не хочешь тут заниматься этой проблемой?

– Будут, – ответил приятель. – Хоть я и не хочу с этим заводиться. Это стоит около двадцати пяти тысяч долларов.

– Ого! – присел я. – Легче дать дуба.

– Вот именно, – рассмеялся приятель. – И тем не менее я собираюсь делать операцию, хоть и не настолько богат. В истории каждого еврея полно приключений. Одно из приключений в моей истории – это приключение с операцией. Мне ее собираются сделать, хоть я и не богат. Вот в чем вся метафизика жизни в еврейской стране. Вернее, в братстве душ, принадлежащих к этому племени… У меня есть друг в Ленинграде, крупный ученый, влиятельное лицо во Всемирной организации здравоохранения. Так мне повезло… Друг связался с чиновниками в Женеве, в штаб-квартире ВОЗ, обрисовал мое горестное положение. Чиновники связались с владельцем частного госпиталя в Хайфе господином Майером. И тот предложил своему хирургу мицву – сделать мне операцию за счет Бога. А с Богом денежных отношений не ведут. Но можно вести дело с налоговым управлением – списать налог в счет благотворительности… Правда, надо заплатить обслуживающему персоналу – медсестрам, санитарам. Но мне вновь повезло – в связи с тем что в Израиле живет моя мама, я получил вид на жительство. Это частично покроет расходы на медперсонал, за счет страховки… Такая операция в Израиле раза в три дешевле, чем в Америке. Поэтому многие американцы предпочитают лечиться в Израиле.

– Хорошая штука мицва, – заметил я с удовольствием.

– Хорошо быть евреем, – согласился приятель.

– И еврейкой, – вздохнула Ольга.

– Да, – рассмеялись мы разом. – Единственное место на земле, где выгодно быть евреем.

С моря пахло рыбой и смолой. С журавлиной шеи минарета мечети Эль-Язар муэдзин напоминал правоверным о священном намазе.

* * *

В Кармиэль я попал к вечеру. Солнышко с прощальным любопытством положило щеку на вершину горы, стягивая розоватое покрывало с темных до черноты холмов и распадков западных отрогов Голанской гряды.

Горные деревеньки – где арабские, где еврейские – готовились к ночи, подмигивая огоньками в прозрачной сутеми. Воздух, чистый и резкий, наполнял меня, словно пустой сосуд, даже голова кружилась от его хрустальной чистоты. Поодаль от автовокзала сияла гирлянда манящих карнавальных фонариков. Многоэтажные дома казались не городскими, а скорее курортными. По улице катили бесшумные автомобили, мелькали редкие силуэты прохожих. Городок понравился сразу.

Умеряя волнение от предстоящей встречи с дорогим мне человеком, я сличал запись адреса в блокноте с буквами на фронтоне дома. Ох, эти ивритские закорючки, черт ногу сломит. Ничего, утешал я себя, еще одна-две алии из России – и страна перейдет на русский язык.

Рядом с нужным подъездом на лавочке, подобрав ноги в темных чулках, сидела пожилая женщина. Пытливо оглядев меня, она цокнула языком на манер местечковых евреек, гонявших с огородов коров:

– Цок-цок… Человек ищет крышу.

– Вы угадали, – в тон ответил я, всплеснув руками. Женщина провела языком по блеклым губам, готовясь к дальнейшим расспросам, но я ее опередил.

– Ах, доктор Заславский?! – воскликнула женщина. – Так он с семьей сейчас в палатке. Как, вы не знаете ничего о палатках? Так я вам скажу. Люди решили выразить протест и перешли в палатки, как солдаты.

– Какие люди? – растерянно спросил я.

– Евреи. Ваш дядя, его жена Фаня с детьми. Другие люди. Всего сорок семейств. Им надоело снимать квартиры за дикие деньги, им хочется иметь свою крышу над головой. Вы не видели те палатки? Они стоят около мэрии, типичный пионерский лагерь Артек. Пойдите посмотрите, получите удивление… А я почему здесь? У меня есть крыша. Слава богу, я имела умного мужа, а не такого дурака, как ваш дядя. Связался с Тартаковским! Вы знаете Тартаковского? Первый аферист. Его даже тут чуть не посадили, я не говорю за Гомель. В Гомеле он сидел три раза. А теперь он получает помощь как жертва Чернобыля. Хорошо он устроился с этим Чернобылем, хоть он от того Чернобыля был, как я от Луны. Тартаковский! Это ж надо, на кого ваш дядя, умный человек, на кого он рассчитывал?!

В волнении я шел по улице. А все эта информация, полученная от соседки. Какая палатка?! Дяде семьдесят пять лет, его жена тоже не молода. Они так рвались в Израиль. «Я буду целовать там каждый камень», – уверял всех дядя, собирая чемоданы. Известный в Баку врач-уролог, он жил безбедно и в уважении. Но события в Сумгаите и в самом Баку, когда тысячи армян покинули свои дома, потрясли дядю и его семейство, как и многих бакинских евреев. В короткий срок город оставила огромная прослойка населения, и среди них оказался Леонид Израилевич Заславский, мой дядя, человек необычайной доброты и какой-то нелепой судьбы…

Карнавальные фонарики не угасали, а, наоборот, ярче распалялись, прошивая пунктиром небо. Скульптурная группа в центре палисадника, тяжелая и угловатая, символически изображала сопротивление Року. Вообще в Израиле практически нет памятников. Ни живым, ни мертвым. По крайней мере, я памятников не видел. И это удивляет, как-то скучно привыкшему глазу без бронзовых изваяний на площадях и улицах. Отсутствие монументов имеет религиозные корни – евреи, по Божьему завету, не создают себе кумиров, нет в еврейской «иконографии» изображений даже самого Всевышнего – закон для всех закон.

Но сейчас символ сопротивления Року интересовал меня как ориентир, подсказанный словоохотливой соседкой. И верно, тут же за памятником, под карнавальными фонариками раскинули свои крылья красочные палатки. На стриженой лужайке бегала ребятня, взрослые чинно сидели у своих чертогов, под белыми плакатами «ОЛИМ ХАДАШИМ», то есть «новые репатрианты».

Дядю я узнал сразу. Сухонький, точно подросток, он сидел на складном стуле у пятнистой полевой палатки и читал газету. Встреча была бурной, со слезами и расспросами, похлопыванием по плечу, поцелуями. Наконец угомонились…

– Мы сейчас вернемся домой! – воскликнул дядя. – На сегодня хватит. Фаня, собирай бебехи. И не забудь фрукты. Нам сегодня подарили фрукты. Приехали люди из кибуца, привезли грузовик клубники и черешни…

Мы возвращались домой не торопясь, вдыхая аромат цветов, что росли вдоль тротуара. Розы, гвоздики, орхидеи. Росли вольно, не боязливо, распушив свои прекрасные головки, источая парфюмерный запах. Сорвать придорожный уличный цветок считается преступлением не только нравственным, но и гражданским. Каждый цветок – это след крови и слез евреев, погибших во все времена, и этот след проявился наконец на своей древней родине. Красивый миф сопровождает израильтянина с пеленок и становится вполне реальным образом, в который искренне верят и дети, и взрослые…

– Понимаешь, – втолковывал дядя, – евреи не только высокая наука или искусство, но и изощренное негодяйство. Вот история еврея-негодяя.

И он поведал мне историю отношений с неким Тартаковским, бывшим гражданином Гомеля, а ныне ничтожной личностью, обирающим доверчивых единоверцев. Этот «бандит» вызвался снять квартиру для дядиного семейства. И все было бы хорошо. Но однажды нагрянул хозяин квартиры, ювелир из Тель-Авива, и потребовал увеличения квартплаты до пятисот долларов в месяц. Семейство оказалось в замешательстве. Как?! Они и так платят шестьсот долларов в месяц, на целую сотню больше. Тут все и раскрылось. Оказывается Тартаковский, имея договор на аренду за четыреста долларов, брал с клиентов шестьсот. Разницу в двести долларов он опускал в свой карман. Каково?! Весь год дядя переплачивал маклеру целых двести долларов ежемесячно. И таких «клиентов» у Тартаковского в одном Кармиэле оказалось девять семейств.

– Должен человек заработать себе копейку или нет? – Фаня несла корзину с клубникой, не доверяя никому этот нежный груз.

– Смотри, она его защищает! – вскипел дядя. – Он – бандит! Двести долларов только с нас…

– Хорошо, хорошо, – возмутилась Фаня. – Кто нашел Тартаковского? Ты или я? «Ах, какой человек, помогает олимам!..»

– Бандит он, бандит! – Дядя вскинул тощие руки и стал похож на бройлерного петушка. – Зачем я только приехал сюда?! Каждый хочет тебя провести, обмануть, нажарить. Ты слышал историю аферы с квартирами по объявлению? Я сейчас расскажу…

И дядя, задыхаясь от гнева, синея и бледнея, поведал историю, о которой я уже читал. В газете появилось объявление о том, что строительная компания распределяет «амидаровские», то есть государственные, квартиры.

Для этого в один день надо выслать гарантийные тридцать шекелей на определенный счет. Всего тридцать шекелей! Люди бросились переводить деньги. А через несколько дней появилась заметка, что это шулерский трюк. Полиция начала расследование, но, увы, посланных денег не вернуть. Кто их получал – неизвестно, все оказалось ловкой подставкой. Жулики хапнули навар – и концы в воду. По телевизору выступил известный хохмач, посмеялся над простаками из России, и не было дела.

– Хорошо хоть тридцать шекелей, – вставила Фаня.

– Ей хорошо! – вскипел вновь дядя. – За тридцать шекелей твоя дочь работает целый день. И без выходных! Ты когда-нибудь видел страну, где бы люди работали без выходных? – обратился ко мне дядя. – Даже в шабат, когда все евреи чтут субботу, ее хозяин не знает покоя.

Я недоверчиво пожал плечами: что-то не верилось. Святость субботы завещана Торой, субботу нарушать – страшный грех.

– Сегодня что у нас? Шабат! А где Лена? На работе! – продолжал дядя. – Кстати, как ты добирался в Кармиэль? В субботу все замирает в этой стране. Сейчас протаскивают закон, по которому по субботам запрещаются полеты самолетов. А?! Идиотизм!

– Я приехал автобусом, – ответил я не без злорадства.

– Гм, – хмыкнул дядя. – Этот бандит, хозяин фабрики, на которой работает Лена, признает только арабские праздники.

– Он араб?

– Еврей. Из Румынии. Но с арабами он затеваться не хочет. Могут обвинить в шовинизме, побить на фабрике стекла. А евреи молчат. У него работают олимы из России. Уволят одного – на его место десяток желающих. Он этим пользуется, капиталист из Румынии… Как тебе это нравится? Чтобы евреи ждали арабские праздники как мессию. А?! Дожили. Себе на голову.

– А профсоюз?

– Фаня, ты посмотри кто к нам приехал! Он приехал из России, где профсоюзы что-то значат, – натуженно засмеялся дядя. – Так вот, в этой стране профсоюзы имеют такой же вес, как и в России. Пустое место! Израиль – это копия Советского Союза. То же самое, а может, и еще хуже. И бюрократия, и профсоюзы, и система социального обеспечения…

– Хватит! – прикрикнула Фаня. – Дай мальчику отдышаться. Сел на своего конька. А кто рвался сюда? Кто всех сбаламутил?

– Так я же рвался сюда из ада! – Дядя даже задохнулся от гнева. – Ты же видела, как выбросили из окна армянина! С четвертого этажа. Он лежал на тротуаре, и люди боялись подойти, оказать помощь.

– А ты почему не подошел? – ехидно бросила Фаня.

– Я ж еврей. Они тут же хлопнули бы и меня, – со старческим простодушием ответил дядя. – А когда подожгли армянскую церковь?! Они стояли и ждали, кто бросится тушить, чтобы раскроить череп.

– А что армяне делали с азербайджанцами у себя в Армении? Гнали людей через перевал зимой, чуть ли не в чем мать родила, – ответила Фаня. – Все хороши… «Я ж еврей»! Вот и живи в своей Израиловке, принимай ее такой, какая она есть.

– Ах бандиты, ах бандиты! – сокрушался дядя. – Куда деться честному человеку? Думали, приедем в Израиль, все будет как надо. На тебе! Тартаковский, какие-то шулеры, капиталист из Румынии… Сумасшедший дом, а не мир. Люди срываются с места, оставляют дом, хозяйство. Приезжают, и на тебе! Ведь никакой не было информации. Люди летели, как бабочки на огонь. Никакой информации!

– Никакой информации?! – воскликнула Фаня. – А армянин, которого выбросили из окна в Баку? Нет информации!

Мы приблизились к дому. Соседки уже не было. Улица спала, только о чем-то беззвучно шептались между собой автомобили, что робким стадом сгрудились перед домом в ожидании следующего дня.

– Шабат шалом. Мир субботе, – проговорил дядя. – Посмотришь, что тут будет твориться завтра, после захода солнца. Крик, шум, музыка… Девчонки, мальчишки. Мотоциклы, велосипеды…

Квартира дяди мне понравилась: трехкомнатная, с удобной нишей, где я и нацелился расположиться на ночь на раскладушке.

И вид с балкона впечатлял. Не верилось, что городок более чем в два раза моложе меня, что лет двадцать назад на этих местах бродили бараны кочевников. Непохожие друг на друга дома, торговый центр с множеством магазинчиков, супермаркет, бассейн с фонтаном, и это при острой проблеме с водой… «Циркулирует, – коротко пояснил дядя. – В Израиле многое циркулирует».

– У вас отличная квартира, – заметил я.

– За такие деньги! Через два месяца кончается договор, и нас наверняка вышвырнут на улицу. Кажется, хозяин нашел себе квартирантов покруче. Вот мы и протестуем. В палатках…

Идея протеста возникла у одной эмигрантки и была поддержана несколькими семьями. Палатки разбили напротив мэрии, выставили пикеты, намалевали плакаты: «Жилье – сегодня, совланут – завтра!» Что такое «совланут»? Наиболее популярное в Израиле словечко, означает «терпение»… Грозили объявить голодовку. Газеты запестрели фотографиями палаточного городка, понаехали корреспонденты со всего света. Мэр Кармиэля с самого начала принял сторону олимов, требующих от правительства активной жилищной политики. Мэр провел на лужайку водопровод, электричество, иллюминировал красочными фонариками. Да и сами жители Кармиэля не остались в стороне – кто испечет пирог, кто принесет фаршированную рыбу…

– Что мы требуем? – кипятился дядя. – Если бы деньги, что идут из Америки в помощь олимам, использовались по назначению, мы давно бы жили в амидаровских квартирах. А их прикарманивают всякие жулики из правительства. Думаешь, в правительстве нет проходимцев? Коалиционное правительство – правительство компромиссов за счет налогоплательщиков. Дают друг другу взятки, покупают голоса. А ведь проблема абсорбции алии для страны не менее важна, чем проблема армии. Краеугольная проблема идеи сионизма, идеи возвращения евреев на свою родину…

– Понимаешь, какой-то маскарад, – вздохнул я. – Чем плохо спать в палатках, в живописном месте, на воздухе? За это надо бы еще вам деньги платить. Праздник, а не жизнь.

– Кстати, завтра праздник – День Победы, – вставил дядя. – Соберутся фронтовики, пойдем, отметим.

Я согласно кивнул.

В клубе «Гистадрута», куда мы явились всем семейством к шести вечера, яблоку негде было упасть. И ни одного молодого лица, сплошь пожившие мужчины, пожившие женщины. При орденах и медалях. Как они умудрились их провезти через таможню, ума не приложу. А один – Герой Советского Союза, морщинистый маленький человечек – сидел среди музыкантов. Герой смущался и норовил удрать со сцены, но барабанщик перегородил Герою путь. То т смирился и с тоской поглядывал на столы, заваленные всевозможной вкуснятиной и напитками.

В загустевшем воздухе пробивались улыбки, приветствия, вскрики радости, хохот, шутки. Как же тут соскучились по общению, чтобы так, за одним столом, знакомые и незнакомые. В былые годы этот любимый праздник вызывал спазмы в горле, а тут он представился просто тусовкой пожилых людей. Там, на востоке, в те злые годы они честно воевали, были убиты, ранены, были героями и солдатами. На той земле праздник был их праздником, а здесь, сейчас, они казались свидетелями по какому-то полузабытому делу…

А я старался прислушиваться к тому, о чем говорили за столиками…

– Если спасают тонущий пароход, то спасают и крыс, живущих на этом пароходе. Но это не значит, что специально спасают крыс, – вещал лобастый бородач, похожий на Карла Маркса.

– Что вы хотите сказать? – вызывающе подхватил другой, смахивающий обликом на эсера из фильмов о революции.

– Мне надоело слышать: «Они меня спасли от газовой камеры». Они спасали себя, первым делом. А мы среди них затесались, так сложилось исторически. Поэтому и спаслись.

– Вы неблагодарный человек! – выкрикнул «эсер». – Вы забываете добро. Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что нам годами внушали комплекс неполноценности, – гремел бородач. – А между тем мы сами себя спасали. Вы знаете, сколько было Героев Советского Союза?

– Шурик знает! – выкрикнул чей-то голос. – Шурка! Шая! Шая! Сколько было Героев Советского Союза?

Человечек, что сидел среди музыкантов, уныло показал на барабанщика-вертухая: мол, не пускают на свободу.

– Сто пятьдесят восемь человек! – объявил тот же голос.

– Или вы хотите сказать, что евреи вышли из холокоста без помощи других народов? – напирал «эсер».

– Я хочу сказать, что вы, извините меня, человек, оболваненный системой, – кивнул бородач.

Он еще что-то говорил, но я не расслышал – грянула музыка. Многие пустились в пляс в узком пространстве между столами. Весело и смешно. Солидные граждане, торжественно принаряженные, отплясывали как дети: кто, важно откинув в сторону руки, двигался в ритме танго, кто вихлялся, подражая молодежному року, а кто просто стоял неподвижно, раздувая склеротичные щеки. Обрывки фраз доносили темы разговора: от святости праздника Победы до здоровья внуков, через какие-то удачи или неурядицы с квартирой, с пенсией, через воспоминания – кто где служил в войну, какие прошел сражения…

Герой Советского Союза – Шая – вырвался на свободу. Присев к столу, он уплетал фаршированную рыбу и пил водку, не чокаясь ни с кем.

Великий праздник Победы шел на излет, словно пуля после рикошета. Жизнь брала свое, забывая плохое, и это было естественно, хоть и несправедливо по отношению к памяти прошлого. Но что поделаешь?!

Дядя, покорившись участи всех врачей, стоял у стены в окружении нескольких стариков и отвечал на вопросы, связанные с аденомой предстательной железы. Привыкнув в той, оставленной где-то жизни к вниманию как известный врач-уролог, он сейчас чувствовал воодушевление. Он кому-то нужен, он еще не списан в тираж… Дядя подобрал со стола салфетку и рисовал на ней схему заболевания. Старики таращились в салфетку, кивали тяжелыми головами и делали понимающий вид.

– Значит, только резать, – вздыхали они.

– Операция – самый эффективный способ на сегодняшний день, – неумолимо заключил дядя.

– А сколько стоит операция? – раздался осторожный голос.

– Это правда, что аденомой больше страдают евреи? – перебил другой голос.

– Необъяснимый факт, – кивнул дядя. – Если взять количество населения, евреи почему-то на первом месте по заболеванию аденомой.

– Это все от обрезания! – пискнули со стороны.

– При чем тут обрезание? – загомонили старики. – Мусульмане тоже обрезаны.

– Просто евреи всегда на первом месте, – мудро решили все разом. – Это уже от Бога.

– Так сколько же будет стоить операция? – все допытывался осторожный голос. – Страховка может покрыть лечение?

На груди стариков позванивали ордена и медали, а в глазах горело неукротимое желание покончить со злосчастной аденомой предстательной железы. Они приехали в эту страну, лелея в душе надежду продержаться подольше на этом свете. И доктор Заславский обязан им помочь. А доктор стоял среди стариков такой же старый, но держался молодцом, расправив плечи и выгнув колесом утлую грудь. Доктору хотелось работать, хотелось лечить. Он казался себе полным сил… Ну, хотя бы консультировать, пусть бесплатно. Нет, категорическое – нет! Надо дать дорогу молодым…

– Я мечтаю, чтобы мэр нашего города свалился с острой задержкой мочи. И меня подняли бы ночью, как бывало раньше. Я бы тогда показал им, на что способен доктор с полувековым опытом, – говорил дядя. – Но разве мне повезет?! Мэр, вероятно, писает такой струей, что с ног может сбить.

Пьяненький дядя шел с вечеринки, предаваясь мечтаниям, и, понимая их несбыточность, тяжело вздыхал, как усталый арабский ослик. Все было позади, все! И детство в Херсоне, и бегство от голода в Баку, учеба на врача и война, война, война. Все четыре года – полевой хирург. С тех пор – только лечение людей. А потом все переменилось. Отъезд в Израиль, эмиграция. Точно прорубь с ледяной водой. А что впереди?

– Может, переехать в Цефат? Там, говорят, много пожилых людей, курорт, – бормочет пьяненький дядя. – И наверное, все нуждаются в урологическом лечении… Беда в том, что у меня нет разрешения на врачебную практику. Я уже обращался в министерство, мне отказали – возраст. А что делать? За весь год, что мы здесь, я заработал нелегально тридцать два шекеля консультацией. Тридцать шекелей деньгами и на два шекеля принесли яиц.

– Не густо, – ответил я. – Думаешь, в Цефате ты сможешь открыто практиковать?

– Цефат – тихий городок. Не знаю, может быть… А что мне сделают? Сошлют в Сибирь? Так я с удовольствием… Правда, с голоду мы пока не умираем. Вдвоем с Фаней получаем пенсию – тысячу двести шекелей в месяц, это не так уж и плохо, – продолжает болтать пьяненький дядя. – А что, собственно, мы дали Израилю, чтобы требовать? А?! России я дал – лечил людей. Но Россия меня отблагодарила пинком в зад. Все страны мира платят своим гражданам пенсию, где бы они ни проживали. Все, кроме России. Нас лишили всего. Это же средневековая страна…

– Израиль? – отрешенно спросил я, занятый своими мыслями.

– При чем тут Израиль? – буркнул дядя.

– Ты ведь поносил Израиль, – засмеялся я.

– Нет, Россию… Израиль – тоже молодец, нечего сказать. – Дядя придержал шаг. – А вообще, я тебе скажу, – все хороши! Лучше всего в дороге.

* * *

«Да, пожалуй, в дороге неплохо», – думал я, направляясь в Цефат, или, как пишут часто, в Сафед.

Цефат и впрямь оказался тихим городком… Нет, не так надо писать о Цефате, по-другому.

Утро розовым младенцем занималось над Галилеей. Стояла весна месяца ияра пять тысяч семьсот пятьдесят второго года по иудейскому календарю. Казалось, время остановилось еще в те далекие времена, когда на третий день творения Всевышний сотворил растительный мир и, наделив его плодородием, сказал: «Да покроется зеленым покровом земля – травою, родящей семя, древом плодовым, приносящим плоды». Ездрилонская долина утекала изумрудным цветом к хмурым ото сна горам. Слабый сиреневый дымок отделялся от белых деревень, что лежали на пологих горных отрогах…

Так можно было бы описать встречу с Цефатом, городком, отданным во власть искусству и религии. Hо если религия стала правопреемницей города еще со времен разрушения Второго Храма, то искусство поселилось в этих местах сравнительно недавно.

Я бродил по стерильно-чистым улочкам, и тишина закладывала уши. Изредка с гомоном проходила группа туристов, и вновь тишина. Дома демонстрировали мавританский стиль зодчества. Как крепость, так и синагоги. Даже дансинг для подростков – в круглом дворе с фонтаном – точно декорация к спектаклю «Тысяча и одна ночь».

К вечеру центральная часть городка заполнялась праздно гуляющими людьми. Кого только нет: и японцы, и финны, и англичане, не говоря уж о наших, русских, истинно русских. Какой-то паренек играл на гармони флотские песенки. И пользовался успехом, а на мою попытку выведать, кто он и откуда, паренек весьма неохотно пояснил, что родом он из Вологды, зовут Владимиром, приехал в Израиль на заработки. Вот какие дела… Так вот, к вечеру вся эта вселенская толпа колобродила в барах, кафе, ресторанах, пиццериях, шашлычных, кебабных и прочих обжорках. Люди сидели на бульварах, в скверах, на видовых площадках, вызывая удивление, как разительно отличается вечерний Цефат от дневного. Особенно в Ханаанском квартале, одном из нескольких кварталов, на которые делится Цефат. Тут жили в основном религиозные евреи. В черных, отороченных мехом шляпах, из-под которых выглядывала еще и кипа, в черных лапсердаках и белых рубашках, черных чулках и башмаках. Кстати, не дай бог одежда окажется не чисто шерстяная, а с примесью льна. Или обувь не кожаная, а с примесью синтетики. Bеличайший грех! По стране колесит специальный автомобиль-лаборатория, которая проверяет одежду на «шаат нез», то есть на присутствие в богоугодной шерсти посторонних примесей. Не приведи господь обнаружить хотя бы следы льна или еще какой-нибудь вражины, даже в нитках, которыми пришиты пуговицы!

Раввин Исаак Нойман, советник по вопросам кошерности при раввинате Тель-Авива, свое дело знает круто. От каждого подозрительного лапсердака, на котором нет этикетки об отсутствии «шаат неза», раввин Нойман срезает кусочек ткани и проверяет в лаборатории. Если обнаружит следы льна – все, лапсердак запрещен к ношению.

Ортодоксальные евреи надевают впервые лапсердак в день бармицвы, то есть в тринадцатилетие. Фасон сюртука определяется в зависимости от степени религиозной строгости общества, к которому принадлежит человек… Вообще тема кошерности входит в свод бесчисленных предписаний. Верующие посвящают изучению этих законов всю жизнь. Вопрос кошерности пищи – краеугольный камень существования набожного человека. Перечислить все запреты немыслимо, хоть и весело, для человека, который не верит ни в Бога, ни в черта. Скажем, «чистота» животного, его кошерность зависит от двух признаков: жвачные и парнокопытные. Только при наличии обоих признаков разом животное годится в пищу набожного еврея. Таких животных всего десять видов. Домашний скот – корова, овца и коза, среди диких зверей – семь видов: олень, газель, антилопа, горный козел, серна, бизон и жираф. Остальные животные в пищу не годятся. Например, свинья – парнокопытная, но не жвачная. Конфуз! Дотошные предписания четко указывают набожному человеку, как избежать греха, как обращаться с мясом, птицей, молочными продуктами. Каким ножом в какое время суток, как и где приготавливать пищу, где и как ее употреблять. Например, смешивать мясное и молочное – один из тягчайших грехов. Если случайно мясное и молочное оказалось сваренным вместе, то запрещается извлекать из этого выгоду: продать нееврею или просто подарить ему, даже выбросить или скормить собакам нельзя! Надо такую пищу сжечь или уничтожить, не извлекая пользы. И это настолько очевидно, что не стоит обращаться за советом к раввину. А вот если нога или крыло птицы оказалось сломанным, тогда вопрос спорный, тогда обратиться к раввину за советом необходимо…

Законы Торы подчиняют себе еврея от рождения и до смерти. Законы тщательны и суровы, а одно их перечисление займет уйму времени, не говоря уж о толковании, на что уходит жизнь… К примеру, свод наставлений о Чистоте. Он включает самые разные области быта. От соблюдения чистоты природы до соблюдения женщиной ритуалов, связанных с физиологией. В свою очередь, наставления о Чистоте, наряду с прочими наставлениями, входят в состав трех основных заповедей, соблюдать которые надо даже ценой собственной жизни. Это запрет поклонения идолам, запрет пролития невинной крови, запрет незаконных половых связей. Отсюда и особое отношение к браку. Среди многих народов брак мужчины и женщины – нечто «курьезное», их мудрецы если и разрешают подобный союз, то из снисхождения к слабостям человека, не умеющего обуздать свою плоть. Недаром понятие святости непременно включает отказ от познания женщины. У евреев – иначе. Супружество – вовсе не уступка слабости человека, а Божья заповедь, долг и величайшее благо. Ибо первой заповедью из всех шестисот тридцати заповедей Торы является «Плодитесь и размножайтесь». Это совет, который Господь изволил сообщить Избранному народу раньше всякой другой премудрости. И ортодоксальные евреи свято блюдут волю Всевышнего. Сонную дрему улиц священного городка Цефата нередко тревожат вопли многочисленной ребятни. И если по улице шествует еврейка, то непременно за ней тянется колония детей, человек в пять—десять, и еще она толкает перед собой коляску с младенцем, и еще контуры фигуры женщины извещают о том, что она прилежно соблюдает первую заповедь Торы. Нередко рядом вышагивает муж. Гордый и независимый, как человек познавший истину. И в то же время с особо подчеркнутым уважением к своей жене. Как сказал мудрец, «если жена твоя невысокого роста, наклонись к ней и слушай слова ее», ибо «если хотите разбогатеть, воздавайте почести своим женам». Муж и жена по закону – два рода внутри рода человеческого. У каждого своя задача и свое предназначение, у каждого свои права. Мужчина – внешняя сторона мира, женщина – сокровенная, скрытая его сторона. Мужчина завоевывает и покоряет, женщина дает ему силу для свершений. Мужчина – ствол дерева, женщина – родник, питающий его. Поэтому женское начало более основательно, оно оставляет свой след в мироздании на веки вечные. Закон гласит: дети еврейки и нееврея являются евреями, в то время как дети еврея и нееврейки не могут считаться евреями…

Так они и живут, изучая Тору и плодя детей. Таких же истовых ортодоксов, как и сами. И тянется вся эта история из тысячелетия в тысячелетие. Исчезают страны, народы, цивилизации, а они продолжают свой мирской путь вопреки всем лишениям, гонениям, невзгодам, вызывая изумление, восхищение и злобу.

Толковать законы Торы – все равно что искать конец замкнутой окружности. Но не для дилетантов вроде меня. Для меня, человека сегодняшнего дня, многое кажется нелепым, смешным и наивным. А то и чуждым. Как можно в наше время скоростей и подозрительности народов друг к другу вести схоластические споры, словно ты один и живешь во всей Вселенной?..

Среди ортодоксов есть секта, и довольно обширная, которая вообще не признает Государство Израиль. Ха! Все страны мира, кроме некоторых арабских, признают Государство Израиль, а часть евреев, что живет на его территории, складывает в кошельки шекели с изображением отцов-учредителей государства, ездит по городам его транспортом, лечится в его больницах – и не признает. Почему?! Оказывается, Израиль как государство может состояться только после прихода мессии. Так завещал Всевышний. А мессия все не появляется, запаздывает, хотя со времени разрушения Второго Храма прошло не одно тысячелетие. Абсурд?! Или глубочайший смысл, понять который может только тренированный в учениях ум? Не могу ответить однозначно. Признавая мудрость Книги, интуитивно чувствуя ее Великую правоту, я в то же время испытываю острую горечь от всего происходящего. Как всякое великое творение, Книга «в своем плавании по житейскому морю» обрастает всевозможными прилипалами и паразитами, охотниками «переплыть на халяву» это житейское море. Именно об этом частенько толкуют в Израиле, именно это стало темой газетных диспутов. А в последнее время протест против засилья талмудистов выражается многолюдными демонстрациями. Зреет бунт! Но это не бунт секуляризованного общества против Торы – каждый еврей ощущает в душе трепет перед историей своего народа, – но бунт против политики религиозного центризма.

Именно эти мысли владели моим сознанием во время прогулок по городу, улицы которого топтали сефардим – потомки испанских, португальских и магрибских евреев, как некогда называли выходцев из Северной Африки. Именно Цефат стал духовным центром каббалистов, потеснив чопорный Иерусалим, который надумал взымать высокий налог с пилигримов. И пилигримы двинулись в более демократический Цефат. Так в Цефате образовалась община, в которой жили сефардим. Столетиями. Каждая община со своим раввином, своей синагогой и своей школой – иешивой. Пока не появились эмигранты из России. Те селились там, где дешевле квартиры, ни в грош не ставя религиозные особенности. Приехали ребята без предрассудков, потеснитесь. Бледнолицые, утомленные в беседах с Богом «иешиботники» только разевали рты. А олимы, среди которых было много свободных художников, ваятелей, рукодельников-кустарей, занимали живописные домики, сколачивая свою общину людей, самозабвенно преданных искусству. Каждая художественная галерея имела свое неповторимое лицо. Сколько я обошел подобных галерей! Неподалеку от синагоги раввина Иосифа Кара я услышал русскую речь. Два напряженных голоса поносили перестройку в России, что приподняла «железный занавес», в проем которого хлынул поток эмигрантов. Я замер, шпионски напрягая слух, очень уж интересно, о чем говорят ватики. А говорили они о том, что «идейные» эмигранты перевелись, что поток приносит в основном рвачей и шкурников, людей, которые годами выжидали, что перетянет – условия жизни в России или в Израиле. И вот теперь, столкнувшись с новым валом антисемитизма в России, голодом, нищетой и разрухой, дунули в Израиль, так как в Америку попасть нелегко – квота! Не желая и не умея вкалывать «по-черному», как вкалывали идейные переселенцы, осваивая пески и камни Палестины, эти новоявленные «колумбы» одержимы только желанием хорошо пристроиться…

Едва выбравшись из темы осуждения олимов, собеседники провалились в новую тему: ближневосточной политики России. Вывод был единодушен: политика России меняется не потому, что мало толку от поддержки арабов, и не потому, что, приблизив Израиль, Россия обретет очевидную выгоду. Нет, не поэтому! Главное в другом: проснулось самосознание народов, составляющих «великий могучий Советский Союз». Что сплочение это веками носило завоевательный характер. Покорение Ермаком Сибири, когда вооруженные колонизаторы расстреливали аборигенов, в руках которых были только мечи и стрелы… Или те же северные пространства вместе с Петербургом! Что, как не отнятые земли? И вообще, Россия – это всего лишь Киевская Русь, а все остальное – удачная авантюра. И при таком раскладе осуждать Израиль за оккупацию правого берега реки Иордан или полосы Газа по меньшей мере бестактно. А в период гласности подобный опыт есть весомый аргумент почти для всех окраин державы. И если Израиль начнет муссировать эту тему, то России не поздоровится, принимая во внимание вес мирового еврейства в глобальной политике…

Нервные голоса звучали в тишине улочки с акустической четкостью.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Ви-джей Черепашка познакомилась с Женей Кочевником, талантливым поэтом и музыкантом, при чрезвычайны...
Многолетняя дружба Черепашки и ее лучшей подруги Лу неожиданно дала трещину. Впрочем, так ли уж неож...
Галя Снегирева очень страдает. Она не может, да и не хочет смириться с тем, что ее любимый Игорь, пр...
Первый раз в жизни Черепашка не хочет идти на съемку…...
Ольга Ганичева, по прозвищу Незнакомка, попала в трудную ситуацию. Ее бойфренд Сергей оказался в бол...
Девятиклассница Катя Андреева по прозвищу Каркуша стала знаменитой....