Адское Воинство Варгас Фред
— Откуда ты знаешь, Мо?
— В игре используется специальная веревка, ведь она должна легко наматываться на катушку. Обычная веревка быстро стирается или перекручивается, и тогда катушка начинает вертеться, как волчок.
— Это такая же веревка, которая используется для игры в йо-йо?
— Нет, другая. В дьяболо веревка наматывается на середину катушки, на нее приходится большая нагрузка, поэтому, чтобы она не так быстро снашивалась, ее делают из особо прочных нейлоновых волокон.
— Ладно, а дальше что?
— Такая веревка не продается на каждом углу. Ее можно купить только у продавца дьяболо. А их в Париже не так уж много.
— Ну предположим, — секунду поразмышляв, сказал Кромс. — Но даже если установить наблюдение за магазином, разве это поможет нам узнать, кто мучил голубя?
— Есть способ узнать, — настаивал Мо. — Понимаешь, веревка не из тех, какими пользуются профессиональные игроки. В ней не чувствуется душа хозяина.
— Душа хозяина? — озадаченно спросил Кромс.
— Ну, его личность, его окружение. Профессионалы покупают более дорогие веревки, которые продаются мотками по десять или по двадцать пять метров. Но такая вот веревка не продается отдельно, а только в комплекте, вместе с катушкой и палками.
— Ну хорошо, и что из этого?
— Веревка на вид совсем новая. Люди, которые работают с твоим отцом, смогут рассмотреть ее в лупу?
— Да, и даже под микроскопом, — ответил Кромс. — А почему так важно, что она новая?
— Зачем этому сукину сыну было портить новенькую веревку от своего дьяболо? Он что, не мог взять вместо нее обыкновенный тонкий шпагат?
— Хочешь сказать, он взял эту веревку, потому что она была у него дома и просто попалась под руку?
— Вот именно. У его отца магазин, в котором продают дьяболо. И когда ему понадобилась веревка, он отмотал кусок от большого рулона, причем выбрал самую дешевую. Значит, его отец занимается оптовой или мелкооптовой торговлей и продает веревку тем, кто делает наборы для игры. А таких оптовиков в Париже немного, может, даже один-единственный. И живет он, скорее всего, поблизости от комиссариата, поскольку Эльбо со спутанными ногами не мог упрыгать далеко.
Кромс курил и, полузакрыв глаза, разглядывал Мо.
— Ты долго думал над этим? — спросил он.
— Надо же было чем-то занять время, пока я сидел один в пустом доме. Считаешь, это все ерунда?
— Я считаю, что, как только мы сможем подключиться к Интернету, у нас будет адрес этого магазина и фамилия этого сукина сына.
— Но мы не можем подключиться.
— Нет, мы в бегах, и, возможно, на годы. Если только ты не найдешь подонка, который спутал ноги тебе.
— Вряд ли. Ведь борьба будет неравная. В распоряжении Клермонов — вся страна.
— И не одна, а несколько.
XXVIII
Люди, стоявшие в больничном коридоре, волновались так, что были не в состоянии разговаривать друг с другом, хотя бы из простой вежливости. У Лины началась нервная дрожь, и ее шаль, как вчера за обедом, соскользнула на пол. Данглар оказался проворнее Адамберга. На своих неуклюжих длинных ногах он мигом очутился за спиной Лины и снова надел шаль ей на плечи.
Еще один облученный, подумал Адамберг. Эмери, нахмурив светлые брови, тоже видел эту сцену и, казалось, не одобрял ее. Она тут всех облучила, сделал вывод Адамберг. Вертит всеми как хочет, рассказывает что хочет, заманивает в ловушку кого хочет.
После этой маленькой паузы все взгляды снова устремились на дверь палаты в ожидании, когда повернется дверная ручка: так зрители на громкой премьере с нетерпением ждут, когда поднимется занавес. И все замерли, боясь шелохнуться, неподвижные, точно коровы на лугах Нормандии.
— Мотор завелся и гудит, — просто сказал доктор, выходя из палаты.
Он достал из кармана большой белый носовой платок и неторопливо вытер вспотевший лоб. Другой рукой он придерживал дверь.
— Вы можете войти, — сказал он графу, — но не произносите ни слова. Не пытайтесь сейчас втянуть ее в разговор. Это можно будет сделать через две недели, не раньше. Примерно столько времени ей понадобится, чтобы осмыслить и принять происшедшее. И ни в коем случае не надо торопить события, иначе она вернется в прежнее состояние, между небом и землей. Если каждый из вас пообещает хранить молчание, я дам вам взглянуть на нее.
Все одновременно кивнули.
— Но кто будет следить за тем, чтобы вы не нарушили запрет? — строго осведомился Доктор Эльбо.
— Я, — ответил Мерлан: до этого момента он стоял за широкой спиной Эльбо, слегка сгорбившись от растерянности, и оставался незамеченным.
— Ловлю вас на слове, дорогой коллега. Вы будете присутствовать при каждом посещении больной либо распорядитесь, чтобы за каждым посетителем приглядывал кто-то из персонала. В противном случае, если будет рецидив, я возложу всю ответственность на вас.
— Можете на меня положиться. Я врач и не допущу, чтобы кто-то испортил вашу работу.
Доктор Эльбо кивнул и позволил графу войти в палату. Граф вошел, опираясь дрожащей рукой на руку Данглара. При виде больной он замер и раскрыл от изумления рот. Щеки Лео порозовели, дыхание стало ровным; она приветствовала его улыбкой и живым, осмысленным взглядом. Граф тронул кончиками пальцев руки старой женщины, которые вновь налились теплом. Он обернулся к доктору, чтобы выразить ему свою благодарность или свое благоговейное обожание, но вдруг зашатался, и Данглар с трудом удержал его.
— Э-э, — поморщился Доктор Эльбо, — да у него шок. И поражение блуждающего нерва. Посадите его на стул, снимите рубашку. Посмотрите, ноги не посинели?
Вальрэ опустился на стул. Данглару с большим трудом удалось снять с него рубашку. Граф отталкивал Данглара изо всех сил, он был в смятении и, видимо, считал, что для него постыдно и неприемлемо сидеть полуголым в больничной палате.
— Он терпеть не может раздеваться, — пояснил доктор Мерлан. — Как-то раз устроил нам такой же цирк у себя дома. К счастью, там был я.
— Ему часто бывает плохо? — спросил Адамберг.
— Нет, последний раз это было примерно год назад. От сильного стресса. В сущности, у него тогда не было ничего серьезного. Просто он испугался. А почему вы меня об этом спрашиваете, комиссар?
— Он так расстраивается из-за Лео.
— Не волнуйтесь, комиссар. Это крепкий орешек. Лео провозится с ним еще долгие годы.
XXIX
Капитан Эмери вошел в палату и тронул Адамберга за плечо. Судя по его лицу, он был потрясен.
— Мортамбо только что обнаружил своего кузена Глайе убитым. Зверски убитым.
— Когда его убили?
— По-видимому, ночью. Судебно-медицинский эксперт пока не приехал, он в пути. Но ты не знаешь самого страшного. Глайе раскроили голову топором. Преступник опять применил орудие, которым воспользовался много лет назад.
— Ты говоришь об убийстве Вандермота-старшего?
— О чем же еще? Ведь с этого убийства начались все наши беды. Кто сеет жестокость, пожнет скотство.
— Когда убили Вандермота, тебя здесь еще не было.
— Это ничего не меняет. Ты мне другое скажи: почему тогда никого не арестовали за его убийство? Может, потому, что не хотели никого арестовывать?
— Кто конкретно не хотел?
— Знаешь, Адамберг, — мрачно сказал Эмери, глядя, как Данглар выводит из палаты полуодетого Вальрэ, — у нас тут свои понятия о законе: закон — это то, чего желает граф Вальрэ д’Ордебек. Он — хозяин жизни, причем не только на своих родовых землях, но, представь себе, и за их пределами.
Адамберг вспомнил приказы, которые получил вчера в замке, и промолчал.
— Смотри, — продолжал Эмери. — Графу нужен твой заключенный, чтобы вылечить Лео? Заключенного привозят прямо сюда. Тебе нужна отсрочка в расследовании? Граф сказал слово — и тебе ее дают.
— Откуда ты знаешь?
— От него самого. Он любит показать, как далеко простирается его власть.
— И кого, по-твоему, он выгораживал?
— Мы всегда считали, что Вандермота убил кто-то из его детей. Вспомни: после убийства люди видели, как Лина держала топор и вытирала с него кровь.
— Она этого и не скрывает.
— А какой ей смысл скрывать, если это зафиксировано в материалах следствия? Но она могла вытирать топор, чтобы снять подозрения с Иппо. Ты знаешь, что с ним сделал отец?
— Отрубил пальцы.
— Да. Топором. Но Вальрэ мог и сам подстроить убийство этого изверга, чтобы защитить от него детей. Предположим, что Эрбье узнал об этом. Предположим, он стал шантажировать Вальрэ.
— Тридцать лет спустя?
— Может быть, он начал шантажировать его еще тогда.
— А Глайе?
— Глайе вообще ни при чем, это инсценировка.
— То есть ты предполагаешь, что Лина и Вальрэ в сговоре. И она заявила, будто видела Адское Воинство, чтобы дать графу возможность избавиться от Эрбье. Что все остальное — упоминание о Глайе, Мортамбо и так далее — это просто прикрытие, уловка, чтобы пустить тебя по ложному следу и заставить искать какого-то маньяка, который верит в Воинство и исполняет волю его Владыки.
— Выглядит логично, разве нет?
— Да, Эмери, логично. Но я думаю, что маньяк, который всерьез опасается Адского Воинства, все-таки существует. Либо это один из «схваченных», который пытается таким образом спасти свою шкуру, либо потенциальный «схваченный», который надеется умилостивить Эллекена, став его слугой.
— Почему ты так думаешь?
— Не могу объяснить. Думаю — и все.
— Тогда я тебе объясню. Потому что ты не отсюда и не знаешь местных жителей. Скажи, что тебе обещал Вальрэ за то, чтобы ты поднял Лео с больничной койки? Наверно, какое-нибудь произведение искусства? Ну, так не рассчитывай на это. Он раздает такие обещания направо и налево. А почему он хочет во что бы то ни стало спасти Лео? Ты не задавал себе этот вопрос?
— Потому что он привязан к ней, Эмери, ты же знаешь.
— А может, чтобы узнать, что ей известно?
— Черт возьми, Эмери, он же сейчас чуть сознание не потерял. Он хочет жениться на ней, если она выживет.
— Это будет очень кстати. Показания жены на следствии и в суде ничего не стоят.
— Определяйся, Эмери. Либо ты подозреваешь Вальрэ, либо детей Вандермота.
— Вандермоты, Вальрэ, Лео — это все одна команда. Папаша Вандермот и Эрбье — дьявольская ипостась. Граф и дети Вандермота — ипостась невинности. Соедини одно с другим — и получится зловредное, неуправляемое отродье с примесью глины.
XXX
— Убийство было совершено вчера около полуночи, — заявила судебно-медицинский эксперт Шази. — Жертву дважды ударили топором. Хотя и одного удара вполне хватило бы.
Глайе, полностью одетый, лежал в своем кабинете, голова его была рассечена в двух местах. Поток крови залил письменный стол и ковер, эскизы, которые он разложил на полу, были покрыты кровавыми пятнами. Под одним из таких пятен виднелся лик Мадонны.
— Мерзкое зрелище, — сказал Эмери, указывая на эскизы. — Дева Мария, сплошь покрытая кровью, — добавил он с отвращением, словно запачканный эскиз ужасал его больше, чем вид человека с размозженной головой.
— Владыка Эллекен показал свою силу, — пробормотал Адамберг. — И лик Мадонны не смог его остановить.
— Ясное дело, нет, — хмуро сказал Эмери. — Глайе выполнял заказ для церкви в Сент-Обене. А он всегда работал допоздна. Преступник — или преступница, пока мы этого не знаем — вошел беспрепятственно, Глайе принял его здесь. Если он принес топор с собой, на нем должен был быть непромокаемый плащ. В такую жару это выглядело бы странно.
— А помнишь, вчера собирался дождь? На западе небо было затянуто тучами.
Из другой комнаты до них доносились рыдания Мортамбо. Он скорее вскрикивал, чем плакал, как бывает у мужчин, чьи слезы текут нелегко.
— Свою мать он так не оплакивал, — недобрым голосом заметил Эмери.
— Ты в курсе, где он был вчера?
— Он с позавчерашнего дня был в Кане, у него там крупный заказ на саженцы грушевых деревьев. И масса людей сможет это подтвердить. Он вернулся только сегодня, поздним утром.
— А известно, где он был в полночь?
— В одном тамошнем кабаке, который называется «Вверх дном». Он провел ночь со шлюхами и пьяницами, и теперь ему совестно. Когда он перестанет хныкать, бригадир возьмет у него показания.
— Возьми себя в руки, Эмери, от злости толку нет. Когда приедут эксперты?
— Они едут из Лизьё, им нужно время на сборы плюс время на дорогу. Прикинь, сколько это получится. Ну почему Глайе не послушал моего совета, почему этот подонок не согласился на постоянную охрану?
— Возьми себя в руки, Эмери. Ты сожалеешь о его смерти?
— Нет. Пусть его заберет Эллекен, так ему и надо. Я вот о чем думаю: из тех, кто был схвачен Воинством, убиты уже двое. Ты представляешь, что теперь будет?
— В городе начнется паника.
— Судьба Мортамбо никого не волнует, но ведь намечена еще и четвертая жертва, чье имя остается неизвестным. Мы можем дать охрану Мортамбо, но не сможем защитить каждого жителя Ордебека. Если бы я хотел узнать, у кого из них совесть нечиста, то сейчас для этого был бы самый подходящий момент. Надо просто наблюдать за людьми, подмечать, кто трясется, как овечий хвост, а кто совершенно спокоен. И составлять список правонарушителей.
— Я отойду на минутку, — сказал Адамберг, убирая телефон в карман, — приехал Данглар, надо его встретить.
— Он что, сам дверь не найдет?
— Я не хочу, чтобы он видел Глайе.
— Почему?
— Он не выносит вида крови.
— И работает в полиции?
— Успокойся, Эмери.
— Хорош бы он был на поле боя.
— Хорош или плох, какая разница, он же не потомок маршала. Все его предки вкалывали на шахте. Это тоже опасная работа, но славы она не приносит.
Перед домом Глайе уже собралась небольшая толпа. Люди знали, что он был одним из тех, кого схватил Владыка Эллекен. Увидев у дома машину жандармерии, они сразу всё поняли. За толпой неподвижно стоял Данглар.
— Я привез Антонена, — сказал он Адамбергу. — Парень хочет вам что-то сказать, вам и Эмери. Но он боится идти через толпу в одиночку, надо освободить ему проход.
— Мы впустим его в дом через заднюю дверь, — ответил Адамберг, мягко взяв Антонена за руку.
Еще вчера, наблюдая за тем, как Мартен делает Антонену массаж, комиссар сделал вывод, что кисть руки у него крепкая, а вот запястье — из хрупкой глины. Поэтому держать его за руку надо было очень осторожно.
— Как себя чувствует граф? — спросил Адамберг.
— Он снова на ногах, а главное, снова одет. Он в ярости оттого, что в больнице с него сняли рубашку. Доктор Мерлан полностью изменил свою позицию, он услужливо предоставил один из кабинетов в распоряжение коллеги Эльбо, который обедает со своими охранниками и ведет с ними долгие беседы. Мерлан ходит за ним по пятам и производит впечатление человека, чьи прежние стойкие убеждения развеяны ураганом. А как выглядит картина убийства Глайе?
— Так, что вам на это лучше не смотреть.
Адамберг и Данглар, прикрывая Антонена с двух сторон, повели его вокруг дома к задней двери. Навстречу им, опустив голову, как обессилевший бык, тащился Мортамбо, которого бригадир Блерио любезно провожал до машины. Блерио знаком попросил комиссара остановиться.
— Капитан сердит на вас из-за того, что случилось с Глайе, — прошептал Блерио. — Он говорит — извините меня, — что вы ни черта не делали. Я сказал вам об этом, потому что хотел предупредить: капитан иногда может быть очень злым.
— Я заметил.
— Не обращайте внимания, это у него быстро проходит.
Антонен осторожно сел на стул в кухне Глайе и опустил руки на колени.
— Лина сейчас на работе, Иппо уехал покупать дрова, а Мартен в лесу, — сообщил он. — Вот я и решил пойти к вам.
— Мы вас слушаем, — мягко сказал Адамберг.
Эмери сел в стороне от них, давая понять, что это не его расследование и что Адамберг, при всей своей блестящей репутации, преуспел тут не больше, чем он.
— Говорят, Глайе убили.
— Это правда.
— Вы знаете, что Лина видела его со Свитой и слышала, как он молил о пощаде?
— Да. С ним там были Мортамбо и еще кто-то четвертый, безымянный.
— Я вот что хотел вам сказать: когда Свита убивает, она это делает по-своему. В смысле, никогда не пользуется современным оружием, ружьем или там револьвером. Потому что Эллекену незнакомо это оружие. Эллекен для него слишком стар.
— Но ведь Эрбье застрелили из ружья.
— Да, но, может быть, это не Эллекен с ним расправился.
— А вот с Глайе было так, как вы сказали, — согласился Адамберг. — Его убили не из ружья.
— Значит, топором?
— Откуда вы знаете?
— Потому что наш топор исчез. Вот это я и хотел вам сказать.
— Надо же, — усмехнулся Эмери. — Ты, такой хрупкий, добрался сюда, чтобы сообщить нам, что было орудием преступления. Очень мило с твоей стороны, Антонен.
— Мама сказала, это может вам помочь.
— А ты не боишься, что вам это может, наоборот, повредить? Или ты думаешь, мы его найдем, и решил предупредить нас заранее, чтобы избежать подозрений?
— Успокойся, Эмери, — резко сказал Адамберг. — Когда вы обнаружили, что топор исчез?
— Утром, но это было до того, как я узнал про Глайе. Сам я топором не пользуюсь, мне нельзя. Но я заметил, что его нет на обычном месте. Он у нас всегда во дворе, на куче дров, торчит из полена.
— То есть кто угодно может его взять?
— Да, но никто этого не делает.
— У вашего топора есть какие-то особенности, по которым его можно опознать?
— Иппо вырезал на рукоятке букву «В».
— Вы думаете, кто-то нарочно взял ваш топор, чтобы подозрение пало на вас?
— Может, и так, но я хочу сказать, это была бы не очень хитрая уловка. Если бы мы захотели убить Глайе, мы бы не стали брать наш топор, верно?
— Наоборот, это была бы исключительно хитрая уловка, — перебил его Эмери. — Взять для убийства свой топор — на такую грубую оплошность вы, конечно же, неспособны. Ведь вы, Вандермоты, самые сообразительные люди в Ордебеке.
Антонен пожал плечами:
— Ты нас не любишь, Эмери, и твое мнение меня не интересует. Вот твой предок, он знал, что делать на поле боя, даже когда у противника было численное преимущество.
— Не трогай мою семью, Антонен.
— Почему бы и нет? Ты же мою трогаешь. А скажи, что ты от него унаследовал? Ты кидаешься напрямик через поле за первым же мелькнувшим зайцем. И никогда не смотришь, что творится вокруг, никогда не пытаешься понять, что думают другие. И, кроме того, тебя отстранили от расследования. Я говорю не с тобой, а с комиссаром, который приехал из Парижа.
— И правильно делаешь, — с хищной улыбкой ответил Эмери. — Сам видишь, с момента своего приезда он добился прямо-таки блестящих успехов.
— Неудивительно. Ведь когда пытаешься понять, что думают другие, на это уходит много времени.
Антонен умолк и на его тонком лице появилось сосредоточенное выражение: он услышал какой-то шум. В дом вошла группа экспертов, прибывшая из Лизьё.
— Антонен, Данглар проводит вас домой, — вставая, сказал Адамберг. — Спасибо, что зашли к нам. Эмери, давай встретимся вечером, за ужином, если не возражаешь. Я не люблю дискуссий. Не потому, что я всегда прав, просто они меня утомляют, даже когда для них действительно есть повод.
— Хорошо, — секунду подумав, ответил Эмери. — Ужинаем у меня?
— У тебя. Сейчас тебе предстоит работать с экспертами, так что я пойду. Мортамбо надо задержать и под этим предлогом не выпускать из камеры как можно дольше. У вас он хоть будет в безопасности.
— Куда ты сейчас? Обедать? Или навестить кого-то?
— Пройтись. Мне надо пройтись.
— В каком смысле? Пойти что-то выяснить?
— Нет, просто пройтись. Знаешь, доктор Эльбо заверил меня, что электрических шариков не бывает.
— Тогда что же это такое?
— Вечером поговорим.
Нахмуренное, сердитое лицо капитана мигом разгладилось. Бригадир Блерио сказал правду: характер у Эмери был отходчивый. Приятное и, в сущности, редкое свойство.
XXXI
Волнение в Ордебеке заметно усилится, думал Адамберг, но тревога и упорное желание понять, что происходит, обернутся в душах людей скорее паническим страхом перед Адским Воинством, чем злобой на парижского комиссара, который не смог предотвратить очередное убийство. Ибо кто из здешних жителей поверит, что какой-то смертный в силах остановить карающую десницу Эллекена? Тем не менее Адамберг свернул на безлюдную тропу, чтобы уклониться от ненужных расспросов, хоть и знал, что нормандцы предпочитают ни о чем не спрашивать напрямую.
Он пошел по проселку, огибавшему Ордебек, мимо пруда, над которым повисли стрекозы, потом круто свернул в рощу Птит-Аланд и под палящим солнцем направился к Бонвальской дороге. После недавних событий никто, конечно, не сунется в это проклятое место, поэтому риск нежданной встречи равен нулю. Ему бы следовало уже не один раз прогуляться по Бонвальской дороге. Ведь если Лео что-то увидела и что-то поняла, это могло произойти только там. Но ему сперва надо было вызволять Мо, потом внедрять Ретанкур в дом Клермон-Брассеров, спасать Лео, получать указания от графа, — в общем, он не сумел попасть туда вовремя. Или, возможно, тут сыграл свою роль некий фатализм, заставивший его винить во всем Владыку Эллекена, вместо того чтобы искать убийцу из плоти и крови, зарубившего свою жертву топором. От Кромса не было вестей. Впрочем, сын четко выполнял его же собственные инструкции: ни в коем случае не связываться с ним. Ведь к этому моменту, а тем более после приезда в Ордебек спецотряда из министерства его второй, секретный мобильник наверняка уже засекли и взяли на прослушку. Надо срочно предупредить Ретанкур, чтобы больше не выходила на связь. Кто знает, что может случиться с «кротом», который тайком пробрался в громадную нору Клермон-Брассеров.
На краю проселочной дороги стояла одинокая ферма. Собака, охранявшая ферму, молчала, вероятно устав лаять. Здесь есть телефон, который уж точно не прослушивается. Адамберг несколько раз дернул за старый звонок, громко позвал хозяев. Никто не ответил. Он толкнул незапертую дверь и вошел. Телефон был в прихожей, на низеньком столике, среди вороха писем, зонтов и вымазанных грязью сапог. Адамберг снял трубку, чтобы позвонить Ретанкур.
И тут же положил ее, ощутив неясную тревогу. Что-то твердое оттягивало задний карман брюк: это был увесистый конверт с фотографиями, который ему вчера дал граф. Он вышел из дома, обогнул сеновал и стал медленно перебирать фотографии, еще не понимая, что за сигнал они ему посылают. Кристиан, изображающий неизвестно кого, в кругу смеющихся зрителей. Невзрачный Кристоф с улыбкой на лице, с золотой булавкой в виде подковы на галстуке и бокалами в обеих руках, блюда, украшенные цветочными гирляндами, декольтированные платья, драгоценности, перстни с печаткой, врезающиеся в старческие пальцы, официанты во фраках. Богатый материал для зоолога, который изучает поведение альфа-самцов, но ничего интересного для сыщика, который преследует отцеубийцу. На мгновение Адамберг отвлекся — по бледно-голубому небу, на западе затянутому тучами, выстроившись идеально четким клином, пролетала утиная стая, — потом убрал фотографии в конверт, погладил кобылу, которая встряхивала челкой, падавшей ей на глаза, и взглянул на циферблаты своих часов. Если бы с Кромсом что-то случилось, он бы уже об этом знал. Сейчас они подъезжают к Гранаде, зона активных поисков осталась позади. Он не ожидал, что будет так беспокоиться о Кромсе, и не мог бы сказать, чего больше в этом беспокойстве, чувства вины или другого, прежде не знакомого ему чувства — привязанности к взрослому сыну. Он представил себе, как они въезжают в город, немытые и неухоженные после долгой дороги, увидел узкое, худощавое улыбающееся лицо Кромса, увидел Мо с короткой, как у примерного мальчика, стрижкой. Мо, которого прозвали Момо Фитиль.
Он сунул конверт с фотографиями в карман и быстро зашагал к дому. Огляделся, вошел и набрал номер Ретанкур.
— Виолетта, помнишь фотографию Криса-Один, которую ты мне послала?
— Да.
— Там у него короткая стрижка. А на приеме, до гибели отца, волосы у него были длиннее. Когда ты его сфотографировала?
— На следующий день после того, как начала у них работать.
— То есть через три дня после того, как сгорел «мерседес» с Клермоном-старшим. Постарайся выяснить, когда он подстригся. Не только в какой день, но и в котором часу. До или после того, как он вернулся с приема. Ты обязательно должна это сделать.
— Я охмурила мажордома, это самый высокомерный тип в доме. Он никого не удостаивает разговором, но для меня милостиво делает исключение.
— Это меня не удивляет. Когда узнаешь, пришли мне сообщение, а потом больше не пользуйся мобильниками и сразу смывайся оттуда.
— Есть проблемы? — невозмутимо спросила Ретанкур.
— Да, и крупные.
— Ладно.
— Если он подстригся сам, до возвращения домой, то в машине, на подголовнике кресла, могли остаться обрезки волос. Он садился за руль после пожара?
— Нет, его возил шофер.
— Тогда поищи волосы на водительском мсте.
— Без разрешения на обыск?
— Разумеется, лейтенант. Нам же ни за что его не дадут.
Двадцать минут он шагал в направлении Бонвальской дороги и не мог думать ни о чем другом, кроме внезапно изменившейся прически Кристиана Клермон-Брассера. Но ведь не Кристиан тогда отвозил отца домой в «мерседесе». Он ушел с приема раньше, еще с длинными волосами, и поехал к женщине, чье имя мы никогда не узнаем. Возможно, когда ему сказали о несчастье с отцом, он решил сменить прическу на более строгую, в знак траура.
Да, возможно. Однако не надо забывать о Мо, у которого при поджоге очередной машины часто обгорали волосы. Если Кристиан поджег «мерседес», вспыхнувший огонь мог опалить ему несколько прядей, и, чтобы скрыть это, ему пришлось срочно подстричься. Но ведь у Кристиана было алиби, рассуждения Адамберга снова и снова натыкались на этот неумолимый факт, а ничто так не раздражало комиссара, как бесконечное хождение по кругу. А вот Данглар мог заниматься этим до изнеможения, пока не начинал путаться в собственных следах.
Выйдя на Бонвальскую дорогу, Адамберг решил на сей раз воздержаться от сбора ежевики и целиком сосредоточиться на том, что он видел вокруг, что могло попасться на глаза Лео. Возле поваленного дерева, на котором они сидели вдвоем, он напряженно задумался об этом дереве, потом несколько раз обошел вокруг заброшенной часовни Святого Антония. Святой Антоний, как считается, помогает найти потерянные вещи. Его мать, потеряв какую-нибудь мелочь, тут же начинала бормотать монотонную надоедливую присказку: «Святой Антоний, угодник Божий, любую пропажу найти поможет». В детстве Адамберга возмущало, что мать не стесняется беспокоить святого ради потерянного наперстка. А вот ему самому Антоний помочь не захотел: на Бонвальской дороге не нашлось ничего интересного. Решив пройти ее в обратном направлении, он шагал медленно и внимательно всматривался во все, что его окружало. Потом уселся на поваленный ствол и положил на выгнутый кусок коры несколько горстей ежевики, которые все же насобирал за последние несколько минут. И стал просматривать в телефоне фотографии, присланные Ретанкур, сравнивая их с теми, что дал ему Вальрэ. Сзади захрустели ветки, и из кустов выскочил Лод, веселый и довольный, как деревенский парень, которого только что осчастливила работница с фермы. Лод положил свою слюнявую морду на колено Адамберга и взглянул на него с тем умоляющим видом, на какой способны только собаки. Адамберг похлопал его по лбу.
— Сейчас будешь клянчить сахар? Но у меня его нет, старина. Я ведь не Лео.
Но Лод не унимался, для большей убедительности он положил на брюки Адамбергу запачканные грязью лапы.
— Сахара нет, Лод, — с расстановкой произнес Адамберг. — Сахар получишь у бригадира, в шесть часов. Хочешь ежевики?
Он предложил псу одну ягодку, но тот с презрением отвернул нос. Словно осознав тщетность своих усилий или безнадежную тупость этого субъекта, Лод стал скрести когтями землю у ног Адамберга, и опавшие листья разлетелись во все стороны.
— Лод, ты нарушаешь жизненные процессы в гниющих листьях.
Пес сделал шаг назад и опять уставился на Адамберга. Он то наклонял морду к земле, то поднимал ее к самому лицу комиссара. При этом его коготь зацепился за маленькую белую бумажку.
— Да, Лод, я вижу, это обертка от сахара. Но она пустая. Она давно тут валяется.
Адамберг отправил в рот горсть ежевики, а Лод не оставлял его в покое, переставлял лапу с места на место, пытаясь что-то втолковать этому двуногому, который никак не мог его понять. За минуту Адамберг подобрал шесть оберток от сахара, валявшихся здесь уже давно.
— Они все пустые, старина. Знаю, Лео всегда давала тебе сахар после твоих подвигов на ферме. Понимаю, ты разочарован. Но у меня сахара нет.
Адамберг встал и отошел на несколько метров, решив избавить Лода от его навязчивой идеи. Пес, тихонько поскуливая, побежал за ним. Вдруг Адамберг вернулся к дереву и сел на него точно в том месте, где сидел тогда рядом с Лео. Он постарался как можно полнее восстановить в памяти эту сцену, первые слова, которыми они обменялись, приход собаки. Если с запоминанием слов у Адамберга дело обстояло из рук вон плохо, то зрительные образы он, наоборот, запоминал с необыкновенной точностью. Сейчас он видел жест Лео так ясно, словно это был рисунок тушью на белой бумаге. Лео не выкидывала обертку от сахара, потому что обертки не было. Она доставала кусочки сахара прямо из кармана и бросала их Лоду. Не в ее духе было носить с собой сахар в упаковке, и ей было наплевать, что ее карманы, пальцы или кусочки сахара могут запачкаться.
Он аккуратно подобрал шесть грязных оберток от сахара, которые Лод выкопал из-под листьев. Кто-то еще лакомился здесь сахаром. Эти бумажки пролежали недели две рядышком, словно их набросали одну за другой в какой-то определенный момент. Ну и что ему это дает? На первый взгляд — ничего, но ведь дело было на Бонвальской дороге. Допустим, некий подросток пришел сюда ночью и, усевшись на поваленное дерево, стал ждать, когда мимо пронесется Адское Воинство, — некоторые таким образом демонстрируют свою храбрость, — а чтобы подкрепиться, съел несколько кусочков сахара. Или, быть может, он караулил здесь в ночь убийства? И видел убийцу?
— Лод, — сказал он псу, — ты показывал эти обертки Лео? Ты надеялся таким образом выпросить у нее добавку?